Февраль 1978 года

— Все-таки ты настоящий русский, — улыбнулся Дов.

— А вы все это время искали в моем генеалогическом древе иудейские корни? — пожал плечами Мишин и хмыкнул. — Оч-чень умно! А то у вас все дети малые и не знают, что в мою контору, а тем более на оперативную работу, с прожидью не берут.

— Да я о другом, — отмахнулся Дов. — Только настоящий русский способен завершить работу по собственному уничтожению, недоделанную его врагом. Наши врачи, уважаемый товарищ подполковник КГБ СССР, собрали тебя в полном смысле слова из запасных частей. Причем, обрати внимание, Виктор, даже в твоей хваленой кремлевской больнице на такое не сподобился бы ни один профессор. Тебя, Виктор, вернули с того света…

— Я их об этом не просил.

— Не будь таким неблагодарным!

— Да здравствует великий и неделимый Израиль — оплот мирового сионизма! — гаркнул Мишин.

— Оставь в покое Израиль! Объясни лучше, зачем ты выкуриваешь по три пачки сигарет в день? Ты что, Виктор, маньяк?

— Организм требует, еврейский брат.

— Твой организм требует полного покоя и усиленного питания.

— Мне лучше знать, чего именно требует мой организм! — огрызнулся Мишин.

— Блажен, кто верует, — пробормотал израильтянин.

— Знаешь, Дов, чем отличаются люди нашей профессии от врачей с университетскими дипломами?

— Знаю: они без всякого риска зарабатывают на жизнь частной практикой куда больше, чем мы?

— Ваши врачи, может быть. Но только не советские, — усмехнулся Мишин и сделал глубокую затяжку. — Так вот, нас, перед выполнением конкретного задания, учат четко формулировать цель и взвешивать последствия. А врачи сразу же бросаются спасать своего пациента, даже не задумываясь, нужно ли это вообще кому-нибудь. В частности, самому пациенту.

— Ты хочешь сказать, что тем людям, которые, рискуя головой, умудрились вытащить из-под носа чешской контрразведки то немногое, что от тебя осталось, надо было предварительно посоветоваться с тобой, да?

— Я не понимаю, зачем вы меня вообще вытащили из Праги, Дов? — Витяня поморщился, словно представил себе в этот момент, как жена застает его с любовницей на супружеском ложе. — Ты же профессионал и прекрасно понимаешь: я лез головой непосредственно в петлю, я СОЗНАТЕЛЬНО шел на этот финал, понимаешь? И мне казалось, что вас такой расклад тоже устраивает. Объясни мне, зачем вообще нужен был весь этот вестерн с пальбой и криками?

— В КГБ что, операции проводят без подстраховки?

— Да оставь ты в покое этот несчастный КГБ! — взорвался Мишин. — Я был в бегах, ты же знаешь!

— Знаю, — кивнул израильтянин.

— А ты сам когда-нибудь пробовал оторваться от своей фирмы?

— Я что, похож на идиота? — улыбнулся Дов.

— А если бы тебя решили спустить свои же, тогда что?

— Ну, есть несколько способов… — Дов на секунду задумался. — Пустил бы пулю в рот.

— А я, дубина, сразу до этого не додумался, понимаешь? Смерти я не боюсь, приятель, просто злость разобрала: что же это, вот так, как безмозглый баран, собственными ногами потопать на бойню?..

— И ты решился на автономное плавание?

— Ну! — кивнул Мишин. — Тогда мне эта идея показалась заманчивой. Я словно очумел на несколько недель, забыв, с кем имею дело. У меня были люди, кое-какие средства, плюс это опьяняющее чувство свободы, полной независимости… Но даже не это самое важное. В конце концов, со своими я как-нибудь разобрался бы… В дело вмешались вы, ребятки носатые, сразу же дав понять, что мои интимные отношения с собственной конторой для вас секретом не являются. И только тогда я понял, что проигрываю в любом случае. Сколько можно бежать в никуда? Надоело!..

— И ты решил устроить в Праге финальную сцену, — Дов звонко прищелкнул языком. — Очень романтично!

— Очень, не очень — дело мое! — огрызнулся Витяня. — Главное, что цели своей я достиг: человека вашего вытащил, коллегам своим напоследок насолил и свои шесть пуль в брюхо из родного Калашникова — как в тире на Лубянке — честно заработал. С этим живут недолго — на сей счет существует статистика. А не окочурился бы сам по себе — дружки из родной конторы помогли бы отмучиться. Так на хрена я вам, жидярам дотошным, сдался, а?

— Ты выполнял НАШЕ задание, Мишин.

— Да херня все это! Я выполнял СВОЕ задание, понимаешь ты это?! У меня собственный счет к этому кабаку!..

— И тем не менее, — упрямо гнул свое израильтянин, — ты работал на нас.

— Ну и дальше что?! Ведь не обманул же. Все сделал как надо, на совесть. Так что вам еще приспичило? Ты же понимаешь: благодарность моя вам — как зайцу стоп-сигнал на жопе, в еврейство я не обращусь даже под угрозой кастрации, а работать на вас, даже если бы я этого хотел, мне все равно уже не придется…

— Любопытно, — хмыкнул Дов. — Почему ты так уверен в этом?

— Ты знаешь, где я находился в семьдесят третьем году?

— Знаю, — улыбнулся Дов. — Я про тебя вообще знаю все. В 1973 году ты находился в Каире. Офицер разведки при советском посольстве.

— Знаешь, что я там делал?

— Сказал же: я знаю о тебе все, Виктор. Не трать время на изложение автобиографии.

— Тогда к чему весь этот базар?

— Ты не ответил на мой вопрос… — Дов встал и открыл небольшое оконце походного домика-вагончика, чтобы вытянуло табачный дым.

— Как по-твоему, Дов, в КГБ поверили бы сотруднику израильской политической разведки, решившему переметнуться по каким-то своим соображениям?

— Смотря в чем? — Дов выразительно пожал плечами и ухмыльнулся. — Если бы, к примеру, он признался, что женат на русской, то, вполне возможно, поверили бы.

— И сразу же зачислили бы в штат, поставили на денежное и вещевое довольствие, выдали табельное оружие и посадили бы за стол в оперативном отделе Ближнего Востока?

— Ну, это вряд ли, — хмыкнул израильтянин.

— И кстати, не только потому, что все без исключения русские — убежденные антисемиты. Примерно так же отнеслись бы к китайцу, французу, немцу…

— Возможно.

— Но что-то же с ним сделали бы, а, Дов? В награду за то, что этот иностранный агент честно отработал на враждебную спецслужбу и даже отправил в мир иной по понятным только ему причинам почти десяток своих соотечественников?

— Его бы постарались как-то использовать…

— Умная еврейская голова! — Мишин от возбуждения даже сел в постели. — И меня вы постараетесь каким-то способом ИСПОЛЬЗОВАТЬ — нравится тебе этот глагол или нет.

— Но…

— Я знаю, что ты хочешь сказать, Дов, — Мишин закурил очередную сигарету. — Что вы меня уже как следует использовали. В Голландии, Польше, Чехословакии… Но это не более, чем иллюзия, дорогой еврейский коллега. Потому, что я ХОТЕЛ быть использованным, у меня были на сей счет свои резоны, и ваш отдел планирования здесь абсолютно ни при чем, что бы он там о себе ни думал…

— И больше, стало быть, не хочешь?

— Ты прав, — кивнул Мишин. — Не хочу. И не буду. А теперь подбей бабки, Дов, и озадачь себя вопросом: какого рожна вы меня оттуда вытащили? Чтобы я испытывал комплекс вины перед вами и неполноценности перед собой?

— А если это нужно будет сделать для ТВОЕЙ страны, Виктор?

— Дов! — Мишин поморщился. — Я знаю, что у профессиональных разведчиков нет объединенного международного профсоюза. Тем не менее существует неписаный закон профессионалов — при любой ситуации не трендеть об идеологии! И не использовать ее в качестве дискуссионного приема. Я прощаю тебя на первый раз только потому, что этот закон, возможно, еще не успели перевести на иврит…

— Это не идеология, Виктор! — Дов выглядел очень спокойным и наблюдал за Мишиным с нескрываемым любопытством.

— Это идеология, Дов! — Мишин со злостью сплюнул прямо на пол. — Я знаю, ты сейчас начнешь убеждать меня в том, что Советский Союз является исчадием зла, что его несчастный народ стонет под игом коммунистов, что ему нужна свобода, демократия и счастье. Только не забывай, пожалуйста, что я тоже коммунист, причем со стажем.

— Ну и что? — хмыкнул израильтянин. — Что это доказывает или опровергает? И мой отец тоже коммунист.

— Да ну? — Мишин не смог скрыть удивления. — И как тебя с такой биографией в Моссаде-то держат?

— Так ведь меня же держат, не отца.

— Отец небось сидит?

— Да нет, — усмехнулся Дов. — Преподает политологию в Иерусалимском университете. Он, кстати, профессор.

— Веселая у тебя семейка.

— Нормальная.

— О чем мы вообще говорим?

— Начали с разговора о вреде чрезмерного курения в послеоперационный период, — флегматично напомнил Дов. — Потом растеклись немного…

— Знаешь, меня что-то сморило, — Мишин ненатурально зевнул и откинулся на подушки. — Ты не возражаешь, Дов, если я подремлю немного?

— Даже несмотря на выкуриваемые в день три пачки сигарет, ты находишься в отменном состоянии, — улыбнулся Дов. — Во всяком случае, вполне нормальном, чтобы не испытывать внезапных приступов сонливости.

— Ты сам себе противоречишь, приятель, — пробурчал Мишин, поправляя одеяло. — Только что ты говорил, что своим курением я свожу на нет титанический труд великих еврейских хирургов, теперь же утверждаешь, что я нахожусь в отменном состоянии…

— Меня беспокоила твоя душа, Виктор, а вовсе не тело.

— Так зачем ты пришел? — Двумя яростными хуками Мишин взбил чахлую подушку и поудобнее устроился. — За моей душой?

— Я пришел поставить диагноз, — улыбнулся Дов. — Или, еще точнее, меня УПОЛНОМОЧИЛИ поставить тебе диагноз.

— У обреченных есть только один диагноз, — пробормотал Мишин.

— По-настоящему обреченные люди очень редко говорят о своей обреченности, — возразил израильтянин. — Как правило, они рисуют самые радужные планы на будущее.

— И не только радужные, но и умилительные, — вяло подхватил Витяня. — Например, как после ампутации обеих ног они пробегут стометровку.

— Никотин делает тебя желчным.

— Чего ты хочешь от меня?

— Ты нужен, Виктор.

— Кому?

— Об этом я скажу тебе чуть попозже. А пока я поясню, КАК именно ты нужен.

— И как же я нужен?

— В лучшем виде. С залеченным телом, здоровой душой и в прекрасной психологической форме. Мне бы хотелось, Виктор, чтобы ты понял: этот разговор очень и очень важен. И особенно принципиальное значение имеет твоя реакция на него…

— Насколько мне известна механика этих приемчиков, у тебя сложная задача, Дов: с одной стороны, ты никогда не раскроешь мне истинную цель задуманного вами, а с другой, ты должен подписать меня на какое-то сомнительное предприятие, заполучив в порядке гарантии мою смиренную душу грешника? Так или нет?

— Знаешь, краешком глаза я видел последний лист досье, которое завело на тебя ЦРУ…

— Еврей и вдруг краешком глаза? — усмехнулся Мишин. — За кого ты меня принимаешь, дружище?

— Ну, ладно, я видел все досье, — улыбнулся Дов.

— Свое досье на меня вы составляли на основе американского?

— Виктор, — взгляд Дова был укоризненным. — Мы же союзники с американцами. А союзники тем и отличаются, что ДОБРОВОЛЬНО делятся чем бы то ни было только в том крайнем случае, когда иного выхода не остается. Это американцы составили свое досье на основе нашего.

— И что интересного ты вычитал в американском варианте?

— Резюме. Последняя строчка, в которой они оказались — надо признать это объективно, — прозорливее нас. Знаешь, что там было написано?

— Откуда мне знать! — пожал плечами Мишин.

— Умный зверь.

— Что?

— Там было написано: «Умный зверь», — тихо повторил израильтянин.

— Ты полагаешь, это комплимент? — глаза Мишина потемнели.

— Я полагаю, это правда, Виктор.

— А даже если и так, Дов. Что дальше?

— Они хотят с тобой встретиться.

— Кто? — взгляд Мишина сразу же принял осмысленное, конкретное выражение. — Американцы?

— Да. Тебя затребовало ЦРУ. На некоторое время.

— Вот так просто, — пробормотал себе под нос Мишин. — Как бандерольку с книжкой о еврейской национальной кухне.

— Вовсе не так просто, как тебе это представляется, но затребовало.

— Тебя это удивляет, Дов?

— А тебя нет, Виктор?

— Нет.

— Совсем?

— Месяц назад я бы сказал, что меня это пугает. Но сегодня мне все равно, — пожал плечами Мишин. — Какая в конце концов разница, с кем беседовать о смысле жизни, тем более когда его и в помине нет?..

— А если без философии, Виктор? — Израильтянин поморщился. — Как по-твоему, зачем ты им вдруг понадобился?

— А если без философии, Дов, то иди ты в жопу! — огрызнулся Мишин. — Я что вам тут, эксперт по Лэнгли? Может быть, у них смена начальства произошла, и новый шеф решил рассчитаться со мной за Буэнос-Айрес…

— Нет, — покачал головой Дов. — Шеф прежний, а рассчитаться с тобой за трупы своих людей они могли по меньшей мере пять раз и без всей этой союзнической процедуры. Тут что-то другое…

— Возможно, я понадобился им в качестве свидетеля…

— В качестве свидетеля кадровый офицер разведки, а тем более, советской, может выступать только на свадьбе близкого друга, — внятно произнес Дов. — И то под вымышленным именем и с измененной внешностью. Во всех остальных случаях люди нашей с тобой профессии свидетельствуют с того света…

— Тогда остается единственное, — Мишин запустил обе пятерни в свою соломенную шевелюру и откинул волосы назад. — Ваши старшие братишки просчитали на своих компьютерах очередную пакость против моих любимых соотечественников и теперь ищут подходящих исполнителей…

— Допустим, ты прав и все обстоит действительно так. Как ты лично относишься к подобной перспективе?

— А как я должен к ней относиться? — Мишин бросил на собеседника испытующий взгляд. — Мне казалось, что эту проблему мы недавно обсудили. Мне не нравится, когда меня используют в качестве тарана против своих же.

— Ты же говорил, что у тебя свой счет к этому кабаку на Лубянке…

— У русских всегда очень сложные внутренние разборки, Дов, — задумчиво произнес Мишин. — Логика для них — что презерватив, о котором все слышали, но которым практически никто не пользуется. Все у них от порыва, импульса, секундного состояния души. Именно в этом состоянии они казнят близких друзей и приближают злейших врагов. Бросают любимую женщину и до старости делят постель с уродиной с кокономотальной фабрики. От всего сердца одалживают соседу по коммуналке последний червонец, а потом пишут на него же донос в райком партии… Короче, не пытайся в этом разобраться, приятель, все равно ничего не поймешь.

— Дело твое, Виктор… — Израильтянин пожал плечами. — Только смотри, не ошибись.

— Дов, я такой же подполковник разведки, как и ты. Не надо объяснять мне алфавит!..

— Ивритский — необходимо. Потому что ты в нем ориентируешься так же слабо, как я — в разборках между русскими.

— Ты это серьезно?

— Ответь мне всего на один вопрос, — Дов пододвинул к кровати табуретку. — Только честно. От твоего ответа зависит целесообразность нашей дальнейшей беседы.

— Я уже говорил в самом начале: я — не еврей!

— Виктор, у нас нет времени на шутки. Американцы — как дети малые: если им чего-то вдруг захотелось, они начинают припадочно вопить, как грудные младенцы, но при этом оказывают психологическое давление с настойчивостью профессиональных садистов. Мы не родовитые англичане, Виктор, у нас никогда не было колоний и нет никаких заслуг в освоении американского континента. Мы — всего лишь потомки испанских кочевников и местечковых европейских евреев, а потому не всегда можем объяснить старшему братцу, что так в приличном обществе себя не ведут…

— Что ты хотел спросить, Дов?

— Ты хочешь жить?

— Хочу ли я жить?

— Я не спрашиваю, как именно, а просто жить. В принципе?

— В принципе хочу.

— Отлично, Виктор! — Дов стремительно вскочил с табурета и потер руки. — Тогда слушай внимательно. Ты был абсолютно прав: Моссад — слишком ЗАКРЫТАЯ разведка, чтобы использовать в своей работе агентов иностранных спецслужб. Даже бывших. И даже таких профессионалов, как ты, Виктор. Следовательно, после окончательного выздоровления ты получил бы израильский паспорт, другое имя, другую внешность, другой род занятий, небольшую, но вполне достаточную для одинокого мужчины пенсию и навеки вечные обрек бы себя на безвыездное проживание на Святой земле и родине трех мировых религий…

— Здорово-то как! — пробормотал Витяня и прикурил новую сигарету от догоревшего окурка. — Не умереть бы от счастья, как говорит одна моя приятельница.

— Согласен, — кивнул Дов и энергично замахал руками, отгоняя от своего лица густое облако сигаретного дыма. — Не Бог весть что, особенно для убежденного атеиста без, как ты выражаешься, прожиди. Тем не менее это все-таки жизнь. Причем без страха, что тебя снимет из винтовки спрятавшийся в кустах снайпер или отравит в баре какая-нибудь советская Мата Хари, выдающая себя за честную израильскую служащую. У нас здесь такие номера — во всяком случае, пока — не проходят. И мы с тобой, подполковник Виктор Мишин, были бы в полном расчете за твое участие в пражской операции, хотя я и не взял бы на себя ответственность гарантировать, что в течение пяти — семи ближайших лет за тобой не приглядывали бы наши люди. Очень тактично, неназойливо, в целях твоей же собственной безопасности. Ты мне веришь, Виктор?

— Пока да.

— Хорошо! Но тут вмешиваются американцы и, через очень высокое начальство, кстати, даже не по нашему ведомству, срочно требуют тебя за океан. Естественно, они даже не опускаются до объяснений, зачем ты им вдруг так спешно понадобился. Тебе, наверное, известно, что у нас с ними традиционно сложные отношения. Послушать их, так Израиль потому и не исчезает с политической карты мира, что так решили в Вашингтоне в ходе ланча…

— А на самом деле это не так? — улыбнулся Мишин.

— В Вашингтоне действительно решили, — глаза Дова недобро блеснули. — Но только после того, как поняли две вещи: во-первых, что Израиль прекрасно просуществует и без американцев, и, во-вторых, что Америка, в свою очередь, никак не может просуществовать без ближневосточной нефти. А теперь вопрос: что должны делать в такой ситуации мы? Не глава правительства, для которого ты не более чем абстрактная фигура, не министр иностранных дел, которому вообще нет дела до наших проблем, а мы, то есть Моссад? Вот так вот, запросто, отдать тебя мы не имеем права…

— Это почему?

— Потому, что никто не знает, где, когда, каким образом и против кого ты можешь быть использован американцами. И, главное, никто не может дать нам гарантию, что твое задание, полученное в Лэнгли, не нанесет, — пусть даже косвенно, опосредованно, — ущерб безопасности Израиля. Такой вот расклад, приятель.

— Дов, это же сплошная гипотетика, — пробормотал Мишин. — Побойся вашего еврейского Бога!

— Это вовсе не гипотетика, а железный принцип нашей работы, — неожиданно жестко отрезал израильтянин. — А внешняя разведка, которая нарушает собственные принципы, превращается со временем в бардак вроде вашего.

— Ох, не любишь ты КГБ, Дов, — с напускной печалью улыбнулся Мишин.

— Не люблю, — признался израильтянин.

— Хорошо, — кивнул Мишин. — Но и не отдать меня вы тоже не можете, ведь так? При всей вашей национальной амбициозности. Приказ командира — закон для подчиненного.

— Не можем, — согласился Дов и, сделав несколько шагов, прикрыл окно — в комнате становилось прохладно. — А потому у нас остается только два выхода: либо перед тем, как отправиться за океан, ты уже на самом деле становишься НАШИМ человеком, со всеми вытекающими отсюда обязательствами и прочим, либо…

— …ранения бывшего подполковника КГБ СССР Виктора Мишина, заочно приговоренного на Лубянке к расстрелу, оказались настолько тяжелыми, что его ослабевший от потери крови и нескольких операций организм с ними не справился, — грустно улыбнулся Мишин. — Тело было кремировано и в силу нееврейского происхождения вышеупомянутого Мишина предано земле на некоем арабском кладбище на временно удерживаемых Израилем территориях.

— Формулировку можно откорректировать, но смысл передан точно, — совершенно серьезно кивнул моссадовец.

— Просто поразительно, как внезапно наша беседа приняла интимный характер, — пробурчал Мишин.

— Мне нужен ответ.

— Я могу немного подумать? — спросил Витяня.

— Только совсем немного, ладно? — улыбнулся Дов. — Минут десять, пока ты будешь одеваться, а я — проветривать помещение.

— Мы куда-то едем?

— В любом случае.

— И конечная цель?..

— Зависит от твоего решения…

На ничем не примечательной «субару» мышиного цвета они ехали довольно долго, почти час. Дов — высокий, худощавый и абсолютно седой, несмотря на относительную молодость (про себя Мишин прикинул, что ему не больше тридцати пяти) вертел баранку и непринужденно разглагольствовал о неоспоримых преимуществах русской кухни.

— Ты когда-нибудь жил в России? — спросил Мишин, думая о своем.

— Никогда. Мама моя родом из Пинска, папа из Вроцлава, а родили они меня уже здесь. Правда, тогда эти места назывались не Израилем, а Палестиной. Но к русскому языку и к русской кухне родители приучили меня с детства. Мать до последнего дня жизни делала борщ — пальчики оближешь! И иногда мне кажется, что я никуда не уезжал из твоей страны.

— А ты хоть раз был в России?

— А ты как думаешь?

— Думаю, бывал. И не раз.

— Это с моим-то акцентом? — удивление израильтянина выглядело совершенно естественным.

— Ну, во-первых, запросто мог бы сойти за прибалта.

— А во-вторых?

— А во-вторых, — глядя в окно, рассеяно ответил Мишин, — не смотри ты так часто советские фильмы, Дов. Ты делаешь ту же ошибку, что и наши актеры, изображающие из себя иностранцев.

— То есть?

— Понимаешь, часть слов они произносят с жутким акцентом, а часть — причем довольно сложные слова, такие, к примеру, как коммунистическая партия или ортодоксальный марксизм, — абсолютно без акцента. Точно так же, как ты, Дов…

Седовласый подполковник израильской разведки хмыкнул и покачал головой.

— Ты что, обиделся?

— Все нормально, Виктор. Спасибо за совет.

— Да не за что, — Мишин пожал плечами. — Может быть, отплатишь когда-нибудь той же монетой…

— А вот и Тель-Авив, Виктор! Мы почти приехали…

Несмотря на то, что уже стемнело, освещенные желтыми фонарями улицы города казались неестественно белыми, словно выкрашенными известкой, и почти безлюдными.

— Почему так мало народа? — спросил Мишин. — Еще ведь и девяти нет…

— Все уже разошлись по домам. Израиль очень рано встает и рано ложится… — Дов включил левый поворотник и скосил взгляд в боковое зеркальце, — Устали, отдыхают. Сегодня ведь обычный рабочий день, не праздник… — Он мягко притормозил у красивого двухэтажного дома и выключил зажигание. — Все, Виктор, приехали…

— И без приключений, — кивнул Мишин.

— Ты ждал приключений?

— Учитывая количество сопровождающих, — нет. — Витяня улыбнулся и с чисто профессиональным интересом спросил: — И сколько же машин нас сопровождало?

— А сколько ты насчитал, подполковник?

— Две сзади — лендровер и опель, и одну спереди — синий форд «мустанг» шестьдесят девятого года.

Дов повернулся к Мишину и неожиданно улыбнулся:

— Ты в хорошей форме, Виктор.

— Смотря для чего? — возразил Мишин.

— Для того, чтобы ответить на мое предложение.

— Я согласен.

— Тогда выходи, коллега, тебя уже заждались…