Май 1978 года

Я проснулась, потому что увидела сон: будто я сплю в номере отеля «Мэриотт» (где? в Нью-Йорке? Сан-Пауло? Амстердаме?). Причем точно знаю, что никого в номере нет. Но моя щека все время ощущает тепло чьей-то ладони. Приятное, покойное… Я понимаю, что хорошо быть не может, что вот-вот я проснусь, и вновь начнется круговерть с тоской, неопределенностью, страхом… Но в душе царит совершенно беспричинное спокойствие, и я словно со стороны вижу по-идиотски безмятежное выражение собственного лица, как в детстве, когда я засыпала накануне 1 мая с единственным желанием: чтобы завтра наступило как можно раньше, чтобы я могла выбежать на улицу и увидеть толпы нарядных людей с лозунгами, знаменами, портретами, нескончаемой рекой текущие под уханье духовых оркестров куда- то вдаль, в бесконечность… Конечно, я знала, чья рука согревает мою щеку, просто не думала об этом. Меня буквально растворяло ОЩУЩЕНИЕ покоя. Господи, неужели человек, навсегда уходящий в ДРУГОЙ мир, испытывает нечто подобное? Неужели это спокойствие и умиротворенность души и тела и есть то самое вознаграждение за перенесенные страдания, боль и муки? Неужели в этом мире все-таки существует справедливость?..

А потом тепло у щеки исчезло.

И я тут же вскочила с раскладушки, поставленной впритык со скособоченной кушеткой мамы, как ужаленная. Мы проговорили с ней всю ночь и заснули только на рассвете, когда завывание электричек на станции оповестило неугомонных жителей Мытищ, этой старейшей ночлежки Москвы, о наступлении нового рабочего дня. Мама гладила меня по щеке и плакала. Я несколько раз тряхнула головой, пока не убедилась, что все это не сон.

— Почему ты плачешь, мама?

— Не обращай внимания. Это со сна.

— Со сна зевают, а не плачут.

— Смотря какой сон.

— Что-то случилось, мама?

— Тебя к телефону.

— Который сейчас час?

— Без десяти семь.

— Ты не могла сказать, что меня нет?

— Я столько раз признавалась в этом, что сейчас, когда ты есть, просто не могу. Извини, дочка…

— Кто это?

— Я не знаю. Мужской голос. Очень вежливый. Попросил тебя к телефону. И еще извинился за ранний звонок…

Накинув на ночную рубашку выцветший халат мамы, я непослушными ногами вышла в коммуналку моего далекого детства, в которой за последние двадцать лет ничего не изменилось. Мрачный коридор с серо-голубыми заплатами двух десятков дверей по обе стороны уже начал пробуждаться от спячки, напоминая о себе неповторимыми звуками и запахами беспокойного, гремящего, утреннего быта.

Над ввинченным в облупившуюся стену черным телефонным аппаратом красовалась сделанная химическим карандашом надпись: «Костыль, ты умрешь!» И хотя я точно знала, что ко мне лично эта суровая угроза никакого отношения не имеет, ставшее уже привычным чувство страха ядовитой змеей вползло куда-то под грудь и вольготно расположилось в давно уже облюбованной нише. Больше всего меня путало жуткое предчувствие, что змея страха была беременна…

— Я слушаю вас…

— Валентина Васильевна?

Голос был мужской, приятный и незнакомый.

— Да, это я.

— Доброе утро!

— Доброе.

— Я звоню вам по поручению Юрия Владимировича Андропова…

Чтобы не уронить трубку, я схватила ее второй рукой.

— Алло, вы меня слышите? — забеспокоился мужчина.

— Да, конечно.

— Юрий Владимирович хотел бы с вами встретиться. Лично… — Последнее уточнение мужчина произнес очень веско, вложив в него какой-то подтекст, который я не поняла. — Вы могли бы быть у него в девять утра?

— Сегодня?

— Да, сегодня. Юрий Владимирович приглашает вас к себе домой, на Кутузовский проспект. Когда за вами выслать машину?

— А можно я приеду сама? На такси?

— Как вам будет угодно, Валентина Васильевна. Запишите адрес, пожалуйста… Только не опаздывайте, ровно в 8.55 вы должны быть у подъезда дома. Охрана вас проводит. Всего доброго!..

Повесив трубку, я обернулась и увидела маму в наброшенном на плечи старом пуховом платке.

— Что?

— У тебя есть деньги, мама?

— Сколько?

— А сколько сейчас таксисты берут до центра?

— Ты же знаешь, что я не езжу на такси.

— Экономишь?

— Ездить некуда… Что случилось, Валя?

— Ничего особенного, мама, — улыбнулась я, обнимая ее за игрушечные плечи. — Один интеллигентный и немолодой мужчина пригласил меня к себе позавтракать.

— Интеллигентные мужчины не звонят в чужой дом в семь утра. Тем более женщине, которая собирается выйти замуж.

— Перестань, мама! Все женщины на свете, стоит им только миновать переходный возраст, сразу же собираются выйти замуж. И разве кто-то виноват, что эти сборы затягиваются до наступления климакса?..

— Ты стала очень нервной, дочка.

— Я полгода была на вредной работе, — призналась я, увлекая мать в комнату. — Без выходных и больничных. Это тебе не тетрадки дебилов проверять, девушка!

— Кто это был, Валя? Они?

— ОН!

— Кто это он? Зачем ты меня пугаешь?

— Дай десять рублей на такси — отвечу. И не расстраивайся: у меня есть почти тысяча долларов.

— Ты с ума сошла! Держать при себе иностранную валюту! Тебя же арестуют…

— Имею официальное разрешение! — Я сделала страшное лицо. — Поменяем вражескую валюту по курсу нашего доблестного Внешторгбанка и получим аж девятьсот рублей. А может быть, и всю тысячу. Так что гуляем, мама!

— Ты опять исчезнешь, Валечка?

— Не думаю… — Я сбросила халат, подошла к трельяжу и не без некоторого любопытства уставилась на отражение всклокоченной и ненамазанной женщины со столь нехарактерным для нее выражением СЧАСТЬЯ. —

Ну, посуди сама, ты же учительница со стажем: если солидный мужчина в семь утра приглашает красивую женщину к себе домой позавтракать, что это значит?

— Это значит, что на дворе весна, — печально улыбнулась мама.

— Вот видишь, я же всегда говорила тебе, что рано или поздно практическое применение можно найти всему на свете. Даже Фету…

В такси я села на заднее сиденье, с удовольствием вдохнула в себя воздух с отчетливым запахом жимолости и велела водителю отвезти меня на Кутузовский проспект. Похожий на латышского стрелка седоусый водитель в кожаной куртке и такой же фуражке с костяным козырьком повернулся и с любопытством уставился на меня.

— Гуляешь, дочка?

— А что, похоже?

— Это ж двенадцать рэ только по счетчику!

— Сколько? — изумилась я. — Вы что, таксу удвоили?

— Не я, а государство, — поправил водитель. — Ты что, не знаешь, что с 1 апреля установлены новые цены на такси? За километр пробега — 20 копеек.

— Н-нет, не знаю.

— Н-да, — пробурчал водитель. — На иностранку вроде не похожа…

— Меня долго не было дома.

— Понятно. Так что, поедем?

— У меня только десять рублей.

— Даже не думай!

— Я опаздываю, товарищ водитель.

— Это твои проблемы.

— А может, долларами возьмете?

Спина латышского стрелка напряглась.

— Считай, что я ничего не слышал! — невнятно пробурчал под нос водитель и завел машину…

Когда я вышла перед гигантской доминой из красного кирпича, до меня наконец дошел смысл одной строчки из любимого пролетарского гимна: «Мы наш, мы новый мир построим…» Теперь я знала, как выглядит этот мир, который ОНИ построили для себя и в котором жили, никого близко не подпуская. Как зачарованная я смотрела на строгие архитектурные линии, высокие окна, величественный фасад, огороженный элегантным кирпичным забором…

— Вам кого, гражданка? — негромко спросил невесть откуда взявшийся немолодой мужчина в сером плаще. — Здесь нельзя задерживаться.

— А почему нельзя? — совершенно искренне поразилась я. — Ведь здесь нет ни одной предупредительной надписи, ни колючей проволоки, ни щита «Не подходи — убьет!». А если я хочу задержаться именно здесь?

— Сказано же, гражданка, проходите!

«О Господи, — вздохнула я. — Мне никогда уже не избавиться ни от этих интонаций, ни от этой заученной сдержанности, которая в любой момент может трансформироваться в угрозы, побои, стрельбу…»

— Мне дали этот адрес…

Взгляд мужчины в плаще сразу смягчился, сделался ПОНИМАЮЩИМ, хотя и сохранил остатки недавней многозначительности.

— Ваша фамилия?

— Мальцева. Валентина Васильевна Мальцева.

— Ваш паспорт, пожалуйста, товарищ Мальцева.

— Вы знаете, со мной только зарубежный. Сойдет?

— Конечно! — Мужчина внимательно посмотрел на первую страничку документа, неуловимо быстрым взглядом сличил фотографию с оригиналом, после чего вернул мой документ и радушно улыбнулся.

— Поднимитесь на лифте на четвертый этаж…

—А квартира какая?

— Там всего одна квартира, товарищ Мальцева!

«Идиотка! — думала я, наблюдая за тем, как бесшумно сходятся дверцы финского лифта. — Какая квартира?! Не для того они построили себе свой, новый мир, чтоб жить в нем рядом с соседями по лестничной площадке…»

Впрочем, лестничной площадки как таковой я не увидела, потому что из лифта, послушно замершего на четвертом этаже, я попала в довольно просторный холл, уставленный прекрасной деревянной мебелью. В углу холла, за добротным письменным столом, уставленным несколькими телефонными аппаратами, располагался симпатичный молодой человек и что-то писал. Едва только я вышла из лифта, он моментально вскочил, сделал ко мне навстречу несколько предупредительно-вежливых шагов и приглашающе, как в театре, вскинул руку куда- то влево, в сторону двухстворчатых дверей с ребристыми, переливающимися всеми цветами радуги, стеклами.

— Доброе утро, Валентина Васильевна, товарищ Андропов ждет вас…

Когда я прошла в довольно скромную по масштабам комнату, пол которой был устлан красивым ослепительно белым китайским ковром без ворса и малейшего намека на пошлые узоры или разводы, то не сразу увидела Андропова. Председатель КГБ СССР в строгом синем костюме и при галстуке сидел в противоположном конце комнаты посередине изящного углового дивана и смотрел телевизор. На низком журнальном столике стояла огромная хрустальная ваза с яблоками и айвой.

— С возвращением, Валентина Васильевна, — не отрываясь от телевизора, произнес Андропов. — Присаживайтесь, я хочу досмотреть этот сюжет…

Краем глаза я увидела на огромном экране японского телевизора по-хамски свежее, несмотря на раннее утро, лицо дикторши и три красные буквы в углу телеэкрана — CNN. Не найдя в районе дивана ни одного кресла, я устроилась на крайне правом фланге причудливо изогнутой конструкции и вежливо полуобернулась к хозяину.

— Хорошо выглядите! — Андропов удостоил меня оценивающим взглядом.

— Вашими молитвами, Юрий Владимирович…

— Не скромничайте, вы и сами немало сделали для этого. — Андропов щелкнул кнопкой дистанционного пульта, и телевизор послушно погас. — Вас, наверное, удивило мое приглашение, Валентина Васильевна?

— Скорее, напугало, Юрий Владимирович.

— Неужели хоть что-то еще способно вызвать у вас чувство страха? После всех э-э-э… перипетий?

— О да, Юрий Владимирович! — Я понимала, что со стороны моя улыбка выглядит довольно жалкой. — Это чисто женское: чем уверенней себя чувствуешь, тем больше боишься, что вся эта уверенность полетит в какой-то момент в тартарары. Назовите это страхом потерять то, что имеешь…

— Мне кажется, я вас понимаю, — кивнул Андропов. — Я, собственно, потому и пригласил вас сюда… к себе домой, чтобы лишний раз не напоминать о… — ножичком для фруктов он прочертил в воздухе зигзаг.

— Вас, наверное, очень любит ваша жена, — выпалила я, как всегда, не подумав.

— Почему вы так решили? — брови Андропова удивленно вскинулись.

— Знаете, Юрий Владимирович, женщины очень любят, когда мужчина РАЗНЫЙ. Предсказуемый, управляемый, даже моментами нудный, но непременно разный. Понимаете? А вы как раз такой. В первую нашу встречу вы воплощали собой неумолимую власть, во вторую — откровенный цинизм, а сейчас — труднообъяснимую галантность. И кто вас разберет, Юрий Владимирович, в чем именно вы по-настоящему искренни…

— Все так же дерзки! — усмехнулся шеф КГБ и осуждающе покачал головой. — Не боитесь, Валентина Васильевна, что опять отправлю вас в Буэнос-Айрес?

— Вот этого как раз не боюсь. Лишь бы не на Колыму. У меня нет опыта выживания в условиях вечной мерзлоты.

— Вы изменились, Мальцева.

— Вы изменили меня, Юрий Владимирович.

— Вы, как всегда, преувеличиваете.

— Благодаря вам я прошла великую школу, — совершенно искренне призналась я. — Вы, Юрий Владимирович, небрежно, походя столкнули меня в бездонный омут и даже не намекнули, как из него выбираться…

— Но ведь выбрались же, — фыркнул Андропов. — И даже победительницей.

— Настроение победительницы немного омрачает воображение, — пробормотала я. — Почему-то я все время думаю о тех, кому повезло чуть меньше, чем мне…

— На войне как на войне, — поджал губы Андропов. — Хотите позавтракать?

— Нет.

— Кофе?

— Спасибо, я уже пила дома… У мамы.

— Как, кстати, она?

— Выжила. Как и я. Мы с ней одной крови.

— А как поживает ваш… молодой человек?

— Ждет.

— Вас это радует?

— Очень. У меня было немало возможностей убедиться в его надежности. Что еще нужно женщине от мужчины?

— Да, я немного в курсе, — кивнул Андропов. — Ваш избранник — мужественный молодой человек.

— Тут наши взгляды совпадают…

— Естественно, вы строите какие-то планы на будущее…

— Пытаемся, Юрий Владимирович. Но это нелегко. Я здесь, он там… Возникла масса проблем. В том числе сугубо бытовых. Юджин подал в отставку…

— Жаль! — пробормотал Андропов. — Прекрасный оперативник.

— С такой репутацией, как у него, Юрий Владимирович, его могут взять в труппу какого-нибудь театра на Бродвее, но с работой в разведке придется распрощаться…

— Законы жанра, — улыбнулся Андропов. — Никуда от них не денешься. Вы собираетесь пожениться?

— Во всяком случае, собирались до вчерашнего вечера.

— Когда, если не секрет?

— Как только я смогу вылететь в Штаты. Кстати, я смогу, Юрий Владимирович?

— Об этом чуть позже… Хотите фрукты?

— Я ненавижу фрукты, Юрий Владимирович!

— Потому, что они ассоциируются со мной, не так ли? — Андропов уставился на меня исподлобья.

В этот момент мне показалось, что почва медленно уплывает из-под ног. Незаметно ущипнув себя за колено, я встряхнула головой и, словно пробуя кончиками пальцев температуру воды в проруби, произнесла:

— Юрий Владимирович, если вы вызвали меня для того, чтобы сообщить какую-то неприятную новость, то, пожалуйста, обойдитесь без преамбул. Иначе вам придется предлагать мне не фрукты, а бром…

— Все неприятности позади, Валентина Васильевна, — пожал плечами Андропов.

— Мне так часто повторяли эту фразу, что ее первоначальный смысл давно уже ассоциируется в моей голове с чистой абстракцией.

— Это так. Остались лишь формальности. Вы напишете отчет с подробнейшим изложением всего, что произошло. На мое имя. Завтра.

— Хорошо, — покорно кивнула я.

— Завтра ровно в десять к вам явится нарочный от имени генерала Воронцова. Не забудьте это имя. Передадите пакет ему. На этом наши отношения, Валентина Васильевна, заканчиваются. Навсегда!

— Первая хорошая новость за утро, — пробормотала я.

— И главное, неожиданная, ведь так? — процедил Андропов.

— Все хорошее всегда случается неожиданно, Юрий Владимирович. Недаром ведь в сказках пишут: «В один прекрасный день…»

— Возможно, вы этого не знаете, Валентина Васильевна, но так случилось, что вы оказали лично мне огромную услугу, — негромко произнес Андропов и потянулся к вазе за яблоком. — И мне бы не хотелось оставаться в долгу…

— Насколько мне помнится, — улыбнулась я, — в аналогичной ситуации Анна Австрийская подарила д'Артаньяну свой алмазный перстень. Надеюсь, вы не собираетесь украсить мою грудь значком «50 лет в КПСС»?

Андропов громко засмеялся.

Это было настолько неожиданно, что я даже опешила. Представить себе грозного председателя КГБ СССР беззаботно смеющимся над плоской шуткой было так же невероятно, как дискотеку у входа в мавзолей Ленина.

— Ну, раз уж вы обратились к Дюма, — уже серьезно ответил Андропов, — то хочу напомнить вам, что Анна Австрийская оказалась не слишком благодарной преданному мушкетеру. После алмазного перстня королева Франции почти двадцать лет держала его подле себя и даже не подумала продвинуть по службе достойного во всех отношениях лейтенанта д'Артаньяна…

— Вы хотите назначить меня главным редактором?

— Такого рода назначения входят в компетенцию Бюро ЦК ВЛКСМ, — вымолвил Андропов, явно игнорируя мой игривый тон. — Естественно, делать этого я не стану. Но…

Я замерла.

— Так уж случилось, Валентина Васильевна, что полгода назад я действительно, в определенном смысле, решил за вас вашу судьбу… Важно отметить, что в этом решении не последнюю роль сыграл ваш… как бы это выразиться поточнее… авантюризм. Впрочем, не будем анализировать природу моего решения. Скажем просто: так сложились обстоятельства. Речь шла о делах государственной важности, и это все, что я имею право сказать вам. Но сегодня я хочу предоставить вам возможность взять реванш…

— Вы хотите сказать, что теперь я смогу решить ВАШУ судьбу?

— В какой-то степени, — кивнул Андропов, небрежно сунул руку во внутренний карман пиджака и протянул мне синюю книжечку с золотым тиснением.

— Что это? — тихо спросила я, боясь даже притронуться к загадочному картону.

— Берите, не бойтесь, — произнес председатель КГБ. — Это — открытый зарубежный паспорт на ваше имя. Таким образом, вы, Валентина Васильевна, остаетесь гражданкой Советского Союза, однако имеете полное право уезжать за пределы своей страны когда угодно, куда угодно и на сколько угодно. Примет ли вас другое государство — это проблемы ваши и вашего будущего супруга. Но этот документ — стопроцентная гарантия, что вас БЕСПРЕПЯТСТВЕННО выпустит Союз Советских Социалистических Республик…

Полностью сбитая с толку, я приняла из его холеных рук плотную книжицу и, не раскрывая, положила паспорт рядом с собой, на диван. И только потом сумела выдавить из себя:

— Спасибо, Юрий Владимирович…

— И вам спасибо, Валентина Васильевна.

— Я настолько взволнована, что, боюсь, толком еще не оценила ваш подарок.

— Ничего, — улыбнулся шеф КГБ. — Очень скоро вы оцените его по достоинству. Только единицы имеют такие документы…

— Я… Я должна что-то сделать для вас?

— Все, что нужно, вы уже сделали, Валентина Васильевна, — загадочно улыбнулся Андропов.

— А на какой срок действителен этот паспорт?

— Паспорт бессрочный, — небрежно обронил председатель КГБ. — Так что продлевать его не надо. Но есть одна инструкция, которую вы должны помнить всегда…

—Какая инструкция? — у меня сразу же пересохло в горле.

— Вы можете пользоваться этим документом только до тех пор, пока…

— Пока?..

— Пока я жив… — Выражение вытянутого, воскового лица Андропова было абсолютно непроницаемым.

— Я… не понимаю вас, Юрий Владимирович!

— Да полноте! — поморщился шеф КГБ. — Все вы прекрасно понимаете. Просто чрезмерная экзальтированность мешает вам подключить свои мозги прямо сейчас. Вы очень эмоциональны, Мальцева, хотя, если вдуматься, возможно, именно это вас и спасло… Хотите добрый совет?

— Хочу! — преодолев внутреннее сопротивление, ответила я и смело взглянула в водянистые глаза председателя КГБ СССР.

— Не мешкайте со своим отъездом в Штаты. Забирайте свою маму и летите.

— Но я не хочу уезжать надолго! — прошептала я. — Здесь моя родина, моя работа, мои друзья…

— Дело ваше, — пробормотал Андропов и выразительно посмотрел на настенные часы. — Все, что нужно, я вам сказал…

— Мне что-то угрожает, Юрий Владимирович?

— А вы как думаете, Валентина Васильевна?

— Но ведь вы… — Я мучительно искала нужные слова. — Вы еще живы, ведь так? И у вас вроде бы все в порядке…

— Так, — кивнул Андропов. — В противном случае вас не было бы в этом доме. И вообще не было бы…

— Но… Я ведь смогу вернуться?

— Когда-нибудь, наверное, сможете… — Взгляд Андропова казался рассеянным, но я физически ощущала исходившее от него волнами колоссальное внутреннее напряжение.

— Когда?

— Где бы вы ни находились, Валентина Васильевна, вы сразу же узнаете это…

— Мне трудно понять, что вы имеете в виду?

— А мне трудно представить себе, что профессиональному журналисту необходимо объяснять значение ИНФОРМАЦИИ. Наступит день, и вы сами поймете, что теперь можете возвращаться домой.

— А этот день наступит? — тихо спросила я.

— Надеюсь, что да, — негромко произнес Андропов. — Да и вы, Валентина Васильевна, немало сделали, чтобы это случилось рано или поздно. Еще раз спасибо.

— Я могу идти?

— Мне хотелось сказать вам еще кое-что. На прощанье.

— Я слушаю вас.

— Я как-то свыкся с мыслью, что вы — действительно умная женщина…

— Мне особенно приятно слышать это от вас, Юрий Владимирович.

— То, что я скажу вам сейчас, надеюсь, будет воспринято вами с пониманием. Считайте это разговором мужчины с мужчиной.

Сердце мое тревожно заныло.

— Я постараюсь, Юрий Владимирович…

— Волей случая вы, Валентина Васильевна, оказались вовлечены в дела, которые человеку, далекому от них, лучше не знать. Но ничего не поделаешь: вы в курсе достаточно щепетильных моментов… В таких случаях человека э-э-э… надежно изолируют. Максимально надежно! Надеюсь, вы понимаете, о чем я? Вы же не только остаетесь на свободе, но и выходите замуж за иностранца, вдобавок ко всему бывшего офицера американской разведки, и будете жить за пределами Советского Союза. Так вот, Валентина Васильевна, я очень надеюсь, у вас хватит ума и выдержки никогда, ни при каких обстоятельствах не предавать гласности любые, даже самые незначительные детали, связанные с вашими… м-м-м… загранкомандировками.

— Я понимаю, что вы имеете в виду…

— Очень рад, — сухо кивнул Андропов.

— Можете не беспокоиться, Юрий Владимирович: максимальный риск, который я, возможно, позволю себе в оставшейся жизни, — это роды. В остальном же мне вполне хватит воспоминаний о том, что уже было…

— Искренне надеюсь, что все будет именно так, — кивнул Андропов. — И упаси вас Бог издать на Западе какую-нибудь книжицу с лихим детективным сюжетом о работе КГБ! Если вы будете испытывать какие-то материальные проблемы, дайте мне знать, и я постараюсь помочь вам. Но вы ни в коем случае не должны ничего публиковать, какие бы фантастические гонорары вам ни предлагали! Ни при моей жизни, ни после моей смерти.

В первом случае вы поставите под удар меня и еще многих людей, которые по-своему честно служат своей Родине…

— А во втором? — тихо спросила я.

— Себя, Валентина Васильевна, — бесстрастно вымолвил Андропов. — Вы поставите под удар себя и свою семью, близких и дорогих вам людей. Поверьте моему опыту: на свете есть такие вещи, которые лучше всего уносить с собой в могилу…

Он посмотрел на меня долгим, внимательным взглядом и вдруг улыбнулся:

— Признайтесь честно, Валентина Васильевна: вас ведь посещала идея написать книгу о своих странствиях?

— Не просто посещала — преследовала, — кивнула я. — Причем так часто, что мне даже казалось: достаточно только будет сесть за машинку, и вся эта жуткая мешанина перенесенных кошмаров, угроз, одиночества и страха вывалится из меня в течение нескольких часов…

— И как вы собирались назвать свою книгу?

— Не обидитесь, Юрий Владимирович?

— На что мне обижаться? — пожал плечами Андропов. — Я ведь никогда ее не прочту.

— «КГБ в смокинге».

Андропов молча разрезал крупный плод нежно-желтой айвы, поднес к своему рту на кончике ножа ярко- желтую дольку и, тщательно прожевав, спросил:

— В душе вы, наверное, проклинаете меня, Валентина Васильевна? Ведь так?

— Не вас, Юрий Владимирович, — себя!.. — Я попыталась непринужденно улыбнуться, но тут же одернула себя: в такие минуты любая гримаса на лице может кончиться только слезами. — Что сделано — то сделано. И все — хорошее и ужасное — это мое, и ничье больше. И потом, это так по-русски — жить, проклиная только себя…

* * *

…Вечер 10 ноября 1982 года застал меня в городе Сан-Диего (Калифорния), в отеле. Часов в девять с работы позвонил Юджин и каким-то странным голосом спросил:

— У тебя телевизор включен?

— А что, должен быть включен?

— Должен быть.

— Плохие новости?

— Я бы не сказал… Включи телевизор, Вэл…

Так я узнала о смерти Брежнева. А еще через неделю Генеральным секретарем ЦК КПСС стал Юрий Владимирович Андропов. Помню, я натолкнулась на эту новость уже у себя дома, в вечернем выпуске «Лос-Анджелес тайме». Ватными руками я аккуратно сложила газету, посмотрела на своего трехлетнего сына, увлеченно уничтожавшего с помощью здоровенной отвертки только что купленную заводную машину, потом почему-то в зеркало и начала собираться в Москву. На сборы у меня ушло чуть больше года — Юджин считал, что торопиться не стоит, кроме того, вмешались кое-какие обстоятельства, связанные с моей новой работой…

Утром 9 февраля 1984 года я дожидалась такси, которое должно было отвезти меня в международный аэропорт Лос-Анджелеса. Сидя на кухне и допивая кофе, я вдруг увидела, как экран телевизора полностью занял портрет Андропова: тяжелый взгляд из-за толстых линз, мясистый нос, чуть оттопыренная нижняя губа, придававшая этому властному, породистому лицу выражение надменности… Закадровый голос дикторши сообщал, что смерть Генерального секретаря ЦК КПСС и Председателя Президиума Верховного Совета СССР наступила в результате полного отказа почек, перечислял еще какие-то мудреные медицинские термины, но я уже ничего не слышала…

Положив чашку с блюдцем в мойку, я поднялась к себе в спальню, на второй этаж, отменила по телефону свой билет в Москву, потом выволокла с антресолей изрядно запыленную пишущую машинку «Оптима», к которой не притрагивалась с семьдесят восьмого года, вставила в каретку чистый лист и, даже не думая, автоматически, набрала первую строчку:

«КГБ В СМОКИНГЕ»…

Лондон — Москва — Тель-Авив — Брюссель — Вашингтон