2 декабря 1977 года

С моей точки зрения, обед в «Жокей-клубе» прошел преотвратно. Я была так поглощена своими внезапными подозрениями, что даже не обратила внимания на фантастическую сервировку стола, бутылку «Вдовы Клико» и великое множество изысканных блюд, которые Гескин в приступе несвойственного жмотоватым бриттам загула скормил моему омертвевшему от ужасных догадок, но не потерявшему аппетита организму.

Когда такси подъехало к «Плазе» и мы вошли в буквально пылавший огнями вестибюль (я, грешным делом, подумала, что аргентинцы по забывчивости готовятся торжественно отметить очередную годовщину сталинской конституции), Гескин чуть изменившимся голосом предложил:

— Может быть, поднимемся ко мне и выпьем по чашке кофе?

Скажи он такое утром, я, вне всякого сомнения, послала бы этого старпера так далеко, что перелет через Атлантику показался бы ему легкой прогулкой без зонтика. Но к вечеру я уже была другим человеком.

— Разве родители не знакомили вас в далеком детстве с классическим постулатом джентльменов о том, что приглашать даму в гостиничный номер пошло?

Гескин замалиновел, как мальчишка. А я продолжала:

— Знаете, как на вашем месте поступил бы типичный советский мужчина?

— Любопытно...

— Он бы сказал: «Слушай, мать, проводить-то я тебя проводил. Но, сама видишь, на метро я уже не успею, в кармане у меня тридцать копеек, а вставать завтра в семь. Так что выбирай, подруга: либо ты мне кинешь трешник до получки, либо я ночую у тебя...»

— Увы, мадемуазель, — Гескин развел руками, — в Буэнос-Айресе, насколько мне известно, нет метро.

— А у меня нет трешника — одни доллары. Стало быть, вам придется переночевать в моем номере...

Когда мы вошли в лифт и Гескин уверенно утопил в панели кнопку с номером 19, я взглянула на него, пытаясь найти хоть внешнее подтверждение своим выводам. Увы, гладкое, почти не тронутое морщинами лицо барона выражало лишь то, что и должно было выражать: сытость, сознание собственной важности и с трудом скрываемую похоть. «Дважды два — четыре», — подумала я и вздохнула.

Мы вошли в номер, и я услышала, как Гескин за моей спиной защелкнул «собачку».

— А если вдруг пожар, а вы в панике не сможете открыть дверь? — поинтересовалась я, не оборачиваясь. — Что тогда? Сгорим в огненных объятиях?

— Валя, вы, наверно, самая умная женщина, которую мне доводилось встречать на своем веку!

— Если бы, — снова вздохнула я.

Гескин обнял меня сзади и осторожно поцеловал в шею.

Меня передернуло.

— Что-то не так? — все-таки у этого хрыча на его, как он точно выразился, веку сменилось шесть жен, следовательно, какие-то нюансы, даже несмотря на революционный возраст, он просто обязан был различать.

— Барон, как и всякая советская девушка, получившая воспитание в здоровой семье и пионерской дружине, я не могу заниматься сексом на пороге. Учтите, я щажу ваш снобизм: по-русски это называется «в подворотне». Торопиться нам некуда, так что давайте пить кофе.

— Я сейчас позвоню в бар, — гоном пай-мальчика сказал Гескин и направился к моему музыкальному телефону.

— Да бросьте свои мелкобуржуазные рефлексы! Давайте подумаем о моих аргентинских братьях по классу. Уже поздно, зачем беспокоить людей?

— Да, но где тогда взять кофе?

— Идите сюда, сэр Джеральд, и я вам покажу такое, чего не сможет вообразить вся палата лордов и даже Ее Величество королева Елизавета!

Я открыла чемодан и извлекла на свет банку бразильского растворимого кофе, пакетик сахарного песку и самодельный кипятильник из шести использованных лезвий «Нева», с которым никогда не расставалась в поездках.

— Боже, что это? — искренне поразился барон, указывая пальцем на «самодельный обогревательный прибор, способный привести к немедленному самовозгоранию» (именно так обозвала однажды мой кипятильник разъяренная администраторша сургутского караван-сарая «Нефтяник»),

— Успокойтесь, это не из списка товаров, запрещенных к вывозу из СССР. С помощью данного приспособления я приготовлю вам кофе, по сравнению с которым тот «эспрессо», что подавали в «Жокей-клубе», покажется вам... э-э-э... как бы тут поинтеллигентнее изъясниться?

— Не надо, — протестующе поднял руки барон. — Мне кажется, я понял, что вы хотели сказать.

— Ну и прекрасно! Снимайте свой пиджак, туфли, короче, все, что считаете нужным снять, и располагайтесь. А я пошла колдовать над «эликсиром молодости». Признайтесь: многое бы отдали за такой эликсир, а, барон?

— Все.

— Ценю вашу искренность. Будьте как дома!

Я направилась в ванную, наполнила водой два стакана, опустила в один из них кипятильник и

ткнула вилку в розетку Потом сняла с полки свою косметичку, вытащила коробочку с люминалом — я иногда принимала его в тщетном ожидании моего интимно-продажного друга — и вытряхнула ее содержимое на ладонь. Так, восемь таблеток. Учитывая возраст, стиль жизни и сексуальную возбужденность моего гостя, это был явный перебор. Летальный исход не планировался, для достижения моей цели вполне хватало двух «колесиков». Я осторожно опустила их в пузырящуюся воду и безучастно проследила, как белые шайбочки медленно растворились. Остался мелкий осадок на донышке, но и он будет незаметен, когда я насыплю в стакан кофе и сахар и тщательно размешаю этот «эликсир молодости». А впрочем, я не солгала барону: только во сне можно ощущать себя по-настоящему молодым и счастливым. Хотя, пожалуй, тут Гескин со мной не согласился бы.

— Валя, в ожидании эликсира молодости я рискую состариться! — крикнул из комнаты барон.

— Куда уж больше, старый хрен, — пробормотала я и поставила оба стакана на маленький серебряный поднос. — О гордый сын туманного Альбиона, я уже иду!

 - А что, совсем даже неплохо! — Гескии вежливо пригубил мое растворимое пойло, в котором люминала было чуть меньше, чем сахара, и аккуратно отставил стакан на журнальный столик. —

Кофе с таким вкусом я пью впервые...

Я вся напряглась.

— Скажите, барон, вам встречалось в советской литературе имя Юлиана Семенова?

— Как же! — сэр Джеральд протянул руку за стаканом и, к моей радости, сделал еще один глоток. — Н-да, что-то в этом есть, не пойму только, что именно... — Он поднял на меня глаза: — Если я не ошибаюсь, упомянутый господин — первый в советскую эпоху беллетрист, весьма умело, чтобы не сказать цинично, перемешивающий исторические факты, архивные данные и оголтелый, хотя и не лишенный логики, поток лжи. Так?

— На мой взгляд, вы удивительно точно сформулировали суть его творчества.

— А почему, собственно, вы спросили?

— В ответ на ваше замечание о кофе. Иногда мне кажется, что Семенов, испытывая естественные для писателя проблемы с сюжетом, не гнушается любыми деталями, способными заполнить брешь и хотя бы частично удовлетворить любознательность читателей. Он без зазрения совести вплетает в свои романы содержание поваренных книг, народные средства лечения, старые байки, рецептуру кофе...

— Господи, Валя, неужели ваш эликсир сварен по рецепту господина Семенова? — Гескин, явно форсируя протокольную часть нашей встречи, залпом допил свой люминал с сахаром.

— Отчасти, барон, только отчасти...

— Что вы имеете в виду?

— Только то, что сказала...

Он засыпал буквально на глазах. Было одновременно страшно и смешно наблюдать за тем, как отбивается от цепких объятий Морфея респектабельный английский барон. «Хватило бы и таблетки», — с непривычной рассудительностью подумала я.

— Вам нехорошо? Может, приляжете в спальне? — больше всего я надеялась, что ответа не услышу вовсе. Но старая аристократическая кость оказалась крепкой. С трудом разлепив веки, Гескин взглянул на меня как-то по-новому, без привычной иронии:

— Прилягу, если не возражаете. На меня почему-то напала сонливость, Валя.

— Ничего удивительного: перелет через океан, кавалерийский наскок на винные погреба вашего любимого клуба, плотный обед — такой букет даже лошадь свалил бы с копыт. И, пожалуй, не стоит забывать, сколько вам лет...

— А сколько мне лет? — даже не спросил, а выдохнул Гескин, ковыляя в спальню. Очевидно, вопрос о возрасте стал последней каплей, поскольку, задав его, барон в бессилии повалился на кровать и трубно захрапел.

— А сколько лет было Иуде? — поинтересовалась я, хотя уже понимала, что в ближайшие шестьдесят минут ответа не дождусь.