Michele Bravi — Il Diario Degli Errori
На следующий день мы завтракаем у родителей, а потом должны отвезти детей к Артёму. Утром Лера надевает просторную рубашку, такую, какую не носят беременные (у неё с моей лёгкой руки уже завелись и такие — ну не могу я спокойно относиться к беременным покупкам — руки чешутся, слишком долго ждал…), но и которая, тем не менее, скроет её, совсем небольшой животик. Я знаю, зачем она это делает, и поддерживаю, понимаю её — мне тоже было бы адски больно. Он не заслужил этой боли. Он — хороший человек. Наверное.
Лера отводит детей и возвращается быстро, спустя 10 минут. Я жду в машине — мою физиономию ему тоже видеть незачем — мы бережём человеку нервы. Внимательно ищу на Лерином лице каких-нибудь «не таких» эмоций, но их там нет. Вот совсем нет. И это странно.
Домой мы едем молча, и я обдумываю этот факт: странно, что она не удручена, не огорчена таким беспорядком в жизни, ведь ни одна женщина не желает, что бы у её детей были разные отцы…
Но Лера спокойна, как Северный олень. Я даже грешным делом подумал, что она немного чёрствая. Совсем чуть-чуть. Впоследствии же оказалось, что весь секрет крылся в её гормонах — такой спокойной и умиротворённой, как в этот период нашей жизни, я больше никогда её не видел.
— У нас сегодня свободный день, а на завтра Кира назначила день вишнёвого варенья.
Я улыбаюсь, уже предвкушая какое-нибудь волшебное семейное мероприятие, а Лера продолжает:
— И пока тебя не засосало в твой планшет, я предлагаю съездить в одно место.
— Я не против, что за место?
— Помнишь, ты возил меня в Ла Пуш?
— Помню.
— Я повезу тебя в Старый Орхей.
— Это заповедник?
— Точно не знаю, но, скорее всего, и это тоже. Там внутри скалы есть старый монастырь с выдолбленными в камне кельями, где даже мне в полный рост не разогнуться, а тебе так вообще… — тут она ухмыляется, многозначительно глядя на меня, — после твоих стеклянных просторов забавно будет увидеть тебя в жилище монахов аскетов. Его мы посмотрим днём, ещё высохший водопад, да и такое у нас есть, и в самом конце, вечером, на закате, я покажу тебе то, что ты смело можешь записать в своей голове как «Место, которое покорило Леру». Не Ла Пуш, конечно, но тоже ничего.
Merlin's Magic Reiki and relaxing into sleep
Скальный монастырь оказался действительно занятным. Представьте гору, у которой один спуск пологий, а другой — обрушившийся отвесный. На пологом — трава, деревья, дорога и даже небольшое очень колоритное молдавское село. На самой вершине горы — небольшая часовня с высоким крестом на куполе. Под часовней вход внутрь горы, закрытый массивной дубовой дверью.
Я много путешествовал в своё время, видел всю Европу, но такого — ещё нет: от двери вниз ведёт лестница в кромешную темноту. По этой лестнице мы шли минут 15, и если бы не Лерина смелость, клянусь, мне было бы жутковато! В конце концов, когда я уже перебрал в голове все самые страшные исходы для моей беременной жены в этом подвале (змеи, пауки, удушливые газы, внезапное землетрясение и прочее), мы внезапно вышли на выдолбленную в камне террасу с потрясающим видом на долину, по которой дугой выгнулась маленькая речка.
— Это Реут, — сообщила мне Лера, глядя, как я с облегчением улыбаюсь. — А вот здесь монастырь.
Внутри горы — белый камень — известняк, и в этом известняке выдолблен целый город из малюсеньких келий, действительно настолько маленьких, что в некоторых мне приходилось согнуться пополам, чтобы пройти дальше за Лерой. Наконец, мы достигаем конца, и Лера объявляет:
— Вот, смотри, это — келья, в которой жил один молдавский господарь.
— Господарь?
— Да, ну это вроде короля в Европе в феодальную эпоху. Он проиграл какое-то сражение и прятался от врагов.
Келья эта — помещение, метр на два, с выдолбленной нишей.
— Вот эта ниша — была его кроватью. Как тебе?
— Я рад, что я не молдавский господарь, и что сейчас не феодальная эпоха.
— Согласна. А теперь посмотри вот сюда, — и она поворачивает меня к небольшому проёму в стене, через который можно видеть красивую панораму всё той же долины и реки, клетки раскинувшихся разноцветных полей.
— А вид шикарный, — замечаю.
— Никого не напоминает?
— Хочешь сказать меня?
— Ну, смотри, в 16 веке, например, стекло было роскошью. Такой дом, как у нас, стоил бы, наверное, полмира. Человек выкручивался, как мог. Цена этого вида — ограниченное жилое пространство.
— Я бы на его месте, построил замок на вершине этой горы.
— Э, нет! Там церковь!
— Это церковь?
— Это церковь. Тебе же не позволили бы в твоей Америке строить свой дом, скажем, на месте Белого дома?
— Не моей Америки!
Но она игнорирует:
— А в то время церковь имела куда больший вес, нежели Белый дом.
— Америка не моя, — не унимаюсь.
— Ладно, не твоя. Засохший водопад смотреть будем?
— Она — наша, — смотрю строго ей в глаза.
А Лера совершенно невозмутимо, без единой эмоции отвечает:
— Хорошо, сейчас наша.
— Почему только сейчас? — чувствую, как начинаю психовать.
— Ну, раньше ведь она была только твоей, — и наивная синева заливает меня каким-то поистине фундаментальным спокойствием.
Настолько сильным, что у меня ощущение, будто Будда положил мне на голову бездну непоколебимого релакса. У меня закружилась голова, и я даже чуть качнулся, а Лера, так же невозмутимо придержала меня за локоть:
— Долго спускались, у тебя голова кружится. Присядь-ка.
Мы садимся на каменный выступ, он холодный, и я тут же отрываю Леру от её места и усаживаю к себе на руки.
— Холодно, простудишься.
— Не простужусь, это же монастырь — намоленное место. Тут нельзя простудиться или заболеть. Сюда десятилетиями водят школьные экскурсии, и согласись, здесь довольно опасно, но за всё время не случилось ни единого, ни малейшего неприятного случая, я уже не говорю о несчастных.
Что-то в этом есть, мистика какая-то. Мне не выразить словами внезапно поселившийся внутренний покой. И дело даже не в Лериных руках, зарывшихся в мои волосы и медленно, успокаивающе поглаживающих их, всё дело в этом месте и Лерином спокойствии. Я чувствую, как Вселенское умиротворение буквально растекается по мне ручейками, и источник совершенно точно находится в самой Лере.
Ближе к вечеру Валерия объявила:
— Пора.
И мы пошли. Куда, я не знал, но полностью полагался на свою супругу. Спустя довольно продолжительное время, мы забрели в какие-то непроходимые дебри у подножия высокого холма, полностью покрытого зарослями абсолютно непроходимого кустарника.
— Ищи, — слышу команду, — тут должны быть проходы.
Такой лаз, вроде живого туннеля в зарослях этого кустарника с цепкими, почти колючими ветками, мы нашли почти сразу. Лера полезла первой.
— Лер, ты уверена, что тебе стоит сюда лезть?
— Уверена, я приходила сюда в каждую свою беременность, и эта тоже не будет исключением.
И я ей доверился так, как доверяют только старшим. Было ощущение, что Лера моя и не Лера вовсе, а какая-то древняя славянская Богиня, которая меня вот-вот посвятит в священное таинство, совершит надо мной ритуальный обряд, и я тут же обрету какие-нибудь особые способности и познаю самые скрытые истины.
Ползли мы долго, и хотя ощущение сакральности происходящего не покидало меня, я, признаться, думал о том, что потом нам ведь придётся спускаться ещё вниз, а в этот вечерний час мы итак уже едва видели друг друга в полутьме кустов.
Наконец, мы видим оранжевое небо в конце живого растительного туннеля. Я выползаю на вершину холма первым, помогаю Лере, отряхиваю её одежду от земли, убираю прошлогодние листья, застрявшие в светлых волосах, улыбаюсь ей, уставшей, но довольной.
— Повернись и смотри, — призывает она меня, слишком увлёкшегося её волосами.
Я поворачиваю голову и… и не верю своим глазам…
Передо мной широким ровным полем раскинулась вершина холма, вся устланная высокой травой с белыми нитями верхушек, покрытых тонкими пушистыми волосками. Мягкий июньский ветер словно причёсывал это пушистое облако неземных волос, волнами прижимая тончайшие стебли к земле…
— Это ковыль, — тихонько поясняет моя жена, словно боясь своим голосом спугнуть то состояние невесомости, которое овладело нами обоими.
Но я уже знал, как называется эта невероятная трава, более похожая на волосы доброго волшебника, нежели на растение, ведь я уже видел её однажды, её и это место! Вне всяких сомнений, это было то самое место! Именно точно то же и в точно такое же вечернее время, когда алый закат заливает всё вокруг своим кроваво-золотым тусклым светом…
Теперь Лера показывала мне то место, которое покорило её однажды, и оно было невероятным… Бесконечно красивым… Космически нежным… Умиротворяющим…
Моя любимая жена загадочно улыбается, глядя на меня, а я впал в состояние полнейшего оцепенения; очевидно глаза мои выражали шок, и она приняла его за потрясение увиденным. И я был потрясён, но не столько самой красотой, сколько тем фактом, что увидел её раньше, чем мне фактически показали… Гораздо раньше…
Я стою ровно в той же самой точке, где стоял в своём сне, юный, полуобнажённый, полный решимости и уверенности в исключительной верности своих действий, так же крепко держу руку своей любимой женщины, как и тогда, так же точно бесконечно сильно люблю и жажду её близости.
Но вместо моря с вершины холма мы видим развернувшуюся перед нами словно живописный холст художника долину, где узкой лентой петляет небольшая река — вид захватывающий и покоряющий навсегда… Нет в этом месте ничего уникального, особенного, но оно непостижимым образом завораживает, покоряет, проникает в самое сердце…
Лера опускается на траву, удобно присаживаясь и любуясь закатом, а я в буквальном смысле падаю на колени, уже не контролируя с достаточной чёткостью своё тело.
— Ты что? На ногах не стоишь? — замечает со смехом моя жена и снова устремляет свой взгляд в сторону реки и заката.
А я не могу оторвать своих глаз от неё самой… Нет никого и ничего прекраснее тебя, Лерочка! Ни одно место на Земле не способно затмить тебя, потрясти своей красотой настолько, чтобы я был в силах отвести взгляд от твоих волос, твоего лица, мягких очертаний твоих плеч и рук, бёдер и талии, так сексуально располневших благодаря долгожданной беременности…
Koan Of The Steer And His Sheppard
Rachel's Song — Blade Runner
Я не понимаю сам, как мои губы оказываются на твоих губах, я целую со всей доступной мне нежностью, со всем тем необъятным чувством, с которым живу вот уже многие-многие годы…
Я не могу не целовать их, твои губы, также отчаянно нуждаясь в них, как жаждущий путешественник на безводной земле… Без твоих поцелуев я погибаю, теряю силы и рассудок, перестаю жить, продолжая существовать лишь в терзающих муках тоски по тебе…
Целую неистово, жадно, спешу насладиться каждым мгновением, каждым трепетным выдохом из твоих лёгких, теплом и влажной мягкостью твоих губ, я жажду и пью, не унимаясь, не останавливаясь, стараясь получить как можно больше, напиться надолго, будто предвижу, что источник иссякаем, а до следующего мне ещё долгие годы пути…
Я и сам обескуражен своей жадностью, но остановиться уже не могу: устал сдерживаться и контролировать, прятать то, что неудержимо рвётся наружу — свою страсть… Я словно тону в запахе и нежности твоей кожи, лаская твою шею и доступные в широком вырезе тонкой блузки участки груди, мои губы спускаются ниже и находят уже ощутимо выдающийся живот… Там, внутри, растёт мой ребёнок, и понимание этого окончательно сводит меня с ума: я как безумец лихорадочно осыпаю его поцелуями сквозь тонкую ткань. Мои пальцы находят края блузки, ладони несдержанно убирают ткань прочь, губы касаются кожи, под которой внутри тебя бьётся сердце нашей дочери…
Снимаю свою футболку, стелю её поверх мягкой травы и укладываю тебя. Ты понимающе улыбаешься, внутренне потешаясь надо мной, но подчиняешься, покорно уступая моим ласкам…
Смейся надо мной, Лерочка, смейся — ты можешь делать всё, что захочешь, но ничто из этого уже не способно остановить меня, ведь мои руки нетерпеливо стаскивают с тебя шорты, я жадно припадаю к тебе, ласкаю так отчаянно, будто ем, и ты ведь знаешь, что это нужно именно мне, как воздух, как солнечный свет, как вода и еда, и кто знает, возможно, что даже и нужнее… Но ласки, не переставая быть моей отчаянной потребностью, сметают улыбку с твоих губ, наполняя тебя моей же страстью и такой же отчаянной жаждой обладания мною, как моё собственное нетерпеливое стремление соединиться с тобой, погрузиться своей самой неспокойной частью тела в твою горячую нежность…
Лерочка, моя любимая девочка, желанная женщина, единственная из всех, имеющая власть надо мной, большую, нежели я сам мог себе представить, подумать, вообразить её масштабы… Ты отдаёшь мне себя, доверяя не только своё тело, но и свою жизнь, ты растишь в себе моё дитя, питаешь его собой ровно также, как питаешь меня просто своим существованием, своими улыбками, теплом, редкими, но такими желанными ласками…
Я так люблю тебя, Лера…
В эту секунду во всём мире нет ничего более правильного и так безутешно желанного, чем моё мягкое, осторожное, но от этого не менее страстное и безумное скольжение в тебе, наполняющее волшебством тела нас обоих…
Спасибо, что не закрываешь своих глаз, что даришь мне свой возбуждённый взгляд, позволяя тонуть в нём, и увлекать тебя в наш мир наслаждений, порождаемых соединением в одно…
Боже мой, как же люблю я твои пальцы, так нежно и так неуверенно скользящие в моих густых кудрях… Моя голова покоится на твоей груди, я слушаю, как успокаивается твоё дыхание, делаясь размереннее, как бьётся твоё сердце, всё медленнее и медленнее, восстанавливая свой обычный ритм после моего неожиданного вторжения. Я улыбаюсь и закрываю глаза, погружаясь всё глубже в невыразимое блаженство… Никогда ещё в своей жизни я не испытывал ничего подобного: чувства и эмоции завладели моей личностью полностью, я подчинён им, я живу ими, но несут они мне бесконечное в своей масштабности умиротворение и наслаждение…
Мне кажется в эту секунду, что невозможно так сильно любить, как я люблю, добровольно отдаваясь целиком, без остатка, подчиняя себя любимой… Нет такой жертвы, на какую я бы не был готов пойти, Лерочка, чтобы только продлить это как можно на дольше…
Я на пике своей страсти, своей бесконечной любви, своей отчаянной потребности в тебе и твоей близости…
Внезапно ощущаю невесомое прикосновение к своей щеке — это Лера сорвала тонкую нить волшебно красивой травы ковыль и дразнит меня… Поднимаю голову, наши взгляды встречаются и я вновь вижу на её лице довольное лукавство.
— Прости меня! — шепчу.
— За что? — улыбается ещё шире моя жена.
— За то, что я у тебя ну совсем не йог!
— А мне йог не нужен! Йоги сексом не занимаются, зачем мне йог, когда у меня имеется такой горячий и ненасытный лев?
Я усмехаюсь, укладывая свою голову на прежнее место, а Лера не унимается:
— Да! Отчаянно нежданно накрыло тебя в этот раз!
— Ты заметила? — стараюсь обратить неловкость в шутку, ведь мне действительно стыдно за свою несдержанность.
— Конечно! Видел бы ты свои глаза!
— Хорошо, что я их не видел…
— Я думала, ты меня съешь!
— Я и сам так думал…
— Ненасытный!
— Я не виноват, что ты такая красивая! Твои полнеющие бёдра и этот круглый животик стирают в моей голове все мысли и желания, кроме одного: любить тебя снова и снова!
— Что, так заметно уже, что я растолстела?
— Я бы хотел, чтобы ты всегда была такой!
— Обманщик! — смеётся.
— Нет, это правда. Ничто так сильно не будоражит моё либидо, как твои формы, Валерия!
— Вот терпеть не могу, когда врут или льстят! У твоей жены не было никаких форм, идеальнее её фигуры я вообще в реальной жизни не встречала даже!
— Не знаю никаких жён, кроме тебя. Мною владеет только одна женщина — это ты, и в моём мире красоты ты на пьедестале. А пока у тебя есть такая кругленькая попка, то ты и в своих собственных рейтингах находишься в топе самой себя!
— Всё-таки ты — лукавый льстец, Алекс! Подозреваю, ты просто вероломно готовишь поле для очередных беременностей от тебя!
— Не буду врать — не без этого! — улыбаюсь. — Но всё, что я сказал, абсолютная правда! А та женщина, о которой ты упомянула, имела неосторожность согласиться быть лишь жалкой заменой тебя. Именно жалкой, потому что ничего у неё не вышло, как ты знаешь.
Чувствую, как хватка в моих волосах усилилась.
— Лучше не делай так, — прошу. — Не рушь мой покой, он итак хрупкий.
Но она только смеётся и тянет сильнее за пряди на затылке.
— Ещё раз так сделаешь, и я снова отлюблю тебя!
Она ослабляет хватку, нежно массирует кожу на моём затылке подушечками своих пальцев, расслабление волной накатывает на меня, я плавлюсь, как французский сыр на сковородке, но совершенно внезапно Лерина рука захватывает все доступные ей волосы и резко тянет их… Желание острой болью отзывается у меня в паху, я вскакиваю, и, заключив хулиганку в объятия, крепко прижимаю к себе:
— Ну всё, ты доигралась! Сама напросилась! Участь быть страстно отлюбленной теперь неизбежна! А ведь я предупреждал!
Проказница заливисто хохочет, запрокинув голову и не переставая тянуть меня за волосы, а я жадно впиваюсь в её шею…
Что делает со мной эта женщина? Откуда во мне столько сил и желания? Безудержного, страстного, неиссякаемого? Господи, Боже мой, как же сильно я люблю тебя, Лера!