Знакомая читателю Моховая улица – одна из старейших на карте города. Еще в петровское время здесь находилась Хамовая слобода (хамовники-ткачи, изготовлявшие полотно, в том числе и для парусов). Первые строения на участке современного дома

32 появились в 1710-е годы. Со временем менялись хозяева, перестраивались и их дома. К началу пушкинской эпохи здесь стоял уже каменный трехэтажный дом, который приобрел современный вид в 1899 году, когда надстроили четвертый этаж.

Рис. 31. Улица Моховая, дом №32. Фото 2005 г.

В начале 1820-х годов владелицей дома становится семья полковника С.М. Мартынова. Фамилия на слуху: средний сын полковника Николай сыграл роковую роль убийцы Михаила Юрьевича Лермонтова. В своем главном романе «Герой нашего времени» поэт вывел этого незначительного, ограниченного человека в образе Грушницкого.

С 1834 по 1884 годы хозяйкой дома была Дарья Анастасьевна Быченская, вдова вице-адмирала Филиппа Тимофеевича Быченского, служившего на Черноморском флоте. В этом доме проживали семьи его братьев, Алексея и Ивана.

В сентябре 1836 года здесь нанимает квартиру Вера Федоровна Вяземская, вернувшаяся в Петербург раньше мужа. Квартиру напротив заняла молодая семья Валуевых, дочь Вяземских Мария и ее муж Петр Александрович, чиновник II отделения Собственной его Императорского Величества канцелярии. И вот уже Александр Карамзин пишет брату Андрею: «… бываю иногда у Пушкиных, часто у Вяземских, которые живут на Моховой. Кстати, может быть, ты не знаешь, что дядюшка (Петр Андреевич) и Валуевы также приехали вот уже два дня».

Дачный сезон закончился. Затихавший всегда на лето Петербург оживает: открываются литературные салоны, театры, осенние выставки, шумят балы, музыкальные вечера. Начинаются приемы и у Вяземских.

В эту последнюю для Пушкина осень поэт с Натальей Николаевной часто бывают у них. Так 18 октября торжественно праздновали серебряную свадьбу князя и княгини. Можно предположить, что к этой дате художник Василий Федорович Бинеман написал портрет княгини В.Ф. Вяземской, хранящийся в запасниках Эрмитажа как портрет неизвестной, датируемый 1830-ми годами. Кандидат искусствоведения Ирина Борисовна Чижова увидела в этой неизвестной большое сходство с Верой Федоровной, изображенной на портрете К.-Ф. Рейхеля. Бинеман был знаком с семейством Вяземских еще в Москве: он работал у них в 1820-е годы. Приведенные ниже оба портрета помогут читателю проверить это предположение искусствоведа И. Б. Чижовой.

Рис. 32. П.П.Вяземская. К.-Ф.Рейхель. 1817 г.

Рис. 33. В.Ф.Вяземская (?). В.Бинеман. 1830-е гг.

Приемы и праздники в доме Вяземских продолжались: так, 1 ноября в присутствии Жуковского, Виельгорских, Карамзиных Пушкин читает здесь свой роман «Капитанская дочка»; 27 ноября отмечают приезд Александра Ивановича Тургенева, после чего все отправляются в театр на премьеру оперы Михаила Ивановича Глинки «Жизнь за царя» («Иван Сусанин»). Этой оперой Большой театр столицы открыл театральный сезон. Через две недели успех премьеры отмечали у А. В. Всеволожского: собрались писатели, музыканты, певцы, композиторы. Михаил

Виельгорский, Вяземский, Жуковский и Пушкин сочинили в честь Глинки шуточный канон, который сами и исполнили – каждый свой куплет. Петр Андреевич пропел свой:

Уже получено разрешение на печатание III тома журнала «Современник». Пушкин и Вяземский срочно готовят материалы для IV тома. Но подписчиков немного, всего 700 человек. Издатель Пушкин несет большие убытки, журнал не покупают, еще не разошлись первые два тома. Последнее время многие стали замечать угнетенное состояние поэта, его смятение, мрачную задумчивость. Он часто просто так заходил к Вяземским и быстро уходил без объяснения причины, а самые близкие друзья делали вид, что ничего не замечают, будто ничего особенного и не происходит. Не видел надвигавшейся беды и Вяземский, а может, не хотел видеть, полагая, что в дела семейные он не имеет право вмешиваться. Но более чуткая и внимательная Вера Федоровна сердцем чувствовала приближение беды: это связано было с назойливым ухаживанием кавалергарда Жоржа Дантеса за женой Пушкина, что привело к дуэли. О дуэли и предшествовавших ей событиях написано много. Поэтому здесь остановимся только на реакции Петра Андреевича Вяземского и его поведении в последние дни перед дуэлью и после нее, когда он понял масштабы трагедии.

А пока наступает январь 1837 года, последний месяц жизни Пушкина. Вяземские продолжают веселиться. 15 января у них большой детский бал: празднуется день рождения дочери Наденьки. Ей исполнилось 15 лет. Шум, много гостей. Вся семья Пушкиных тоже здесь. Здесь же и возмутитель спокойствия этих дней – Дантес. Его в этом доме тоже принимают.

17 января петербургское общество отмечало столетие княгини Натальи Петровны Голицыной, хотя ей исполнялось только 96 лет. Вяземский и Пушкин, как люди, вхожие в ее дом (улица Малая Морская, 10), не могли не поздравить княгиню. Она принимала у себя весь высший свет, включая и царскую семью. Вяземский потом запишет в своем «Дневничке»: «Праздник у княгини Голицыной, столетний юбилей ее усов. Вечер продолжается недолго, а длился целую вечность». Усы у статс-дамы выросли к старости, поэтому в свете ее звали «княгиня усатая». До конца дней своих она сохраняла ясный ум, светлую память, интересовалась политикой, литературой, читала Пушкина. 18 марта 1823 года (княгине 82 года) она писала Вяземскому: «Что скажете о «Кавказском пленнике»? Мне кажется, что он очень хорош. Жаль только, что прекрасная черкешенка расточает свои чувства ради такого пресыщенного героя. Скажите мне Ваше мнение, умоляю Вас, и верьте, что буду почитать себя счастливой иметь Вас своим оракулом».

Пошли последние две недели жизни Пушкина. Квартира Вяземских в доме Быченской оказалась свидетельницей трагедии, разыгравшейся в семье друга. Недостойное поведение Дантеса в отношении Натальи Николаевны начал замечать и Вяземский. Вера Федоровна даже предупредила развязного кавалергарда, чтобы он прекратил компрометировать жену поэта. Но он продолжал вести себя неприлично. И грянул гром. Княгиня в последние часы еще пыталась предотвратить дуэль, но мужа не было дома, а сама принять какое-то решение она не сумела. Финал известен.

Для Вяземского это был удар, который он с трудом перенес. Но это был удар не только для него: Россия потеряла Пушкина.

Три последних дня жизни поэта Вяземские и Валуевы находились в квартире умиравшего. После отпевания в Конюшенной церкви с Петром Андреевичем случилась истерика: он рыдал и бился в конвульсиях на полу, напоминая человека, лишившегося рассудка. Жуковский едва поднял его с пола, Вера Федоровна и Павлуша, пытаясь утешить Петра Андреевича, сами заливались слезами. Провожая гроб с телом усопшего друга, Вяземский положил туда перчатку, другую оставил себе в знак будущей встречи в ином мире. Все кончено: «Главного» больше нет.

Начался долгий путь раскаяния, сожаления, оправдания в глазах общих друзей. Всю последующую долгую жизнь Вяземский корил себя за слепоту, недопонимание душевного состояния Пушкина в те трудные для него дни и за свою неспособность предотвратить беду.

Вдова историка Карамзина, Екатерина Андреевна, пишет сыну в марте 1837 года: «Князь Петр… все эти дни был болен – физически и нравственно, как это с ним обычно бывает, но на этот раз тяжелее, чем всегда, так как дух его жестоко угнетен гибелью нашего несравненного Пушкина». В таком состоянии Вяземский не мог ничего делать, ни о чем думать, ни ходить на службу. Его мучает чувство вины перед погибшим другом. Он признает это: «Пушкин не был понят при жизни не только равнодушными к нему людьми, но и его друзьями. Признаюсь и прошу в том прощения у его памяти».

Посетив Наталью Николаевну перед ее отъездом к родным в Полотняный Завод, Петр Андреевич получает от нее на память письменный стол поэта, жилет, в котором он стрелялся, и трость, а главное князь узнает всю правду о подлинных виновниках трагедии. Теперь уже с полным знанием всей подноготной грязного дела, затеянного вокруг Пушкина, он пытается в письмах друзьям оправдать погибшего и себя самого, чтобы снять всякое обвинение в собственной безучастности.

Первое письмо Вяземского, адресованное Александре Осиповне Смирновой (Россет) в Париж, было написано 1 февраля, в день отпевания усопшего. Он сообщает ей о страшном несчастии, поразившем всех «как удар молнии». Никаких подробностей, так как в этот момент у писавшего не было «ни духу, ни сил, ни времени писать об этом». Лишь в нескольких словах говорит он о причинах катастрофы: «Да, конечно, это свет его погубил. Эти проклятые письма, эти проклятые сплетни, которые приходили к нему со всех сторон…».

Далее полетели письма в Москву, почт-директору Александру Яковлевичу Булгакову с просьбой ознакомить с письмом как можно больше людей, Денису Давыдову, Великому князю Михаилу Павловичу в Рим, Эмилии Карловне Мусиной-Пушкиной (урожденной Шернваль). В письме к последнему адресату, графине Эмилии, от 16 февраля 1837 года Вяземский беспощадно обвиняет во всех кознях Геккернов и признает нравственную правоту Пушкина: «В Пушкине я оплакиваю друга, оплакиваю величайшую славу родной словесности, прекраснейший цветок в нашем национальном венке… во всем его поведении были одно благородство, великодушие, высшая вежливость…».

Не в силах исполнять в таком состоянии свои служебные обязанности Вяземский подает прошение об отставке. Ему отказывают и даже награждают орденом Святой Анны II степени с короной. Но свой протест князь все же в дальнейшем выразит: 10 лет он не появлялся на обязательных приемах в Зимнем дворце, на что Николай I как бы закрывал глаза.

Какое-то время после гибели друга Вяземский помогает Жуковскому разбирать оставшиеся дела в опустевшей квартире на Мойке, дает показания Военно-судной комиссии, почти механически ходит на службу в департамент, пишет первые стихи, посвященные Пушкину. Они получились до слез горестными:

Жизнь Петра Андреевича Вяземского, потерявшего близкого человека, разделилась на две части: до и после 1837 года. Долго тянулся этот скорбный год, на исходе которого он скажет: «Я пережил и многое и многих». А утрат действительно было слишком много как в семье, так и среди друзей дома и литературного окружения. Он поминает их в своих стихах. Помянем их и мы: отец Вяземского, Андрей Иванович, пятеро детей, Н. М. Карамзин, И. И. Дмитриев, В. Л. Пушкин, А. С. Грибоедов, Д. В. Виневитинов, А. А. Дельвиг, Н. И. Гнедич, живописец А. О. Орловский и последняя тяжелейшая утрата – Александр Сергеевич Пушкин. Со смертью Пушкина кончилась целая эпоха в русской литературе, которую позднее назовут «золотым веком». Это понял не только Вяземский, это поняли все, кто вращался вокруг гения, этой яркой звезды, отсвечивая ее сиянием. Оценило значение творчества Пушкина и молодое поколение писателей. В. Г. Белинский сказал: «Пушкинский период был самым цветущим временем нашей словесности». С уходом из жизни великого поэта исчез главный стержень русской литературы, пропала духовная атмосфера литературной столицы России тех лет. Без этой атмосферы оказалось трудным единение с новым поколением писателей, о чем с грустью напишет Вяземский в своём стихотворении:

Грустно стало в Петербурге. Потянулись за границу друзья Петра Андреевича: Гоголь уже в Германии, Смирнова (Россет) – в Париже, уехал туда же и вечный «грим-пилигрим» А.И. Тургенев. Жуковский тоже собрался за границу. Город для Вяземского пустел. Остался один Плетнев, который взвалил на себя бремя журнала «Современник». Отметив 70-летие со дня рождения и 50-летие литературной деятельности «дедушки» Крылова, засобирался вслед за друзьями, в Европу, и Петр Андреевич. Он уехал в мае 1838 года, а вернулся только через год. Его встретил уже другой Петербург.

Рамки серии «Пушкинский Петербург» вынуждают остановить и наш рассказ о жизни в столице Петра Андреевича Вяземского и его семьи в те далекие 1810-е – 1830-е годы, когда здесь царствовал гений великого Пушкина.