Все старинные дома Петербурга имеют свою историю. Она складывается не только из имен архитекторов, строивших или перестраивавших эти дома, но и из судеб людей, которые в них жили. Если бы камни умели говорить, то, вероятно, стены дома №32 по набережной Кутузова, могли бы рассказать много интересного. Попробуем сделать это за них. Хотя дом отмечен мемориальной доской в память о жившем здесь Пушкине, все же начнем рассказ с нашего героя, Петра Андреевича Вяземского, нанявшего здесь свою первую семейную квартиру.

Вера Федоровна с детьми приехала из Москвы 15 октября 1832 года сначала на Моховую, а в конце месяца семья поселяется в доме Баташева на Гагаринской набережной. Хозяину, Силе Андреевичу Баташеву, «отставному гвардии полковнику и кавалеру» был заранее внесен аванс в размере 4000 рублей из причитающихся 6000 годовой платы. Просторная удобная квартира понравилась всем: красивый вид на Неву, рядом Летний сад, недалеко от Карамзиных, Пушкиных и до службы близко (Министерство финансов располагалось в левом крыле Главного штаба, набережная реки Мойки, дома №45-47). Наладив быт в новой квартире,

Вяземские открыли двери своего дома для всех. Владимир Соллогуб вспоминал, что Петр Андреевич «имел слабость принимать у себя всех и каждого, рядом с мелкопоместной дворянкой на диване мог восседать чистокровный аристократ, так что вечера приобретали характер «толкучего рынка». Центром внимания гостей были сами хозяева. Веселая княгинюшка сыпала остротами, оживляя общий разговор гостей. Но самым дорогим гостем для нее всегда оставался Пушкин. Она подружилась с ним в 1823 году в Одессе, и между ними сразу установились настолько доверительные отношения, что поэт часто советовался с ней по жизненно важным вопросам.

Петр Андреевич приободрился, повеселел с приездом семьи, тем более, что вскоре на него посыпались монаршие милости: 21 октября он назначается исполняющим обязанности вице-директора департамента внешней торговли, а еще через десять дней – председателем комитета для надзора за браком товаров. На этих должностях Вяземский задержался всего год: 6 декабря 1833 года последовало новое назначение на пост вице-директора департамента внешней торговли (уже без и.о.) в чине статского советника. И это несмотря на то, что при первой подаче записки министром о производстве Вяземского в статские советники император изволил отклонить данное предложение Канкрина из-за злой шутки князя в адрес высокопоставленного лица. Петр Андреевич об этом любопытном эпизоде вспоминает так: «По приглашению графа Бенкендорфа явился я к нему сегодня 8 числа августа в 11 часов утра, и он объявил мне от имени государя, что государь не утвердил представления обо мне за то, что при пожаловании Эссена графом, сказал я, что напрасно не пожаловали его князем Пожарским». При этом Бенкендорф рекомендовал Вяземскому впредь не шутить насчет заслуженных лиц.

(П. К. Эссен – генерал-губернатор Петербурга, на долю которого выпало тушение многочисленных пожаров). Его часто называли «Эссен – Умом Тесен».

В этот раз назначение Вяземского на новую должность все же состоялось. Вслед за ним посыпались и деньги: 8000 рублей жалования, 2500 рублей «квартирных» и поощрительные выплаты раз или даже два раза в год.

Друзья в недоумении: неужели Вяземский смирился с мундиром служащего Министерства финансов? А как же стихи? Где смелые речи, мысли, статьи? Ведь новые назначения князя должны были убедить общество в том, что он примирился с властью. И многие поверили в это. А Жуковский воскликнул: «Он вице-директор департамента торговли! Смех, да и только! Славно употребляют у нас людей». Вяземский тяготился таким положением. Но изменить ничего не мог, а может, уже и не хотел. Жизнь шла своим чередом, хотя с поэзией дела обстояли не так хорошо: за 1833-1834 годы им опубликовано всего семь стихотворений в альманахе «Альцион» и пять – в «Новоселье». Идея издания второго альманаха принадлежит Василию Андреевичу Жуковскому и Александру Филипповичу Смирдину, книгопродавцу, издателю, библиографу. Книжный магазин и платная библиотека Смирдина, которые достались ему по завещанию бывшего хозяина В. А. Плавильщикова, размещались сначала на Мойке, в доме Гавриловой (дом №70), а в декабре 1831 года были перевезены Смирдиным на Невский проспект, дом №22, принадлежавший лютеранской церкви Петра и Павла. По этому случаю хозяин магазина решил отметить новоселье. Празднование состоялось 19 февраля 1832 года в большом читальном зале с грандиозным обедом на 80 человек, представлявших всю литературную элиту столицы. По числу и знаменитости участников это был первый и самый большой пир писателей, собравший вместе и обиженных, и обидчиков. Главными гостями на обеде были такие мэтры русской литературы, как Крылов, Пушкин, Жуковский, Вяземский, Плетнев и другие. В память об этом событии Смирдин выпустил альманах «Новоселье», в который все присутствующие дали свои произведения. Ровно через год Александр Филиппович уже раздавал авторам первый выпуск альманаха, пригласив пишущую братию снова на обед, итогом которого стал второй выпуск «Новоселья». Вяземский дал в него пять своих стихотворений, среди которых было одно из самых известных, положенное позднее на музыку композитором Петром Петровичем Булаховым:

В первом выпуске альманаха на титульном листе была помещена гравюра Галактионова, исполненная на меди с оригинала Александра Брюллова, брата «великого Карла».

Рис. 16. Литературный обед в лавке А.Ф.Смирдина. Титульный лист альманаха «Новоселье» 1833 г. Литорафия с оригинала А.П.Брюллова

На ней с документальной точностью воспроизведено само застолье: писатели и издатели на переднем плане изображены с узнаваемым сходством. Но язвительный Вяземский, недовольный составом гостей и их размещением за столом, дает и альманаху и гравюре горько-ироническую характеристику: «… Наше человеческое дело – строить лачужки, «Новоселья», где рядом с Жуковским – Хвостов; где я профилем, а Булгарин во всю харю; где мед с дегтем, но и деготь с медом» (из письма А. И. Тургеневу).

У Вяземского с Булгариным были нелицеприятные отношения, да и не только у Вяземского. Непривлекательная личность этого человека, писателя, журналиста, издателя газеты «Северная пчела» и журнала «Сын отечества», стала объектом многочисленных разоблачительных статей, фельетонов и эпиграмм.

Рис. 17. В книжной лавке лавке А.Ф.Смирдина. Титульный лист альманаха «Новоселье» Литография с оригинала А.П.Сапожникова. 1834 г.

Есть и у Петра Андреевича поэтическая пальба по Булгарину. Вот несколько строк из стихотворения «Важное открытие»:

Есть у Вяземского и несколько

эпиграмм, адресованных Булгарину. Что поэт был мастером эпиграммы, знали все. Когда кто-то сказал, что он на них «собаку съел», Жуковский уточнил, что «он съел целую свору собак».

Во втором выпуске «Новоселья» на обложке помещена тоже гравюра С. Ф. Галактионова с оригинала А. П. Сапожникова, изображающая сам магазин Смирдина, где на переднем плане справа стоит Пушкин, беседующий с Вяземским. Обе гравюры ценны тем, что на них Пушкин впервые изображен среди своих современников-литераторов.

Но за праздничным столом гости не досчитались одного талантливого человека. За несколько дней до этого события литературный Петербург простился с Николаем Ивановичем Гнедичем, переводчиком великой поэмы Гомера «Илиада», поэтом, критиком, деятельным сотрудником Императорской публичной библиотеки. Вяземский и Пушкин в числе других несли гроб с усопшим из церкви на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры до места погребения. «… он все свое земное совершил: перевел и напечатал Илиаду; незадолго перед сим выдал том своих стихотворений», – напишет Петр Андреевич А. И. Тургеневу.

А в доме Вяземских жизнь идет своим чередом. Почти ежедневно у них бывает Пушкин: в это время друзья увлеклись поэтической игрой – писали стихи, начинавшиеся с рефрена «Надо помянуть, непременно помянуть надо…» Получалось весьма забавное сочинение, в котором рифмовались фамилии известных, а иногда и вовсе неизвестных людей. Вдохновителем этого «опуса» был поэт Иван Мятлев, сочинитель «уморительных стихов» о путешествии госпожи Курдюковой. Первые 53 строчки и с 80 по 96 строку в «Поминаниях» принадлежат Вяземскому, с 54 по 79 – Пушкину. Про самих авторов тоже есть строки:

(Павлищев Н. И. – муж Ольги Сергеевны, сестры Пушкина)

Авторы читали эти вирши в шумных компаниях в разгар веселья, вызывая дружный смех всех присутствовавших.

Крупным событием в жизни столицы явилось открытие 11 мая 1833 года в здании Биржи Третьей выставки Российских мануфактурных изделий. Посетив ее, Вяземский под впечатлением увиденного пишет московскому другу поэту И. И. Дмитриеву: «Поспешите приехать полюбоваться выставкою. Есть на что посмотреть». Иван Иванович откликнулся на это приглашение и проездом в Ригу остановился в Петербурге. Когда же он собрался продолжить путь в Прибалтику, столичные друзья устроили ему прощальный обед. В письме А. И. Тургеневу Вяземский сообщает: «На днях Вьельгорские братья, Пушкин и я давали обед Дмитриеву». На обеде присутствовало 20 человек, среди которых были еще Гоголь, Плетнев, Блудов, Уваров. Блудов объявил собравшимся о высочайшем соизволении государя на сооружение памятника историку Николаю Михайловичу Карамзину.

Рис. 18. А.С.Пушкин. Рисунок П.П.Вяземского. 1836 г.

Тут же организовали сбор средств по подписке: сумма оказалась приличной – 4000 рублей. Вяземский продолжает в письме А. И. Тургеневу: «А ведь славно! Вот третий памятник на русских степях: Ломоносову, Державину, Карамзину».

Тем временем Вера Федоровна съездила в Дерпт навестить Екатерину Андреевну Карамзину, которая только что потеряла пятнадцатилетнего сына Николая. В самом начале июня хозяйка дома вернулась, и вот уже в день именин Петра Андреевича и Павла Петровича (сына) у Вяземских состоялся торжественный обед: было много гостей и среди них неизменный Пушкин. Позднее Павел нарисовал поэта в своей ученической тетради.

Часто обеды у хлебосольных Вяземских перерастали в дискуссии, споры о судьбах русской литературы, журналистики, в обсуждение политических вопросов. Об одном таком обеде Пушкин записал в дневнике: «3 июня (1834 г.) обедали мы у Вяземского: Жуковский, Давыдов и Киселев. Много говорили об его (Киселева) правлении в Валахии. Он, может, самый замечательный из наших государственных деятелей, не исключая Ермолова…». Павел Дмитриевич Киселев – образованный, умный, человек передовых взглядов, в 1820-е годы начальник штаба 2-й армии, дислоцированной на Юге, где Пушкин часто общался с ним.

Позднее – министр, посол России во Франции.

Своим человеком в доме Вяземских был и младший брат Пушкина, Лев Сергеевич, когда он жил в Петербурге с осени 1833 года по июль 1836 года. Мать, Надежда Осиповна, пишет в ноябре 1833 года дочери Ольге Сергеевне в Варшаву: «Леон посещает свет и балы, почти всякий день он у Вяземского, он еще не знает, в которую из его дочерей он более влюблен, но ухаживает за обеими и находит их прелестными». Мария и Прасковья Вяземские – уже девушки на выданье: старшей Марии уже за 20 лет, а средней болезненной Пашеньке – 17 лет. Подрастала и младшая дочь, двенадцатилетняя Наденька. Но они – бесприданницы, хотя и княжеского рода.

Рис. 19. Л.С.Пушкин. Рисунок А.С.Пушкина. 1830-е гг.

Сестра Пушкина, Ольга Сергеевна, знакома была с Вяземским с 1825 года. В письме к брату Александру летом 1826 года она признается: «Я люблю его чуть не до обожания, этого князя Вяземского». А князь в свою очередь посвятил ей стансы:

Наступает лето 1833 года. Город пустеет: кто отправляется за границу, на воды, кто переселяется на пригородные дачи. Вера Федоровна едет с детьми в Ревель на морские купания. Петр Андреевич остается в городе один: изредка появляется на службе, встречается с друзьями, мечтает о создании журнала, навещает знакомых в Царском Селе и на Черной речке.

Рис. 20. О.С.Пушкина. Рисунок Е.Плюшара. 1830-е гг.

5 сентября он уезжает в Дерпт и пробудет там до конца октября. Вернувшись в Петербург, Вяземские узнают, что хозяин под каким-то предлогом надумал их выселить. Пришлось обращаться даже в полицию. Но как известно из русской пословицы, беда не приходит одна: тяжело заболела семнадцатилетняя дочь

Пашенька, любимица семьи: у нее открылась чахотка. Состояние девушки быстро ухудшалось, и родители срочно засобирались в Европу, в теплую спасительную Италию. Уезжали все, кроме Павлуши, который только что поступил в немецкую школу Святых Петра и Павла. Сначала на пароходе «Николай I» они отправились в Германию к известному доктору Коппу, лечившему всех русских путешественников. Пароход отчалил от кронштадтской пристани в 6 часов утра 12 августа 1834 года.

Пушкин, видевший Вяземских в последние дни перед отъездом, пишет жене в Полотняный Завод, где она проводила лето: «Вяземские здесь. Бедная Полина очень слаба и бледна.

Отца жалко смотреть. Так он убит. Они все едут за границу. Дай бог, чтоб климат ей помог…». И в этом же письме: «Я взял квартиру Вяземских. Надо будет мне переехать, перетащить мебель и книги».

Перемена жилья была предпринята потому, что потребовалась более просторная квартира в связи с намерением Натальи Николаевны привезти в Петербург из Полотняного Завода своих старших сестер, Екатерину и Александру Гончаровых, пересидевших в девицах. Пушкину эта идея жены не нравилась, однако! «Чего хочет женщина, того хочет и Бог!».

Здесь начинается вторая история в жизни дома Баташева. Для Пушкина квартира Вяземских была дороговата (6700 рублей в год), но эту сумму решили поделить пополам с сестрами Гончаровыми, что устраивало Пушкина по деньгам, хотя и стесняло по образу жизни.

Прожив год и 8 месяцев в этой квартире, 1 мая 1936 года они все-таки перебрались в верхний, тогда третий этаж, в более дешевую квартиру за 4000 рублей в год. Она состояла из двадцати жилых комнат, где и разместилась увеличившаяся семья Пушкина вместе с прислугой.

Как жилось Пушкиным в этом доме? Ведь за два года, прожитых здесь, семья увеличилась на четыре человека. Сестры Натальи Николаевны, привезенные ею из Полотняного Завода, были вполне счастливы: они освободились от давящей опеки матери и оказались в столице. С первых же дней у них с зятем установились хорошие отношения. Захворавшая как-то Александрина пишет брату Дмитрию в ноябре 1834 года: «Я не могу не быть благодарной за то, как за мной ухаживали сестры, и за заботы Пушкина. Мне, право, было совестно, я даже плакала от счастья, видя такое участие ко мне; я тем более оценила его, что не привыкла к этому дома».

У Натальи Николаевны в эти два года родились еще двое детей. Сестры помогают ей по дому, особенно Александрина. Екатерина занята службой при дворе, так как 6 декабря 1834 года она, после хлопот тетушки Загряжской, была пожалована во

фрейлины. Их часто навещает брат Иван, который служит в Царском Селе, а о брате Сергее идут переговоры насчет перевода его в гвардию. Глава семьи настроен пока благодушно: летом напечатаны «Повести, изданные Александром Пушкиным», в «Библиотеке для чтения» вышли «Гусар», «Сказка о мертвой царевне», «Пиковая дама», переводы из Мицкевича. Но пока это не приносит нужного дохода. Одна надежда на «оброчного мужичка» Пугачева. «История Пугачева» вышла в свет в феврале 1835 года и не оправдала надежды автора. Он записывает в дневнике: «В публике очень бранят моего «Пугачева», а что хуже – не покупают. Уваров большой подлец. Он кричит о моей книге как о возмутительном сочинении…» Друзья же просят прислать им этот долгожданный труд. Его ждут в Москве, в провинции, ждут А.И. Тургенев, Гоголь, Смирнова (Россет) в Париже. Пушкин рассылает «Историю Пугачева» своим адресатам, друзьям с надеждой на их доброжелательные отзывы.

Тем временем сестер Гончаровых очень волнует вопрос, как их примет свет. Они присутствуют на всех балах, раутах, часто бывают в театрах, на концертах, где все восхищаются красотой трех сестер, особенно жены поэта. Ольга Сергеевна, пишет мужу в Варшаву: «Александр представил меня своим женам, теперь у него целых три. Они красивы, его невестки, но они ничто в сравнении с Натали». В этот период Пушкин сам изобразил двух из них: Наталью – на первом листе черновика «Медного всадника», и Александру – на черновике стихотворения «Странник».

Рис. 21. Н.Н.Пушкина. Рисунок А.С.Пушкина. 1833 г.

Рис. 22. А.Н.Гончарова. Рисунок А.С.Пушкина. 1835 г.

В последние годы своей жизни он оказывал трогательное внимание своим родителям, снял им квартиру на Моховой (дом №30), посещал часто стариков из-за болезни матери. Долги его младшего брата Льва тоже ложились на плечи Пушкина. Под угрозой разорения и продажи находились имения в Болдино, Кистенево, Михайловском. Все это усугубляло и без того трудное материальное положение семьи. Жизнь в столице требовала от Пушкина 25000 рублей годового дохода, а взять таких денег негде было. Долги росли и по счетам хозяев магазинов, портных, мебельщика Гамбса, книготорговцев. Вся жизнь поэта шла в кредит. В таком безвыходном положении он решается обратиться за помощью к императору: по дозволению Николая I Пушкин получает из казначейства ссуду в размере 30000 рублей с удержанием их в течение 6 лет из ежегодного жалования в 5000 рублей, которые выплачивались ему как сотруднику Министерства иностранных дел.

Тем временем Пушкин готовит к изданию двухтомник повестей и поэм, переводит LVI оду Анакреона (древне-греческий поэт-лирик VI-V веков до н. э.), просматривает в архивах

Правительствующего Сената секретное дело о пугачевском бунте.

В марте 1836 года после длительной, тяжелой болезни умирает мать поэта, Надежда Осиповна. Пушкин отвезит ее тело в Святогорский монастырь, захоранивает рядом с могилами ее предков, Ганнибалов, и откупает здесь же место для себя, как будто предчувствует и свой близкий конец.

Вернувшись в Петербург, он узнает о выходе в свет первого тома журнала «Современник», на который возлагались большие надежды. Уже начали поступать материалы для 2-го и последующих томов: собирается надежная компания известных авторов. Работы много, а ощутимой прибыли от журнала пока не видно. Кто хвалит его, кто ругает, но и равнодушных нет, журнал все же читают.

12 сентября 1836 года семья возвращается с дачи и поселяется уже в новой квартире, снятой в доме княгини Софьи Григорьевны Волконской на набережной Мойки. Перемену места жительства Пушкин объясняет в письме отцу: «Я вынужден был покинуть дом Баташева, управляющий которого негодяй».

Однако Вяземским и Пушкиным список жильцов этого дома, людей пушкинского круга не заканчивается, но и не начинается. Жизнь некоторых из них здесь тоже представляет интерес. Обратимся сначала ко времени появления самого дома на Гагаринской набережной Невы.

В конце XVIII века пустовавший участок, занимаемый сейчас домом №32, принадлежал тайному советнику П. А. Соймонову, затем его дочери С.П. Свечиной. Имя этой женщины упоминается часто в переписке Вяземского и А. И. Тургенева, который был сильно увлечен ею в 1816-1818 годах. У нее участок купил П. Г. Масальский, уездный судья, позднее надворный, затем статский советник, друг М.М. Сперанского, с которым он служил в Иркутске. В 1816-1819 годах новый владелец участка возводит на нем трехэтажный дом с пятиколонным мезонином и балконом в бельэтаже. Дом и поныне стоит на берегу Невы, претерпев за два столетия только внутренние переделки и надстройку четвертого этажа в 1889 году.

Рис. 23. Наб. Кутузова, дом №32. Фото конца 1960-х гг.

В 1821 году в нем поселяется приехавший из Сибири Гавриил Степанович Батеньков, участник войны с Наполеоном, во время которой в одном из боев получил десять тяжелых штыковых ран, был награжден орденами, повышен в чине, а после выздоровления уволен с военной службы в 1816 году. По окончании института корпуса инженеров путей сообщения он служил в Сибири, где занимался работами по устройству города Томска.

Выбор места жительства в доме П.Г. Масальского был не случаен. Еще в Сибири Батеньков служил под началом генерал-губернатора края Михаила Михайловича Сперанского, друга хозяина дома на Неве: через это знакомство Гавриил Степанович, видимо, и нанял здесь квартиру, в которой прожил с 1821 по 1822 год. Отсюда Батеньков переехал в 1823 году сначала в дом Неплюева (участок дома №1 по улице Чайковского), затем к Сперанскому на Невский проспект, дом №42. В 1825 году Гавриил Степанович становится членом тайного Северного общества и участвует в восстании декабристов.

Рис. 24. Г.С.Батеньков. Литография К.Зеленцова. 1822 г.

Судьба его более трагична, чем у многих осужденных: по приговору суда ему предписывалось 20 лет каторжных работ. Но по неизвестным причинам Батеньков провел почти весь этот срок в одиночной камере Секретного дома Алексеевского равелина Петропавловской крепости Петербурга, а после амнистии 1856 года – в Калуге, где и скончался в 1863 году.

Ни Вяземский, ни Пушкин с Батеньковым, по-видимому, лично знакомы не были, хотя Жуковский и Дельвиг были с ним в дружеских отношениях в годы его жизни в Петербурге (1821-1825 гг.). Пушкин же в эти годы был в ссылке, а Вяземский жил в Москве. Но за судьбой декабристов, среди которых было много их друзей и знакомых, оба поэта, несомненно, следили и помнили о них всю жизнь. Но «бывают странные сближенья». Таким «сближеньем» оказалось знакомство и общение Вяземского и Пушкина с сыном хозяина дома на набережной, Константином Петровичем Масальским. Первым с ним познакомился Пушкин, когда навещал своего брата Льва в Благородном пансионе, где в 1817-1821 годах

учились также Константин Масальский, Михаил Глинка, Сергей Соболевский, Павел Нащокин, все будущие друзья Пушкина и его брата. После окончания образования Константин Масальский становится журналистом, критиком, поэтом, драматургом, печатается с 1824 года в журналах; известен как автор исторических повестей и романов («Стрельцы», «Регентство Бирона», «Осада Углича»). Его стихотворную повесть «Терпи, казак – атаманом будешь» Вяземский раскритиковал, обвинив в подражательстве пушкинскому «Евгению Онегину». Масальский присутствовал на известном обеде у Смирдина, на собрании у Греча по поводу издания «Энциклопедического

лексикона», куда были приглашены и Пушкин с Вяземским, а также бывал на других литературных сходках. Поэты упоминают Константина Петровича в своем шуточном коллективном стихотворении «Надо помянуть, непременно помянуть надо…» «нашего Вальтера Скотта Масальского». Имя английского писателя применительно к Масальскому было использовано не без основания: кроме написания исторических романов, знание нескольких иностранных языков позволило ему выполнять переводы многих авторов. Например, ему принадлежит первый русский перевод «Дон Кихота» М. Сервантеса.

Так что, получается опять по русской пословице – «Мир тесен», а тем более Петербург, где творческие люди были почти все знакомы друг с другом.

Историю дома Масальского (вскоре Баташева) продолжают не менее интересные постояльцы. В 1823 году в Петербург по семейным обстоятельствам приезжает из Италии Елизавета Михайловна Хитрово в сопровождении двух дочерей от первого брака – Екатерины и Дарьи. (Подробнее об этой семье рассказывалось в главе в связи с домом Мижуева, Моховая, дом №41, где они жили позднее). Этот приезд Елизаветы Михайловны был вызван необходимостью просить у русского царя материальной помощи как вдове бывшего служащего дипломатической миссии и как дочери прославленного полководца Михаила Илларионовича Кутузова.

Рис. 25. Д.Ф.Филькельман и Е.Ф.Тизенгаузен. Акварель А.П.Брюллова. 1825 г.

Итак, в первых числах июня 1823 года к дому Баташева подъехала карета с тремя дамами, которые решили остановиться здесь на время пребывания в Петербурге. Это была Е.М. Хитрово и ее дочери, незамужняя Екатерина Тизенгаузен и Долли Фикельмон, юная жена Шарля-Луи Фикельмона, австрийского посланника при короле Обеих Сицилий.

По прибытии Елизавета Михайловна обратилась с частным письмом к императору, который не задержался с ответом: «Ваше письмо, мадам, я получил вчера вечером. Приехав сегодня в город, я спешу сказать вам в ответ, что мне будет чрезвычайно приятно быть вам полезным и познакомиться с мадам Фикельмон и мадмуазель Тизенгаузен. Итак, сообразуясь с вашими намерениями, я буду иметь удовольствие явиться к вам в среду в шесть часов пополудни.

Пока примите, мадам, мою благодарность за ваше любезное письмо, а также мою почтительную признательность. Александр. Каменный остров. 3 июня 1823 г.».

Визит императора к «любезному трио» состоялся 11 июня. Долли увидела русского монарха впервые и была от него в восторге. Из ее письма мужу: «Он (Александр I) начал с того, что расцеловал маму… Он пробыл у нас 2 часа, неизменно разговорчивый, добрый и ласковый… Я нахожу его прелестным». В следующей записке, адресованной уже Долли, Александр I пишет: «Я вошел бы во двор, если вы позволите…» Началась довольно активная переписка (известно 10 записок на имя Долли, три – самой Елизавете Михайловне, 1 – Екатерине, 1 – всем трем, 1 – без адресата) и частые встречи как с самим императором, так и с императрицами (матерью и женой Александра I), Великими князьями и другими представителями двора и высшего света. В общем, петербургский двор и свет приняли дочь и внучек Кутузова весьма благосклонно. За этим последовали и материальные блага: Елизавете Михайловне была пожалована пенсия в 7000 рублей в год и 6000 десятин земли в Бессарабии, которые она намеревалась выгодно продать.

По письмам императора, адресованным только Долли Фикельмон, по их тональности и слогу можно предположить, что Александр увлекся юной посольшей и пожелал иметь в России в качестве посла от Австрии ее мужа, Шарля-Луи Фикельмона, что позднее и произошло, но уже при другом императоре.

За три месяца пребывания в Петербурге «любезное трио» сделало все намеченное и засобиралось обратно в Италию. Отъезд состоялся в конце сентября 1823 года.

В это время ни Вяземский, ни Пушкин еще не были знакомы с Елизаветой Михайловной и ее дочерьми. Их знакомство произойдет позже, вероятно, после коронации Николая I в 1826 году в Москве и продолжится уже в Петербурге, когда Хитрово вернется в Россию и поселится в столице с дочерью Екатериной в доме Мижуева на Моховой. Но об этом разговор был ранее.

С домом на Неве, который уже давно принадлежал Баташеву, связано еще одно имя, Николая Ивановича Кривцова. Это человек пушкинского круга, вольнодумец, брат декабриста Сергея Ивановича Кривцова. Он участвовал в войне с Наполеоном, в одном из боев потерял ногу, позднее служил в Коллегии иностранных дел, был губернатором Тульской (1823-1824 гг.), Воронежской (1825-1826 гг.) и Нижегородской (1827 г.) губерний. В бытность воронежским губернатором в его доме произошел любопытный случай, в орбиту которого попали известные имена людей из окружения Вяземского и Пушкина. В июне 1825 года Николай Иванович давал бал, на который были приглашены и молодые офицеры Арзамасского конноегерского полка, расквартированного поблизости. На следующий день после бала жена Кривцова (кстати, сестра декабриста Вадковского) Екатерина Федоровна, знакомая Пушкина и Вяземского, обнаружила пропажу из ее спальни драгоценностей. Подозрение пало на кого-то из офицеров. И, действительно, вещи нечаянно были обнаружены у Николая Михайловича Обрескова, считавшегося в близком родстве с женой губернатора, поэтому в доме Кривцовых его принимали всегда как своего. Тот признался в содеянном, был судим, разжалован в рядовые, участвовал в турецкой кампании, отличился в боях, заслужил военные награды. В 1833 году, получив «высочайшее прощение», женился на Наталье Федоровне Ивановой. Имя этой женщины было зашифровано под инициалами «Н. Ф. И.» в большом цикле стихотворений Лермонтова, который в 1831-1832 годах испытал сильное чувство к этой московской красавице. Что заставило ее выйти замуж за опозоренного человека, осталось неизвестным. Случай весьма любопытный, хотя напрямую и не касается Вяземского или Пушкина.

Рис. 26. Н.И.Кривцов. Акварель неизвестного художника. 1810-е гг.

Далее судьба Н. И. Кривцова сложилась так: в 1827 году он ушел с государственной службы, поселился в своем имении, в тамбовской глуши, но наездами бывал в Петербурге. В один из таких визитов он останавливался в доме Баташева. Вяземский и Пушкин сошлись с ним в годы существования «Арзамаса». По словам Петра Андреевича, Кривцов «не был записан в Арзамасском штате, но был приятелем всех «арзамасцев».

В переписке Петра Андреевича его имя часто встречается. Особенно, когда Николай Иванович приехал летом 1832 года в Петербург хлопотать о новом месте службы. Кривцов получает временное назначение в Министерство внутренних дел, где министром был его бывший сослуживец по Лондону Д. Н. Блудов, тоже «арзамасец». Но не дождавшись назначения на постоянную должность в течение трехлетнего испытательного срока, обиженный Кривцов подает в отставку в ноябре 1835 года. На это язвительный Вяземский заметил: «… он, вероятно, думал, что здесь его ждут с распростертыми объятиями». В эти годы Вяземский и Пушкин часто общались с ним, когда жили в доме Баташева. Так, 22 июня 1834 года Пушкин, Жуковский и Кривцов с женой обедали у Вяземского. Новый 1835-ый год Кривцов встречал у Владимира Федоровича Одоевского в компании с Пушкиным, Жуковским, Соболевским, М. Глинкой и другими.

Пушкин с Кривцовым сблизились еще в Коллегии иностранных дел в 1817 году. Вместе бывали у братьев Тургеневых на Фонтанке, у Карамзина в доме Муравьевых. Вскоре Кривцова причислили к русскому посольству в Лондоне, и в Россию он вернулся только в 1821 году. Пушкина в Петербурге уже не было, но он давал о себе знать из южной ссылки: «Милый мой Кривцов, помнишь Пушкина?.. Все мы разбрелись. Все мы переменились. А дружба, дружба» (ноябрь 1823 г.). В декабре в письме к Вяземскому Пушкин вновь вспоминает о друге: «Что Кривцов? Его превосходительство мог бы аукнуть». О том, что поэт считал Николая Ивановича своим другом, свидетельствует и дарственная надпись Пушкина на книге «другу от друга». Ему посвящены два пушкинских стихотворения: «Не пугай нас, милый друг» и «Когда сожмешь ты снова руку».

Рассказ о доме Баташева можно заключить словами надежды на то, что его стены хранят и по сей день память о Пушкине и людях пушкинского круга, живших здесь в разные годы. Об этом напоминает и мемориальная доска, установленная на доме в 1970 году, архитектора Татьяны Николаевны Милорадович: «Здесь с 1834 по 1836 годы жил Александр Сергеевич Пушкин».

Нет сомнения, что мемориальной доски заслужил и Петр Андреевич Вяземский, проживший в Петербурге почти 50 лет и много сделавший для определения путей развития русской литературы.