Холод – вот что вспоминается живее всего, когда я думаю о своем детстве. Собачий холод.
А собак я вообще не помню. Волки были, это да. Когда холод пробирал до костей, а от голода подводило живот, они, на свою беду, подходили слишком близко к хижинам. И дедушка Пузан ловил самого неосторожного из них и съедал со всеми потрохами.
Хотя, к слову сказать, случись в доме какая-то еда, никого из нашей семьи не надо было упрашивать…
Ах да, моя семья!
Пора вам ее представить. Правда, когда я пытаюсь припомнить всех родственников, у меня ум за разум заходит.
Ну-ка, поглядим… одиннадцать пап…
Нет, нет, я, как всегда, все путаю: это бабушек одиннадцать! А пап – девять…
Мой настоящий папа, Большая Рука, и еще восемь, которых я звал «дядями»…
Правда, в стойбище Грустных Медведей мы, дети, называли дядями всех взрослых мужчин: куда бы ты ни пошел, всюду встречался какой-нибудь дядя, который незаметно за тобой приглядывал и в случае чего выручал.
Проголодался? Зайди в первую попавшуюся хижину, и там дядя или тетя дадут тебе чего-нибудь пожевать. Соскучился?
Великий одинокий охотник, дяденька Бобер, с торчащими наружу зубами, всегда готов рассказать тебе какое-нибудь из своих захватывающих приключений.
Замерз?
Тетушка Бурундучиха поднимет тебя, как перышко, волосатыми ручищами, и ты, счастливый, прикорнешь в ее горячих объятиях.
Не спится? Чем-то огорчен? Плачешь?
Почему бы тогда не пойти в пещеру к дяденьке Пеньку, который поперек себя шире: пара прыжков, две-три уморительные гримасы – и вот ты уже хохочешь, позабыв обо всем. А когда успокоишься, он до зари будет рассказывать сказки, придуманные тут же, на месте, специально для тебя.
Чудесно жилось в нашем стойбище!
Все тебя любили, и ты никогда не чувствовал себя одиноким. Можно даже сказать, что Грустные Медведи были одной большой дружной семьей.
А теперь я опишу вам моего дорогого папочку – все звали его Большая Рука, потому что была она у него толстая и крепкая, как дубина. Ударом кулака он мог повалить бизона, а человек от одного его тычка отлетал к соседней хижине.
Такая сила помогла ему добиться в стойбище высокого положения: он стал вождем Грустных Медведей, и никто не оспаривал у него этого звания.
Правда, время от времени находился какой-нибудь нахал, который ставил под сомнение папино право распоряжаться, но папа не принимал это близко к сердцу, а просто выходил, улыбаясь, в круг и опрокидывал наглеца одним ударом.
Да, да, папа Большая Рука в самом деле никого не боялся…
Ну, почти никого.
Когда, например, мама Тигра была дома, он становился тихим, как ягненок.
Мама Тигра – это моя мама. Обычно она нежная и ласковая, но если рассердится – берегись. Тигрой ее прозвали за вспыльчивый нрав, а еще за голос, похожий на рев саблезубых.
Папа Большая Рука очень красивый. Настоящий неандерталец – когда он приходил в другие стойбища, все с него не сводили глаз.
Жирный, как мускусный бык, горбатый, как бизон; спина круглая, а руки такие длинные, что загребали по земле.
А лицо до чего выразительное! Лба почти не было, а надбровные дуги так выступали вперед, что, когда шел дождь, даже не зажмуривался. Рот до ушей, огромный, с толстыми губищами; а нос – о, нос у него был самый красивый на свете: широкий, сплюснутый, волосатый.
Волосами вообще-то вся наша семья не была обижена.
Особенно дедушка Пузан.
Летом в страшную жару, когда в луже посреди деревни оставалось на палец льда, он мог ходить, ничем не прикрываясь. Разгуливал себе нагишом, и никто и не замечал этого, – наоборот, все нахваливали его новую летнюю шубу.
Теперь полагалось бы описать всех дядюшек и тетушек, дедушек и бабушек, кузенов и кузин, но я боюсь запутаться, а к тому же…
Во имя всех Горбатых Медведей! О стольком я уже поведал вам, а о себе не сказал ни слова.
Правда, и говорить-то особо нечего.
Я – мальчик Ледникового периода. Когда я родился, великое странствие моего народа подходило к концу и уже появились по соседству с нашими землями люди совсем, совсем на нас не похожие.
«Бууу» – вот как меня звали. Но вы меня можете называть попросту Неандертальский мальчик.
А теперь начинаем рассказ.