Полвека отделяет нас от трагедии, пережитой испанским народом. Ее уроки, исторические итоги и смысл в свете последовавших за ней событий продолжают привлекать самое пристальное внимание ученых, писателей, общественных и политических деятелей.

Вслед за свидетельствами участников и просто современников национально-революционной войны в Испании, среди которых Э. Хемингуэй и М. Кольцов, А. де Сент-Экзюпери и Ж. Р. Блок, Ф. Мориак и Ж. Бернанос и многие другие, к испанским событиям второй половины 1930-х годов и их последствиям до сих пор обращаются писатели самых разных стран.

В этой обширной литературе особенно важное место занял роман Андре Мальро (1901–1976) «Надежда». Он был создан в 1937 г. — в самый разгар событий — писателем, без колебания связавшим свою судьбу с судьбой республиканской Испании. В «Надежде» Мальро ставил для себя и вместе с тем для значительной части западной интеллигенции ряд фундаментальных политических и философских вопросов. И в наши дни не потеряли своего значения мастерски нарисованные Мальро картины борьбы, фигуры участников первого в истории открытого сражения с фашизмом, а также размышления писателя о долге интеллигенции, о людской солидарности, о назначении человека и смысле человеческого существования.

И если сегодня Испания тридцатых годов может восприниматься, как некогда античность воспринималась классицистами, а средневековье — романтиками, то есть как некое символическое место, куда переносятся проблемы современности, то для Мальро родина Сервантеса осталась не только символом, но и нравственным стержнем его жизни. Тридцать лет спустя опыт участия в национально-революционной войне в Испании вместе с опытом Сопротивления он назвал «честью» своей жизни. «Испанская война отдаляется во времени, — писал он в 1970 г., — но таинственным образом остается живой в душе». Испанский период составил короткий, но едва ли не самый яркий эпизод его окруженной легендами биографии. В Испании Мальро получил реальную возможность проявить то, чем он любил наделять своих героев, — «культуру, ясность ума и способность к действию».

К испанской теме в той или иной степени стягиваются глубочайшие переживания и раздумья Мальро — писателя и человека действия. В послевоенные годы, уже будучи министром культуры Франции и последовательным сторонником генерала де Голля, он писал: «Сражаясь вместе с республиканцами и испанскими коммунистами, мы защищали ценности, которые считали и которые я продолжаю считать общечеловеческими». После смерти Мальро в 1976 г. Жорж Сория — писатель-публицист и участник боев в Испании — писал в «Юманите»: «Как Пабло Неруда, до последнего дыхания Мальро хранил Испанию в сердце. Несмотря на наши разногласия по некоторым вопросам, слово „Испания“ всегда означало, что у нас есть бесценный общий знаменатель — антифашизм». После Испании Мальро никогда не отрекался от тех идей глубокого гуманизма, которые нашли художественное выражение в его лучшем романе «Надежда», так же как не отрекался он и от тех, с кем сражался в Испании и кому посвятил свой роман.

К замыслу «Надежды» Мальро пришел с философскими, политическими и моральными критериями, выработанными им в результате пятнадцати лет «жизни в водовороте века». В самом начале 1920-х годов Мальро, блестящий эрудит, хотя и самоучка, страстный любитель древнего и современного искусства, вступил в литературу как автор весьма причудливых текстов в духе модного тогда сюрреализма. Они передавали преимущественно одно чувство — чувство нелепости человеческого существования. Как вспоминают о нем литераторы старшего поколения, уже в молодые годы Мальро был поразительно умен и энергичен. Он «торопился жить», искал действия, играл на бирже, что не мешало ему остро переживать абсурд жизни.

Абсурд представал в его сознании и как трагический разрыв между человеком и миром — общий смертный удел людей, и как возмущающая человека нелепость современного социального порядка.

Отчаянный искатель приключений, словно подбирающий себе биографию на сцене жизни, он отправился в 1923 г. в тропические леса французского Индокитая, в Камбоджу на поиски буддийского Храма Женщины. Эта отдающая авантюрой археологическая экспедиция закончилась для Мальро катастрофой: колониальные власти увидели в нем анархиста, покусившегося на собственность Франции, и писатель был приговорен к трем годам тюремного заключения за похищение кхмерских статуй. Проведя полгода под следствием, затем — после суда — еще полгода в ожидании пересмотра дела, он сполна изведал унижение и травлю со стороны колониальной администрации и «благонадежной» прессы. Вместе с тем он получил возможность познакомиться с жизнью Индокитая, с сочувствием отнесся к тем, кто выступал против нелепого, как он убедился, порядка.

В конце 1924 г. ему удалось вернуться в Париж.

Но уже в марте 1925 г. Мальро снова в Индокитае. Целый год он ведет активную борьбу с французскими властями, выпуская антиколониальную газету «Индокитай» и отстаивая в ней интересы туземного населения. Запрещенная властями газета Мальро продолжала еще несколько месяцев выходить под названием «Индокитай в цепях». В начале 1926 г. Мальро, в глазах генерал-губернатора «большевистский журналист» и «похититель древностей», был вынужден оставить Индокитай.

Восточный опыт, бурный, но во многом разочаровывающий, заставил Мальро «повзрослеть», прямее взглянуть на действительность. Это нашло отражение в эссе «Искушения Запада» (1926), «О европейской молодежи» (1927) и в романах «Завоеватели» (1928) и «Королевская дорога» (1930). В этих произведениях определены основные черты литературы французского экзистенциализма.

Кризис традиционного гуманизма, совпавший с кризисом христианской веры, заставил молодого Мальро обратиться к узловым проблемам человеческого существования, определить для себя роль и возможности человека в хрупкой, как показала катастрофа первой мировой войны, европейской цивилизации. Мальро интересуют главные вопросы жизни: что такое человек? ради чего он живет? куда ведут его поиски смысла жизни? каковы неотвратимые предпосылки, определяющие человеческий удел? каковы реальные возможности человека, что он может и должен делать? «Тревога» и «надежда» определяют для Мальро «удел человеческий»: это константы его творчества.

В самом начале 1930-х «красных» годов Мальро стал одной из ведущих фигур международного антифашистского движения. Как и многие его собратья по перу, он открыл для себя в эти годы возможность реальной борьбы с миром насилия ради утверждения величия и достоинства человека, «перечащего судьбе». В 1932 г. он вступил в Ассоциацию революционных писателей и художников Франции, в 1933-м вместе с Андре Жидом отправился в Берлин требовать освобождения Димитрова и организовал Международный комитет защиты Тельмана. Мальро обращается к проблемам революционного гуманизма и переносит поиски свободной личности из плоскости индивидуалистической в плоскость коллективного действия.

Роман «Удел человеческий», удостоенный Гонкуровской премии, сделал Мальро одним из первых писателей Франции. Роман о героическом выступлении шанхайского пролетариата в 1927 г., потопленного в крови чанкайшистами, знаменовал собой важный поворот в творчестве писателя. Острота классовых конфликтов, глубина и напряжение ищущей мысли, стремительно разворачивающейся вместе с действием, братская солидарность и трагическая гибель повстанцев, наконец, правдивость изображения событий китайской революции придали роману политическое звучание, близкое и понятное европейцам.

Вместе с тем почти каждого из персонажей романа ожидает «встреча» с загадками человеческого существования, с осознанием конечности жизни и с чувством вселенского одиночества. Невозможность проникнуть в субъективное «я» другого человека, даже самого близкого, становится сущностью людского удела. «Всякий человек — безумец, — говорит в романе один из героев, — но что такое человеческая судьба, если не жизнь, преисполненная усилий соединить этого безумца с миром». Вот почему смысл, который человек придает своей жизни, зависит в романе Мальро от природы отношений, устанавливаемых человеком с другими людьми.

Одним из первых писателей, ставших во Франции «попутчиками» коммунистов, Мальро увидел в Советской России оплот антифашистской борьбы. Он часто встречался с Р. Ролланом, Ж. Р. Блоком, П. Низаном и И. Эренбургом. Летом 1934 г. в составе французской делегации Мальро прибыл в Москву для участия в съезде советских писателей. «Отвращение к империалистической войне и личное знание „прав“ французской „просвещенной“ буржуазии в Индокитае были теми глубокими причинами, которые сделали меня революционным писателем, — сказал он тогда. — Но я не пацифист! Если разразится война — а я думаю, что ее начнет Япония, — я первый займусь формированием иностранного легиона и в его рядах, с винтовкой в руках, встану на защиту Советского Союза, страны свободы».

Он беседовал с Бухариным и Горьким, Пастернаком и Бабелем, Фединым и Пильняком, Эйзенштейном и Мейерхольдом. Эйзенштейн тогда начал работу над экранизацией «Удела человеческого» (музыку должен был писать Шостакович). Мейерхольд намеревался перенести роман на сцену (музыка Прокофьева). Но этим замыслам не суждено было сбыться.

В советских писателях Мальро увидел художников, которые «впервые за тысячелетия оказали доверие человеку». Подлинно революционное искусство заключалось для него тогда не в «подчинении» какой-либо доктрине, не в фотографировании фактов, а в «завоевании» культуры, в победе как над «подсознательным», так и над плоской «логикой». Искусство, говорил он, должно «помочь людям осознать величие, которое, не ведая того, они несут в себе».

В предисловии к роману об узниках нацистских лагерей «Годы презрения» (1935) Мальро так сформулировал свои итоговые размышления: «Индивид противостоит общности, но он ею питается.

И куда важнее знать, что именно его питает, чем то, чему он противостоит». Коммунизм, полагал автор, должен возвратить человеку его плодоносность. Индивидуализму, иссушающему художника, противопоставлялось «мужественное братство». Пафос романа формулировался так: «Трудно быть человеком. Но стать им легче, углубляя свою соборность, чем культивируя свою особость. Во всяком случае первая питает столь же сильно, как и вторая, то, благодаря чему человек есть человек, благодаря чему он себя же превосходит, созидает, творит, изобретает, благодаря чему постигает смысл своей жизни».

Братство немецких антифашистов в романе «Годы презрения» лежит в основании человеческого достоинства, но преодолевает трагизм «удела человеческого», экзистенциалистский абсурд и бессилие.

Осенью 1939 г., в первые дни второй мировой войны, Мальро идет рядовым в танковые войска. Раненый, он попадает в плен к немцам, но вскоре бежит на юг Франции. Горькие раздумья времен поражения и поиски новых ценностей легли в основу вышедших в нейтральной Швейцарии «Орешников Альтенбурга» — первой части задуманной книги «Борьба с ангелом» (2-я и 3-я части рукописи были уничтожены гестапо при обыске в парижской квартире писателя). В 1944 г. Мальро командует крупным партизанским соединением в маки Корреза. Снова раненый, он оказывается в руках у гитлеровцев. Чудом избежав казни, он освобожден из тулузской тюрьмы наступающими частями Сопротивления. В сентябре 1944 г. он сформировал бригаду «Эльзас-Лотарингия», во главе которой дошел до Нюрнберга. «Как и многие в пору Сопротивления, я вступил в брак с Францией», — напишет он позднее.

В послевоенные годы, отдалившись от коммунистов, Мальро становится другом и соратником генерала де Голля, с которым он связывает надежду на возрождение Франции; в 1945–1946 гг. он — министр информации, а в 1956–1969 гг. — министр культуры. Теперь Мальро ратует за национальное самосознание и сосредоточивает свои интересы на культурном строительстве. Философскому осмыслению роли искусства посвящены в послевоенное время пространные эссе писателя: «Психология искусства» (1947–1949), «Голоса безмолвия» (1951), «Воображаемый музей мировой скульптуры» (1952–1954), «Метаморфоза богов» (1957–1977) и «Бренный человек и литературы» (1977). Искусство для Мальро выступает теперь как «анти-Судьба». Это самая высокая из человеческих возможностей — та, что позволяет человеку превзойти самого себя, прийти без насилия над человеческой природой, в неустанном творчестве к единению с родом человеческим. Бренной человеческой участи поздний Мальро противопоставляет и героизм действия, и напряжение ищущей мысли, и разгадки великих тайн бытия.

В 1967 г. Мальро опубликовал первый том воспоминаний с несколько агрессивным названием «Антимемуары». В них причудливо переплетаются подлинные факты и художественный вымысел, вопрошающие раздумья писателя и его беседы с видными политическими деятелями современности. Не меньшим своеобразием были отмечены и следующие книги, составившие второй том воспоминаний Мальро «Веревка и мыши» (1976). В последние месяцы жизни Мальро соединил оба тома в гигантский мемуарно-эссеистический цикл «Зеркало лимба».

Мальро, мемуарист и знаток искусства, совершает полет, подчас слишком головокружительный, над веками и цивилизациями.

И вместе с тем он продолжает размышлять: что могут люди, живущие современностью, каковы их физические и умственные возможности, на что способны их воля и знания? Он думает о том, какой ответ может дать жизнь непредсказуемому ныне развитию мира, истории — «первой цивилизации, способной завоевать всю землю, но не способной создать ни собственных храмов, ни гробниц».

Содержание «Зеркала лимба» позволяет судить о неизменном интересе автора к тому, что было им названо «уделом человеческим». Размышления на эту тему и составляют развивающееся единство его философско-эстетической мысли. Это единство не исключает противоречий, присущих всякому живому мировоззрению, но оно в конечном счете позволяет почувствовать и в мемуарах писателя постоянство его гуманистической озабоченности.

Возвращаясь в «Зеркале лимба» к отдельным эпизодам испанского опыта, сценам из романа «Надежда», Мальро напишет свой последний афоризм: «Конечно, первый враг абсурда — это надежда».

В 1936 г. Испанской республике исполнилось всего пять лет. После апрельских выборов 1931 г., на которых почти во всех городах Испании победили республиканцы, король Альфонс XII отправился, не отрекшись от трона, в изгнание. В полуграмотной стране крестьяне-поденщики и рабочие очень часто становились безработными, зато их дети начинали работать за гроши с младенческих лет. Ларго Кабальеро, будущий председатель Совета республики, вынужден был зарабатывать на жизнь с восьми лет, а читать смог научиться только в двадцать четыре года. Церковь учила бедняков лишь молитвам, смирению и жертвенности. Не случайно в этой стране с давними и устойчивыми католическими традициями первыми при народных волнениях пылали церкви.

Политическая карта Испанской революции отличалась крайней пестротой. Национальному фронту, объединившему монархистов, католиков, традиционалистов, аграрников и независимых, а также центристам противостояли левые и правые республиканцы, автономисты, социалисты и коммунисты. Самый широкий размах приобрели выступления анархистов. В 1934 г, реакционные силы потопили в крови восстание горняков Астурии. И все же на выборах в феврале 1936 г. победил не национальный, а народный фронт. Генералы и церковь при поддержке фашистских режимов в Европе готовили переворот.

В мае 1936 г. по приглашению испанского правительства Народного фронта Мальро вместе с Жаном Кассу и Анри Рене Ленорманом прибыли в Мадрид, где французских делегатов Международной ассоциации в защиту культуры горячо приветствовали Федерико Гарсиа Лорка, Антонио Мачадо и Хуан Рамон Хименес. Мальро встречался с политическими деятелями, сблизился с Рафаэлем Альберти, Антонио Мачадо и Хосе Бергамином, который послужит прототипом писателя Гернико в «Надежде». В своих выступлениях в испанской прессе он настаивает на необходимости сплочения испанской и французской интеллигенции в деле защиты культуры и завоеваний Народного фронта. Он убежден, что столкновение между демократией и фашизмом неизбежно. «Нас всех объединяет общая цель, — убеждал он испанцев, — мы готовы защищать наши завоевания и, если понадобится, с оружием в руках. <…> Нечего дискутировать о действиях, которые стали необходимы. Мы знаем, что наши разногласия с фашистами должны будут разрешиться пулеметными очередями».

Мальро вхож и в правительственные сферы. С премьер-министром и президентом республики он обсуждает вопросы боеспособности Народного фронта, технического оснащения его авиации. Вернувшись во Францию, он выступает на многолюдных митингах с отчетом о своей поездке и мобилизует общественное мнение на защиту Испанской республики. Это был конкретный анализ расстановки политических сил, динамики социального развития и перспектив народного фронта в Испании. Прозорливость и трезвость суждений оратора могли удивить тех, кто хотел видеть в нем «современного Байрона», «блестящего волшебника слова» или «будущего губернатора в Испании». Несмотря на злобную кампанию, развернутую против Мальро — «советского лектора» — в правой прессе, он настойчиво продолжал разъяснять соотечественникам степень угрозы, нависшей над демократическими завоеваниями в Испании, где он видел неорганизованность и слабость левых партий, тяжелое экономическое положение и все возрастающий революционный напор народных масс.

Сразу после начала путча мадридское правительство поручило Мальро срочную закупку самолетов во Франции и комплектование их экипажей. Уже к концу июля он прочно связан с поставкой оружия республиканцам. Постоянно курсируя между Францией и Испанией, Мальро удалось закупить повсюду, где это было возможно (чуть ли не на Блошином рынке, шутили друзья), около шестидесяти самолетов и переправить их вместе с экипажами в Испанию до официального закрытия границы. В то же время он успевал выступить в печати Народного фронта с репортажами о военных действиях, убеждал в необходимости оказания срочной помощи Испанской республике. К середине августа из добровольцев и вольнонаемных летчиков им была сформирована интернациональная эскадрилья «Эспанья», командование которой испанское правительство поручило Мальро, присвоив ему чин полковника.

С первых же дней по несколько раз в сутки летчики эскадрильи Мальро вылетали на боевые задания. Восемнадцатого августа Михаил Кольцов записал в своем дневнике: «На аэродроме много народу, почти все военные. Бродит Андре — он устал, худ, взвинчен, не спал много ночей. Его отзывают то в одну, то в другую сторону: все управление эскадрильей происходит на ходу, в торопливых разговорах». До прибытия советских летчиков-добровольцев эскадрилья Мальро была, пожалуй, единственным эффективным звеном республиканской авиации. Ее первой победой было уничтожение в районе Медельина моторизованной колонны фашистов, шедших на Мадрид. Затем будут трудные бои в небе над Толедо, Мадридом и Теруэлем. Мальро был одновременно организатором эскадрильи, ее администратором и командиром.

Эскадрилья теряла самолеты, в большинстве своем старые и плохо приспособленные для современного боя, теряла летчиков.

От вольнонаемных профессионалов, отличавшихся недисциплинированностью, пришлось освободиться, их заменяли добровольцами из уже формировавшихся тогда интербригад. В ноябре, когда начались кровопролитные бои за Мадрид, «Эспанья» получила новое название — «Эскадрилья Андре Мальро».

Роман «Надежда» был посвящен «товарищам по Теруэльской битве». Мальро не мог не помнить те декабрьские дни 1936 г., когда его эскадрилья бомбила врага в районе Теруэля. Двадцать седьмого декабря его самолет разбился при взлете, а другой самолет после успешно выполненного задания был сбит и упал близ высокогорной деревни Вальделинарес; один летчик погиб, пятеро остальных были тяжело ранены. Мальро организовал поиски своих товарищей и вместе с испанскими крестьянами доставил их в госпиталь.

К середине февраля 1937 г. потери эскадрильи были уже столь велики, что командование приняло решение расформировать ее.

Она выполнила свое последнее задание, прикрывая с воздуха эвакуацию жителей Малаги, которых преследовали итальянские фашисты.

В перерывах между боями Мальро делал наброски к роману, многие страницы которого посвящены боевой жизни его эскадрильи.

В конце февраля Мальро отправился в США и Канаду, чтобы собрать средства, необходимые для закупки оружия и медикаментов, в которых остро нуждались испанские республиканцы. Перед отъездом Долорес Ибаррури вручила ему памятный диплом за эффективную помощь республике. Через тридцать пять лет в Москве она скажет биографу Мальро: «Я уважаю его, это мой друг, потому что он любит Испанию и оказал нам большую помощь».

В течение месяца Мальро вел кампанию в поддержку Испанской республики на Восточном побережье США, затем отправился в Калифорнию и завершил свою поездку в Монреале в начале апреля 1937 г. Выступления Мальро, его речи и рассказы мало что знавшей об Испании американской аудитории уже содержат не только фактический материал для «Надежды», но и главные темы, составившие идейное содержание романа.

Обращаясь к американской интеллигенции, Мальро рассказывал, с каким уважением испанский народ относится к своим писателям: «Я видел в Испании, как поэт Альберти читал на арене свои стихи двумстам тысячам крестьян, которые слушали его, затаив дыхание. Я видел, как одного анархиста, который хотел спалить церковь, где находится могила Сервантеса, остановил другой анархист и показал ему, чья эта могила; и тогда первый начертил углем над распятием: „Тебе повезло, он тебя спас“ со стрелкой. Он — это был Сервантес».

Отношение Мальро к вопросу о роли и месте писателя в современном мире вполне определенно характеризует другая история.

Ноябрьской ночью 1936 г., рассказывал Мальро, в осажденном Мадриде он встретил на улице во время бомбежки прохожего, который тащил огромный свиток бумаги. На подобной бумаге редко пишут, и такая рукопись всегда заинтересует писателя. Я останавливаю прохожего: «Что это у вас за рукопись?» — Слышны разрывы бомб. — «Это не рукопись, — отвечает он кротко. — Я меняю обои в своей квартире».

Человек, писатель он или нет, вправе, по мнению Мальро, менять свои обои по ночам, когда, может быть, решаются судьбы мира. «Возможно, — говорил Мальро, — что книги этого человека, если он писатель, не будут от этого ни лучше, ни хуже; но было бы лучше, если бы он не требовал от других такой же позиции и не забывал, что уважение, которым окружены писатели в этом мире, было заслужено скорее теми из них, кто с незапамятных времен бросался в сражения, а не теми, кто остался в стороне. И, конечно, он не сможет забыть, что дань уважения, которую отдадут впоследствии испанским писателям, будет такой глубокой благодаря их лучшему поэту — Гарсиа Лорке, смерть которого обогатила бессмертный дух мужества».

Вернувшись в Европу, Мальро продолжал работу над рукописью «Надежды», оставаясь в то же время в гуще антифашистской борьбы — выступал в прессе, на митингах, на майских днях солидарности с испанским народом, продолжал нелегальную переправку антифашистов через Пиренеи, вернулся в Испанию для участия во Втором международном конгрессе писателей в защиту культуры. В конце 1937 г., за пятнадцать месяцев до конца войны, он опубликовал «Надежду».

Роман был написан по горячим следам и в разгар событий. Его действие охватывает период от начала франкистского мятежа до первой крупной победы республиканцев при Гвадалахаре в марте 1937 г. — события, ставшего символом «Надежды». Мальро создал политический роман-эпопею, который прозвучал для современников призывом занять свое место в борьбе с фашизмом. Он писал его торопясь, как бы устремляясь в атаку, и эта сознательная поспешность вошла в саму структуру повествования, придав ему черты репортажа, стремительный ритм и интеллектуальное напряжение.

«Надежда» была воспринята как реалистическое произведение, документально правдивое и, несмотря на его полифоничность, безусловно «ангажированное». Персонажи романа, наделенные каждый «суверенным» сознанием, в смуте истории ищут сплав действия и мысли. Они устремлены к разрешению труднейших, а для иных и роковых вопросов жизни: что может человек, как ему победить, как сделать надежду реальностью?

Если в романах Мальро о китайской революции еще трудно увидеть живой Китай, его крестьян, рабочих и солдат, то «Надежда» передает глубоко национальный — испанский — и в то же время интернациональный характер войны. Испанский народ живет в романе и в своей массе, и в его отдельных представителях, таких как Ларго Кабальеро, Д. Ибаррури, М. де Унамуно и др., и в вымышленных персонажах. С первых же строк автор погружает читателей в трагедию анархистов Барселоны, пожарников Мадрида, бойцов, идущих на приступ Алькасара, гражданской гвардии Хименеса, солдат Мануэля, летчиков Маньена. Стремительно сменяющие друг друга сцены строятся в романе вокруг двух фабульных стержней — действий эскадрильи Маньена и создания народной армии (линии Мануэля). Книга написана от третьего лица, действия в ней показаны через восприятие персонажей — их около тридцати. Главные, выделяющиеся характерными силуэтами, — испанцы (за исключением француза Маньена и итальянца Скали), и хотя об их личной жизни мы знаем мало, Мальро удалось создать незабываемые литературные образы, живые не столько своим индивидуальным психологическим измерением, сколько своей укорененностью в испанских и, как ощущали современники, общечеловеческих проблемах. Эти проблемы определили основные темы романа: справедливый характер антифашистской войны, трудное формирование республиканской армии и «мужественное братство» республиканцев, питающее «надежду».

Ключевое понятие Мальро-антифашиста — «братство» — противопоставлено в романе «унижению», на которое обрекает миллионы испанцев старый порядок. Мотив извечной нищеты людского удела, метафизической тревоги, звучавший как один из сильнейших в первых романах Мальро, в «Надежде» уступает место героике коллективного действия в больших и малых эпизодах войны и одновременно напряженной мысли о необходимости эффективно действовать, оставаясь верным своим убеждениям.

«Есть справедливые войны, — говорит руководитель республиканской разведки Гарсиа, — как наша сейчас», и в этой мысли заключается одна из важнейших тем романа. Сто восемьдесят пять (из двухсот!) генералов с благословения церкви подняли мятеж против законно избранного правительства; их всячески поддерживают режимы Муссолини и Гитлера. Мальро показывает, как неразрывно сопротивление испанского народа путчистам связано с его стремлением к революционным изменениям в стране — праву на труд, образование, человеческое достоинство. Летчик Маньен видит, что неграмотные крестьяне яростно сражаются с охотничьими ружьями в руках, чтобы отстоять свое право на землю, — первое условие их достоинства. «Я хочу, чтобы люди знали, ради чего они работают», — говорит Маньен. Старый виноградарь Барка никогда не мог смириться с презрительным отношением помещиков к крестьянам, с тем унизительным положением, при котором крестьяне обязаны выказывать почтение своим хозяевам. В госпитале, страдая от полученных ранений, он тем не менее уверен в своей правоте, только «братство», считает он, может противостоять «унижению». Ученый-этнограф Гарсиа надел военную форму не потому, что ждет от народного фронта «самого благородного правительства», а потому, что хочет, чтобы «изменились условия жизни испанских крестьян».

Коммунист Рамос убежден, что в любой местности, занятой Франко, восстанавливаются еще более тяжкие формы гнета — вот почему простой люд сражается. Писатель-католик Гернико, наблюдая за женщинами, которые после штурма казарм Ла-Монтанья сдают свою кровь для раненых республиканцев, видит «народ Испании» и понимает, что эта война, «что бы там ни было» — его война, и решает оставаться всегда там, где испанский народ.

Мальро не упрощает вопроса. Республиканцы ведут справедливую войну, но насколько она разумна? Может быть, худший компромисс с националистами предпочтительнее сотен тысяч жертв и бесчисленных страданий при победе любой ценой, тем более при возможном, несмотря на героические усилия, военном поражении республиканцев?

Не раз персонажей романа поражает пронзительное и понятное читателям чувство: чего стоят слова, произведения искусства, самые высокие идеи при виде растерзанных тел и чудовищных ран? В финале романа Гарсиа даже предвидит возможность того, что Франко в конце концов будет вынужден пойти на определенные уступки в социальной политике, чтобы избежать бесконечной герильи. «Что меня больше всего беспокоит, — говорит он, — так это видеть, как много на любой войне каждый берет у своего врага, хочет он того или нет». Не направить ли усилия на самоусовершенствование? Старый и мудрый Альвеар после страшного ранения сына замкнулся в своем горе и утратил надежду. «Если бы каждый, — говорит он, — направил на себя треть усилий, которые он затрачивает сегодня, чтобы создать желаемое правительство, в Испании стало бы возможно жить».

Но Мальро отказывается от искушения замкнуться в мораль «качества человека», и персонажи романа ответили на этот вопрос не предположением, а по существу: для того, чтобы люди могли духовно возвыситься, им надо обрести жизнь, при которой они смогут почувствовать свою душу.

Конечно, освободить человека экономически — еще далеко не все, но это основа того, чтобы он стал хозяином своей судьбы. Центральное место в романе занимает проблема организации Народной армии. Рисуя мозаичную картину республиканского лагеря, Мальро показывает людей самых разных политических и моральных убеждений, разных вкусов и темпераментов, но объединенных единой целью. Их первые победы и героический энтузиазм, лихорадочно-восторженную атмосферу счастья и безумства — «хоть раз пожить по велению сердца, а там будь что будет!» — он называет «лирической иллюзией». Однако против самолетов, танков и регулярных частей Франко баррикады и отчаянная самоотверженность республиканцев победы принести не смогут. В первых главах «Надежды» плохо вооруженная и недисциплинированная республиканская вольница переживает Апокалипсис, бесстрашно идет на смерть и празднует, как внезапное откровение, сбывшуюся на какой-то миг мечту о Свободе, Справедливости, Достоинстве и Братстве. Но Апокалипсис братства хочет всего и сразу и по самой своей природе лишен будущего. Анархисты умеют драться, погибать на баррикадах, «мужество становится их родиной», но они не умеют воевать. Апокалипсис должен преобразиться в боеспособную армию или погибнуть. Самой трудной победой республиканцев в романе Мальро будет организация Апокалипсиса, победа эффективности над «лирической иллюзией».

Молодой коммунист Мануэль проходит нелегкий путь от командира роты до командира бригады. Он упорно учится руководить бойцами, и эта наука дается ему не без духовных потерь. Стремление к победе может потребовать от него выбора между эффективностью и простыми человеческими чувствами, например, жалостью к слабым. Трудно действовать, не умаляя братства. Мануэль не отменил смертного приговора двум добровольцам, которые, поддавшись страху, бежали с поля боя. И в то же время он чувствует, что, стремясь во что бы то ни стало к эффективности, он все больше отдаляется от людей и становится все менее человечным. Католик Хименес знает, что братство может быть обретено только во Христе, и советует Мануэлю восполнить этот углубляющийся разрыв укоренением в лоне партии, на что Мануэль отвечает: «Не имеет смысла укореняться в партии, если это удаляет от тех, ради кого партия работает. Какими бы ни были усилия партии, эта связь живет, может быть, только благодаря усилиям каждого из нас».

Мануэль хочет делом завоевать любовь своих солдат, никогда «не соблазняя их, не соблазняя и себя», учится терпению, организованности, суровости и постепенно начинает как бы «физически» ощущать, что такое боевая бригада. Когда ему удалось остановить бежавших с поля боя добровольцев, вернуть им боевой дух, организовать оборону, накормить, устроить на ночлег, наконец, раздобыть мыла, он «впервые ощутил, как братство принимает форму действия». Те же чувства переживает и летчик Скали. Как бы предвосхищая пафос «Земли людей» Сент-Экзюпери, он говорит: «Людям, объединенным надеждой и любовью, доступны области, к которым они не приблизятся поодиночке. Целое нашей эскадрильи благороднее, чем почти все, кто в нее входит».

Ставя при этом вопросы революционной нравственности, цели и средств на материале конкретной действительности, Мальро заставляет некоторых из своих героев переживать трагические коллизии, расширяет их исторический и психологический опыт и даже доводит до полного душевного разлада. Такова судьба Морено, познавшего камеру смертников; старого Альвеара, сын которого ослеп в бою; капитана Эрнандеса, столкнувшегося с низостью, названной «объективной необходимостью» в политике. «Люди с трудом могут поверить в низость тех, с кем они вместе сражаются», — замечает Скали.

Особое значение в романе приобретает в этой связи трагическая судьба Мигеля де Унамуно, реальные обстоятельства которой приводятся на многих страницах романа. «Этическая оппозиция» великого испанского писателя призвана оттенить «ангажированность» героев Мальро, а само название романа — «Надежда» — контрастирует с «отчаянием» — понятием, которым Унамуно определил исток разрушительной стихии испанской революции. Вот почему войне в романе Мальро предстает и как война идеологическая, в ходе которой постоянно ощущается преисполненная драматизма связь политики с моралью.

«Политики не сделаешь с вашей моралью», — говорит коммунист анархисту. «Ни с любой другой», — слышится в ответ. «Сложность, — обобщает Гарсиа, — и, может быть, драма революции в том, что и без морали ее не сделаешь». Ход мысли здесь по-своему ясен: человек, вовлеченный в действие, живет представлениями, которые противоречат одно другому: миролюбие и необходимость защищаться, христианское чувство вечности и земное строительство, справедливость и эффективность действия. Ясно и то, что вседозволенность и забвение справедливости во имя благих целей роковым образом искажают конечные результаты. Персонажи Мальро чувствительны к этой проблеме, видя, однако, свою насущную задачу в том, чтобы как можно скорее преобразовать Апокалипсис в армию. Мужество для них — тоже вопрос организации.

Гарсия понимает, что многие ждут от Апокалипсиса решения своих собственных проблем, в частности, этических, которые Революция не решает, она может лишь создать для этого благоприятные условия. Для таких людей жить, твердо следуя определенной морали, — всегда драма, как в Революции, так и вне ее. Эрнандес, кадровый офицер и честный человек, будучи в армии, то есть участвуя в политике, поглощен, как замечает Гарсиа, сравнением того, что он видит, с тем, о чем он мечтает. «Действие мыслится только в понятиях действия, — настаивает Гарсиа. — Политическая мысль возможна только в сравнении одной конкретной вещи с другой конкретной вещью, одной возможности с другой возможностью. Наши или Франко, одна организация или другая организация, а не организация против какого-либо желания, мечты или апокалипсиса». Моральное совершенство, испанское благородство, считает Гарсиа, — проблемы индивидуальные, и революция далека от того, чтобы быть в них прямо вовлеченной.

Что же человек может сделать со своей жизнью, на что направить ее? — задается вопросом Скали во время одного из разговоров об Унамуно, когда за окном слышны сирены санитарных машин.

«Претворить в сознание как можно более широкий опыт», — отвечает Гарсиа формулой, которая сегодня известна едва ли не каждому французского лицеисту. Но для чего? Излюбленные персонажи Мальро — интеллигенты, носители духа и как бы мирские преемники священнослужителей, каждый по-своему отвечают на этот вопрос — для того, чтобы вписать свой широкий опыт в действие, диктуемое обретенным долгом.

Конечно же, путь от этики к политике тернист, и Мальро проводит своих героев через «горнило сомнений». О фактах, могущих нанести ущерб республике, он упоминает как бы мимоходом. Неизвестно, кто одержал бы верх в словесном бою — Гарсиа или Альвеар, доведись им встретиться в романе. Как справедливо отметил видный французский исследователь Поль Гайяр, «оба персонажа борются и всегда будут бороться в сердце Мальро». Даже простые человеческие чувства, такие как дружба, могут получать далеко не бесспорную трактовку у персонажей Мальро, подчиненных партийности: «Дружба — это не значит быть с друзьями, когда они правы, это — быть с ними, даже когда они не правы».

Следует, однако, помнить и о том, что после мартовских событий 1937 г., которыми завершается роман, война продлится два года.

Жизнь внутри республиканского лагеря еще более осложнится, станет трагичнее, чем в ее первые восемь месяцев. Но смысл романа в том, что персонажи продолжают действовать, и их «надежда» несет в себе веру в безграничные возможности человека. Антиномии действия разрешаются в значительной мере самой композицией романа и его фабульным движением — от Апокалипсиса к Надежде, от разрозненной партизанщины к боеспособной армии.

Сцена спасения раненых летчиков — одна из самых патетических и волнующих во французской литературе 30-х годов. Растянувшийся по горной дороге кортеж братства — сотни крестьян, приветствующих летчиков сбитого самолета, «которых никто не заставлял воевать», — символизирует победу человека над одиночеством и «нищетой» его удела, ту солидарность людей, которая, казалось, несла в себе силу, не меньшую, чем первозданная сила природы: «не смерть в тот момент была созвучна горам, а воля людей».

В финале романа, словно ведя репортаж о победе, которую республиканцы одержали на фронте Гвадалахары, Мануэль видит конец герильи и рождение народной армии, видит испанскую землю, которую совсем недавно изнуренные нищетой крестьяне не имели права обрабатывать и которая теперь принадлежала им. Они никогда не смирятся с прежней участью.

При первой передышке после победы у стен Мадрида Мануэль слышит музыку Бетховена и вспоминает об уже пройденном пути.

Кажется, что в душе достигнуто какое-то трудное и хрупкое равновесие. Он словно заново родился с войной — для ответственности за жизнь и смерть своих бойцов. До него доносятся звуки музыки, шум города, у стен которого когда-то были остановлены мавры, впервые он слышит «голос того, что важнее крови людей, что волнует больше, чем их присутствие на земле — беспредельные возможности их судьбы». И это — голос надежды. Будущее остается открытым.

Мальро назвал свой роман словно наперекор судьбе. Закончив его, он вернулся в Испанию, где до января 1939 г. снимал фильм о защитниках республики. Вскоре, однако, произойдут события, которые заставят отложить на пять лет его демонстрацию. Он будет показан в уже освобожденном Париже под названием «Надежда».

Надежда осталась непобежденной. «Великие кровавые маневры» — так Мальро назвал гражданскую войну в Испании — не привели фашизм к мировому господству. Идеалы республиканского братства питали своей силой движение Сопротивления. Победа осталась за теми, кто «воевал, ненавидя войну».

Есть поражения, которые со временем показывают людям, что они не проиграли, что только так, как они жили, и стоило жить.

Е. Кушкин