…Алебастровые чаши с молоком медленно проносили перед ликом божества, два жреца достали ритуальное оружие: палицы с львиными мордами, огромные луки и жезлы, украшенные головами баранов, – и сложили их на алтаре перед королевскими символами Эдома: козой с рыбьим хвостом и орлом с телом змеи. После этого наступила главная часть церемонии. На огромном барабане заменили шкуру чёрного быка, оставшуюся с предыдущей войны. Сожгли сердце быка, а тушу, завёрнутую в красную тряпку, уложили хвостом к барабану. Главный жрец произнёс заклинание и ударил в барабан. Войско, выстроившееся вокруг алтаря, долго прислушивалось к звуку, после чего палочки были переданы королю. Он повторил удар, и опять все слушали.

Главный жрец объявил, что бог Кимош подарит Эдому победу.

Ополчение гадитов вернулось из-под Раббы в свой главный стан.

Воинов племени Гада, незаменимых в обороне, всегда последними оставлявших поле боя, командующий упрекнул в том, что осада Раббы затянулась по их вине. Гадиты обиделись. Иоав бен-Цруя обвинил их сгоряча и несправедливо, он тут же пожалел, что сорвал злобу на таких крепких и надёжных воинах, но слово было сказано, и старейшины племени Гада решили обратиться за справедливостью к королю Давиду.

А пока бойцы собрались в своём стане, отдыхали и рассказывали солдатские истории. Вдруг двое солдат захохотали.

– Чего вы там хохочете? – заинтересовались остальные.

– Вспомнили нашего командующего, как он в молодые годы служил у Йонатана, сына Шауля. Сидели мы вот так же в стане, и Иоав обронил доброе слово о кнаанском селении, названия не помню. Элиэзер бен-Додо, один из командиров Героев, спрашивает: «Иоав, там, говорят, все дети рыжие. С чего бы это?» Солдаты смеются, Иоав молчит. Тут и брат Иоава, Авишай, подошёл: «Иоав, правду говорят?» – «Ну, говорят». – «И что за два месяца, пока твой отряд стоял в том селении, ты перепортил там всех девиц?» – Не отстаёт Авишай. – «Говорят, говорят!» – разозлился Иоав.

– Сколько же у тебя там детей, Рыжий? Скажи уж? – не унимается Элиэзер. Иоав почесал в затылке.

–Сколько? Говорят, тридцать восемь.

Солдаты даже задёргались от хохота. «Ну, и Рыжий! Ай да командующий!»

– Эй! – закричал стражник с земляного вала. – Сюда бегут не наши!

Гадиты мигом оказались на ногах.

На южном берегу моря иврим встретили войско короля Эдома, маршировавшее под грохот священного барабана. В Соляной долине состоялось самое жестокое сражение Заиорданской войны. Ярость этой битвы ещё долго вспоминали те немногие, кому удалось выйти из неё живым. И Авишай бен-Цруя поразил эдомцев в Соляной долине – восемнадцать тысяч бойцов. И поставил он в Эдоме наместников, и стали эдомцы рабами Давида.

Выкопав из семейного склепа останки предков, король Эдома бежал с ними в пустыню, где след его потерялся среди пещер и скал.

Отряд Героев спустился на юг и захватил селение Эйлат на берегу залива. Бойцы снимали с себя одежду, осторожно входили в холодную прозрачную воду и замирали. Разноцветные животные подползали к самым их ногам, из-под шевелящихся камней и извивающейся, словно танцующие девушки, травы смотрели совершено ни на кого непохожие твари. Солдаты осторожно пытались гладить крабов и рыб, а молодые просили у Авишая бен-Цруи по окончании войны вместо любых наград разрешить им поселиться в Эйлате.

После победы над Эдомом господство над главными дорогами Кнаана полностью перешло к Давиду.

Правитель Эдома вывел из осаждённого города отборный отряд и напал на стан иврим, осаждавших Раббу. Но охрана стана, к которой тут же присоединился отряд Героев, отбила нападение, а командующий Иоав бен-Цруя сам возглавил контратаку и преследование аммонитян.

– Не останавливаться! – орал он, чувствуя, что его солдатам наконец-то представился случай прорваться в ненавистный город.

Аммонитян спасли лёгкие ноги и страх не успеть скрыться в городе до закрытия ворот. Иоав захватил Город Воды – ту часть Раббы, где располагался её главный колодец, – и это было большим успехом. Теперь противнику долго не продержаться!

Иоав пил из кувшина возле захваченного колодца, поглядывая на второй ряд крепостных стен, о существовании которого иврим и не ведали. За стенами возвышался холм с рощей священных пиний и оружейными складами. Воины Иоава, грязные и потные после сражения и погони, толпились у колодца, пили и рассматривали верхние этажи домов Раббы. Иоав думал: «Вон какими стали мы при Давиде: гордыми, уверенными в своей силе! Как иврим сегодня атаковали! Ну, этому-то научил их я».

Рядом стояли командиры Героев.

– Чего ты улыбаешься, Иоав, – спросил Бная бен-Иояда. – Не рано ли радоваться?

– Они сдадутся,– уверенно сказал другой командир, Элиэзер бен-Додо. – Раз мы захватили Город Воды, они сдадутся.

– Правильно, – согласился Иоав. – Только я подумал, что если мы возьмём город, его могут назвать моим именем. То-то будет смешно: «Город Иоава»! Видно, пришло время послать за нашим королём.

– Верно! – подхватили все.

Решено было вместе с отбывающим в Город Давида Авишаем бен-Цруей передать королю послание, которое Иоав тут же продиктовал. «Воевал я против Раббы и взял уже Город Воды с источником. А теперь собери остальной народ и обложи город, и покори его…»

Командующий приказал пленным подтаскивать камни из развалин первой стены к подножию второй для будущего штурма, а своим солдатам велел вернуться в стан: «Завтра примемся за Раббу, а сегодня – отдых».

Иоав обошёл посты, справился у лекаря о раненых и уселся под деревом с миской каши и кружкой холодной воды. Так он и уснул сидя, не притронувшись к еде. Но спал тревожно, мешали мухи, садившиеся на потное лицо, и тяжёлое видение: среди камней разрушенной стены лежат его солдаты, и он, Иоав бен-Цруя, переходит от одного убитого к другому, вглядываясь в лица и узнавая каждого. Наконец, он нашёл того, кого искал, встал на колени, прикрыл ему, мёртвому, веки и прошептал: «Что же я скажу твоей жене, Ури!»

По приказу Давида Ахитофель Мудрейший опрашивал королевских сыновей, кто из них хочет идти с войском к Раббе. Вызвался Даниэль, оказавшийся в эти дни в Городе Давида случайно, большую часть года он находился на учёбе у коэнов в городе Нове. За ним увязался двенадцатилетний Адонияу и, конечно, младшие: восьмилетний Шфатья и семилетний Итреам. С радостью занял место в обозе и золотоволосый красавец Авшалом. Ему недавно справили бар-мицву, и они с Даниэлем хвастали перед братьями и Малышкой-Тамар собственным оружием.

Теперь главному советнику Давида предстояло самое противное. Собравшись с духом, он подошёл к комнате Амнона, крикнул: «Это – Ахитофель!» и вошёл.

В полумраке трудно было рассмотреть, что происходит в комнате. Стояла вонь – не то от пролитого вина, не то от разбросанных повсюду объедков, не то от людей, грязных, нечесаных, передвигавшихся по комнате ползком. Откуда-то возникли две девицы, хихикая и не смущаясь своей наготы. Амнон выбрался из угла, шлёпнулся голым задом на землю и припал к меху с вином. Наглотавшись и наплевав вокруг себя, он попытался руками пригладить волосы на макушке, потом посмотрел на Ахитофеля, удивился и спросил: «Чего тебе?»

– Собирается ополчение, чтобы идти на Раббу. Иоав бен-Цруя сообщает…

– Можешь привезти мне оттуда золотые серьги и парочку девок, – перебил его Амнон и заухмылялся.

– Отец твой спрашивает, не хочешь ли поехать с обозом.

– Не хочу.

Ахитофель повернулся и пошёл к выходу.

– Постой-ка! – глаза Амнона сделались узкими. Он попытался встать на ноги, но не смог. – Послушай меня, Ахитофель Мудрейший. Король Давид – воин, и стрела может найти его в любой день. Сколько его не уговаривали, он лезет в любую войну. Верно я говорю? Верно. Значит, необходимо сохранить хотя бы его наследника, чтобы иврим не остались без короля. Скажи, я прав?

Ахитофель с откровенным презрением смотрел на это существо с выкаченным на колени животом.

– Молчишь? – глаза Амнона сузились ещё больше. – Ладно, молчи. Но помни: если случится что-нибудь с королём, власть перейдёт к старшему сыну, то есть ко мне.

Ахитофель не отвёл взгляда от прищуренных глаз Амнона. Тот плюнул на землю и заключил разговор:

– Можешь идти докладывать отцу.

И собрал Давид весь народ, и пошёл к Раббе, и воевал против неё, и покорил её. И взял Давид венец <…> весу в нём талант золота – и драгоценный камень, и был он на голове у Давида. И вынес он из города очень много добычи. А народ, который в нём, он вывел и положил их под пилы и борозды железные и под железные секиры, и таскали их по кирпичам улиц. И так поступал он со всеми городами сынов аммоновых. И всякую утварь, золотую, серебряную и медную, посвятил Давид Господу вместе с серебром и золотом, которое взял он у всех народов: у Эдома и у Моава, и у сынов Аммона, и у филистимлян.

Давид был в прекрасном настроении, смеялся, шутил, а потом, ради забавы, снял с себя королевский венец и примерил на головы сыновей. Он видел, как заблестели глаза мальчиков. Давид одарил их подарками, как взрослых.

Авшалом не мог оторваться от медного зеркала, в котором отражалось его лицо под золотым венцом. Люди вокруг были восхищены: воистину, этот юноша рождён для короны! Авшалом опустил глаза, возвращая отцу венец, но Давида ещё раз обожгла злоба в сыновнем взгляде.

Иоав бен-Цруя шёл рядом с королём во главе победной процессии, сопровождавшей обоз с трофеями к Городу Давида. Он слышал хвалы и видел, как радуется народ, но думал о предстоящих похоронах погибших. На одной из повозок везли деревянные и глиняные статуэтки аммонитских богов. По обычаю, им предстояло попасть в костёр, на котором будут приносить Богу благодарственные жертвы. Стемнело. Первая звезда и бледный лунный серп появились над дорогой. Иоав смотрел на повозку с богами, думая о своём. Вдруг птичья голова бога Кимоша вытянула в сторону командующего длинный клюв и подмигнула ему круглым, лишённым века глазом. Иоав остолбенел, потом показал Кимошу язык и двинулся дальше.

И помогал Господь Давиду везде, куда бы он ни ходил.

***

Ионадав бен-Шима, племянник Давида, начал захаживать к Амнону. Они были ровесники.

– Ионадав, – сказал ему как-то Амнон, – пусть старики не думают, что, когда я стану королём, они останутся на своих местах. Ты не хотел бы стать командиром Героев вместо этого ворчуна Авишая бен-Цруи?

Ионадав рассмеялся, посчитав эти слова шуткой. Он слишком уважал братьев Цруев, да и Амнона не мог представить на месте Давида.

После возвращения армии из-за Иордана солдат распустили по домам. Каждый получил овцу, мешок зерна и подарок для семьи. Герои разошлись по своим селениям.

Дом Ионадава находился рядом с домом кузнеца Иоэля, а теперь ещё оказался и по соседству с новым домом Амнона – тот недавно поселился отдельно от отца. Ионадав стал чаще бывать у Амнона, слывшего выдумщиком развлечений. Амнон не упускал случая похвастать перед друзьями:

– Это мой брат, Ионадав бен-Шима. Небось, слышали об его поединке с великаном Ронди! Верно, это было похоже на победу отца над Голиафом?

Те, кто знали и Амнона, и Ионадава, удивлялись их дружбе, а злые языки даже поговаривали, будто Ионадав готовит себе место при будущем короле.

Однажды они встретились на площади, где стояла Скиния. Ионадав объезжал селения бойцов своей десятки и не был в Городе Давида больше месяца. Он не сразу узнал вышедшего из-за ограды Скинии Амнона.

– Ты не болен?

Амнон покачал головой. Они сошли с дороги, уселись на большом камне и достали фляги с водой.

– Что нового в городе? – спросил Ионадав.– И что с тобой? Раннее утро, а ты выглядишь, будто целый день ходил за плугом.

Амнон рассеяно смотрел на него и молчал. Потом встрепенулся.

– В городе ничего весёлого.

– А у тебя?

– У меня? – протянул Амнон. – Влюбился я, брат.

– Так это женщина сосёт из тебя кровь!

– Я её даже ни разу не поцеловал. Она ещё девица.

– Кто же это?

– Тамар, – выговорил Амнон. – Дочь Маахи, сестра моего брата Авшалома. Не знаешь? Худенькая такая, в голубом платьице.

– Конечно, знаю. Малышка-Тамар. Но я думал, ей лет десять, не больше.

– Все четырнадцать, – покачал головой Амнон. – Между прочим, я заметил, как она глядела на тебя после твоей победы над Ронди, и понял что девчонка в тебя влюблена.

– Ты только ревновать не вздумай! – засмеялся Ионадав, но, увидев, что Амнон продолжает мрачно прихлёбывать из фляги, сказал: – Не ты ли всегда повторял, что мучиться из-за женщины – позор для солдата?

– Повторял, – вздохнул Амнон, помолчал и стал рассуждать вслух: – Жениться на ней мне не позволит отец, скажет: «Подожди, пока вырастет». А я, представляешь, ночью вскакиваю от своего крика: «Тамар! Малышка моя!», а что делать, не могу придумать.

– Замани её к себе в дом, притворись, например, больным. Ты выглядишь так, что любой поверит.

– Не придёт, – махнул рукой Амнон.

– Постарайся, чтобы Давид прислал её с чем-нибудь к тебе. Подумай, это неплохая мысль – притвориться больным.

– Пожалуй.

И лёг Амнон, и притворился больным, и пришёл король навестить его, и сказал Амнон королю: «Пусть придёт Тамар, сестра моя, и испечёт мне пару лепёшек, и я поем из рук её». И послал Давид к Тамар сказать: «Пойди, прошу, в дом Амнона, брата своего».

Тамар раскладывала лепёшки и рассказывала больному:

– Мы – прямые потомки Йеѓуды, основателя нашего племени, сына праотца Яакова и Тамар, в честь которой меня назвали. У Йеѓуды с Тамар было двое сыновей: Перец и Зерах. Зерах умер бездетным, а наш род пошёл от Переца.

– Он, конечно, был первенцем у Йеѓуды? – засмеялся Амнон. – Первенцы всегда самые живучие, ты заметила? Да, вот ещё что, когда в следующий раз придёшь убираться в моём доме, не говори с порога: «Как в загоне у овец!»

– Следующего раза не будет. Теперь у тебя всё блестит, вот и содержи со своими слугами дом в порядке.

– Ладно, не учи старших, – буркнул Амнон. – Рассказывай дальше.

– Кто был первенцем у Йеѓуды и Тамар, я не поняла. В нашем Учении записано так: «Настало время родов, и вот, близнецы в утробе её. И во время родов высунул один руку, и взяла повитуха и повязала ему на руку красную нить, сказав: «Этот вышел раньше». Но, едва забрал он руку свою, как вышел брат его, и она сказала: «Что это ты прорвался напролом?» И наречено ему было имя Перец. Потом вышел брат его, у которого на руке красная нить. И наречено ему имя Зерах…»

Малышка зажмурилась и откинула голову, припоминая.

– Ты что?! – открыла она глаза, почувствовав руку Амнона у себя под рубахой. – С ума сошёл?! Вот я сейчас закричу!

А он уже дёргал её рубаху, стараясь сорвать, и глаза его были ещё неподвижнее, чем всегда, и пугали ещё больше.

– Не смей! – хотела выкрикнуть девочка, но он сдавил ей грудь, а второй рукой старался раздвинуть коленки. Она ещё пыталась вразумить его:

– Не принуждай меня, брат мой, не делается так в Израиле, не делай этой мерзости <…> А я, куда денусь я потом с позором моим! И ты станешь одним из подлецов <…> Поговори с королём, он не возбранит мне стать твоею.

Но он не захотел послушать слов её и одолел её.

Было жарко, хотелось поскорее добраться до воды. Тамар только чуть-чуть приоткрыла веки, так чтобы Амнон не заметил, что она на него смотрит. Солнечный свет наполнял комнату, и Тамар с удивлением увидела, что Амнон вблизи совсем другой. У него оказались большие глаза, совсем не страшные, даже непонятно, почему его все так боятся, а рабы и слуги, если попадаются ему навстречу в коридорах королевского дома, стараются спрятаться в нишу или прижаться к стене. У него были мохнатые брови, сходящиеся к переносице, как две целующиеся гусеницы. Такие брови были у его матери Ахиноам – наверное, за них и полюбил её Давид, их общий с Амноном отец. И волосы!.. Ей приходилось отмывать ягнят, упавших в нечистоты. Какими они становились милыми!

От такого сравнения Тамар тихонько рассмеялась и раскрыла глаза.

Амнон поглядел на неё, потянулся. Поцелует? Нет, только скривился:

– Как противно вы все пахнете, женщины!

И возненавидел её Амнон чрезвычайной ненавистью – так что ненависть, какою он возненавидел её, была сильнее любви, какою любил её. И сказал ей Амнон:

– Встань и уйди!

И сказала она ему:

– Нет, нет! Это зло – прогнать меня – больше того, которое сделал ты со мною раньше.

Но он не хотел её слушать, подозвал отрока, слугу своего, и сказал:

– Прогони-ка эту от меня вон и запри за нею дверь.

А на ней было цветное платье, какие носят королевские дочери-девицы.

И вывел её слуга его вон, и запер за нею дверь.

И взяла Тамар прах и посыпала голову свою, а цветное платье, что на ней, – разодрала. И положила она руку на голову свою и пошла, рыдая, к дому своего брата Авшалома.

Там оказалась только мать. Мааха будто поджидала дочь.

– Ты! – закричала Тамар, едва дверь за ней закрылась.– Ты уговорила отца послать меня к этой скотине! Не знала, чего от него можно ждать?

– Я, – неожиданно спокойно подтвердила Мааха. – И я знала, что Амнон способен на всё.

– Так почему же ты это сделала? – Тамар опустилась на пол возле ног матери.

– Я очень хочу, чтобы ты стала королевой, – медленно, будто разговаривая сама с собой, произнесла Мааха и посмотрела на дочку. – Только ты и твой брат знаете, как управлять государством. Я вас научила. Остальные здешние наследники могут управлять только овцами.

Тут она спохватилась, взяла в руки голову Тамар и повернула к себе, стараясь улыбнуться. Но сразу же сделалась серьёзной.

– Конечно, я не представляла, что он выгонит тебя на улицу, как собачонку.

Мааха опустилась на пол, положила голову дочери себе на колени и провела рукой по её мокрому лицу.

– Выплачься и попей воды. Живи здесь и никуда не ходи. И не жалуйся! Думай о мести, и тебе станет легче. Мы не допустим, чтобы этот Амнон стал королём, а ты ещё будешь управлять иврим. Только не как жена короля, а как его сестра. Это обещаю тебе я, дочь князя Талмая. Потерпи, подожди немного, я ждала дольше.

Тут она заметила, что всхлипы смолкли, Тамар уснула, уткнув лицо в материнские колени. Тогда Мааха шёпотом пообещала в пространство:

– И ты, Давид, старый бабник, получишь своё!

В этот момент в дом вошёл Авшалом. Солнечный свет золотым ореолом повторял его стройную фигуру. Несколько мгновений Мааха любовалась сыном, потом приложила палец к губам и, показывая взглядом на спящую Тамар, прошептала:

– Ты уже знаешь?

– Весь город знает .– Авшалом остановился напротив, скрестив на груди руки. – Что будем делать, мама?

– Приближается твой день. Но сперва – месть!

И жила Тамар в одиночестве в доме Авшалома, брата своего. И услышал обо всём этом король Давид, и сильно прогневался.

Все ждали, какое наказание даст Давид старшему сыну Амнону, но король ничего не предпринимал. А тот старался не попадаться отцу на глаза.

Так прошло два года.

В Баал-Хацоре, в дне пути на север от Города Давида, в усадьбе Авшалома, сына Маахи, впервые отмечались осенние праздники. Пять лет назад князь Талмай купил здесь землю в подарок на тринадцатилетие своему внуку Авшалому. Князь велел построить дом с хозяйственными помещениями и прислал из Гешура слуг и рабов, а также стадо северных овец с длинной белой шерстью. Этой осенью слуги Авшалома впервые должны были стричь овец из нового стада, и всем обитателям королевского дома в Городе Давида не терпелось посмотреть на работу прославленных гешурских стригалей и на саму усадьбу. В прошлом году Авшалом приехал из Баал-Хацора счастливым и рассказывал, как прекрасны леса на горах вокруг селения и как выучены слуги, исполнявшие любое его, Авшалома, приказание – не то, что в Городе Давида.

И вот, в Восьмом месяце, в Баал-Хацоре был назначен праздник по случаю окончания сбора винограда и маслин, богатого урожая ячменя и, конечно, стрижки белых овец из гешурского стада. Родственники заискивали перед Авшаломом и его матерью, надеясь получить приглашение в Баал-Хацор. Прошёл слух, будто пригласил Авшалом всех сыновей короля, значит, и Амнона, которому уже два года не говорил ни худого, ни доброго. Ожидали, что во время праздника Давид помирит своих сыновей: всё-таки братья!

И пришёл Авшалом к Давиду, и сказал:

– Вот нынче стрижка овец у раба твоего. Пусть король и слуги его пойдут с рабом твоим.

И сказал король Авшалому:

– Нет, сын мой. Мы не пойдём все, чтобы не быть тебе в тягость.

И очень упрашивал он его, но тот не захотел идти и благословил его.

И сказал Авшалом:

– Если не ты, то пусть пойдёт с нами, прошу, Амнон, брат мой.

И сказал ему король:

– Для чего ему идти с тобой?

Но Авшалом упросил его, и отпустил он с ним Амнона и своих сыновей.

Неожиданно для всех в Баал-Хацор не поехала Мааха, сказав, что не хочет мешать молодым веселиться. Сыновья короля, родившиеся в Городе Давида, были ещё маленькими и с завистью провожали шестерых «хевронцев», которым слуги запрягали в дорогу самых спокойных из королевских мулов.

Праздник получился на славу. При свете луны слуги Авшалома обносили гостей вином и водой из горного ручья, пели им величальные песни. На вертелах шипела баранина, сыновья Давида веселились. Младшие, Шфатья и Итреам, впервые сидели у ночного костра вместе со взрослыми.

Амнон с кружкой молодого вина возлежал поблизости от углей, на которых поджаривалось мясо. Он съел уже не один кусок, а всё не мог оторвать взгляда от баранины, смотрел, как она из ярко-розовой делается серой, как темнеет на ней корочка, запекаясь по краям, как ловко повар-гешурянин приподнимает на бронзовой лопатке сочные ломти и те, что готовы, стряхивает в подставленную рабом глиняную тарелку. С шипением капал в костёр жир, гремели барабанчики, певцы из Гешура высокими голосами затягивали песни горцев и рыбаков.

Заглядевшись на повара, Амнон не обратил внимания на появившихся рядом запыхавшихся отроков. Только что они освежёвывали неподалёку баранью тушу и держали в руках перепачканные потрохами и кровью ножи.

И приказал Авшалом отрокам своим:

– Поразите Амнона. Это я приказал вам. Мужайтесь и будьте храбры.

И поступили отроки Авшалома с Амноном, как приказал Авшалом.

И поднялись все королевские сыновья, сели каждый на мула своего и бежали.

Бешено скакали мулы к Городу Давида, но всё равно их опередил слух, будто все королевские сыновья зарезаны на празднике у Авшалома. И встал король, и разодрал одежды свои, и лёг на землю. И все слуги его стояли в разодранных одеждах.

И обратился Давид к Богу:

Только сейчас спохватились, что не отправили погоню за убийцей, но было поздно: Авшалом уже скрылся где-то в Гешуре.

И вошли сыновья короля, и подняли вопль, и плакали. Также и король, и все его слуги плакали плачем весьма великим.

***

К Ашхуру бен-Хэцро, главе старейшин селения Текоа, прибыл гонец от Иоава бен-Цруи с приглашением приехать к нему в Город Давида. Ашхур удивился, но потом подумал: «Что ж, мы с Иоавом одни из самых старых воинов, нам есть о чём поговорить». Через три дня оба сидели перед домом Иоава и беседовали. Холостяцкий дом командующего, а особенно двор и помещения, где жили слуги, были усыпаны обломками камней, обглоданными костями; где попало валялись топоры и мотыги.

У входа в дом широко раскинуло ветви фисташковое дерево с красноватой перистой листвой, дававшей и в самые тяжёлые дни лета тень и прохладу. Из-за фисташкового дерева Иоав и выбрал это место, когда делили землю в завоёванном Ивусе. Пятый месяц, называемый ещё месяцем Подрезания лозы, выдался особенно жарким, и Иоав проводил больше времени под своим фисташковым деревом, чем в доме.

Раб принёс лепёшки и маслины, постоял, делая вид, будто ожидает приказаний, и пошёл к дому, где в тени под стеной лежал другой раб-ивусей.

– Дошли ещё только до войны с Аммоном, – сообщил первый.– Можно подремать.

Действительно, Иоав бен-Цруя с гостем вспоминали поход за Иордан.

– Помнишь, как они удирали к себе в Раббу? – толкнул Иоав гостя плечом.

– Побросали колесницы, палатки, всё оружие, – смеялся, оглаживая бороду, Ашхур бен-Хэцро. – Некоторых втягивали на городскую стену за халаты, и они болтали ногами.

– Мы тогда могли бы взять Раббу сходу, – плюнул на землю Иоав, – если бы не затеяли грабить их лагерь. Вот они и успели закрыть ворота.

Иоав плюнул ещё раз, вздохнул и вернулся к теме разговора.

– Так вот, эта история с его сыновьями. Поверь, для меня оба братца, что Амнон, что Авшалом – как вон те репейники у порога. Но Давид не спит и не ест. Вдруг говорит мне вчера: «В такие дня в Пятом месяце подстригали кудри Авшалому. А когда стриг он голову свою, – а стриг он её каждый год, потому что она отягощала его, – то весили волосы головы его двести шекелей по шекелю королевскому». И повернулся, и ушёл к себе, до конца дня все боялись его тревожить. А ведь он – король! Ему Господь жизни всех иврим поручил. Он должен заботиться о народе, что бы ни было у него на душе.

Иоав закашлялся, помолчал минуту, вздохнул и опять заговорил.

– Пока будут люди жить на земле, будут и войны. Видно, так положено Богом, и, значит, мужчина всегда должен быть готов защищать себя и своих ближних, верно?

Гость кивнул и подумал: «Не даром говорят, что Рыжий молодеет, когда начинается война!»

– Я ведь столько раз говорил ему: «Посмотри, кто у тебя растёт! Вот у Шауля были сыновья – воины! Они и пали рядом с отцом в одном бою. А разве мы с тобой прожили молодые годы с няньками да рубахами из вавилонского полотна?! Твои балбесы, говорю, в курицу копьём не попадут, отцовский лук натянуть не сумеют. И это сыновья Давида? Пусть растут, как все мальчики у нас в Иудее. Тому, кто в детстве пас овец, не привыкать спать на земле, разводить костёр, отгонять от стада медведей, он и ножом владеет, и пращой. Не испугается ни крови, ни мертвеца рядом с собой». Просил его: «Вот поведу армию на Раббу, дай мне твоих сыновей, хотя бы в обоз. Обещаю тебе беречь их от стрел и камней…»

Подбежала собака. Ашхур, не вставая, погладил её, и та хотела сесть рядом, но тут Иоав заговорил, и собака, услышав его голос, убежала.

– Давид смеялся над моими словами, а я будто чувствовал, добром там не кончится. И точно. Один сын обесчестил Малютку-Тамар, другой его за это зарезал… А чего и ждать-то от них! Теперь, по нашим законам, должна быть кровная месть за смерть Амнона. Но ведь наш король – отец и убийцы, и убитого. Вот и поди разберись, кто должен отомстить Авшалому за убитого Амнона. Мне легче умереть, – Иоав положил руку на плечо Ашхура бен-Хэцро, – чем смотреть, как мучается Давид.

– Слушай, Рыжий, ругался бы ты, как всегда, – посоветовал Ашхур бен-Хэцро.

Иоав покачал головой, потом сказал:

– Я тебя вот зачем позвал. Как-то в нашем стане под Кир-Моавом я услышал, как Ира бен-Икеш, твой земляк, рассказывал солдатам, будто у вас в Текоа живёт волшебница.

– Вдова лекаря, что ли? Которая умеет квохтать по-куриному и блеет овцой так, что прибегают шакалы?

– Наверное, она. А в другого человека превратиться может?

– Даже в ребёнка! Но особенно в старуху – не отличишь. Однажды пришла на рынок, просила подаяние, сказала, что она издалека. Верили, подавали.

– Говори, где она живёт? – загорелся Иоав. – Или лучше, я с тобой поеду.

На следующее утро Иоав бен-Цруя и Ашхур бен-Хэцро в сопровождении отряда солдат въехали в селение Текоа и направились к дому вдовы местного лекаря.

Соседка жарила зёрна, и дым из кухни, проникая в комнату, стелился по земляному полу, где сидела вдова лекаря. От дыма у неё разболелась голова. Отложив в сторону пряжу, она хотела было подняться и пойти к колодцу попить холодной воды, но услышала скрип песка под ногами и громкие голоса. Тут же выход из комнаты загородила фигура командующего армией. Она знала, что все в Земле Израиля называют его Рыжим. Ни для кого, кроме Давида, Божьего помазанника, у Рыжего не было доброго слова, он вечно ругался и пускал в ход кулаки. Солдаты верили, будто кожаные ножны Иоава смазаны изнутри смесью овечьего жира со змеиной кровью, и меч вылетает из них по окрику Рыжего прямо ему в руку.

– Вот она, – сказал Ашхур бен-Хэцро за спиной у Иоава. – Прикажи ей состариться лет на тридцать, и…

– Ты мне больше не нужен, – прервал его командующий.

Послышались шаги уходящих воинов, и в доме остались только вдова лекаря и Иоав бен-Цруя. Не поднимая глаз, она знала, что Рыжий в упор разглядывает её. Что ему нужно, зачем приехал в Текоа? Почему, войдя, кинул на землю целый ворох рубах, платков, поясов, бус?

– Ты поможешь мне, – объявил Иоав.

Он грузно опустился на пол рядом с вдовой и заговорил так, будто был её соседом, заглянувшим по какому-то пустяку.

– Ты когда-нибудь видела Красавчика? Так у нас солдаты прозвали сына Давида.

– Авшалома? Конечно, видела, – засмеялась она.

– Где? Расскажи.

– Авшалом бен Давид заезжал к нам в Текоа. Колесница сияет, лошади в красной сбруе, впереди бегут скороходы – человек, может, пятьдесят. Всё наше селение сбежалось смотреть – дети, взрослые. Он хорошо так поговорил с людьми, потом пошёл с нашими старейшинами принести жертвы.

– А через месяц ножом по горлу брата – чик! – и сбежал за Кинерет. Ладно. Я хочу, чтобы ты помогла Давиду.

– Я? Чтобы помогла королю?

– Ты, – подтвердил Иоав. – Давай-ка примерь рубахи, я посмотрю, какая тебе подойдёт.

Она поднялась, поворошила одежду и рассмеялась

– Иоав, я, конечно, не молодая девушка, но эти наряды – для старухи. И думаешь, в такой рубахе я смогу понравиться королю?

– Понравиться? Кто тебя просит ему нравиться! Надень-ка вон ту серую рубаху и костяные бусы.

Пока вдова переодевалась у него за спиной, Иоав рассказывал ей, как Бог бережёт своего помазанника, как не берут его ни стрела, ни камень.

Вдова появилась перед ним улыбающаяся, красивая, руки Рыжего сами потянулись к женщине.

– Ты зачем приехал? – рассмеялась она.– Мне одеваться или раздеваться?

Иоав неохотно выпустил её из объятий.

Вдова сходила за водой и налила гостю и себе. Не сводя с неё глаз, Иоав выхлебал воду и протянул чашку вновь. Напившись, он отёр руками бороду, подумал и начал:

– Король обещал наказать смертью всякого, кто заговорит с ним об Авшаломе.

Вдова выразительно посмотрела на Рыжего.

– Но ты и не должна говорить с ним о Красавчике. Притворись скорбящей и надень траурную одежду. Елеем не умащайся, будь, как женщина, много дней скорбящая по умершему. И войди к королю, и скажи ему такое слово <…>

И вложил Иоав слова те в уста её.

В первый день нового месяца в воротах Мулов король Давид принимал жалобщиков со всей Земли Израиля и вершил суд. За стеной, пересекавшей склон горы Мориа, начиналась земля ивусея Арваны, занятая под гумно. На вершине гора оголилась, открыв место, священное для всех племён Кнаана. Они приносили здесь жертвы, веря, что именно отсюда Господь взял землю, чтобы вылепить из неё первого человека.

Король Давид восседал в каменном кресле. Он был без оружия, из всех знаков высшей власти виднелся только венец поверх уже седых кудрей. Рубаха из козьей шерсти, прошитая серебряными нитями, сверкала даже в тени. Толпа жалась поближе к стене, чтобы посмотреть на короля и его Героев, послушать чужие истории и попереживать за тех, кому Давид присудит наказание, или порадовать за тех, кому – награду. Кроме любопытных и посланцев старейшин из селений Земли Израиля, в толпе были и те, кто искал должности или предлагал новые законы. Были и ученики из Города Давида: в такие дни уроки отменялись, ибо учителя полагали, что детям полезнее побывать на суде короля Давида.

Тёмно-серые камни стены были столь огромны, что солнце не успевало их прогреть, и люди проталкивались к ним, чтобы, если не опереться, то хотя бы приложить ладони. Все, кроме короля, стояли – так было установлено, чтобы просители не задерживали суд.

Красноватая земля на спускавшихся с Офела террасах была уставлена глиняными блюдами с сегодняшним сбором голубого и белого винограда, душистых маслин и отмытых от земли овощей. Урожай этой осени оказался обильным, ручей Кидрон не пересыхал и в самые жаркие дни, а в яме с водой возле источника дети устроили купальню.

Иоав бен-Цруя покачивался с пяток на носки, стоя по правую руку от короля. Он всматривался в просителей и, не видя там вдовы лекаря, злился на себя за то, что не послал за ней солдата. Потом взгляд командующего сосредоточился на красивом, обрамлённом ровно подрезанной и расчёсанной бородой, лице Ахитофеля Мудрейшего. Рыжий не любил Ахитофеля, часто спорил с ним и не понимал, зачем Давид приблизил к себе человека, при каждом случае убеждавшего его возвратиться с двором и жёнами обратно в Хеврон. Иоав, как и все, восхищался ясностью ума Ахитофеля, его замечательной памятью, но не верил ему. Ахитофель был назначен учителем Авшалома, и тот к нему очень привязался, поверял секреты, советовался. «А что если мудрейший знал, что Красавчик хочет зарезать брата? – мелькнуло у Иоава.– Как же я не надоумил Давида допросить Ахитофеля, после того, как Красавчик удрал в Гешур!»

– Вдова лекаря из Текоа, – объявил Ира бен-Икеш, и Иоав с изумлением увидел, как из группки просительниц вышла сгорбленная старушка и направилась к Давиду. Командующий вытянул шею и прикрикнул на разговаривающих рядом Героев.

Подойдя к Давиду, старушка пала лицом своим на землю и, поклонившись, сказала:

– Помоги, король!

И спросил он:

– Что с тобой?

И сказала она:

– Я – вдова, умер муж мой. И было у рабы твоей два сына. И поссорились они в поле, и некому было разнять их. И поразил один другого, и убил его.

У ворот Мулов наступила тишина. Люди ждали, вдова моргала и глотала воздух.

– Говори, – улыбнулся ей Давид.

 – И вот восстало всё семейство на рабу твою, и говорят они: «Выдай нам убийцу, и мы умертвим его за душу брата его, которого он убил.

Она на минуту умолкла, а потом зарыдала и запричитала:

– И погасят они оставшийся у меня уголёк! И не останется от мужа моего ни имени, ни потомства на всей земле!

– Ступай в дом свой, я дам приказание, чтобы не умертвили твоего сына.

Вдова хотела было уйти, но вдруг обернулась и заговорила:

– Спасибо тебе, король Давид, но пусть на мне будет грех за неотмщённую кровь, а ты и престол твой будете неповинны.

– Пусть будет так, – согласился Давид. – Твои сыновья, твоя и месть. Тебе решать, а не родственникам твоим. Обещаю, что никто из них не тронет тебя.

– Король! – громко сказала вдова.– Да запомнит народ слово твоё, именем Господа, Бога твоего. Пусть не преумножит гибели кровный мститель, пусть не погубят сына моего!

– Как жив Господь, не падёт и волос сына твоего на землю, – поклялся Давид.

И тогда она попросила:

– Позволь рабе твоей сказать слово господину моему королю?

И велел он:

– Говори.

– Король, – начала вдова, – ведь все мы умрём. Жизни наши подобны воде, пролитой на землю: её уже не собрать. Вот Господь, Он не прощает душе грех её, но и не отторгает от себя отверженного. А ты? <…> Ведь тебе, как ангелу Божьему, дано понимать Зло и Добро.

Только теперь все догадались, к чему клонит старуха, притихли и уставились на неё: разве она не знает, что король запретил просить о милосердии к убийце?

Давид приподнялся, пристально посмотрел в глаза просительницы и приказал:

– Уйди!

Она попятилась к выходу и исчезла за спинами давидовых Героев. А король так и сидел, сложив на коленях руки и опустив голову.

Все заговорили между собой, обсуждая неожиданный поворот суда. Стоящий справа от Давида Иоав бен-Цруя, не дыша, вглядывался в лицо короля.

Давид повернулся к нему. Иоав поднял взгляд и кивнул: да, это моих рук дело.

И тогда Давид рассмеялся. А за ним – Иоав, Герои, Ахитофель и все советники. Смех покатился вниз, хохотали все, кто стоял на террасах. Весь южный склон горы Мориа сотрясался от смеха, хотя никто, кроме Давида и Иоава, ещё не знал причины внезапного веселья.

И сказал Давид Иоаву:

– Ладно, сделаю так. Пойди и приведи юношу Авшалома.

И пал Иоав лицом на землю, и благословил короля. И сказал Иоав:

– Нынче узнал раб твой, что обрёл я благословение в очах твоих, раз решил король по слову раба твоего.

И встал Иоав, и пошёл в Гешур, и привёл Авшалома.

Сказал Давид:

– Пусть идёт он в дом свой, но лица моего он не увидит.

И повернул Авшалом к дому своему, а лица короля он не видел.

– Я слышал, ты посылал в Текоа подарки? – сказал Рыжему Ира бен-Икеш. – Это для той, что просила за Красавчика?

– Для неё.

– Странно. Я ведь сам из Текоа, а старушки, у которой один сын убил другого, не помню. Где стоит её дом?

– Где-то у кузницы, – Рыжий неопределённо махнул рукой.

– Давно я дома не был, – вздохнул Ира бен-Икеш и спросил у командующего: – Вот скажи, Иоав, придёт оно, мирное время, или детям так и расти без нас?

Герои, услышавшие этот разговор, подошли ближе.

– Откуда мне знать! – Рыжий засмеялся. – А детей у меня нет.

***