Плох Давид, совсем одряхлел и людьми тяготится. Оставили бы его в покое, укрылся бы с головой, зажмурился и в мыслях своих беседовал бы с Богом. Только с ним!

– Господи, не удаляйся! Не скрывай лица Своего от меня, не отвергай во гневе раба Твоего! Опорой Ты был моей, не оставляй меня, Бог спасения моего!

Как-то в молодости Хелец – телохранитель и безмолвная тень Давида – позвал его в своё селение в Синае. Давид до этого не бывал в селениях племени Шимона и с трудом дождался момента, когда командир Йонатан позволил им с Хелецем отлучиться на неделю из стана.

Селение лежало вдали от оживлённых дорог, до него не добирались ни арамейские, ни египетские караваны. Скала, под которой стояли палатки родичей Хелеца, была изрезана древними рисунками и письменами, которых иврим не понимали. Давиду они напомнили узоры облаков, от которых ему всегда было трудно оторвать взгляд.

Однажды Хелец поднял его на исходе ночи, и они отправились к морю. Остановились на песчаном берегу. Чёрные горы уходили отсюда в глубь пустыни, в темноту и холод. Ужас охватил двух молодых иврим: что если больше никогда не взойдёт солнце, не осветит и не обогреет землю!

Они дрожали и молились. В то утро Давид подумал: каково было Ему до первого дня творения! Страх пустоты Мира сковал Давида.

– Господи! Ты поднял из преисподней душу мою, оставил меня в живых. А теперь Ты хочешь меня погубить? – шептал он.

Если бы тут же не начался рассвет, Давид не выжил бы.

Они с Хелецем, не шевелясь, стояли возле тёмной воды. Ждали. Наконец над горами на другой стороне залива появилась золотистая дымка, потом на нижнем краю неба – зелёная полоса. Из гор за их спинами сочились холод и тьма, камни ещё отталкивали от себя тепло и свет, но лучи уже пересекли небосвод, алая точка на горизонте быстро превращалась в круг, и серебряная дорожка перебежала через море прямо к ногам Давида и Хелеца. Они оглянулись. Одна гора стала фиолетовой, другая – коричневой с малиновыми пятнами у вершины, третья осталась серой, с розоватыми склонами, спускающимися прямо в море.

Хелец исчез из памяти Давида. Теперь уже навсегда.

Из той поездки к шимонитам в Синай Давид запомнил свет. Свет, которому не нужны ни солнце, ни луна. В этом свете можно было увидеть мир – единый Божий Дом, где в воздухе живут птицы, в воде – рыбы. «Кому ещё дано населить мир такими жильцами, чтобы они держались в воздухе и не тонули в воде? – думал Давид.– Только Ему!»

– Адорам бен-Шовав пришёл просить разрешения на отмену налога в Хевроне, – доложил Ира бен-Икеш.

Он посмотрел на Давида, понял, что тот его не слышит, и вышел.

– Подождём ещё немного, – предложил он и уселся рядом с Адорамом.

Давид встал со скамьи и начал ходить по комнате. «Даже среди отступников обитает Господь, – думал он. – Господи, не удаляйся!»

В ожидании, пока можно будет говорить с Давидом, Ира бен-Икеш занимал посетителей.

– Это правда, – спросил он старика-филистимлянина, посланца правителя Гата, – что на Островах есть такой обычай: когда меч убил 99 врагов, съезжаются самые заслуженные воины и торжественно хоронят «усталый меч» в песке у моря?

– Правда. Обряд у нас происходит в полнолуние, в полночь.

Тогда Ира бен-Икеш громко, чтобы слышали все, кто ожидал приёма, спросил у посланца Гата:

– А правда, что у вас того, кто убил своего отца, кладут в мешок и – в море?

– Тоже правда.

Высокий толстый эдомец с жёлтыми зубами привёз дань из-за Иордана и хотел поговорить с Давидом. Эдомец задремал. К нему подобралась коза и стала жевать его сандалий. Эдомец проснулся и погнался за ней.

– Дай ей! – крикнул Ира бен-Икеш. – Коза, конечно, тоже Божье творение, но зачем от неё так воняет?

Заглянув в дом, он радостно обернулся к Адораму бен-Шоваву:

– Иди скорее, король принимает.

***