Он стал королём в двенадцать лет и сразу повёл себя, как Пиноккио Иудейский – так и видишь его беззаботную рожицу и рот от уха до уха, выглядывающие из-за чёрного занавеса, что опустили на страну злобные ассирийцы, уходя к себе в страну из разграбленного ими Израиля. Мрачные люди-пророки посылали вслед Шалманасару и Саргону проклятия и самые жестокие предсказания, а с "рек вавилонских" доносились рыдания уведённых в ассирийский плен израильтян.

А когда кончились у народа слёзы и у пророков проклятия, над Иерусалимом вдруг прозвенел смех мальчика-короля Менаше бен-Хизкияу:

– Хватит ныть! Надоело!

Ему простили это кощунство не потому что – король, а потому что двенадцать лет – что с него взять!

На следующий год Менаше был уже бар-мицва, и ему, как каждому мальчику-иври причитался праздник. Он пожелал отпраздновать своё тринадцатилетие обязательно с подарками и с шумным весельем по всей стране.

Король велел веселиться – народ не возражал.

Внезапно Иерусалим наполнили балаганы, задымились на углях жертвы возле божков и чертей, вокруг алтарей и украшенных цветными лентами старых деревьев каждый день стали водить хороводы с громыхающей музыкой и нескладным пением толпы. Ожили старые храмы, засияли окружённые факелами алтари Молоха, Кемоша, Баала, Астарты и десятков мини-богов. Иерусалим затопило бурное веселье, и ни один скептик не отваживался более предсказывать конец Иудеи. У народа и его правителей появилась надежда.

Всем понравился культ небесных светил: пение гимнов божественному Солнцу, Луне, планетам, храмы, построенные в их честь и украшенные кубами и параллелепипедами. Вдруг появилось множество жрецов, готовых объяснить достоинства каждого из культов и обещающим прихожанам покровительство, например, Солнца. В новые религии "записывались". Иногда – сразу в несколько.

Пророки умолкли. Но их замешательство продолжалось недолго. Королю передали такую угрозу Господа, переданную через пророков:

– Я наведу на Иерусалим и Иуду такое бедствие, что у каждого, кто услышит о нём, зазвенит в обоих ушах. И протяну на Иерусалим мерный шнур Шомрона и отвес дома Ахава. И сотру Иерусалим, как вытирают тарелку: вытрут и перевернут её вверх дном.

Менаше добился признания и славы на всей Плодородной Радуге умением толковать события и предсказывать судьбу по положению небесных светил. В этом он превзошёл всех знаменитых звездочётов в храмах на далёком Ниле, на Тигре и Евфрате. Говорили, будто обучил его этому искусству вавилонский царь Меродан Белодан, многознающий астролог, посетивший Иерусалим, чтобы встретиться с королём Хизкияу и расспросить того подробнее про чудо Господне, когда в ответ на молитву Ишаяу Солнце двинулось в обратную сторону. Этот царь и привёз в Вавилон рассказ об удивительном мальчике, сыне короля, который настолько образован и умён, что скоро сможет давать советы правителям, предсказывать засуху, наводнение и исход войны. Слава эта сыграла неожиданную роль в судьбе короля Менаше.

Но всё случилось позднее, а пока халдейские жрецы изучали движение светил над километрами стены вокруг Вавилонской башни, а молодой Менаше, ничего не подозревая, потешал суеверных иерусалимцев очередным карнавалом в честь бога Деревьев. Правда, среди потех он теперь всё чаще рассуждал о политических событиях, сотрясавших Кнаан.

Менаше слышал, с какой лёгкостью новый император Асархадон завоевал Египет, и это не прибавило ему уважения к Амону-Ра и всем Нильским богам, так слабо помогавшим своему народу.

– Сколько народов – столько и богов! – изрёк однажды Менаше к ужасу старого Ишаяу, навестившего его для беседы о Боге праотцев иврим.– Почему же нужно прогонять жрецов Баала и разрушать их алтари?

Возмущённый пророк предрёк королю и его подданным тяжёлую кару за отступление от истинной веры.

Однако, народу в Иерусалиме очень понравилось поклоняться Солнцу и Луне, и всё меньше иудеев посещало Храм, построенный королём Шломо.

А Менаше продолжал грешить и делом, и словом.

– Почему больше не живут в Кнаане наши братья из Эфраима, Реувена, Гада?– рассуждал он перед толпой иерусалимцев.– При всех их грехах, в Израиле были такие же иврим, как и мы. И тот же Бог, на которого рассчитываем мы, не защитил израэлитов.

Толпа замерла. Иные, съежившись, поглядывали на небо: вот сейчас выкатит из-за тучи на огненной колеснице пророк Элияу и поразит молнией богохульника-Менаше. А тот, будто специально, останавливал речь, – смотрите, мол, вот он я, жив и невредим, – потом продолжал:

– Нет, не помогли боги ни одному из побитых Ашшуром народов: ушли филистимляне, ушли арамеи, ушли израильтяне...И нету их больше! Боги Ассирии торжествуют победу.

Так может, и нам стоит принести жертвы Мардуку и Иштар?

Оставаясь наедине с астрологическими глиняными табличками из своей библиотеки, он наслаждался строгими законами движения планет и приказывал отправить новые дары в храм Солнца.

И так всё шло своим чередом: народ веселился на языческих праздниках, король вникал в культы Кемоша и Девы Пустыни, а жрецы иерусалимского Храма и пророки Иудеи дружным хором проклинали великого грешника Менаше.

И вот однажды, в осенний месяц Тишрей, на рассвете второго дня недели в Иерусалим, сходу проломив стену осадными орудиями, вошёл большой отряд кавалерии Царя Царей. Менаше и его семья со всеми слугами были отправлены в Вавилон вместе с обозом, отвозившим ежегодную дань Иудеи в Двуречье.

Соблазн воспользоваться отсутствием царского войска и тем, что сам Ашурбанапал застрял в Египте, вдохновил на мятеж Шамашумукина, родного брата Царя Царей. Десять лет назад при дележе отцовского наследства ему достался Вавилон – самый многолюдный, самый богатый и самый влиятельный город империи, хотя формально и не её столица. Шамашумукин был старшим сыном, но Асархадон передал верховную власть не ему, а своему любимцу – Ашурбанапалу, младшему из детей. Шамашамукин посчитал себя обделённым и сразу стал готовиться к перевороту. Повсюду он насаждал своих людей, чаще всего, вавилонян, обиженных грубыми и чванливыми ассирийцами, которым Царь Царей отдал большинство высших должностей в храмах и в армии. Из тайных донесений из провинций Шамашумукин вывел, что подходящий для мятежа момент совсем уже близок и теперь ему, суеверному, как и все правители той поры, необходимо было узнать мнение богов. Тут ему и подсказали, что вассальным королевством Ихуд, где-то в середине провинции Кинаххи (Кнаана), управляет большой знаток всех религий и культов, располагающихся между Египтом и Вавилоном. Прорицателей можно найти во многих храмах, не трудно узнать, что предвещают полёты голубей, рисунок сосудов на печени овцы или расположение светил на небосводе, но только этот Менаше из Иерусалима может рассчитать по звёздам, когда наступит самый удачный момент для выступления против Ассирии.

Шамашумукин приказал вавилонским командирам из стоящей в Лахише армии доставить иерусалимского короля к нему в Вавилон.

Всего этого не знал несчастный Менаше, едущий на повозке среди корзин с данью. На других повозках размещались его сыновья и жёны, советники, казначей, несколько левитов из храма и десяток слуг и служанок.

Иудеи ехали и гадали о причинах внезапного пленения и об ожидающей их судьбе. Вавилонская охрана обращалась с ними на всём пути беззлобно, скорее всего, безразлично – просто исполняя приказ, смысл которого солдатам не объяснили.

Менаше и его людей разместили в доме опального вельможи на берегу Евфрата прямо напротив Вавилонской башни, как именовали в народе ступенчатый храм Этеменанки. После дня отдыха король Иудеи был на лодке перевезён во дворец правителя и предстал перед Шумашумукином, носившим титул Наместника Империи.

Началась беседа. Наместник расспрашивал гостя о службе в Храме Шломо, об иудейском культе, но очень быстро разговор перешёл на астрологию. Менаше действительно удивил вавилонянина знанием таблиц и схем, позволяющих определить положение на небе главных светил и предсказать важные события. Долгая беседа сопровождалась музыкой, холодным вином и фруктами из храмового сада, а к концу её Шумашумукин понял, что предсказания иудея стоят не больше, чем пророчества жриц из местного храма богини Иштар. На прощанье наместник велел отвести гостя в храмовую обсерваторию и показать каменные приборы жрецов, придуманные для наблюдения за небесными светилами.

Обсерватория располагалась на крыше семиступенчатого храма. Менаше пришёл в восхищение от увиденного, а после того, как жрецы предложили ему бывать там когда он захочет, жизнь в Вавилоне превратилась для иудейского короля из плена в прекрасное путешествие. Там же, в храме при дворце, он изучал древнее клинописное письмо и математические таблицы, позволяющие точно вычислить время восхода и захода планет. Среди таблиц были такие, которые невозможно приподнять – они лежали на земле – и маленькие, с ладонь, их носили с собой в кожаном футляре. Заметив, где остановился на небе бог Луны Син, можно было сориентироваться по табличкам в любом месте Плодородной Радуги.

Менаше доверили астральное число каждого из богов, и теперь он мог "войти" в табличку и с её помощью вычислить виды на урожай и шансы на военную победу, предсказать осенний приплод ягнят или восстание в покорённой стране. Ему показали приборы местных астрологов. Визир и водяные часы были у него в Иерусалиме, но полушарие с нанесёнными по сфере делениями, на которые падала тень от укреплённой посередине стрелки, изумило Менаше. В Вавилоне он научился составлять правильный календарь, рассчитывая по таблицам поправки на каждый месяц.

Однажды, рядом с полусферой, под которой Менаше измерял размеры тени, раздался крик...на иврите. Менаше очнулся от мыслей и увидел, что с главной астрономической башни скатился каменный шар, покрытый клиньями и рисунками. Из-под шара отчаянно кричал помощник астролога, который работал в храме постоянно, нанося на приборы желобки для воды или прикрепляя мерные палочки, дающие тень.

Менаше вместе со всеми кинулся оттаскивать шар, чтобы освободить ногу человека, зовущего на помощь. Вернувшись домой, он не мог ни на чём сосредоточиться, всё думал о несчастье, случившемся в храме. Наконец, Менаше послал выяснить, что случилось с астрологом. Изумлённому слуге сказал: "На месте этого несчастного мог оказаться король Иудеи".

Посланный не скоро смог отыскать раненого в переполненном людьми городе. Возвратившись, он сообщил, что человек тот жив и ему лечат раздробленную ногу.

Менаше вышел на балкон, нависший над рекой, и замер под низким небосводом, зная, что сейчас точно на своих местах появятся "сияющие цветы" – звёзды. Строгой небесной гармонии были исполнены и величественные здания на противоположном берегу Евфрата: храмы Мардука и Иштар, Экуа – святилище Светлого Бога. "Смотри,– сказал сам себе Менаше, – Царь Царей опять строит Вавилонскую башню. Ничему не учатся народы на своих несчастьях!"

Однажды Ишаяу рассказывал ему, мальчику, как люди возгордились и стали складывать в Вавилоне башню до неба. Но Господь разгневался и смешал языки. С тех пор народы ссорятся и воюют друг с другом.

Менаше продолжал рассматривать противоположный берег Евфрата.

У покрытых цветным мрамором ворот каждого из храмов стояли пятиногие быки размером от земли до крыши. Над молочно-белыми телами быков простирались крылья с синими перьями, а сходящие к воде лестницы завершались снизу и сверху фигурами лежащих львов, такими огромными, что Менаше с балкона мог разглядывать зрачки из рубинов, вставленных в глазницы зверей. У крылатых быков головы из полированного гранита были человеческие, их окаймляли кудрявые бороды и бакенбарды из чёрного базальта. Храмовые здания не имели окон со стороны реки, их цокольные этажи были простыми рядами кирпичей. Зато высшие ступени украшали цветные рельефы, все с одним и тем же сюжетом: Царь Царей принимает дань от покорённых народов.

Три цвета господствовали на противоположном берегу: красный, синий и золотой. В эти цвета были окрашены здания и скульптуры. Красно-сине-золотой глазурью были покрыты кирпичи, из которых складывали ворота храмов и стены начинающейся от берега Дороги процессий, и даже плоский мост – через него могли проехать рядом пять колесниц. Длинные, с головами драконов на корме и носу и с треугольным парусом, лодки тоже были ярко раскрашены в красное или золотое.

Менаше уже научился не закрывать глаза, глядя на Вавилон на том берегу, хотя и шептал защитную молитву от демонов и старался не встретиться взглядом с царём-быком, день и ночь глядящим с крыши храма на дом, где жил пленный иудейский король. В детстве в Иерусалиме Менаше доводилось присутствовать при рассказах купцов, пришедших с караванами из Египта или Ашшура. Он замирал, восхищённый, но поверить до конца не мог: как это, реки такие огромные, что по ним перевозят целые армии? И не по Раю текут эти реки, а по земле, по тысяче русел, которые люди сделали сами?!

В Вавилоне он впервые увидел мост, и целый вечер рассказывал жёнам, как он "шёл через реку". Теперь Менаше узнал, что есть здания, у которых любой этаж больше Храма Шломо, а стада, которое пригоняют для жертвоприношения в храм Иштар, хватило бы для прокормления Иудеи в течении года.

Только что зашло за горизонт солнце. На песке, под пальмами, на всех ступенях лестниц, спускавшихся от храмов к воде, сидели люди. От прибрежных алтарей, просто от костров поднимался дым. Люди молились, беседовали, готовили пищу, иные здесь же на песке, укладывались на ночлег.

На следующее утро Менаше попросил вчерашнего посыльного проводить его к дому покалеченного астролога. Удивлённый слуга спросил, понадобятся ли носилки, но Менаше решительно отказался и от носилок, и от охраны, велел только собрать ему с собой корзину с подарками и быть готовым к путешествию.

Едва спал послеобеденный зной, они двинулись в путь.

Не зная других городов, кроме Иерусалима, Менаше мог бы подумать, что все они составлены из таких же вот длинных и прямых улиц и чётких прямоугольных кварталов. Через Ворота Иштар вошли в Старый город и свернули на улицу, носившую название Анбур-Шабу, то есть "Враг не добьётся победы!" Вдоль утоптанной дороги стояли малые храмы, часовни, алтари, молельни и в каждом из этих мест готовились к вечернему жертвоприношению. Менаше и его провожатый задержались в толпе прихожан и паломников, чтобы посмотреть, как жрец смазывает маслом статую бога Набу, украшенную драгоценными камнями, а рабы полируют речным песком копыта крылатых быков, выточенные из темно-синего камня - лазурита. Возле всех храмов шла торговля, орали продавцы, пылили бегущие ослики с привязанными к их спинам тюками, товары раскладывались прямо на земле. Чеканщики, золотильщики, резчики каменных печатей, гончары, портные, кожевники работали открыто и тут же продавали свои изделия в снующей по улице толпе. Зрелище бескрайнего базара напоминало о том, что Вавилон недаром зовётся ещё Страной Купцов, что в земле его почти нет ни драгоценных камней, ни металлов, а всё привозится из соседних и очень далёких стран, и изготавливается уже здесь искусными городскими мастерами. Собственно вавилонским были зерно и мука, кунжутное масло, финики и, конечно, пёстрые вавилонские ткани и керамика.

Помощник астролога жил в квартале "Рука небес", куда можно было добраться только по одному из множества городских каналов. Провожатый повёл иудейского короля к пристани.

Двигаясь в толпе, Менаше наблюдал и запоминал. Он – первый король Израиля и Иудеи, выехавший, хотя и не по своей воле, за пределы Кнаана, старался не показать виду, как изумляет его всё увиденное в этом городе. Про себя он беседовал о Вавилоне с Ишаяу в иерусалимском дворце, рассказывал и обсуждал всё, что подмечал сейчас на улицах.

А кого только они здесь не встретили!

Пучеглазые шумеры, худолицые аккадцы, высокомерные урарты, хмурые персы в коротких белых халатах, низкорослые арабы, полные достоинства финикийцы, суетливые египетские купцы и, конечно, ни на кого другого не похожие ни лицом, ни одеждой – иврим, израильтяне и иудеи: жрецы крошечных храмов, ремесленники или солдаты на службе у Царя Царей.

Почти все прохожие были босыми, только раз им попался навстречу военачальник с охраной в сандалиях с продетыми между пальцами ремешками и даже в чулках. Вавилоняне и большинство иностранных купцов были одеты в полотняные рубахи, у женщин доходившие до пят. Мужчины носили круглые шапки, а женщины прикрывали головы платками и опускали на лица тонкие покрывала. Ладони и ступни ног вавилоняне окрашивали хной и очень любили украшения, в особенности, браслеты и серьги.

Никогда ещё не встречал Менаше такого множества рабов и рабынь всех возрастов. У рабов были выстрижены волосы спереди на голове, а на плече сделана татуировка с эмблемой храма, которому они принадлежали.

Сразу за городским кладбищем, носившим название "В его глубине рождён закат", они оказались у одного из малых каналов городской системы.

– Пришли, – обернулся к Менаше провожатый и засмеялся: Дальше –поплывём.

У пристани была привязана гуффа – круглое, похожее на корзину купеческое судно, которое только что закончили нагружать рабы. Места на корме продавались пассажирам. Менаше заплатил хозяину гуффы, провожатый помог ему перейти по мосткам, и они уселись на циновках, покрывавших дно судна. Рабы, запряжённые в верёвочные лямки, поволокли гуффу вдоль канала. Менаше плыл рядом с пристанью, со складами тюков и с осликами с поклажей на спинах. Поблизости покачивались плотики с рыбаками, и утки просовывали головы с берега через кусты бамбука. Вскоре им стали попадаться селения из тростниковых хижин, подходившие к самому берегу канала. Там шла повседневная жизнь: кричали гуси, визжали свиньи, женщины на открытых очагах готовили еду, ткали, поливали огород. Менаше заметил, что овечью шерсть здесь не стригут, как в Иудее, а выщипывают. Противными голосами орали павлины, заглушая кудахтанье кур, с которыми их держали в одних загородках. Мужчины ехали на осликах по своим делам, шли от домов к каналу девушки с кувшинами на головах, ветер приносил песок, и щенок, которого кормила, держа на коленях, девочка, непрерывно чихал.

Отовсюду с берега пассажирам протягивали, уговаривая купить: финики, сушёную рыбу, горшки, статуэтки богини с ребёнком на руках, плетёную из тростника мебель: ложа, низкие скамейки и даже сундуки.

В одном месте на берегу канала царские конюшенные купали лошадей и тех, кто уже обсох, натирали маслом. Когда перешли в главный канал, увидели большие стволы из кедровых стволов – их сплавляли вниз по Евфрату из самого Ливана.

– Это здесь,– сказал провожатый.

Хозяин гуффы крикнул рабам на берегу, и судно остановилось.

Обычно стены домов в Вавилоне соединялись одна с другой, образуя улицу. Этот стоял отдельно, на самом краю селения возле реки.

Менаше велел провожатому обождать его под финиковой пальмой, взял с собой корзину с подарками и начал обходить дом в поисках входа. Он увидел глиняную табличку с рисунком, объясняющим, что мастер Хаггай строит и ремонтирует колодцы и водяные часы, а его брат Тувия лечит людей и животных. Значит – сюда. Дом занимал изрядный кусок берега, крепкая крыша была покрыта тростником и пальмовыми листьями. Виднелась разложенная на крыше по циновкам одежда – признак того, что семья спит наверху, спасаясь от зноя. Ночью в любой сезон на крышу поднимается прохлада от близкой реки.

Входная дверь не была, как повсюду, окрашена в красный цвет для защиты от злых духов, Менаше не сразу её заметил. Он поднялся по ступенькам и позвонил в глиняный колокольчик. Бритоголовый слуга провёл его в прихожую и подал кувшин для омовения рук и ног. Мальчик побежал сообщить, что человек, знающий Хаггая по работе в Доме Луны, пришёл справиться о его здоровье. Он вернулся с сообщением, что хозяин сожалеет, что не может сам встретить гостя, и просит пройти к нему в сад. Менаше провели во внутренний двор, где росли деревья и сновали люди, занятые домашними работами. Его спокойно приветствовали и продолжали свои занятия: женщины выпекали хлеб в дворовой печи, дети кормили уток в загоне и поднимали кожаные вёдра из колодца в середине двора. Девушки от реки приносили воду в кувшинах и поливали огород.

Под тамариском в плотной тени его ожидал Хаггай, сидя на низкой, плетёной из тростника скамейке. К ноге, положенной на подставку, был припелёнут крепкий камышовый ствол. Хаггай протянул Менаше руку, поздоровался и предложил сесть рядом. Он поблагодарил за визит и подарки и стал представлять родню, находившуюся в доме. Братья хозяина, назвав имя и пожав руку, усаживались рядом на траве для беседы. Принесли круглую деревянную столешницу и установили на треножник. Тут же появились кувшины с холодной колодезной водой, широкие глиняные тарелки с тёплым хрустящим хлебом, сыр, простокваша и пироги с мёдом и орехами. В Вавилоне из-за жары не принято было есть днём, зато ужинали всерьёз, особенно, если это был дом с достатком, как дом братьев Хаггая и Тувии. Менаше не успел оглядеться, как на столе уже выстроились пузатые кружки и кувшины с пивом разных сортов, включая знаменитое вавилонское чёрное пиво, и корзинки с финиками и гранатами, только что собранными в дворовом саду. Ели все с аппетитом, залезая в горшки руками.

Глядя на жертвенник в углу дома и на церемонию, сопровождавшую трапезу, Менаше догадался: это – израильтяне, из тех, кого двадцать лет назад пригнали сюда ассирийцы. Ещё на канале, когда провожатый засомневался и спросил, где живёт Хаггай, ему ответили: "Они живут отдельно ото всех, на краю селения".

Началась беседа. Лекарь Тувия сказал, что Бог пожалел его брата, есть трещина в кости ниже колена, но нога быстро заживёт, надо только несколько раз на дню менять повязку и смазывать рану тёплым илом.

Разговор шёл по-арамейски. О себе Менаше сказал только, что происходит из Иудеи. Он присматривался к людям в доме Хаггая и вскоре догадался, что они из Ашера – там женщины остаются красавицами и в самой бедной одежде. А уж дети!

Менаше улыбался, разглядывая яркие, крупные черты лиц у детей, очень худые, но стройные фигурки девушек. Ему передалась спокойная уверенность этих красивых людей, он уже не боялся огромного города и даже, впервые в жизни, ощутил гордость от родства с другими иврим. Эстер, дочь Тувии, попросила рассказать про Шомрон, Эфраим, а, может, гость знаком с уделом Ашера? Их селение Ахлав располагалось на самом севере, а дом стоял так же, как этот – поблизости от берега, она запомнила по рассказам отца. Покраснев, Менаше признался, что никогда не был в Израиле. Перед глазами его возникла пустынная, обшаренная грабителями родина, какой он увидел её и, оказывается, запомнил, уводимый в плен из Иерусалима.

– Это неважно,– сказала Эстер, увидев, как огорчился гость.– Мы расспрашиваем купцов и солдат, что возвращаются после службы в Кнаане.

– Когда Ассирия уйдёт, там придётся долго восстанавливать настоящую жизнь, – задумчиво произнёс Хаггай. – Ни городов, ни больших селений не сталось. И ни одного храма! Ассирийцы увели всех священнослужителей, всех родственников короля Хошеа, его советников, министров. И таких, как мы, у кого в руках было какое-то ремесло…Остались те, кого называют "ам ха-арец" – тёмные люди. Они смеялись и кидали прах вслед нашему обозу. Теперь "ам ха-арец" совсем одичал, он не знает ничего: ни как вести хозяйство, ни как приносить жертвы Господу,– и от страха поклоняется любому идолу, какого ему покажут. Все его обижают: солдаты, кочевники, сборщики податей. И он тоже озлобился на всех. Надо вернуться и помочь "ам ха-арецу" опять обрести Закон.

– Нам самим необходимо вернуться, – вставил седоголовый Тувия, старший брат.– Самим нужно жить достойно и умереть там, где похоронены наши предки.

– Прочти гостю пророчества, которые прислал нам сюда Ишаяу,– велел он юноше, сыну Хаггая.

Все замерли, юноша принёс футляр, вынул из него и развернул свиток.

Высоким, срывающимся от волнения голосом прочитал:

"И Бавель, краса царств, будет разрушен, как Сдом и Амора, низверженные Богом. Никогда не будет он заселён, и не будут жить в нём вовеки. И араб не раскинет там шатра, и пастухи не положат там свой скот. И будут жить там звери пустыни, и дома их полны будут филинов, и поселятся там страусы, и бесы будут скакать там. И будут выть шакалы в чертогах его, и гиены – в храмах веселья. И скоро наступит час его, и недолги дни его.

 Но помилует Бог Яакова и снова изберёт Израиль, и даст покой ему на земле его. И присоединятся к нему чужеземцы, и пристанут к дому Яакова <…> И возьмут они в плен пленивших их, и властвовать будут над угнетателями своими. И будет день, когда Господь даст тебе покой от мук твоих и гневной досады твоей, и от тяжкого труда, которым ты был порабощён <…>"

– Расскажи про свой Иерусалим,– попросила у Менаше Эстер. – Как

справляли при тебе Песах – ведь ты, наверное, был в те дни со всеми в Храме?

– Был…

Рассказывая, он удивлялся, как хорошо запомнил каждую мелочь, и сам наслаждался и воспоминанием, и вниманием слушателей, и праздником на их лицах – оказывается, они и смеяться не разучились.

И вдругчто-то случилось, он уже едва говорил из-за поднявшейся к горлу печали. Ему захотелось, как ещё никогда и ничего, отпраздновать со своим народом осенние праздники в иерусалимском Храме – может быть, тогда вернутся покой и уверенность к королю Иудеи.

…Он возляжет в Песах на скамье возле стола, а на других скамьях будут возлежать его сыновья, его жёны, старейшины Иудеи, их дети. Ишаяу поведёт строгую церемонию праздника: "Рабами были мы..."

Менаше не понимал своей тоски по празднику Песах в Эрец Исраэль, как не понимали до– и после него сотни поколений иврим-иудеев-евреев во всех землях, ощущая волнение с приходом Нисана, даже если они о таком месяце не слышали, даже если родились за тысячу километров от Иерусалима, даже...

Хаггай и его родные заметили, что гостю не по себе, что ему стало не по силам вести рассказ. Вдруг негромко запела девушка, застучали барабаны в углу, пение подхватили женщины у прялок, а потом все, кто был вокруг Хаггая, стали подтягивать и в такт стучать ладонями по коленям. И Менаше не заметил, как стал подпевать старинной кнаанской песне, потом свадебной иудейской...

Было уже совсем темно, когда его отпустили домой, дав на дорогу факел, мех с водой и корзиночку с сушёными фруктами. Двое юношей отправились охранять Менаше и его провожающего на пути через город.

Возвращаясь, Менаше удивлялся себе: тому, что он двигается по улицам Вавилона, но больше не восхищается их громадностью и толпой, и освещением города тысячами факелов, а если и замечает стену храма, то лишь затем, чтобы не удариться об неё. Иногда один из юношей брал Менаше за локоть и возвращал на улицу, куда следовало повернуть, – он улыбался и благодарно кивал.

Придя домой, он почувствовал себя совершенно обессилившим, но знал, что не сможет сразу уснуть. В предоставленном ему жилище была глиняная ванна, наполовину врытая в землю и обмазанная асфальтом. Вода, налитая утром, нагрелась, и Менаше с удовольствием расположился на дне ванны.

Он непременно устроит такую же ванну у себя в иерусалимском дворце. И ещё многое, что он увидел здесь: и туалет, и систему глиняных водосточных труб, проложенных под кирпичным полом. Канализация и избыточная дождевая вода выводились из дома в общую систему городских каналов и водостоков. Менаше дал себе слово, что если он вернётся в Иерусалим, то и там построит... Если вернётся!

Он вышел из ванны, обтёрся поданной рабом тканью и уселся в деревянное кресло, подаренное когда-то хозяину этого дома благоволившим к нему в те дни Царём Царей. Пол комнаты был выстелен тростниковыми циновками, вдоль стен врыли большие кувшины, в которых держали здесь всё, вплоть до одежды и даже таблички – библиотеку Менаше.

Он часто сидел перед сном в этом кресле, глядя на панораму реки и звёздное небо над Вавилоном. Но сегодня ему показалось, что город переполнен своими заботами, а неживая гармония неба вдруг стала скучной.

Тёмные силуэты храмов, освещённые луной, слились в непрерывную ломаную линию, напоминающую стену вокруг цитадели Иерусалима. От реки долетела прохлада – так же к вечеру менялся воздух в Иерусалиме: становился холодным и лёгким, будто из него высеивалась дневная суета. Менаше выходил прогуляться на иерусалимскую стену, и воздух с прохладою будто сам проникал в тело, оно становилось невесомым – было страшно наступать на камни в полную силу: вдруг оторвёшься и… полетишь!

На перила напротив Менаше уселись две птицы, худые и длинные – вавилонские голуби. У них были тёмно-синие крылья, а профили напомнили Менаше лица его сыновей, родившихся уже здесь, в плену.

Тут пришло решительное: или его отпустят в Иерусалим, или он умрёт!

С этой мыслью король Иудеи уснул – там же, в кресле.

В следующие дни Менаше никак не мог сосредоточиться на расчётах,

путался в клинышках, забывал формулы. Таблички падали из его рук, одна даже разбилась – к счастью, это была копия. Он расспрашивал у придворного звездочёта, с которым успел познакомиться, как живут здесь иврим, изгнанные ассирийцами. Вавилонянин уверял его, что живут прекрасно. Царь Царей заботится о своих подданных – тех, кого сохранил и привёл в Двуречье,– защищает и поощряет во всех их делах.

– Смотри,– звездочёт подвёл его к проёму, ведущему к террасе.– Видишь эти богатые лавки в самом центре города, знаешь чьи они?– он засмеялся.– Бывших жрецов из Шомрона. Теперь они построили храм Иштар, женят своих сыновей на ассириянках и договариваются между собой, как получить от Царя Царей новые привилегии.

– Но я же видел здесь других израильтян!– растерялся Менаше.– Они живут в квартале, что возле Тройной стены, возле самого канала. Мне показалось, что эти люди хранят свою веру.

– Правильно,– согласился вавилонянин.– Эти – другие. Я там был однажды, у них есть очень хороший врач, он помог моей дочери. Их не много, но это – упрямые люди. Они ни с кем не хотят сближаться, потому что боятся, что их дети могут стать такими же, как эти,– звездочёт повёл плечом в сторону городских лавок.– Израильтяне, о которых ты говоришь, несколько раз добивались приёма у Царя Царей, подносили ему подарки и просили отпустить их в Кнаан. Но Царь Царей никому не разрешает вернуться.

Почти год заняли у Менаше попытки попасть на приём к Шумашшумукину. Дворцовые люди, приближенные к наместнику, брали подношения, обещали устроить встречу, но проходил месяц за месяцем, а никто не приглашал иудея во дворец.

Менаше не мог знать о доносе, полученном Шумашшумукином из Египта: кто-то из вавилонян попался при вывозе золотой посуды из Луксорского храма и под пыткой рассказал о заговоре, который готовит наместник. Как только Ашурбанапал услышал о мятежных планах брата, он тотчас в них поверил, велел остановить дальнейшие завоевания в Африке и готовиться к возвращению в Двуречье. Изрядно вымотавшееся войско радостно грузило на повозки добытую в походе добычу, ещё не ведая, каким будет возвращение домой. А Царь Царей уже пообещал командирам, что первым делом они раз навсегда раздавят "это осиное гнездо" – Вавилон.

Шамашшумукин тоже хорошо изучил характер младшего брата и не рассчитывал на милосердие. Он велел готовить город к обороне. Правителю Вавилона было совсем не до бесед с королём какого-то далёкого государства.

Ничего не ведавший Менаше, посещая дворец, приобщился к политике. Ему открылась другая жизнь – та, что происходила вокруг царей Двуречья, мир интриг, зависти и доносов, он получил уроки управления, весьма пригодившиеся ему после возвращения в Иерусалим.

Менаше, которому перевалило за сорок, очень изменился, особенно за этот последний год. Иудейский король больше не напоминал Пиноккио. Теперь это был серьёзный человек, научившийся заводить полезные знакомства, подкупать, очаровывать, устанавливать связи. Знание обстановки в империи только усилило его желание оставить Вавилон, прежде чем братья-цари встретятся. Он понял, что и сам, и всё его иерусалимское окружение заблуждались, считая Вавилон и Ниневию самыми безопасными местами в эти ненадёжные годы. Пленный иудейский король узнал, что страшный Санхерив, от чьих армий чудом спасся Иерусалим,– был зарезан собственными сыновьями, да не где-нибудь, а перед алтарём своего бога-покровителя. И вид мечущегося Шумашшумукина подтверждал: и в Вавилоне нету безопасности!

Зато – вспоминал теперь Менаше – отец его, Хизкияу, был похоронен с почестями, потому что хранил веру отцов, веру Авраама и Моше.

И в беде своей он стал умолять Господа, Бога своего, и глубоко покорился Богу отцов своих. И молился Ему, и Бог внял ему, и услышал моление его, и возвратил его в Иерусалим на королевство его.

Наконец Менаше сообщили, что Шамашшумукин согласен его принять, только просьбу следует изложить за самое короткое время.

Гость едва узнал наместника – так изменили этого человека заботы о защите города. Менаше, волнуясь, стал обещать, что Иерусалим останется верным союзником Царя Царей, и что дань будет поступать исправно.

Внезапно он заметил неприятную гримасу на лице правителя, но тут же Бог подсказал ему верный настрой этого последнего разговора.

– Ты был очень добр ко мне, – сказал Шамашшумукину пленник.– Но за эти годы умерла в Иерусалиме моя мать. Позволь побывать на её могиле, а кроме того, посмотреть, как управляет Иудеей мой малый сын?

– Хорошо,– согласился правитель Вавилона.– Я велю помочь тебе собрать караван и дам охрану от разбойников на пути до твоего Иерусалима.

Перед отъездом Менаше ещё раз побывал в доме у Хаггая и участвовал там в семейном жертвоприношении.

От последних дней у него осталась в памяти только переправа через каналы в Вавилоне.

Разгрузили ослов и мулов, и те перебирались вплавь. Мешки с поклажей погрузили на плотики – доски, положенные поверх кожаных мешков с воздухом – и оттолкнули от берега. Сам Менаше и его свита во время переправы держались за такие же мешки. Проводник-вавилонянин плыл рядом и подталкивал Менаше к берегу, чтобы того не снесло течением.

По Эрец Исраэль они передвигались тем же путём, каким шёл по ней Авраам – подальше от населенных пунктов, держась восточного берега Иордана. И так же медленно, как праотец. Менаше обменял все остатки драгоценностей и золота на стада скота для своего разорённого королевства, в пути рождались ягнята и телята, и нежные эти существа не позволяли каравану двигаться в полуденный зной или на рассвете.

Вечером, собрав в загоны коров и пересчитав овец, пастухи готовили на костре ужин. Менаше вместе со всеми ел сыр, запивая его козьим молоком, и слушал рассказы одноглазого Моше – главного королевского пастуха – о том, какие замечательные козы у них в Иудее. Моше уверял, что эти животные выживают сами и спасут своих хозяев в любую засуху, потому что могут карабкаться по горам и разгребать крепкими копытцами почву на дне вади, находя влажные корешки хоть каких-нибудь колючек. Этот иудей был недоволен слишком изнеженными овцами, приобретёнными в Вавилоне: почему хозяин стада не научил их в случае зноя прятать головы под брюхом друг у друга. Зато Моше очень хвалил жилистых ослов арамейской породы, которых выбрал сам на вавилонском базаре.

Заслушавшись пастухов, король иногда так и засыпал, сидя на камне у костра.

Родные, придворные, старые слуги, предупреждённые о его возвращении, встретили своего короля у Восточной дороги, ведущей от Иордана к Иерусалиму. Домой он вернулся уже в сопровождении толпы присоединившегося по пути простого люда. Народ, громко распевая, приветствовал возвращение короля и ждал от него веселья, как в прежние годы. Бывалые люди в толпе, давясь от хохота, вспоминали проделки Менаше, карнавалы в честь небесных светил, которые он придумывал, многие его грехи с язычницами и удивлялись, как это он до сих пор жив после своих споров с Господом?

Перед тем, как удалиться к себе во дворец, Менаше обратился к народу. Он рассказал, что на пути через Израиль видел опустившийся, одичавший "ам-ха арец", и теперь его особенно радует чистый и нарядный Иерусалим. Но, продолжал он, если иудеи приготовились к празднику, то он должен предупредить свой "ам-ха арец": веселья больше не будет! И закончил совсем загадочно: "Если мы хотим выжить – нужно укреплять город".

 Едва передохнув с дороги, Менаше уже диктовал придворному писцу Хозаяу приказы армии и всем своим подданным-иудеям: сжечь языческие храмы, капища, алтари и "жертвенники на высотах", перебить идолов и астарт, прогнать из города жрецов этих храмов, а также гадателей, ворожей, колдунов, чревовещателей, вызывателей мёртвых. И немедленно очистить Храм Шломо от идолов, которых внесли туда по опрометчивому приказу самого же Менаше.

Ошеломлённый народ, "ам-ха арец", быстро пришёл в себя и стал со рвением исполнять королевский приказ. В столице и её окрестностях задымились языческие храмы, разрушенные и подожжённые толпами иудеев с одобрения иерусалимских жрецов. И опять каждый день рождалось множество слухов. Рассказывали, будто по возвращении из Вавилона Менаше отправился на могилу Иошияу (старый пророк умер годом раньше), и в раскаянье своём молился так горячо, что ему явился дух Иошияу, как королю Шаулу – дух пророка Шмуэля. Иошияу не упрекал грешного короля Менаше, а напротив, утешал, говорил, что его раскаянье будет услышано Богом.

И действительно, все следующие годы правления прошли довольно спокойно. Враги не тревожили границы совсем уже маленькой Иудеи, народ послушался призыва короля вернуться к Единому Богу, да и семейная жизнь Менаше складывалась весьма для него благоприятно: в сорок пять лет он взял себе ещё одну жену, красавицу Мешулемет – дочь Харуца из селения Ётва, и она родила ему сына, Амона.

Вскоре Менаше объявил перед всем народом, что именно Амон, рождённый, когда отец его вернулся к праведному образу жизни, наследует трон Иудеи. Простонародье, обожавшее своего короля и прощавшее ему безалаберность управления страной, поклялось в верности принцу Амону. Зато аристократы из племени Иуды, чьи планы были связаны со старшими принцами, озлились и подняли мятеж. Менаше жестоко расправился с аристократией. Он дал волю толпе в старой столице племени, Хевроне, и там устроили избиение иудейских старейшин и жрецов. После этого народ ворвался в Иерусалим.

"Пролил Менаше очень много невинной крови, и наполнился ею Ерусалим".

Затем в королевстве наступил покой, а Менаше продолжал богоугодные труды.

И узнал Менаше, что Господь есть Бог, и построил стену внешнюю Города Давида западнее Гихона, по ложбине и до входа в Рыбные ворота, и повернул её к Офелу, и высоко поднял её. И поставил военачальников по всем городам укреплённым в Иудее. И удалил богов чужеземных и идола из Дома Господня, и все жертвенники, которые он соорудил на дворе Дома Господня и в Иерусалиме выбросил наружу из города. И отстроил жертвенник Господень, и принёс на нём жертвы мирные и благодарственные, и велел иудеям, чтобы служили Господу, Богу Исраилеву.

Однако, народ всё ещё приносил жертвы на холмах – хотя теперь уже своему Богу.

Прочие же дела Менаше и молитва его Богу своему, и слова прозорливцев, говоривших с ним от имени Господа, Бога Исраилева, – они есть в записях королей Иудеи. И молитва его, и то, что Бог внял ему, и все грехи его, и измены его, и места, на которых он построил высоты и поставил Ашеры и истуканы до того, как покорился, описаны в записях Хозаяу.

И почил Менаше с отцами своими, и похоронили его в саду при доме его, в саду Узы.

*