Глава 21

КРАХ ГРИГОРЬЕВА

Солидный черный лимузин Григорьева, миновав посты охраны, въехал во внутренний двор комплекса зданий ЦК партии на Старой площади. Эти длинные машины с пуленепробиваемыми стеклами в народе насмешливо прозвали «членовозами».

Водитель выскочил первым, открыл дверцу, и Иван Кузьмич с величественным видом проследовал к себе, почтительно приветствуемый встречными сотрудниками аппарата и посетителями.

Минувшие годы наложили, конечно, отпечаток на его внешность: он пополнел, обрюзг. Но на здоровье, в отличие от большинства высших партийных руководителей, пока не жаловался. Достиг, ему казалось, вершины влияния и могущества. В его руках – все нити управления финансами партии, через него осуществляются тайные валютные операции. Меняются первые лица государства, но он незыблем, как гранитный утес.

Всего два года назад с большой помпой отмечено его пятидесятилетие. К многочисленным орденам и медалям прибавилось звание Героя Социалистического Труда. Славословия лились рекой, поздравления пришли со всех концов страны и из-за рубежа. Банкеты и праздничные встречи длились целую неделю.

Однако Григорьев не ощущал себя счастливым, – какое-то шестое чувство подсказывало: приближается конец его благополучия. В последнее время почва явно стала уходить из-под ног.

– Ни с кем меня не соединять! – на ходу бросил он секретарю, вставшему при его появлении, и прошел в кабинет.

Сел в широкое, мягкое кресло и, не разбирая бумаг, задумался. Его новые апартаменты еще больше, солиднее прежних; обстановка кабинета в основном такая же; традиционные портреты членов Политбюро на стенах, большой портрет Горбачева над рабочим столом. Но наряду с кабинетом в его распоряжении теперь уютная гостиная с баром и холодильником, личный санузел и комната отдыха. Там можно провести интимную беседу, принять душ или ванну, просто прилечь и отдохнуть от трудов,

И все же одолевала его одна и та же тревожная мысль «Похоже, они хотят сместить все прежнее руководство, и ко мне подбираются!»

Опасения Григорьева не были безосновательными: положению его впервые за долгие годы грозила реальная опасность. Новый, молодой и энергичный генсек повел решительную борьбу со «старой гвардией», заменяя ее в руководстве страной своими людьми.

Такое бывало при каждом новом генсеке, но раньше перемены не касались столпов идеологии и хозяйственно-финансового аппарата. Первые лица государства заботились главным образом о том, чтобы лично преданные им люди возглавляли силовые структуры – те, что гарантируют абсолютную власть.

Однако Горбачев, начав знаменитую перестройку, неизбежно столкнулся с ожесточенным сопротивлением партийных ортодоксов. Лицемерно поддерживая его на словах, на деле они всячески тормозили начатую им демократизацию страны и партии. Эта борьба не могла не коснуться и Григорьева. Связанный крепкими узами со старым руководством, он лишился доверия «архитекторов перестройки».

Ох, не вовремя отправился на тот свет Николай Егорович! Вот кто был мастер расхлебывать кашу. Уж он-то знал бы, что делать; посоветовал бы, как поступить!

Только сейчас почувствовал Григорьев, как недостает ему бывшего шефа и покровителя. Когда Николай Егорович почил в бозе и его с надлежащими почестями похоронили, Григорьев слишком не переживал. Конечно, жаль терять влиятельного друга, но они уже играли на равных, и опека ему больше не требуется. Иван Кузьмич считал, что и сам не промах: не глуп, осторожен, умеет лавировать. Но вот шахматными способностями покойного он не обладает. Тот умел все рассчитать на много ходов вперед, а ему это не дано.

Надо что-то предпринять, чтобы доказать свою преданность новому руководству. Показать, что ему можно доверять, что он с ними, а не с этими старыми мухоморами, – так думал он, думал лихорадочно, не в силах ничего изобрести и испытывая одновременно страх перед грядущей опасностью и стыд от сознания своей готовности к предательству.

Нет, не в состоянии он сегодня работать – весь какой-то разбитый.

– Поеду-ка лучше домой! Повожусь с Петенькой, поделюсь с Верой. Может, на душе полегче станет…

Когда раздался настойчивый звонок, Вера Петровна неохотно потянулась к трубке радиотелефона. Она с увлечением читала внуку сказки Пушкина; он слушал ее с удовольствием, то и дело прерывая самыми разными вопросами. Петенька подхватил в детском саду ветрянку и лежал теперь дома, – Вера Петровна отказалась отправлять, его в больницу.

– Не настаивай! – сердито сказала она Светлане, которой казалось, что в больнице сын скорее поправится. – Хочешь, чтоб с оспинами на всю жизнь остался? Да не уследят они там за ним! Начнет чесаться, сдерет повязку – и все! – объяснила уже спокойно. – Знаю, как. это бывает. Сама переболела и в больнице насмотрелась. Не станут его все время за руки держать! А я от него не отойду ни на минуту!

Как ни странно, перенесенные за прошедшие годы волнения и заботы почти не отразились на внешнем облике Веры Петровны, – она осталась привлекательной женщиной. А что крутилась целые дни как белка в колесе, много двигалась – так это даже к лучшему. Многие ее приятельницы безуспешно «худели», а она, ничуть о том не заботясь, поневоле сбросила лишний вес, фигура ее стала более гибкой и подтянутой. В гладко зачесанных волосах появились серебристые пряди, но кожа на лице по-молодому гладкая, ясный, чистый взгляд серых глаз прежний. Только ранняя седина да едва заметные мелкие морщинки у глаз и в углах губ выдавали, когда приглядишься, а так на вид не более сорока. («Тридцати», говорила дочь, желая сделать ей приятное.)

– Мамуля, что ты не подкрасишься? – часто приставала к ней Света. – Зачем тебе эта седина?

– А для кого мне стараться? – неизменно отвечала Вера Петровна. – Петеньке я и так нравлюсь.

Все заботы свои и помыслы она отдавала воспитанию внука. Неизбежные детские болезни, проблемы физического и умственного развития мальчика занимали ее время без остатка.

Потому и Светлана, как только Петенька вышел из грудного возраста, могла начать работу и почти весь день была занята в театре.

С мужем у Веры Петровны отношения так и не наладились. Оба соблюдали внешние приличия и видимость нормальной семейной жизни. Иван Кузьмич раза два в неделю появлялся в городской квартире, играл с внуком, обедал, иногда ночевал. Делился с женой служебными новостями, давал средства на жизнь, проверял, все ли необходимое у них есть. Иногда предпринимал попытки к сближению – безрезультатно.

Вера Петровна была не из тех, кто наступает на горло собственной песне, – физически не способна кривить душой. Чувство ее к нему умерло, и ничего с этим не поделаешь. Упрекать себя за невыполнение супружеского долга ей не приходилось: знала, что Григорьев женской лаской не обделен – получает, когда вздумается. Стало ей известно, что на даче, где живет постоянно, завел он наложницу из персонала; собиралась положить этому конец, лишь когда придет время везти туда Петеньку. «Пусть себе устраивается пока на стороне, ему несложно, – решила она. – А без дачи летом мы обойтись не можем».

Вот почему удивилась немного, услышав голос Ивана Кузьмича.

– Не ожидала такого раннего звонка, – не скрыла она недовольства. – Приезжай, конечно, если хочешь. А что, неприятности у тебя на работе? – Уловила-таки расстроенные нотки в его голосе. – Ладно, за обедом разберемся. Я сейчас с Петенькой занимаюсь.

Григорьев застал жену на кухне – обед готовит.

– Проходи, Ваня, садись, отдыхай. – Вера Петровна сразу заметила его непривычно озабоченный, сумрачный вид. – Поскучай тут со мной, пока у плиты вожусь. Петенька только уснул – спешу пока все приготовить. Сейчас за ним глаз да глаз нужен. – Взгляд ее не отрывался от плиты. – Не углядишь – и внук у нас рябой станет.

Чувствуя, что Иван Кузьмич сидит сам не свой и тупо глядит в одну точку, словно не слыша, о чем идет речь, она повернулась к нему.

– Ну вот что. Выкладывай все свои неприятности, пока Света не прибежала. Тогда уж некогда будет поговорить.

Григорьев тряхнул головой, будто отгоняя навязчивые тяжелые мысли, и заговорил каким-то чужим, надтреснутым голосом:

– Плохи мои дела, Вера. Не представляешь даже, как мне худо! – И умолк: как ей объяснить?

– Да ты что? Не заболел ли? – испугалась она, недоверчиво глядя на него: невероятно – Иван Кузьмич всегда отличался железным здоровьем.

– Думаешь, меня рак или инфаркт прихватил? – криво усмехнулся Григорьев. – Ошибаешься! С болезнями иногда можно справиться, хоть несколько лет пожить. А тут… близкий конец просматривается.

Вера Петровна поняла наконец, что дело нешуточное. Уменьшила огонь на плите, сняла фартук и уселась за стол напротив мужа.

– Хватит говорить загадками! Объясни, что произошло! Сняли? Понизили? В этом, что ли, трагедия?

Иван Кузьмич посмотрел на нее как-то неузнаваемо – растерянно и жалко. Он потерял вдруг всю свою самоуверенность; сказал просто:

– Меня, наверно, убьют, Вера. И очень скоро.

Это прозвучало так дико, что она усомнилась, в своем ли он уме, но вопрос застрял у нее в горле. Григорьев вдруг вытаращил глаза и, задыхаясь, схватился за грудь.

– Скорее… дай мне что-нибудь!.. Сердце… Валидол, что ли… – прохрипел он, сползая на пол.

Впервые у Ивана Кузьмича произошел сердечный приступ. В тот раз она так и не узнала, о чем он собирался рассказать.

В клинической больнице Григорьев пробыл больше месяца. Обнаружили у него микроинфаркт, самочувствие быстро пришло в норму, но ему предписали лечение в стационаре.

Все это время Вера Петровна и Светлана по очереди регулярно его навещали. Условия в Кремлевке идеальные, но, невзирая на это, они всегда что-нибудь ему приносили – фрукты, напитки, коробку конфет.

Здоровье его улучшалось, но не настроение. Занимаясь делами, можно еще отвлечься от мрачных мыслей, но здесь, в больнице, когда целыми днями предоставлен самому себе, они просто одолевают. Предчувствуя приближение беды, Иван Кузьмич сделался нервным, капризным и раздражительным.

В этих условиях он не возобновлял прерванного разговора с женой – не время здесь и не место. Лишь когда врачи разрешили ему подолгу гулять по территории, открыл он ей свою тайну. В тот день они сидели на лавочке в укромном уголке парка, тепло укутавшись, – погода стояла прохладная, был конец мая. Первой заговорила Вера Петровна:

– Очень ты нервным стал, Ваня. Врачи говорят – здоровье твое в норме, но я этого не чувствую. Что же с тобой все-таки происходит? Неужели есть доля правды в том, что ты мне тогда сказал? – Она строго глядела ему прямо в глаза, словно требуя прямого, честного ответа.

Иван Кузьмич помялся – никак не мог решиться, – не потом, посмотрев на жену теплым, как когда-то, взглядом, молвил тихо:

– Тебе наши дела трудно понять, да и незачем знать все детали. Попробую донести главное. – Поглубже вздохнул и начал монотонно объяснять:

– В моих руках – финансы партии, в том числе секретные вклады в зарубежных банках. Огромные суммы в валюте. Номера счетов, по которым можно получить к ним доступ, известны очень узкому кругу лиц, в том числе, конечно, мне.

Увидев по побледневшему лицу жены, что до нее доходит смысл его слов, печально подтвердил:

– Вот-вот. Сообразила? Отсюда и грозит мне беда. Слишком много знаю! Пока нужен – цел. А снимут – постараются ликвидировать. Не поверят, что безвреден. Не станут рисковать.

Пораженная этими простыми и страшными словами, этим жутким открытием, Вера Петровна не знала, что подумать, что сказать. Наконец выдавила из себя:

– Неужели, Ваня, у вас там есть… такие люди? Способные убить своего товарища, заслуженного человека, Героя Труда?

Григорьев только взглянул на нее, как взрослый на ребенка, и нервно рассмеялся.

– До чего же ты наивна, Вера! Раньше ты меня этим злила, а теперь мне просто жаль, что до сих пор ничего ты не поняла в нашей сложной, жестокой жизни. – Перестал смеяться и с откровенной ненавистью изрек: – А это и не люди, а серые волки в человечьей шкуре, оборотни! Не зря говорят в народе: нет хуже тех, кто из грязи да в князи. Стелют мягко, делают вид, что скромные, служат народу, а ради денег и власти не пожалеют ничего и никого.

Искренне негодуя, Иван Кузьмич начисто забыл, что история собственной его жизни очень схожа с биографиями тех, кого так страстно обличает. Умолк на минуту, мрачно размышляя, и заключил, будто говоря об обыденном, простом деле.

– Убивать сами, конечно, не будут, белых ручек не замарают. У них в распоряжении спецслужбы, располагающие профессиональными убийцами: те умеют ликвидировать людей без шума, без скандала. Так что можно заказывать гроб и белые тапочки, – невесело пошутил он, чтобы хоть как-то разрядить напряжение.

Вера Петровна подавленно молчала. В голове у нее не укладывалось, как такое возможно… А где же закон? Неужели для них он не писан и никто не может их остановить?..

Все эти вопросы ей хотелось задать мужу, но, видя его состояние и понимая их бесполезность, она не произнесла больше ни слова. Григорьев тоже угрюмо молчал, только прощаясь у ворот, пообещал, чтобы немного приободрить и себя и ее:

– Но ты не думай, я не сдамся. Буду бороться как могу. Считал только нужным тебя предупредить, потому что это очень серьезно.

Вполне резонно готовясь к самому худшему, считая такой исход не только реальным, но и близким, Григорьев не мог не думать о дочери. Не родной он ей отец, но он ее вырастил и по-своему любил. Ему ли не знать все стороны советской действительности – не только лицевую, но и изнанку. Предупредить придется дочь о подводных камнях, что ее подстерегают, когда отца не будет рядом. С болью в душе сознавал он, что жизнь может с ней обойтись особенно круто, – ведь жила и росла она в тепличных условиях и практически не знала забот.

Сегодня, в этот солнечный, теплый день, Светлана обещала его навестить; прогуливаясь по парку, он пошел ей навстречу, на ходу обдумывая, о чем и как с ней говорить. Еще издали он увидел ее стройную фигуру: идет своей красивой, плавной походкой, гордо неся златокудрую головку. На ней длинное джинсовое платье, в руках пакет. Красива, эффектна, что и говорить… Он даже остановился, любуясь дочерью, и издали помахал ей рукой, самодовольно оглядываясь по сторонам: пусть все видят, какая у него дочь!

Когда она подошла и поцеловала его, Григорьев предложил:

– Давай посидим где-нибудь в укромном местечке, потолкуем за жизнь, а? Нехочется идти в душное помещение. А фрукты я потом заберу с собой.

В его любимом уголке парка они уселись рядом на белую скамью.

– А теперь расскажи: как идут твои дела в театре, какие успехи? – Он взял ее руки в свои, любуясь ее свежим цветом лица и синими, как небо, глазами.

«Все-таки здорово похожа на чертова профессора! – беззлобно подумал Иван Кузьмич. – А этот дурень даже не подозревает… Вот ведь что жизнь с нами делает».

– Давай выкладывай отцу все досконально. Я ведь знаю эти театральные интриги, – добавил он требовательно и ворчливо, но глаза его смеялись.

Светлану обрадовало его хорошее настроение – привыкла уже, что отец всегда хмурый и озабоченный. Ответив ему улыбкой, она охотно стала посвящать его в закулисные тайны:

– Сначала, пап, меня зачислили в хор, сольных номеров совсем не давали. И так довольно долго: в театре хороших голосов много, пробиться в солисты, даже на третьи роли, очень трудно. – Оглянулась, не слышит ли кто, и понизила на всякий случай голос: – На первых ролях у нас только жены нашего руководства или любовницы членов правительства. Да тебе ведь это ведомо…

Григорьев промолчал, и она продолжала:

– Поскольку к их числу я не отношусь, пользоваться этим методом не намерена, то вроде проявить свои способности мне не светит. Тем более что не принимаю участия во всяких групповых склоках, что постоянно будоражат труппу.

– Интересно, какую же цель преследуют эти склоки? Ведь неспроста, говорят, они есть в каждом театре? – полюбопытствовал Иван Кузьмич.

– Артисты, папа, народ очень самолюбивый и тщеславный. Каждый считает себя гением, и это, на мой взгляд, нормально, – рассудительна и немного грустно пояснила Светлана. – Сам знаешь: плох тот солдат, что не мечтает стать генералом. Вот они и борются сообща против протеже начальства, – а те часто бывают вовсе бесталанны.

Но тут лицо у нее прояснилось, она весело взглянула на отца.

– Решила я уже, что из хора так и не вылезу, как вдруг вызывает меня главреж и говорит: «Светлана Ивановна, есть мнение – дать вам небольшой сольный номер. Мы должны выдвигать молодежь, а у вас хорошие внешние данные». Представляешь, папа, в чем секрет карьеры? Так и сказал: не голос, а «внешние данные»!

«Ну да! Помогли бы тебе внешние данные, если б не мой звонок Нехорошеву», – самодовольно подумал Григорьев.

– Рассказывай дальше, доченька. Все это очень мне интересно!

– А что – дальше? Правильно говорят – важен почин. Стали давать небольшие роли. Видно, голос у меня есть, да еще, как сказал режиссер, внешние данные. Сейчас занята почти во всех спектаклях. Но дальше хода не будет, знаю.

– Это почему же, коли тебя заметили? – не понял Иван Кузьмич.

– Да все потому же. Не продамся я карьеры ради. Хотя предложений много, просто отбоя нет, – призналась она немного смущённо и вместе с тем гордо.

– В общем, папа, замуж мне надо! – неожиданно заключила Светлана, смело глядя в глаза отцу. – : А то проходу не дадут, хоть из театра беги!

– А как же Миша? – осторожно задел он больную тему. – Ты же поклялась его всю жизнь ждать.

– Я бы и дальше ни на кого не смотрела, Хотя прошло больше пяти лет – и никакой надежды, – серьезно ответила Светлана: боль ее за эти годы, конечно, притупилась. – Дело в том, что мне нужна опора, статус замужней женщины, если хочу и дальше жить в мире искусства.

– Значит, так тому и быть! Одобряю, как говорят, целиком и полностью. Неужели не найдешь какого-никакого режиссера или директора театра? А может, министра? – рассмеялся Григорьев, стараясь обратить эту тревожную тему в шутку.

– К сожалению, тут со свободными вакансиями туго – эти деятели нарасхват. Или женаты, или отъявленные донжуаны! – охотно подхватила Светлана шутливый тон отца. – Но будем стараться!

– Вот что я давно хочу сказать тебе, дочка, – нарочито беззаботным тоном, как бы между прочим, перешел он к главной для него теме разговора. – У тебя есть все, что нужно молодой певице для успеха, ты и сама это знаешь. Поэтому жаль, если тебя затрут, не дадут проявить свой талант во всем блеске. А это вполне может произойти.

Он остановил свою речь и взглянул на Светлану с характерным для него видом собственного превосходства.

– Думаешь, почему к тебе, как говоришь, пристают, но довольно умеренно, интеллигентно? – спросил он и сам же ответил: – А потому, что не забывают, кто твой отец. Почему тебя из хора выдернул любитель «внешних данных»? Ему директор приказал, получив распоряжение из Министерства культуры!

Видя, что дочь изумлена, готова протестовать, остановил ее жестом руки.

– Погоди, Света, не кипятись! Сама только что говорила, что одним талантом жив не будешь. Тем более что все это скоро кончится и отец тебе помочь ничем не сможет. Так что прости за вмешательство. Ведь я люблю тебя, вот и хочу позаботиться… пока в моих силах.

Светлана замерла, уловив со свойственной ей чуткостью мрачный смысл его слов, и обеспокоенно подняла на него глаза.

– У тебя какие-то осложнения со здоровьем, папа?

– Не совсем. Мама в курсе, она тебе объяснит. Важно не это. – Иван Кузьмич обнял ее за плечи и по-отцовски требовательным тоном произнес:

– Доверься мне без возражений и критики! Я знаю, что делаю. Есть у меня хороший друг, он мне многим обязан. Будет твоим ангелом-хранителем.

– А кто этот твой друг? – не сдержала любопытства Светлана.

– Да всего лишь заместитель министра культуры, так сказать, рабочая лошадка. Министры приходят и уходят, а он там работает давно и всех, кого нужно, знает. – Иван Кузьмич выпрямился и с сожалением посмотрел на часы.

– Хотелось еще о многом с тобой поговорить, но скоро обход, мне надо в палату. Значит, договоримся так, – добавил он, принимая от нее пакет с фруктами. – Как только выйду на работу – приглашаю Нехорошева и вас знакомлю. Поверь, никакого вреда тебе это не принесет.

Приступив после болезни к работе, Григорьев по поведению окружающих и по ряду других признаков пришел к выводу, что никаких изменений пока не предвидится. Это возродило у него надежду, хотя и не успокоило окончательно. «Может, еще обойдется, отделаюсь легким испугом, – размышлял он. – Ведь умный начальник не заменит хорошего бухгалтера, а генсек умен, в этом ему не откажешь».

Воодушевленный появившейся надеждой, Иван Кузьмич работал с утроенной энергией, безоговорочно поддерживая все решения нового руководства и выполняя самые сложные поручения. Однако пережитый стресс не прошел для него даром. Хваленая выдержка его оставила: он стал резко реагировать на ошибки сотрудников, распекать их, чего раньше за ним не водилось.

С домашними у него за время болезни отношения потеплели, но, как оказалось, ненадолго. Скандал разгорелся, когда Григорьев заехал повидаться с внуком – незадолго до переезда на дачу.

В квартире он застал беспорядок: Светлана и Вера Петровна собирали и укладывали вещи, стараясь предусмотреть каждую мелочь. Света отправлялась с театром на гастроли, а бабушке предстояло просидеть на даче вдвоем с Петенькой безвыездно; потому и собирались более тщательно, чем обычно.

– Ну что, ты вроде живой и здоровый, – не слишком приветливо встретила мужа Вера Петровна. – По твоему внешнему виду понятно, что все обошлось. Только напугал нас до полусмерти.

– Станешь вдовой – убедишься, пугал я тебя или нет. – Григорьев помрачнел: ему теперь несложно испортить настроение. – На который час завтра заказывать для вас машину?

– Думаю, к двенадцати будем готовы, – немного поразмыслив, ответила Вера Петровна; потом поморщилась, будто проглотила что-то горькое, прекратила сборы и решительно заявила: – Но есть одна… просьба. Давно хотела сказать, но болел ты, а потом… неприятности эти у тебя на работе. – Она сделала паузу, подбирая слова, чтобы высказать все в возможно мягкой форме. – Так вот. В наше отсутствие ты завел на даче собственный медпункт. Прошу я тебя: до нашего приезда – ликвидировать.

Видя, что Григорьев побагровел и умоляюще взглянул на нее, указывая глазами на дочь, бросила еще жестче:

– Не нужно на меня так смотреть! Света – взрослый человек и все знает. Потребуется тебе медицинская помощь – вызову. А если еще какая нужна – поищи на стороне. Мы об этом давно уже договорились. А у нас ребенок там будет жить!

«Надо же! Все знает… И Света тоже… Совсем не любит меня больше Вера, раз терпела это столько времени», – уныло думал Григорьев. Ничего не ответил, опустился в кресло. Как выполнить ее требование? Не так-то это просто…

Медпункт на территории государственной дачи он приказал создать специально для своей любезной Алены. Считал, что убил сразу двух зайцев: во-первых, решил проблему – кем заменить в постели болезненную жену. Случайных связей он боялся, был однолюбом, не стремился к переменам и разнообразию, а тут – подходящая женщина.

Во-вторых, обеспечил, как ему казалось, соблюдение внешних приличий. Елена Александровна – замужем, у нее трое детей; с мужем живет дружно. На даче он с ней никогда не проводил ночь вместе, общались они только при закрытых дверях, во время процедур.

«Кто же мог натрепаться? – терялся в догадках Иван Кузьмич. На даче никому это точно неизвестно, да и кому понадобилось доносить жене?.. Наверно, все же этот паршивый сутенер, муж Алены, отомстил, – решил Григорьев. – Ну и сукин сын! Я им и квартиру, и прописку московскую сделал, на шикарную работу устроил, а он… Из-за детей, что ли? Но давно знал – и молчал! Вот и делай после этого добро людям!» – искренне возмущался он в душе. Однако что ответить жене?

– А если я не сделаю того, что ты просишь?

– Мы не переедем на дачу; правда, Светочка? Нам, как ни странно, хочется себя уважать. Или ты думаешь, что мы должны терпеть присутствие этой женщины и пересуды обслуги? По-моему, кто-то хотел соблюдать приличия! – язвительно и твердо заявила Вера Петровна.

– Ну и куда же вы денетесь с ребенком? – уцепился за последний аргумент Григорьев.

– Придется отправить Петеньку с детским садом, хоть мне это не по душе. Кроме болезней, он ничего хорошего оттуда не выносит. – Вера Петровна явно обдумала все заранее.

– Ну а сама ты… в городе все лето торчать собираешься или, может, к своему профессору побежишь? – не выдержал Григорьев – и тут же пожалел о сказанном.

Вера Петровна побледнела, выпрямилась, потом лицо ее запылало негодованием. Светлана, тоже бросив сборы, встала рядом с матерью.

– Ну вот что, Ваня, – тихо, печально произнесла Вера Петровна, чувствуя слабость от охватившего ее волнения, – прости, но ты сам напросился. – Собрала все свое мужество и заявила ему в глаза окрепшим голосом: – Все эти пять лет я не имела личной жизни, свято соблюдала правила, установленные тобой. Отреклась от себя. Спасибо, выручил внучок. Ему я отдавала всю неистраченную заботу и любовь. Соблюдала приличия. Но теперь – все!

Вера Петровна бесстрашно смотрела на притихшего Григорьева.

– Ты хочешь жить в свое удовольствие, не считаясь с нами? Пожалуйста! Но и мне дай свободу! Я ведь не старуха. Попрекаешь меня Розановым? Ну что ж, он одинок и, кажется, все еще ко мне неравнодушен. Да и, no-правде сказать, хоть и вечность пролетела, чужим мне не стал.

При этих словах Иван Кузьмич вскочил с места, будто подброшенный пружиной.

– Только посмей пойти к нему, только попробуй сказать о Свете! – заорал он во весь голос и осекся, увидев, как у дочери вытянулось лицо; но остановиться уже не мог. – Ну и пусть узнает! Все становится известным – рано или поздно. Кто ее вырастил, кто отец? Я, и только я! Он до сих пор ничего не знает! Тоже мне папаша. – Тут он ощутил боль в сердце и тяжело опустился на стул, схватившись за грудь и бормоча: – Ну вот… С вами снова инфаркт заработаю…

Боль отпустила неожиданно, как и возникла. Надо держать себя в руках, говорить спокойно.

– В общем, так. К вашему приезду на дачу медпункта там не будет. Очень жалею, что погорячился и сказал лишнее. Прошу прощения, – особенно у тебя, Светлана. К старости глупеть стал. Бывает. Но тебя, Вера, предупреждаю: если что до меня дойдет про вас с Розановым – я его уничтожу! Не физически, конечно, – морально и материально. Сделаю так, что его отовсюду выгонят. Козам на огороде будет лекции читать! Имею право: немало он мне крови попортил! – С этими словами, чувствуя себя опустошенным и больным, Григорьев, почему-то прихрамывая, вышел из дома и направился к ожидавшему его «членовозу».

После тяжелой сцены, устроенной Григорьевым, Вера Петровна и Светлана еще долго сидели в траурном молчании, переживая случившееся; они отчетливо сознавали окончательный крах семейных отношений.

«Ну зачем он это сделал? Взял и сам все порвал!» – горевала Вера Петровна, понимая, что возврата к нормальным отношениям с мужем уже никогда не будет.

«Вот все и выяснилось. Правду мне Надя сказала. Сам он признался, – с болью в сердце думала Светлана. – А кому это нужно? Жаль и его, и себя!»

– Послушай, мама, – нарушила она наконец тягостную тишину. – Мне трудно поверить, что за это время Степану Алексеевичу ничего не было известно. Неужели ему так никто и не сказал? Невероятно! – Помолчала, добавила: – Ведь с ним удар может случиться. Он производит впечатление очень порядочного человека.

– Не знаю, доченька. – Лицо у Веры Петровны затуманилось. – Наверно, так и есть, хоть и непонятно. Он дал бы мне знать при встрече. Да что говорить, – конечно же, захотел бы тебя видеть!

– Ты права, – согласилась Светлана. – Я бы тоже это заметила на свадьбе у Нади. Он смотрел на меня приветливо – ведь я твоя дочь. Но… не так! Я бы почувствовала!

И они снова замолчали, – каждая думала о своем. Вера Петровна печалилась, размышляя над своей неудавшейся личной жизнью. Со своей прямой натурой не сможет она теперь соблюдать и видимости семейных отношений. Как ей вести себя с Григорьевым?

Душа ее подсознательно искала выход, ощущая неистраченный запас любви и нежности. Постепенно ее помыслы обратились на Розанова: «Как ему живется? Думает ли еще обо мне иногда? – мелькнуло у нее в голове. – Как жестоко обошлась жизнь с таким чудесным человеком! Ведь с отъездом Нади он, наверно, совсем одинок…»

Светлана предавалась скорби об отце – об Иване Кузьмиче Григорьеве. Не ведая о его расчетливости и прагматизме, она исходила из того благородства, которое он проявил, приняв ее мать с чужим ребенком и всю жизнь окружая их любовью и заботой.

Она охотно прощала ему резкость, и сердце ее разрывалось от жалости к нему и от того, что, как ей казалось, жизнь к нему несправедлива.

– Ты знаешь, мама, – вновь нарушила она гробовое молчание, – я, наверно, никогда не смогу относиться к профессору Розанову как к отцу. Он хороший человек и ни в чем не виноват, но… для меня он все же… чужой, незнакомый… Хотя, не скрою, где-то здесь… – и прижала руку к сердцу, – что-то екнуло… И тянет узнать о нем побольше.

Но тут душу ее захлестнула волна любви, и нежности, и жалости к Ивану Кузьмичу и на глазах появились слезы.

– Степан Алексеевич никогда не сможет заменить мне папу! С рождения не было у меня другого отца – и не будет! Ты меня прости, мама, но, как бы ни сложились у вас дальше отношения, а я его не оставлю. Ему очень тяжело, и нужно ему мое внимание.

Мать молчит, и попытки не делает возражать.

– Вот видишь, я права, мама! Так велит мне сердце… А ты… ты вправе поступать по-своему. Я не скажу ни слова против. Мне понятно твое состояние, и ты должна быть счастлива.

Они еще некоторое время сидели молча, а потом не сговариваясь возобновили сборы на дачу.

Почти весь летний период прошел у Григорьева в напряженной работе. Такого количества сложных финансовых операций он не проворачивал за все время пребывания в аппарате ЦК. Он еще не стар, и здоровье восстановилось, но к концу дня так уставал, что буквально еле волочил ноги. Если и появлялся на даче, то обычно поздно вечером.

– Не остается сил даже поиграть с Петенькой, – жаловался он Вере Петровне, молча подававшей ужин, и сразу шел спать.

Григорьев добросовестно, в поте лица выполнял все поручения, хотя его не посвящали в их тайный смысл и он многого не понимал из того, что ему приходилось делать. Операции совершались секретно и сводились к размещению крупных сумм партийных денег в совместных с частными лицами предприятиях.

– Ну зачем переводят новые шикарные гостиницы в совместное владение, тем более с иностранцами? Ведь только что построили на партийные деньги, – недоумевал Иван Кузьмич. – С какой целью вкладываем партийную казну в коммерческие банки? Делать деньги? Но и так же все в своих руках!

Перестройка возродила частную собственность. Как грибы после дождя росли кооперативы, частные предприятия, коммерческие банки. Но для чего нужно было это делать на деньги партии? Только для того, чтобы ими завладела партийно-комсомольская элита? Для личной наживы?

Григорьев считал, что в таком крупном масштабе это маловероятно, и не ошибся. К концу лета, когда противостояние между центральной властью и президентом России достигло кульминации, ему стал наконец ясен дальний прицел партийного руководства.

– Просто не хочется верить, Владимир Николаевич, – неужели было необходимо создавать ГКЧП и отстранять Горбачева? – поделился Иван Кузьмич с Нехорошевым, приехавшим к нему на прием с очередной просьбой. – Зачем стягивать к Москве столько войск и бронетехнику? Зачем пугать людей?

Официальное объявление – солдаты посланы для уборки картофеля. Это же курам на смех! Не такой уж дурак наш народ. – Он озабоченно взглянул на Нехорошева и понизив голос добавил: – Неужели боятся, что Ельцин их скинет? У него же никого нет, кроме толпы крикунов из «Демократической России». Он – карлик против военно-партийного руководства! Зачем нужна армия, когда достаточно спецназа? Одной «Альфе» под силу всех скрутить и доставить в Лефортово.

Они дружески беседовали за рюмкой коньяка, удобно расположившись в мягких креслах в комнате отдыха. В последние месяцы ради Светланы он сблизился с Владимиром Николаевичем, который не преминул этим воспользоваться.

– Колосс, мне сдается, на глиняных ногах, – не скрывая сарказма, высказал свое мнение Нехорошев. – Боятся они Ельцина, потому что за ним народ. Вот и войска нагнали, чтобы люди испугались и сидели дома, пока его будут брать.

«Ну и дела! Неужели пойдут на кровопролитие? – мысленно ужаснулся Григорьев. – Можно ли было еще год назад представить, что такое возможно?» Вслух же мрачно предположил:

– Если у Ельцина есть шансы победить, так для партии это катастрофа! Он не простит гонений, которым подвергался, запретит КПСС – это точно!

Теперь он уже четко представлял себе смысл тайных операций: прятали партийную казну на случай поражения! Это означало, что победа Ельцина считается реальной и приняты крайние меры.

– Вот вы сказали, Иван Кузьмич, что «гекачеписты» отстранили Горбачева. А так ли это на самом деле? – осторожно, как бы боясь зайти за грань дозволенного, спросил Нехорошев. – Что он изолирован и не ведает, что творится?

– Говори яснее, – попросил Григорьев, хотя сразу отлично понял, что тот имел в виду, – и сам об этом догадывался.

– Сдается, что ГКЧП только ширма. За всем этим стоит сам генсек, которому Ельцин поперек горла.

– Но тогда зачем нужен этот фарс?

– Чтобы сохранить имидж поборника демократии. А Ельцина иначе как насильственным путем не убрать, – довольно логично изложил свое мнение Нехорошев. – Вот он и решил оказаться как бы в стороне. Как всегда! Вспомните Тбилиси, Баку, Вильнюс. Но простите, Иван Кузьмич, разве вам не лучше, чем мне, известно все это? – удивился он, проницательно глядя на Григорьева.

– Такие вопросы решаются у нас в узком кругу ближайших соратников. Я же – хозяйственник и не принадлежу к их числу, – объяснил Иван Кузьмич, хотя знал, что не посвящен потому, что не доверяют.

Резонные доводы Владимира Николаевича заставили Григорьева всерьез задуматься. До этого ему казалась абсурдной возможность поражения такой могучей силы, как КПСС. С присущим ему прагматизмом он стал анализировать свои перспективы на случай победы демократов. Поразмыслив, пришел к выводу, что некоторая надежда у него все-таки есть.

– Куда они денутся? Придут ко мне на поклон, – без особой уверенности предположил он, стараясь себя успокоить. – Поинтересуются, куда подевались партийные миллионы.

Вместе с тем его не оставляла мысль о грозящей ему опасности. Все это возможно, если только его не прихлопнут. Одна надежда – потеряют власть над спецслужбами.

Немного успокоившись, Григорьев стал ждать дальнейшего развития событий, отчетливо сознавая, что наступил самый опасный и решающий поворот в его судьбе.

Решив для себя, что катастрофа КПСС вполне вероятна, Иван Кузьмич задумал обеспечить себе «запасной аэродром», предоставив в случае прихода новой власти ценнейшую информацию, которой располагал. Отобрав самые важные документы, он уложил их в большой пакет, опечатал его и положил в кейс.

Эти документы он решил хранить в домашнем сейфе – пусть будут в нужный момент под рукой, если придется дать им ход. Следует спешить, обстановка в столице накаляется, и можно ожидать всего. Его радовало, что нет свидетелей, – жена с внуком еще на даче.

Однако, придя домой, он был неприятно удивлен – квартира полна народу: за обеденным столом Вера Петровна с тетей и супруги Никитины с детьми. Оказывается, они сговорились совместно посетить зоопарк и теперь заехали домой отдохнуть и пообедать. Иван Кузьмич заглянул в столовую, поздоровался, а потом пошел к себе в кабинет, спрятал пакет в сейф и примкнул к шумному обществу.

– Как хорошо, что ты пришел, Ваня! – взволнованно обратилась к нему Варвара. – Ну убеди моего ненормального мужа! Нечего ему, отцу двоих детей, делать у Белого дома! Там же война может начаться!

– А чего тебе там понадобилось, Вячеслав? – поинтересовался Григорьев, мрачно взглянув на мужа Вари. – Считаешь, без тебя там не обойдутся?

– Вот на это и рассчитывают негодяи, – убежденно ответил Никитин, – на извечное обывательское «моя хата с краю»! На испуг берут. Но я не поддамся!

– Но что тебя все-таки заставляет? Почему так рвешься? У тебя же дети! – наступал на него Иван Кузьмич: ему интересно знать: что движет такими людьми, как известный хирург Никитин, чем вызвана их готовность к самопожертвованию. – Ты что же, риска не боишься?

– Боюсь, – честно признался Вячеслав Андреевич. – И детей жалко, и Варю, если что. Но иначе поступить не могу! – Глубоко вздохнул и с вызовом поглядел в глаза Григорьеву.

– Сейчас, возможно, решается судьба России – освободится или нет народ от жестокого, лицемерного гнета коммунистического режима. Как живут наши люди? Хуже всех в Европе! Что дала революция? Построили коммунизм? Вот видишь – тебе самому смешно. А тут не смеяться – плакать надо! – Осуждающе посмотрел на Григорьева. – Тебе бы покаяться, Иван Кузьмич! Столько лет дурили народ! Вот Ельцин обещает покончить с этим, возродить Россию – и я с ним. Ради будущего своих детей! Хочу помочь, защитить! Я врач – могу понадобиться.

Однако Григорьева его пламенная речь не смутила и ни в чем не убедила. Сытый голодного не понимает!

– Ну ты и карась-идеалист! Прости, это я по-свойски, без обиды. Значит, от коммунистов решил Россию освободить, Ельцину поверил? – И насмешливо покачал головой. – А кто такой Ельцин? Один из партийных воротил, только шкуру сменил. А кто вокруг него? Секретари и члены ЦК, партийно-комсомольский актив, профессора научного коммунизма. Все – перевертыши! В одночасье демократами стали! И ты, наивный, им веришь?! Просто к власти рвутся, к жирному куску! С ними может быть еще хуже. Бедная наша Россия!

– Пожалел волк кобылу! – решительно возразил Никитин. – Ну и что? В партии было много честных людей, поверивших в красивые слова. Хуже не станет! За время вашего правления народ богатейшей по ресурсам страны так и не вылез из нищеты, отстал от европейцев на сто лет! Наши люди не хуже других. Не умеете управлять – убирайтесь с дороги! – Он взглянул на часы и встал из-за стола. – Думаю, Иван Кузьмич, когда народ тебя одернет, ты многое поймешь, – миролюбиво заключил он. – А не поймешь – тем хуже для тебя, да и для всех нас. Пойдемте, Варенька, дети! Пора домой! – позвал он своих. – Спасибо, Веруся, за компанию и за вкусный обед. Извини, если что не так. Нам надо поторапливаться. Мне, наверно, сегодня спать не придется!

Как известно, «гекачеписты» не решились бросить армию на безоружный народ, тем более, что в войсках началось брожение и отдельные подразделения стали переходить на его сторону. «Путч трясущихся рук», как прозвали эту неудавшуюся попытку партийного руководства сохранить свой режим, с треском провалился. Участь его была предрешена. Отставка Горбачева и запрет КПСС стали вопросом времени.

К осени, когда вернулась с гастролей Светлана и переехали с дачи Вера Петровна с Петей, Григорьев уже перестал ездить на работу; кабинет его, как и все апартаменты ЦК на Старой площади, новые власти опечатали. Он замкнулся в четырех стенах городской квартиры и никуда не выходил. Целыми днями играл с Петенькой или перебирал бумаги, запершись в кабинете. Свой архив и наиболее важные документы хранил в маленьком стенном сейфе, спрятанном за копией картины Грекова «Тачанка», висевшей над письменным столом.

Всю заботу об отце охотно взяла на себя Светлана, – Вера Петровна, не в силах побороть возникшее отчуждение, почти не общалась с мужем, отделываясь короткими фразами. Дочь выполняла все поручения отца, заботилась о бытовой стороне его жизни.

Зарплаты Иван Кузьмич не получал, но в деньгах они не нуждались: у него оказались изрядные накопления.

– Мои «неприкосновенные запасы», – с усмешкой объяснил он дочери, доставая из сейфа толстую пачку сотенных в банковской упаковке, – я человек предусмотрительный. Это тебе на текущие расходы. – Подумал немного и достал из глубины сейфа толстое кожаное портмоне. – А вот это спрячь понадежнее. – Иван Кузьмич смотрел на дочь серьезно и многозначительно. – Здесь немалая сумма в валюте. Пригодится вам на черный день. Мало ли что со мной может случиться? Могут, например, арестовать.

– Неужели, папочка, дойдет до этого? За что же? Что ты такого натворил? – Светлана подняла на него испуганные глаза.

– Да ничего особенного. Не видишь разве, какие гонения идут на партийных лидеров? К ногтю берут, если ты не «перевертыш»!

– Но откуда у тебя столько валюты?

– А ты как думаешь? «Быть у воды и не напиться»? – пошутил Григорьев, но тут же пояснил спокойно: – Не бойся, все честно! Это у меня скопилось от многих командировок. Я же там ничего на жизнь не тратил, а мне много полагалось. Но ты это храни лучше в банковском сейфе или у надежных людей, иначе при обыске отберут.

– Брось ты, папуля, мрачные мысли! Был бы ты им нужен – давно бы посадили. Вон ведь скольких упекли в «Матросскую тишину», – постаралась успокоить его Светлана.

– Твоими бы устами да мед пить, доченька! Я и сам на это рассчитываю, – признался Григорьев, запирая сейф и ставя картину на место.

У него действительно с течением времени появилась надежда, что о нем забыли. Но он жестоко ошибался.

Однажды в дождливый день, когда Григорьев чем-то занимался у себя в кабинете, а Вера Петровна кормила малыша на кухне, раздался резкий звонок в дверь. Оставив внука за столом, она пошла открывать.

– Вы к кому? – оставив дверь на цепочке, спросила она у стоявших на площадке двух солидного вида мужчин.

– Товарища Григорьева нам, мы из Управления капитального строительства, пришли осмотреть состояние квартиры. – Один показал какое-то удостоверение. – А хозяин ваш дома?

– Он в кабинете, – вежливо ответила она посетителям. – Проходите, пожалуйста, только просьба получше вытереть ноги.

Вошедшие неторопливо выполнили ее просьбу.

– Мы сначала с хозяином поговорим, а потом с вами. Не возражаете? – осведомился тот, что, очевидно, был за старшего.

Они направились в кабинет, а Вера Петровна вернулась на кухню к внуку. Занимаясь с Петенькой, она уже позабыла о визите посторонних, как вдруг услышала за окнами дикий вопль, и ей почудилось, будто что-то тяжелое ударилось о землю… Оставив внука, перепуганная, она выскочила в холл, но тут из кабинета вышли посетители.

– Вы слышали – там кто-то кричал?! – задыхаясь от ужаса, проговорила Вера Петровна.

– Может, что и случилось, – равнодушно ответил старший, глядя на нее холодными, рыбьими глазами и настойчиво предложил: – Попрошу вас вернуться на кухню. Нам нужно сказать вам нечто важное.

Говорил он спокойно, ровным голосом, но Вера Петровна почувствовала озноб, таким холодом от него веяло – будто те человек, а робот… Понимая – пришла беда, сама не своя от страха, она прошла с ними на кухню, усадила за стол и присела рядом с Петенькой, обхватив его рукой и прижав к себе, будто боялась, что отнимут.

– Уважаемая Вера Петровна, – так же ровно и холодно, как автомат, произнес старший, – мы не ремонтники, а сотудники органов. – Сделал небольшую паузу и с угрожающими нотками в голосе продолжал: – С нами, как вы понижаете, шутки плохи. Что бы ни случилось, о чем бы вас ни спрашивали, нас здесь не было! Нас вы никогда не видели! – Снова сделал паузу и, отчеканивая каждое слово, жестко предупредил: – Если хоть слово вами будет сказано, неважно кому, даже дочери, своего внука вы больше не увидите никогда! – И выразительно указал глазами на притихшего, ничего не понимающего мальчика.

Не прощаясь оба встали и направились к выходу. Вера Петровна растерянно смотрела им вслед, обратив внимание: под мышкой старший несет большой пакет с какими-то бумагами, – когда вошли, она его у них не видела.

Не успела за ними закрыться входная дверь, как снова затрещал звонок – на лестничной клетке стоял перепуганный дежурный вахтер.

– Вера Петровна! – воскликнул он, возбужденно тараща глаза. – Там, на улице, – Иван Кузьмич… С балкона упал!.. Зашибся насмерть!.. – И тяжело побежал по лестнице вниз.

Не помня себя, оставив дверь нараспашку, как и он, позабыв о лифте, она бросилась вниз по лестнице… Увидев бездыханное тело мужа, окруженное гудящей толпой, Вера Петровна дико закричала и опустилась рядом с ним на мокрый асфальт…

Григорьев лежал раскинув руки, уткнувшись лицом в мутную жижу, образовавшуюся под ногами прохожих после прошедшего осеннего дождя. Так Иван Кузьмич завершил свои дни.

 

Глава 22

ПРЕДАТЕЛЬСТВО

После смерти отца у Светланы наступили нелегкие времена. Дела в театре шли ни шатко ни валко. Союзное министерство ликвидировали, и она лишилась покровителя в лице Нехорошева. Куда он исчез, ей было неизвестно.

– Покрутится теперь папина дочка! Не все коту масленица! – злорадствовали некоторые в труппе. – Останется без ролей.

И правда, другой пришлось бы круто, но честный и бесхитростный характер Светланы, ее доброжелательность и незлобивость помогли: постепенно ее оставили в покое. Правда, новых ролей тоже не давали, что сказалось на заработке.

Пока не кончились деньги, оставленные Иваном Кузьми-чом, жить еще было можно. Но потом наступила катастрофа – ни на что не хватало.

– Ну и цены! Просто астрономические! Ни к чему не подступишься, – жаловалась Вера Петровна дочери, возвращаясь из похода по магазинам.

– Зато полно всего – выбирай что хочешь! Магазины забиты товарами, – резонно заметила Светлана. – Хотя мы ведь привыкли, что у нас все задаром.

Все блага и льготы, которыми пользовались Григорьевы, закончились. Никакие заслуги Ивана Кузьмича в зачет не шли. Лишились Кремлевки, машины, спецобслуживания, продовольственных заказов. Дачу отобрали – теперь надо думать, куда везти Петеньку на лето. Даже накопления на сберкнижке пропали в результате реформ и инфляции.

– Пойти, что ли, работать? – предложила Вера Петровна дочери. – Я все-таки какой ни есть ветеринар: диплом имею, кое-что еще помню.

– А кто с ребенком останется? – отрезала Светлана. – Няньку наймешь? Нет уж, сиди дома! Я что-нибудь придумаю.

В спектаклях она занята мало, есть у нее возможность подработать на стороне, в каком-нибудь эстрадном ансамбле, благо их расплодилось в последнее время как грибов. И она начала поиски. Однако вскоре пришла в отчаяние. Возможностей устроиться оказалось немало, чему способствовали и ее красота, и хороший голос. Но так уж, видно, устроен мир искусства: путь к успеху для нее, как она убедилась, пролегает через постель продюсера или руководителя ансамбля.

– Что делать, мамулечка? – горестно делилась она с Верой Петровной. – Ведь надо работать и хочется, но разве я могу пойти на такое?! Себя не буду уважать! Неужели нет другого выхода?

Но безвыходных ситуаций не существует. Выручил, как всегда, Марк Авербах. Он позвонил сразу, как вернулся с гастролей.

– Привет, Светик! – услышала она в трубке его бодрый голос. – Как поживаешь? Как мама и Петенька? Прости, что долго пропадал: мы все Штаты объездили: сегодня здесь, завтра там. Позвонить – денег не было: гонорар выплатили перед самым отъездом.

– Ну и ладно! Живой-здоровый вернулся, и на том спасибо! – обрадовалась Светлана. – Нам нужно повидаться, Марик. Мне срочно требуется твоя помощь.

– А я для этого и звоню! Мне надо сувениры вам вручить, которые привез. Говори, когда приехать? Хотя лучше бы – в первой половине дня.

– Понятно. Творческие работники – пташки ночные! – рассмеялась Светлана. – Как насчет завтра, часика в три? Идет? Тогда ждем.

Повеселев, она стала готовиться к свиданию со старым другом. Ожидание предстоящей встречи приятно ее взволновало, и Светлана удивилась: что это с ней происходит?

– Наверно, просто соскучилась, – решила она недоумевая. – Ведь раньше была к Марку совершенно равнодушна.

Марк явился ровно в назначенное время, в великолепном виде: прибавил в весе, раздался в плечах и не казался теперь худым и длинным; темно-синий клубный пиджак и черные брюки сидят безукоризненно; весь по-иностранному выхоленный, в больших, красивых очках и с безупречным пробором.

– Ты, Марик, прямо как американец! – поразилась Вера Петровна, открыв ему дверь. – Тебя не узнать – до чего стал интересный!

Он поблагодарил за радушный прием, вручил букет роз, поцеловал руку, галантно польстил:

– Вы тоже отлично выглядите! Неприлично молодо для бабушки! Кстати, как чувствует себя внучок? Я по нему соскучился. А где Света?

– Петенька набегался, спит у себя в детской. А Светочка пошла в булочную за хлебом, сейчас будет. Проходи, не стесняйся! Поскучай пока в гостиной, посмотри телевизор. – И ушла на кухню заниматься обедом.

Удобно расположившись в широком, мягком кресле, Марк вытянул длинные ноги; «ящик» включать не стал, а предался мечтам о будущем, как всегда, связанном, разумеется, со Светланой. Все годы, прошедшие с момента своего неудачного сватовства, он не переставал думать о своей единственной любви и отнюдь не отказался от намерения добиться счастья.

Пока был жив Иван Кузьмич, он не решался снова проявить инициативу и лишь упорно надеялся на благоприятное изменение обстоятельств – верил в свою счастливую звезду.

– Все равно ее добьюсь! – постоянно твердил он, открывая душу своему другу Виктору Сальникову.

Оба «старые холостяки», они жили в одном дворе и тесно сошлись после исчезновения Михаила; им было что сказать друг другу. Сало сделал себе хороший протез, но инвалидность развила в нем комплекс неполноценности и он не женился, боясь, что брак будет ненадежен и принесет ему лишь разочарование. Афганистан опустошил его душу, он во многом разуверился. Там попробовал «наркоту» – и не смог уже избавиться от пагубной привычки. Зарабатывал он хорошо, торгуя в коммерческой палатке, но все дочиста проживал и постоянно нуждался в деньгах.

Марк, получив очередной «левый» гонорар, всегда заходил к нему – ссудить деньгами и поговорить за жизнь. Сидели допоздна, в меру выпивая, покуривая травку, – в общем, кейфуя.

– Ну что ты заклинился на Свете? За тобой же бабы бегают! Не то что за мной, безногим, – произнес с горечью Сало. – Она ведь, я думаю, никогда не забудет Мишку. Сильно его любила! Просто не верится, что есть еще на свете такие девчонки! Мне бы такую, да где она?

– Не могу ничего с собой поделать, Витек. Это как неизлечимая болезнь, – грустно признался Марк. – Как однажды поселилась она у меня в душе, так и не хочет оттуда уходить.

– Вот я два года встречаюсь с одной… Вдова известного режиссера-киношника, – откровенно поделился он с другом. – Ты видел его фильмы, знаешь. Души во мне не чает, красивая женщина. Большая квартира, машина, дача… Казалось бы, чего не жениться? – Помолчал, как бы удивляясь сам себе, и упрямо выставил подбородок. – Нет, не могу! Мне нужна только Света! Да и как друг Миши чувствую, что обязан ее защитить, поддержать в жизни. Не может ведь она оставаться одна с сыном до конца дней. Не отдам никому другому!

В таком состоянии Марк жил все последние годы. Время от времени он заводил связи с женщинами, но никогда не забывал интересоваться жизнью Светланы, Веры Петровны и малыша, оказывая им, тайком от Григорьева, разные услуги. Теперь, когда нет у них отца и мужа, зная в каком трудном положении Светлана, ее мать и сын, он решил, что настала пора действовать.

Когда пришла Светлана и разбудила Петеньку, Марк вручил любовно подобранные в Штатах подарки. Вере Петровне – красивый кухонный набор, Свете – дорогую косметику, а малышу – огромного плюшевого медведя.

– Это чтобы не забывал отца! – со значением пояснил он, вручая Петеньке это чудо, которое тот восторженно схватил. – А для тебя, Светочка, я приготовил сюрприз, который оставил пока дома. Потом вручу, – таинственно объявил он.

– Что же это за сюрприз? – В ее глазах засветилось естественное женское любопытство. – Ты меня заинтриговал.

– Простите меня, дамы, но это пока секрет. Скоро узнаете, – мягко, но решительно ответил Марк, давая понять, что дальнейшие расспросы бесполезны.

«Пусть немного поломают головы – это полезно». Он остался доволен, что сумел разжечь их любопытство.

Получив солидный гонорар, перед отъездом из Штатов Марк купил великолепную короткую шубку из пушистого мормота – для будущей жены. Сначала решил держать это в секрете, но что-то подсознательно толкнуло приоткрыть его Светлане, – видно, сама судьба подсказала.

Обедать они сели как бы всей семьей: Марк расположился напротив Светы с сыном, а Вера Петровна – во главе стола: ей ведь все время приходилось вставать – подавать, убирать. Душа его ликовала: принимают уже не только тепло и приветливо, но и как своего, близкого человека.

За едой много не говорили. Марк, любуясь Светланой – ее свежим, румяным лицом, синими, как июльское небо, глазами, высокой, полной грудью, открывающейся в вырезе блузки, – изнывал от страстного желания, но вел себя безупречно, ничем не выдавал своих устремлений.

Наблюдая за симпатичнейшим Петенькой, с удовольствием отметил, что любовное внимание и забота бабушки дали свои плоды: мальчик растет здоровым, крепеньким; за столом держит себя спокойно, воспитанно. Удивительно похож на Михаила: такой же кареглазый, круглолицый; те же прямые, соломенного цвета волосы… Ну и отлично – он ничуть не ревновал, – живая память о замечательном парне, его друге. Он уверен в себе и не боится морального с ним соперничества. Трезво все оценивая, он понимает: Света никогда не полюбит его как Мишу. Но в нем живет надежда, что она сумеет оценить его любовь и заботы, привяжется к нему, станет верной женой и подругой.

После десерта Марк интересно рассказывал о жизни и быте американцев, о их характере и нравах, восхищался:

– До чего же богатая страна! Изобилие всего – фантастическое. Просто не верится, что у нас когда-нибудь будет нечто подобное! Но люди выглядят… хоть и приветливыми, но какими-то неприятно самодовольными, примитивными, что ли, – дополнил он объективности ради. – Но в общем нам до них шагать и шагать! – заключил он и решил, что пора перейти к насущным делам.

– Так какие, Светик, у тебя проблемы?

– Мне нужна «левая» работа, Марк, чтобы не бросать театра, – без предисловий призналась она. – Мама сидит дома с Петей, ей с ним и по хозяйству дел по горло. А на жизнь нам не хватает.

Марк не нуждался в объяснениях: много лет работая в шоу-бизнесе, хорошо знал, какие там порядки и с чем связаны перспективы для молодой, хорошенькой певицы.

– Это нелегкий вопрос, – серьезно отозвался он. – Здесь надо тщательно все обдумать, слишком много подводных камней. Хотя-я… есть вроде один интересный вариант, – задумчиво протянул он и сделал паузу, размышляя.

– Да говори же, Марик! – торопила его Светлана. – Не мучай бедную женщину.

– Ладно. Вот что мне пришло в голову, – начал он, прикидывая в уме некую комбинацию. – В нашем ансамбле основная солистка, жена руководителя, Ракитина, слаба здоровьем. Несколько раз из-за нее чуть не срывались концерты.

– Думаешь, меня возьмут вместо нее? – не поверила Светлана. – Как бы не так!

– Я и не говорю, что вместо нее. Это пока невозможно, – спокойно пояснил Марк. – Скорее, на подмену. У вас одинаковый голос, и внешне вы очень похожи, только она темноволосая. Но это поправимо: покрасишься или наденешь парик. Думаю, муж ее, Аликперов, эту идею одобрит.

Светлана изумилась – ей и в голову не приходило, что возможны такие мистификации.

– Нет, ничего не выйдет! Разве это честно? Как можно обманывать публику? – возмутилась она. – Не смогу я так!

– А ты не горячись, Светик, – спокойно возразил Марк. – Сама знаешь – многие эстрадные звезды зачастую выступают под фонограмму. Это что, не обман публики?

Наша-то все время «гонит фанеру», голос часто садится. – Он взял ее за руку и, успокаивающе глядя поверх очков, как взрослый ребенку стал рисовать заманчивую перспективу: – Рассуди трезво: речь идет об эпизодических заменах, за них хорошо заплатят, гарантирую. Совесть твоя будет спокойна. Ты должна выходить и петь – без «фанеры». Какой уж тут обман! Заменяют же исполнителей в театрах.

Кажется, этот аргумент не возымел действия, и Марк привел еще один довод:

– Если сумеешь реализовать свой талант, показать, на что способна, тебя заметят и оценят. В мире шоу-бизнеса все тайное становится явным. Так что тебе стоит использовать этот шанс! – И добавил, будто сомневаясь: – Но есть одно отягчающее обстоятельство – неприятно о нем с тобой говорить.

Светлана – она уже настроилась согласиться – снова насторожилась.

– Не стесняйся, Марик, давай все как есть. Мы с мамой поймем – многое уже знаем об эстраде.

– Тебе проходу не дадут, – просто объяснил Марк. – Житья не будет от навязчивых поклонников. Да и наш руководитель похотлив, как павиан, ни одной юбки не пропускает. А уж тебе покоя не даст – это точно!

Воцарилось неловкое молчание. Наконец его нарушила Вера Петровна:

– Так что же ей делать прикажешь – повеситься? Лучше было уродиной родиться?

– Тогда вообще говорить бы не о чем. Уродинам у нас не место, – весело ответил Марк. – Есть выход, и, мне кажется, неплохой.

Обе женщины смотрели на него во все глаза, – долгожданный момент наступил.

– Выходи замуж за меня, Света. Тебе больше оставаться одной нельзя, сама видишь. Мою жену никто пальцем не тронет. – Поглядел на нее горячим взглядом и тихо, с глубоким чувством заговорил: – А Миша, там, где он есть, на нас не обидится. Он знает, что мы оба его любим и верны его памяти. Я буду воспитывать его сына как своего!

Произнеся все это на одном дыхании, Марк умолк и решил, что больше не вымолвит ни слова. Пусть подумают хорошенько. Сейчас решается его судьба – пан или пропал!

Так они сидели молча и не смотрели друг на друга. И снова первой собралась с силами Вера Петровна:

– Мне думается, ты прав, Марик. У Светочки не будет лучшего выбора. Ты испытанный друг и давно любишь ее и Петеньку. Решать, конечно, Свете. А я – за! – И добавила после небольшой паузы: – Только жить нам здесь, всем вместе.

Светлана, вся пунцовая от нахлынувших чувств, словно онемела, не зная, что говорить и думать. Такой Марк видел ее впервые, сердце его радостно встрепенулось: согласится! Его долготерпение и отчаянная любовь победили!

Выйдя замуж за Олега, Надя искренне радовалась предстоящей семейной жизни. Первый год заграничного существования, подбадриваемая необычной обстановкой и красочными впечатлениями, она боролась с разочарованием, терпеливо ждала, что у них все наладится.

Оказавшись впервые в Париже, все свободные дни и вечера они посвящали знакомству с его достопримечательностями. Один Лувр чего стоил! Оба любили живопись, много дней провели в залах Национального музея, где часами простаивали перед картинами импрессионистов.

– Теперь я уверенно могу отличить Моне от Мане! – шутила Надя, чувствуя себя чуть ли не профессиональным искусствоведом.

Вечерами с наслаждением посещали уютные парижские кафе и рестораны, начиная с уличных и кончая «Максимом». Однако, не получая никакого удовольствия от близости с мужем, Надежда поняла, что они не подходят друг другу, и поддалась смятению.

«Как жить дальше? Я просто этого не выдержу! – тоскливо думала она, стараясь представить ожидавшее их будущее. – Надо заставить его пойти к специалисту. Ведь есть какие-то способы… А лучше всего завести ребенка! Это и есть выход: займусь воспитанием малыша, и он отвлечет на себя всю мою энергию и эмоции».

Однако и здесь у них ничего не вышло, и Надежда совсем затосковала. Дома ничего не радовало, Олег раздражал. На людях она не показывала вида, что у них не все ладно. Но когда они оказывались одни, ему доставалось! Постоянно в плохом настроении, Надя дерзила мужу и огрызалась по любому пустяку.

Немного выручало ее, что Олег взял напрокат «пежо». Вспомнив о своих спортивных навыках, Надя успешно сдала на права и все время проводила в разъездах – исколесила всю Францию.

Постепенно она начала флиртовать с незнакомыми мужчинами, тем более что недостатка внимания со стороны галантных французов к столь привлекательной женщине не было. Уже нависла угроза дипломатического скандала, когда судьба ей улыбнулась.

– Съезжу-ка я на «русское кладбище»! Денек уж больно хорош – нехочется сидеть дома, – заявила она мужу, собравшемуся идти на службу.

– Охота тебе дергаться в пробках на дороге, – равнодушно отозвался Олег, завязывая галстук. – Сходи лучше еще раз в Музей живописи или в Лувр, – посоветовал он: искусство по-прежнему его хобби. – Или пройдись по магазинам.

Однако Надежда поступила по-своему; добралась до отдаленного французского кладбища, чистенького и зеленого, где на отдельном участке множество могил русских и советских эмигрантов, и стала с интересом разглядывать надписи на надгробных изваяниях. Кто только здесь не похоронен! Великие князья, богатые промышленники, известные артисты и писатели… Она почтительно задержалась у могил Ивана Бунина и советских эмигрантов – танцора Нуриева, писателя Некрасова.

Когда она возвращалась домой, у нее заглох мотор. Остановившись на обочине, она подняла капот и стала вспоминать: что же надо сделать, как обнаружить неисправность?.. Поняв после нескольких неудачных попыток, что своими силами не обойдется, решила обратиться за помощью к проезжавшим мимо водителям. И тут произошло настоящее чудо: рядом с ней затормозила знакомая машина с номерами российского посольства, и с широкой улыбкой на лице вышел военный атташе Шкляров.

Валентин Осипович Шкляров, сорокалетний мужчина, роста среднего, кряжистый, ладный, уже два месяца жил на положении холостяка: жену и маленького сына отправил на родину – жена находилась в приятном ожидании и хотела рожать под присмотром матери.

Жену его нельзя было назвать красавицей – ни лицом, ни ростом, ни дородством. Женился он еще молоденьким лейтенантом, когда служил в погранвойсках на далекой заставе. Но она миловидна, обладает хорошим характером, родила ему сына, и жили они дружно.

Сам он тоже не блистал мужской красотой – какой-то рядовой, неприметный. Но крупные черты лица придавали ему мужественность, а широкая улыбка и веселое выражение глаз очень его красили.

С самого первого знакомства он не мог оторвать глаз от прекрасной жены второго секретаря и ее очаровательных синих очей, но никаких попыток познакомиться поближе не делал. Однако, томясь в одиночестве, всякий раз, когда встречался с Надеждой в посольстве или еще где-то, бросал на нее горячие взгляды, и она не могла этого не заметить.

– Какое счастье, Валентин Осипович! – радостно воскликнула Надя. – Сама судьба вас ко мне послала! У меня авария…

«Хорошо, если судьба… – подумал Шкляров. – Я бы не отказался!» Послала его сюда, разумеется, не судьба, а интересы службы: выполняя по совместительству некие деликатные функции, он возвращался после встречи с агентом, которая состоялась на том же кладбище.

Осмотрев мотор и все проверив, он убедился, что неисправен карбюратор.

– Придется, к сожалению, оставить машину здесь, заключил он, вытирая салфеткой руки. – Вернемся – вызовем из гаража техпомощь. А пока – прошу вас к себе! – И сделал широкий жест рукой.

Делать было нечего: Надежда, с сожалением взглянув на свою брошенную машину, уселась рядом с ним на кожаное сиденье «мерседеса». Шкляров включил магнитолу, поставил кассету: Ольгу Воронец «А где мне взять такую песню»… Полилась знакомая с детства, проникающая в душу мелодия; как-то особенно она воспринимается здесь, на чужбине.

Шкляров бросил на Надю свой горячий, пристальный взгляд, и ей передались его чувства. Боясь выдать охватившее ее томление, она слушала чудесную песню, и ее молодое, здоровое тело полнилось жаждой любви и мужской ласки…

Некоторое время ехали молча, лишь изредка обмениваясь взглядами, которые выдавали их красноречивее слов.

Когда проезжали лесистым участком дороги, мимо зеленых зарослей кустарника, он вдруг остановил машину.

– Ну вот и приехали! – Он старался придать лицу озабоченное выражение. – Теория двойственности в действии. Недаром говорят, что беда никогда не приходит одна. – Сочувственно пожал ей руку и, ощутив, как она дрожит, понял, что близок к успеху. – Пойду взгляну, не случилось ли чего с двигателем. Что-то дернуло несколько раз…

Вышел из машины, заглянул в мотор, быстро вернулся и обрадованно сообщил:

– Ничего страшного. Полчасика постоим и покатим дальше. – Он сделал паузу. – Только придется убрать машину с дороги: место здесь узкое, еще какой-нибудь большегруз зацепит…

Без труда завел мотор и, съехав с дороги, укрыл машину в густом кустарнике.

Надежда с замиранием сердца молча следила за его энергичными действиями. Она давно поняла, что он задумал, и ее смешили эти примитивные уловки. Но от его крепкой фигуры веяло мужеством, а она так соскучилась по физической близости…

– Думаю, нам пока лучше немного размяться… – Он открыл дверцу и протянул руку, помогая ей выйти. – А еще лучше, – почти не скрывая своих намерений, глядя ей прямо в глаза и полуобняв за талию, прошептал он, – удобно расположиться на заднем сиденье и перекусить. Тут у меня кое-что припасено.

Усадил Надежду на широкое кожаное сиденье, сел рядом, потянулся за пакетом, лежавшим на задней полке у стекла.

– Не трудись! Хватит представляться! – жарким шепотом проговорила Надя, изнемогая от пламенного желания.

Повернулась в пол-оборота, обвила его шею руками и поцеловала в губы страстным поцелуем, упиваясь теплой влагой его губ…

Он, оказалось, был готов к порыву ее пылкой страсти. Очень ловко и быстро ее раздел и, откинувшись на спинку сиденья, удобно устроил у себя на коленях, ласково поглаживая ее обнаженные бедра. Легко приподнял одной рукой, изловчился и мощно овладел ею, постанывая от наслаждения.

Почувствовав его мужскую силу, задыхаясь от страсти, Надежда остро до боли вспомнила своего далекого, любимого Костю, и душа ее, и тело наполнились давно забытым счастьем… Она закрыла глаза и отдалась во власть страсти, вспоминая лучшие мгновения преданной ею любви…

С тех пор встречи их стали регулярными. Пылая друг к другу непреходящей страстью, они изыскивали всевозможные способы для коротких, но бурных свиданий. Это продолжалось еще долго после возвращения его жены, пока она не раскрыла измену мужа и не подняла скандал, завершивший их роман.

– Конечно, дорогая, не сомневайся. Все выполню! – радостно заверил Светлану Марк и положил трубку, на седьмом небе от счастья.

Долгожданный подарок судьбы окрылил его. С того самого момента, как Светлана дала свое согласие, он переживал необыкновенный прилив энергии. Казалось, горы может своротить, и, в самом деле, все получалось, за что ни брался.

Заявление в загс уже подали, и это позволило Марку вести переговоры с Аликперовым «на законном основании» – ходатайствует за будущую жену. Правая рука продюсера, он знал – тот ему не откажет. К тому же это в интересах всего коллектива. Марк не сомневался, что Аликперов не пожелает ссориться с ним и не станет приставать к его жене, а от других они уж как-нибудь отобьются! Но сомнения другого рода грызли его: лишь бы у Светочки получилось… Не приспособлена она для эстрады: голос-то хорош, даже более чем, – движения мало, живости не хватает!

Опасения Марка были не напрасны. Будучи от природы неторопливой, даже несколько медлительной, Светлана плохо осваивала быстрые и резкие движения, бурные ритмы, присущие современному шоу-бизнесу.

Однако на практике все вышло просто удачно. Музыкально очень одаренная, Светлана, просмотрев несколько видеороликов Ракитиной, довольно быстро скопировала ее манеру двигаться, показав незаурядное актерское мастерство, – помог опыт работы в Театре музкомедии.

– Действуй в свою нормальную силу. Не слишком старайся и не выпендривайся! – напутствовал ее Марк перед просмотром. – Важно, чтобы Алиса тебя не приревновала.

Чуткая и тактичная Светлана его не подвела. Умело загримировавшись и пародируя манеру Ракитиной, она не стремилась ее затмить, а просто показала, что способна исполнить свою партию не хуже.

Это был успех! Первой ее поздравила Алиса Ракитина; с очень довольным видом сказала просто, по-товарищески:

– Я очень тебе рада, Светлана. Наконец-то мне можно немного расслабиться. Уж слишком велика нагрузка – я просто не выдерживала! – И добавила с некоторым самодовольством, удовлетворенно окинув взглядом Свету с ног до головы: – Мне не так легко найти подмену, с моими-то данными. Но ты похожа на меня, и голос вполне приличный. Надеюсь, не подорвешь мою популярность – горбом заработана! Молодец, Марк, – выручил! Дай вам Бог счастья! Уверена, Светлана, – мы будем подругами!

Все знали, что она вертит Аликперовым как хочет, так что после такой ее оценки вопрос был решен, и Светлана приступила к репетициям.

Часть времени ей приходилось по-прежнему посвящать Театру музкомедии, всюду надо успевать, и все хлопоты, связанные с регистрацией брака и подготовкой свадьбы, легли на плечи Марка. Ему пришлось без отрыва от работы провернуть уйму всевозможных дел, включая хозяйственные вопросы. Но его энергии хватало на все.

– Мою квартиру временно сдадим, – весело делился он со Светой своими заботами. – Встретил на днях знакомого американца, он имел с нами дело на гастролях в Штатах. Здесь возглавляет отделение своей фирмы; прибыл с семьей на два года; предлагает кучу денег – в валюте. Искал квартиру в Центре; моя подходит. Да, кстати, не забудь: во вторник у тебя примерка подвенечного платья, я договорился за дополнительную плату, сделают вовремя.

Марк избавил Светлану от всех забот. Даже Веру Петровну не привлекал к подготовке свадебного банкета – решил организовать в ресторане; только обсудил с ней меню.

– Может, все-таки устроим свадьбу дома? – пыталась она его отговорить, пугаясь безумной стоимости мероприятия. – При том же количестве гостей – куда как дешевле. Квартира у нас большая, места хватит.

– А сколько вам работы, хлопот! Посуду побьют, грязь убирать – недели не хватит! – безапелляционно возразил Марк. – Да и непрестижно, – наш артистический мир любит тусовки в хороших ресторанах. Деньги – дело наживное! Сделаем все так, чтобы этот день мы со Светой запомнили навсегда!

Ему ничего не жаль для самого торжественного момента своей жизни, к которому стремился столько долгих лет!

За два дня до свадьбы, когда приготовления были практически закончены, произошло событие, которое чуть не обратило все в прах.

В круговерти событий Марк давно не виделся со своим другом Сальниковым, но не пригласить на свадьбу не мог и решил сделать это не откладывая.

На его настойчивые звонки долго никто не открывал. Он уже собрался уходить, когда в коридоре раздались неуверенные шаги. Марья Ивановна, понял он, соседка Виктора, – подслеповатая, глухая старушка.

– Заходи, Марик. – Она пропустила его вперед. – Прости уж меня! Плоха стала, совсем ничего не слышу. – И ответила на его немой вопрос: – А Витек в больнице, в наркологической. У него какая-то… ломота, что ли, была. Вот его и увезли. Допился, что ли, сёрдешный? Что война с хорошими людьми делает! Куда молодому без ноги?

Она, наверно, еще долго причитала бы, но Марк, почувствовав угрызения совести – в радостной суете совсем забыл о друге детства, – повернулся и выбежал на улицу. «Успею! Еще не кончились приемные часы. Эх, такси бы найти!..»

Узнав в наркологическом диспансере, где находится Сало, он удачно поймал «левака» и вовремя добрался до больницы. Виктор лежал небритый, в большой общей палате, уставившись в потолок, и не расположен был разговаривать.

– Что, плохо тебе? Прости, что не заходил. Знаешь – женюсь; замотался, – скороговоркой оправдывался Марк. – Вот зашел тебя на свадьбу пригласить. Когда выпишут? Может, сумеешь?

Сальников перестал смотреть в потолок и сел на кровати, по-прежнему стараясь не встречаться глазами с другом. Потом не выдержал и осуждающе, мрачно произнес:

– Тяжко мне очень, Марик. Иногда даже кажется, хуже не бывает. Только некоторым, может, еще тяжелее.

– Это кому сейчас хуже, чем тебе? – насторожился Марк, инстинктивно чувствуя приближающуюся беду.

– Кому же еще, как не Мишке, – еле слышно произнес Сало, пронзительно взглянув ему в глаза. – Он ведь жив, а ты его Свету уговорил!

Марка словно молнией ударило. Ноги сами собой подкосились, он покачнулся и обессиленно опустился на кровать рядом с Виктором.

– Ты, Сало, говори да не заговаривайся. Такими вещами не шутят! – прерывающимся голосом промямлил он, глядя на друга так, будто хотел прочитать, что у него там, внутри. – Как это – Мишка жив? А ты… откуда знаешь?

– Оттуда! Левка Челкаш недавно вернулся. Три года в плену да столько же по госпиталям провалялся. Живой Мишка! Сбежал вместе с каким-то чудаком на самолете, – поведал Виктор, с сочувствием глядя на бледного как смерть Марка. – Его с этим другом долго прятали. Не хотели обменивать или еще что-то. Словом, это вполне достоверно. Левку полгода на допросы таскали, точно знает!

– А где он сейчас? Уже вернулся? – упавшим голосом пролепетал Марк.

– Они на самолете то ли в Индию, то ли куда-то еще южнее перелетели, и там их местные власти интернировали. Пока неизвестно, где он, – пояснил Сало. Поднял лохматую голову и глядя в упор на Марка мутными, в красных прожилках глазами потребовал: – Свете надо все сказать, Марик! Иначе… нехорошо. Ведь Мишка вернется. Ты его знаешь! – И вновь уронил голову на грудь, в сердечной тоске и печалях.

Находясь в столь незавидном положении, он не думал о себе, – душа его была полна сочувствием и состраданием к незадачливым друзьям детства.

Марк был ошеломлен; состояние его было близко к тому, что испытывает боксер в нокдауне. Соображал он медленно, но одно ясно: стоит заикнуться об этом Светлане – и свадьбе не бывать. О последствиях и думать не хочется… Несколько минут он молчал, постепенно приходя в себя, а когда в голове немного прояснилось, заверил Виктора:

– Ну конечно, скажу. О чем речь? Пусть сама решает – ждать или нет.

Видя, что Сало бросил на него взгляд, полный законных сомнений в его искренности, поспешил их развеять:

– Напрасно не доверяешь! Что хорошего нас ждет, если Михаил вдруг заявится? Я же с ума не сошел!

Не в силах больше ни о чем говорить и желая поскорее остаться наедине с самим собой, Марк встал и попрощался:

– Поправляйся побыстрее, Витек! Звони, если что надо. Дома не будет – продиктуй на автоответчик. Ну пока, не поминай лихом!

В полной растерянности, обуреваемый противоречивыми чувствами, добрался он до дома. Нервы его не выдержали, – не стал ужинать и, не раздеваясь, повалился на постель.

– Надо успокоиться, собраться с мыслями и что-то решить! – твердил он себе. – В таком состоянии я ни на что не гожусь!

Принял успокоительное и вскоре забылся тревожным сном. Ему снились кошмары, и в них фигурировал Мишка, который либо душил его, либо пытался убить. Марк метался во сне, страдал; несколько раз просыпался от собственного крика, но тут же снова его голову дурманили сновидения. Часу в третьем ночи сон окончательно оставил его, и до утра он уже не сомкнул глаз.

Он с малых лет привязан к Мише, любил его. Тот всегда защищал более слабого Марика, и между ними никогда даже кошка не пробегала, – если не считать, что его предпочла Света.

«Не могу, не имею права сделать ему такую подлянку! – шептал он, мучаясь совестью. – Я ведь стольким ему обязан. Но правда ли?.. Жив ли?.. Почему я должен верить какой-то болтовне?»

На минуту представил, что передал услышанное Светлане, и ужаснулся. «Конечно, все рухнет! Свадьбы не будет! У нее возродится пустая надежда… Произойдет непоправимое: будет разбита и ее жизнь, и моя. А скандал?.. Обратно ничего вернуть нельзя…»

Как нужен ему сейчас совет любящего, близкого человека! «Мама родненькая! Только ты могла бы подсказать лучше, как поступить!» – скорбел он о матери, безвременно погибшей в авиакатастрофе.

Лишь под утро к нему пришло решение.

«Будь что будет! Не могу отказаться от своего счастья, столько лет о нем мечтал! – Слезы туманили ему глаза. – А Света? А Петенька и Вера Петровна? Что с ними будет, если все, что говорил Челкаш о Мише, лишь легенда, а может, просто вранье?»

Перед его мысленным взором поплыли жуткие картины: они в нужде и лишениях, Светлана в лапах какого-нибудь проходимца… Он застонал, как раненый зверь. Нет! Не отдаст ее никому! Не скажет ни слова!

Приняв это решение, Марк ясно понимал, что делает: если Миша действительно жив – обманом отнимает у него любящую его женщину и сына, предает лучшего друга. Боль, испытываемая им, казалась невыносимой… Но, мужественный по натуре, он терпеливо переносил эту боль. Вообще он редко плакал, но сейчас слезы непроизвольно текли из глаз, – он оплакивал свое предательство.

Для проведения свадьбы Марк снял банкетный зал ресторана в Доме туриста: несколько лет работал там по совместительству в джаз-оркестре, был дружен с администратором – тот стал директором ресторана.

– Тебе, дорогой, сделаем крупную скидку! – расплылся в улыбке добродушный, толстый армянин. – Кавказского вам здоровья и счастья!

Несмотря на это, свадьба стоила Марку всех накоплений, которые удалось сколотить за несколько лет напряженной работы. В первоклассном ресторане гостей набралось более полусотни. Родственников – очень мало; из родителей – только Вера Петровна. Розанова после долгих обсуждений решили не приглашать.

– Может, откроем ему все, доченька? – мучилась сомнениями мать. – Ну сколько можно держать его в неведении? Неужели всю жизнь? Имеем ли мы право? Тем более такой день – свадьба дочери!

Ей было жаль его, и душа у нее страдала. Но Светлана воспротивилась, решительно возразила матери:

– Нет, мама! И ему будет плохо, и нам. Для меня отец – не он! Так в какой роли ему выступать на свадьбе? Столько лет его не было – и вдруг бац, явился! Мне его тоже очень жаль, мама, но слишком поздно!

Так что из родни на свадьбе присутствовали только Варя с мужем и младший брат Григорьева, Дмитрий Кузьмич, с семейством, – с ними поддерживали отношения.

Еще меньше родственников – со стороны Марка.

– Веруся! А у Марка что, совсем родных нет? – спросила Варя у сестры, когда в ожидании молодых та знакомила ее с прибывающими гостями.

– Я и сама всех не знаю, – призналась Вера Петровна. – Видишь вон того, большого, полного? Правда, похож на Крокодила Гену? Так это дядя Марка со стороны отца. А те двое молодых людей – братья его двоюродные. – И добавила с явным неодобрением: – У него мало кто здесь остался. Все, как только можно стало, перебрались на историческую родину.

Зато знакомых, друзей и, конечно, нужных людей – в избытке, никого не забыли. Присутствовали также и супружеские пары Винокуровых и Хлебниковых, друзья Светланы по консерватории и из Театра музкомедии. Со стороны Марка – в полном составе его ансамбль во главе с руководителем; вся знакомая артистическая тусовка; дружественные представители прессы.

Среди гостей Светланы выделялась яркой внешностью и самоуверенной осанкой Алла, та самая обладательница контральто, – единственную из выпуска ее приняли в труппу Большого театра. Рядом с ней, крепко держа ее за локоть, возвышался незнакомый жгучий брюнет восточной внешности: вкусы ее не изменились.

– А куда Ладо подевался? – они ведь собирались пожениться? – осведомилась меццо-сопрано Эллочка у товарища по консерватории.

Их пути с Аллой давно уже разошлись, и она была удивлена. Сама уже успела выйти замуж, развестись и тоже пришла на свадьбу с новым другом.

– Говорят, его родители так и не дали согласия, чтобы женился на русской, и она его прогнала. Надо же – столько лет тянул резину! – охотно поделился бывший сокурсник сплетнями. – Но она, как видишь, не горюет. Еще бы – такой великолепный голос!

Разношерстная публика, веселая и раскованная, в большинстве знакомая между собой, переговариваясь, пересмеиваясь, рассказывая анекдоты, ожидала прибытия новобрачных.

Но вот они показались в дверях зала, в сопровождении свидетелей. Молодожены выглядели чрезвычайно эффектно. Златокудрая, синеглазая Светлана, в воздушном подвенечном платье, с маленьким венком на голове, казалась принцессой из волшебной сказки. Высокий, стройный Марк, в черном дорогом костюме и ослепительной сорочке, в солидных очках и с красивым пробором в черной шевелюре, гармонично дополнял новобрачную, оттеняя ее сияющую красоту.

Оба, веселые, оживленные, радостно отвечали на поздравления гостей. По традиции их буквально завалили цветами и подарками.

За свадебным столом веселье било ключом. Соблюдением процедуры и чередованием тостов остроумно руководили тамада и его помощник – оба известные эстрадники, один в прошлом знаменитый конферансье.

– Слушай, а это не Трунов ли? – толкнула локтем Веру Петровну сидевшая рядом Варвара. – Вон тот, пожилой, с оттопыренными ушками? Он уже вроде не выступает.

– Ну да, он друг Марика: под его руководством работал в театре эстрады, – шепнула Вера. – Редко уже выступает, но его любят приглашать на все тусовки. Прекрасный человек, и очень остроумный.

В перерыве организовали импровизированный концерт, – ведь здесь присутствовали талантливые артисты, и немало. Особенно всем понравился пародийный эстрадный танец и виртуозное исполнение Марком мелодий Глена Миллера. Позволили себя уговорить и Светлана с Аллой – исполнили свой знаменитый дуэт из «Пиковой дамы», и после долгого перерыва он прозвучал великолепно.

Ну а потом, как принято, общие танцы, – энергичные, подвижные представители шоу-бизнеса продемонстрировали в узком кругу свое блестящее искусство – не хуже, чем на подмостках сцены.

В общем свадьба прошла на высоком уровне. Все вкусно поели, от души повеселились и, довольные, разошлись только перед закрытием ресторана.

Весь день Светлана была в приподнятом настроении. После долгих колебаний и мучительных сомнений, когда все наконец определилось, она испытала облегчение и душа ее успокоилась.

А когда совершалась процедура бракосочетания в загсе, ее охватило радостное волнение и она ощутила себя счастливой. К Марку она испытывала самое доброе и благодарное чувство; пришел конец черной полосе смутных надежд и болезненных переживаний.

На свадьбе она вместе со всеми веселилась и искренне радовалась жизни. Однако, когда вернулась домой, в свою комнату, веселье исчезло, настроение омрачилось. Она вдруг осознала, что не сможет провести с Марком первую брачную ночь здесь, в этой комнате, где они с Мишей так пламенно любили друг друга… «Ну что за ребячество? Какая-то закомплексованность! Пора с этим кончать, нельзя же мучиться всю жизнь!» – ругала она себя, но ничего поделать с собой не могла.

Пока Марк и шофер переносили в дом из машины многочисленные подарки и охапки цветов, Светлана зашла в спальню к матери. Вера Петровна за день очень утомилась и уже готовилась ко сну.

– Мамулечка, у меня к тебе просьба! – обратилась она к удивленной ее неожиданным появлением матери. – Переночуй сегодня, пожалуйста, у меня.

– Что-то я тебя не очень понимаю! – испугалась Вера Петровна. – Ты хочешь… здесь? А где же Марик? Что за фокусы? Вы что, уже поссорились?..

– Успокойся, мамуля, у нас все в порядке. Мы проведем ночь вместе, – умоляюще глядя на мать, объяснила Света. – Здесь, у тебя в спальне. Ну не смогу я в своей комнате! Не мучай меня и не спрашивай почему!

Но Вера Петровна и не собиралась спрашивать. Она все поняла и молча стала собирать свои ночные принадлежности.

Марк нисколько не удивился тому, что они проведут первую брачную ночь в большой родительской спальне, – счел это в порядке вещей. Ему было все равно где, лишь бы со Светой!

Светлана уже легла в постель и пребывала в томительном ожидании, когда он, приняв холодный душ, вошел в спальню. Благоухая дорогим мужским одеколоном, Марк сбросил халат и осторожно прилег рядом с ней.

– Светочка, женушка моя дорогая! – нежно прошептал он, поворачиваясь к ней и чувствуя, как его охватывает страстное желание. – Наконец-то свершилась самая заветная моя мечта!..

Он ласково и бережно обнял ее и легкими прикосновениями губ стал целовать губы, шею, грудь, горячо шепча:

– Если бы ты знала, как я тебя люблю, как ты мне дорога! Я докажу тебе, что ты во мне не ошиблась, что я достоин тебя!

Светлана давно уже мысленно подготовилась к тому, что должно произойти между ними. Она истосковалась по мужской ласке и испытывала острое желание, смешанное со страхом и любопытством.

Активности она не проявляла, однако не сопротивлялась, позволила делать все как ему хотелось. Приятно чувствовать прикосновения ласковых рук и губ, ощущать, как все сильнее разгорается в ней страстное желание его близости… Любовная игра приносила ей радость, но уже хотелось большего… Чутко уловив ее желание, он готов был овладеть ею, как вдруг почувствовал сопротивление и остановился. Ласково шепнул, целуя ее в ухо:

– Что с тобой, любимая? Что-нибудь не так?.. Увидев у нее на глазах слезы, постарался успокоить:

– Не надо, не плачь, милая, родная!.. Я ничего не сделаю против твоей воли! У нас впереди целая жизнь…

В самый неподходящий момент Света вдруг ощутила острую боль в сердце – и сразу все пропало – желание, радость… Она услышала какой-то внутренний голос, он приказывал ей: «Остановись, опомнись! Не изменяй своей любви, ты же поклялась!» Этот укор совести наполнил душу горечью, и слезы ручьем полились из глаз…

«Нет, так нельзя! Я просто сумасшедшая! Какая же это измена, когда он давно уже мертв?.. Я теперь жена другого, жена Марика. Я должна начать новую жизнь!..» Но у нее ничего не получалось… И тогда она интуитивно нашла выход: нельзя ей обидеть мужа отказом в первую же брачную ночь, но и забыть Мишу она тоже не в силах… Она закрыла глаза, представила на месте Марка своего первого, своего любимого… Это он, он ее обнимает, он шепчет ей ласковые слова…

Глотая горячие, обильные слезы, Светлана обняла мужа, доверчиво прижалась к нему – и ее снова охватила горячая волна желания. Обрадованный ее страстным порывом, Марк возобновил свои нежные ласки и овладел ею со всей силой любви, на какую был способен.

В страстном угаре, видя мысленным взором только своего ненаглядного Мишу, она вспомнила – ее тело вспомнило – их жгучие ласки и испытало прежнее блаженство.

Но Марк ничего не видел и не слышал – тоже испытывал пик счастья. У него было немало подруг, и он пользовался у них успехом. Однако и не мыслил до этого, что мужчина может быть так счастлив, обладая любимой женщиной.

 

Глава 23

ПОБЕГ ИЗ ПЛЕНА

В первую брачную ночь Светланы и Марка Михаил Юсупов, за много тысяч километров от Москвы, проснулся в холодном поту с ощущением боли в сердце. Ему приснился ужасный сон. Вдвоем с товарищем, в одной связке, поднимается он по отвесному скалистому утесу. Взобравшись на небольшой уступ, подтягивает друга, тот цепляется за край, но в этот момент веревка обрывается и он еле успевает схватить товарища за кисть руки.

Напрягая все силы, пытается его удержать; тот кричит: «Спаси, Миша!» – но почему-то голосом Светланы… Он смотрит вниз – и видит, что это вовсе не друг, а она, она отчаянно взывает о помощи. Вот он уже подтянул ее выше, чтобы подхватить второй рукой, – и вдруг острая боль в сердце… Хватка его ослабевает, ее кисть выскальзывает, и Светлана летит в пропасть…

На этом сон оборвался. Михаил пришел в себя: он все еще здесь, в грязном гостиничном номере, куда его поместили до прибытия российского консула. «Неужели с ней стряслась какая-то беда?! Не дай Бог! Однако впервые мне снится о ней такая чертовщина… – думал он, растревоженный, стараясь не шевелиться, чтобы успокоилось сердцебиение. Михаил был в какой-то мере суеверен и доверял втихомолку вещим снам.

За годы плена и рабства он часто видел Светлану в лучших своих сновидениях. Она являлась к нему, ощутимая как наяву. Ему снились их жаркие объятия, он физически чувствовал ее близость; она любила его и дарила ему наслаждение…

Эти воспоминания, эти сладкие сны помогли ему – перенести годы тяжких лишений, сохранить бодрость духа и мужество. Что это были за годы!

Лежа без сна на жесткой, продавленной кровати, где в полный рост не помещался, Михаил вспоминал все, что довелось пережить. Он закрыл глаза – и картины долгих лет плена одна за другой медленно поплыли перед его мысленным взором…

Узкая горная тропа; он приторочен поперек спины ишака. Только что пришел в себя и пытается сообразить, что с ним и где он находится. Рядом, таким же способом, везут раненых моджахедов; на их вопли и стоны никто не обращает внимания. Постепенно до него доходит горькая истина: он попал в плен… Но непонятно: зачем им такая обуза? Уж очень тяжела дорога!

– Почему меня не убивают? – спросил он на привале афганца, который поил его водой и немного говорил по-русски. – Куда и зачем тащат?

– Твоя большой, здоровый. Наш командир Абдулла нужен такой. Радуйся, шурави, – живой будешь! – Моджахед осклабился, показывая гнилые зубы.

Низенький, тщедушный; огромный круглый берет с широкими полями делает его похожим на гриб-поганку. Страшно горд, что сумел взять в плен такого огромного русского и выполнить наказ командира. Вот и старается всячески его оберегать и доставить к месту назначения в целости и сохранности.

Разговорчивый Али, так звали моджахеда, относился к пленнику не только без вражды, но, как показалось Михаилу, даже с симпатией.

– Ты поначалу была совсем плохой, – охотно рассказывал он, без устали шагая рядом. – Твоя большая осколка по голове шарахнул, твое счастье – на излете. Контузил сильно. Но Али – умный, – и с гордостью выпятил слабенькую грудь, – понял: будешь в порядок, нужно ждать.

Михаил попытался вспомнить, что произошло там, на горной дороге, но в памяти всплыло лишь одно мгновение: он выскочил вместе с другими из горящей машины и услышал грохот разорвавшейся мины… Остальное как в плотном тумане…

За двое суток, пока добирались до дальнего лагеря полевого командира Абдуллы, расположенного почти на самой границе с Индией, от общительного Али Михаил узнал, зачем понадобился его начальнику. С надеждой, что его ценят как офицера и намерены использовать для обмена, пришлось расстаться.

Его везли теперь связанным, в повозке, где постелена вонючая солома, вместе с ранеными моджахедами, а рядом шагает неутомимый Али и рассказывает:

– Абдулла имеет четырех жен, он богатый. Семья большая, много детей. Ему работника надо. – С восхищением окинул взглядом мощную фигуру Михаила и продолжал: – Надо здоровый, такой, как ты! Женщин много, а что толку! Хозяйство, нужны мужские руки.

– Куда же делся их прежний работник? Раз ты меня к нему везешь, значит, у них нет никого? Что с прежним работником сталось?

– Совсем плохое дело, – покачал головой Али, – он младшую жену хотел соблазнить. Не советую! Не любим, когда шурави на наших женщин смотрят. Принимай ислам и бери в жены – только так!

– А зачем Абдулле пленные враги в доме? – поинтересовался Михаил. – Разве не лучше использовать своих? Он же богатый человек.

– Афганцам воевать нужно, а не прислуживать, – презрительно ответил ему маленький человечек, с чувством превосходства взглянув на высоченного русского. – Нам для того шурави хватает!

«Эх, не контузило бы меня – показал бы тебе „шурави“. Задавил бы как вошь!» – мысленно вскипел Михаил, но, понимая, что дать волю гневу не может, проглотил его, лишь спросил, не без дальнего прицела:

– Но ведь работая на дому и сбежать нетрудно. Это не в тюрьме сидеть! С чего же работникам такое доверие?

– Давай попробуй убеги! – от души рассмеялся Али, удивляясь наивности русского. – Или сам в горах разобьешься, или с голоду подохнешь! А то еще раньше пристрелят. Ты же приметный, как белая ворона!

«А ведь он прав, – тоскливо подумал Михаил, представив как он, с его ростом и соломенной шевелюрой, пробирается тайком через всю страну. – Абсурдное дело… Верная погибель!» Безысходность, отчаяние его охватили, – придется временно смириться…

Так у молодого князя Михаила Юсупова начался отсчет годам рабства.

Полевой командир Абдулла руководил действиями большого отряда пуштунов, почти поголовно связанных узами кровного родства. Его многочисленная семья жила в большом доме, окруженном дувалом, посреди лагеря. После проведения рейдов и других военных операций отряд и его отдельные боевые группы неизменно возвращались к месту базирования.

Абдулла, крупный мужчина, жилистый, худощавый, с лицом, заросшим черным волосом настолько, что видны были только желтые, как у волка, глаза, всегда сохранял вид суровый и мрачный. Михаил ни разу не заметил, чтобы он весело рассмеялся или хотя бы улыбнулся. Казалось, он постоянно пребывает в плохом настроении. «Неужели он и с женами всегда так же хмур и серьезен, – не без иронии подумал он о хозяине, – даже с детьми не поиграет? Ну и экземпляр! Неужели ни о чем больше не думает, кроме войны?»

Однако вскоре по ряду признаков Михаил убедился, что суровый Абдулла и вся семья ему симпатизируют. Это он понял еще тогда, когда его стали лучше кормить, подавая то же, что ели сами хозяева. Потом он с удовольствием отметил, что ему перестали давать унизительные поручения и нагружали работой хоть и тяжелой, но сугубо мужской.

«Наверно, ценят, что тружусь с раннего утра и до ночи, добросовестно делаю любую работу, – объяснил он это себе, но удивился. – Вот уж не думал, что такие дикари способны уважать тех, кто находится в жалком положении. Но ведь ни разу меня никто не оскорбил – ни женщины, ни дети!»

Большую роль сыграло, видимо, и то, что женщин он демонстративно сторонился, причем не только жен хозяина, но любого существа, если оно носило юбку.

Дни тянулись за днями, складывались в однообразные месяцы, и, хотя внешне казалось, что Михаил привык к своему скотскому состоянию, мозг его неустанно работал – изучал окружающую обстановку, пытался найти путь к освобождению.

Надежд на обмен он не питал – тут у него шансов нет. Ему удалось узнать от Али, что по приказу Абдуллы его не внесли в список пленных. По существу, его с самого начала облюбовали, надежно упрятали: в этот дальний лагерь другие пленные, за исключением работников Абдуллы, не поступали.

Так за полтора года Михаилу Юсупову ничего конструктивного придумать не удалось. На безнадежную авантюру он решил не идти: твердо поставил задачу не подводить своих любимых людей – Светлану и мать – и вернуться, как обещал им, живым и здоровым.

– Не может того быть, случай обязательно представится! – горячо шептал он по ночам, мобилизуя всю волю, обдумывая все новые варианты освобождения. – Нужно заставить себя терпеть – и верить!

Только к концу второго года рабства впервые возник у Михаила реальный план, как вырваться на волю.

Обычно все работы, которые он выполнял, производились внутри приусадебного участка и он редко бывал за его пределами. Чтобы не вызывать подозрений, старался не общаться с моджахедами и ни с кем не заговаривал. Потому он долго и не подозревал, что в лагере, кроме него, есть еще русские. А узнал об этом, когда Кривого Мустафу в одной из операций ранило и после госпиталя он полгода долечивал перебитую ногу у себя в семье, проживавшей на базе Абдуллы. В доме хозяина об этом много говорили, и событие не прошло мимо ушей работника.

Так Михаилу стало известно, что Мустафа, начальник штаба и правая рука командира Абдуллы не кто иной, как русский офицер: он перебежал на сторону моджахедов и принял ислам.

Кривой – курчавый брюнет, высокий, сутулый, с черными, навыкате глазами – один глаз стеклянный. Кожа то ли смуглая, то ли загорелая; носит курчавую бороду и усы и походит если не на афганца, то уж точно на цыгана. Михаилу и в голову не пришло бы, что это его соотечественник.

– Мустафа совсем не любит нашу Дильбар. Только свою русскую. Он и женился на ней, чтоб породниться с Абдуллой. Шурави – чужаки! – услышал он, как переговаривались женщины, когда, наколов дров для мангала, сидел, отдыхая, в тени чинары. – Надо сказать Абдулле, чтоб не обижал сестру. Напрасно так ему доверяет!

Постепенно и осторожно наведя справки, Михаил выяснил все, что его интересовало. За долгие месяцы плена он уже сносно объяснялся по-пуштунски, во всяком случае все понимал. Многое узнал от беззубого Али – тот вроде ординарца при полевом командире.

– Мустафа – толковый офицер, капитаном был у русских. Грамотный. Яценко фамилия. Я его конвоировал, когда и он, и его баба – санинструктор она – к нам перебежали, – поведал он Михаилу. – Ну вот так, как тебя.

Али доверительно относился к своему «крестнику», искренне веря, что тот доволен своей жизнью у Абдуллы.

– Так он что, перешел по идейным соображениям или украл чего-нибудь? – с деланным безразличием осведомился Михаил.

– Нет, он честный! – убежденно возразил Али. – Выгоды для себя не ищет. Коммунистов ненавидит.

«Это надо взять на заметку. Важная деталь, – подумал Михаил. – Может, отсюда подход удастся найти». Вслух равнодушно произнес:

– Наверно, ислам полюбил. Две жены имеет. У нас так нельзя. Закон строгий – только одну! Надоела, видно, ему русская, ваши погорячее? – И подмигнул Али.

Дома вспомнил разговор, решил уточнить ситуацию.

– Говорят – совсем наоборот. С нашей Мустафа только для виду, жалуется она на него, – охотно передал сплетни Али. – Дождется – поссорится с Абдуллой. Сестра это его.

– Ну ладно. Без нас разберутся, – зевнул Михаил. – Пойду. Работы много.

Но в разговоре с Али у него созрел оригинальный план действий; центральная роль в нем принадлежала Кривому Мустафе – Яценко.

Благоприятный случай для сближения с Кривым представился Михаилу нескоро. Но за это время ему удалось продумать свой план во всех деталях.

В один из мусульманских праздников в доме Абдуллы собрались его близкие родичи на плов. Среди них был и Мустафа – Яценко со своими женами. Отправил их на женскую половину, а сам сидел в тени, наблюдая, как Михаил ловко разводит огонь под огромным казаном с пловом. Заметив, что работник Абдуллы не отрываясь от дела все время бросает на него любопытные взгляды, Кривой не выдержал, спросил по-русски:

– Ты чего на меня так таращишься? Давно своего брата не видал или спросить что хочешь? – Поднялся и подошел поближе к огню, – чувствовалось, что ему самому захотелось перемолвиться на родном языке.

– Говори, не бойся, – предложил он. – Живой останешься!

Михаил не спеша подбросил в огонь сухих дров и повернулся к Кривому.

– Прошу меня извинить, если что не так скажу, – начал он, делая вид, что немного робеет. – Давно хочу вас спросить: это правда, что вы идейный борец против коммунистов? Что ненавидите их и потому бьете?

– Допустим. А почему тебя это интересует? – насторожился Кривой.

– Потому что они для меня тоже враги. Отца и деда убили. Россию разрушили. – Он насупился. – Мой дед против них воевал, и я готов, если можно.

После долгих раздумий Михаил пришел к выводу, что единственный реальный путь к освобождению – это вступить в войско моджахедов и при первой возможности перейти к своим. Но эта идея, как говорят, шита белыми нитками, особенно для Мустафы – Яценко, применившего ее на практике.

– Смотри не перехитри сам себя! – Кривой с насмешкой, пронзительно взглянул одним глазом – будто видел его насквозь. – Думаешь, только так можно отсюда сбежать?

– Напрасно вы мне не верите, – спокойно ответил Михаил, выдержав его взгляд. – Для чего мне бежать? Чтобы голову сложить за мерзавцев, которые отняли у моей семьи все, что мы имели? Я здесь уже два года и доволен, что отделался от них и остался жив, хоть и на положении раба.

Он посмотрел на Яценко как можно дружелюбнее и добавил:

– Если бы вы больше обо мне знали – не стали бы сомневаться!

В это время из дома выглянул Али и позвал:

– Мустафа, ты нужен командиру! Абдулла тебя по всему дому ищет!

Кривой повернулся, чтобы идти, и, еще раз пристально посмотрев на Михаила, бросил:

– А ты, я вижу, занятный парень.

Больше он ничего не сказал и ушел к гостям, чтобы принять участие в праздничном пиршестве.

Прошло не меньше недели до того дня, когда к Михаилу, чинившему в сарае упряжь, заглянул Али и объявил:

– Пойдем, друг, провожу тебя к Мустафе. Ты ему зачем-то нужен.

Когда он вошел, Яценко сидел на кошме, по-восточному скрестив ноги, и пил зеленый чай. Стояла очень жаркая погода, но в доме это не ощущалось – веял легкий сквознячок.

– Садись! – указал он Михаилу на место рядом с собой. – Сульфия! Принеси гостю пиалу и фруктов! – приказал он круглолицей женщине, одетой по-восточному, – она им прислуживала. – Хотя погоди минутку! – Моя жена, по-нашему Софья, – представил он ее Михаилу и, указав на него, объяснил: – Этот крепкий парень, Софочка, – москвич и говорит, что хочет воевать на нашей стороне против коммуняков. Он тоже офицер, лейтенант. Вот решил поближе с ним познакомиться.

Михаил поудобнее расположился на кошме и отхлебнул из пиалы. Гок-чай приятно охлаждал разгоряченное тело. Несмотря на разницу в положении, он решил держаться с Яценко как равный. В той игре, что он начал, это правильный ход. Нужно показать, что он знает себе цену.

– Ну, так расскажи немного о себе. Прошлый раз ты говорил довольно интересные вещи, – предложил хозяин, вперив в него свой единственный глаз.

– Скажу все как есть, – со спокойной уверенностью начал Михаил. – Может, кое-что вас удивит, но это факты, чистая правда. Проверить нелегко, но можно. Дома, в Москве, у матери, есть все фамильные документы. Если понадобится, то пакистанская или американская, – он проницательно посмотрел на Яценко, – агентура может в этом убедиться. – Сделал паузу и так же серьезно и уверенно продолжал: – Я происхожу из старинной дворянской семьи Юсуповых-Стрешневых. Мог быть очень богат, носить титул князя. Большевики, разорившие Россию, отняли все и у моей семьи. Дед воевал с ними, и его расстреляли. Отца тоже убили.

Михаил собрался с духом и, стараясь, чтобы в голосе не проскользнули нотки фальши, твердо заявил, глядя прямо перед собой:

– Я хочу драться с ними, чтобы их режим ослаб и рухнул. Если не возьмете, мне бы хотелось вернуться домой к матери. Она больна и одинока. Но я готов пожертвовать наши фамильные драгоценности, которые хранятся у матери, на святое дело. Эти старинные украшения много стоят. Неизмеримо больше, чем моя жизнь!

Посидели молча, попивая гок-чай, каждый думал о своем. Видно, сказанное Михаилом произвело впечатление на хозяина дома. Наконец Яценко произнес:

– Ну что ж! Я сразу понял, что ты интересный парень, не из простых. Негоже тебе уподобляться рабочему скоту. Попробую взять тебя в свою группу. – Пожевал губами, досадливо морщась, будто съел что-то неприятное, и добавил: – Но забрать тебя из дома Абдуллы ох как будет непросто! Привыкли они к тебе, да и работник ты отменный. – На секунду умолк и как бы между прочим спросил: – А эти твои фамильные драгоценности каковы? Могут заинтересовать Абдуллу, как считаешь? До денег он не жадный, а вот камушки любит!

– У нас есть ювелирные изделия и бриллианты, которым по справедливости место в музее! – с гордостью, вполне честно заверил его Михаил, потому что так и было.

– Ладно, попробую найти тебе замену. Мы еще поговорим. – Яценко вытер руками бороду, давая понять, что разговор окончен. – Дорогу сам найдешь или дать провожатого?

– Лучше провожатого, так надежнее, – предусмотрительно откликнулся Михаил и поднялся.

Он понял, что лед тронулся.

Перед мысленным взором Михаила всплыли картины того года: напряженная подготовка в группе Яценко; это должно было принести ему освобождение, но не принесло. Как же не повезло ему тогда!

К этому времени они уже сблизились, даже сдружились, если можно так считать, учитывая двойную игру Юсупова и скрытный, волчий нрав непосредственного его начальника. Но все кругом так думали, поскольку видели их почти всегда вместе, когда Мустафа возвращался на базу после очередной вылазки. Михаила он все еще не брал с собой.

– Скажи, Анатолий, когда ты пошлешь меня на дело? Кровь застоялась, и руки чешутся, – полушутя-полусерьезно спросил Михаил, когда они, уютно расположившись на кошме, выпивали, отмечая успешный рейд моджахедов Яценко.

– Когда дело будет помасштабнее. Достойное твоей подготовки, – в том же ключе отвечал ему командир; они давно уже были на «ты», и он относился к Михаилу как к равному. – Пока же все по плечу моджахедам. Берегу я тебя!

Видя, что друг не в силах скрыть разочарование, успокоил, пообещал:

– Не переживай, скоро для тебя найдется работа, и довольно опасная. Война заканчивается нашей победой, русские вот-вот уйдут. – Помолчал и немного приоткрыл замысел: – Они вооружают Наджибуллу до зубов, оставляют ему технику и необходимых специалистов. Так вот, мы задумали хитрую операцию, чтобы поживиться, а если не удастся, – побольше уничтожить. Улавливаешь?

Сердце Михаила учащенно забилось. «Наконец-то, слава Богу! – мелькнула радостная мысль. – Как раз то, что мне нужно». Он сразу понял, в чем суть диверсионной операции, но на всякий случай предположил:

– Напасть, снять охрану и увезти все, что можно?

– Обижаешь, друг. Мы с Абдуллой не такие простаки! – лукаво взглянул на Михаила, азартно блеснув цыганским глазом, Яценко. – Что таким образом добудешь? Мизер! – Сделал паузу и объяснил: – Куда лучше по подложным документам перебазировать тяжелую технику поближе к границе. Но для этого нужно несколько человек, похожих на русских, и хотя бы одного натурального офицера. Доходит?

До Михаила давно уже все дошло, но он старался не выдать охватившего его волнения. Сохраняя бесстрастное выражение лица, поинтересовался:

– И как скоро надо приступить?

– Время не ждет. Необходимые бумаги и образцы печатей у нас уже есть. Думаю, недели три хватит, чтобы подобрать нужных людей, – деловым тоном обрисовал ситуацию Яценко. – Но ты должен начать подготовку немедля. Завтра посвящу тебя в подробности операции.

Михаил уже знал о своем командире все, или почти все. Постоянные контакты и застольные беседы позволили выяснить многое о его характере и прежней жизни. Ему стукнуло уже сорок, и родом он был с Западной Украины.

– Понимаешь, Миша, с самого детства на мне лежало клеймо: моего отца – бендеровца – повесили у всех на глазах в сорок пятом, на Львовщине. Он там был командиром отряда украинских националистов. Давай выпьем не чокаясь. Мир его праху! – предложил он помянуть своего родителя. – Отряд его в области был хозяином. Все колхозы платили ему налог, наравне с властью. Коммунистов-руководителей и всех непокорных уничтожал беспощадно. Словом, много крови пролил, – ровным голосом поведал он другу, и было неясно, одобряет он отца или осуждает.

– Может, так и надо было? – решив подыграть, подал реплику Михаил.

– Не знаю. У меня отношение до сих пор двоякое, – признался Яценко. – Не разделяю я самостийной идеи. У русских и украинцев одни корни, и жить им надо вместе. Может, я так думаю, потому что мать у меня русская. Но отец – из потомственных запорожских казаков, а они не желали никому подчиняться. У него вообще в жилах больше турецкой крови, потому мы с братом черные, как цыгане. – И усмехнулся, глядя на Михаила захмелевшим черным глазом. – Слушай, может, потому меня к исламу потянуло? Дедовская кровь заговорила? Но ненависть моя к коммунякам лишь косвенно, из-за отца, – продолжал он свои признания с потемневшим лицом. В основном – из-за лицемерия и безжалостности режима, для которого человек – ничто, а народ – быдло!

– Здорово тебе, видно, досталось от режима, Анатолий! – посочувствовал Михаил, желая узнать подробности.

– Да уж, пришлось попереживать! До конца дней им этого не забуду! – зло проговорил сквозь зубы Яценко, и лицо его приняло мстительное выражение. – Они у меня это еще попомнят! – Тяжело вздохнул, налил по полной. – Давай, Михаиле, выпьем за справедливость! Может, когда-нибудь воцарится она на грешной земле?

Опрокинул стопку, закусил и, смягчившись, признался:

– Как вспомню – аж за сердце хватает. Не люблю бередить душу, но тебе скажу, раз на то пошло. Выгнали меня из академии! С позором исключили из партии, жизнь и карьеру сломали! А в чем моя вина? – Замолчал, налил себе еще, выпил залпом, не закусывая, и объявил: – Скрыл я в анкете про отца. Вынужден был. Знал, что никуда не примут. У нас только говорят, что сын за отца не отвечает. Я эту ложь на своей шкуре с детства испытал! В школе проходу не давали, мать со свету сживали! Три раза мы переезжали с места на место. А я ведь только хотел быть со всеми на равных!

– Ну ладно, друг, – решительно сказал он, как бы подводя итог разговору. – Давай-ка лучше выпьем за то, чтобы жизнь не была такой жестокой! Ты хоть не хлебнул того, что я, но чую – меня понимаешь!

Узнав, в чем трагедия этого способного военачальника и мужественного человека, Михаил испытал чувство глубокого сожаления о его исковерканной судьбе. Он не одобрял его измены родине и участия в войне против своего народа, чем бы это ни было вызвано, но все же Мустафа стал ему ближе и понятнее.

Для получения боевого задания Михаила вызвали к Абдулле через две недели. Какими непредвиденными трудностями объясняется задержка, он не знал. Все это время у него ушло на тренировки по рукопашному бою с отобранными членами диверсионной группы.

– Ну и силен ты, Михаил! – одобрительно похлопывали его по плечу скупые на похвалу моджахеды. – Скажи правду: в спецназе служил?

Не могли поверить, что он юрист – крючкотвор, а не профессиональный борец, – и были недалеки от истины. С самого начала он скрывал свое спортивное мастерство, но приобретенные навыки сказывались.

За время подготовки в лагере – под руководством китайских инструкторов, вместе с отборной группой моджахедов-диверсантов – он овладел приемами восточных единоборств, и ему среди тех, с кем обучался, не было равных.

Когда он вышел и доложил, что его люди к выполнению задания готовы, Абдулла предложил ему сесть и развернул карту.

– Выступление намечено на утро следующего понедельника. Все детали операции обсудим в четверг, когда вернется из разведки Мустафа. Он проверит обстановку и связи по всему маршруту движения. А сейчас изложу план в общих чертах.

С хитринкой в глазах, но без улыбки посмотрел на Михаила и изложил суть дела:

– Тебе надлежит с группой сопровождающих афганцев-водителей явиться в отбывающую советскую часть и предъявить письменный приказ на передислокацию колонны танков. Вот отсюда – к этому пункту. – И указал место на карте. – Бумаги сделаны – комар носа не подточит! Ты – представитель советского командования при правительстве Наджибуллы, присланный специально из Москвы. Сам выделишь из группы, кого выдать за представителя Наджибуллы. Он примет технику по акту. Понятно?

Михаил молча кивнул головой, и командир продолжал:

– Всем членам группы следует знать и водить танки. Никаких подозрений чтобы не возникло. Связь танковой части с командованием надлежит прервать. У них не должно быть возможности получить какие-либо разъяснения в момент передачи имущества.

Абдулла немного помолчал, сурово глядя на притихшего Михаила.

– Ну как, справишься? Не подведешь? Мустафа за тебя поручился, но хочу услышать от тебя. Уверен в себе?

Михаил еле сдерживал себя, чтобы скрыть рвущуюся наружу радость. Как бы все не испортить, проявив легкомысленную самоуверенность. Как давно он мечтал о такой блестящей возможности! «Я же смогу перейти к своим прямо в танковой части! Надо только незаметно предупредить командира и тихо нейтрализовать сопровождающих…» – закружились в голове мысли, наполняя его верой в успех. Он сумел все же скрыть ту бурю, что бушевала у него внутри; серьезно, сдержанно заявил:

– Я готов к выполнению задания. Мы с группой отработали необходимые действия; люди полны желания показать, на что они способны. При любом повороте дела. – И умолк, преданно глядя в глаза Абдуллы и ожидая дальнейших указаний: старался безошибочно сыграть свою роль до конца.

– Это ты правильно сказал насчет поворота, потому что в случае провала нужно вывести из строя как можно больше техники, – одобрил командир и пояснил: – Мустафа сейчас занимается через наших людей на базе минированием объектов.

Михаил возвращался от него, веря и не веря в свою удачу. Ему все еще казалось, что происходящее он видит во сне – так долго ждал этого момента: более трех лет!

– Лишь бы не сорвалось, лишь бы не передумали! – шептали его губы. – О Господи! Пошли мне удачу!

Но Господь в тот раз не услышал его молитвы.

Тот черный день в жизни Михаила Юсупова начался с небольшой неприятности. Упражняясь на перекладине, он неудачно приземлился и потянул сухожилие. Ногу ему туго забинтовали, и он почти не хромал, но настроение испорчено. «Заживет ли до понедельника? – озабоченно думал он. – Хромота может подвести!»

Но настоящая беда пришла в полдень, когда прискакал верховой и принес траурную весть: при переходе границы в мелкой стычке убит Мустафа. Группа уже оторвалась от преследования и уходила в Пакистан, когда его настигла пуля снайпера: погиб на месте, не приходя в сознание.

Так тщательно подготовленная операция сорвана! У Му-стафы в руках находились все нити: только он управлял своей агентурой и держал с ней связь. У него в сейфе, конечно, хранились необходимые данные, но требуется время, чтобы эти связи возобновить и вновь четко проработать каждую деталь операции. Скорее всего время для нее упущено!

– Ты нам принес неудачу! – прямо при всех заявил Юсупову Абдулла, созвавший короткое совещание, чтобы дать отбой. – Видно, Аллах не хочет твоего участия в нашей борьбе. Уж лучше бы ты продолжал колоть дрова!

В дальнейшем Михаила использовали только для физической подготовки новобранцев. Никто не мог обвинить его, что он, хоть косвенно, повлиял на судьбу важной операции, но прежняя вера в него иссякла. Суеверный Абдулла больше не заикался о его участии в боевых действиях, да и сам Михаил об этом помалкивал, понимая, что после гибели друга и покровителя должно пройти время.

Вновь потекли однообразные дни, без проблеска надежды, пока не произошло важное событие, позволившее Михаилу вернуть активные позиции в отряде Абдуллы. Началась новая Афганская война, на этот раз – между моджахедами: не поделили власть, доставшуюся им после падения Наджибуллы.

– Ну что ж, пойдем на Кабул! – приказал своим соратникам Абдулла. – Свергнем правительство самозванца Рабани!

Его отряд принадлежал к числу сторонников другого лидера моджахедов – Хекматиара, находившегося в оппозиции новому правительству Афганистана.

– Вот ты, Михаил, и дождался! Принимай командование диверсионной группой. Это тебе не против своих воевать. Тут, думаю, нас не подведешь, – откровенно высказал Абдулла свои тайные сомнения. – Через неделю выступаем.

Завтра получу новые данные и объясню всем оперативную обстановку.

С этого дня у Юсупова начался новый, жестокий и тяжелый этап его неволи. Ему пришлось воевать, хотя кровавая бойня, затеянная властолюбцами, готовыми пройти по трупам своих соотечественников, вызывала у него отвращение. Но другого выхода у него не было.

«Сдаться Рабани и потребовать, чтобы меня передали советскому консулу? – спрашивал он себя, стремясь положить конец нелепому и трагичному положению, в которое попал волею судьбы. – Но ведь не доведут, пришьют по дороге! Афганцы предателей не терпят, – трезво оценивал он реальную перспективу. – Нет! Нельзя этого делать! Сколько лет ждал, терпел, значит, еще смогу. Будет еще шанс!»

Несмотря ни на что, мужество и надежда не покидали Михаила, и судьба в конце концов вознаградила его.

Верный своему правилу, Абдулла никогда не держал пленных на центральной базе отряда, где жили семьи основных его сподвижников. Для этого у него имелось несколько потайных застенков. Но для подполковника Ланского было сделано исключение. Этого русского аса он считал особенно ценным пленником и намеревался получить за него крупный куш от советского правительства.

– Как же удалось его подбить? – в свойственной ему манере, не выказывая удовольствия и явного одобрения, спросил он удачливого моджахеда, поразившего вертолет Ланского метким выстрелом «Стингера».

– Он и еще два других вертолета вывозили солдат Наджибуллы из окружения, – охотно доложил отличившийся стрелок. – Пока я прицеливался, двое уже поднялись высоко, а этот замешкался. Вот я его и хлопнул!

Абдулла не жаловал вражеских летчиков, знал, как их ненавидит население, и не наказывал моджахедов, когда они устраивали над пленными самосуд. Но Ланского не относил к их числу. Подполковник – начальник штаба авиационного соединения в боевых операциях не участвовал и на этот раз, видимо, пилотировал вертолет вынужденно – кого-то заменял.

– Почему вы не ушли вместе с войсками Советов? – спросил у него на допросе Абдулла. – Какая в этом была необходимость?

– Оставалось еще много техники, ценного авиационного имущества, – отвечал Ланской, дипломатично не раскрывая всей правды. – Вот мне и поручили обеспечить эвакуацию всего без остатка. Наджибулла и так нам слишком много должен. А от нового правительства ждать возврата его долгов и имущества, как вы сами понимаете, не приходится.

– Допустим, что так. Но почему вы продолжаете летать, участвовать в военных операциях? За это мы можем вас наказать.

– Ваше право. Я этого не отрицаю, – спокойно согласился Ланской. – Только будь вы на моем месте, стали бы спокойно смотреть, как гибнут бывшие союзники? Я только спасал людей. У них вертолетчиков не хватает. А в боевых действиях не участвовал с момента приказа Горбачева вывести войска.

Вот почему особых претензий Абдулла к подполковнику не имел, а на центральную базу перевел, чтобы кто-нибудь за его спиной не договорился с русскими о выкупе и не добрались до него спецслужбы.

Ланской находился под домашним арестом, бдительно охранялся, но условия ему предоставили соответственно положению. Ни в чем нет отказа, – за исключением свободы. Разрешили даже пешеходные прогулки – в сопровождении охраны.

Он любил общение, интересовался местной жизнью и свежими новостями, и ему не препятствовали. Ведь война с русскими окончена.

Появление в лагере Ланского возродило надежду Михаила на освобождение. Сердце подсказывало, что судьба дает ему еще один шанс. У него созрел новый план побега.

В семи километрах от центральной базы был небольшой аэродром, использовавшийся как местная точка сельскохозяйственной авиации. Пакистанские власти его не охраняли; там работали только служащие авиакомпании, выполнявшие обработку полей с воздуха по заказам землевладельцев.

– Интересно, а почему не слышно, как летают самолеты с нашего аэродрома? – полюбопытствовал между делом Михаил у всезнающего Али. – Он что, не действующий?

– Это почему же? – возразил тот. – Нормальный аэродром. Вот весной летали и чего-то удобряли, а в июле отраву против саранчи разбрасывали.

– А сейчас почему не слышно?

– Говорят, компания обанкротилась – заказов мало. А может, техника подвела, – предположил Али и добавил: – Хотя вряд ли. Они «Ан-2» у русских всего год назад купили. Совсем новая машина.

«Значит, „Ан-2“. Нужно проверить, в порядке ли. Не может быть, чтобы Ланской не справился с такой простой машиной. Летать учился на подобных», – решил Михаил и начал действовать.

Выяснив детально порядок хранения и заправки горючим, количество и функции служащих аэродрома и убедившись в исправности самолета, он счел, что пора установить контакт с Ланским. Михаил часто видел его во время прогулок, но заговаривать не решался, чтобы не возбудить подозрений. Несколько раз ловил на себе враждебный взгляд Ланского – тот, очевидно, считал его предателем.

Разговор предстоял трудный, но иного пути нет и Михаил решился. Подстроив так, чтобы часовой, заступавший на ночь, получил небольшую порцию снотворного, он подождал, когда тот уснет, и бесшумно проник к Ланскому.

Подполковник уже улегся в постель, но не спал и при слабом свете лампы пытался читать газету на английском языке. Чтобы не пугать его, Михаил слегка постучал в дверь, а когда тот отложил газету и поднял глаза, выступил вперед.

– Ради бога, извините, Владимир Георгиевич, за вторжение. У меня не было другой возможности с вами поговорить. Времени у нас мало. Часовой поспит еще минут сорок, не больше.

Ланской, человек умный, лежал никак не реагируя. «Если это провокация, еще успею что-нибудь предпринять, а пока послушаем молодца», – подумал он, не слишком беспокоясь о последствиях.

– Вам трудно поверить; я понимаю, что обо мне можно думать, но все равно скажу: с первого дня плена не переставал мечтать об освобождении.

Михаил судорожно вздохнул, справляясь с охватившим его волнением, и, глядя в глаза Ланскому своим прямым, честным взглядом, продолжал:

– За несколько лет неволи у меня была только одна реальная возможность сбежать, и то она лопнула. Я не мог безрассудно рисковать. Меня в Москве ждут больная мать и невеста. Когда-нибудь я все расскажу, и вы мне поверите, потому что это правда.

Он снова прервался, собирая в кулак всю свою волю, и решительно заявил:

– Но сейчас я пришел не для разговоров! У меня есть конкретный план нашего спасения. Я разработал его детально. Неподалеку, на местном аэродроме, стоит «Ан-2». Я обеспечу его готовность и полную заправку. Подумайте, куда мы сможем перелететь и как безопасно добраться. Связь со мной не держите и не заговаривайте. Послезавтра я сам приду к вам в это время. А сейчас, простите, пойду следить за часовым. Никто не должен заметить, что он не в порядке!

Михаил повернулся и так же бесшумно, как появился, выскользнул из дома. Подождал, пока проснется часовой, и только тогда отправился спать.

Владимир Георгиевич Ланской поверил Михаилу и начал подготовку к побегу из плена. Да и какой ему смысл не верить? Кому нужно губить его таким образом? А альтернатива побегу – лишь безрадостное, неопределенное пребывание в плену. Если его до сих пор не выкупили и не обменяли, почему он должен верить, что о нем вспомнят те, кто послал его «помогать» чуждому, враждебному народу?

Он дал Михаилу подробные инструкции, как проверить состояние и заправку самолета, выбрал маршрут и безопасную высоту полета, с тем чтобы без особых помех пересечь границу с Индией. Беглецы, уповая на традиционные дружеские отношения между Дели и Москвой, надеялись, что индийские власти переправят их на Родину.

Лететь решили рано утром, с восходом солнца, и только в ясную погоду.

– Иначе не справлюсь, – трезво оценивая свои возможности, признался Ланской, – заплутаю в горах. Приборы – само собой, а визуально ориентироваться – надежнее!

Погода не подвела – стояла сухая, солнечная. Накануне решающего дня Михаил, как было запланировано, через посредника зафрахтовал самолет для проведения сельхозра-бот и проследил за его подготовкой к полету. Экипаж авиакомпании должен прибыть только к восьми часам утра.

Как ни старался, всю ночь Михаил не сомкнул глаз, не в силах справиться с волнением. «Неужели опять сорвется? Неужели снова что-нибудь помешает?» – стучало в висках, и сердце отчаянно билось и замирало.

Наконец, не выдержав напряжения, встал и задолго до рассвета стал собираться в дорогу. Тщательно, без суеты и спешки проверил все, что намечено иметь при себе в пути. Собранное аккуратно упаковал, удобно подогнал к телу, суеверно присел «на дорожку» – и двинулся в ночь навстречу судьбе.

Подойдя к зданию, где содержали Ланского, подкрался к часовому, бесшумно «вырубил» его и крепко скрутил, заткнув рот кляпом. Ланской уже ждал его в полной готовности. Двигаясь бесшумно и незаметно, они покинули территорию лагеря и, отойдя от него метров за двести, достали из укрытия приготовленные Михаилом заранее велосипеды.

– Молодец, Миша, пока все идет путем! – ободрил Ланской, видя, как этот большой, сильный парень с трудом сдерживает дрожь охватившего его волнения, – Успокойся, возьми себя в руки. Все будет в ажуре!

Себя он чувствовал в хорошей форме, потому что заранее настроился фаталистически: «Будь что будет!» Но состояние Миши понимал: «Еще бы, столько лет неволи! Эдак с ума можно сойти!» – с сочувствием думал он, восхищаясь его стойкостью.

Однако насчет «ажура» он ошибся. Часовой, стороживший Ланского, оказался на редкость живучим и выносливым: не вовремя очнулся и сумел поднять тревогу. Моджахеды немедленно устроили погоню по всем возможным направлениям.

Другая осечка произошла на аэродроме. Они не учли добросовестности служащих авиакомпании, дороживших своей работой, и, подъезжая к аэродрому, заметили хлопотавших у самолета людей: техник и два члена экипажа.

– Я возьму на себя механика, а ты займись летчиками! – скомандовал Ланской и стал подкрадываться к технарю.

Дело принимало опасный оборот.

Занимаясь подготовкой машины к полету, работники авиакомпании не заметили беглецов, и тем удалось напасть на них внезапно. Михаил потом со стыдом вспоминал, как жестоко расправился он с ничего не подозревавшими людьми.

Им двигала решимость отчаяния. Он профессионально нанес летчикам мощные удары, и они свалились, как спелые снопы, не подавая признаков жизни.

Сделав свое дело, он поспешил на помощь Ланскому, и вовремя – тому пришлось туго: механик оказался здоровенным детиной. Подполковник, сам крепкого сложения, справиться с ним все же не сумел. Застал он его врасплох и сильным ударом в челюсть сбил с ног; хотел еще добавить, но бить лежачего не привык – ждал, чтобы тот хоть приподнялся.

Это замешательство ему дорого стоило: очнувшись, противник подсек его ногой и, когда подполковник упал, навалился и стал душить. Михаил подоспел вовремя: одним ударом «успокоил» механика, и, очевидно, надолго.

Не теряя времени, Ланской забрался в кабину, быстро проверил состояние оборудования и стал заводить мотор.

– Контакт! – крикнул он Михаилу, приказывая провернуть воздушный винт.

– Есть контакт! – прозвучал ответ.

– От винта! – подал команду Ланской.

Мотор взревел. Михаил стремглав бросился к самолету, уцепился за порог открытой входной двери и ловко подтянулся на руках. Самолет начал разбег…

И в этот момент на аэродром вкатил на бешеной скорости джип, битком набитый моджахедами. Они из него высыпали, как тараканы, и с ходу начали палить по взлетающему «Антошке». Но было уже поздно – побег из плена удался!

Михаил заворочался в постели, вновь переживая упоительное чувство восторга, охватившее их, когда они уверовали, что летят наконец навстречу свободе.

Полет идет на удивление удачно: видимость хорошая, только вершины гор окутаны облаками. Летели междугорьем, на малой высоте, едва не касаясь крыльями крутых склонов.

Ланской уверенно вел биплан, лавируя между вершинами и стараясь не отклоняться от намеченного курса. Всего лишь дважды они попали в критическое положение. Один раз – войдя в облачность и чуть не задев за выступ горы; другой – провалившись в воздушную яму. Но все кончилось благополучно.

– Ура! Сейчас будем садиться! – радостно воскликнул Ланской.

Перед ними открылась широкая долина, вот подходящий «пятачок» для посадки. Летчик мастерски сманеврировал и мягко приземлился, остановившись посреди поля. С земли их заметили, со всех сторон к ним бежали люди. Поднимая тучи пыли, от края поля к ним катил небольшой грузовичок…

Сидели молча, рядом в пилотских креслах, не в силах вымолвить ни слова – реакция после нечеловеческого напряжения, которое они испытали.

Наконец Владимир Георгиевич овладел собой.

– Ну что ж, Михаил, по гроб жизни не забуду этого дня. Спасибо тебе, друг, за все! Мы теперь с тобой, как братья. Где бы я ни был, в горе и в радости – можешь всегда на меня рассчитывать, как на самого себя.

Повернулся к нему с сияющим лицом и протянул ему сильную руку. Обменялись рукопожатием, крепко, по-мужски обнялись.

– Давай обменяемся координатами, – доставая планшет, предложил Ланской онемевшему от счастья напарнику. – Вот мой домашний адрес: Западносибирск, Красный проспект, дом… Это в центре города, – пояснил он, записывая. – А здесь запиши свой. И не забудь сообщить, когда вернешься домой!

К самолету уже подбегали люди… В этот же день их разлучили. Сначала доставили в полицейский участок маленького городка, где продержали до вечера, пока не прибыли представители компетентных органов с переводчиком.

Ланской с грехом пополам изъяснялся по-английски; Михаил знал лишь немецкий, который изучал в школе и институте. Собирался основательно поучиться языкам у матери, но все откладывал – недосуг.

Владимира Георгиевича тут же увезли. У него оказались при себе документы, которые он сумел утаить от моджахедов при пленении и надежно припрятать. На Михаила он успел только бросить полный горячей признательности и дружбы взгляд, когда того увозили. Прошел целый год, прежде чем им суждено было увидеться вновь.

Как ни настаивал Михаил, чтобы ему дали возможность связаться с российским консулом, – все бесполезно. Документов при нем никаких… Очень долго вели с кем-то переговоры по телефону; в конце концов оставили его ночевать в полицейском участке.

На следующий день за ним пришла крытая машина, с решетками на окнах, и его под конвоем перевезли на секретную базу спецслужб; там ему пришлось провести еще более восьми месяцев.

– Перестаньте втирать нам очки! – заявил ему на первом же допросе красивый, холеный индус, говоривший по-русски хорошо, но с заметным акцентом. – Топорная работа! Нам ясно как день, что вас хотят внедрить к русским, выдав за одного из погибших солдат. Ну и кретины ваши шефы! Вы и на русского не похожи.

– А на кого я, по-вашему, похож? – со спокойной злостью, стараясь сдерживаться, спросил Михаил. Причину их сомнений он уже понял и ничуть не волновался. Скоро все выяснится, стоит им только связаться с российской стороной.

– Вы типичный американец ирландского происхождения. Я знаю, что говорю. Немало лет провел в Штатах и Англии, насмотрелся! – отрезал контрразведчик, не сомневаясь в своей правоте.

Не первый случай в его практике, когда под видом бежавших из плена американцы засылают своих агентов в Союз; его интересуют замыслы их спецслужб.

– Вам лучше сразу чистосердечно выложить все, что знаете, – добавил он уже мягко, вкрадчиво. – Это будет учтено и во многом облегчит ваше положение. Молчать бесполезно. Мы все выясним и без вашей помощи, только это займет много времени.

– Ну и выясняйте! – твердо заявил Михаил. – Тогда и поговорим, когда убедитесь, что ошибаетесь.

Прошло около двух месяцев, прежде чем состоялась его новая встреча с представителями спецслужб. Наверно, столько времени у них ушло, чтобы получить необходимые сведения. На этот раз допрашивали его двое.

– Нам удалось установить, что действительно в начале восьмидесятых годов пропал без вести советский лейтенант Михаил Юсупов, – без предисловий начал красивый индус. – По фотографиям вы действительно на него похожи. Но к нам также поступили через агентуру точные данные и у нас есть документальные доказательства… – он переглянулся со своим коллегой, – что этот Юсупов более двух лет сражался в рядах моджахедов на стороне Хекматиара. – Многозначительно умолк и, бросив острый взгляд на притихшего Михаила, заключил: – Так что, если вы тот самый, за кого себя выдаете, вас дома по головке не погладят, когда мы передадим им этот компромат.

Михаила не напугала эта угроза. Он часто думал, как объяснит то, что делал, находясь в неволе, если удастся вернуться на родину. Надеялся, что его поймут, но готовился ко всему. Собрался дать четкий ответ, но решил повременить, выяснить, какую игру с ним ведут и чего добиваются.

– А вы можете и не передать того, что знаете обо мне, – предположил он. – Ведь у Индии с Россией традиционная дружба.

– На этот счет не беспокойтесь! – заверил тот Михаила. – В этом мире каждый за себя. Мы симпатизируем России, во многом наши интересы совпадают, но следить за каждым ее шагом обязаны.

Еще раз взглянул на своего коллегу и, по-видимому, начальника.

– В общем, перед вами выбор: либо примете предложение о сотрудничестве, успешно сколотите с нашей помощью подходящую легенду и материально обеспечите себе безбедную жизнь на родине или – он жестко и угрожающе посмотрел ему в глаза – мы передаем русским ваше досье со своими нелицеприятными комментариями. Но Михаил и не думал тянуть с ответом. – Свяжите, меня, пожалуйста, с консулом! Ни с вами, ни с кем-то другим я сотрудничать не намерен! – заявил он твердо, даже несколько тупо, уставившись перед собой неподвижным взглядом. – А за то, что со мной было, готов ответить. Только бы вернуться на родину!

Его мытарили еще несколько месяцев, периодически подолгу допрашивая; пытались угрозами и посулами склонить к предательству. Все зная о его профессиональной диверсионной подготовке, о жестокой школе жизни, которую он прошел у моджахедов, были убеждены: это ценнейший для них кадр. Поэтому так долго и не отступались.

Но твердость и непреклонность Михаила, врожденное благородство и любовь к родине помогли ему победить. Спецслужбы в конце концов от него отступились, принесли извинения за ошибку и сообщили о нем консулу.

Как и ожидал Михаил, долгожданная встреча с представителями России не была перегружена бюрократическими формальностями. Через несколько дней (проверялись и уточнялись данные) он уже сидел в самолете «Аэрофлота», взявшем курс на Москву…

Счастливое ожидание скорой встречи с дорогими и близкими переполняло Михаила, заставляло чаще биться его многострадальное сердце. Нервы не выдерживали, и слезы наворачивались на глаза. Он возвращался на родину…

 

Глава 24

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Михаил вернулся в Москву в апреле, в погожее воскресенье. Весна была в разгаре; ярко светило солнце, текли ручьи; настроение у пассажиров, прибывших рейсом Дели – Москва, было под стать погоде: перешучиваясь и шлепая по лужам, они направились к поданным автобусам.

Как ни хотелось ему поскорее услышать голос любимой, первым делом, прямо из аэропорта он позвонил домой, матери. К телефону никто не подошел, и это его обеспокоило. «Неужели разболелась и отправили в больницу? Хотя ведь столько лет жила в тревоге… Тут трудно здоровье сохранить. Ну что ж, позвоню Свете и узнаю». И с замирающим сердцем набрал номер, который помнил все минувшие годы.

– Будьте добры, попросите Светлану. – Что это за незнакомый мужской голос: он не узнал Марка. – Дома она?

– Дома… А кто ее спрашивает? – коротко ответил тот, также не узнав голоса Михаила.

– Скажите – хороший знакомый. Хочу сделать сюрприз.

– Хорошо, я ей передам, – сухо пообещал Марк, теряясь в догадках: «Кто бы это мог быть? Олег прилетел и разыгрывает? Но уж больно голос не похож – слишком низкий… Очередной поклонник? Интересно!»

Когда он вошел в детскую, Светлана, сидя на полу, играла с сыном.

– Светик, тебя спрашивает какой-то загадочный мужской голос, – объявил он ей. – Говорит, хочет сделать сюрприз. Подними трубку. Он и меня заинтриговал.

Светлана взяла трубку радиотелефона и нажала кнопку.

– Да, это я… – и обмерла: этот голос она никогда не забывала, часто слышала во сне…

– Светочка… дорогая моя… ты?! Только не пугайся! – говорил между тем Михаил прерывающимся от волнения голосом. Ему казалось, что он кричит, а на самом деле говорил совсем тихо – слова его доносились будто с того света и в самом деле могли напугать. – Я вернулся, наконец-то вернулся! Этому трудно поверить, но это факт. Скоро ты все узнаешь и поймешь.

Он умолк и с сердечным трепетом ожидал, как, опомнившись от шока, она изъявит ему свою радость… но ответа не дождался, – слышал только ее тяжелое дыхание.

– Светочка! Родная моя! Что случилось? – спросил он, запинаясь, предчувствуя недоброе. – Почему молчишь? Ты что же, мне не рада?! – Растерянно умолк – и молнией мелькнула в голове страшная догадка. – А… кто это подходил к телефону? – почему-то прошептал он осекшимся голосом. Светлана не только не испугалась, но сразу, сердцем осознала: это он, ее Миша, говорит с ней, живой и здоровый, – и была близка к потере сознания, не в силах произнести ни слова. Не знала, что думать и говорить, только чувствовала сильную боль в сердце… «Какая ужасная судьба! Чем я прогневила Бога?! Столько лет ждать – и не дождаться каких-то несколько недель! Жить не хочу!..» – одна лишь эта горькая мысль занимала помутившееся сознание.

Но жить надо – хотя бы ради сына… И Светлана, собрав все свое мужество, тихо-тихо произнесла, глотая слезы:

– Я не дождалась тебя, Миша. Вышла замуж за Марика. Это он подходил… – И дала волю слезам, чувствуя, что только они принесут облегчение.

Слушая ее бурные рыдания, Михаил ощутил, как его израненная душа наполняется безудержным гневом. За годы разлуки у него бывали тяжелые минуты, когда закрадывались сомнения и терзали его сердце. Но он всегда отгонял их, ибо верил в силу любви, и эта вера во многом помогла ему выстоять и выжить.

Крушение надежд на счастье тяжело, но он столько всего перенес, – несчастья не только закалили его, но и ожесточили. Что ж, еще один удар судьбы… Полным горечи голосом он сурово сказал в трубку:

– Ну, знать, такое мое счастье! Все годы разлуки я верил, что ты любишь меня и сдержишь свою клятву. Это помогло мне выжить и вернуться. – Помолчал и, не скрывая гнева, бросил ей горький упрек: – Ты предала нашу любовь, растоптала ее! Не спорю, тяжело тебе пришлось, но и моей маме после смерти мужа было не легче. Однако ты оказалась слаба. Или твоя любовь… Ладно! И это переживу, не сдамся! – Его голос поднялся до крика. – Но между нами все кончено. Навсегда!

Хотел на этом оборвать тяжелое, ненужное ему теперь объяснение, но добавил:

– Марику передай, что я его не виню. Он всегда тебя любил, знаю. Не он виноват в моей беде, а ты. Передай ему, что я хочу его видеть. Мне нужно все знать о маме. Я только прилетел и буду дома. А с тобой говорить… больше не могу… и не хочу!

Приехав домой, Михаил сорвал опечатку и понял по толстому слою пыли, что его постигла еще одна трагедия…

Услышав, как кто-то вошел в необитаемую комнату, соседка Юсуповых переполошилась. Что это там происходит? Она приоткрыла дверь и заглянула в комнату…

– Мишенька?! Вот так чудо! – радостно изумилась она, всплеснув руками. – Где же ты столько времени пропадал?!

Но радость на ее лице сразу погасла: она поняла – только что приехал издалека и ничего не знает.

– А Ольга Матвеевна… тебя не дождалась. Схоронили мы ее, царство ей небесное! Марик и Витек Сальников все организовали. И поминки как положено. Да тебе Светочка все расскажет. Уж как она ухаживала за дорогой покойницей! А ребята ночную сиделку нанимали.

«Ладно, выясню все у Марика при встрече», – мрачно думал Михаил, ощущая, что его кровоточащему сердцу нанесена еще одна незаживающая рана.

– А Сало, Витек то есть, по-прежнему живет у себя? Работает? Женился?

– Не везет ему, бедному, а парень ведь золотой! – горестно посетовала добросердечная соседка. – С войны вернулся без ноги. Жил с одной тут, но она от него ушла. Болел много… По больницам валялся. А сейчас – в колонии. Семь лет дали.

– За что же? Он хороший, добрый парень! – встрепенулся Михаил, на миг забыв о собственных горестях. – Что натворил?

– Да немало, если правда… Говорят – человека насмерть убил. Напарника своего по киоску – вместе торговали на углу, у почты. Такой всегда смирный парень был, а вот на войне научили людей убивать! – Непонятно было, кого она осуждает – Виктора или тех, кто «научил».

– Все равно не поверю, Что Сало на это способен. Он справедливый, зря человека не обидит, – усомнился Михаил. – Вполне могли его подставить, ни за что посадить.

– Да вроде нет ошибки… Соседка его, Марья Ивановна, на суде была, рассказывала… – Она растерянно взглянула на Мишу и сообщила подробности: – Тот, второй торгаш, здоровенный такой малый, его оскорбил да еще насмехался, – мол «афганец-з…ц». Он его и огрел, а тот упал, да и зашибся насмерть. – Помолчала и печально добавила: – А вообще Витек в последнее время пил много и, говорят, каким-то… «наркотиком» был.

«Ладно, узнаю подробности у Марка, да и сам потом справки наведу», – решил Михаил. Поблагодарил соседку, вкратце рассказал о себе и своих мытарствах и принялся с ее помощью наводить порядок в комнате.

Они еще не закончили уборку, как позвонил Марк и, поздравив с благополучным возвращением, сообщил, что через полчасика приедет и обо всем расскажет. Чувствовалось, что он очень волнуется; Михаил его успокоил:

– Светлана, видно, не передала, что я к тебе не в претензии? Зря так переживаешь. Давай об этом лучше не будем. Меня интересует все касающееся мамы.

Когда Марк пришел и они уселись друг против друга за круглым столом, Михаил, взглянув на него, даже пожалел друга детства: бледен как мертвец, еле сдерживает дрожь, будто его знобит, и в глаза не смотрит. «Переживает. И не чаял, видно, что вернусь живым», – думал Михаил, не испытывая к нему злобы, а лишь чувство разочарования и сожаления.

– Ну рассказывай, что и как тут произошло. Что случилось с мамой и какими были ее последние дни, – попросил он тихо и добавил: – Я уже знаю, что ты много для нее сделал, – сам понимаешь, сколь велика моя тебе благодарность.

Слова Михаила и его сдержанный, печальный тон немного успокоили Марка. Он опасался худшего, шел как на казнь. Приободрившись, сжато рассказал о тяжелой болезни и завещании Ольги Матвеевны, не преминул подчеркнуть большую заботу и внимание к ней Светланы. Относительно их женитьбы он все же, несмотря на протесты Михаила, не промолчал:

– Понимаю, как тебе тяжело, но ты должен знать. Она тебя ждала и ни на кого не смотрела. Никому верить не хотела, что тебя нет в живых. Ждала, пока была надежда. – Вздохнул и настойчиво продолжал: – Не хмурься, все равно скажу. Она, может, ждала бы еще, но после смерти отца ей пришлось работать на эстраде. Наши павианы ей проходу не давали. Вот мы и решили, что нужно пожениться. Лучше я, чем кто-то другой. Все. Не суди нас слишком строго. Теперь уж не вернуть.

Михаил покрасневшими глазами взглянул на него, и лицо его стало темнее ночи – представил их вместе… Но унял боль в сердце, взял себя в руки и, не повышая голоса, так же ровно, как раньше, произнес:

– Не будем больше об этом. Тем более – есть ребенок. Вас видела соседка, когда ты заезжал к себе со Светланой и сыном. Давай закроем эту тему навсегда! – И решил перевести разговор на деловые рельсы. – Я вот о чем хочу попросить тебя, Марик. Привези мне все наши фамильные бумаги, семейные реликвии и ценности, а также завещание матери. Светлане они больше ни к чему. И еще одно, – добавил он, немного подумав. – Я ей оставлял перед отъездом свой медальон. Пусть вернет и его.

Прежде чем ответить, Марк задумался. «Значит, Миша ничего не знает о сыне. Сало в тюрьме и не скоро оттуда выйдет, если не сгинет там вообще», – рассудил он и решил не проявлять инициативы. «Узнает со временем, если Света захочет или судьба так распорядится», – сказал он себе и, зная, что медальон она подарила сыну, ответил:

– Само собой разумеется, Миша. Все находится в полной сохранности, завтра днем я тебе все доставлю. Кроме одного. – И тихо, но настойчиво попросил: – Не принуждай ее возвращать медальон, она не хочет с ним расставаться. Со временем, может, и сам поймешь, что не так велика ее вина.

Впервые в этот день в переполненной гневом и обидой душе Михаила шевельнулось что-то похожее на жалость, и он не стал настаивать.

– Ладно, пусть так, – согласился он скрепя сердце. – Пусть сохранит, если хочет. Из памяти все равно того, что было, не выбросишь!

Полдня Светлана провела как во сне, а потом слегла. У нее произошел нервный срыв, она почувствовала полный упадок сил. Ничего не могла делать ни по дому, ни тем более идти в театр. Целиком ушла в себя, в мысли о своей жестокой, несправедливой судьбе.

– Что с тобой, доченька? – встревожилась Вера Петровна. – Захворала? Что у тебя болит? Ведь целый день лежишь и обедать не вставала!

Она зашла в комнату дочери, присела рядом с ней на кровать, пощупала ее пылающий лоб. Ответом ей были лишь безудержные рыдания. Мать с жалостью смотрела на нее, понимая своим чутким сердцем, что дело тут не в здоровье… Подождала, пока дочь немного успокоится.

– Что случилось, родная? С Марком поссорилась или еще что?..

– Миша вернулся… – почти беззвучно произнесла Света, захлебываясь слезами. – Утром звонил… все узнал. Что делать, мама?.. Мне теперь и жизнь не мила!

От такой невероятной неожиданности Вера Петровна лишилась дара речи; долго сидела молча, слушая незатихающие рыдания дочери, а потом как-то траурно выдавила:

– Ну и… как он?

– Не хочет больше меня знать. Считает, предала его, нашу с ним любовь! И он тысячу раз прав, мамочка! – И завыла в безысходном отчаянии.

Вера Петровна сидела, сгорбившись, рядом с дочерью, переживая вместе с ней постигшую ее сердечную драму и оплакивая крушение такой сильной и пламенной любви. Она понимала, что сделать уже ничего нельзя и помочь горю дочери невозможно. Вдруг она выпрямилась, спросила:

– А как, доченька, вы порешили с сыном? Он что же, и Петеньку знать не хочет?

Светлана ничего ей не ответила, только завелась еще сильнее, стала всхлипывать и выть, – у нее началась истерика… Вера Петровна, ни о чем больше не спрашивая, встала, налила в стаканчик валериановых капель, подала дочери:

– На, Светочка, выпей. Тебе нужно успокоиться. Не забывай, что у тебя есть сын.

Это подействовало: Света приняла капли, постепенно утихла и уже почти спокойно объяснила:

– Ни о чем я не успела ему сказать. Он и слушать ничего не захотел. Поделом мне! – И замолчала, мрачно глядя перед собой невидящим взором.

– Все же, доченька, мне кажется, ты к себе несправедлива. И Миша – тоже, – осторожно, боясь вызвать новый взрыв эмоций, высказалась Вера Петровна. – Ты очень долго его ждала. Много лет. Пока можно было. И не твоя вина, что не дождалась. Виноваты обстоятельства. Судьба!..

– Нет, не согласна я, мама! Мишенька прав, – без слез, но с горьким сожалением вынесла себе приговор Светлана. – Просто слабой я оказалась, мне не хватило силы любви и памяти! Почему его мама смогла сохранить свою верность памяти мужа? Другие люди были раньше?

– Что ж теперь казниться, ведь былого не воротишь, – попыталась урезонить дочь Вера Петровна. – Не помирать же и впрямь. Что с сыном будешь делать? Познакомишь с отцом?

– Пока сам не захочет, ничего о нем Петеньке говорить не буду, – подумав и уже полностью овладев собой, решила Светлана. – Он знает, что его отец погиб. Пусть и дальше так думает. Будет Григорьевым, если Миша не одумается! Зачем его лишний раз тревожить?

Теперь пришла очередь погоревать матери:

– Что же это такое?.. Кто же нам ворожит?.. – причитала она, жалея и себя, и дочь. – Я родила тебя от любимого, но судьба нас разлучила, и он до сих пор ничего не знает об этом. И у тебя – то же самое! Неужели и Петеньку будет растить не родной отец, а у тебя тоже с ним счастья не будет?

Вера Петровна обняла дочь, целуя ее и поливая слезами солидарности. Так они и плакали вместе, пока не устали от слез. Первой успокоилась мать и, сев на кровати, объявила о своем решении:

– Ты, доченька, с Петей поступай как знаешь, а я от Степана Алексеевича скрывать больше правду не стану! – высказала она то, что созрело как плод ее долгих раздумий. – Он имеет право и будет знать!

– А если обидится, начнет переживать? – Света откликнулась на крутой поворот разговора, желая хоть немного отвлечься от захлестнувшего ее горя. – Не сделаем ли мы ему хуже? Ведь он живет себе… в неведенье счастливом…

– Будь что будет! Не могу я больше молчать! Совесть загрызла, – призналась Вера Петровна дочери. – Пока был жив Ваня, я оправдывалась тем, что скрывала правду ради вас, ради семейного спокойствия. А теперь ради чего? Он хороший человек, поймет. Вам обоим будет лучше жить! – заключила она, убежденная в своей правоте.

Наконец-то Вера Петровна твердо решила посвятить Розанова в его причастность к рождению Светланы и рассказать всю правду о том, что произошло дальше. Но сделать это ей снова не удалось. На этот раз – только потому, что ее опередили.

После смерти своего незабвенного Чайкина Лидия Сергеевна совсем опустилась. Крушение связанных с ним планов лишило ее обычного честолюбия, уверенности в себе, и она поплыла по течению. Стала еще больше пить, постепенно превращаясь в алкоголичку.

– Ну что ж ты все убиваешься, Лида?! Зачем столько пьешь? Так и подорвать здоровье недолго! – часто корила ее соседка Раиса Павловна: она издавна ей симпатизировала, знала о Чайкине и сочувствовала ее горю. – Ведь ты интересная женщина, сможешь еще устроить свою личную жизнь.

Нельзя сказать, что она не делала попыток, но чары, увы, уже не те! Пыталась даже отбить у семьи одного родителя – понравился он ей, приезжал забрать сынишку из детского сада, когда жена в больнице долго лежала. Активность ее сработала, стали встречаться, но кончилось рее скандалом. В результате ее перевели в уборщицы за моральную неустойчивость. Да и не выгнали только потому, что комендант за нее вступился, который сам глаз на нее положил. Этот высокий, сухопарый старик, участник войны, еще довольно крепкий, все же не соответствовал ее темпераменту. Уступила она ему от одиночества и из благодарности за защиту. Да и он тоже одинок, любит выпить. Это их и связывало больше всего, и стали они уединяться в его каптерке.

Связь их длилась довольно долго; эту тесную дружбу, конечно, приметили, и однажды кто-то из склочных сотрудников стукнул начальству – получился новый конфуз.

– Ну как вам не стыдно, Лидия Сергеевна? Понимаем: человек вы одинокий, сердцу не прикажешь. Но ведь здесь детское учреждение! Как можно заводить флирт? Да к тому же вы были нетрезвы1 – выговаривал ей заведующий, добрый и отзывчивый по натуре человек. – Я, конечно, должен бы вас уволить, но. мне обоих вас просто по-человечески жаль. – Помолчал немного, потом решительно поставил ей ультиматум:

– Оставайтесь, если устраивает работа, но никаких больше встреч! Что-нибудь еще выкинете в этом роде – сразу приходите за трудовой книжкой.

Дружба ее со стариком комендантом на этом прекратилась, но он продолжал ей симпатизировать и, как непосредственный начальник, часто прикрывал. Несмотря на унизительную должность, Лидия Сергеевна местом своим дорожила. Работа в правительственной системе сохраняла ей льготы, и, кроме того, как ни странно, она теперь больше зарабатывала, используя возможности совместительства.

В общем, не опустилась еще на самое дно, кое-как держала голову на поверхности жизни.

Надежда прилетела в Москву, никого не предупредив, в пасмурный осенний день. Над аэродромом висела низкая облачность и их рейсу едва разрешили посадку. Звонить своим постыдилась: лгать им ей не хотелось, говорить правду – тем более. А прибыла она делать аборт. В Париже это было неудобно – мог произойти скандал: в посольстве все знали о ее романе с атташе Шкляровым и беременность сразу связали бы с ним.

Заказав такси еще в самолете, Надя без проблем добралась до знакомого с детства дома, своим ключом отперла входную дверь и остановилась на пороге, неприятно пораженная царившим в квартире беспорядком. В комнате на столе – грязная посуда и пустые бутылки; мать в одежде вповалку спит на диване.

– Ну хватит валяться! – встряхнула ее Надя. – Неужто не проспалась? Как можно так напиваться?

Лидия Сергеевна, очнувшись, изумленно протерла глаза:

– Боже мой, мне это не снится? Доченька! Ты? Будто с неба свалилась..

– Так и есть, только что прилетела.

– А почему не дала знать? Могла ведь позвонить или отбить телеграмму, – недоумевала мать, тяжело поднимаясь и оправляя на себе платье.

– Не до этого было! Мне случайно подвернулся бесплатный служебный билет и срочно пришлось вылететь, – не утруждала себя правдоподобным объяснением Надя. – Сама знаешь как дорог пролет до Парижа.

Но Лидия Сергеевна была верна себе:

– Откуда же мне знать? Ты же меня к себе не приглашаешь, – язвительно упрекнула дочь. – Только папочке – такая честь, а меня, видать, стесняешься!

– Как же не стесняться, мам, когда от тебя так разит, – укоризненно покачала головой Надя. – Да ты посмотри на себя в зеркало – на кого похожа!

Лидия Сергеевна тяжело вздохнула:

– С горя я пью, доченька. Тошно мне жить без Васеньки!

– Понимаю тебя, мам, любила ты его, – посочувствовала ей Надя. – Мне тоже тошно жить с нелюбимым мужем, но я же не пью!

– Что, все не ладите с Олегом? Детей нужно завести! Они помирят тебя с мужем, скрепят вашу семью.

– Чья бы корова мычала, а твоя – молчала! – взорвалась Надя. – Что же я не скрепила нашу семью и не помирила тебя с папой? Прежде чем поучать, на себя оглянись!

Этот ее аргумент действует безотказно – Лидия Сергеевна сразу сникла.

– Что правда, то правда. Но твой отец меня не жаловал, а тебя Олег любит. Ты все же держись за него, – неуверенно попросила дочь. – Найдешь ли ты еще кого – неизвестно. А он наверняка послом будет!

– Да хоть принцем Уэльским! На дух он мне не нужен. Думаешь, я не хочу завести ребенка? Но этот боров ни на что не способен!

– Ты все же подумай, доченька, не спеши! А мне, по правде, сейчас не до этого, – вздохнула Лидия Сергеевна. – Сняли меня с заведующей!

– Вот оно что! Теперь понятно, отчего так напилась. Что с тобой, мама? Ты же умная, честолюбивая. Как могла так опуститься?

– Выходит, не такая я умная, – понуро опустила голову Лидия Сергеевна. – И жить мне стало совсем неинтересно, как не стало моего Васеньки. Так что не спеши с Олегом расставаться. Видишь, что сделало со мной одиночество?

Но Надя с ней не согласна.

– Еще хуже – одиночество вдвоем, мама. Нельзя жить с мужем, которого не любишь. Я всегда тебя осуждала, а теперь понимаю.

– Доченька! Бедненькая ты моя! – Лидия Сергеевна порывисто обняла дочь, и Надя, как в детстве приникла к ее груди; обе залились слезами.

От матери Надежда решила поехать к отцу. Когда позвонила предупредить, Степан Алексеевич несказанно обрадовался:

– Это надо же! Я сам только прилетел и такой чудный сюрприз! Побывал в Монголии. Бери скорее такси – и ко мне! За тройной счет! Твой отец временно разбогател.

– Лечу к тебе на крыльях! – весело ответила Надя. – И оплачу такси сама – между прочим, валютой. Но ценю твою щедрость, папочка!

Когда она к нему добралась, Степан Алексеевич молча стиснул дочь в крепких объятиях и горячо расцеловал. Потом повел в комнату, в которой ничего по сути не изменилось – разве лишь прибавилось на полках книг. Там усадил ее на диван, обхватил за плечи своей большущей рукой и прижал к себе.

– Ну рассказывай, как долетела и что у вас нового? Все так же грызетесь с Олегом? Почему не заводите детей? – забросал ее вопросами и добавил: – Я так мечтаю о внуке!

– Думаешь, я не мечтаю, папочка? Но Олег… – Надя смущенно замялась, – как бы это сказать… не состоятелен… как мужчина. Он мне противен, а ты говоришь – завести детей. Ничего не получается!

– Очень неприятно это слышать, – поморщился отец. – А со здоровьем у вас все в порядке?

– У меня все нормально, а у него… не знаю. Но не заводить же мне ребенка от прохожего молодца? – горько пошутила Надя. – Я хочу родить от мужа!

– Верно, доченька! Адюльтеры – это пошло и низко! А обман еще хуже. Ведь правда в конце концов выйдет наружу, и ребенок тебе этого не простит.

Тяжело вздохнув, Надя призналась отцу:

– Наверно, я с Олегом разведусь. С ним мне и Париж не в радость.

Немного помолчала и добавила:

– Не люб он мне. Ты помнишь: я тебе говорила про Костика – того волейболиста? Вот с кем у меня было счастье! Думала, что смогу позабыть. Но… ничего не выходит.

Степан Алексеевич еще крепче прижал к себе дочь, сочувственно сказал:

– Да уж, плохи дела! Но все же придется к чему-то прийти. Негоже лицемерить и разводить семейную грязь. Ты молода и еще сумеешь найти свое счастье.

– Папочка! Ты у меня самый лучший на свете! – нежно поцеловала его Надя и, бросив испытующий взгляд, мягко спросила:

– А с Верой Петровной за это время не виделся? Неужели ты все еще один… из-за нее?

– Да, дочка, – грустно признался Степан Алексеевич. – Она у меня все еще здесь, – коснулся рукой сердца, – и похожей на горизонте что-то не видно.

«Это надо же – какая сильная любовь! – мысленно восхитилась Надя. – Отец пронес ее через всю жизнь». Ей стало его очень жалко – все еще моложавого и красивого, захотелось помочь ему стать счастливым, и она, движимая женским чутьем, сказала:

– По-моему, папуля, у тебя теперь есть шансы. Последние годы отношения у нее с Иваном Кузьмичом были… не того…

– Давай лучше не будем об этом, – болезненно сморщившись, перебил ее отец. – Все не так просто… Вера… Вера Петровна – преданная душа. Она очень порядочный человек…

– Ты прав, папа. Она – чудесная женщина. Очень искренняя. И мне кажется, тоже к тебе неравнодушна. Тем более что… вас связывает… – Надя оборвала фразу на полуслове, никак не решаясь открыть отцу тайну.

– Что ты хочешь сказать? – насторожился он, вопрошающе глядя на дочь.

«Нет! Не могу я сейчас сказать ему правду, она его убьет, – испуганно подумала она и уклончиво ответила:

– Так, одну очень важную вещь. Но сейчас, думаю, этого делать не следует.

– Ладно, тогда не говори, а лучше объясни: почему невнимательна к матери? – упрекнул ее Степан Алексеевич. – Так ни разу и не пригласила в Париж. Ведь она, помнится, сыграла не последнюю роль в том, что ты туда попала.

– Потому и не пригласила! – вспыхнула Надя. – Это она меня толкнула на брак с Олегом. Из-за нее я порвала с Костиком и потеряла свое счастье! И еще потому… – сразу погаснув, добавила с горечью: – Что она… очень опустилась…

Степан Алексеевич нахмурился.

– Ты, как дочь, не должна была этого допускать, Наденька! Да чего уж сейчас говорить? Она что, по-прежнему пьет? Все одна?

– Да, папа. Ее из-за этого с заведующих сняли. И все горюет по тому… за которого замуж собиралась…

– Ты, доченька, будь к ней повнимательнее! Мать все же, – укоризненно покачал он красивой головой.

– Вот за что я особенно люблю тебя, папочка. За твою доброту! – обняв за шею, горячо поцеловала отца Надя.

Сроки беременности поджимали и по совету врачей Надежде пришлось срочно лечь в больницу, так и не повидавшись с сестрой (Света вот-вот должна была вернуться с гастролей). За хорошую плату в валюте ей предоставили отдельную палату с телефоном, холодильником и даже телевизором.

Света примчалась сразу, как приехала, в тот самый момент, когда все уже было кончено и Надя лежала не зная – радоваться ей или горевать.

– Ну вот, врачи говорят – твоему здоровью, слава Богу, ничего не угрожает, – со счастливой улыбкой поцеловала она сестру. – Я, конечно, рада, хотя и сейчас не одобряю, что ты на такое решилась..

– Только не морализируй, Светик! – попросила Надя. – Тысячи женщин это делают. Ничего особенного…

– Знаю, и все же это – против Божьих законов. Я с теми, кто считает аборт убийством собственного ребенка. Смотри, не пожалей об этом!

– А я уже жалею, сестричка, – грустно призналась Надя. – Но не потому, как расценивают это церковь и моралисты. Многие, как и я, делают это вынужденно. А потому… – она запнулась, и на глаза у нее навернулись слезы, – потому…

– Неужели осложнения, Наденька? – испугалась сестра.

– Да. Прошло у меня все далеко не гладко. Врачи говорят, что вряд ли смогу снова забеременеть. Нужно лечиться – тогда, может быть…

Света со слезами обняла сестру.

– Наденька, дорогая, не верю! Сердцем чувствую – ты сможешь! За что Богу тебя так наказывать? Ты достойна счастья! Не сдавайся, лечись!

– Я и не думаю сдаваться, буду лечиться, – бодрилась Надя. – И, потом, не в одних детях счастье. Ладно, лучше скажи, как дела у Веры Петровны и моего племянничка? Кстати. – Пытливо посмотрела на сестру. – Твоя мама не хочет встретиться с нашим отцом? Ведь он ее, Светочка, очень любит!

– Ты считаешь это уместным? С учетом их прошлых… – замялась Света, – отношений… Да и память о папе… то есть об Иване Кузьмиче… еще свежа.

– А по-моему, пора уже им выяснить эти свои… отношения. Ведь так и вся жизнь пройдет, а они, – Надя бросила на сестру просительный взгляд, – просто созданы друг для друга.

Света ей не ответила, и сестры помолчали, занятые своими мыслями, потом Надя сказала:

– Знаешь, о чем я думаю? Нельзя больше скрывать от нашего отца правду! Хочешь или нет, но я наконец открою ему, что ты – его дочь. Это будет только справедливо!

Света наклонилась и поцеловала сестру.

– Делай как знаешь, Наденька! Наверно, ты права…

И все же в тот свой приезд Надежда так и не решилась сказать отцу правду о Свете, хотя, как никогда, была близка к этому.

Степан Алексеевич отвез дочь из больницы домой на своей машине (знал лишь, что обследовалась там по женской части). Когда его «Жигули»-четверка остановилась у ее дома, Надя предложила:

– Может, зайдешь и хотя бы поздороваешься с мамой? Ну сколько можно враждовать? Давно пора вам установить спокойные, ровные отношения.

– А зачем? – спокойно возразил отец. – Это было бы неискренно, а я ненавижу фальшь! Мы – чужие люди и не забыли прошлых обид. Если бы не ты, она бы для меня больше не существовала. Так для кого нам ломать комедию? Думаю, и тебе это не нужно.

Он помолчал и, тепло улыбнувшись, добавил:

– Вот когда подаришь мне внука, и мы с ней станем дедушкой и бабушкой вот тогда еще подумаю…

Его слова разбередили у нее еще свежую рану, и Надя, испытывая душевную муку, подумала: «Ну что ж, придется открыть ему правду, как это ни тяжело! Он должен знать, что от меня внуков не дождется. И что горевать не стоит: у него уже есть один – Петенька. Пора ему знать, что Света – его дочь!» И собравшись с духом, сказала:

– Оставь эту надежду, папа. Своих детей у меня не будет – врачи говорят что-то неладно с гинекологией, но не волнуйся, – глубоко вздохнула, – без внука ты не останешься! Давно хотела тебе сказать… да все не решалась… – сбивчиво начала она, опасаясь его бурной реакции, – о том, что…

– Погоди, дочка! Если задумала взять приемного ребенка – спешить не надо, – не вытерпев, перебил ее Степан Алексеевич. – Сложная гинекология – это не безнадежно. Будешь лечиться! И Олегу не мешает показаться врачам… Хоть, как я понял, ваш брак на ладан дышит, но свой ребенок его может еще спасти. Ты, дочка, должна постараться!

Отец высказал это так горячо, с таким волнением, что Надежду покинула решимость продолжать тяжелый разговор, нанеся новый удар сообщением, что Света его дочь. «Вряд ли папа выдержит это. Не случилось бы чего с сердцем, – испуганно подумала она. – Ведь он уже не молод…» И упав духом, пообещала:

– Ладно, постараюсь, папа. Вообще-то врачи сказали – мне надо лечиться.

– Ну вот – это другой разговор, – успокоился он. – Все у тебя будет в порядке! Ты – девушка крепкая, родишь еще богатыря!

Так и на этот раз Степан Алексеевич не узнал, что является отцом Светы и у него уже растет внук.

«Уехать из Москвы, и куда-нибудь подальше!» – твердо решил Михаил уже через две недели после того, как обосновался дома. Он любил свой город, был коренным москвичом и на чужбине много лет мечтал вновь пройтись по старым арбатским улочкам, подышать московским воздухом, окунуться в деловую столичную суету…

Но сейчас, переживая глубокую личную драму, со всей очевидностью понял, что не сможет вырвать из сердца свою любовь, забыть Светлану, если хотя бы на время не покинет Москву. Рядом, так близко от нее, он будет постоянно вновь все переживать, и это не даст ему нормально жить и работать.

Завербоваться, что ли, и рвануть на Север, – приходили в голову шальные мысли. Уйти в тайгу на пару лет с геологами… Хоть он и не специалист, возьмут, наверно. Взрывать, например, охотиться… Такие ребята, как он, всюду нужны! – Так агитировал он сам себя.

В то же время его трезвый ум призывал не поддаваться отчаянию, не впадать в панику. Нет, не дело это, надо найти занятие посолиднев, твердо решил он наконец. Нельзя допустить, чтобы прошедшие годы пропали даром. Нужно использовать свой опыт и подготовку.

Михаил стал изучать рынок труда и вскоре убедился, что работа по специальности, юристом, для него не имеет перспективы. Этому выводу в немалой степени способствовали встречи с компетентными органами, проводившими его проверку после возвращения. Ни работа в следственных органах, ни скучная нива юрисконсульта или нотариуса его не соблазняли.

Поскольку с юных лет он был настроен на борьбу с преступностью, больше влекла работа в службе «секьюрити» солидной фирмы или детективном агентстве. Да и спрос на нее увеличивался по мере становления крупных фирм и банков. Михаил чувствовал себя, как никто, подготовленным к этому опасному, но интересному и высокооплачиваемому роду деятельности, – вот это ему подходит на период акклиматизации. Надо сначала восстановить доверие к себе, завоевать авторитет, а потом уж думать о следственной работе, говорил он себе, настраиваясь на новое. Опыт контрразведки и неизбежных контактов с преступным миром ему пригодится.

В результате поисков он остановил свое внимание на солидном детективном агентстве в Екатеринбурге и начал с ним успешные переговоры. Но однажды, вернувшись домой, вынул из почтового ящика открытку от Владимира Георгиевича Ланского. Тот писал: «Дорогой Мища! Шлю пламенный привет и поздравляю с прибытием на родную землю. Как узнал? А я их все время штурмовал, не забывал тебя. Буду в Москве в двадцатых числах по делам своего фонда. Остановлюсь, как всегда, в „России“, номер 427. Телефон твой есть, но и ты меня карауль. Рад небось? До встречи!»

И Михаил решил немного притормозить с Екатеринбургом, с нетерпением считая оставшиеся дни и заранее радуясь предстоящей встрече. Посмотрит сначала, чем порадует Западносибирск, – он подальше от Москвы, и это хорошо!

Сразу после двадцатого он стал названивать в администрацию гостиницы, но Ланской не появился. После двадцать пятого Михаил решил возобновить прерванные переговоры, когда, возвратившись домой и открывая входную дверь, услышал вызов междугородней: звонил Ланской.

– Прости, Миша, дела задержали, – бодрым голосом сообщил он после приветствий. – Они у нас ох какие непростые! Но разговор не телефонный. Завтра вылетаю. Так что приглашаю послезавтра, к восемнадцати ноль-ноль. Посидим в номере или в ресторане, обо всем потолкуем. Покеда!

«Ну что ж, даешь Западносибирск! – с радостной надеждой подумал Миша, интуитивно почувствовав, что нужен Ланскому и его ждет интересная полоса жизни.

С утра Михаил решил написать Виктору Сальникову. Он уже успел выяснить, в какой колонии строгого режима тот находится, и познакомиться с его делом. Сало на войне успел отличиться, дважды ранен, потерял ногу. Он заслуживал снисхождения, тем более что спровоцирован на преступление мерзавцем, бывшим рецидивистом. Но следствие установило, что он находился в состоянии наркотического опьянения, и это послужило отягчающим обстоятельством.

Все же, изучив судебные документы, Миша пришел к выводу, что, будь он на месте адвоката, сумел бы вызволить друга, намного смягчить наказание. Ведь убийство неумышленное и погиб подельник Витька по своей вине и случайно. Михаил решил добиваться пересмотра дела: не место Витьку среди уголовников!

«ДорогойВитек, дружище! – написал он ему. – Вот я и вернулся! Не верится? А я и сам себе не верю, думаю, что это мне только снится! Держись! Я ведь сумел продержаться, и ты сможешь! Моджахеды – разбойники почище твоих урок, ты и сам знаешь.

С делом твоим я ознакомился и не согласен с решением суда. Я же юрист, – надеюсь, не забыл? Так что хочу обжаловать. Мне пока лучше не пиши, потому что я решил из Москвы на время уехать, – куда еще не знаю. Наверно, в Западносибирск. Почему уезжаю, думаю, ты догадываешься. Тяжело мне здесь. Надо время, чтобы пережить и успокоиться. Как только у меня будет постоянный адрес, я тебе сообщу. Но все же, если что понадобится, можешь и написать – до востребования или по московскому адресу. Будь здоров и помни, что ты не один! Михаил».

Запечатав конверт, он позвонил сотруднику ФСБ, который с ним работал, чтобы согласовать свой возможный отъезд в Западносибирск. Михаил опасался, что с него могут взять подписку о невыезде, и хотел это выяснить до разговора с Ланским. Но возражений не последовало.

Решив этот принципиальный вопрос, он отправился на Ваганьковское кладбище навестить могилу матери и договориться об уходе за ней на время своего отсутствия. Деньги у него еще оставались. Доллары, которые он припас готовясь к побегу, индусы, к счастью, не отобрали: надеялись, наверно, что удастся его завербовать.

Поменяв оставшуюся валюту на рубли, Михаил договорился на кладбище с уборщицей и заплатил вперед. У могилы матери он тихо стоял с непокрытой головой, скорбя по ней – единственной: она дала ему жизнь и любила его всем сердцем до конца своих дней.

– Мамочка, дорогая, любимая мамочка! Благородная, самоотверженная душа! Никогда не забуду твой любви и заботы! – горячо шептал он, положив цветы на могилу и целуя фотографию на кресте. – Буду хранить память о тебе до конца своих дней, и последняя моя мысль будет о тебе. Прости, что подвел, не застал живой!

Долго еще стоял молча, оплакивая в душе свою невосполнимую утрату. Затем повернулся и ссутулившись пошел к выходу, думая уже о житейском: «Надо поставить ограду и гранитный крест. Вот только разбогатею немного…»

Не зная заранее, как развернутся события после встречи с Ланским, но предчувствуя, что все может закрутиться довольно быстро, Михаил решил осуществить важную операцию. Вернулся домой, отобрал самые ценные документы и реликвии; поехал в солидный банк и, арендовав на полгода абонентный ящик, положил все на хранение.

Пообедав между делами, он прошелся по магазинам, присматривая необходимое на случай внезапного отъезда, и к назначенному времени, немного волнуясь, прибыл в гостиницу «Россия».

Владимир Георгиевич Ланской был в отличном настроении и прекрасно выглядел – этакий солидный бизнесмен. Пополнел немного, но дорогой твидовый костюм отлично сидел на его массивной фигуре. Встретились они с Михаилом очень тепло; Ланской, хотя и на десять лет старше, смотрелся молодо, и разница в возрасте между ними не бросалась в глаза.

Сидели в уютном уголке ресторана «Россия», за отдельным столиком, выпивали, закусывали, беседовали.

– С армией у меня покончено, если не считать оставшихся тесных связей, – охотно рассказывал он Михаилу о себе и о своих делах. – Так что военная моя карьера завершена, хоть и ставил себе целью дослужиться до генерала!

Понимаешь, два года афганского плена подпортили мою биографию – доверие подорвали. Что бы мне ни говорили, а понял я: путь наверх для меня закрыт. – В тоне его не чувствовалось и тени сожаления. – А земляки вот мне предложили возглавить местное отделение Фонда помощи бывшим воинам-афганцам. Согласился сразу и при первой возможности демобилизовался. Чтобы не передумали и не загнали куда Макар телят не гонял. – Владимир Георгиевич лукаво взглянул на друга и весело рассмеялся.

– А что это за фонд? Что он дает бывшим афганцам? – заинтересовался Михаил. – Откуда берутся средства?

– Не спеши, дружище! Все будешь знать! – заверил его Ланской. – Для этого мы с тобой здесь и заседаем. Открою тебе сейчас все наши тайны. – И принялся посвящать его в дела фонда: – Финансы у нас из различных источников, и немалые. Значительные суммы дает государство; есть пожертвования крупных монополий, частных коммерческих предприятий и отдельных лиц. Да-да, что удивляешься? В стране уже много очень богатых людей, их называют «новые русские». Выпили по рюмке, закусили, и он продолжал:

– Но того, что нам жертвуют, недостаточно, чтобы помочь всем нуждающимся. А мы не только поддерживаем наших ребят материально, но содействуем их реабилитации, создаем для них рабочие места и даже предприятия. Это требует вложения огромных средств, и мы их добываем.

– Это каким же образом? – не понял Михаил.

– А мы сами стали коммерсантами, «новыми русскими», – самодовольно хохотнул Владимир Георгиевич, – и на вполне законном основании. Создали дочерние коммерческие фирмы и сами для себя зарабатываем деньги.

– Чем же вы торгуете? Наших в Афгане научили только убивать, – с горьким чувством заметил Михаил. – Оружием?

– Оружием у нас успешно торгует государство и связанные с правительством коммерсанты. Нам, например, дали льготу на беспошлинную торговлю спиртным, и мы на этом делаем большие деньги. А торговать многие неплохо научились и на войне. И солдаты, и офицеры. Будто не знаешь? – С укоризной взглянул на Михаила и без обиды пояснил: – Нам не до щепетильности. Очень многие бедствуют, найти себя не могут после этой проклятой войны. Не имеют лекарств для лечения. У инвалидов нет хороших протезов, колясок. Эти деньги нас выручают! Но и проблем создают немало.

Владимир Георгиевич помрачнел и как-то по-особенному посмотрел на Михаила, будто прикидывал в уме еще раз, правильно ли оценивает его способности.

– Давай выпьем за тебя, Миша! – предложил он, наливая ему и себе. – За твои будущие успехи, за то, чтобы ты оправдал большие надежды, которые я на тебя возлагаю! Не трепыхайся, скоро все поймешь.

Пришлось подчиниться, Михаил с волнением ожидал, что конкретно ему предложат.

– Обстановка вокруг нашего фонда сложная, – посерьезнев, приступил к главному Ланской. – Большие деньги у нас, это притягивает мафиозные группировки. Организованная преступность сейчас очень сильна. Бороться с ними трудно, процветает коррупция – у них свои люди в органах власти и правопорядка.

Он снова прервался, глубоко вздохнул, – видно, эта проблема стала для него наиболее острой.

– Мафия пытается взять под контроль наши предприятия, наложить лапу на доходы от торговли. И прямо угрожают и засылают к нам своих людей. Многие в службе безопасности фонда мне подозрительны, надо их тщательно проверять. – Он поднял свой бокал. – Мне нужен ты, Михаил! Только ты сможешь сделать нашу службу безопасности сильной и надежной! Давай же выпьем за нашу дружбу и за совместную работу! Мы познакомились в сложной обстановке – и победили. Нам снова придется повоевать, и мы возьмем верх над бандитами. Будь моей правой рукой! – С надеждой взглянул Михаилу в лицо и, поняв, что тот соглашается, просиял: – Вот и славно! Я знал – мы опять будем с тобой вместе, плечом к плечу. За нас, за наш фонд, за братство всех афганцев!

Выпили этот тост, крепко пожали друг другу руки. Для Михаила начиналась новая, опять трудная и опасная полоса жизни, но уже на родной земле.

Прошло еще три недели, прежде чем у него все оказалось готово к отъезду в Западносибирск. Улетая, Ланской дал ему массу поручений, касающихся службы безопасности, – от закупки и оформления лицензий на вооружение, приобретения дорогостоящего радиоэлектронного оборудования до всяких дел с обмундированием и другими хозяйственными мелочами.

Владимир Георгиевич вручил ему также рекомендательные письма в Московское отделение фонда и ряд коммерческих банков, с которыми сотрудничал: Михаилу предстояло ознакомиться там с опытом организации охранного дела.

– Ведь лучше учиться на чужих ошибках, чем на собственных, а? – пошутил он на прощание.

Михаил был с ним вполне согласен и потому в течение двух недель прилежно изучал работу столичных служб «секьюрити», стараясь постичь все до мелких деталей, особенно в использовании современных средств ночного видения и спецконтроля.

Однако в том, что касалось надежности своей службы, у Михаила были собственные идеи и принципы; касалось это в основном подбора и подготовки кадров. «Самое лучшее оборудование не поможет, если заведутся предатели, – к такому убеждению он пришел, размышляя над увиденным и обдумывая план действий. – Самое трудное – сколотить команду верных, способных ребят».

Исходя из этих соображений, последнюю неделю перед отъездом он посвятил восстановлению старых связей: искал подходящие кандидатуры среди спортсменов и инструкторов-сверхсрочников на базах подготовки, то есть среди тех, с кем приходилось иметь дело в прошлом.

Целиком поглощенный предотъездными делами и заботами, занятый с утра до вечера, он отвлекался от горьких мыслей и переживаний. Но стоило добраться до дома, до постели, прилечь – вновь они завладевали им, лишая покоя и сна.

В то время как Михаил деятельно готовился покинуть Москву, бедолага Виктор Сальников в тяжелом состоянии метался на койке в тюремном госпитале. В лагере с наркотой было туго, и он очень страдал. В колонии царили законы уголовных авторитетов, но урки не трогали инвалида-афганца, даже иной раз опекали. Однако наркотики стоили больших денег, а их у Виктора не было.

– Боюсь, недолго протяну! – шептал он про себя, когда стало немного полегче. – И поделом мне, никчемная моя жизнь… Но Мишка-то за что страдает?

Сало вспоминал друга детства, и его небритое лицо светлело. Сколько радости доставило ему неожиданное письмо! Как луч света среди сплошного мрака. «Его-то за что жизнь бьет? – возмущался он несправедливостью судьбы. – Столько пережить, вырваться из неволи – и теперь снова мучиться?!»

Понимал он состояние друга, но согласиться с ним не мог. «Мишка не прав! – бормотал он. – Света не виновата ни в чем! Столько лет ждала, растила сына, когда мы все тут его хоронили. Нет, нужно открыть ему глаза. Она – хороший человек, каких мало. Он еще пожалеет».

В конце концов принял Виктор решение, собрался с силами, достал карандаш, бумагу и принялся за письмо.

«Здравствуй, Мишка! – выводил он неровным почерком. – Пишу сразу же, как получил твой сигнал с того света.

Я чуть не рехнулся от радости – ведь мы тебя давно похоронили.

Теперь будешь жить до ста лет, это уж точно! За всех нас – тех, кто вернулись горе мыкать, и тех, кто остались лежать в земле! – Он передохнул, шмыгнул носом и, помусолив карандаш, продолжал писать. – Только жаль, что ты несправедлив к Светлане. Она не просто баба, а человек с большой буквы! Видел бы ты, как она твою мать обихаживала, как Ольга Матвеевна ее любила! А что сына тебе родила, аборта делать не стала – это пустяки? Ну не дождалась, трудно было одной. Но ведь тянула, пока была надежда! Лучше бы ты с ней разобрался – ради сына. Вот мой совет! А обо мне не беспокойся, ты мне помочь ничем не можешь. Не теряй время на жалобы! Я сам себя казню за то, что сделал. Уж больно сильно двинул его костылем. Хоть и сволочь, но все же свой, русский человек.

Об одном лишь прошу – пиши почаще, если сможешь. Рассказывай мне, какая у тебя жизнь будет в Сибири. Для меня это единственная радость.

Твой друг Виктор».

Закончив такой большой труд, Сало полежал, отдыхая, и позвал санитара из заключенных, который относился к нему с сочувствием.

– Слушай, друг, отправь это письмо так, чтобы дошло, – мой кореш из афганского плена вернулся. Понимаешь, какое чудо? Спустя столько лет после войны! Сделай доброе дело – на том свете зачтется.

– Невероятно! Кто бы другой сказал – не поверил! – изумился медбрат и пообещал: – Не боись! Отправлю чин чином.

Письмо Сальникова он отправил без задержки, не пожалев конверта и марки, но Михаил его так и не прочитал. В тот день, когда оно пришло, занимался отправкой багажа в За-падносибирск малой скоростью. Домой забежал только перед отъездом на аэровокзал – забрать чемодан и опечатать комнату. Убегая утром по делам, проверил содержимое почтового ящика и потом уже в него не заглядывал.

Письмо Виктора доставили в полдень, и оно пролежало в ожидании адресата еще несколько месяцев, пока не сгорело в огне вместе с домом и всем оставшимся имуществом Михаила. Какие-то бомжи, ночевавшие на чердаке, устроили пожар и превратили старую московскую двухэтажку в пылающий костер. Деревянные перекрытия горели, как сухие дрова, и к прибытию пожарных от дома остались лишь кирпичные стены.

Но Михаил тогда еще этого знать не мог; его мучила другая проблема. Расхаживая по залу аэропорта в ожидании регистрации, он никак не мог преодолеть страстного желания проститься со Светланой, позвонить… Сердце разрывалось от тоски, душа страдала. До боли хотелось еще раз, напоследок, услышать ее голос. Что-то подсказывало – не все потеряно, между ними сохранилась живая нить… Но ожесточило его пережитое разочарование, сознание краха многолетних надежд; он подавил свои чувства и укротил свой порыв. «Нет, все кончено! Пусть живут своей семьей! – сказал он себе с мрачной решимостью. – Разбитый вдребезги кувшин не склеишь. Начну новую жизнь!»

Видно, сама судьба предрешила, чтобы вернувшийся после долгих лет страданий на чужбине урожденный князь Михаил Юсупов не узнал о том, что у него есть сын и их древний род продолжается.

 

Глава 25

ГРИМАСЫ СУДЬБЫ

В гостиной своей парижской квартиры Надежда, сидя в мягком кресле и потягивая через соломинку джин с тоником, смотрела по телевизору веселое шоу, когда вошел разъяренный Олег.

– Ну вот и рухнула моя карьера! Теперь наверняка загонят в какую-нибудь Кытманду! – с горечью выпалил он, тяжело опускаясь в стоящее рядом кресло.

– Как же ты и твой вонючий кобель допустили, чтобы вас застукала его квочка? Совсем потеряли голову? Ведь и ему в их «конторе» теперь врежут по первое число! Тоже мне Штирлиц!

– Полегче в выражениях, он – не тебе чета! – не отрываясь от телевизора, презрительно бросила Надя. – Такой мужик не пропадет. А тебе самое место в этом Кытманду. Чего ты стоишь без своего покойного дядюшки?

– А ты-то чего стоишь? – не остался в долгу Олег. – Даже этого невзрачного атташе от жены отбить не смогла. Он сразу от тебя отказался, покаялся…

Сказанное им больно ударило по самолюбию Нади. Вскочив на ноги, бросила ему с вызовом:

– Ну и что с того? И мне он такой не очень-то нужен. Вот вернусь домой и получше себе найду. Лишь бы поскорее нас развели!

Несмотря на скандал в посольстве – позорящий его и угрожающий поломать карьеру, – Олег не желал развода: все еще любил Надю и не хотел ее потерять. Он сразу сник и, запинаясь, униженно попросил:

– Может… все же… передумаешь? Я бы… не возражал… чтобы у нас… был ребенок… даже не от меня… Заботился бы… как о своем! Встречайся… с кем хочешь… люби, если… мной недовольна… Лишь бы ты была… в хорошем настроении…

– Ишь ты, какой… заботливый. – Надя уже остыла и, взяв в руки бокал с коктейлем, снова уселась в кресло. – Надеешься, что останусь с тобой, если будешь покрывать мои грехи? Напрасно!

– Но почему же?

– По кочану! – непримиримо взглянула она на мужа, сделав выразительный жест. – Потому, что сыта тобой по горло. Все! Возвращаюсь домой и начну заниматься разводом! Без меня, думаю, тебе легче будет замять этот скандал в посольстве. Пойду собирать вещи.

Олег мрачно покачал головой.

– Скандал уже не замять. Но если развода не будет, отец поможет получить приличное назначение в соцстрану. Не успел тебе сказать: меня вызвали в Москву, и ты можешь не спешить со сборами – улечу раньше тебя. Думаю, что удастся даже поехать вторым секретарем в Венгрию – так мне сказал посол. Будапешт – красивейший город!

– А я с тобой и в Соединенные Штаты не поеду, не то что к нищим венграм, – отрезала Надя, допивая коктейль и поднимаясь. – Считай, Олежек, что наше с тобой супружество кончилось!

Лидия Сергеевна проснулась поздно, но продолжала лежать в постели, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой. Самочувствие отвратительное: сильно болит голова, подташнивает… Окинув мутным взором комнату – кругом беспорядок – и увидев, что настольные часы показывают почти одиннадцать, она обеспокоенно пробормотала:

– Опять заведующая устроит выволочку… Что же на этот-то раз придумать? Ведь выгонят, как пить дать!

Минувшие годы очень ее состарили. Немногим больше пятидесяти, но выглядит она старухой. Прекрасная некогда фигура расплылась; в волосах полно седины – подкрашивать неохота; лицо опухло, под правым глазом здоровенный синяк. Новый друг и сожитель – слесарь-сантехник поставил: здоровенный детина, заросший рыжими волосами; моложе ее лет на десять. Приехал он на заработки с обнищавшей Украины, там у него семья.

Полежав пластом еще полчаса, Лидия Сергеевна, кряхтя и постанывая от головной боли, встала и принялась искать остатки портвейна – опохмелиться. В таком состоянии она просто не сможет работать.

– Вот козел, все до капли выхлебал! – ворчала она на сожителя, не в силах найти в доме ничего подходящего. – Даже одеколон в ванной, который от него спрятала, и то нашел! А вчера принес бутылку таких чернил, что голова просто разламывается на части! Да еще всю ночь спать не давал… Нет, гнать его к черту! – решила она. – Грязный, скупой… Да и стара я для таких жеребцов.

Ничего ее вокруг не интересовало. Потребности она свела к минимуму; одевалась плохо, за собой не следила. Красивые тряпки, что присылала или привозила ей дочь во время редких визитов в Москву, тут же продавала или пропивала с приятелями. Жила лишь чувствами и пристрастием к выпивке. Но и могучий ее темперамент, видимо, иссяк. Временами, особенно с похмелья, нападала депрессия.

– Зачем я живу? Что хорошего нахожу в своем жалком существовании? Чего достигла в жизни? – И заливалась слезами обиды на несправедливую судьбу. – Одно утешение – хоть дочь в люди вывела, хоть ее счастливой сделала… – шептала она, ощущая, как эта единственная радость жизни поддерживает ее дух и самоуважение.

За минувшие годы Надежда прилетала в Москву всего два раза: очередные отпуска они с Олегом проводили, как правило, за границей.

– А что тут хорошего? Что у нас есть для отдыха? – с презрительной миной объясняла она их непатриотическое поведение. – Только Крым и Кавказ. Природа – да, но какой ужасный сервис! Грязь, хамство… Нет уж! За те же деньги лучше отдохнуть на Лазурном берегу или в круизе.

Мать она не забывала, присылая небольшие переводы и вещи с оказией, но не баловала. Никогда они не были особенно близки, а теперь, когда Лидия Сергеевна опустилась, – тем более.

Переписывалась Надежда в основном с отцом – тот у нее даже погостил в Париже. Матери она об этом не сказала ни слова, отделывалась редкими открытками, обычно к какому-нибудь празднику. Зная ее пристрастие к алкоголю, Надя ее – стеснялась и не решалась показывать окружающим.

Прибрав кое-как в квартире, Лидия Сергеевна только в первом часу добралась до службы. Взяла ведро и швабру и принялась как ни в чем не бывало за работу, поругивая за неаккуратность детишек и сотрудников.

– Что-нибудь опять стряслось, Лидочка? – участливо спросил ее старый поклонник, косясь на фонарь под глазом. – С кем это ты подралась?

– Почему надо всегда думать худшее! – соврала она своему бывшему другу. – Просто в чулане наткнулась на полку – темно там, – чуть нос не расшибла. Стыдно на людях показаться.

Старик был не глуп и все понял, тем более что от нее разило перегаром как из пивной бочки, но, как всегда, пожалел ее:

– Ладно, трудись, станки у тебя не простаивают. Но пока все не сделаешь – домой не отпущу.

Пришлось ей заниматься уборкой до семи вечера, а когда в девятом часу добралась она к себе на ВДНХ, приятель уже топтался у запертых дверей: в руках очередная бутылка «чернил», ухмыляется, будто не он ей глаз испортил… Характер у Лидии Сергеевны остался прежним: поравнявшись с ним и доставая ключи, она смерила его взглядом и презрительно бросила:

– А тебе чего здесь надо? Разве не поставил печать на своем выселении? – И показала рукой на синяк. – Или забыл чего у меня? Так твоего там ничего нет. А мое пропивать я тебе больше не дам! Кредит закрыт.

– Лидушка, зачем же так? – попытался он уладить конфликт и, указывая на бутылку, добавил: – Пойдем выпьем мировую! Я же тебя люблю. Не могу терпеть, когда бабы кочевряжутся. Самой же потом понравилось!

– С чего это ты взял, что кому-то нравишься? После тебя отмыться невозможно! – в свойственной ей манере отбрила она его и, уловив угрожающее движение, предупредила:

– Ты и впрямь решил, что я позволю тебе руки распускать? Ублюдок! Только тронь – такой скандал устрою!.. Под конвоем в Хохляндию отправят! Раз отделились – там и сидите, что к нам понаехали?! – завопила она во весь голос.

Такое развитие событий гостя не устраивало, и он молча ретировался.

Потеря «чернил» не беспокоила Лидию Сергеевну – у нее в хозяйственной сумке своя собственная бутылка. Чтобы напиться и заглушить тоску, ей давно уже не требовалась компания.

На следующее утро Лидию Сергеевну разбудил телефонный звонок.

– Олег? Когда прилетел? – обрадовалась она ему. – Сколько пробудешь в Москве?

– Нам нужно повидаться. У меня к вам, Лидия Сергеевна, серьезный разговор. Можно сегодня вечером заехать? И Надежда просила вам кое-что передать.

«Надежда», – мысленно отметила, удивившись, Лидия Сергеевна: так он ее дочь никогда раньше при ней не называл, и вообще говорит каким-то не своим, сухим тоном…

– Слушай, выкладывай сразу, случилось что между вами? – встревоженно спросила она со своей обычной прямотой. – Поссорились, что ли?

Она ничего не знала о их отношениях. Надя с ней о своих интимных делах никогда не говорила. Во время приездов в Москву они держались по отношению друг к другу без особой нежности, но корректно.

– Ладно, конечно, приезжай, что за вопрос? Часов в восемь я буду дома. Только не ешь нигде – покормлю тебя ужином. И не забудь бутылку коньяка, – полушутя добавила она, – для теплоты встречи и откровенной беседы.

«Что-то у них не так, – поняла Лидия Сергеевна, прислушиваясь к тому, что подсказывало ее материнское сердце. – Чую – положение серьезное. Знаю я Олега. Он добрый парень и если говорит со мной таким тоном, значит, его припекло».

Весь день она думала только об этом, с нетерпением ожидая встречи. Когда он пришел и сердечно, но как-то грустно с ней поздоровался, Лидия Сергеевна поняла, что недалека от истины.

– Садись, зятек! Отдыхай, пока я на стол накрою. Только дай-ка я на тебя посмотрю – давненько не видела. Что-то выглядишь ты неважно…

«Неважно» – это, пожалуй, мягко сказано. Вид у Олега был просто ужасный. Вот уж кому блестящая карьера не пошла впрок! Уезжал он всего несколько лет назад статным красавцем, златокудрым былинным богатырем. А сейчас – совсем другой человек. Раньше Лидия Сергеевна глаз от него не могла оторвать, так он ей нравился; теперь его внешность вызывала у нее лишь жалость и недоумение.

Голова у Олега совершенно облысела – голая, как колено. Зато аппетит был отменный, всегда он любил вкусно и много поесть. Поэтому, бросив занятия тяжелой атлетикой и ничем не заменив привычные нагрузки, ужасно раздулся и располнел. В толстых щеках буквально утонули глаза, а в двойном подбородке – шея. Но самой досадной метаморфозе подверглась молодецкая фигура: превратилась в бесформенную тушу, а огромный зад едва помещался в кресле. Был такой представительный, а теперь громоздкий и неповоротливый; но сам, кажется, всех этих перемен не замечает.

«Наденьку можно понять, что охладела к нему», – чисто по-женски рассудила Лидия Сергеевна, хлопотливо накрывая на стол. Настроение у нее упало; предчувствие подсказывало, что ничего хорошего от этого визита ждать не приходится.

В этот вечер Лидия Сергеевна постаралась привести себя в порядок и выглядела неплохо. Приняла душ, тщательно причесалась, подкрасилась, оделась; особенно много потрудилась, гримируя синяк под глазом. Усевшись напротив Олега и стараясь не показывать, как ее шокирует его изменившаяся внешность, предложила:

– Давай сначала выпьем за встречу по одной-другой, а потом и поговорим по-свойски, откровенно. Чувствую, есть о чем.

– Что верно, то верно. – Олег напугал ее своей серьезностью. – Сколько я ни старался избежать этого разговора, но придется. Никуда не денешься! – И наполнил рюмки.

Чокнулись, выпили, закусили. Олег вытер губы салфеткой и, тяжело вздохнув, расстегнул ворот рубашки – он душил его.

– Так вот, дорогая моя теща! Похоже, не избежать нам развода. Хотя для меня это – зарез! – прямо заявил он, сурово глядя на нее заплывшими глазками. – Я и приехал к вам, чтобы использовать последний шанс. Может, повлияете на дочь? Раньше вы это могли.

– Сначала расскажи, что между вами происходит и почему не заводите детей. Надя против? – спросила не церемонясь Лидия Сергеевна. – А может, со здоровьем что?

– Надя говорит, что у нее все в порядке, обвиняет меня, – уткнувшись глазами в скатерть и стесняясь, признался Олег, – но врачи говорят, что я могу – при определенных условиях. В общем, не в этом дело, – объяснил он более решительно, – видно, самолюбие взяло верх над объективностью. – Не любит меня жена, у нас почти нет близости. Откуда же детям взяться?

«Ну вот, пошла по моим стопам», – тоскливо подумала Лидия Сергеевна. Правда, у меня-то все наоборот было.

– А что, Надя… на женские болезни ссылается?

– Если бы! – процедил Олег, не скрывая обиды и злости. – Прямо заявляет, что не хочет и что я ей противен. Зачем замуж тогда шла?

«Это катастрофа! – мысленно ужаснулась Лидия Сергеевна. – Я свою дочь знаю: теперь жизни у них не будет». Но все же попробовала сделать, что могла:

– А не зря паникуешь? У женщин такое бывает. И у нее пройдет. Будь с ней поласковее, потерпеливее… – И умолкла, сознавая бесполезность слов; потом удивленно подняла брови. – А как же вы с ней столько лет – вроде бы ладили?

Олег потемнел лицом, и на глазах у этого гиганта навернулись слезы.

– У нее все это время любовник был… военный атташе… – прерывающимся голосом объяснил он. – Недавно раскрылось. Скандальная история… Она от него аборт делала – тайком, конечно. Его уже выслали. – И не стесняясь заплакал, уронив голову на руки, сопя и всхлипывая.

«Вот что жизнь с человеком делает… – грустно размышляла Лидия Сергеевна, вспоминая прежнего Олега – веселого, самоуверенного богатыря. – Разве это мужчина? Слизняк! Я бы тоже разлюбила». Но вслух довольно сухо сказала:

– Возьми-ка себя в руки, Олег! Ты же не баба. Не думала, что Надя так сглупит. Чего раскис? Другую найдешь!

– Нельзя мне другую и не нужно! – Он взглянул на нее с мрачной решимостью. Уже овладел собой, выпрямился, отдуваясь и вытирая лицо носовым платком. – Я дипломат, а это крест на моей карьере. Отец сообщил, что меня должны назначить первым секретарем в Венгрию. Все полетит кувырком. – Отдышался и добавил: – И потом… люблю я Надю и не хочу с ней расставаться.

Видя, что теща растерянно молчит, не зная, как его утешить, Олег поднялся и, стараясь казаться спокойным и уверенным в себе, заявил:

– Надя привыкла к красивой жизни и к своему положению. Детей у нас не будет, я это точно выяснил. Ей уже за тридцать. Какого еще рожна ей надо? – Потупил глаза и как бы нехотя, сквозь зубы проговорил: – Я здоровый мужчина. А если ей меня мало, то я готов многое не замечать, но только чтобы не видели и другие. Пусть сколько хочет отдыхает и путешествует, лишь бы считалась со мной и нашим положением! Так ей и передайте, – добавил он уже в дверях и, пригнувшись, чтобы не стукнуться о притолоку, вышел в прихожую.

Лидия Сергеевна молча поднялась и пошла его проводить.

Надев на голый череп красивое вельветовое кепи и приосанившись, Олег заключил:

– Я, собственно, почему поспешил к вам заехать: на следующей неделе прилетает Надя – она задержалась из-за отправки вещей. Вот я и рассчитываю, что вы с ней серьезно поговорите. Удержите ее от роковой ошибки!

Лидия Сергеевна закрыла за ним дверь, так и не сказав ничего в утешение.

Встречать Надю в аэропорт Шереметьево Олег и Лидия Сергеевна поехали вместе, чего раньше не бывало. Обычно она сидела дома, а встречать ездили Хлебниковы. Стремясь укрепить шаткие семейные узы, будущий посол счел необходимым, чтобы жена лишний раз убедилась в их единении и добром отношении его к матери: рассчитывал, что это будет способствовать примирению.

Надежда прилетела из Парижа в отличном настроении. Несмотря на недавний дипломатический скандал и сопровождавшие его сплетни – а они и достоинство унижали, и задевали самолюбие, – она полна была счастьем от предвкушения свободы, ожидавшей ее на родине. «Наконец-то я смогу делать все что захочу, сброшу оковы! – радостно думала она, летя домой. – К черту проклятые условности! Освобожусь от своего постылого урода!»

Хорошего настроения и уверенности в себе добавляло и то, что за годы жизни в Париже она приобрела и везла с собой богатый гардероб, уйму всякой импортной бытовой техники и солидный валютный счет в банке.

Заботило ее лишь то, что первое время придется мириться с жизнью в семье Хлебниковых. Уйти жить к матери она и не помышляла. Непрестижно это; столько лет терпела Олега, можно и еще немного. Разведутся они как культурные люди, а за это время она купит кооперативное жилье.

Завидев встречающих – Олега со своей матушкой, – Надежда мысленно усмехнулась: «Ну и хитер, бегемот! Сколачивает семью! Думает, что меня этим купит». В отношении перспектив своей семейной жизни она была непреклонна: ее устраивала только личная свобода.

Пройдя таможенный контроль, получив свои вещи и передав их Олегу, Надежда расцеловала мать и удивленно спросила:

– А тебя зачем он сюда притащил? Случилось что-нибудь?

– У меня все по-старому, доченька. Это у тебя непорядок! – без обиняков, напрямую заявила Лидия Сергеевна. – Нам нужно серьезно поговорить, и немедля. Вот я и приехала, чтобы с тобой об этом условиться. – Она помолчала и добавила: – Я тебя знаю. Займешься своими делами, о матери и не вспомнишь.

– Ладно, что с тобой поделаешь. Мать все-таки… – проворчала Надежда, неохотно соглашаясь. – Что у нас завтра? Суббота? Ну вот и отлично! Днем заеду.

По дороге домой она оживленно рассказывала о своих баталиях в аэропорту Орли с таможенниками, проверявшими перед отлетом багаж.

– Ну и чудаки там! – смеялась она над их тупостью. – Полчаса терзали жену дипломата! Уж пора бы им знать: то, что они ищут, отправляется – по другим каналам, куда доступа нет! Уж я им и задала шороху – жалобу настрочила. Долго будут помнить!

Когда подъехали к дому на Котельнической набережной, Олег проводил Надю, перенес все вещи к себе, оставив только подарки, и повез тещу на ВДНХ.

– Не беспокойся, завтра я ее возьму в оборот! – заверила Лидия Сергеевна зятя с воинственным блеском в глазах, отвечая на его немой вопрос.

И не обманула: на следующий день настроилась по-боевому – на решительный разговор с дочерью. Когда Надя, разрумянившаяся от ходьбы, пришла, устроилась на диване и собралась рассказывать о заграничной жизни, мать решительно остановила ее резким жестом руки и сурово посмотрела в глаза.

– Погоди! Я и так знаю, что там хорошо, где нас нет. Давай поговорим о вас с Олегом. Ты что же, бросить его решила?

С лица Нади мгновенно исчезло оживленное выражение.

– А ты откуда знаешь? Это Олег тебе все доложил и, конечно, привлек на свою сторону? Так?

– Допустим, так. А что это меняет? Неужели хочешь загубить себя, лишиться такой шикарной жизни?

– Не могу я больше видеть Олега, физически его не переношу! – тяжело вздохнув, призналась Надя матери. – Хочу еще раз попытать счастья!

– Столько лет могла, а теперь вдруг почему-то не выдержала? – недоверчиво покачала головой Лидия Сергеевна. – Выглядишь ты прекрасно. Ради такой интересной судьбы можно выдержать! Ведь его чуть ли не послом в Венгрию посылают…

– А хрен с ней, с Венгрией! Я и Парижем сыта во как! – в сердцах воскликнула Надя, сделав выразительный жест рукой. – Хочу настоящего мужика!

– Так у тебя был такой и еще найдешь! – вполне серьезно напомнила ей мать.

– «Чужую беду – руками разведу». Сама бы так сохраняла свой брак с отцом, как меня учишь! Что ж ты бежала от него без оглядки?

– Ты меня с собой не равняй! – угрожающе подняла голос Лидия Сергеевна, закипая гневом. – Или забыла?.. Ты с жиру бесишься, а я от нищеты бежала. Если бы Степан меня любил! Хотя бы чуточку так, как тебя Олег! А то он только о Верке и тосковал… Лежа на мне шептал ее имя!.. – И бурно зарыдала, захлебываясь слезами, бессильно уронив голову на руки.

Надежда никогда не видела мать такой. Только сейчас, через много лет, поняла истинную причину презрения и ненависти матери к мужу.

Разбередив незаживающую рану, Лидия Сергеевна долго не могла успокоиться, а когда наконец овладела собой, взглянула на дочь все еще прекрасными черными глазами и разочарованно произнесла:

– А я-то надеялась, что ты у меня умная! Посмотришь, что со мной судьба сделала, и на ус намотаешь. А ты по моим стопам пошла! – Вновь гневно сверкнула на нее взором и повысила голос: – Ну чего ты добиваешься? Детей у тебя нет и не будет. Ты уже не молоденькая – напрасно столько о себе мнишь! Побалуются с тобой и бросят. Плохо кончишь!

Лидия Сергеевна говорила с такой мрачной уверенностью, что Надежду охватил страх, какой-то внутренний трепет; она задумалась, опечалилась.

Видя, что урок ее вроде возымел действие, мать усилила натиск:

– Опомнись, Надя, пока не поздно! Мать плохого не посоветует. Олег любит тебя, все прощает. Побегаешь задрав хвост еще десяток лет и угомонишься. А жить с ним будешь как у Христа за пазухой до конца дней. Не все в жизни получаешь, что хочется!

Однако Надежда была не из тех, кто отступает от задуманного. Слушая мать, она глядела на нее и видела перед собой опустившееся существо, не вызывающее к себе ни малейшего уважения. «Да что я ее слушаю, маразматичка она уже! – закипая злостью, думала она. – К себе бы применяла свои теории».

– Вот что, дорогая мамочка! Сыта я твоими советами по горло! – Голос ее звенел от гнева. – И чтобы впредь я твоих поучений не слышала! А то у тебя будет на одну дочь меньше. Уверяю! – добавила она жестко, угрожающе глядя в глаза матери. – Это ты мне жизнь разрушила, судьбу искалечила! А ведь она мне посылала огромное счастье… Костя, милый мой Костик! Где ты теперь? С кем? – возопила она, и слезы градом хлынули из ее глаз. – Нет, никогда я не прощу тебе этого! Все у меня было бы – и дети, и счастье! Ну что дало мне богатство и заграница? Много барахла? Точно! Много впечатлений? И это верно. Но счастья-то нет! – И забилась в истерике.

Лидия Сергеевна, не шелохнувшись и не пытаясь помочь, тупо наблюдала за страданиями дочери, не в силах возразить ни слова.

Наконец, выплакавшись, Надежда утерла слезы, успокоилась. Ушла в ванную, вернулась; достала изящную пудреницу, косметичку, привела себя в порядок.

– Вот что, – презрительно и холодно произнесла она, ожесточившись на мать, – скажу тебе, уж коль на то пошло. Опустилась ты, мама, стала полным ничтожеством. Мне тут, на лестнице, Раиса Павловна поведала, что ты настоящая алкоголичка. Со слесарями путаешься… Просила меры принять. – Тяжело вздохнула и с горькой иронией добавила: – Поняла я, почему ты так за Олега цепляешься, предаешь меня. Боишься, на выпивку не хватит? Напрасно! На бутылку я тебе всегда подброшу, как бы мне туго ни пришлось! – С этими словами Надежда вскочила и стремительно выбежала вон, забыв взять свои пакеты, с которыми пришла к матери.

Выйдя из дома, Надежда хотела поехать на Котельническую набережную, но передумала. Ее всю трясло. Она чувствует свою правоту, это так, но в то же время ей жаль мать, стыдно, что так с ней говорила…

«Через край я хватила! Напрасно не сдержалась… Ей, наверное, очень тяжело сейчас… – упрекала она себя. – Вряд ли до нее дойдет. Зря только ей и себе нервы треплю… Хотя… встряска ей не повредит – сделает выводы! Кто у нее есть, кроме меня? Не захочет ссориться. – И неожиданно решила: – По-еду-ка я к отцу! Повидаемся и заодно нервы успокою».

К ее счастью, Розанов оказался дома; приезду ее очень обрадовался. Он ждал ее возвращения, но не знал, когда прилетает.

– Моя дорогая доченька! Какая же ты стала элегантная, интересная дама! – Он любовался, как она прихорашивается в прихожей перед зеркалом. – Ну как, получил Олег новое назначение? – И тут заметил, что она очень расстроена. – Да ты никак плакала? А ну, выкладывай, что случилось?

– Я только что от мамы. Поссорились мы с ней крупно, – призналась Надя. – Вот решила поскорее с тобой повидаться, отогреться душой.

– С твоей матерью поссориться нетрудно. Тут требуется мое ангельское терпение, – постарался он отшутиться. – Хотя ты знаешь, я тоже оказался не на высоте.

Когда уселись рядышком на диване, Надежда рассказала, что весь сыр-бор произошел из-за ее решения разойтись с Олегом. Постаралась как можно деликатнее объяснить отцу причину, побудившую ее принять такое крутое решение.

– Детей у нас нет, и нас с ним ничего не связывает, – заключила она свой невеселый рассказ. – Мать меня пугает, но я не поддамся. Я еще не старуха и могу найти спутника жизни, с которым буду счастлива. С Олегом мне все ясно, а фальшивой жизни я больше не вынесу!

Степан Алексеевич долго молчал, печально глядя на дочь. Он ее понимал и знал, что в главном она права. Но в то же время сознавал, что и Лидия Сергеевна материнским сердцем чует угрозу, которая подстерегает ее красивую дочку на суровом жизненном пути, и не зря отговаривает, пытается предупредить.

– Что тут поделаешь, доченька… – раздумчиво молвил он. – Я ведь всегда тебе говорил: действуй как велит тебе сердце. Бояться трудностей не стоит, хотя и поступать, конечно, нужно осмотрительно, по принципу «семь раз отмерь – один раз отрежь». – Тяжело вздохнул и убежденно продолжал: – Но если решила окончательно – действуй! Обманывать себя и мужа – отвратительно. Такая жизнь ничего вам не принесет, кроме горя. А детей тебе иметь еще не поздно. Ты мне обязательно подаришь внука!

Отец произнес это с таким чувством, что Надя поняла, какую тайную мечту он носит в своем сердце. Ей стало жаль и себя, и его, и она опять горько заплакала.

– Ну успокойся, доченька, не кручинься! Смотри смелее вперед! Это все сбудется! – заверил он, решив ее подбодрить, обнимая и прижимая к себе сильными руками.

– Нет, милый папочка… – проговорила сквозь слезы Надя. – Не будет этого, никогда я не смогу сделать тебя дедушкой…

Услышав ее признание, Розанов похолодел. Иметь внука или внучку – самое заветное его желание. Судьбе угодно, чтобы он был отлучен от дочери, но уж внуков он обязательно получит! Ведь Наденька любит его…

Долго не мог он осознать свое горе до конца, поверить.

– Это что же… последствия аборта? Ты же сильная, здоровая женщина. Значит, ты, дочка, посмела сделать аборт?

Надежда ничего не ответила, только зарыдала еще пуще: стыдно открыть отцу правду…

– Тогда на месте Олега я сам тебя разлюбил бы и бросил! – Степан Алексеевич обратил на дочь потемневшее лицо. – Если могло меня что-нибудь разочаровать в тебе, так только это! Лишила ты меня, дочка, самого дорогого, что мне еще оставалось в жизни!

Надя продолжала оплакивать и его горе, и свое, но вспомнила о Светлане и ее сыне, о своих давнишних сомнениях – открывать ли всю правду отцу. В душе ее шла отчаянная борьба, но все же жалость к нему взяла верх. Он прямо морально убит – как сразу постарел и сгорбился… Ну что ж, видно, пришла пора расхлебывать эту кашу… Кажется, она решилась.

– Вот что, папа, – она вытерла слезы и взяла его за руку. – Успокойся, у тебя еще не все потеряно!

– Говори яснее, – поднял на нее непонимающие глаза отец. – Что – не все потеряно?

– Ты только держись покрепче. – Надя старалась не глядеть ему в глаза. – Я бы раньше сказала, да боялась, у тебя инфаркт будет. Честно говорю: никак не могла решить, когда сама узнала, – лучше это для тебя или нет.

– Перестань ты говорить загадками! – рассердился Степан Алексеевич. – Я сам решу, что мне лучше! Чувствую – хочешь сказать что-то важное. Так говори. Мне не до шуток!

– Тогда знай: незачем тебе горевать. Есть у тебя уже внук. От другой дочери, – просто молвила Надя с горькой улыбкой.

Видя, что отец смотрит на нее с жалостливым недоверием, как на больную, подчеркнуто серьезно и деловито ему объяснила:

– Я в своем уме, не сомневайся! Светлана Григорьева – твоя дочь, только от тебя это скрывали. А у нее уже есть сын,

Петей зовут. Внук твой, значит. Мать уже давно об этом знает. Она и квартиру у них шантажом выбила. Но я узнала все совсем недавно.

Постепенно глаза у Степана Алексеевича приняли осмысленное выражение. Он почувствовал, как все у него внутри похолодело, а потом кровь бросилась в голову. Казалось, навалившаяся на него тяжесть раздавит… но потом, к своему удивлению, он ощутил какую-то особую легкость во всем теле. Еще раз пристально взглянул на дочь, словно желая проникнуть в самую душу, веря ей и не веря. Но по горечи, застывшей у нее в глазах, понял со всей очевидностью, что услышал чистую правду.

После ухода Надежды Лидия Сергеевна долго еще сидела молча, приходя в себя от удара, нанесенного ей дочерью. Она чувствовала себя полностью опустошенной, морально уничтоженной. Жестокая правда, брошенная ей в лицо, заставила ее задуматься над своим никчемным существованием, особенно остро почувствовать, что она никому не нужна, даже собственной дочери. Никто ее не любит и не уважает! Так зачем ей такая жизнь?

Погоревав молча и без слез еще некоторое время, встала и пошла на кухню, прихватив початую бутылку коньяка, оставленную Олегом.

– Напьюсь!.. Может, полегчает, – прошептала она, наливая себе полную стопку.

Опрокидывала рюмку за рюмкой не закусывая, но успокоение не приходило – ей казалось, она нисколько не пьянеет.

«Как же Наденька так со мной обращается? – недоумевала она, и сердце ее обливалось кровью. – Я же всегда о ней заботилась, вырастила… Жила только мечтой о ее счастье! За что мне такая Божья кара?..» Вспомнила вдруг, как злой наседкой заклевывала мужа, считая, что он несправедлив и недостаточно внимателен к дочери, и впервые за прожитые годы в ней шевельнулось нечто вроде жалости и сочувствия.

«Вообще-то не так уж и плох был Степан. Терпения у меня не хватило… не поверила в него… – И снова сердце захлестнула волна горечи. – Нет, правильно сделала, что сбежала от него. Чужой он был. Так и не смог меня по-настоящему полюбить!»

Вновь выпила полную стопку, и лицо ее просветлело. Перед ее мысленным взором явился дорогой Василий Семенович, с лукавой улыбкой на круглом лице, – такой милый, обворожительный… «Вот кто понимал душу женщины! – умилялась она, вспоминая своего ненаглядного Чайкина. – Вот кто любил и отогревал меня душой и телом!..»

Стала она вспоминать их застолья и бурные ласки, и лицо ее разрумянилось, а в глазах появился блеск счастья. Но радостное возбуждение длилось недолго. Ей вдруг ясно, как наяву, явилась ужасная картина его конца – и она взвыла от горя, сознавая, что минувшие радости утрачены навсегда…

К ней пришло понимание всей глубины своего падения; вспомнились унижения, нелегкая доля уборщицы, грязные лапы хамов… Нет, жить так больше не хочется!..

Налила и выпила подряд две полные стопки крепкого коньяка, еще надеясь заглушить сердечную боль и черную, беспросветную тоску. Но сознание пустоты и никчемности своего существования не проходило, наоборот, становилось еще острее… Потеряла она последний ориентир в жизни, где ее былое самоуважение?..

– Васенька, дорогой мой! Где ты? Видишь ли, как мне плохо без тебя, как я страдаю?.. Возьми меня к себе! – молила она, беззвучно шевеля губами.

Опьянение пришло внезапно – будто обухом по голове ударило. Мысли смешались, сквозь какой-то перезвон ей послышался голос любимого Васеньки – он призывал к себе, в бескрайнее сверкающее пространство… Надо кончать с этой паскудной жизнью!.. – каким-то проблеском мелькнуло в голове среди вакханалии смутных видений. Действуя как сомнамбула, на неверных ногах, она закрыла дверь и форточку, повернула кран у плиты – включила газ…

Выполнив как во сне эти действия, она снова плюхнулась на стул и впала в полудремоту. Перед ее мысленным взором вновь явился Чайкин – почему-то совершенно голый и с крыльями за плечами: ласково протягивает к ней руки, зовет…

Она рвалась к нему, но что-то удерживало ее на стуле, как будто она привязана… Тут его образ стал отдаляться и таять…

– Васенька, не уходи! – в последнем отчаянии прошептали ее губы, и Лидия Сергеевна, теряя сознание, сползла на пол.

Задыхаясь, схватилась за отвороты халата, срывая пуговицы и содрогаясь в конвульсиях. Затем, откинувшись навзничь, затихла, уставившись в потолок остекленевшими глазами. Халат распахнулся, обнажая по-прежнему красивые, полные, стройные ноги…

Так Лидия Сергеевна покончила счеты с обманувшей ее жизнью. Самоубийство обнаружили только спустя сутки – по запаху газа, идущему из квартиры. Когда дверь осторожно, боясь взрыва, вскрыли и все стало ясно, соседка Раиса Павловна сообщила ужасную весть дочери…

Разбирая бумаги, оставшиеся после матери, Надежда нашла нечто вроде завещания. Видимо, мать уже не раз подумывала о том, чтобы досрочно оставить этот жестокий мир. В завещании она просила, если возможно, похоронить ее рядом с Василием Семеновичем. Надежде, которая страдала от угрызений совести, сознавая свою вину, за хороший куш удалось уговорить вдову Чайкина и получить ее официальное согласие.

Таким образом, последняя мечта Лидии Сергеевны – соединиться со своим любимым в загробном мире – сбылась.

Профессор Розанов не мог уснуть всю ночь напролет. В последнее время он вообще страдал бессонницей, приходилось даже использовать снотворное. После того, что он узнал от Надежды, – он отец Светланы и от него скрывали это с самого ее рождения, – какой уж сон… Сначала он все ворочался и аж рычал от гнева. В чем только не винил и Веру, и Лидию, как только не называл, какие обличительные монологи не произносил!

– Подлые, себялюбивые, низменные души! – шептал он в отчаянии. – В своем обмане ссылаются, что действуют в интересах ребенка, – будто ему не нужен родной отец! Лицемерки!

Но к утру весь его запал иссяк, и он стал думать обо всем значительно хладнокровнее. Прежде всего реабилитировал Веру – ведь любовь к ней пронес через всю жизнь… В каком состоянии он ее оставил, отверг… Что еще оставалось ей делать? Тем более – опасаясь, что беременна? Смягчившись, он старался смотреть на вещи ее глазами. Девушка, одна, не хочет губить своего ребенка, а Иван вполне мог заменить ему отца. То было благо и для нее, и для не рожденного еще человека! Но нет, не благо, протестовала его душа. Они так любили друг друга! Узнай он вовремя – все сложилось бы по-другому. Рядом с Верой он академиком бы стал! А ей и Светлане с ним было бы не хуже, чем с Григорьевым…

Вновь ощущал он горечь своей утраты и прилив нежности к той, что подарила ему незабываемую любовь, лучшие мгновения жизни и, как оказалось, еще одну дочь. Нестерпимо хочется ее увидеть, поговорить, во всем разобраться. Еле дождавшись утра, он принял холодный душ, взбодрился, нашел номер телефона и позвонил.

– Это Светлана? – догадался он по голосу. – Доброе утро! Говорит Розанов Степан Алексеевич, Надин отец. Прости, что так рано звоню, – чтобы застать вас дома. Нельзя ли попросить Веру Петровну? Спасибо.

«Что это он вдруг? – недоумевала Светлана, идя в спальню к матери сообщить о раннем звонке. – Неужели узнал?.. От кого же? Наденька прилетела? Так она бы позвонила, прискакала похвастаться нарядами…»

Увидев, что мать еще сладко спит, Светлана заколебалась – жалко так будить ее… Сказать, чтобы позвонил попозже? Пожалуй, обидится, да и мама недовольна будет… Вообще-то пора вставать!» Светлана слегка тронула мать за плечо, и та сразу открыла глаза.

– Что случилось, родная? – Она сразу встревожилась, увидев в руках у дочери трубку радиотелефона. – Меня, что ли, кто спрашивает?

– Это Розанов, так сказать мой… отец… А зачем ты ему нужна – не знаю. – Света протянула ей трубку. – На, сами разбирайтесь! – И вернулась к сыну, он спал в ее кровати, пока Марк с ансамблем в отъезде.

– Вера Петровна, Вера! – сдерживая волнение, мягко произнес Розанов. – Доброе утро! Прости, если разбудил. Мне нужно срочно с вами… с тобой поговорить. О чем? Расскажу при встрече. Когда можно приехать? Лучше бы – сейчас.

«Ну все! От кого-то успел узнать… Как жаль, что не от меня!» Сердце у нее учащенно забилось, но она, делая над собой усилие, чтобы говорить спокойно, согласилась:

– Хорошо, Степан Алексеевич. Нам давно следовало объясниться.

Когда Розанов, пригнув голову, вошел в холл, Вера Петровна уже ждала его – как всегда, свежая, подтянутая, тщательно причесанная, в легком утреннем наряде. Она молча проводила его в гостиную, усадила рядом с собой на диван и, затаив дыхание, приготовилась слушать.

Степан Алексеевич пристально глядел в ее чистые серые глаза и чувствовал, как жарко пульсирует кровь в жилах и сильно бьется сердце. В чем же секрет того, что ему до сих пор доставляет радость, даже наслаждение, просто сидеть рядом с этой женщиной и смотреть на нее?.. Не говоря ни слова, он взял ее руку в свои горячие ладони; она не отняла, лишь смущенно опустила голову и отвела взгляд. Так и сидели они молча. Слов им не требовалось.

Похоронили Лидию Сергеевну на дальнем Митинском кладбище за кольцевой автодорогой. Надежда так была убита горем и ошарашена случившейся ужасной трагедией, что совершенно растерялась и ничего не могла делать. Спасибо отцу – несмотря на полный разрыв с бывшей женой, он сделал все, что требовалось для скромных похорон и даже организовал поминки на ее квартире. Их устроила Надя для соседей и тех, кто с ними был на кладбище (Степан Алексеевич участия не принял – счел неудобным).

«Это из-за меня мама наложила на себя руки! Она всю жизнь надо мной тряслась, так обо мне заботилась! Даже счастья с Костиком лишила, желая мне лучшего. Ну как у меня язык повернулся ее оскорбить, унизить? Ведь и без того Господь ее жестоко наказал за грехи», – проливала обильные слезы Надя, обвиняя себя в смерти матери. Только спустя месяц она немного оправилась от горя и отправилась на кладбище навестить ее могилу.

– Прости меня, дорогая мамочка, ради Бога! За все… за мою неблагодарность и невнимательность, – положив цветы, покаянно склонилась она над могильным холмиком. – Напрасно я тебя упрекала. Ты любила меня и делала все для моего счастья… по своему разумению. Ну, ошибалась… А я сама разве правильно поступала? Разве не виновата, что потеряла Костика – свою единственную любовь? Надо мне было слушаться сердца, как советовал папа…

Рыдая, Надя опустилась на колени перед могилой, посмотрела на фотографию, где Лидия Сергеевна улыбалась счастливой белозубой улыбкой, и слезы застилали ей глаза, а сердце разрывалось от боли.

– Не знаю, мамочка, как буду жить дальше. Не вышло у меня с Олегом того, о чем ты мечтала. Но я еще встречу такого, кого полюблю по-настоящему! И добьюсь всего, что ты для меня хотела! Обещаю тебе это, спи спокойно!

Слезы градом лились из глаз Нади, но лицо выражало решимость.

– Еще раз, прости меня, грешную… Я не сумела отдать тебе при жизни дочерний долг и теперь уже ничего не поправить… Буду горько каяться в этом до конца дней!

Она склонила голову на принесенный огромный букет пышных роз и ее плечи сотряслись от рыданий.

 

Глава 26

К НОВОМУ БЕРЕГУ

Михаил приехал в Западносибирск в июне. Стояло короткое, жаркое сибирское лето; воскресенье, в центре малолюдно. Западносибирцы устремились на природу: трудиться на садовых участках, отдыхать и загорать на Обском море. Оставив вещи в гостинице «Сибирь», в забронированном для него номере, решил прогуляться и познакомиться с городом, где предстоит жить и работать. Думал пройтись по центру, а потом съездить в Академгородок к Дмитрию. А не застанет дома, так посмотрит, как живут ученые, полюбуется на водохранилище, а может, и искупается.

Выйдя на Красный проспект, Михаил направился к центральной площади. Отдал должное грандиозному зданию Оперного театра – оригинальная архитектура! – и двинулся дальше, повернув к драматическому, «Красному факелу».

Как и большинство городов России, этот промышленный и культурный центр Западной Сибири мало преуспел в городском строительстве. Новых, красивых зданий совсем немного. Понравились Михаилу открытые, жизнерадостные лица сибиряков; в общем, он остался доволен увиденным. Что ж, город большой, благоустроенный; гастролером он здесь не сделается, попробует пустить крепкие корни.

Хорошее впечатление от города и бодрый настрой усилились, когда приехал в Академгородок. Центр сибирской науки выглядел превосходно: расположен в лесной зоне, застроен красивыми зданиями – вид современный, солидный; утопает в зелени, воздух чистый, ароматный. Похоже, здесь созданы все условия для плодотворной работы.

С Дмитрием Ивановичем Прохоровым Михаил не виделся с того дня, когда его взяли в плен моджахеды. Сдружились они еще в следственной группе, в Москве; Дмитрий, военный юрист, лет на пять его старше. Теперь он навел справки и узнал: Прохоров демобилизовался по состоянию здоровья, вернулся на родину, в Сибирь, работает в системе МВД. Телефона раздобыть не удалось, но дали домашний адрес. Дмитрий ничего о нем не знает – появление пропавшего друга его, наверно, и удивит, и обрадует. «Ну и сюрприз я ему поднесу! – предвкушая теплую встречу, радовался Михаил. – Хоть один старый друг – все легче!» Но Прохорова он дома не застал: тот и в выходной день куда-то выехал по делам службы.

– Вы, Михаил Юрьевич, проходите, не стесняйтесь! – приветливо пригласила его жена Дмитрия, когда он представился. – Вот сюда, пожалуйста! Я вас чаем напою. А Дмитрия Ивановича мы сейчас разыщем, дело привычное, – пообещала она, усадив Михаила за стол в светлой, уютной кухне. – Сообщим через дежурного по управлению, – сумеет, думаю, вырваться. – И бросила взгляд нескрываемого любопытства на высоченного, симпатичного мужчину – неожиданный гость ей понравился.

Невысокая, кругленькая, как сдобная булочка, с живыми черными глазами, она радушно угостила Михаила и попросила пройти в гостиную.

– Сейчас прибегут мои сорванцы, кормить их буду. Придется вам немного поскучать у телевизора.

Но тут раздался звонок телефона.

– Ты что меня вызывала, Тася? – встревоженно спросил муж. – С близнецами ничего не случилось?

– Да нет, с прогулки еще не пришли. Но в доме тебя ждет неожиданная встреча.

– Пожалуйста, родная, без загадок! Занят очень. Мы же не в бирюльки здесь играем!

– Да ты подожди сердиться! Юсупова Михаила Юрьевича знаешь?

– А что, о нем что-нибудь появилось? Кто-то из наших приехал?

– Только не падай – спокойно! Он здесь, у нас дома сидит, – живой и здоровый.

– Да быть не может! Еду! – воскликнул Прохоров после секундного замешательства.

Когда через полчаса Дмитрий Иванович ворвался к себе домой и убедился, что перед ним действительно Михаил, живой и здоровый, только с годами возмужал и заматерел, – он был вне себя от изумления и восторга, принялся всячески обхаживать пропавшего товарища. Вот и не верь после этого в чудеса и Божье провидение!

Прохоров, среднего роста, хорошо сложенный, но худощавый, рядом с Каланчой (так в группе прозвали Михаила) казался совсем небольшим.

– А ну-ка, мать, накрывай нарядную скатерть! Продемонстрируем гостю сибирское гостеприимство! Медвежатину в горшочке пробовал? То-то! Наших огольцов на кухне покормишь! – весело командовал он. – Я тебя, Миша, не отпущу, пока все не выложишь про свою одиссею. И не думай, что сегодня в город вернешься! – приговаривал он, тиская друга железными ручищами. – Хочу знать все – до мельчайших подробностей!

Друзья просидели за столом до поздней ночи, опорожнили две бутылки, но не захмелели и чувствовали себя превосходно. За это время Михаил поведал Прохорову о своей неволе и приключениях, умолчав лишь о личных переживаниях.

Дмитрий Иванович рассказал, как долго пытались его разыскать и вызволить; как решили, что погиб, и сообщили об этом его невесте, когда вернулись в Москву.

– Ну как она теперь? Наверно, вместе вы? – осторожно осведомился он, сознавая, что могло произойти всякое.

– Не дождалась; у нее теперь другая семья, – тяжело вздохнув, признался Михаил. – Предала она нашу любовь, хотя винить ее трудно. Этот вопрос для меня закрыт!

Прохоров деликатно помолчал и переменил тему.

– А знаешь, Миша, нам с тобой придется тесно сотрудничать, – заметил он, когда услышал о его полномочиях в фонде Ланского. – Ты держи со мной постоянную связь. Возможно, сумею быть тебе полезным.

Дмитрий Иванович работал заместителем начальника отдела по борьбе с организованной преступностью.

Офис фонда, возглавляемого бывшим подполковником Ланским, помещался в одном из домов, построенных еще в тридцатых годах, недалеко от центральной площади Западносибирска. Дело явно поставлено на широкую ногу, решил Михаил: анфилада комнат, переоборудованных из двух смежных квартир, тянется почти по всему нижнему этажу дома; помещения сияют чистотой и современной отделкой после евроремонта.

Деятельность велась по различным направлениям, и в офисе всегда толпилось много народу. Почти к каждой из служб, занимающих отдельные кабинеты, тянулись живые очереди. Входящих проверяли двое вооруженных охранников в камуфляжной форме, крепкие парни, вели они себя неприветливо и бесцеремонно. Михаила, с его могучей комплекцией, подвергли особо придирчивому осмотру, даже бегло ощупали карманы.

Чтобы он лучше ознакомился с состоянием дел в службе безопасности, решили до поры до времени не объявлять о его истинной роли в фонде.

– Пусть считают тебя просто новым сотрудником, – хитро улыбаясь, говорил Ланской, когда строили планы будущей работы Михаила. – Изнутри ты лучше увидишь, что у нас происходит. Но пользуйся правами заместителя – тогда понятно, почему интересуешься.

Войдя, таким образом, в службу безопасности почти на равных с остальными сотрудниками, Михаил сразу столкнулся с неприкрытой настороженностью и недоверием новых товарищей. Его сочли темной лошадкой, – видимо, потому, что все они местные жители, а он почему-то прибыл из Москвы.

Его «афганская история» всем вскоре стала известна. Что он так долго находился у моджахедов и даже сражался на стороне Хекматиара с Рабани, не прибавило ему популярности, а некоторые, из самых наглых, откровенно посмеивались и старались подковырнуть,

Особенно задевало, что никому неизвестного человека Ланской сразу назначил на должность, позволяющую командовать и получать солидную надбавку. Михаил и его шеф из деловых соображений скрывали свою тесную дружбу, но ясно, что хозяин (как называли Ланского) привез из Москвы своего человека.

– Посмотрим, какой он герой, – сказал как-то своему напарнику один из охранников, здоровенный детина; он служил в фонде с самого его зарождения и считал себя незаслуженно обойденным. – Мне сдается, этот стукач Ланского просто трус и шкурник, раз попал в плен, не успев повоевать, и столько лет служил моджахедам. Наверно ислам принимал, только скрывает.

– Ты, Васьков, напрасно много болтаешь! – резонно заметил его друг Алексей, – Смотри, будь поосторожнее, не то выпрут! Начнет капать на тебя хозяину и придираться – окажешься на улице! Хорошая зарплата надоела?

– И ты, Леха, вижу, пыльным мешком с детства ушибленный! – беззаботно ухмыльнулся Васьков. – Всего-то ты боишься! Тебе не охранником быть, а детишек воспитывать. Да только там денег не заработаешь, это правда!

Увольнения он не боялся, – во-первых, считал Ланского человеком честным и справедливым, а во-вторых, для такого молодца, как он, работа всегда найдется. Вот и задумал при случае устроить проверку залетному соколу.

Однажды, когда Михаил принимал от них смену, Васьков как бы между прочим, невинным тоном осведомился:

– А чего тебя, Юсупов, так долго меж себя моджахеды терпели и в свой отряд приняли? Небось веру на ихнюю сменил, а? Пошто тогда крестик нацепил?

Отлично понимая, что нахальный парень его провоцирует, несмотря на деланный миролюбивый тон, Михаил не поддался, спокойно объяснил:

– Крещеный я от рождения, и Бог для меня один. Вере своей не изменял, у меня все предки – православные. А моджахеды, хоть и дикари, не уважают предателей и прислужников. Я с ними на равных участвовал в операциях против Рабани, мне доверяли.

«Ну ясно, трус! Ишь как распинается! – насмешливо подумал Васьков, неправильно расценив его спокойствие. – Уж конечно, продался чернозадым». Бросил взгляд на Алексея, напарника, и, как бы призывая его в свидетели, уже с откровенным вызовом заявил:

– Ну это ты, положим, брешешь. Я-то там был, честно воевал, но ничего, кроме «железок» на грудь, не заработал. А тебе, признайся, сколько платили? Наверно, в долларах, раз не мог так долго с ними расстаться?

Это уж слишком! От такой наглости кровь ударила Михаилу в голову, и он напрягся, как перед прыжком. Не надо бы поступать опрометчиво… «Оставлю этот выпад безнаказанным, – молнией мелькнуло в голове, – мне здесь не работать!»

– Ты что это себе позволяешь, паскудник? – процедил он, сдерживая клокотавшую ярость. – Думаешь, на салагу нарвался? Хочешь, чтобы я тебя проучил? – Сделал угрожающее движение навстречу высоченному, как он, Васькову.

– Ну напугал до смерти! – рассмеялся тот ему в лицо и, почувствовав, как опытный десантник, что сейчас последует прыжок, выбросил руку с зажатым в ней заранее газовым баллончиком.

Но поздно: ударом ноги, обутой в кованый полуботинок, Михаил выбил у него баллончик, поранив кисть руки; молниеносно обернулся в прыжке, второй ногой ударил в голову и уложил на пол. Полный нокаут – за полчаса не придет в сознание. Успокоился, подобрал баллончик, предупредил как ни в чем не бывало Алексея:

– Ты ничего не видел и не слышал. Вы ведь с ним друзья? Узнают, что произошло, – Васькову здесь не работать. А так пусть сам решает, как ему совесть подскажет. Я незлопамятный – с каждым бывает по глупости. Для меня главное – служба! – И, видя, что Алексей встал на колени перед поверженным товарищем, проверяя пульс, без насмешки добавил: – Не бойся! В этот раз не убил. Очухается минут через двадцать, хотя руку придется подлечить. Оформим производственную травму. Пойду задержу сменщиков, а ты пока сделай ему холодную примочку.

Действуя спокойно, но жестко, чтобы сотрудники усвоили, что он умеет за себя постоять, не выказывая особого рвения, но выполняя свои обязанности добросовестно и скрупулезно, Михаил скоро завоевал среди работников фонда авторитет. Все, даже недоброжелатели, признали: парень – на своем месте.

За это время он изучил всех, с кем работал, навел исподволь необходимые справки и полностью вошел в курс обстановки, окружающей деятельность фонда Ланского. К тому моменту, когда Ланской счел, что пора назначить его главой службы безопасности, Михаил полностью приготовился взять руль в свои руки, знал, на кого из сотрудников можно уверенно опереться, а кого заменить.

– Больше всего меня беспокоит Козырь, – доложил он Ланскому, когда, запершись в кабинете шефа и сидя тет-а-тет за журнальным столиком в мягких креслах, обсуждали сложившуюся ситуацию. – Это он протягивает к нам щупальца и засылает своих людей. К чему бы?

Козырь (от фамилии Козырев) возглавлял основной коммерческий банк, через который фонд Ланского вел многие финансовые операции. Он плодотворно сотрудничал с фондом, получая немалую прибыль, и Михаил недоумевал, зачем тот пытается взять их под колпак.

– Те парни, которых я намерен уволить, работали раньше на него и, как я выяснил, продолжают получать от него деньги. Неужели собираются нас грабануть? Но ведь мы у себя крупные суммы не держим.

Владимир Георгиевич задумчиво молчал, слушая друга и помощника с лицом мрачным и озабоченным.

– Это, дружище, он, видимо, решил под меня и верных мне людей подкоп сделать, – проговорил он медленно, как бы оценивая правильность своего предположения. – Действует исподволь и весьма дальновидно: хочет постоянно наблюдать за нами, собирать, компромат и иметь наготове своих людей.

– Но зачем ему это? Что он намерен делать? В чем угроза для фонда?

– А затем, чтобы в подходящий момент руководство ликвидировать и заменить своими людьми, прибрать фонд к рукам. А резон для него один – нажива! Сейчас он только прокручивает наши деньги, а если у него выгорит – положит в карман.

Посмотрел на Михаила – друг не до конца осознает все негативные последствия; пояснил:

– Для целей нашего фонда это катастрофа. Его банде важно как можно больше наворовать, а на помощь нуждающимся афганцам им наплевать. Так что, друг мой, необходимо принять контрмеры. Готовься к борьбе – решительной и беспощадной!

После этого разговора Михаил решил детально разобраться, что за личность Козырев и какова сфера его деятельности. Самую достоверную информацию можно получить у Прохорова; договорился о встрече и заехал к нему на службу.

– Заходи, дорогой, присаживайся! – пригласил его в свой кабинет Дмитрий Иванович. – У нас с тобой двадцать минут. Хватит? А потом я должен уехать.

Михаил устроился на жестком стуле перед его небольшим письменным столом и достал тоненькую папку.

– Бери тетрадь и записывай, – деловито распорядился Прохоров. – Просмотрел я его досье: любопытный субъект! Он у нас давно в поле зрения, но пока никаких проблем не создавал.

– Меня интересует его личность, ближайшие сподвижники; чем владеют, чем занимаются; потенциал, связи, – коротко перечислил Михаил и приготовился записывать.

– Значит, так. Козырев Анатолий Борисович; дважды судим за экономические преступления и валютные операции; в преступном мире известен под кличками Козырь, Рыжий – из-за цвета волос. Есть сведения, что «вор в законе», но точных данных нет. Сейчас легализовался, председатель правления банка; на деле возглавляет одну из преступных группировок, поделивших город на зоны контроля. Наряду с банком владеет, через подставных лиц: экспортно-импортной фирмой; двумя автобазами со станциями техобслуживания; несколькими магазинами в центре города; сетью кафе и ресторанов, самый крупный – казино «Монте-Карло», с залом игровых автоматов. Все – на законном основании, комар носа не подточит! Так сказать, современный бизнесмен. Вот, пожалуй, и все. – Дмитрий Иванович закрыл свою папку и со смешинкой в глазах взглянул на друга. – Но все это только вершина айсберга, официальные данные. Есть еще оперативные разработки. – Помолчал и сообщил: – Окружение – бывшие уголовники, люди с темным прошлым. Несколько раз брали его подельников по заявлениям о вымогательстве у коммерсантов в центральной части города.

– Но почему этих данных нет в официальном досье? – удивился Михаил. – Ведь его люди попались. Их что, не сумели расколоть?

– И не пытались – не дали! Начальство распорядилось уничтожить предварительные материалы как бездоказательные, – неохотно пояснил Прохоров. – Само, через родственников, участвует в его предприятиях в качестве членов правления или под другими соусами. От юридической оценки такого «сотрудничества» воздерживаюсь.

– Да коррупцией это называется, как же еще?! – взорвался Михаил. – А ваши милицейские тоже у него в кармане?

– Непосредственно юридических казусов нет, но посмотришь на загородную виллу начальника управления – призадумаешься, на какие шиши построена. Что она стоит – того ему и его семье за всю жизнь не заработать. Так что этого Козыря голыми руками не возьмешь.

Видя, каким мрачным, осуждающим взглядом наградил его друг, Дмитрий Иванович простодушно признался:

– Ты, Михаил, человек вольный, холостой, что хочешь, то и делаешь. А у меня дом, семья, я здесь корнями врос. Куда мне рыпаться? Что мне велят, то и делаю. Разумеется, только в рамках закона! Мне как профессионалу честной работы хватает.

И встал в знак того, что разговор окончен.

– Ну бывай здоров. В пределах возможности поддержу и прикрою. – Он проводил Михаила до двери кабинета. – Но мой тебе совет: не лезь на рожон и Козырева зря не задевай.

Примерно в это же время Анатолий Борисович Козырев, подъезжая в своем «шевроле» к зданию банка, распорядился по радиотелефону:

– Разыщите Вику Соловьеву и чтобы через час была у меня! – Положил трубку и в сопровождении телохранителей прошел в свой шикарный кабинет.

Приобретенная в свое время под банк обшарпанная дву-хэтажка после капитального ремонта и реконструкции превратилась в сверкающий мрамором, полированным деревом и бронзой дворец.

Просмотрев и завизировав срочные документы, он вышел из-за широченного стола и принялся расхаживать по. кабинету, обдумывая ситуацию с фондом афганцев и пути преодоления возникших осложнений. Пришел к Ланскому новый шеф службы безопасности – грозит сорваться тщательно разработанный план захватить богатый источник наживы.

– Не было печали – черти подкачали! – пробормотал он. – Придется найти к нему подход!

Козырев, высокий, массивный, со спадающей на лоб мед-но-рыжей челкой, не выглядел на свои пятьдесят; подводили только глубокие складки у тонких, жестких губ и бугристая кожа лица. Довольно интересный мужчина, но впечатление портили отталкивающее выражение лица, чрезмерно длинный нос и загнутый вперед подбородок.

Виктория Соловьева вошла в кабинет без стука – отношения у нее с шефом сложились более короткие, чем полагалось по службе.

– Что за срочность? Сорвана важная встреча е западным корреспондентом по поводу заказной статьи. Знаешь ведь, как она нам нужна. – Села в кресло, закинула ногу на ногу, закурила длинную, тонкую темную сигарету.

– Придется тебе, дорогая, все бросить и заняться одним человеком. Это для нас сейчас важнее всего.

– А кто такой? Зачем понадобился?

– Новый шеф службы безопасности у Ланского. Из Москвы привез. Здоровенный такой мужик. Из афганцев, бывший спецназовец. Холостой. Живет пока в гостинице «Сибирь», там ему люкс снимают. Надо приручить. Слишком глубоко копает, до наших ребят добрался.

– У тебя есть какой-нибудь план?

– Нет. Сама придумай, как его захомутать. Ты у меня сообразительная.

Виктория была очень хороша собой: соломенного цвета, стриженные под мальчика волосы, прекрасные карие глаза и веселые ямочки на свежих щеках; высокая, гибкая, с длинными, стройными ногами. Зная соблазнительную их красоту, она носила ультракороткое мини.

Несмотря на молодость, биография ее изобиловала приключениями и была насыщена житейским опытом. Выросла она в семье цирковых акробатов. Мать ее, когда она была еще маленькой, трагически погибла от травмы, полученной на репетиции. Отец сошелся с новой партнершей, и Вика росла среди артистов труппы, предоставленная самой себе.

Рано познала мужские ласки, прошла через множество рук и отличалась искушенностью в любви. К двадцати восьми годам дважды побывала замужем; потом ее подобрал Козырь.

По семейной традиции ей предстояло стать циркачкой. Но гибель матери, случившаяся у нее на глазах, оставила неизгладимое впечатление, и она наотрез отказалась занять место в номере отца. Они разругались, и Вика ушла из цирка.

Еще с детства, со школы обнаружились у нее литературные способности: писала заметки в стенгазету, посылала репортажи в «Пионерскую зорьку». Решив к получению аттестата зрелости покончить с цирком, она попыталась поступить на факультет журналистики: представила на конкурс свои опусы, но ее не приняли. Тем не менее благодаря очередному роману, с влиятельным журналистом, ее взяли на работу в редакцию областной молодежной газеты; вскоре она стала бойким репортером.

Привлекательная женщина, с безукоризненным вкусом, она сильно страдала из-за нехватки денег на туалеты и косметику; а могла приобщиться к элите городских дам.

«Это же несправедливо: какая-нибудь кривоногая кикимора упакована в „фирму“, а приличные люди ходят в чем попало! – негодовала она про себя при виде богато и изящно одетых женщин, много уступающих ей во внешности. – Мне бы такие шмотки – я бы им всем нос утерла!»

Оживление деловой активности вызвало наплыв богатых иностранцев, интересовавшихся созданием в Сибири совместных предприятий по использованию местных ресурсов. Виктория, безудержно стремившаяся к роскоши и утонченным радостям, уже решилась сделаться валютной проституткой, когда судьба столкнула ее с Козыревым.

Однажды на какой-то пресс-конференции Виктория, не без собственной инициативы, познакомилась с фирмачом из Западной Германии, и тот пригласил ее поужинать в самый дорогой ресторан. «Потом, конечно, потащит в постель, – деловито думала она, лучезарно улыбаясь толстому, пожилому немцу. – Ничего, стерплю. Главное не продешевить».

Неподалеку, за длинным столом, веселилась большая компания, – по-видимому, отмечали какое-то событие. Внимание Вики привлек великолепно одетый, видный мужчина, который бросал на нее взгляды, выдававшие откровенный интерес.

Когда зарубежный гость отлучился, Козырев (это был он) пригласил ее танцевать. Покачиваясь в ритме плавного танго, напрямую предложил:

– Зачем вам этот старый колбасник? Есть вариант посолиднее, достойный такой красотки, как вы. Не стоит вам размениваться по мелочам.

Вика не привыкла к подобной бесцеремонности и приготовилась вспылить, но от незнакомца исходила такая мужская сила и спокойная уверенность… Она передумала и промолчала.

– Через полчаса я уеду отсюда с близкими друзьями, мы продолжим наш вечер в более уютной, непринужденной обстановке. Будьте внизу минут через двадцать – не прогадаете! Этот старик, со своими грошами, нам в подметки не годится! – И не дожидаясь окончания танца проводил ее на место, тепло и многозначительно пожав руку.

Когда немец вернулся, он застал свою даму потягивающей в раздумье шампанское.

– Надеюсь, вы не скучали без меня? – галантно поклонился он. – Мне приходилось немного освежеваться. – По-русски он говорил хорошо, но с характерным акцентом и иногда смешно коверкал слова.

«Что же мне делать? – лихорадочно размышляла Вика. – С немцем, похоже, дело верное: солидный господин, наверняка семейный. А тут… черт его знает что… Рискнуть, что ли? Сердце чует – крупный тип. Немец что? Эпизод. А дальше? Другой немец? Нужно попробовать! Намек вполне понятный». Решив оставить своего кавалера с носом, Виктория взяла со стола сумочку, демонстративно открыла, проверяя, на месте ли пудреница и помада, и обещающе улыбнулась:

– А теперь моя очередь. Поскучайте и вы немного. – Поднялась и не спеша, чуть покачивая стройными бедрами, направилась к выходу из зала.

Внизу, у гардероба, ее уже ждала шумная компания. Козырев подал ей короткую шубку из пушистого искусственного меха, и все направились к машинам.

Подъехали к какому-то дому за высоким, глухим забором, на окраине города. Козырев – он за всю дорогу не вымолвил ни слова – достал толстый бумажник и небрежно извлек две зеленые сотенные бумажки.

– Это тебе за покладистость. Чтоб не жалела о немчуре. – Сам открыл ее сумочку, сунул туда баксы и подал руку, помогая выйти из машины.

Вика опять промолчала, радуясь удаче. Две сотни и в Америке деньги!

Большой деревянный дом утопал в сугробах; на цепи бесновались звероподобные кавказские овчарки. Внутри оказалось тепло, уютно, даже красиво. Пир вспыхнул с новой силой. Чего только не было на столе! Пили до потери сознания, и в первом часу ночи накал страстей достиг апогея.

К дому примыкала баня – жарко натопленная. Побросав одежду куда попало, вся компания отправилась париться. Хлестали друг друга вениками, гогоча и резвясь, как дети. Приходя в возбуждение и испытывая страсть, тут же утоляли ее на деревянных лавках, ничуть не стесняясь друг друга, а, наоборот, – подхлестывая всеобщий азарт.

Не обращая внимания на остальных, наслаждались любовью и Козырев с Викой, испуская стоны и крики в исступлении страсти. Козырев показал себя искушенным и распутным; не было извращенного способа, которого бы он не знал и не испытал. За тот час, что они провели в объятиях друг друга, он довел Вику до полного изнеможения. Но она была счастлива…

Теплая компания привыкла меняться партнерами, но неожиданно для других он воспротивился:

– Девочка не про вашу честь! – отбрил он «добровольцев».

Те, недовольные, все же подчинились. Вике стало очевидно – он здесь главный. «Ну и силен мужик! Такого я еще не встречала… – мелькнуло у нее в голове, затуманенной алкоголем и сладкой истомой. – Жаль, если бросит…» Она отчетливо сознавала, что стала его рабой.

Юсупов, сидя в своем кабинете, углубился в изучение новейшей схемы сигнализации, когда раздался телефонный звонок. Михаил неохотно поднял трубку.

– Слушаю вас, – и досадливо поморщился. – Представьтесь, пожалуйста.

– С вами говорит Соловьева Виктория Серафимовна, – раздался в трубке молодой, приятный голос, – менеджер банка «Сибинвест» по связям с общественностью.

– Чем могу быть вам полезен? – поинтересовался Михаил, начиная подозревать, в чем дело, и пошутил: – Я ведь прессой не занимаюсь, все больше по печному делу.

– Мне нужно оформить у вас временный пропуск. Буду брать интервью у посетителей фонда: мы решили подготовить рекламный ролик о содействии банка инвалидам-афганцам.

– Ладно, приезжайте знакомиться, – охотно согласился он. – Введете меня более подробно в курс дела.

«Интересно, какую новую игру затеял Козырев? – Михаил предчувствовал надвигающуюся опасность. – Придется принять его вызов. Посмотрим еще, кто кого».

Когда Виктория непринужденно уселась в кресло напротив него, Михаил удивился: лицо ее показалось очень знакомым; впечатление, что он давно ее знает. Но ведь практически это исключается…

Болтая и с откровенным интересом его разглядывая, она поведала, что собирается делать у них в фонде, какой материал и для какой цели намерена собирать.

– Я же бывший репортер, это мой конек. – Она улыбалась, не сводя с Михаила странного, манящего взгляда карих глаз. – Должно получиться. Сами убедитесь, когда рекламу увидите по телевидению.

«Бойкая бабенка, и глазки мне строит, – отметил Михаил. – Только меня не проведешь! Но отбрить ее пока рано. Надо использовать ситуацию, разузнать, что Козырь задумал. А провокации я не боюсь – буду начеку!»

Прикидываясь простаком, он дружелюбно протянул ей руку и, немного задержав в своей, пошутил:

– Вот и отлично, желаю успеха! Считаю себя вашим соавтором. – И, снова приняв серьезный вид, деловито добавил: – Нужны две фотографии на пропуск и справка из банка. Оформим без задержки.

– Я теперь часто буду у вас появляться, надеюсь, мы станем друзьями. – Она встала и призывно взглянула ему в глаза, откровенно давая понять, что он ей нравится. – Вы ведь недавно в нашем городе? А я свободна и хорошо его знаю. Могу взять над вами шефство. – Подхватила деловую сумочку на длинном ремне и, изящно переступая высоко открытыми красивыми ногами, направилась к дверям.

«Вполне отчетливо сказано. Решили взять меня на живца, – подумал, глядя ей вслед, Михаил, не без удовольствия отметив ее красоту и сексапильность. – Ну что ж, может, не стоит отказываться? Со Светланой все кончено, а жизнь своего требует».

Михаил, однолюб по природе, всегда был склонен идеализировать отношения между мужчиной и женщиной. Случайные связи без любви осуждал, считал низменным проявлением животной страсти. Верил, что истинная любовь способна выдержать любые испытания, и пока не потерял надежды на счастье со Светланой, старался не смотреть на других женщин, подавляя естественное влечение.

Но теперь он свободен от обязательств, а что способен снова полюбить – не верит. Хватит сопротивляться самому себе и избегать радостей жизни!

«Ну держись, Виктория Серафимовна, посмотрим, что ты собой представляешь поближе!» Сумела-таки занять его мужское внимание. «Хороша ты, ничего не скажешь! Хоть и совсем в другом роде… – Спохватился, обругал себя: – Ну хватит! Пора Светлану выбросить из головы и из сердца! К чему сравнивать? Былого не вернешь, а жить хочется. Довольно я натерпелся!»

Прошел месяц, но между Михаилом и Викой ничего не произошло, и вовсе не по ее вине – она-то проявляла активность: встречаясь с ним почти ежедневно, предлагала разные варианты совместного времяпровождения, но безрезультатно. Загруженный работой, он редко чувствовал желание куда-то выбраться, развлечься – сказывалась усталость. Все силы и мысли отдавал укреплению, а фактически – становлению своей службы.

За это время удалось освободиться от подозрительных людей и сколотить крепкий отряд из отобранных, преданных парней. Ланской не скупился на затраты, и Михаил призвал под свои знамена знакомых, проверенных афганцев из разных мест, а также бывших спортсменов и спецназовцев из элитных подразделений госбезопасности.

– Ребята отличные, надежные, высокую зарплату оправдают, – заверил он Владимира Георгиевича. – Настанет час – чувствую по окружающей обстановке.

Недовольный отсутствием результатов, Козырев уже несколько раз встречался с Викой, обсуждал, как форсировать события. Наконец, им пришла в голову идея прибегнуть к хитрости: банк владеет шикарной килевой яхтой; почему бы не организовать прогулку по Обскому морю? Яхта, построенная в Польше и приобретенная за валюту, использовалась для проведения на ее борту конфиденциальных встреч и секретных сделок. Богато отделанная красным деревом, с уютным салоном, обставленным мягкой мебелью, спальным отделением, кухней и санузлом, она располагала всем необходимым для комфортабельного отдыха.

Виктория уже провела там много деловых свиданий, а в летний период встречалась с шефом. Неплохой яхтенный матрос, она умела травить шкоты, управлять парусом и ловить ветер.

– Значит, так: вовлекай его в яхтенный спорт. Ему это дело должно понравиться, – предложил Анатолий Борисович. – Увлечется – сам станет напрашиваться. Там и разберетесь.

Детали Козырев уточнять не стал. Он был благополучно женат, имел двоих детей и, кроме Вики, встречался с другими женщинами, когда пожелает. Однако, как ни странно, Викторией дорожил и всякий раз, когда использовал для дела, испытывал щемящую душу досаду.

Предложенный им верный ход очень скоро принес желаемый результат: Михаил увлекся активным отдыхом на воде. Хорошо плавая, не любил затяжного, как называл, «полоскания»; валяться подолгу на песке тоже надоедало. А на яхте, в движении, непрерывно управляя парусом, следя за направлением и силой ветра, стараясь увеличить скорость скольжения, готов был провести хоть целый день.

В один солнечный, жаркий августовский полдень, когда они вчетвером, еще с одной парой, наслаждались воскресным отдыхом, их интимной близости суждено было состояться.

Пока их друзья управляли яхтой, Вика и Михаил уютно расположились за столиком в салоне отдохнуть и перекусить. Почти опустошив бутылку коньяка, они весело перешучивались, чувствуя, как растет взаимное притяжение и влечение друг к другу превращается в страстное желание. Видя, каким горячим взором он на нее смотрит, покусывая губы от сдерживаемой страсти, Виктория увлекла его за руку в небольшую каюту, почти полностью занятую широким ложем, где они и осуществили свои любовные мечты, заключив друг друга в жаркие объятия.

Ей оказалось с ним очень хорошо и могло быть еще лучше, но она боялась проявлять большую активность, справедливо опасаясь, что искушенность его отпугнет.

«Какой мировой парень! Но уж очень неопытен… – радостно думала она. – Однако это мы быстро поправим».

Виктория была очень довольна, что ее шеф и любовник дал ей столь ответственное, но такое приятное задание.

Фактически лишенный женской ласки в свои лучшие, молодые годы, Михаил теперь, что называется, сошел с тормозов. Встречались почти каждый день, и, поскольку это вносило в их жизнь большие неудобства, он вскоре перебрался из гостиницы в ее маленькую, уютную квартиру.

Привыкнув к воздержанию, он и не подозревал, что может быть таким ненасытным. В лице Вики он получил любовницу, о которой можно только мечтать. Ночи напролет они наслаждались своей страстью с энергией, присущей зрелости. Так продолжалось до тех пор, пока у Виктории не произошел решающий разговор с шефом:

– Как мне доложили, дело вроде сделано. Вы с ним неплохо поладили, даже слишком, – констатировал он спокойно, но все же как бы напоминая о своих правах на нее. – Да и по тебе заметно – очень уж радуешься жизни в последнее время. Что, стоящий парень? – добавил он, и нельзя было понять, доволен он или досадует.

Вика молча, с замиранием сердца ждала, что дальше. Сама отлично понимала, что пора действовать. Но как подступиться к Михаилу, как уговорить перейти на их сторону?..

– Уже надо ставить вопрос ребром! – приказал Козырев. – Он ведь у тебя живет? Значит, обо всем договоришься. – Он прищурил глаза. – Даю тебе полную свободу. Без претензий. Живите. Он ценный для нас человек. Обещай ему все, что захочет. Я не поскуплюсь. Найди подход. Он такой же, как все, из плоти и крови. Чего ему дался Ланской? В Афганистане вместе были, ну и что? У каждого своя жизнь и свои интересы. Давай действуй. Удачи!

Покинув кабинет Козырева, Виктория облегченно вздохнула. Пока здорово все получается! Она не может и не хочет жить на два фронта. Давно уже претит ей встречаться с шефом, урывками: она мечтает о своем, постоянном мужчине, чтоб принадлежал только ей одной…

Окрыленная – Козырев дал ей широкие полномочия, а он держит слово, – она не сомневалась, что уговорит Михаила. «Получит условия, какие ему и не снились! – радостно думала она по дороге домой. – У Ланского – зарплата, а здесь – участие в прибыли. Я добьюсь этого, и мы станем богатыми людьми. Заживем тогда…»

Однако по мере приближения к дому энтузиазм ее стал остывать. Виктория была не глупа и привыкла обдумывать каждый свой шаг не теряя головы. «А если не согласится – что тогда? – Она похолодела. – Видит Бог, я не хочу его потерять!»

Лишь теперь она полностью осознала, что не только увлечена Михаилом, но и по уши в него влюблена. С удивлением прислушиваясь, как сильно бьется сердце и страдает душа, Виктория обнаружила, что беспокоится не только о том, как будет жить без него, но и что станет с ним: ведь тогда его убьют, в этом она не сомневается…

Когда она уже открывала входную дверь, ее осенило. Присев в прихожей у телефона, она еще несколько минут обдумывала детали, а потом решительно сняла трубку.

– Соедините с Анатолием Борисовичем, это Вика, – попросила она секретаря.

Шефу она предложила вот что:

– Я тут по дороге все продумала. Нельзя рисковать тем, что достигнуто. Зачем торопиться? Можно все испортить. – Умолкла на секунду и продолжала, понизив голос, мягко и серьезно: – Не во мне дело, хотя Михаил мне по душе, не скрою. Что, если он откажется и все откроет Ланскому? Может такое быть? Вполне, даже если я очень постараюсь. Изучила его уже. Но он парень не промах, надежда есть, и немалая. Он меня любит и себя тоже. – Опять прервалась, унимая волнение, заключила: – Наши шансы сейчас фифти-фифти, а я хочу их поднять. Нужны две вещи. Во-первых, пообещать ему не только высокую зарплату, но и участие в прибыли. Во-вторых, наш решающий разговор провести не здесь, где на него давит служебная обстановка, а на отдыхе, когда он от нее, от них от всех оторвется. Ты меня слушаешь?

Козырев молчал, не подавая реплик, и ей показалось, что их разъединили.

– Да-да, слушаю. Продолжай, все очень интересно! – живо отозвался он." – Выкладывай все, что придумала.

– Так вот. Я видела в рекламе: в сентябре круиз, примерно на декаду, из Одессы до Афин и Стамбула. Вот там мы с ним все и решим. А нет – утоплю в Черном море, раз нам бесполезен, – пошутила она, тут же перешла на деловой тон: – Нужны несколько путевок – премировать от банка отличившихся сотрудников, чтоб не почувствовал подвоха. Заграничный паспорт у меня есть; ему приобретем! Ну как моя идея? Что молчишь? Значит, идет?! – радостно воскликнула Виктория.

Немногим более месяца спустя комфортабельный теплоход «Шота Руставели» пришвартовался в Пирее, предместье Афин. С утра – утомительная экскурсия по историческим развалинам древней Эллады, а после обеда Михаил и Вика поехали самостоятельно на метро в центр города – купить ей норковую шубку, благо в Греции на меха цены самые низкие.

Веселые, немного уставшие, с покупками, вернулись на теплоход, в свою уютную каюту, – надо отметить исполнение мечты. Красивая, почти черная шубка выглядела шикарно и так шла к ее светлым волосам…

Двухместная каюта, с круглым иллюминатором, на нижней палубе, принадлежала Виктории и даме средних лет – бухгалтеру банка. Михаилу достался одноместный люкс. Поменялись сразу, к большому удовольствию Викиной соседки.

Путешествие оказалось сказочным, а сервис превзошел все ожидания. Два бассейна с морской водой, открытый и закрытый, на корме, – с баром. Вышколенные стюарды обслуживали пассажиров прямо в воде бассейна, подавая все, что попросят за корабельные боны.

– Посмотри, Миша, как они работают! – подивилась Вика: за столиком в ресторане их обслуживали сразу несколько официантов, конвейером друг за другом, – каждый выполнял свою функцию. – Такого я даже в правительственных спецсанаториях не видела!

– Мировой класс! Умеют наши ребята работать, если платить хорошо, – объяснил этот феномен Михаил. – Раньше в круиз возили в основном немцев и американцев. Вот и научились.

Кормили великолепно; во время морских переходов – концерты, вечера отдыха, забавные конкурсы; до часу ночи танцы в ночном баре; словом, вкусно, комфортно и весело.

В Стамбуле любовались древними мечетями и голубой лазурью Босфора. В Турции, что славится кожей, купили себе по лайковой куртке – приятное с полезным.

Когда, довольные и отдохнувшие, возвращались Черно-морьем в Одесский порт, Виктория решила, что пришла пора объясниться. Испытывая в душе страх перед возможной неудачей, она оттягивала разговор как могла, но отступать уже некуда.

После обеда больше часа оставались в постели, любили друг друга до изнеможения. Михаил лежал теперь в полудреме, отдыхал. Вика приняла холодный душ, приободрилась и подсела к нему. Почувствовав ее рядом с собой, он открыл глаза и ласково положил горячую ладонь на ее прохладное обнаженное колено.

– Ложись-ка ко мне, погрейся! – Он ласково поглаживал ее ногу. – Скоро наш рай кончится и пойдет будничная рутина.

Эти слова проникли Виктории в самое сердце и вызвали душевное смятение – так они близки к истине. Глаза у нее наполнились слезами, и она горестно произнесла:

– Ты точно сказал, Миша. Нашему раю может прийти конец, и даже скорее, чем ты думаешь!

– Что-то я тебя не очень понимаю. – И вскинул на нее глаза, в которых появилось настороженное выражение.

«Наконец-то! – Он испытывал и печаль, и облегчение. – Вот когда все станет на свои места!» Давно ждал этого разговора. Когда брал кратковременный отпуск, предупредил Ланского:

– Сам понимаешь, этот подарок не для того, чтобы меня купить, – слишком дешево! Думаю, именно в круизе все состоится: или заманчивое предложение, или какая-нибудь провокация, чтобы устранить. Скорее первое: Вика со мной неподдельно нежна, а она безусловно в курсе. Во всяком случае, скоро все выяснится!

– Не пойму тебя! Как же ты можешь с ней встречаться, даже жить, если не доверяешь?! – искренне удивился Владимир Георгиевич.

Сам примерный семьянин, он не понимал тех, кто способен играть столь тонкими чувствами.

– А почему ты решил, что я ей не доверяю? – Михаил не обиделся. – Любит она меня, вижу. Уверена, глупая, что сумеет переманить в их воровскую шайку. – Дружески взял шефа за руку, объяснил: – Чтобы ты не думал обо мне хуже, чем я есть: не из тех я, кто использует женщин в своих целях. Мне очень по душе Вика. И знаешь почему? Думаешь, потому, что собой хороша, ну и… в постели? А ты присматривался к нам, когда мы рядом? Мы ведь с ней похожи, как близнецы! Мне даже казалось вначале, что я ее раньше видел. Только потом понял, в чем дело.

Он замолчал, размышляя о чем-то. Ланской терпеливо ждал.

– Надеюсь, все наоборот: не ей, а мне удастся завербовать ее в наши ряды. Игра только начинается! Уверен: Козырь окажется бит! – И рассмеялся своему каламбуру. А пока – да здравствует Черное море, Дарданеллы и… «никогда я не был на Босфоре…».

Эх, не водить бы ее за нос, взять инициативу в свои руки, покончить с двойственностью в их отношениях! Но тогда ему не удастся узнать всех деталей плана Козырева, – лучше прикинуться непонимающим. Она волнуется, никак не решается перейти к делу.

– А ну-ка, объясни мне, почему это наш рай скоро кончится? Тебе что, надоело со мной?

– Нет, не надоело! Поэтому так больно, – начала она с мрачной решимостью в глазах. – Мы с тобой, сам знаешь, в разных лагерях, а я хочу – чтоб в одном! Нам нужно договориться, иначе – плохо и мне, и тебе.

– Ах во-от оно что-о! – с деланно беспечным видом протянул он. – Твой шеф решил объявить нам войну? То-то он заслал к нам своих ребят, а я их повыдергал! Но стоит ли из-за этого напрягаться? У нас с ним разные заботы.

– Вот что, Миша, давай-ка хоть раз поговорим серьезно. Я-то знаю, что у Козырева на уме. Как доверенное лицо, – немного сердясь на его легкомыслие, продолжала Вика, но осеклась, – в глазах у него зажглись злые огоньки. «Неужели обо мне с шефом все знает? – мелькнула тоскливая мысль. – С каких пор? А впрочем, чему быть, того не миновать!»

– С Козыревым шутки плохи, Миша. Он что задумал, то и сделает. – Она обреченно глядела прямо перед собой. – Думаешь, кто у нас хозяин в городе? Чиновники? Да они все у него в кармане! Делают, что он велит. Поверь мне, знаю, что говорю!

«Кажется, начинает доходить», – неправильно истолковала она молчание Михаила; голос ее окреп.

– Уберет он Ланского как пить дать, и никто ему не помешает. Это дело решенное. Зачем ему фонд? Вряд ли тебе это нужно знать. Важно, что ты стоишь у него на пути, а если он решит тебя убрать – за твою голову гроша ломаного никто не даст!

Она вдруг всхлипнула, но взяла себя в руки и устремила на него умоляющие, теплые, влюбленные карие глаза.

– Миша, дорогой мой! Люблю я тебя, как никого еще в своей жизни! Переходи к нам, он зовет тебя! Правой рукой у него будешь – обещает. Говорю от его имени. Тебе дадут не только вдвое против нынешнего, но и долю в доходах. Будешь хозяином жизни! Что тебе сдался Ланской? Он обречен!

Михаил, потупив взор, тяжело дышал; внутри у него все кипело. Но он сдержался; старался не смотреть на нее.

– А почему у тебя такая уверенность, что все ему сойдет с рук? Один он, что ли, от кого кормится чиновничья рать? Тронет афганцев – погорит.

– Дело не только в том, что фонд – прибыльное дело, – нехотя объяснила Вика. – Не хотелось мне засорять тебе мозги этой грязью, но придется! Дело в Ланском и его друзьях. От них никто ничего не имеет. Это создает прецедент для других – не платить дань! Теперь понял, почему твоему шефу никто из власть предержащих не поможет? Не плюнут они в колодец, из которого черпают выгоду!

– Ну что же, дорогая моя Вика, придется рассчитывать на свои силы. Уверяю тебя, с Козыревым мы справимся, пусть лучше не рыпается! – И поднял на нее глаза, пылающие мрачным огнем. – Не веришь? Это и понятно: куда, мол, мне до него. Но ты не знаешь, на что способна моя команда. Мы видели сюжеты покруче тех, что сочиняет твой шеф! И он это чувствует, как зверь – угрожающую ему опасность.

Михаил помолчал и, жестко взглянув на нее, заключил:

– Мой ответ короткий. Не уберет от нас лапы – пусть побережет шкуру, а я позабочусь о своей. Ты же, дорогая подруга, должна сделать выбор, с кем из нас останешься; И я к тебе привязан, не только телом, но и душой. Не расстанусь, пока не решишь. Мести не бойся. Я сам этот щекотливый вопрос с ним улажу.

Встряхнул головой, как бы сбрасывая тяжелый груз, и поднялся, потягиваясь и расправляя могучие плечи.

– Приведи себя в порядок и пойдем в бар, выпьем мировую. Считай, сейчас сыграли вничью.

Настроение у Вики осталось траурное: они с Козыревым проиграли.

Вопреки худшим опасениям Виктории Козырев воспринял ее сообщение довольно спокойно.

– Я это предвидел. Юсупов – крепкий орешек. У меня мало было надежды на успех. – Он выслушал ее взволнованный отчет, нисколько не усомнившись в его правдивости. – Успокойся, не раскисай! Угрожал, говоришь? На полном серьезе?

Помолчал, поразмыслил, потом, не скрывая тревоги, предположил:

– Думаю, это не пустые слова. Наверно, и планчик разработал. У него для этого есть подходящие ребята. Те еще головорезы!

– Вот что, – придя к решению, заявил он мягко, но жесткие складки в углах губ обозначились резче. – Не нужно вам из-за этого расставаться. Милуйтесь как голубки. Я тебя больше ничем не обязываю. Только не забудь об одном, – посмотрел на нее в упор; Вика обмерла под его взглядом, такой был в нем ледяной холод, – сообщить мне вовремя об угрожающей опасности. Все женщины – порядочные суки, но тебе я верю! Ты меня не предашь!

Подождав, пока за Викторией закроется дверь, велел вызвать к себе Косых, одного из ближайших своих подельников, известного в криминальных кругах под кличкой Косой, и велел ему подготовить операцию по ликвидации Михаила Юсупова.

– Даю тебе, Филя, не больше месяца. Сам решай, как лучше, но мне кажется, безопаснее его подорвать. Киллера могут поймать по ошибке, труднее дело замять.

Не ведая о грозящей Михаилу опасности, Вика с облегченной душой вернулась домой и стала его ждать, надеясь обрадовать полученной от шефа вольной.

– Не верю я ему ни на грош и приму свои меры, чтобы не застал врасплох, – остудил ее оптимизм Михаил. – Но за то, что отпустил тебя с миром, спасибо. Мог поступить с тобой и покруче.

В трудах и суете пролетели уже две недели, когда сотрудник сообщил Юсупову, что готовится против него террористический акт. Профессионал в диверсионном деле, Михаил решил осуществить контрмеры. Зная от осведомителя, что задумано взорвать его машину, он стал оставлять ее около дома под скрытым наблюдением, а сам чаще использовал «дежурку». Вике он об этом, естественно, не обмолвился.

Организовал также периодическую проверку чердаков, подвалов и всех других опасных точек напротив дома, удобных для снайперов. Служба Михаила свое дело знала.

В тот черный день Виктория решила хорошенько выспаться: на первую половину дня никаких важных встреч у нее не назначено. Встала, когда Михаил уже ушел, приняла ванну, позавтракала и села поближе к окну разбирать белье из прачечной. Делая свое дело, посматривала в окно: погода осенняя, идет дождь. Прохожие все под зонтами, торопятся. Временами она бросала взгляд на стоявшую напротив окон машину Михаила – «Вольво-740»: около нее иногда кружились озорники.

Вдруг ей показалось, что за машиной кто-то прячется; она бросила заниматься бельем и стала наблюдать: нет, ничего подозрительного не видно. Она уже хотела вернуться к прежнему делу, но тут дальняя дверца приоткрылась, неизвестный просунулся в салон и стал там шарить…

Крик застрял у нее в горле; собралась высунуться, закричать, но сообразила, что вор улепетнет, прихватив из салона что-нибудь Мише нужное. Схватила газовый пистолет и стремглав бросилась вон из квартиры – надеялась застукать грабителя на месте преступления.

Подбежала к машине – никого!.. Запасных ключей Миша ей не оставлял, но дверь воришка не закрыл; она заглянула в салон: что он успел натворить?.. Внимательно осмотрела все с правой стороны… теперь надо сделать то же самое с другой. Сняла блокировку, обошла вокруг машины, открыла водительскую дверцу, села: и здесь ничего… «Пойду позвоню Мише» – только это она и успела подумать: прогремел мощный взрыв…

Человек Косого, заложивший взрывное устройство под сиденье водителя, и не мечтал о такой удаче. Адская машинка имела дистанционное управление; сменяясь с напарником, он должен был терпеливо, как паук, караулить свою жертву столько времени (суток, недель, может быть, месяцев?), сколько понадобится. Возвращаясь к месту наблюдения, он не видел, как Вика выбежала из дома, но четко зафиксировал момент, когда захлопнулась открытая дверца водителя, и, обрадовавшись, нажал на кнопку…

Весь этот ужас видел наблюдатель Михаила, не в силах что-либо предпринять. Единственное, что он мог сделать, – немедленно сообщить в службу безопасности о случившемся.

Не прошло и суток, как респектабельный бизнесмен Козырев, он же уголовный авторитет Козырь, испытал всю силу возмездия бывших воинов-афганцев.

Глубокой ночью мощные взрывы прогремели на всех подконтрольных ему предприятиях. В бушующем огне была подорвана финансовая мощь преступной группировки.

Специалистами Юсупова все было подготовлено, ждали только сигнала. Человеческих жертв не было: стояла глухая ночь, а охрану скрутили и изолировали в безопасном месте.

Самого Козыря взяли тепленьким, прямо в семейной постели; действовали быстро и умело. Семья Анатолия Борисовича занимала обе квартиры этажа. Подорвав стальную дверь той, в которой он находился, люди в масках и бронежилетах, удалив остальных домочадцев, надели на него наручники и привели в кабинет.

– Вы что намерены делать? – не теряя хладнокровия прохрипел он, обращаясь к самому высокому, в котором предположил Юсупова.

– Получить у тебя, мерзавца, предсмертную записку! – презрительно бросил тот, прилаживая к люстре крепкую веревку.

– Хрен тебе в сумку, а не записку! – выругался Козырь. Идя кривой дорогой жизни, постоянно подвергаясь опасности, он не страшился смерти. – Можете пытать, падлы, ничего не добьетесь!

– Ну что ж, обойдемся без записки. Времени мало, а то написал бы как миленький! – спокойно заявил высокий, – он уже сделал петлю.

Козыря взяли под руки и поставили на резной дубовый стул. Один надел ему на шею петлю и, спрыгнув, замахнулся, чтобы выбить из-под него опору.

– Погодите! – прохрипел Козырев, делая последнюю попытку спастись. – Не будьте ослами! Неужели пара миллионов долларов для вас ничего не значит?

– Мало предлагаешь, дешевка! – прорвало высокого. – Очистить от тебя землю дорогого стоит! – И мощным ударом ноги выбил из-под него стул.

Козырь с диким ужасом испытал, как душит его затянувшийся узел веревки… В этот миг он стал седой как лунь.

Но петля не успела удавить Козырева – один из двоих, подпрыгнув, перерезал веревку, и повешенный, словно куль, свалился на пол.

– Снимите с него наручники! – распорядился Михаил, убедившись, что негодяй дышит.

Он вынужденно пошел на разгром финансовой империи Козыря, но убийцей стать не желал и не собирался брать на себя функции ни суда, ни Господа Бога. Ему важно, чтобы Козырев реально почувствовал на своей шкуре дыхание смерти.

– Пошли, ребята! Пора сматывать удочки! – скомандовал он своим, послушав, что ему передали по радиосвязи. – Сейчас прибудет милиция. Нас уже больше не могут прикрывать.

Ночное происшествие в городе наделало много шума.

– До чего обнаглели преступные группировки! – возмущались граждане в разговорах между собой и на страницах прессы. – Куда смотрит милиция? До чего же беспомощна власть!

– Нас подвергают резкой критике. Вы установили, чьих рук это дело? – спросил на совещании руководящего состава начальник управления у Прохорова – он заменял заболевшего шефа. – Когда покончим с этим?

– Скорее всего погром учинила заельцовская преступная группировка. Обычная криминальная разборка, – спокойно заявил Дмитрий Иванович.

Осведомленный о связях генерала с «авторитетами», он понимал, что распекает тот своих подчиненных так просто, для проформы.

– Продолжают делить сферы влияния. Ну и пусть своими руками уничтожают друг друга, как пауки в банке, – высказал он резонную мысль, сознавая, что не обманет генерала своим наглым враньем.

Прохоров был уверен, что коррумпированный начальник управления под любыми предлогами замнет эту историю. Бороться за чистку милицейских рядов он не станет, зная, что проиграет. Либо выгонят с волчьим билетом, либо, что еще хуже, устроят провокацию и самого упекут за решетку.

Однако Дмитрий Иванович с огромным удовлетворением организовал, заранее договорившись с Михаилом, патрульное прикрытие, объявив своим сотрудникам, что им на руку бандитская разборка.

Хоронили Вику, вернее, то, что от нее осталось, в погожее осеннее воскресенье.

Видно, у Козырева оставался еще порох в пороховницах: банк «Сибинвест» организовал похороны своей сотрудницы с большой помпой.

Анатолию Борисовичу важно было подчеркнуть в глазах общественности непричастность к трагической гибели своего работника, – Вику Соловьеву в городе знали. Специально пустили слух о связи Соловьевой с мафиозными структурами.

Жаль бывшую любовницу и преданного ему человека – он действительно не желал ее смерти. Всему виной судьба, ворожившая этому проклятому Юсупову. Но Козырь, как все преступники, преклонялся перед силой и бесстрашием и потому решил временно убрать когти: увидев прибывшего с группой афганцев Михаила, повел себя как ни в чем не бывало.

Все знали о совместном проживании покойной с начальником службы безопасности Ланского, но появление его на кладбище было открытой демонстрацией силы, еще одним вызовом криминальной группировке Козыря.

Слухами земля полнится – усилиями приближенных к шефу людей уже пошли в ход предположения, что разгром учинен афганцами. Сотрудники банка – их на похоронах присутствовало больше других – шушукались, глядя на суровых, мощных парней, окруживших плотной стеной своего высоченного начальника. Тот стоял печально понурив непокрытую голову, и ветер шевелил его прямые соломенные волосы.

Ритуальную часть совершили по полной программе: прощальные речи коллег, представителей общественности, с которыми не один год держала связь Виктория, друзей и знакомых. Гроб засыпали землей, на свеженасыпанный холмик возложили венки и букеты цветов, и собравшиеся проводить Викторию в последний путь стали расходиться.

Михаил, возвышаясь среди своих крепких ребят, шагал в мрачной задумчивости. В схватке с уголовным авторитетом он победил, сделал свое дело – защитил фонд, помогающий бывшим воинам-афганцам.

Профессионального успеха он добился, но и на этом этапе жизни судьба не принесла ему личного счастья.