Глава 14

НА ВЕРШИНЕ КАРЬЕРЫ

Последние пять лет Николай Егорович непрерывно болел; ему уже около восьмидесяти, похож на ходячую мумию. Раньше – диабет, потом – сердечная недостаточность и разные другие недомогания: старость не радость, известно.

Однако Серый Кардинал, как за глаза называли его партийные аппаратчики, не утратил ни влияния, ни власти. Человек тонкого ума, опытный интриган, он, как шахматист, умел предвидеть развитие событий и своевременно принять меры, чтобы сохранить и упрочить свое положение.

В этой сложной игре большую роль он отводил верному своему сподвижнику – Григорьеву. Решив с ним срочно поговорить, Николай Егорович нажал кнопку вызова. Немедленно возник секретарь, замер в ожидании указаний.

– Пригласите ко мне Ивана Кузьмича! – повелел он, вставая с кресла. – Распорядитесь, чтобы подали перекусить в комнату отдыха.

Дверь в глубине огромного, как дворцовый зал, кабинета Николая Егоровича вела в небольшую, уютную гостиную. Туда он и направился, прихрамывая, страдая от астматической одышки. Удобно расположившись на красивой мягкой кушетке, стал обдумывать предстоящий важный разговор.

– Поставьте все вот сюда, – попросил вошедшего с подносом официанта, указав на стоящий перед ним столик.

Тот расстелил скатерть, расставил тарелки и приборы, вынул из холодильника коньяк, минералку, шоколадный набор, фрукты и, сделав свое дело, бесшумно удалился.

Раздался стук в дверь, и с почтительной улыбкой вошел Григорьев.

– Я, как всегда, по первому зову. Все дела – в сторону. Готов к труду и обороне! – пошутил он, но глаза смотрели настороженно – чувствовал ответственность момента: обычно Николай Егорович давал задания по телефону или сам заглядывал минут на десять – пятнадцать – любил обходить подчиненных.

– Садись, дорогой, устраивайся поудобнее! Разговор будет долгий, – предупредил Григорьева шеф, указывая рукой на мягкое кресло. – Налей себе коньячку, а мне – минеральной. Сам знаешь – рад бы в рай, да грехи не пускают, – криво усмехаясь, пошутил он над своей немощью.

Иван Кузьмич сел, налил себе рюмку коньяку, шефу – стакан боржоми и приготовился слушать. За прошедшие годы он обзавелся солидным брюшком; двойным подбородком; с лица исчезла маска доброжелательности, оно все чаще принимало холодное выражение собственной значимости.

– Я весь внимание, дорогой Николай Егорович. – И воззрился на шефа преданными глазами.

– Мы с тобой уже много лет трудимся рядом, и мне ни разу не пришлось в тебе усомниться. Поэтому буду с тобой вполне откровенным, – начал Николай Егорович, буравя Григорьева холодными, «рыбьими» глазами, будто читающими тайные мысли.

«Ну да, так ты и выложишь все свои карты, старый пройдоха, – мысленно усмехнулся Иван Кузьмич. – Я-то тебя хорошо знаю – будешь ходить вокруг да около». Но он ошибся: дело неотложное, шеф решил взять быка за рога.

– Вот мы похоронили нашего «финансового бога», лучшего моего друга и соратника. Мир праху его! Жаль, конечно, хорошего и нужного человека, но жизнь идет, и встает проблема, которую нужно срочно решать. – Он помолчал, еще раз испытующе взглянул на Григорьева. – Ты хоть представляешь во всей полноте, что значит заведовать деньгами партии, партийной кассой? Управлять движением огромных сумм в рублях и валюте? Знать тайны всех секретных счетов и, следовательно, самых конфиденциальных операций?

Николай Егорович задохнулся от внутреннего напряжения – слабое его здоровье с ним не справлялось – и, когда отпустило, подошел к главному:

– Я все эти дни плохо спал, мозги набекрень вывихнул, думая: кто сможет заменить моего незабвенного друга? Это же важнейший пост в партии! Огромная власть и сила! Его нельзя отдать кому попало!

Он опять замолчал, чтобы передохнуть, и у Григорьева, давно смекнувшего, что сейчас произойдет, радостно забилось сердце. Но лицо его не выдало, что происходит в душе; скромно потупился, молча слушал.

– Ну, я и подумал о тебе, – уже не скрывая мучительных сомнений, объявил свое решение Николай Егорович. – А почему бы и нет? Ты проявил себя отличным хозяйственником. Ворочал огромными партийными средствами и ничем себя не замарал. Тебе доверяют, тобой довольны. Думаю, твоя кандидатура пройдет.

Снова задохнулся, сделал паузу, приходя в себя. Иван Кузьмич затаил дыхание, понимая – именно сейчас все решится.

– Но вот справишься ли ты? По Сеньке ли шапка? – Он оценивающе, с сомнением смотрел на своего подчиненного. – Я имею в виду не работу – ты человек способный и быстро освоишься. Меня беспокоит другое: выдержишь ли испытание властью, не закружится ли голова? Обычное дело. Не ты первый, не ты последний. Не зазнаешься ли? Не сочтешь себя выше тех, кто тебя сделал тем, что ты есть?

«Вот чего он боится – моей независимости. Опасается, сохранит ли мою верность и поддержку», – догадался Иван Кузьмич и, не колеблясь ни секунды, горячо заверил шефа:

– Ну как ты можешь сомневаться во мне, дорогой Николай Егорович? Неужели я заслужил? Я всем тебе обязан, и твое слово всегда будет для меня законом!

– Ладно, поживем – увидим. Считай это дело решенным, – устало промолвил, тяжело и прерывисто дыша, его старший друг и наставник. – Займусь трудной подготовкой к заседанию бюро. Ты становишься очень важной фигурой. Будут оценивать всесторонне.

Григорьев поднялся, горячо пожал руку Николаю Егоровичу, благодаря за оказанную высокую честь и доверие, и бодрым шагом вышел из кабинета.

В душе его все пело от восторга – открывается невиданная, блестящая перспектива. При всем его самодовольстве и переоценке собственной личности он и представить себе не мог, что поднимется на такую высоту – станет одной из ключевых фигур в партии власти.

– Как же я рада, Варенька, что вы тоже стали москвичами. – Вера Петровна обняла и поцеловала сестру – та зашла ее навестить по дороге с работы.

– Сколько лет я об этом мечтала, сколько раз приставала к Ване, чтоб посодействовал. Но ты ведь его знаешь – «образцовый коммунист». Все боялся изменить так называемым принципам – перестраховщик.

Варя раньше не слышала, чтобы она так осуждала лицемерие мужа.

– Да брось ты расстраиваться, дело прошлое! Теперь мы часто будем видеться. Я ведь тоже по тебе тосковала. Особенно после того, как мы схоронили нашу незабвенную тетю Дусю.

Сестры прошли в гостиную и уютно устроились на диване, взявшись за руки и с любовью глядя друг другу в глаза. Веру Петровну интересовали деревенские дела.

– Расскажи – на кого ты оставила дом, кто будет ухаживать за могилкой? – спросила она с грустью в голосе. – Так жалею, что не настояла похоронить Дусечку здесь, – навещали бы часто.

– Зря ты так говоришь, – не согласилась Варя. – Ей лучше у себя в земле, рядом со своей родней. А за могилой и домом присматривает Дарья Тимофеевна, она мне обещала. Старики Ларионовы в колхозе больше не работают, на участке копошатся. Так что время найдут.

– Ну как твои семейные дела? Что-то выглядишь ты неважно. – Варя обеспокоенно разглядывала сестру.

За минувшие годы Вера Петровна внешне мало изменилась, только немного похудела да под глазами и в уголках губ появились предательские морщинки, выдававшие, что ей уже за сорок. Выглядела она и впрямь нездоровой: румянец исчез, лицо бледное, а в серых глазах по-прежнему светилась печаль.

Варя, наоборот, располнела, от нее так и веяло здоровьем. Мать двух очаровательных малышей, она была полна жизненной энергии.

– Да так, ничего серьезного вроде нет... – замялась Вера Петровна – она не решалась откровенничать с сестрой. – Женские болезни...

– Ну вот, ничего себе! – всплеснула руками Варя. – С чего это они у тебя? Ведь раньше не сетовала.

Вера Петровна помолчала немного, – теперь, после смерти тети Дуси, ей не с кем поделиться сокровенным, кроме младшей сестры.

– Не с чего-то, а Ваниными молитвами – лез ко мне слишком часто, – пожаловалась она с несвойственной ей грубоватостью и раздражением. – Знаешь, наверно, как он силен.

– Так что ж ты скорбишь? Другая бы радовалась, – шутливо заметила Варя, задорно взглянув на сестру. – Столько лет все было ладно, а теперь... чего-то не так?

Не понимала она ни состояния Веры, ни ее уныния – сама счастлива в браке, обожает мужа.

– Раньше и было хорошо, – пояснила старшая сестра, отводя глаза, чувствуя себя неловко. – Ваня-то терпелив был, ласков. А последние годы резким стал, спешит... со мной не считается... Одна боль и неприятности после этого. Вот лечусь. Да что обо мне – вылечусь! – прекратила она неприятный разговор. – Расскажи лучше – как устроились, какие планы?

– Живем на территории клинической больницы. Славе дали служебную квартиру – двухкомнатную, на первом этаже. Он все-таки завотделением. – Варя подняла на сестру сияющие счастьем глаза. – Главное, работой доволен – делает сложные операции. И условия здесь прекрасные. Живем, правда, в тесноте, но не в обиде.

– Теснота – это одно. А самое плохое, что казенная площадь – дело ненадежное, – практично рассудила Вера Петровна. – Вдруг Слава с начальством не сработается или сам захочет уйти? Где тогда жить будете? Снимать квартиру?

– Славу уже прописали по лимиту – станем пробивать кооператив. Деньги на взнос соберем, Слава после защиты прилично получает! – жизнерадостно заявила Варя. – Сейчас о другом думаем: как отдыхать летом, где? Надоело в деревне-то...

– Куда решили поехать? На юг, к морю?

– Нет, это исключается – дети еще маленькие. Хотелось бы нам на теплоходе по Волге – до Астрахани или Ростова-на-Дону.

– Ну что ж, отличная идея!

– Мы со Славой тоже так считаем. Плывешь себе с удобствами, а вокруг все время меняются пейзажи – один другого краше... Причаливаешь, отчаливаешь, города, где раньше никогда не бывали... Сердце России... – размечталась Варя, откинувшись на спинку дивана.

– Значит, дело решенное?

– Да не очень-то... с билетами не просто. Люди по полгода в очередях переписываются. Хотя Славе обещали в профкоме помочь. – Вздохнув, Варя вернулась к действительности. – И вот что еще меня смущает: каково с детьми в душной каюте? Ведь в лучшем случае удастся достать первый класс. – И вдруг остановилась – новая мысль пришла в голову; придвинулась ближе к сестре, ласково взяла ее за руку. – Послушай-ка, Веруся, а твой Ваня не мог бы сделать нам люкс? Ему, наверно, ничего не стоит? Уж для него-то найдется. Официально все каюты поступают в продажу, но люксы всегда закачивают для важных персон.

Вера Петровна тяжело вздохнула, прижала к себе локоть сестры, грустно пожаловалась:

– Думаешь, я могу в чем-то тебе отказать? Да в лепешку бы расшиблась, если бы от меня зависело! Знаешь, что он мне скажет? «Им не положено». Можешь ты это понять? – И бросила на Варю возмущенный взгляд. – Ему только положено; им, господам, положено. А вам – нет! Это при том, что он борется, как говорит, за всеобщее равенство! Фарисеи! Знала бы ты, Варенька, как устала я от этого вечного лицемерия!

Варя молча слушала сестру, поражаясь происшедшей в ней перемене. Ясно, что в отношениях с мужем у нее серьезная трещина. А ведь так дружно жили!

– Успокойся, родная! – Она обняла и расцеловала Веру, чувствуя глубокую с ней солидарность. – Не вздумай перед ним унижаться! Как-нибудь обойдемся без его помощи.

– Да ты, Света, совсем уже взрослая. И хозяйка хоть куда! Можно замуж выдавать! – похвалил Григорьев дочь, когда она подала ему завтрак. – Садись, давай поедим вместе и немножко поболтаем. А мать где? Опять лечится? Совсем она у нас стала хворая. – И недовольно поморщился.

Но лицо его сразу разгладилось, когда посмотрел на присевшую напротив дочь. Светлана – в расцвете молодости и красоты. В свои без малого двадцать лет куда как хороша. Фигура замечательная, ножки длинные, стройные, полненькие; грудь высокая, талия тонкая, красивые бедра... Совсем взрослая стала.

– А ты разве не заметил, что цвет лица у нее нездоровый и хромает немножко? – огорчаясь за мать, упрекнула Света. – По-моему, ты к ней невнимателен стал. Между вами что, кошка пробежала?

– Да нет, что ты! Просто куксится – из-за болезни, видно. Ну, мы сами разберемся, – решил он сменить тему разговора. – Скажи лучше отцу: как у тебя обстоят дела с Михаилом? Не передумала насчет Олега? Знаешь, что его направляют на работу в Париж? Дело решенное, но ему нужно срочно жениться – холостых не посылают.

«Ну вот, опять обработка начнется! Когда же от меня отстанут с Олегом?» – подосадовала Светлана, а вслух ответила:

– Папочка, дорогой! Пусть его хоть послом в Вашингтон назначат – мне безразлично. Ты же знаешь, так зачем начинать все сначала? – Она глубоко вздохнула и перешла в наступление: – Ведь Миша тебе нравится? Неужели ты все еще хочешь угодить Николаю Егоровичу? Ты же теперь от него не зависишь. Кстати: поздравляю с новым назначением – мне мама сказала. У тебя теперь еще больше власти, папуля. Зачем тебе это надо?

– За поздравление спасибо, но в дела мои не лезь, все равно тебе их не понять. Занимайся своей музыкой! – отрезал Иван Кузьмич. – Перед Николаем Егоровичем я вовсе не заискиваю. Он вообще на ладан дышит. Просто по-отцовски о тебе пекусь. Сама посуди, – заговорил он мягко, доброжелательно. – У Михаила впереди неизвестно что, а у Олега – блестящая перспектива. Не забудь – он кончает Высшую дипломатическую школу. Привилегированная кормушка, оттуда – прямой путь наверх! – Длинная тирада утомила Григорьева, он умолк: что скажет дочь?

– Насчет Олега, по-моему, давно уже все ясно, папа. Ты много раз расписывал выгоды, что меня ожидают. И разве я сама себе враг? – как всегда, дала ему отпор Света. – Но не люблю я его, хоть убей! Разве смогу быть с ним счастлива? – Перевела дыхание и продолжала: – С Мишей у нас все хорошо. Мы любим друг друга и мечтаем о дне, когда наконец будем вместе. Но знаем – не готовы еще к семейной жизни. В этом ты прав. – Светлана серьезно, по-взрослому смотрела на отца; смущенно призналась: – Мы с ним давно договорились – потерпим до окончания учебы. Ему совсем немножко осталось до получения диплома, и у меня в этом году выпуск в консерватории. Сразу поженимся!

Григорьев слушал внимательно, пытливо глядел ей в глаза, будто старался уловить несказанное.

– Знаю, ты девушка умная, порядочная, верю – не поступишь безрассудно. Но задумывалась ли ты, какая жизнь вас с ним ждет? Действительность сурова, а я не вечен.

Света встала – окончить бы поскорее этот неприятный разговор, только настроение испортишь.

– Папочка, не стоит паниковать заранее. Волков бояться – в лес не ходить. В Мишу я верю. Он волевой, целеустремленный, надежный – не подведет! Сказал, что поступит в юридический, – заканчивает. Сказал, что будет следователем, – уже работает. Правда, есть одна угроза. – Лицо ее погрустнело. – В армию могут забрать. Он внештатно работает, в военной прокуратуре, а там реально светит Афганистан. И зачем вы затеяли эту ужасную войну?..

– Ну ладно, не твоего ума такие дела! – опять оборвал ее Иван Кузьмич, тоже вставая. Ему самому хотелось поскорее избавиться от этого разговора, тем более что не разделял он оптимизма тех, кто учинил афганскую бойню. – Пора мне, дочка, на работу. – И с важным видом он вышел из дому к ожидавшей его машине.

– Ну вот, а ты боялась, – успокоила Капитолина Львовна приятельницу: они с Верой Петровной вышли из поликлиники и направились к стоянке такси.

Для Капитолины Львовны годы не прошли бесследно: располнела, постарела – на вид уже бабушка, да и не только на вид. Но по характеру осталась такой же – энергичной, доброжелательной; не пожалела вот времени, чтобы сопровождать Веру Петровну к врачу и морально ее поддержать.

– Видишь, с гинекологией у тебя все в порядке. Необходим только небольшой курс лечения. А что, у тебя с мужем серьезный разлад? – не сдержала она удивления: ей всегда казалось, что Григорьевы – идеальная пара, – были, значит, «невидимые миру слезы»?

– Не совсем так... Раньше все шло хорошо. Но постепенно Иван Кузьмич слишком... – Вера Петровна замялась – хотела сказать «зазнался», но сочла неэтичным, – уж очень высоко начал ценить свою персону, думать только о своих удобствах... А в последнее время стал... просто невыносим. – И печально взглянула на приятельницу, подводя итог своим признаниям.

Она торопилась на утренний прием – очень плохо себя чувствовала, всерьез опасалась за свое здоровье, – и потому не вызвала дежурную машину Григорьева, Глубоко на него обиженная за невнимание и холодность, не пожелала пользоваться его привилегией; решила: «Отлично доберусь на такси»; позвонила Капитолине Львовне, договорилась, что утром заедет за ней по дороге в Кремлевку.

Теперь, после приема у врача, тоже намеревалась взять такси и доставить верную подругу домой, к внукам. На стоянке, однако, ни одной машины не оказалось. Долго мерзли на пронизывающем ветру; наконец перед ними затормозила бежевая «Волга» с шашечками.

– Куда вам, дамы? Могу захватить, если по дороге, – смилостивился таксист.

Рядом с ним, на переднем сиденье, – пассажир, высокий мужчина солидного вида, с рыжеватой бородкой.

Вера Петровна собиралась уже отказаться – боялась таких ситуаций. Но Капитолине Львовне нужно поскорее вернуться домой, а этот пассажир профессорского вида не вызывает никаких опасений... Капитолина Львовна, движимая теми же соображениями, назвала свой адрес, он оказался по дороге, и водитель услужливо открыл заднюю дверцу.

Удобно устроившись на мягком сиденье и придя в хорошее настроение от тепла кабины и обнадеживающих результатов визита к врачу, Вера Петровна с возрастающим интересом изучала затылок сидящего впереди. С самого начала ей почудилось в нем что-то очень знакомое... О Боже, да ведь такой рыжевато-золотистый кудрявый затылок может быть только... И вздрогнула от внезапно осенившей ее догадки.

– Извините меня, ради Бога! Ваша фамилия не Розанов? – запинаясь, трепеща от волнения, Вера Петровна слегка тронула пассажира за плечо.

При первом же звуке ее голоса тот резко обернулся и уставился на нее широко раскрытыми от изумления глазами.

– Не может быть!.. Вера?.. – не в силах осознать реальность этой чудесной встречи, прошептал пораженный Степан Алексеевич.

Он не обратил особого внимания на попутчиц, но этот проникающий в самое сердце грудной голос... Сколько лет постоянным упреком звучит он у него в душе...

Глядя на изменившуюся с годами Веру, на это милое, привлекательное еще лицо, пытался узнать в ней ту трепещущую, непосредственную девушку – свою первую настоящую любовь, что до сих пор лелеет в сердце. После долгого молчания, видя, что уже подъезжает к месту назначения, Степан Алексеевич предупредил водителя:

– Еду дальше. Провожу знакомую – много лет не видел. Потом вернемся. – И умолк, погрузившись в воспоминания.

Непредвиденная, потрясающая встреча с Розановым посреди огромного города всколыхнула в душе Веры Петровны совсем, казалось, перегоревшие чувства. С удивлением и сердечной болью осознала она, что этот сидящий перед ней человек не стал для нее чужим, несмотря на пролетевшие годы.

Осторожно наводя о нем справки у Нади, она всегда опасалась вызвать подозрения, – не хватало еще, чтобы все открылось. Хорошо хоть, что Лидия по каким-то своим соображениям скрывает правду от бывшего мужа, – Вера сама старательно поддерживала это неведение.

Из того, что удалось узнать о Степане от Нади, Вера Петровна вынесла одно: профессор Розанов живет в свое удовольствие, занимается любимой наукой, о ней, Вере, забыл и думать. Сама она радио не слушала; по телевидению ни разу его не видела; политикой не интересовалась – лишь иногда смотрела любимые издавна фильмы; все свободное время отдавала чтению. И вот теперь вновь и вновь восстанавливала в памяти ту поездку... Капитолину Львовну уже высадили; из деликатности она не задала ни одного вопроса – потом все выяснит, по телефону. Заинтригованная, провидя женским чутьем истину, всю дорогу с любопытством поглядывала исподтишка на Розанова – интересный какой мужчина...

Только когда такси приближалось к Никитским воротам, Степан Алексеевич, зная от Нади, где Вера живет, обернувшись, тихо предложил:

– Мне хотелось бы сказать тебе несколько слов, Вера. Давай отпустим такси, и я провожу тебя до дома. По дороге и поговорим.

Видя, что она колеблется, попросил:

– Пожалуйста, Вера! Надеюсь, твоя безупречная репутация от этого не пострадает?

Он остановил такси, щедро рассчитался с водителем, дав ему «отступного». Все еще не говоря ни слова, они пошли по направлению к ее дому. Вера Петровна шла ног под собой не чуя, осознавая, что поступает она, конечно, неправильно. Не должны ее видеть рядом с этим красивым, похожим на киногероя мужчиной. Но ей так хорошо рядом с ним – ничего она не может поделать...

– Вот что хотел я тебе сказать, Вера, что бы ты об этом ни подумала. Никогда тебя не забывал. А в тот роковой день... погорячился; но всей душой, всю жизнь о том жалел. – И, тяжело вздохнув, добавил: – Все поправил бы, но узнал, что ты счастлива и ждешь ребенка. Вот и все!

Он мучительно вздохнул, как бы сбрасывая с души тяжелый камень.

– Все эти годы мне не давала покоя мысль, что ты думаешь обо мне хуже, чем есть на самом деле. Ведь ты была и останешься лучшим, что мне дала жизнь! Знаю – ты счастлива с другим. Видно, таков уж мой жребий. Но я... очень рад тебя снова встретить... и всегда буду тебе рад. – Не ожидая и не желая слушать ее ответа, повернулся и зашагал прочь.

Иван Кузьмич прибыл в закрытое охотничье хозяйство со своими зарубежными друзьями в пятницу, еще в первой половине дня. Видных представителей братских компартий вызвали в Москву на конфиденциальное совещание; цель – противодействовать очередной американской экспансии в «холодной войне».

Как всегда, конкретные вопросы свелись к оказанию финансовой помощи. Разумеется, гости с энтузиазмом откликнулись, когда Григорьев, от которого зависело, будут ли удовлетворены их запросы, пригласил всех принять участие в традиционной русской охоте. В неслужебной обстановке, за дружеским столом надеялись они, можно добиться большего, чем действуя официально.

– Ну и чудо эта ваша русская баня! – Кубинец Анхель зябко кутался в белоснежную простыню. По-русски он говорил хорошо, но с характерным испанским акцентом. – Чувствуешь себя так легко, словно сбросил лет десять, не меньше!

Расслабленные, в охотку попарившись и похлестав друг друга душистыми березовыми вениками, все сидели в чем мать родила, завернувшись в простыни, в уютном, жарко натопленном предбаннике. Обшитый тесом под старину, декорированный коваными деталями и лубочной росписью, зальчик располагал к откровенной беседе. Братья-коммунисты дружно выпивали, с аппетитом отдавая честь щедрому, вкуснейшему угощению. Перебрасывались шуточками, рассказывали анекдоты, но не забывали о насущных делах, группируясь вокруг Григорьева, заискивая, стараясь угодить.

Около гостей сновали вышколенные официанты, пополняя запас спиртного и всевозможной снеди. Доставало и женского персонала, подготовленного, чтобы исполнить любое пожелание гостей.

В прекрасном состоянии духа, окруженный почтительным вниманием, Григорьев чувствовал себя помолодевшим и бодрым. Он господин положения, от него зависит – казнить или миловать. Кровь его заиграла, он ощутил прилив сил, захотелось острых ощущений...

Елена Александровна, крупная блондинка в безукоризненном медицинском халате, соблазнительно обтягивающем ее пышные формы, приблизилась к нему – проверить пульс.

– Спасибо, Аленушка! – приветливо улыбнулся ей Иван Кузьмич как старой знакомой. – Что, соскучилась?

– Всегда вам рада, – угодливо откликнулась она, откровенно косясь смеющимися глазами на простыню, вздыбившуюся у него выше колен. – Может, массаж сделаем?

– Хорошая мысль! – шутливо, но с достоинством поддержал Григорьев. – К вашим услугам!

Не торопясь, выпил стопку коньяку, закусил добрым куском отварной белуги и, провожаемый понимающими, веселыми взглядами, вперевалку направился в медицинский кабинет, небрежно поддерживая рукой спадающую простыню. Там он лег на спину и, скомкав простыню, не стесняясь сбросил на пол.

– Ну давай, Аленушка! – проговорил нетерпеливо. – Ты ведь знаешь, у моей благоверной то голова болит, то там, где надо...

Елена Александровна делала массаж с французским искусством, сама загораясь неистовым желанием. Убедившись, что он готов и постанывает от нетерпения, глядя как завороженная на внушительный предмет своих вожделений, она с удивительной для своей комплекции легкостью забралась на него сверху. Приподнялась – и стала медленно опускаться, кряхтя от удовольствия. Накрыв Ивана Кузьмича пышной грудью, горячо дыша, покрыла его лицо мелкими поцелуями...

Когда Григорьев вернулся к зарубежным друзьям, он не испытывал ни малейшего угрызения совести, что изменяет жене.

«Что же я, поститься должен, если у нее там все болит? Пусть лечится, если не хочет, чтобы я вожжался с другими бабами. Вон как они меня любят! – самодовольно рассуждал он. – Вот Алена – классно знает свое дело! И трудиться не надо».

После его возвращения дружеский пир разгорелся с новой силой, хотя отдельные члены компании периодически отлучались – для прохождения процедур.

Разговор в основном вертелся вокруг предстоящей охоты, но наиболее настойчивые просители продолжали осаждать Григорьева, стараясь выбить для своих партий побольше финансовых средств. «Вот попрошайки ненасытные!» – презрительно думал Иван Кузьмич, с приветливой улыбкой выслушивая просьбы. – Сколько ни дашь – все улетучивается как в прорву. Воруют, что ли? Но придется давать, ведь за этим только и приехали. Наплевать им на мировую революцию!"

Заядлых охотников между ними почти не было – наоборот, большинство любили животных и не понимали тех, кто питал страсть к этой узаконенной форме убийства. Поляк Вацек держал дома очаровательного малого пуделя, любимца всей семьи, и отрицательно относился к охоте.

– Неужели вам не жалко убивать беззащитных животных? Что за удовольствие? – поинтересовался он за столом.

– А чего их жалеть, – ответил как организатор Иван Кузьмич, – все равно отстреляют. Не мы, так другие охотники – в сезон. Охота – царское развлечение, всем известно.

Но мысли его вились далеко от охоты – он с сожалением думал об испорченных отношениях с женой. «Неужто конец пришел нашей долгой, спокойной семейной жизни? И в чем причина? – пытался он разобраться, проанализировать ситуацию и найти выход. – Вера стала совсем не такая, как раньше. Внешне незаметно – все та же „ягодка“, но ведет себя со мной намного хуже. Прежде не была такой неласковой, раздражительной...»

Он пытался взвалить вину на нее, но по зрелом размышлении почувствовал, что не прав. У нее добрый, отзывчивый характер, и, если сердится, значит, есть тому серьезная причина. Себя он считал непогрешимым. «Это все родственнички! – раздраженно заключил он, обиженно поджав губы. – Варвара плохо влияет! Вера и раньше на меня из-за нее дулась, а стоило ей переехать в Москву – все перекосилось. Всегда я знал, что Верино внимание и забота будут делиться между Светой и младшей сестрой, а мне ничего не достанется. Как в воду смотрел! Нет, родственники – это стихийное бедствие».

На следующей неделе Иван Кузьмич, выдержав два дня «холодной войны» в семье, решил сделать попытку примирения. Вернувшись с охоты вполне удовлетворенный и в хорошем настроении, он не форсировал объяснения с женой – выжидал, надеялся: сама не выдержит, и все у них потечет как бывало.

Но разочарование и обида, овладевшие Верой Петровной, вкупе с продолжающимся недомоганием охладили ее чувства к мужу, а неискренности, фальши не принимала ее честная душа. Она с ним почти не разговаривала, отделывалась короткими репликами.

Зная, как раньше Вера любила совместные обеды, он позвонил домой, сообщил – сможет приехать пораньше, составить им со Светой компанию. И не ошибся: ее, видно, тоже тяготит их размолвка – откликнулась приветливо.

– Вот и хорошо. Только приезжай к трем – Света полпятого должна быть в консерватории.

По дороге домой Григорьев обдумывал, с чего бы начать общий разговор, чтобы создать благоприятную атмосферу семейного согласия. Зная, что жена, когда сердится, встречать его не выходит, Иван Кузьмич своим ключом открыл дверь, сбросил дубленку и, наскоро умывшись, вошел в столовую с самой широкой, лучезарной улыбкой, на какую был способен: знал, что она до сих пор его красит.

Вера Петровна и Света ждали его за накрытым столом, спокойно о чем-то беседуя; увидев его, сразу замолкли.

– Папочка! Как хорошо, что ты приехал! – радостно улыбнулась ему дочь. – Мы с тобой последнее время очень редко видимся. Я уж решила, что тебе совсем не до нас – весь в государственных делах! – И сделала забавную гримасу передразнив: надула щеки, высокомерно поджала губы.

– А вот ты и не права! – весело возразил Иван Кузьмич, усаживаясь за стол. – Надоели мне эти дела хуже горькой редьки! Никогда их не переделаешь. Так вдруг захотелось побыть с вами, поговорить о семейных делах, узнать, что у вас на уме да на сердце. А то и не заметим, как отдалимся друг от друга. – И со значением посмотрел на молча внимавшую ему супругу.

Вера Петровна, хорошо изучив мужа за долгие годы совместной жизни, поняла, что он ищет пути к примирению, и ей это было приятно. «Может, что-то до него дошло? – думала с надеждой. – Может, изменится? Ведь он умный и меня любит. Просто зазнался и распустился».

– Ну давайте обедать! – Она бросила на мужа потеплевший взгляд. – А то Света на занятия опоздает.

Она встала, принесла из кухни супницу под крышкой с горячим супом и стала разливать его по тарелкам.

– А почему я Мишу последнее время у тебя не встречаю? – как бы между прочим осведомился Иван Кузьмич перед десертом. – Вы часом не поссорились?

– Напрасно надеешься, у нас с ним все о'кей, – весело откликнулась Света. – Просто ты всегда слишком поздно возвращаешься домой. Миша сейчас в отъезде – помогает что-то расследовать.

– Зря ты на меня нападаешь. Я же говорил – ничего против него не имею, даже против его татарской, фамилии. – И добродушно посмотрел на дочь. – Кстати, почему у него такая странная фамилия – Юсупов? Он разве татарин? Вроде не похож... блондин.

– Никакой он не татарин; разве в седьмом колене! – запальчиво возразила Света. – Маме рассказывала, а тебя я практически не вижу.

– Ну и что ты рассказывала о нем маме? Мне тоже интересно знать, – миролюбиво попросил он. – Поверь, я не виноват, что поздно прихожу домой.

– А у него отец – древнейшего русского рода Юсуповых, – кажется, отдаленно татарского происхождения. Зато мать – чистокровная русская, из столбовых дворян Стрешневых, – не без удовольствия доложила отцу Света. – Я их родословную видела. Так что жених твоей дочери – потомственный аристократ, чем очень гордится.

Григорьев не без любопытства взглянул на дочь – неприятно удивленный, он ничем этого не выдал. «Парень-то не пролетарского происхождения. Хотя это сейчас и не так важно, как раньше. Но дочка какова? Гордится, что ее жених голубых кровей; не чурается класса эксплуататоров. И чему их в комсомоле учат?» Но вслух так же добродушно произнес:

– Хорошо все-таки, что не татарин. Он что, из тех Юсуповых, чей князек Распутина утопил? Хорошее дело для России сделал. Значит, Миша вправе претендовать на их поместье Архангельское? – И рассмеялся своей шутке, глядя на дочь веселыми глазами.

Вере Петровне и Свете тоже понравился его юмор.

– Хорошо бы хоть дворец оттягать – там такой музей роскошный! Да жаль, ничего не получится! Не вернет добро победивший пролетариат, – смеясь, поддержала Света.

Григорьев наконец почувствовал, что семейная атмосфера потеплела.

– А как же ваши с Николаем Егоровичем матримониальные планы? – впервые улыбнувшись, спросила мужа Вера Петровна. – Ты от них отступился? На тебя не похоже.

– Вот как ты меня знаешь, Вера! Тебя не проведешь! – лукаво улыбаясь, признался Иван Кузьмич. – Конечно, не отступился – мы с ним обязательно породнимся. – Видя, что жена и дочь непонимающе уставились на него, засмеялся и пояснил: – Просто я внес в свой план корректировки. Мы выдадим за Олега другую нашу дочь – Надежду. Ведь мы приняли ее в нашу семью? Она почти так же хороша, как Света. Так пусть Олег и получит в жены ее сестру! – И Григорьев пристально, как-то остро посмотрел в испуганные глаза Веры Петровны.

Неужели узнал правду? Ох, неспроста это сказано! Она обомлела от мелькнувшей догадки, смущенно отвела глаза, не выдержав его испытующего взгляда, инстинктивно чувствуя подвох.

Покончили с десертом; Света ушла на занятия в консерваторию. Иван Кузьмич взял жену за руку и ласково предложил:

– Пойдем, Веруся, на диванчик – посидим рядком, поговорим ладком. Ведь есть о чем?

Вера Петровна молча последовала за ним в гостиную; супруги удобно устроились на диване, подложив под спину мягкие подушки. Вкусный обед, согласие, что во время него установилось, располагали к задушевному разговору.

– Знаешь, Веруся, я вида не показывал, но в душе переживал, что ты от меня как-то отдалилась, – беззастенчиво соврал Григорьев, стремясь поскорее добиться примирения. – Если чем тебя обидел – не лучше ли прямо сказать? Ты же не любишь кривить душой.

– Дело не в обиде, Ваня. Просто последнее время вижу вместо тебя другого человека. Не того, кто любил меня, а такого, для которого важны только собственные интересы. – Вера Петровна проговорила это залпом, словно боялась, что муж ее перебьет, и умолкла, глядя на него с печалью и укором; все же облегчила душу – тяжело столько времени носить это в себе.

Горькая ее критика больно кольнула самолюбие Григорьева, но, верный себе, он сдержался и с деланным недоумением развел руками.

– Ну знаешь, Веруся, я не согласен! Все, что я делаю, – все для тебя, для Светы, для нашей семьи. Чем же я тебя так обидел?

– Ничего ты, стало быть, не понял, Ваня! – понурившись, тихо прошептала Вера Петровна, но собралась с духом, прямо посмотрела ему в глаза – последняя попытка донести до него простую, как ей казалось, истину. – Что ты сейчас сказал – только красивые слова. Ты считаешься лишь с собой, со своими удобствами. До других тебе дела нет. – Надо удержать подступающие слезы. – Почему я болею? А потому, что... и в постели ты все делаешь... как тебе хорошо... А обо мне и не думаешь! И еще: что ты сделал доброго для близких нам людей? Мы не раз с тобой об этом говорили... Я своего мнения не изменила.

«Ну вот, начинается! – разозлился Григорьев, ожидая конца этой паузы и отлично понимая, о чем пойдет речь. – Сколько можно говорить об одном и том же?» Но опять сдержался и с показным смирением приготовился слушать жену.

– Я тебя стала... бояться. Мне трудно делиться с тобой заботами, сомнениями. Мы перестали понимать друг друга, словно чужие! – Не выдержав напряжения, Вера Петровна расплакалась, захлебываясь слезами, – горько сознавать крах своего семейного счастья.

Но Григорьева не растрогали ее слезы. «Эх, никогда Вера умом не блистала, а к старости так просто сдурела. Такую жизнь ей создал, а она, неблагодарная, не ценит!» – мысленно возмущался он, но вслух мягко, как раньше, предложил:

– Слушай, Веруся, будет слезы лить. Лучше скажи конкретно – что сделать, чтоб ты стала мною довольна?

От такого прямого вопроса Вера Петровна растерялась. В душе она чувствовала: не понял он, не осознал суть ее обиды. Но не мешает убедиться, что муж готов считаться с ее мнением. И она так же прямо высказала свое горячее желание помочь сестре:

– Вот ты сейчас сказал, Ваня, что все для меня сделаешь, – конечно, в разумных пределах. – И с надеждой посмотрела ему в глаза. – А я хожу и переживаю, боюсь к тебе обратиться: знаю – откажешь.

– Да говори же, не мучай! – не выдержал Григорьев, закипая злостью – догадался, о ком пойдет речь.

– Помоги Славе и Варе получить квартиру. Чтобы у них и их детей были нормальные условия, как у нас с тобой. Если не государственную, то хотя бы кооперативную.

– Вон чего захотели! Такую квартиру, как у нас! – уже не скрывая злой иронии, процедил сквозь зубы Иван Кузьмич. – А кто они такие? Лимитчики! Пусть поработают, заслужат. – Вновь став самим собой, почувствовал облегчение. – Ну никак не могу вдолбить в твою тупую голову! – уже не сдерживаясь, крикнул он в запальчивости. – Для нас – все сделаю! Для всяких там родственничков – и думать не стану! Не хочешь ты, видно, со мной больше ладить. Ну что ж, пускай! – Резко поднялся и ушел в кабинет, ругая себя за несдержанность, но абсолютно убежденный в своей правоте.

Трещина в их отношениях грозила перерасти в пропасть.

 

Глава 15

«ЗОЛОТАЯ МОЛОДЕЖЬ»

В доме Григорьевых готовилось большое празднество: Светлане исполнялось двадцать лет – знаменательная, круглая дата!

Несмотря на размолвку с мужем, а может быть, именно из-за нее Вера Петровна целиком посвятила себя хозяйственным заботам. Надо переделать массу дел, предусмотреть каждую мелочь, чтобы семейный праздник прошел безупречно, запомнился Светочке на всю жизнь.

Иван Кузьмич помогал ей обеспечить празднование дня рождения дочери всем необходимым: никто пусть не заметит трещины, образовавшейся в отношениях с женой. Званый вечер решили провести в городской квартире: она достаточно большая, чтобы разместить гостей, и дома куда уютнее и комфортнее, чем в ресторане.

Накануне, сговорившись с Надей, Светлана с утра поехала в парикмахерскую на улице Горького. Девушкам хотелось сделать необычайно эффектные прически – под стать празднику. Встретились в метро, на станции «Охотный ряд»; поднялись наверх и пошли пешком: в такой чудесный, солнечный мартовский день как не прогуляться. Звенела капель; шагали, весело болтая, обмениваясь впечатлениями. Все на них смотрели – и засматривались: богата Россия красавицами! Обе высокие, видные; одна – яркая блондинка, утонченная, элегантная; другая – синеглазая шатенка, по-спортивному подтянутая, длинноногая. Каждая по-своему неповторимо хороша. Мужчины неизменно провожали их восхищенными взглядами.

– Завидую тебе, Светка, белой завистью! – Надежда замедлила шаг у витрины магазина «Подарки» – что-то ей там понравилось. – Твой Миша – такой уверенный в себе, спокойный, положительный. Он-то своего добьется! – И, вздохнув, поделилась своей заботой: – А вот мой Костик меня все больше разочаровывает.

– Это почему же? Говорила ведь – любит и тебе, кроме него, никто не нужен, – удивилась Светлана.

Она лишь раз видела Костю, и то издали, на соревнованиях. Он сам не хотел знакомиться – чуждался их компании.

– Знаю я эту «золотую молодежь» – папочкины детки. Не желаю с ними иметь ничего общего! – каждый раз говорил он Наде, отвергая все попытки включить его в число друзей Светланы. – Ты хороводься с ними, раз уж так любишь подругу, но меня уволь! Хотя и тебе они не компания, не нашего поля ягоды.

Но главная причина заключалась, конечно, в том, что Костя ревновал Надю к Олегу и не желал с ним общаться. Как ни убеждала она его, что равнодушна к другу Светланы, как ни доказывала ему свою любовь – он инстинктивно чувствовал со стороны Олега угрозу их счастью.

– Любит меня Костя, старается чего-то достичь, да не выходит ничего! – пожаловалась Надя. – Вот в Инфизкульт не сумел поступить. Я прошла, а он – нет. Мастера спорта получил, а в сборную не взяли – нога подвела, так и не вылечил до конца. Что ему светит? Без диплома и тренером хорошо не устроится. – Печально взглянула на подругу, как бы ища ее поддержки, и заключила: – Просто не знаю, что и делать. Ссоримся мы с ним все время... А ведь я его люблю!

Светлана взяла ее за руку, тепло пожала, сочувствуя всей душой.

– Успокойся, Наденька! Главное, не горячись. Костя – волевой, сама говорила. Найдет себе подходящее дело. А ты приободри, поддержи в трудную минуту жизни, – посоветовала она то, что подсказывала ее добрая, чуткая душа. Немного помолчала, поинтересовалась: – Так вы, пока у него все не определится, не поженитесь?

– Какое там – пожениться! – раздраженно ответила Надя. – Мать такой концерт устроит! Она, между прочим, это все предвидела, у нее чутье на несчастье. Теперь торжествует... – Вздохнула и призналась: – Да я бы ее не послушала. Ни на кого бы не посмотрела, кроме моего Костика! Но сама вижу, какая нас с ним жизнь ждет. Не о том я мечтала...

Но долго унывать – не в характере Надежды. Она тряхнула коротко стриженной головкой, будто сбрасывала тяжкий груз сомнений.

– Расскажи лучше ты, Светик, как у вас с Мишей. Позаимствую полезной опыт – пролей бальзам на душу! Когда подадите добрый пример и поженитесь?

– Ну, до этого еще далеко, – рассудительно ответила Светлана. – Что касается меня, я хоть завтра готова! Так мне хочется, не скрою, поскорее быть с ним вместе. Но Миша считает, что сначала должен крепко стать на ноги, получить хорошую работу. От родителей зависеть категорически не желает, гордость обнищавшего аристократа! – заключила она весело.

– Слушай, Светик, – Надя невольно понизила голос до шепота, – неужели вы с ним ни разу не были вместе? Ну признайся? Нам же по двадцать лет, мы взрослые люди! Неужели?..

– О таких вещах говорить неприлично, даже с лучшей подругой, – спокойно, серьезно отвергла ее любопытство Светлана. – Скажу одно: когда любишь и уважаешь друг друга по-настоящему – можно терпеть очень долго. Проверено! Хоть порой и очень тяжело! – честно призналась она, вздохнув.

Так, задушевно беседуя, достигли парикмахерской и пошли занимать очередь к мастерам.

– Привет, Михайло! Пришел за советом! – заявил Марик другу, едва тот открыл дверь на его настойчивый звонок. – Прости, старик, что без предупреждения, но знаю – дамочек ты дома не принимаешь.

Миша молча, не выражая ни радости, ни досады, проводил его в свою комнату и, указав рукой на стул, приготовился выслушать.

Они с матерью занимали комнату в небольшой квартире с еще одними соседями – бывшей дворницкой старого московского дома. Комната имела два окна, и для Миши был отгорожен свой угол. Обстановка носила следы былой роскоши: комод и горка красного дерева, секретер с потайными ящиками, столик черного дерева, бронзовые скульптуры на красивых резных подставках – все предметы антиквариата, заслуживавшие внимания коллекционеров. Комната была чисто прибрана; Мишина мама отсутствовала.

– Что смотришь на меня такими удивленными глазами? – между тем продолжал Марик. – Разве ты не собираешься к Свете на день рождения?

– Собираюсь, но не вижу связи, – коротко ответил Михаил. – Так что тебе нужно?

– Понимаешь, полдня толкался по магазинам, но ничего подходящего так и не выбрал. Вот зашел по дороге домой. А ты что даришь? Уже решил?

– Конечно, и давно. – Миша смотрел на него насмешливо. – Я слишком уважаю Свету, чтобы тянуть с таким важным делом до последнего дня.

– Так что же? Не томи! – взмолился Марик. – Хотел купить духи, но в последний момент одумался – слабо для такой круглой даты!

– Я дарю старинное издание Собрания сочинений Лермонтова: огромный фолиант, а иллюстрации лучших руссих художников. Букинистическая редкость! – с гордостью объявил Михаил, очень довольный, что в состоянии сделать такой подарок. – Надеюсь, память на всю жизнь.

– Вот это да! – восхитился Марик – Ну а мне что посоветуешь?

– Я бы на твоем месте, – немного подумав, серьезно порекомендовал Миша, – преподнес что-нибудь ваше, профессиональное. Всякими там духами, побрякушками ее не удивишь – этого добра у нее полно. – Михаил прикрыл глаза, как. бы размышляя над трудной задачей, и после недолгой паузы предложил: – Ну вот хотя бы такой вариант. Света готовится стать певицей, так? Значит, ее интересует все, что касается истории музыки, вокала. Почему бы тебе не поднести дорогое издание о великих певцах, например? С деньгами, похоже, у тебя проблем нет.

– Ну, Мишка, и голова у тебя – прямо Совет Министров! – Марик пришел в восторг от совета друга. – Немедленно бегу искать! Куплю книжищу еще большего формата, чем твоя! Так... А теперь еще вопрос – на засыпку: когда вы со Светой поженитесь? Уже решили? Ты ведь без пяти минут дипломированный юрист. Дату наметили?

В отличие от Миши, который за прошедшие годы почти не изменился, лишь немного потяжелел, Марка трудно было узнать. За одно лето он вытянулся на десять сантиметров: теперь он выглядел долговязым молодым брюнетом, с напомаженным красивым пробором, в отлично сшитом костюме, скрывающем недостатки слишком худощавой, узкоплечей фигуры. Время оказалось не властно над его неугасимой любовью к Светлане, но он это умело скрывал.

– К сожалению, дружище, здесь возникли непредвиденные трудности. – Миша погрустнел. – Работаю я вольнонаемным в военной прокуратуре. Сейчас нашу группу готовят к отправке в Афган – там непорядок в войсках: спекуляция, наркотики... – Он тяжело вздохнул и как-то обреченно взглянул на друга. – Не хотел Свете об этом говорить, расстраивать, но, видно, придется. Меня вполне реально могут призвать и отправить с группой. Как говорится, труба зовет...

Марк молча слушал, и лицо его выражало печальную солидарность. Но он прямо физически ощутил, как в душе у него шевельнулась подленькая надежда. Все уже знали: Афганистан – место, откуда не все возвращаются домой...

Он распрощался, вновь отправился на поиски и раздобыл прекрасно изданную монографию о миланском театре «Ла Скала» и его знаменитых оперных звездах. Потом, лежа в постели, долго размышлял о своей жизни, о Светлане, о Михаиле...

«Неужели так и не смогу вырвать ее из сердца? – тоскливо думал Марк, пытаясь понять, в чем причина ее колдовской власти над ним, над его судьбой. – Ведь столько вокруг других, ничуть не хуже...» Много раз пытался он освободиться от безнадежного чувства к Светлане, встречаясь с другими женщинами. С тех пор, как в одночасье скончался от инсульта отец и появилась нужда в деньгах, он, не бросая консерватории, по вечерам подрабатывал в джаз-оркестре. Имел там немалый успех у ресторанных красоток, но ни одной из них, даже самой привлекательной и страстной, не удалось оттеснить Светлану.

– Нет, я просто на ней помешался! – заключил он в отчаянии, не в силах справиться с этой безнадежной любовью. – Мне нужна помощь психиатра!

Была в этом, пожалуй, доля правды: и во взрослой Светлане, и в любой другой женщине, которой увлекался, он всегда видел только маленькую златокудрую девочку – ее и полюбил на всю жизнь.

Олег Хлебников пребывал наверху блаженства – ничто не могло испортить его безоблачного настроения. «Хоть бы никогда не кончалась эта полоса везения!» – мысленно радовался он, уверенный, что все именно так и сложится.

Внешне он изменился не в лучшую сторону: заметно полысел, прибавил в весе; грузная его фигура выглядела еще внушительнее, но утратила атлетический вид; старые, добротные костюмы едва на нем сходились. Но на неудачи в последние годы пожаловаться не мог – почти все сбывалось, о чем мечтал. Всесильный его дядя устроил ему поступление в Высшую дипломатическую школу, а ведь отбор производился особенно тщательно. Сумел он, при своей любви «сачкануть», и довольно успешно ее окончить. Правда, с занятиями спортом пришлось навсегда расстаться.

Наконец-то повезло и в интимной сфере. С Надей и Светланой у него ничего не вышло; зато удалось осуществить заветную мечту и сделать своей постоянной любовницей молодую, неопытную девушку.

Однажды, придя после занятий домой, он обнаружил хлопотавшую на кухне незнакомую молоденькую женщину. Вид совсем юный, в платочке и грошовом ситцевом платьице; на миловидном личике заметны следы перенесенной оспы.

– Где вы откопали эту деревенщину? – спросил Олег за обедом у родителей. – Забавный экземпляр – в городе такие уже перевелись.

– Это наша новая домработница – Лиза. С Орловщины. Приехала ухаживать за больной теткой, выходила и стала ей не нужна. Обратно возвращаться не хочет – голодно там у них, – объяснил отец.

Скоро Лиза примелькалась, и он обращал на эту пигалицу внимания не больше чем на любой предмет домашней обстановки. Но, поймав как-то на себе жаркий взгляд этой обиженной судьбой девушки, понял: да ведь она в него влюблена... «А у нее недурной вкус!» – посмеялся в душе Олег, не принявший это всерьез. Однако в дальнейшем, видя, как Лиза смущается и пылает, когда он останавливает на ней взгляд, поймал себя на ответном чувстве.

В какой-то будний день – родители ушли, а он еще валялся в постели, так как с утра занятий не было, – Лиза зашла к нему в комнату протереть мебель от пыли. Олег уже проснулся и лежал – как всегда, поутру, – обуреваемый острым желанием. Когда она поравнялась с его постелью, он, не говоря ни слова, схватил эту малышку в охапку, повалил на себя и заключил в объятия.

Лиза что-то шептала, трепеща всем телом и слабо отбиваясь, но скоро затихла. Развернувшись и не встречая сопротивления, он попытался ею овладеть – не удалось. «Да она еще девушка... Нетронутая...» – догадался Олег, почувствовав к ней уважение и неожиданный прилив нежности. Он быстро ослабевал, каждый раз получая наслаждение, и вновь принимался за дело со спортивным упорством. Лиза, как кроткая овечка, терпеливо все сносила. Наконец он одержал победу.

С тех пор они вступали в близкие отношения часто, как позволяли обстоятельства. Олег безумно боялся скандала; после первого свидания ходил сам не свой – опасался: вдруг забеременеет... Но, к счастью, обошлось, и он уже не забывал предохраняться. Так благодаря Лизе, своей безответной рябой наложнице, он перестал быть рабом вожделения и мог теперь спокойно заниматься и развлекаться с друзьями.

С окончанием Высшего дипломатического училища у Олега Хлебникова возникла неотложная проблема: необходимо срочно жениться. Молитвами всемогущего Николая Егоровича его решили направить на работу в советское посольство во Франции. Простой смертный в его возрасте и мечтать не мог о такой волшебной карьере. Но холостых за границу не выпускали – таков закон. «Начну со Светланы, – без всякой уверенности решил Олег, отваживаясь сделать новую попытку. – Может, соблазнится Парижем? Что-то давненько не видел ее с Михаилом... Чем черт не шутит!» Он предпочел бы атаковать Надежду – понимал, что здесь его шансы выше, – но боялся проблем с родителями. Нравились ему обе девушки, и он справедливо считал, что любая из них достойна стать супругой дипломата.

В таком радужно-неопределенном настроении он набрал номер Светланиного телефона – она как раз должна прийти домой из консерватории.

– Светик, здравствуй! Ты, конечно, знаешь: одной ногой я здесь, а другой – уже в Париже ?

– Да так, кое-что слышала, – весело отозвалась Света. – Когда отправляешься? Хотя тебе еще жениться надо.

Она в курсе этой его непростой проблемы и от души сочувствует; как друг он всегда был добрым, отзывчивым и компанейским.

– У меня к тебе дело, связанное с днем рождения, – соврал он, зная, что иначе разговор не состоится. – Встретимся или я заскочу к тебе на минутку?

– Лучше зайди. Я не смогу выйти из дома – столько дел... Может, по телефону скажешь? Если ты с предложением руки и сердца, то не стоит трудиться! – рассмеялась она, исключая этот вариант: давно уж обо всем договорились.

– Все! Через полчаса буду. Лечу! – обрадовался Олег, подхватывая на ходу дубленку.

Когда он приехал к Григорьевым и они со Светой уединились в ее комнате, он без обиняков заявил, надеясь исключительно на свое красноречие:

– Светочка! Как твой старый и верный друг я прошу у тебя пять минут для зачтения своей декларации. Только прояви терпение и не перебивай! – Он принял покорный вид и с мольбой в голосе пояснил: – Молча и без комментариев выслушай и подумай над тем, что я тебе скажу. И не спеши с ответом. Ты его дашь потом. А можешь ничего не говорить. Я и так пойму!

– Ну ты меня и заинтриговал! Валяй – излагай декларацию, а то мне некогда. – Света сложила руки на коленях и изобразила полную готовность слушать со вниманием.

– Так вот, Светочка! Ты знаешь о моих чувствах к тебе, но не отвечаешь взаимностью. Тебе кажется, что ты любишь Мишу, хотя, может, и сама еще не знаешь, чего хочешь от жизни. Все как в тумане! – Он сделал паузу и приосанился. – А я предлагаю тебе ясное, как стеклышко, будущее – стать женой посла! Чем плохо? А пока, реально, – несколько лет интереснейшей жизни в Париже! Франция, да что я говорю – вся Европа открывает перед тобой двери!

Видя, что она как завороженная его слушает, он с жаром продолжал приводить свои аргументы:

– Ты сомневаешься, получится ли у нас? А почему бы и нет? Идеальной любви не существует. Мы – отличная пара, подходим друг другу. А если окажется, что нет, – так разойдемся, как культурные люди. В чем дело? – Он произнес все это залпом, на одном дыхании.

Света, ошеломленная его натиском, сначала онемела, но, придя в себя, сделала нетерпеливый жест, желая его остановить. Боясь, что сейчас с ее стороны последует обычная отрицательная реакция, Олег быстро добавил:

– Нет-нет! Мы договорились: сейчас – ни слова! Ответишь после дня рождения. Спасибо, что выслушала. Я сам себе открою. – Вскочил на ноги, резко повернулся и вышел, не попрощавшись, как обычно, с Верой Петровной.

«Вряд ли мы с ней договоримся, – размышлял он по дороге домой. – Но попытка не пытка! Не выгорит тут, значит, судьба указывает на Надю». В конечном успехе он был уверен.

После того как Надя познакомила мать с Олегом Хлебниковым, Лидия Сергеевна не могла и не хотела видеть рядом с дочерью никого другого.

Он произвел на нее неотразимое впечатление не своими могучими физическими кондициями – к этому она после Розанова относилась скептически, – а безупречной воспитанностью, интересным внутренним содержанием – в общем, сразил.

«Сошлись характерами», – насмешливо думала о матери и Олеге Надежда, видя, как они приятно беседуют, пока она прихорашивается, собираясь куда-нибудь с ним пойти.

– И какого рожна тебе еще надо?! – наседала на нее мать всякий раз, как Надя отказывалась встретиться с Олегом. – Это же твой счастливый лотерейный билет! Открытый путь в высший свет, сливки нашего общества! Шутка сказать – будущий дипломат! Может быть, даже посол! А ты – супруга посла! Каково? – И Лидия Сергеевна мечтательно поднимала на дочь цыганские глаза.

– Это еще бабушка надвое сказала! – неизменно охлаждала ее пыл Надежда. – Ты вот тоже видела себя женой академика. Ну и что?

– Не упусти свой шанс, доченька! – умоляла ее мать. – Поднажми на него, пока не позабыл той ночи и не нашел другую! Очень уж ты далеко его от себя отпускаешь...

– Никуда он от меня не денется! – весело врала Надя, лишь бы успокоить и отделаться от приставаний. – Он-то влюблен, но мне не больно нравится – не мой тип мужчины. Сама меня против таких красавцев настроила! – не упустила она случая поддеть мать. – Я Костю люблю, ты знаешь. Может, еще больше, чем ты своего Васючка.

После этого верного тактического хода Лидия Сергеевна сердито умолкала – дочь наступила на любимую мозоль. Неумеренная страсть и любовь к спиртному оказали свое разрушительное действие: Лидия Сергеевна здорово постарела. Ей исполнилось только сорок, но выглядела она много старше. В волосах полно седины – она, конечно, красила, но корни предательски быстро отрастали. Под дивными, темными, как ночь, глазами набрякли мешки, а некогда овальное лицо стало круглым – припухло. Она располнела, формы ее как-то обвисли.

Единственная страсть и цель в жизни (ей теперь подчинялось все ее существование) – соединиться в законном браке со своим ненаглядным другом Василием Семеновичем Чайкиным. Она была близка к успеху, как никогда раньше. Его грешная жена после длительного сопротивления согласилась дать ему развод. Детей у них не было. Родители ее, которых она не желала огорчать разводом с мужем, умерли. Теперь ей даже хотелось получить свободу. А единственное, чего боялся Чайкин, – это скандала и осложнений по службе, которой дорожил больше всего на свете.

К Лидии Сергеевне он привык, любил ее, и ему уже давно не нужны были другие женщины – ее одной более чем достаточно!

– Так что, мамочка, тебе лучше не вмешиваться. Как говорится, чья бы корова мычала... – закрепляла свой успех Надя. – Я ведь не меньше тебя желаю себе удачи в жизни.

Как Костя ни злился, Надежда не прекращала регулярно встречаться с Олегом: по-прежнему его основная партнерша на танцевальных вечерах, она любила бывать с ним в театрах, на концертах и выставках. Ее устраивало, что он больше не пристает с объяснениями в любви. Она изредка встречалась с Костей, и никто другой ей не нужен. Однако пассивность Олега ее удивляла, даже немного интриговала.

«Наверно, дамочку старше себя завел, с ней и гасит свой пыл, но не может появляться вместе», – догадывалась она, с удивлением отмечая: ей это... неприятно.

«Да я просто собака на сене, – порицала она себя за ревнивое чувство. – Сама не ам и другому не дам».

Отправляясь на очередное свидание с Костей, она начисто забывала о существовании Олега, но после ссоры или в его отсутствие все чаще думала о своем знатном кавалере, особенно когда он долго не звонил. Да и постоянное давление со стороны Лидии Сергеевны сделало свое дело: Надя боялась и не хотела потерять Олега.

Когда ей стало известно, что он получил дипломатический ранг и отправляется во Францию, она не на шутку разволновалась. Знала ведь: Олег всегда мечтал жениться на Свете, до сих пор родные толкают их на этот брак. Но он и ей много раз признавался в любви, жаждал близости. Даже с мамой познакомился... У нее шансов ненамного меньше! «Нет у меня все же настоящего характера, – осуждала она себя. – Слабость проявляю: когда все было нереально, Олег меня не интересовал, А сейчас, когда он может ускользнуть от меня навсегда, аж сердце болит!»

Таким упадочническим настроениям способствовали фактический крах честолюбивых спортивных планов и Кости, и Нади: обоих подвело здоровье.

– Ты подумай-ка получше, доченька! – настойчиво убеждала Лидия Сергеевна, опасаясь, что она упустит Олега. – Ведь тебе уже не светят рекорды. Когда твой успех был близок – зашалило сердечко. Пока подлечили – ушло время! Стара ты теперь для высших достижений. Так что не теряйся, пока на тебя заглядываются. Красота ведь не вечна!

Все эти мысли и чувства особенно одолевали Надежду с тех пор, как она ясно поняла: настал момент принимать решение. Душа ее металась между любовью к Косте и блестящей перспективой стать женой дипломата и уехать в «загранку». Терзаемая сомнениями, Надежда потеряла покой и сон.

Празднование двадцатилетия Светланы проходило на самом высоком уровне. Гости собрались на удивление дружно и вовремя. В холле их приветствовали Вера Петровна и Света, принимали цветы и поздравления. Иван Кузьмич стоял поодаль, тоже принимал поздравления и приглашал пройти в гостиную.

– Поздравляем нашу золотенькую! – по-родственному стиснули Свету в объятиях тетя Варя и ее муж, Вячеслав Андреевич, выражая самые теплые чувства и пожелания.

Еще из родных прибыл поздравить племянницу младший брат отца, Дмитрий Кузьмич, с женой – сумел подгадать командировку в Москву.

Из друзей родителей были приглашены Капитолина Львовна с мужем, родители Олега и Николай Егорович, – но последний прибыть не смог, сказавшись больным.

Светлана пригласила, конечно, своих постоянных друзей и товарищей из консерватории.

– Здоровья, счастья! Больших успехов на сцене! – первой из них поздравила и расцеловала ее Алла Климук, высокая, полная украинка, с уложенными короной на голове косами и ярким румянцем на круглом, веселом лице.

В сверкающем вечернем платье, она пришла со своим другом Ладо, смуглым красавцем грузином. Алла обладала контральто, и они со Светланой составляли прекрасный дуэт, имевший успех на студенческих вечерах и концертах.

Как всегда, в полном великолепии явился Олег: в смокинге он был так импозантен, что мог бы украсить любой светский раут. Надежда, в очаровательном мини, выгодно подчеркивающем ее статную спортивную фигуру и длинные, стройные ноги, привлекла всеобщее внимание.

Светлана улыбалась, рассеянно выслушивала поздравления и комплименты гостей, но сердце ее тревожно билось: нет Михаила...

«Неужели не придет? Что могло с ним случиться?» – тревожно стучало в голове. Без него праздник для нее не в радость... Но вот наконец в дверях появился, пригнув голову, чтобы не задеть за притолоку, Михаил – и глаза ее просияли. Вечернего костюма у него нет, но спортивный пиджак серого букле и темно-синие брюки очень ладно облегали его высокую фигуру.

– Желаю очень много здоровья и счастья! Успехов – больших и ценных, как это издание Лермонтова. – Он обжег ее горячим, нежным взглядом и вручил огромного формата книгу в прекрасном старинном переплете.

Большой букет роз он перед этим преподнес Вере Петровне, поздравив ее и поцеловав руку. Эх, обнять бы Свету, прижать покрепче к себе!.. Но нельзя... И он только ласково стиснул ее руку в сильных ладонях.

Последним поздравил Марик: преподнес букет пышных гвоздик и свой «музыкальный» подарок – почти такой же большой, как у Михаила. Выглядел он весьма элегантно: в модном темно-сером, в черную полоску костюме, бордовом мохеровом свитере и в белоснежной сорочке, длинный и худощавый, в очках и с блестящим косым пробором, он смахивал на безукоризненного английского клерка.

– Марик! Какой же ты стал интересный! – воскликнула приятно удивленная Светлана.

Тот так и просиял от радости – редкий случай, когда она выразила ему свое одобрение.

– Прошу всех к столу! – раздался громкий призыв Веры Петровны.

Гости шумно двинулись в столовую, где было сервировано роскошное угощение.

Пиршество организовали с шиком. У Григорьевых в данное время не было постоянной домработницы – старенькая Агаша лежала в больнице. Для Ивана Кузьмича выделили в помощь жене двух вышколенных официантов; они с профессиональной ловкостью обслуживали гостей – быстро и бесшумно.

Стол, как всегда, ломился от всего лучшего, что могла предложить гастрономия, и гости отдавали должное «Золотому кольцу», марочным винам и изысканным закускам. Звучали тосты, шутки, веселый смех; рассказывались интересные случаи; обсуждались новости культуры и искусства.

Когда все насытились и разговоры выдохлись, решили сделать перерыв. Перешли в просторный кабинет Ивана Кузьмича, где стоял прекрасный «Бехштейн».

– Аллочка, Света! Спойте, девочки, ваш дуэт из «Пиковой дамы»! – дружно попросили любители музыки – их здесь было большинство.

Алла и Светлана не ломаясь охотно согласились: петь они очень любили – ведь в этом вся их профессиональная жизнь. Марик хотел сесть за пианино, но Алла его остановила:

– Спасибо, Марик, нам аккомпанирует Ладошка! Он концертмейстер и уже несколько раз нас со Светой сопровождал.

Вот Ладо взял первые аккорды, и девушки, став вполоборота друг к другу, начали знаменитый дуэт. Они пели так слаженно и красиво, что все затаили дыхание, боясь проронить хоть слово. Высокий голос Светланы прекрасно сочетался с грудным контральто Аллы, образуя сложное, гармоничное звучание.

Когда они закончили, раздались дружные, искренние аплодисменты. Девушки исполнили еще несколько популярных вещей – и вместе, и поодиночке.

Затем общий разговор переключился на литературу: спор разгорелся вокруг книги Дудинцева «Белые одежды». Все считали это произведение интересным, но одни осуждали его запрет, а другие считали его правильным.

Постепенно представители старшего поколения разошлись по домам, а молодежь продолжала веселиться. Взяли с большого стола часть спиртного, кое-какие закуски, закрыли поплотнее дверь кабинета и опробовали мощь нового магнитофона, привезенного Григорьевым из последней поездки в Европу.

Веселье разгорелось с новой силой.

Весь вечер Олег не отходил от Нади, а когда начались танцы, они сразу же задали тон – в азартном шейке. Правда, Ладо и Алла мало в чем им уступали.

– Света мне сказала, что ты к ней снова сватался, – невинным тоном, стараясь казаться безразличной, шепнула Надя своему партнеру, когда шейк сменила плавная мелодия блюза «Сан-Луи».

– Это просто трагедия! – признался Олег слегка заплетающимся языком, крепко прижимая ее к себе и жарко дыша ей в ухо; он много выпил и порядочно захмелел: причина уважительная – Светлана и Миша неразлучны, наглядно демонстрируют, что его предложение отвергнуто. – Предки настояли. Знаешь ведь – давно об этом мечтают, вот я и поддался их уговорам.

– Ну и что же? Думаешь, оставит она Мишу? – осторожно закинула удочку Надя.

Света не открывала ей душу в интимных вопросах и лишь мельком, с иронией сообщила о предложении Олега.

– По-моему, ответ ясен. Вот он, перед нами. – Олег указал глазами на слившихся в танце Светлану и Мишу.

Тесно обнявшись, эти двое упивались близостью друг друга, – кажется, окружающее для них не существует.

– Но меня это не колышет. Мне давно куда больше нравишься ты. – Он еще сильнее прижал Надю к себе и пьяно зашептал ей в ухо: – Ведь сама знаешь... разве не так?..

Крепко обнимая ее молодое, горячее тело, Олег чувствовал острый прилив желания. Ему вновь, как и раньше, страстно хотелось обладать ею. «Все! Со Светой покончено! Нужно заняться Надей, завоевать ее! Родители согласятся. Они видели, что мы с ней все время вместе и как она хороша», – мелькнуло в хмельной голове.

– Наденька! А ну ее, Свету! Пойдем лучше выпьем за нас с тобой! Тоже мне принцесса! – И потянул Надю к письменному столу, где стояли бутылки и закуски.

Надя не любила алкогольных напитков и, как истинная спортсменка, ограничивала себя, бывая в компаниях. Но сегодня обычная сдержанность ей изменила. Душевное смятение, вызванное интригой с Олегом, ощущением утраты первой любви, сделало свое дело. Она позволила себе забыться, напиться чуть не до потери сознания...

В этом своем желании Надежда не осталась одинока – у нее был соратник в лице Марика.

Весь вечер он, всегда такой умеренный в этом, необычно много пил – оплакивал в душе свою неразделенную, безнадежную любовь. Нелегко ему наблюдать откровенное поведение Светланы и Миши – они и не думают ни от кого скрывать, что минуты не могут пробыть друг без друга... Растянувшись в мягком кресле, Марик мрачно взирал на Свету и ее милого друга: те, обнявшись, уютно устроились на широком кожаном диване и, отдыхая, о чем-то нежно ворковали.

В комнате царит полумрак; обстановка самая интимная. На другом конце дивана, тихонько посмеиваясь, целовались Алла и ее Ладошка. Из углов кабинета доносились шепот и возня влюбленных парочек...

Марик глоток за глотком пил шотландское виски прямо из бутылки, заедая конфетами из коробки у себя на коленях. Все усилия Эллочки, хорошенькой блондинки, подающей надежды меццо-сопрано, расшевелить его оказались тщетны. Иногда он выходил с ней танцевать, но вел себя индифферентно. Эллочка переключилась на своего товарища, молодого скрипача, – этот Марик безнадежен...

После нескольких рюмок неразбавленного джина Надя почувствовала сильное опьянение. Душевная боль отступила; она повеселела и ощутила прилив нежности к своему ласковому, внимательному партнеру.

Олег к тому времени уже, как говорится, лыка не вязал, но смотрел на нее с откровенным вожделением. Оба были возбуждены и, когда зазвучало зажигательное танго «Поцелуй огня», начали танцевать, страстно заключив друг друга в объятия...

В середине танца, видя, как Надежда прижимается к нему, дрожа от возбуждения, и почувствовав сквозь хмель, что желание обладать ею стало нестерпимым, Олег мягко, но настойчиво потянул ее к выходу из кабинета. В холле никого... не говоря ни слова, он увлек ее в ванную и запер дверь.

– Ты с ума сошел! Олежка... не надо! – слабо сопротивлялась Надя, плохо соображая, что он делает и где они находятся. – Я не хочу!..

Ее тело говорило ему обратное.

– Наденька, дорогая, мы же все решили! Будь моей... моей навсегда! – бессвязно бормотал Олег, делая свое дело.

Он усадил ее на край ванны, торопливо раздел и быстро овладел ею, суетясь и постанывая от наслаждения. Надежда, ничего не чувствуя, крепко ухватилась за него, боясь опрокинуться навзничь. Тут он, охнув, ослаб и выпрямился...

– Пора... пора уходить... а то нас застукают... – Он оправил костюм и причесал перед зеркалом растрепавшиеся редеющие волосы. – Наденька... выйдем... поодиночке... – Опьянение не прошло, но в голове у него немного прояснилось, и чувствовал он себя превосходно.

Оставшись одна, не получив никакого удовольствия и чувствуя лишь неудовлетворенность и раздражение, Надежда совершенно протрезвела. Ей стало жаль себя, стыдно за свою слабость, за то, что уступила ему, за измену Косте... Но натура ее не позволяла осуждать саму себя – она во всем винила Костю.

– Сам довел меня до этого, неудачник несчастный! – шептала она в расстройстве, проливая обильные слезы. – Вот и получай теперь!

Наконец она взяла себя в руки, воспользовалась биде, умылась, привела себя в порядок перед зеркалом. Вглядываясь в свое лицо, она убеждалась, что, несмотря на злоключения, очень хороша... Настроение изменилось. «Ну и что?! Ну и ничего страшного!» – убеждала она себя, возвращаясь к компании. – Просто было очень неудобно, он торопился... Он такой добрый, предупредительный... В нормальной обстановке все будет по-другому". Не хотела и боялась сравнивать его с Костей. «Да что на нем, долговязом, свет клином сошелся? Нужно будет – найду другого Костю!» – утешала она свое сердце, сжимавшееся от тоски.

Когда, приняв свой обычный, уверенный вид, Надежда вошла в кабинет, там царила суматоха: случилось чепе – мертвецки напился Марик, до бесчувствия. Сначала, когда его стало тошнить, он засел в туалете, и никто не мог туда попасть. Пришлось его оттуда извлечь и уложить на диван: пусть проспится. Но тошнота не отпускала, и его еще несколько раз под руки водили в туалет и в ванную. Всем стало не до веселья; давала уже себя знать усталость, решили расходиться.

– Не беспокойтесь, я доставлю Марика в целости и сохранности, с удобствами, – заверил всех Михаил и пошел одеваться. Он нежно простился со Светой и, не стесняясь окружающих, крепко прижал к себе и поцеловал.

– Это был лучший вечер в моей жизни, – прошептал он ей на ухо. – Никогда не забуду!

«Правильно сделал, что не сказал о скором отъезде в Афганистан, – думал он по дороге домой, запихнув бесчувственного Марика в такси. – Зачем омрачать настроение в такой знаменательный для нее день?»

Конечно, жаль расставаться, но он смотрел в будущее с молодым оптимизмом и даже приятным ожиданием. Его влекла перспектива повидать дикие горы, экзотику Востока. А работать предстоит в военной прокуратуре – не стрелять на передовой.

Олег вез Надежду домой, развалясь с ней на заднем сиденье такси и окончательно протрезвев. «Вот и хорошо! Вот и ладненько! – благодушно размышлял он, ласково прижимая к себе притихшую девушку. – На худой конец все же выход. Альтернативы-то нет! Досадно, что у нее уже был кто-то, но все девушки нынче таковы. Разве что еще одну рябенькую найду?» С теплым чувством вспомнил о Лизе, но тут же ироническая усмешка тронула его губы: он представил ее в роли супруги дипломата. Анекдот, да и только!

Надежда в это время думала о том, как обрадуется ее мать, если у них с Олегом все получится, и эта мысль ее несколько утешала.

 

Глава 16

ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ НАДИ

На занятия в Институт физкультуры Надежда приехала в ужасном настроении. Она совсем не выспалась – долго не могла уснуть, ее терзали мысли о своей дальнейшей судьбе. К тому же с утра допекла мать: начала со своих обычных расспросов об Олеге, а закончила сногсшибательной новостью. Когда Надя рассказала матери о назначении Олега и его скором отъезде за границу, Лидия Сергеевна словно взбесилась.

– И ты его так отпустишь? Дашь какой-нибудь мерзавке его окрутить и уехать с ним вместо тебя? – завелась она неудержимо и скоро. – Говори, что намерена делать, а то я за него возьмусь! – грозно подступила она к дочери, вытаращив черные глаза, в которых пылал воинственный огонь.

– Да что ты, мама, паникуешь? Я все, что нужно, предпринимаю, – стараясь говорить спокойно, подчеркнула Надежда последнее слово. – Куда уже больше? – И запнулась, живо вспомнив все, что произошло там, в этой ванной...

– Наденька, неужели вы с ним снова?.. – сразу снизила тон Лидия Сергеевна. – Ну и что он обещает?

– Как – что? Жениться, конечно, но довольно туманно обещает. Родителей боится, – мол, против будут. Я его предков видела: симпатичные старички, но меня он с ними не познакомил.

– Это почему же? – встрепенулась мать. – Что за игру затеял? А ведь производит впечатление порядочного парня.

– Они заставили его сделать предложение Свете. Их семьи давно об этом мечтают. Но у Светки есть свой парень, – постаралась успокоить ее Надежда. – Она Олега не любит и за него не пойдет. Так что не расстраивайся.

Глаза у Лидии Сергеевны погасли; она села, понурила голову и, помолчав, печально спросила:

– Это доколе же, доченька, нас будет преследовать судьба? Сколько я натерпелась от Верки, матери ее, а теперь уж ее дочь встает у нас поперек пути! Что же это за несчастье такое?! Неужели тебе дорогу переступит родная сестра?..

– Ты говори, да не заговаривайся! – рассердилась Надя. – Всерьез, что ли, приняла слова Ивана Кузьмича, что я им вторая дочь? Он давно забыл об этом и не вспоминает. Я им до лампочки!

Мать подняла на нее цыганские глаза, и в них вспыхнули насмешливые огоньки.

– Ты не торопись из меня клоуна делать. Знаю, что говорю! Может, это и неразумно с моей стороны, но пришла, видно, пора. – Она глубоко вздохнула, собираясь с духом и объявила:

– Никакая ты им не чужая. У тебя и у Светланы в жилах течет одна кровь, вы сестры. Она тоже дочь твоего отца. – И уронила голову на руки, будто эта правда отняла у нее последние силы.

Надежда так и села, изумленная, не сразу осознав значение того, что сообщила ей мать. Наконец до нее дошло: нет, это не фантазия, не бредни, а реальность! «Так вот почему они со мной так хороводятся, а особенно Вера Петровна. Значит, дело не в том, что я Светку из воды вытащила?! Они действительно все знают? А Света? Не похоже!..» В голове у Нади был полный сумбур.

Поначалу Надежду даже обрадовало, что у нее вдруг появилась сестра, да еще какая – Света. Но затем на душе заскребли кошки. «Это что же получается? Значит, у отца я не одна?.. У Светки есть все, а ей еще и мой отец достался!» – мысленно резюмировала она, терзаемая обидой и ревностью. – Так у меня, выходит... пол-отца? – с горечью сказала она матери. – Почему же тогда он мне о ней ни разу не говорил? Не похоже это на него!

– А он до сих пор ничего не ведает, блаженный! – презрительно процедила сквозь зубы Лидия Сергеевна. – Знает только, что ты спасла жизнь дочери его бывшей любовницы и та тебя за это приголубила, хоть ты и дочь человека, который ее бросил.

– Но как же он до сих пор не узнал, что у него ребенок от Веры Петровны? – поразилась Надя. В душе ее разгорелось страстное желание немедленно выяснить все, что связано с этой вдруг открывшейся тайной.

– Все очень просто, – со злой иронией объяснила ей мать. – Хитрая Верка сразу вышла за Ивана Григорьева, с кем крутила до Розанова. Он и сейчас не знает, что вырастил кукушонка. – Она тяжко вздохнула и, уже серьезно глядя на дочь, открыла ей всю правду: – Отцу твоему я ничего не говорила, чтоб он не делил свою любовь и зарплату между тобой и Светланой. Сама узнала об этом не сразу. – Умолкла на мгновение, злобно блеснув глазами. – Верка не искала встреч и ничего не говорила Розанову по понятным причинам. Григорьев и сейчас ни о чем не догадывается. Хотела я ему открыть глаза, да Верка заткнула мне рот вот этой квартирой, где мы с тобой живем.

Трудно описать бурю чувств, поднявшуюся в душе Нади после признаний матери. «Должна ли я рассказать все отцу? – спрашивала она себя, движимая любовью к нему и желанием его обрадовать. – Как он счастлив будет узнать, что у него еще одна дочь, да еще такая чудесная!»

Но практичный ее ум протестовал: «А что потом для всех нас? Сплошной кошмар! Папа, конечно, заявится к Григорьевым. Светка расстроится, что она не дочь Ивана Кузьмича. Для ее родителей – катастрофа – после стольких-то лет семейной жизни! – Нет, этого делать нельзя! Во всяком случае, не сейчас. Ради всех нас! – решила она наконец после тяжких раздумий. – Папа тоже станет терзаться совестью, злиться, что его отлучили от собственной дочери».

Однако пережитое потрясение оказалось только цветочками – ягодки ждали Надежду впереди. Недаром говорят: «пришла беда – открывай ворота!»

В тот день первой пары лекций не было, и Надя зашла в медсанчасть, получить результаты очередного обследования.

Наверно, она поступила неосмотрительно: когда так во всем обстоят дела, лучше было отложить это до другого раза.

– Конец спортивной карьере! – шептала она, убитая, читая заключение врача. – Если с плаванием все стало ясно к двадцати годам, то хоть по водному поло оставалась надежда. Теперь и здесь тупик! Новое сердце не вставишь...

– Ну как? – спросила Таня Сидоренко – с ней вместе Надя поступила в Инфизкульт, они учились в одной группе, играли в одной команде.

– Списывают, – коротко ответила Надя и, забрав спортивную сумку, решила уйти с занятий: все равно не способна ни о чем думать, кроме своих бед.

– Не горюй! – бросила ей вслед Таня. – Жизнь на этом не кончается!

«Вот уеду за границу – будете знать, как меня жалеть!» – пыталась утешить себя Надя, но ей почему-то стало еще больнее. Ведь столько душевных и физических сил отдано спорту!

К ее удивлению и огорчению, в вестибюле ей встретился Костя. В другое время обрадовалась бы, бросилась ему на шею: ведь за годы ее учебы в институте они были вместе считанное число раз... Но после всех переживаний, после дня рождения Светланы, чувствуя свою вину, она, еще не в силах порвать с Костей, не желала ни говорить с ним, ни встречаться.

– Наденька, я так соскучился по тебе! Мы только вчера прилетели из Сочи, у меня свободный день, вот я и прискакал сразу сюда – сорвать тебя с занятий! – скороговоркой выпалил он, радостно бросившись ей навстречу. – Как перспектива?

– Очень жаль, – непривычно холодно ответила Надя и увидела, что глаза у него сразу погасли. – Я сегодня плохо себя чувствую – голова просто разламывается. Вот и с занятий из-за этого ушла. – Посмотрела в его потемневшее от огорчения лицо и немного смягчилась: – В другой раз встретимся и поговорим, я сегодня не в форме. Забраковали меня по сердцу! – Не в силах выдержать муку, терзавшую ее, она заплакала, уткнувшись носом ему в плечо.

– Ну что ж, коли так... Успокойся, Надюша, люди смотрят, – утешал Костя, обнимая ее и оглядываясь по сторонам. – Пойдем-ка отсюда. Я провожу тебя до метро.

Они вышли в прекрасный, солнечный день и молча зашагали по мартовским лужам. Чувствуя себя морально раздавленной и не смея смотреть ему в глаза, Надя решила: она во всем ему признается – он не заслуживает обмана.

– Я изменила тебе, Костя. Ты вправе презирать меня и бросить, – подавленно произнесла она после долгого молчания. – Наверно, я скоро выйду замуж за Олега. – Голос ее прервался. – Все равно нам ничего хорошего не светит. – И скорбно замолчала, только дала волю слезам, которые обильно лились, капая на воротник спортивной куртки.

– Продалась, значит. – Костя мрачно взглянул на нее – давно уже он ждал этого удара, но услышанная горькая правда его не сломила. Отпустил ее руку, развернул к себе, сказал горячо, страстно: – Посмотри мне в глаза! Не смеешь? Понятно. Дрогнула, значит, испугалась трудной жизни. Думаешь, легкая будет очень сладкой? Ну ладно, Бог с тобой! Ошибся я, не такая мне нужна подруга жизни. Но я найду! Кое-чего стою.

Наде нечего ему было сказать. Она только чувствовала, как голова и сердце разрываются от боли. Испытывая такую же, а может, еще большую муку, Костя сквозь зубы процедил:

– Прощай. Между нами все кончено. Это бесповоротно! – Помедлил секунду, круто повернулся и быстро зашагал к метро, опережая прохожих, – бежал от нее без оглядки.

Двигаясь как во сне, Надежда по инерции дошла до метро, но в вестибюле остановилась: ехать домой не хотелось. В то же время она сознавала: ей нужно срочно принять лекарство от головной боли, передохнуть, а то плохо...

– Поеду-ка я к папе! Хоть немного душу отогрею. Вот только дома ли он? – Она нашла желанный выход из горестного положения.

Порывшись в карманах, достала монетку, пошла к кабине телефона-автомата.

– Папочка, ты дома? – обрадовалась она, услышав такой знакомый, родной низкий голос. – Почему хриплю? Плакала, – честно призналась она. – Что случилось? Много чего. Вот приеду – расскажу. Будешь ждать? Спасибо. – Повесила трубку, глубоко вздохнула – стало немного легче.

«Хоть в этом повезло, – думала она, оживая. – Может, начнется другая, более светлая полоска?» Но она ошибалась, ее злоключения еще не кончились.

– Ну рассказывай скорее, что за беда у тебя случилась? – участливо спросил Степан Алексеевич, как только она перешагнула порог. Как всегда, обнял, поцеловал, помог раздеться.

– Сначала дай мне что-нибудь от головной боли, пап, а потом я прилягу, отойду немного, и мы с тобой поговорим, – попросила она, морщась от пульсирующих ударов в виски. – Еле на ногах стою...

Пока отец искал таблетки, Надя наскоро умылась, смочила виски холодной водой – боль немного отпустила. Она улеглась на диван, подложила под голову подушку и стала ждать отца. «Говорить или нет? – сверлила в мозгу одна мысль. – Должен ведь он когда-нибудь узнать о Свете?» Но все ее существо противилось, и она решила не открывать ему пока всей правды.

– Что же с тобой приключилось, дочка? – повторил вопрос Розанов, убедившись, что она удобно устроилась, отдохнула и голова у нее как будто проходит.

– Сначала мама с утра меня ошарашила: рассказала, что вы с Григорьевыми старые знакомые, что ты... был любовником Светиной мамы и ее бросил, – это раз. – Надя сделала паузу, загнула один палец и взглянула на отца. – Потом узнала – прочитала заключение врача, – что моей спортивной карьере – конец, у меня миокардит, – это два. – И загнула еще один палец. – В довершение всего у меня произошел полный разрыв с Костей – я его сильно любила; ты ведь о нем знаешь? – Надя хотела загнуть третий палец, но передумала и подвела горький итог! – Так вот, мы с ним расстались навсегда! Достаточно для одного дня?

Видя, что отец подавленно молчит, понимая, как ей тяжело и не зная, чем помочь, она устало, безразлично добавила:

– Кроме всего этого, меня, похоже, обманет один... извини, сукин сын, который обещает взять замуж и увезти за границу. – И не выдержав напряжения, Надя разрыдалась, зарывшись лицом в подушку.

Профессор Розанов долго ничего не говорил в ответ на бурные признания дочери – только ласково гладил ее по голове, раздумывая над ее несчастьями и пытаясь представить себе – как все это ей преодолеть, что он может сделать для нее. Наконец вместо совета решил высказать то, что у него на сердце.

– Мать сказала тебе, доченька, как всегда, полуправду. Я любил Светину маму и расстался с ней не по своей воле. Ее оклеветали, а я... погорячился. Она же подумала, что я ее бросил, и вышла замуж за другого. До сих пор не могу себе этого простить.

Он наклонился, поцеловал дочь и так же грустно продолжал:

– Для тебя ничего обидного в этом нет. Я люблю тебя с тех пор, как ты появилась на свет, и всегда буду любить. И рад, что ты дружна с Верой Петровной, потому что она очень хороший человек.

Надя слушала, и душа ее полнилась любовью и состраданием к отцу – такому большому, красивому, но обделенному личным счастьем. «Может, все-таки сказать?..» – снова настойчиво стукнуло в голову требование совести, но она опять не решилась.

– А в отношении остального рецепт один: ты должна жить так, как подсказывают разум и сердце. Тебе сейчас тяжело, но это пройдет. – Он с любовью смотрел на дочь; потом взял ее руку в свои большие ладони. – Смелее смотри в будущее, больше верь в себя! Если этот «сукин сын», как ты его назвала, – тот самый Олег, будущий дипломат, – то дай Бог тебе счастья! Это же замечательно, если ты получишь возможность увидеть то, что недоступно гражданам «невыездным».

Степан Алексеевич прервался и, крепче сжав ее руку, серьезно взглянул на Надю.

– Но еще раз хочу повторить свое убеждение: красивая жизнь хороша, но, если не полюбишь мужа – счастья у тебя не будет! Только ты это знаешь – тебе и решать. Насколько я в курсе, Олег и внешне симпатичный, и добрый, хорошо воспитанный молодой человек. Он любит тебя и постарается сделать счастливой. А в любви всегда есть риск. Всего наперед ведь не узнаешь...

«Папа прав: зачем заранее всего бояться? Надо верить в лучшее. – Надя несколько приободрилась. – И с Костей, как ни тяжело, все равно нужно было расстаться. Так скорее все пройдет. Время вылечит...»

Голова прошла, Надя почувствовала себя лучше; пора ехать...

– Спасибо тебе, папочка, за все! – поблагодарила она, встав на цыпочки и целуя его. – Поеду домой – я уже оправилась. Буду держать тебя в курсе своих дел.

Она вышла на улицу и поехала к себе на ВДНХ, уже более спокойно все обдумывая. Знала бы, что ждет ее дома!

Василий Семенович Чайкин с важным видом вышел из своей служебной «Волги», отпустил водителя и вперевалочку вошел в такой знакомый подъезд Лидиного дома. Он спешил обрадовать свою верную подругу: накануне наконец-то передал в суд документы на развод. До чего же ему опостылел собственный дом! Каждый день видеть ненавистную лесбийскую физиономию жены – быть женатым и не спать с женой! Тянуть эту комедию столько лет! Такое мог вытерпеть лишь он, человек с поистине ангельским характером...

«Лида, конечно, уже накрыла на стол. Сейчас отметим мое освобождение! – весело думал он, предвкушая теплую встречу и приятное времяпрепровождение. – Тьфу ты, черт! Опять лифт не работает! – выругался он и досадливо поморщился. – Снова придется топать на шестой этаж!» Такое начало не предвещало удачи, но легкий нрав не позволял Чайкину впадать в уныние. "А мы ножками, да с остановочками! – подбадривал он себя, кряхтя и тяжело отдуваясь, пока преодолевал бесконечные, как ему казалось, лестничные марши.

В последние годы здоровье Чайкина основательно расшаталось. Большой объем работы, нервная обстановка, сидячий образ жизни в сочетании с неумеренным чревоугодием и любвеобильностью наградили его гипертонией и подорвали работу сердца. Выглядел Василий Семенович и того хуже: тройной подбородок, обвислые щеки, мешки под глазами, нездоровый цвет лица – в общем, совсем болезненный вид. Маленького роста, с большим животом, он был кругл как шар и фигурой до смешного напоминал известного персонажа из сказки Джанни Родари – Сеньора Помидора.

Но даже находясь в таком плачевном состоянии, Чайкин оставался жизнерадостным и легкомысленным, как прежде. Он не придавал серьезного значения своим недомоганиям.

– Вот подлечусь и снова буду силен, как зубр! Еще с молодыми потягаюсь! – уверял он приятелей, отправляясь в очередной раз в свой любимый Кисловодск.

Но и самые лучшие спецсанатории ему что-то плохо помогали.

– Василий Семенович, здравствуйте! – приветствовала его Раиса Павловна, соседка Розановой, спускавшаяся ему навстречу: она дружила с Лидией Сергеевной и хорошо его знала. – Вы не захворали часом?

Чайкин стоял на площадке четвертого этажа – отдыхал, вытирая пот носовым платком.

– Уж больно лестница крутая... – отдышавшись, ответил он, игриво ей подмигивая. – Ты, Раечка, не смотри на мой живот, я еще ого-го!

– Да уж знаю твою прыть, дамский угодник, – в тон ему откликнулась Раиса Павловна. – Давно у врача был? Что-то выглядишь неважно.

– Не люблю эскулапов... Им только в руки дайся – залечат! То нельзя, это – не рекомендуется... Тьфу! – Он скривил презрительную гримасу. – Уж лучше сразу белые тапочки надеть, – Чайкин остался верен себе.

Лидия Сергеевна его ждала; услышав чутким ухом поворот ключа в замке входной двери, выбежала в прихожую.

– Входи, родной! Что, опять лифт не работает? Вот бездельники проклятые! За что квартплату берут! – бранилась она, помогая ему снять пальто и глядя на него с любовью и нежностью.

Выше его ростом на целую голову, все еще интересная, эффектная женщина, она не знала и не хотела знать никого, кроме этого смешного, жалкого на вид человека. Он ей мил, он один занимает все ее помыслы.

Лидия Сергеевна знала из телефонного разговора с Чайкиным, что долгожданный суд уже назначен, и жаждала узнать подробности.

– Проходи, Васенька, отдохни! – приговаривала она, оправляя на нем костюм. – А я пока на стол накрою.

– Как там твоя лесбиянка? Ведет себя тихо? На суде фортелей не выкинет?

Немного позже сидели на своих местах в светлой, уютной кухне, привычно бражничали.

– Да не пикнет! Пусть только попробует... Закон у нас насчет всяких этих гомиков и прочих строг! – беспечно ответил Чайкин, устремив на верную подругу взгляд, в котором читалось проснувшееся желание, – как всегда, после второй-третьей рюмки. – Меня это не беспокоит, суд-то нас разведет. – И погрустнел, представив неприятную перспективу. – Боюсь все же осложнений на работе... Какая-нибудь сволочь интриговать начнет, слухи распускать, подрывать авторитет... А-а, ничего, думаю, сейчас все обойдется. – К нему вернулся обычный оптимизм. – Не те времена, что раньше, – легче смотрят. Да и знают давно, что жена плохая, детей нет... Все! Рубикон перейден. Давай чокнемся за нас, за нашу новую жизнь!

Выпили, обменявшись горячими, любящими взглядами, чувствуя свое неразрывное единство. Обильные возлияния, хорошая закуска всегда приводили Лидию Сергеевну и ее друга в активное эмоциональное состояние – их любовная страсть со временем не угасла. Почувствовав прилив сил и желания, они расстелили ложе и заключили друг друга в объятия.

Василий Семенович физически сдал, зато Лидия Сергеевна была полна энергии и ее активность компенсировала его недостаток. Все шло хорошо, как обычно, – оба стонали от наслаждения; вдруг, в самый решающий момент Чайкин мучительно вскрикнул, схватился обеими руками за сердце и замер неподвижно... Почувствовал ужасную боль в груди и сразу понял, в чем дело. «Боже мой, умираю!..» – только и успел подумать он, быстро холодея. Смерть наступила мгновенно. («Обширный инфаркт» – такой диагноз поставили позже врачи.)

Несчастная Лидия Сергеевна поняла только, что ему стало плохо, и растерялась. В последние годы бывали случаи, когда Василий Семенович в процессе встреч испытывал недомогание, но, терпеливый по натуре, мужественно переносил боль и плохое самочувствие. Лишь принимал лекарства, всегда стараясь делать это незаметно, чтобы не беспокоить подругу.

На этот раз она так перепугалась, что даже не заплакала. Первым ее порывом было – скорее к телефону, вызвать «неотложку»!.. Но глаза его остекленели, он не дышит... Боже! Он мертв!.. И завыла, как раненая волчица, слезы полились ручьем, в голове все перемешалось... До сознания никак не доходила реальность постигшего ее несчастья. Она рухнула на постель рядом с холодеющим трупом, повторяя как безумная:

– Этого не может быть!.. Это несправедливо! Боже мой, за что?..

В таком ужасном состоянии застала ее Надежда, вернувшись домой от отца. Услышав громкие, страшные причитания матери, она, оставив незапертой входную дверь, стремглав бросилась в ее комнату. При виде неподвижного тела Чайкина и рыдающей в истерике матери замерла на пороге как пораженная громом. Чайкин не подает никаких признаков жизни... Да он умер!.. Надя страшно перепугалась; стояла и растерянно смотрела на мать – вот сейчас она очнется и начнет действовать... Но Лидия Сергеевна оставалась невменяема. «Скорую» вызвать... в милицию сообщить... – лихорадочно думала Надежда, не зная, что предпринять. – Какой ужасный день!.."

Призвав на помощь все свое хладнокровие и мужество, она старалась найти выход из этой жуткой ситуации, постепенно осознавая всю ее скандальность.

– О Господи! – вырвалось у нее, когда она с отчаянием представила себе картину, которую застанут прибывшие представители власти и, конечно, вездесущие соседи.

Да уж, такое чрезвычайное событие в доме долго не забудут! «Были бы они женаты... – размышляла она в полном замешательстве. – А теперь... хоть на другую квартиру переезжай. Ведь проходу не дадут...»

Но делать нечего, сообщить о происшедшем придется. Преодолевая страх и отвращение, Надя попыталась одеть Чайкина. Нельзя, чтобы его застали в таком виде! И без того выйдет порядочный конфуз. – Взяла со стула его одежду, без труда натянула на голое тело нижнее белье, носки; затем облачила его в сорочку, брюки... Но когда стала надевать ботинки, возникла проблема; ступни уже одеревенели, и ботинки не налезали...

Лидия Сергеевна невидящим взором наблюдала за мучениями дочери. Плакать она перестала, но все происходящее видела словно во сне.

– Что ты делаешь? Зачем? – наконец прошептала она, садясь на кровати.

– А, очухалась? Я уж думала, и тебе врач нужен! – раздраженно отозвалась Надя, продолжая свои настойчивые попытки.

К счастью, Чайкин носил обувь на размер больше, и ей удалось-таки вбить ему на ноги ботинки, – слава Богу, хоть на резинках, зашнуровывать не пришлось...

– Он... живой еще?.. – с робкой надеждой выговорила Лидия Сергеевна, не в силах смириться с безвозвратной потерей. – Ты... «неотложку» вызвала?

– Какую еще «неотложку»? Тут катафалк нужен! – огрызнулась Надя; на грани нервного срыва, она не в состоянии была в данный момент сострадать горю матери. – Ты лучше... оденься-ка побыстрее! Сейчас «скорую» буду вызывать и милицию.

Пока мать одевалась, постепенно приходя в себя и вновь теряя чувство реальности от постигшего ее удара судьбы, Надя попыталась перетащить тело Чайкина с кровати в кресло. Рослой, сильной девушке, ей такая тяжелая ноша все же казалась не под силу – тут мужик здоровенный нужен...

«Как бы грыжу не заработать!» – серьезно забеспокоилась она, делая бесполезные попытки ухватить и сдвинуть с места грузное тело. Отчаялась было, хотела призвать на помощь мать, но нашла выход: завернула Чайкина в простыню, стащила с кровати на пол и подтянула к креслу. Бездыханное тело несчастного Василия Семеновича осталось лежать на ковре, можно подумать, что он внезапно упал...

Вроде все выглядит вполне прилично, в комнате и во всей квартире порядок. Пора делать заявление о происшествии; Надя подошла к телефону. До приезда «скорой» и милиции еще раз осмотрела комнату – не осталось ли чего лишнего. Убрала со стола грязную посуду, оставила кое-какое угощение – в гости ведь приходил...

Выполнив все эти действия с хладнокровием, не свойственным молодой девушке, тяжело опустилась на стул, чувствуя себя совершенно разбитой. Бедная, несчастная мама! – с глубокой печалью думала она теперь, сердце ее сжималось острой жалостью к матери. – Как, чем будет она теперь жить? Ведь рухнули все ее мечты! А меня и вовсе со свету сживет, – трезво решила Надежда, возвращаясь к суровой реальности. – Надо срочно уезжать! Олег – единственное мое спасение!

Проводив Надю до дома и пообещав на следующий день позвонить, Олег Хлебников обдумывал, как ему быть дальше. Ну, со Светой все ясно: не променяет она Михаила своего ни на какую Францию, хладнокровно рассуждал он. Малый действительно симпатяга. Да и она человек, который решений не меняет. Пустой номер!

Олег вздохнул, без особой грусти расставаясь с этой идеей навсегда, – несчастным он себя не чувствовал, лишь ощущал легкую досаду, как игрок, проигравший некоторую ставку. Полюбив однажды себя одного, он не способен оказался на подлинное, глубокое чувство.

Итак, судьба указывает ему выход – Надежда (вот и имя обнадеживает!). Тоже неплохой вариант, не без удовольствия подытожил он свою брачную перспективу. Представил ее в длинном вечернем платье на дипломатическом приеме; ее соблазнительную фигуру – на фешенебельном пляже... Вспомнил, как восхищались ими обоими – партнерами на танцах и вообще повсюду, и душа его возрадовалась. Ну что ж, нужно срочно знакомить ее с родителями. Они ее уже видели, не понравиться не могла, – это облегчает задачу.

На следующее утро, за завтраком, Олег попробовал прозондировать почву.

– Как тебе понравилась Надя – та девушка, с которой я все время танцевал? – обратился он к матери (отец уткнулся носом в газету). – Высокая шатенка с синими глазами.

– А почему она должна мне понравиться? – осторожно, вопросом на вопрос ответила Лариса Федоровна. – У тебя что, со Светой дело не двигается? Я заметила – она много внимания уделяла этому долговязому блондину. Ты ей в пику привел эту красивую девушку?

Она боготворила сына и, как всякая мать, считала, что лучше и красивее его нет никого на свете.

– Вовсе не в пику. Надя – моя любимая девушка. Мы с ней уже несколько лет встречаемся, отношения у нас дружеские! – решительно объявил Олег, подчеркнув последнее слово, чтобы не подорвать Надиной репутации – родители на этот счет очень консервативны.

– Вот так новость! Не из приятных, – включился в разговор отец, Сергей Тимофеевич, отложив газету. – Теперь понятно, почему Светлана позволяет ухаживать за собой другому молодому человеку. А я-то надеялся, что мы породнимся с Григорьевыми. Разочаровал ты меня, сын.

– Вы просто какие-то у меня несовременные. Будто не по земле ходите и ничего не замечаете, – спокойно парировал его упрек Олег. – Ну нет между нами со Светой таких чувств, чтобы жениться. Этот Михаил ей давно больше нравится, чем я, и ничего здесь уже не поделать! Они скоро поженятся, – добавил он, повысив голос для большей убедительности.

Олег понимал, что, не разрушив их давнюю мечту, не добьется согласия познакомиться поближе с Надей.

– И это окончательно? – со вздохом переспросил отец. – Уж больно неприятно слышать. Нам так нравилась Светочка! Красивая, добрая, воспитанная; одаренная певица. Хорошая была бы тебе пара! Да и родство с Григорьевым тебе не помешало бы. Дядя твой скоро ничем не сумеет помочь.

– А Надя разве плоха? Вы хорошо ее рассмотрели? – не сдавал позиций сын. – Красотой не уступает Свете, спортсменка, прекрасно плавает. Это она спасла ее тогда, пять лет назад.

Видя, что родители безмерно удивлены, Олег поспешно стал развивать свой успех:

– Вы что, против здорового потомства? Света – она слишком нежненькая, плохо танцует например. А мы с Надей – лучшая пара! Все от нас в восторге! Я почему вас раньше с ней не знакомил? – с чувством собственного превосходства объяснял он притихшим родителям. – Потому, что Света мне тогда еще окончательно не отказала. Знал, о чем вы мечтаете, пытался угодить. Даже в ущерб себе! – Хотел на этом поставить победную точку, но, подумав, добавил: – А Иван Кузьмич от нас тоже никуда не денется. Надя со Светой – близкие подруги. Она у них принята как своя и вообще... оказалась им родственницей – из одной местности происходят. А отец у нее известный профессор. Розанов – может, слышали? – И умолк, ожидая реакции родителей.

Но те сидели молча – переживали утрату своих давнишних надежд.

Вопреки характеристике, данной им Олегом, Хлебниковы были люди реального склада мышления, вполне прагматичные. Не сразу, но до них дошло, что мечту о женитьбе сына на Светлане Григорьевой придется похоронить. Первой вышла из транса Лариса Федоровна:

– Ну что ж, девушка твоя довольно эффектна. Посмотрим, какова она вблизи, – смилостивилась она, все еще сердясь и досадуя. – Проверим, годится ли в жены будущему дипломату, – раз так уж тебе она нравится. А какой вуз окончила? Может, и без высшего образования? – И обеспокоенно взглянула на сына.

– С высшим, с высшим: Институт физической культуры. Осталось только диплом получить, – добродушно заверил Олег. – Это ведь то, что надо: будет за нашим здоровьем следить. И меня подтянет, чтоб не разжирел!

Уговорив таким образом родителей, он, как обещал, позвонил Наде, но ни ее, ни Лидии Сергеевны в первой половине дня дома не застал. В обед позвонил еще раз – результат тот же.

Около шести вечера услышал наконец ее голос.

– Наденька, это я! – возвестил с радостным воодушевлением. – Договорился на завтра о нашей встрече с моими предками. А что у тебя голос как у умирающей?

– У нас дома очень плохо, Олежка, – с глубокой печалью в голосе сообщила Надя. – Мамин лучший друг внезапно умер... – чуть было не сказала «у нее в постели», но вовремя спохватилась. – Ты его у нас видел – некий Чайкин. Они вот-вот собирались пожениться, он разводился. Понимаешь, что творится с мамой?

– Какой кошмар! Бедная, бедная Лидия Сергеевна! – искренне ужаснулся Олег. – Передай ей мое сочувствие, соболезнования. Он вроде не отличался здоровьем, но все равно – жаль человека! – Помолчал, обдумывая ситуацию, объявил решительно: – Но матч должен состояться при любой погоде! Ты же знаешь, Наденька, – времени у нас мало. Так что приводи себя в порядок: завтра вечером у тебя первый дипломатический прием.

Надя долго не отвечала, и он подумал, что их разъединили, но тут послышался ее тихий, подавленный голос:

– Я всей душой за, Олежка, понимаю, что так надо, но... наверно, не смогу. Ужасно себя чувствую. – Вздохнула, объяснила: – У меня такой сейчас страшный вид, что испугаю твоих родителей, и вообще... я не в форме. Мне нужно пару дней, чтобы прийти в себя.

Однако для Олега, как всегда, превыше всего были собственные интересы. Как это такая сильная, уверенная в себе девушка может столько времени переживать из-за смерти какого-то Чайкина? Он резко возразил:

– Сочувствую и понимаю твое состояние. Но прошу тебя – возьми себя в руки, приободрись! Нельзя нам откладывать. Считаешь, нас поженят за один день? Или ты передумала? – Запрещенный прием с его стороны, но как еще ее убедить?

– Ну что ж, – после продолжительной паузы согласилась она, – постараюсь... привести себя в порядок – внутренне и внешне. Позвони завтра – утро вечера мудренее.

Надежда любила мать – пусть и вздорный у нее характер, и она ее осуждает за это. Просит не оставлять ее ночью одну – как тут откажешь? Надя покорно улеглась в постель с ней рядом, хоть и понимала, что не сумеет нормально выспаться. «Ничего, доберу днем», – утешала она себя: завтра у нее такая важная встреча – с родителями Олега. Напичкав себя лекарствами, быстро забылась тревожным сном. Мать тоже приняла снотворное и всю ночь не просыпалась, только стонала и металась, будто и во сне ей являлись кошмары. Несколько раз дико кричала, будила Надю – она потом долго не могла уснуть.

В первой половине дня прилечь и «добрать», как планировала, не пришлось: слишком много хлопот с матерью и по дому. Когда позвонил Олег, она попыталась перенести встречу, взмолилась:

– Олежка, милый, может, все-таки отложим до завтра? Ужасно себя чувствую – голова как чугунная! Мне и так трудно вести интеллигентные беседы, а тут и вовсе буду молоть все невпопад.

– Ничего, прорвемся! А я на что? Выручу! – с веселой энергией убеждал Олег. – Ты только не говори много – все больше «да» и «нет». Я своих стариков знаю: они говорливых не любят, но ты – ты как раз не из таких.

Надежде оставалось лишь сдаться и начать приготовления к смотринам. Первое: что бы такое надеть?.. Остановилась на темно-сером трикотажном шерстяном костюме – отец купил в «Березке» на день рождения: красиво сидит, элегантный, скромный. Из бижутерии выбрала только клипсы и красивую польскую заколку для волос.

Самочувствие по-прежнему отвратительное, но выглядит, как убедилась, взглянув на себя в зеркало, – в полном порядке: двадцать лет спасают.

В назначенное время она вышла из дома; Олег уже ждал в такси у подъезда.

– Как ты себя чувствуешь? – взяв ее за руку, ласково осведомился он. – Отошла немного?

– Могла бы и получше. Но что об этом толковать? Расскажи хоть немного о своих родителях – ведь мы раньше о них никогда не говорили. Мне бы следовало кое-что знать.

«А Наденька совсем не глупа», – с удовлетворением подумал Олег и дал краткую справку:

– Папа работает в Комитете по внешнеэкономическим связям. Зовут Сергеем Тимофеевичем. Любит хорошеньких женщин, но не вертихвосток. Таких, как ты, – пошутил он, бросив на нее подбадривающий взгляд. – Мама – Лариса Федоровна, женщина строгих правил, особенно по отношению к другим. С ней, вообще-то, надо держать ухо востро, – серьезно предупредил Олег, но глаза смеялись. – Хотя нам она не страшна – сделает в конечном итоге все, что я захочу. Вот отец – это кремень: что не по нем – его не свернуть. Однако мы приехали, – прервал он свою информацию; машина остановилась у высотного дома на Котельнической набережной.

В квартире Хлебниковых, большой, красивой, со стильной, дорогой обстановкой, все же чувствовалось, что дому уже много лет, – даже великолепный ремонт не мог этого скрыть.

Олег открыл дверь своим ключом; родители встретили их сидя в гостиной: смотрели что-то интересное по большому цветному телевизору «Темп». Когда молодые люди вошли, они поднялись им навстречу, доброжелательно улыбаясь.

– Очень рад познакомиться, – галантно произнес Сергей Тимофеевич, целуя Наде руку и с видимым удовольствием ее оглядывая.

– Давайте пройдем на кухню – там и познакомимся поближе, по-домашнему, за чашкой чая, – радушно предложила Лариса Федоровна.

Никто, естественно, не возражал и, проследовав на просторную, современно оборудованную кухню, все вчетвером уютно расположились за обеденным столом у окна. Сергей Тимофеевич неторопливо расспрашивал Надю об отце. Когда она сказала – ученый, преподает в педагогическом институте, вспомнил:

– А это не тот профессор Розанов, который проповедует методы Макаренко?

– Интересный мужчина, – присовокупила Лариса Федоровна: как всякая домашняя хозяйка, она слушала радио и много времени проводила у телевизора.

– Да, это мой папа. Его иногда показывают по телеку, – коротко, как научил Олег, ответила Надя, скромно опустив глаза.

Видимо, это произвело должное впечатление – о Розанове больше не спрашивали.

– А давно ваши родители в разводе ?

– Больше десяти лет. Мама сразу ушла, как только получила квартиру.

– Простите, Наденька, за нескромный вопрос, но все же интересно бы знать причину, – очень деликатно полюбопытствовала Лариса Федоровна.

– Насколько мне известно, папа любил другую женщину, но точно не знаю. Мама не расположена откровенничать.

– Между прочим, мама – очень красивая женщина: жгучая брюнетка, стройная – ну прямо цыганка, – восхищенно подал реплику молчавший доселе Олег.

– Ваша мать, что же... цыганка? – насторожился Сергей Тимофеевич – ему это не понравилось.

– Ничего подобного. Русская, из одного села со Светиными родителями. У них, Деяшкиных, весь род чернявый. Мама с Верой Петровной в детстве дружили.

– А правда, что вы, Наденька, им вроде как родственница? – задал старший Хлебников вопрос, что давно вертелся на языке.

– Да, есть кое-какое родство. Я раньше и не знала об этом, – все так же коротко ответила Надя чистую правду.

Перекрестный допрос Нади, видимо, утомил Сергея Тимофеевича, – главное, что его интересовало, узнал, а остальное предоставил своей умной, предусмотрительной жене.

– Вы, дамы, нас извините, но мы должны ненадолго уединиться. – Его тон не терпел возражений. – Пойдем, сын, мне надо познакомить тебя с одним закрытым материалом о Франции – хорошее подспорье в твоей работе.

Довольные друг другом, отец и сын оставили женщин вдвоем: по-видимому, пока все идет хорошо.

– А теперь, Наденька, раз мы одни, поговорим по душам, как женщина с женщиной, – вкрадчиво начала Лариса Федоровна с видом доброжелательным и ласковым. – Мы, конечно, очень мало знакомы, но Олег сказал, что вы собираетесь пожениться, а он мой сын. – Она не скрывала волнения. – Любите ли вы Олега? Единственный ли он в вашем сердце? Я ведь только и знаю, что все время вы с ним были просто товарищами. – И пытливо всматривалась Наде в глаза, словно хотела заглянуть в тайники души. – Как женщина, как мать, хочу вас предупредить от ошибки. Если любите другого и идете замуж ради карьеры – уверяю: будете несчастны и вы, и мой сын! – Умолкла, взяв ее руку в свои, терпеливо ждала ответа.

В другое время Надя, с ее смелой находчивостью, безусловно, нашла бы нужные слова, избежала щекотливого положения. Но бурные события и переживания, свалившиеся на нее несчастья подорвали ее духовные силы.

Ни слова не отвечая, она лишь потупила взор, тяжело, прерывисто дыша. Мать Олега попала в самую точку! Умудренная жизнью, Лариса Федоровна поняла ее состояние. Глаза ее потухли, и, поджав губы, она дипломатично закруглила разговор:

– Простите меня, Наденька. Я, видимо, слишком многого хочу от нашей первой встречи. Вы, наверно, меня просто боитесь. А ведь я только хочу для вас и Олега настоящего семейного счастья!

Но Надю не обманули эти красивые слова; она ясно понимала: Лариса Федоровна чуткая, любящая мать, сумела разгадать ее истинное отношение к Олегу. «Ну и дура же я! – выругала она себя. – Кому нужна моя честность?!» Своим женским чутьем она с тревогой и горечью осознала, что не выдержала испытания у матери Олега. Полоса злоключений продолжается.

 

Глава 17

ПЕРЕД РАЗЛУКОЙ

В этот день Миша уехал со службы раньше обычного. «Ну вот и свершилось», – озабоченно думал он, собирая в портфель свои личные вещи из письменного стола, чтобы отвезти их домой. Нужно еще успеть получить воинские документы и обмундирование.

Накануне ему наконец официально объявили, что он призван в армию в звании лейтенанта юридической службы и направляется в составе своей группы в ограниченный воинский контингент советских войск, выполняющих интернациональный долг в Афганистане. Для Михаила это не явилось новостью – он давно морально подготовил себя к предстоящей опасной командировке. Он не трус, верит в свою звезду и даже с интересом ждет встречи с новой, необычной жизнью.

Однако, когда отъезд стал реальностью, сердце его сжалось от тоски – предстоит разлука. Так трудно расставаться со Светой! Так жаль оставлять в одиночестве мать! Ему ли не понимать ее состояние: как она будет бояться и переживать за единственного сына...

Когда он открыл дверь и вошел, Ольга Матвеевна встретила его вся в слезах: Миша уведомил ее по телефону, и она ждала от него подробностей – что его ожидает, в чем состоит его миссия.

Ольга Матвеевна, высокая, сухощавая блондинка, с карими глазами и сединой в пышно взбитых волосах, несмотря на скромную одежду, имела величественный, полный собственного достоинства вид – как в кино у аристократок (из них и происходила по рождению). Бросалось в глаза ее внешнее сходство с сыном.

Она обняла Михаила и прижалась к его груди мокрым от слез лицом; какое-то мгновение постояла молча, а потом повела его в комнату.

– Ну рассказывай – куда путь держите? Что будете делать? Как скоро отъезд? – забросала она его вопросами, когда они уселись на широкую оттоманку. – Уж не знаю, как мне жить без тебя. Дождусь ли возвращения? Что-то тревожно у меня на сердце...

Миша смотрел на нее с любовью и жалостью. Тяжко ей придется одной, и вовсе не из-за бедности. Мать прекрасно владеет иностранными языками, преподает французский, подрабатывает переводами и в деньгах особенно не нуждается. Беда в том, что Ольга Матвеевна живет только им одним. Мужа потеряла, когда сыну не было и пяти лет, замуж, снова так и не вышла, хотя интересна и привлекательна. Отца Михаил почти не помнил, и, когда подрос, ему было непонятно, почему его прекрасная мама одинока. На вопросы его она неизменно отшучивалась:

– Слишком мелкий народишко пошел. Такой, как твой папа, мне не попадается, а худшего и даром не надо!

Но все дело в ее характере: однолюбка, все нерастраченное сердечное тепло она отдала сыну. Он, впрочем, тоже пошел в этом в мать.

Рассказывая о своих делах, Михаил старался всячески преуменьшить грозившую ему опасность для жизни; задача его состояла в расследовании воинских преступлений в фронтовой обстановке: в Афгане шла настоящая кровопролитная война, и опасность, конечно, была велика. Но вот он закончил; Ольга Матвеевна взяла его руки в свои и посмотрела в глаза с мужественной печалью.

– Ну что ж, дорогой мой сын! У нас в роду свыше определено честно выполнять воинский долг, служить своему государству – России. С этим ничего не поделаешь. Это твоя судьба! – Обняла его дрожащими от волнения руками и, умоляюще глядя ему в глаза светящимся любовью взором, попросила: – Только, родной мой мальчик, будь разумным и осмотрительным! Не лезь на рожон! Не подставляй свою голову! Я знаю, благородная кровь не позволит тебе прятаться за спины товарищей, но и не геройствуй понапрасну! Мне неведомо, что там происходит, но это не защита Родины. Какая-то дурная, грязная война, вроде той, что вели американцы во Вьетнаме. Ради меня, умоляю, – будь осторожным! – Этот крик души, эта длинная речь, произнесенная страстно, на одном дыхании, опустошила Ольгу Матвеевну, и она подавленно замолчала.

Понимая, что мать во всем права, и не найдя слов, чтобы ее утешить, Михаил молча заключил в объятия самую дорогую ему на свете женщину и покрыл ее мокрое лицо сыновними поцелуями.

На следующее утро Михаил позвонил Свете и договорился о встрече. В этот погожий, безветренный и теплый апрельский день, когда ярко светило солнце, текли ручьи, в ветвях деревьев щебетали птицы, они сидели на лавочке в сквере у Патриарших прудов, радуясь хорошей погоде и своему свиданию.

Светлана, в модном плаще и дорогих, изящных ботиночках на шнурках, пребывала в отличном настроении и ласково смотрела на любимого: что он ей скажет? Проходящие мимо люди улыбались, глядя на эту красивую пару.

Миша тоже в хорошем расположении духа, греясь в солнечных лучах и наслаждаясь ее близостью, еще раз обдумывал предстоящий разговор. Расставание неизбежно, но в чем трагедия? Им еще не раз в жизни придется испытать разлуку. Ничего не страшно, если они по-настоящему любят друг друга!

– Светочка, дорогая моя малышка! – нарушил он наконец затянувшееся молчание. – Сегодня нам надо о многом поговорить. О самом серьезном. – Взглянул на ее радостное, беспечное лицо и вздохнул – так не хочется ее расстраивать. – День сегодня неподходящий для решения проблем – поболтать бы просто, но что поделаешь? Надо.

Он увидел, что глаза у Светы посерьезнели, и она заинтересованно сосредоточилась, вздохнул и перешел к главному:

– Давно собирался тебе об этом сказать, еще на дне рождения. Да не хотел зря огорчать, поскольку многое было неясно; но теперь все решилось. Нам придется на время расстаться. Меня призвали в армию и посылают в Афганистан с нашей следственной группой. Верь мне, я постараюсь как можно скорее вернуться!

От неожиданно свалившейся на нее беды Света лишилась дара речи. Не меняя позы, она смотрела на него широко раскрытыми глазами, в которых изумление постепенно сменялось выражением неподдельного горя: она не желает с ним расставаться!

Михаил терпеливо ждал – надо дать ей время опомниться. Наконец Света пришла в себя, и сердцем ее завладела тоска.

– Так я торопилась тебя увидеть, Миша, летела как на крыльях! И это все – чтобы услышать от тебя такое? – Горестно вздохнула и замолчала: что теперь с ними будет? Все ее воздушные замки растаяли. Слезы полились ручьем. – Что же мне теперь делать? Как жить? – Она глядела прямо перед собой и глотала слезы. – Ведь я думала – мы скоро поженимся... Так мечтала об этом! – И зарыдала, погрузившись в свое горе, не обращая внимания на прохожих. – Ты уедешь так надолго... А может быть, навсегда!

– Успокойся, Светик! Возьми себя в руки – люди ведь смотрят! Нет никакой трагедии! – Михаил чувствовал, что надо положить этому конец; он не придавал разлуке столь большого значения, смотрел в будущее с оптимизмом.

– Тебе легко говорить, ты – мужчина! А для меня, может, жизнь с этим кончается!

– Ничего не кончается, а только начинается! Да перестань ты! – нетерпеливо воскликнул он. – Послушай, я тебе скажу, что я решил. Мама со мной согласна. – Обнял рыдающую Светлану и, целуя ее мокрые щеки, пытался привести в чувство, беспокойно оглядываясь по сторонам.

Проходящие мимо люди, приостанавливали шаг, с любопытством глядя на эту бурную сцену.

Его ласковые губы и теплые руки немного успокоили девушку. Достав носовой платок и утирая слезы, она тихо прошептала:

– Ну и что ты решил? Что тут вообще можно поделать? Дезертировать?

Понимая ее состояние, Михаил пропустил мимо ушей эти горькие слова и, стараясь говорить как можно увереннее, пояснил:

– Мы с тобой успеем пожениться до моего отъезда. Впереди почти пять недель. Нам предстоят учебные сборы с таможенниками по изучению техники. Так что проведем законный медовый месяц! Ну будет кукситься! – Он ласково прижал Свету к себе и, видя, что она затихла, услышав его предложение, с преувеличенным энтузиазмом добавил: – А как ждут своих мужей жены моряков дальнего плавания? Разве мало у них счастливых семей? У меня в роду было много предков, которые всю жизнь провели в походах и сражениях. Их жены любили и ждали. Так говорит мама. А почему у нас должно быть иначе? Если мы по-настоящему любим друг друга – перенесем любую разлуку и будем счастливы! Вернувшись домой в расстроенных чувствах, Светлана не пошла в консерваторию: приняла успокоительное и заперлась в своей комнате; бросилась на постель и стала размышлять над предложением Миши, все еще переживая постигший ее удар судьбы. Она и не думала отказываться от своего избранника, попытаться забыть его. Она любит Мишу всем своим существом, и ей не нужен никто другой во всем мире! Ей нетрудно представить себе, как плохо жить без него, – понадобится вся ее воля, все душевные силы, чтобы справляться с долгой разлукой и всем, что с ней связано. О худшем лучше просто не думать... Но в глубине души таилась страшная мысль: ведь он может вообще не вернуться с этой необъявленной войны...

Но пока, сейчас... так жарко пульсирует кровь, так часто и сладко бьется сердце... Она пойдет на все, лишь бы быть вместе с ним. Она жаждет этого, живет ожиданием своего женского счастья... Так она лежала, переживая случившееся и обдумывая, как поступить. Настойчивый телефонный звонок ворвался в тишину...

Светлана подняла трубку: Мишина мама, Ольга Матвеевна...

– Светочка, здравствуй! Наверно, ты удивлена? – Она не скрывала волнения. – Никогда раньше тебе не звонила, но тут у нас, сама понимаешь... – Голос ее прервался, она помолчала немного и продолжала: – Нам нужно с тобой срочно поговорить – о вас с Мишей. Он сегодня задержится – тренировка на стрельбище, – и мы сможем спокойно, как мать с дочерью, все обсудить. Ведь мы обе любим Мишу, правда? Давно к тебе присматриваюсь и все вижу. Так ждать мне тебя?

О, как это вовремя! Ей ведь надо с кем-нибудь поделиться, посоветоваться... К разговору с родителями она не готова – разобраться бы сначала в собственных чувствах.

– Конечно, приеду! Спасибо большое, Ольга Матвеевна! – с чувством ответила она, полная признательности. – Мне так сейчас тяжело!

Торопливо оделась и, бросив на ходу удивленной Вере Петровне: «Обедать не буду!» – выскочила на улицу. Голода она не чувствовала – аппетит пропал. Пометавшись несколько минут напрасно в поисках такси, она быстрым шагом направилась в сторону Арбатской площади, благо до нее рукой подать.

Ольга Матвеевна встретила Светлану в дверях и, не говоря ни слова, проводила в комнату. Там они уселись друг против друга за круглым столом, покрытым старинной бархатной скатертью, и только тогда хозяйка заговорила:

– Спасибо, Светочка! Я знала, что ты примчишься по первому зову. Миша все делает правильно. – Выпрямилась на стуле, строго и требовательно взглянула на Свету и наставительно произнесла: – Буду говорить с тобой как с невестой моего сына, ты для меня как дочь. Миша мне сказал о своих планах, и я считаю, что он поступает мудро. В нем говорит кровь его славных предков.

Сделала паузу и, убедившись, что Светлана уважительно ее слушает, торжественно продолжала:

– Вы правильно делаете, что женитесь. Я уверена, что ваш брак благословили небеса, – так идеально вы с Мишей подходите друг другу. Закрепите его по Божьему закону – а вы повенчаетесь, такова традиция нашей семьи, – и вам не страшны любые испытания! Господь соединит вас неразрывными узами навсегда!

Ольга Матвеевна остановилась, перевела дыхание и уже без прежнего пафоса тихо произнесла:

– Если же вам выпадет тяжелый жребий, то, даст Бог, останется живая память о моем дорогом сыне. Не допустит Господь, чтобы угас древний русский род! – И, не выдержав душевного напряжения, она всплакнула, утирая глаза изящным батистовым платочком.

Понимая, что творится у нее в душе, сама еле сдерживая готовые прорваться слезы, Светлана встала, подошла к ней сзади, ласково обняла за плечи.

– Успокойтесь, дорогая Ольга Матвеевна! Все будет в порядке. Миша обязательно вернется! – И прижалась щекой к ее мокрой щеке, шепча: – Я... я это сердцем чувствую! Можете не сомневаться – не оскорблю памяти Мишиных предков, хоть сама я черная крестьянка, – не удержалась она от мягкого упрека: ее задели нотки, как ей показалось, дворянского высокомерия, прозвучавшие у будущей свекрови.

Ласковое объятие и слова Светланы подействовали, и Ольга Матвеевна немного успокоилась. Не замечая укора в последних словах, она решила показать ей семейные реликвии, сохраненные в самые тяжелые времена как святыня. Ей и в голову не приходило, что подобный тон может как-то обидеть Светлану. Наоборот: приобщаясь к их старинному боярскому роду, она должна испытывать, казалось ей, такую же гордость, свойственную ей самой от рождения.

Ольга Матвеевна открыла секретер и достала из потайного отделения маленький резной ларец. Когда она подняла крышку, в комнате будто стало светлее от сияния бриллиантовых украшений, переливающихся разноцветными огнями; они стоили целое состояние.

– Наши фамильные драгоценности. В основном – моей семьи, Стрешневых. Наш древний боярский род не имел титулов, но после царя и Троице-Сергиевой лавры был третьим землевладельцем в России. Многое, как ты понимаешь, сохранить не удалось, но здесь у меня – самое ценное, священное, что переходит из поколения в поколение.

С этими словами Ольга Матвеевна вынула из ларца старинной работы диадему, ожерелье, серьги и браслет, усыпанные драгоценными камнями.

– Эти украшения передаются по семейной традиции жене старшего сына, – пояснила она, показывая их Свете. – Но я была единственной наследницей, и они остались у меня. Теперь по законному праву их обладательницей станешь ты. – Подняла строгие глаза на девушку, пораженную красотой и роскошью этих музейных экспонатов, и невозмутимо продолжала: – Я расстанусь с ними без сожаления, потому что верю: ты будешь носить их с достоинством Стрешневых! Прошу тебя лишь об одном: ни при каких обстоятельствах не отдавай в чужие руки! Пусть после тебя они достанутся жене твоего старшего сына.

Светлану тронули до глубины души доброта и доверие к себе этой бывшей аристократки. Она не разделяла ее дворянской гордости, считая всех людей равными по рождению. Но в душе у нее все-таки шевельнулось что-то, – мысленно она дала себе твердое слово хранить фамильную честь Мишиной семьи.

– Доченька, почему так рано? – удивилась Вера Петровна, когда Светлана вернулась домой из консерватории раньше обычного. – У вас сегодня отменили занятия? И вообще, ты последние дни будто в облаках витаешь. – Она тревожно смотрела на дочь: какое-то у нее отсутствующее выражение лица... – Что с тобой происходит?

– А я пришла пораньше, чтобы посоветоваться с тобой и отцом, – серьезно ответила Света. – Откладывать дольше нельзя. Второй день думаю, как вам об этом сказать.

– Что же такое случилось и почему понадобился отец? – всполошилась Вера Петровна, пытливо вглядываясь в бледное, озабоченное лицо дочери. – Он же придет, как всегда, поздно, усталый и сразу ляжет спать. Ты знаешь, мы с ним последнее время не ладим.

– Пора бы уже помириться... Столько лет прожили вместе! – проворчала Света, занятая своими мыслями. – Ладно, сама ему позвоню – оторву от строительства коммунизма. – И усмехнулась, не выдержав серьезного тона. – Все равно ведь не построит! Вот Хрущев обещал к восьмидесятому году, а где он, коммунизм? И с Брежневым не построит, хоть они все время и «ускоряются»:

Когда удалось дозвониться до отца, ей немедленно ответил секретарь:

– Иван Кузьмич занят. Просил ни с кем не соединять. А кто его спрашивает?

Света в очень редких случаях звонила отцу, и секретарь не узнал ее голоса.

– Скажите – его дочь. Думаю соединится, – весело ответила она.

Действительно, в трубке сразу послышался голос Ивана Кузьмича:

– Доченька, в чем дело? Говори побыстрей, я очень занят!

– А ты всегда очень занят... – хотела добавить «сам собой», но сдержалась, – но сегодня я прошу тебя отложить дела и срочно приехать домой на семейное совещание. Я выхожу замуж.

Григорьеву совсем не улыбалось так рано ехать домой, тем более на семейное совещание. Отношения с женой оставались прохладными, и обсуждение такого важного вопроса в случае разногласий грозило совсем их испортить.

– Слушай, дочь! А нельзя ли все-таки отложить этот вопрос до вечера? Что за пожар? – досадливо морщась, пытался он удержать ее от активных действий: кто знает, может, еще передумает?..

– Ты правильно сказал – пожар! Приедешь – узнаешь! – решительно заявила Светлана. – А не явишься – не говори, что я поступила по-своему, не испросив родительского благословения!

Этот довод сразил Григорьева, и он пообещал:

– Ну ладно! Что поделаешь? Придется отменить совещание. Вот что ты со мной делаешь! Ждите – еду!

Вскоре в прихожей раздался звонок: Иван Кузьмич, как часто с ним бывало, забыл ключи.

Когда уселись в гостиной вокруг журнального столика, Света сообщила родителям о решении выйти замуж за Мишу и обвенчаться в церкви. До приезда отца она выдержала характер и ни слова не сказала матери.

– Мамуля, не могу я говорить с каждым в отдельности! У меня просто не хватит сил! – умоляла она ее немного потерпеть. – Не обижайся – без отца тут никак не обойтись.

Теперь, стараясь говорить как можно короче и увереннее, сохраняя серьезный, независимый вид, она спокойно изложила суть дела:

– Мишу через месяц-полтора отправляют в Афганистан. Вы знаете – мы любим друг друга по-настоящему. Поэтому решили срочно расписаться, чтобы крепче связать себя и легче перенести разлуку. Мы обвенчаемся церковным браком: боярскому роду нужен законный наследник, – улыбнулась она, не выдержав торжественного тона.

Застигнутые врасплох родители сидели неподвижно, будто их парализовало. Допускали – при определенных условиях, – что ее союз с Михаилом возможен: если дочь не передумает; если сам он покажет, на что способен. Но вот так, скоропалительно? Да еще когда его отправляют в Афганистан, откуда можно не вернуться?! Оба, долго не раздумывая, настроились отрицательно, но не знали, каким образом лучше отговорить дочь от опрометчивого шага. Первым проявил находчивость Иван Кузьмич – помог расчетливый, прагматичный ум:

– Ты знаешь, доченька, как мы хорошо относимся к Михаилу, – медленно произнес он мягким, отеческим тоном, как бы еще размышляя над ее словами. – Помнится, говорил я тебе, что ничего не имею против того, чтобы вы поженились, хотя предпочел бы парня... рабоче-крестьянского. Однако не возражаю и против внука голубых кровей. Мы, русские, – единый народ! – Бросил на нее теплый взгляд, ласково положил свою руку на ее. – Но к чему такая спешка? Ты же у нас умная девочка? Зачем вам жениться до его отъезда?

Иван Кузьмич сделал паузу и, глядя ей в глаза, чуть повысив голос, спросил:

– Как ты думаешь, почему Миша торопится? Чтобы связать тебя по рукам и ногам? Чтоб была верной чувству долга и дождалась? – Снова помолчал и сам же ответил: – Нет! Он спешит потому, что знает: уже тысячи молодых ребят не вернулись оттуда домой. А он что, заговоренный? Конечно, он любит тебя, но поступает как эгоист! Вот мое мнение. Пусть сначала вернется. Вы еще молоды, можете подождать.

Светлана хотела возразить, но тут заговорила, волнуясь, Вера Петровна:

– Доченька, солнышко мое! Я ли не люблю тебя, не желаю тебе счастья? Мне Миша по душе, по-женски чувствую – будешь ты с ним счастлива. – Она задохнулась от избытка чувств и продолжала так же горячо и сбивчиво: – Как я тебя понимаю! Ты ведь боишься его потерять? Хочешь, чтобы память осталась, если что? Разве не так? Но нельзя! Ты не представляешь, что такое женщина с ребенком – без отца! Разве ты росла в таких условиях? – И осеклась, поймав на себе мрачный взгляд мужа; но главное высказала: – Я тоже против того, чтобы вы поженились до его возвращения. Отец прав. Мы желаем тебе счастья и не пойдем у тебя на поводу. Это мое слово – окончательное. Не послушаетесь – мы с отцом поздравить вас не придем. Так, Ваня?

– Мать дело говорит, – немедленно поддержал Иван Кузьмич. – На нас в этом случае не рассчитывай! – И желая показать дочери, что решение его бесповоротно и слушать больше ничего не будет, поднялся и важно проследовал в свой кабинет.

У Веры Петровны внутри все сжалось от сострадания к дочери, но и она не могла проявить сейчас слабость: встала и отправилась на кухню заниматься своими хозяйственными делами.

Света осталась одна, с отчаянием осознавая: ей не преодолеть сопротивления родителей...

Весь вечер, полночи и утро следующего дня Светлана провела в мучительном раздумье: как поступить? Ее разум и душа не воспринимают советы родителей; она целиком на стороне Миши и Ольги Матвеевны, думает и чувствует, как они. Давно для себя решила – только он будет первым мужчиной в ее жизни; с радостью вверит ему свою судьбу. Что бы ни случилось, только ему, своему избраннику, отдаст свое первое страстное мгновение и сохранит о нем память на всю жизнь. Смогла же так поступить Ольга Матвеевна, – значит, сможет и она! Посвятит себя ребенку, если он родится. А нет – своему профессиональному творчеству, искусству.

Но пренебречь мнением родителей, вырастивших ее с такой заботой и любовью, невозможно; не смеет, не хочет она так жестоко их оскорбить, и мысли не допускает, что свадьба пройдет без участия отца и матери.

Терзаемая совестью, она вновь и вновь ломала голову, стараясь найти компромиссное решение, примирить непримиримое. Так ничего и не придумав, ушла на занятия в консерваторию, провела их скверно и получила замечание от своего педагога за невнимательность и ошибки.

Когда вернулась домой и хотела незаметно пройти к себе, чтобы в спокойной обстановке еще раз все обдумать, из гостиной выглянула Вера Петровна.

– А у нас Наденька, тебя ждет. У нее приятная новость.

Как не хочется сейчас вести посторонние разговоры... Но она поборола чувство досады и покорно пошла в гостиную. Там на диване сидела сияющая Надежда; при виде ее она сразу подвинулась и указала рукой на место рядом с собой – ей не терпелось сообщить Свете о своем счастье.

– Как твои дела? – заставила себя быть вежливой Светлана. – Кончились твои неудачи?

– Кончились, да еще как хорошо! – весело откликнулась Надя. – Представляешь, Света? Прихожу из института, сажусь обедать и только думаю: «Когда же кончится эта черная полоса ?» – как звонит Олег и по всей форме предлагает руку и сердце! У меня накануне встреча была с его родителями, и я не без основания решила: все, моя кандидатура не прошла! У матери – так точно! Проницательная такая старуха – поняла что-то про меня и Костю.

Надя перевела дух, глаза ее азартно блестели.

Олег мне признался – все так и было! Отцу понравилась, а мать – ни в какую! «Не любит она тебя, – говорит, – чую: любит другого. Не будешь с ней счастлив». А он ей так здорово ответил, – Надя весело рассмеялась, – «Мне на тебе, что ли, жениться? Да мы с ней, считай, уже поженились – отступать некуда! Я ей обещал». Мать было в обморок, но потом сдалась.

– Ну и молодцы, что договорились. Ты, Надя, его полюбишь. Он добрый и интересный парень, но... слабый. Зато ты – сильная! Правильно говорят: противоположности сходятся! – искренне порадовалась за нее Света.

– Вот и я так считаю. Что мне еще нужно? Луну с неба? С Костей мы окончательно разошлись. Это уже в прошлом. Мне теперь одна дорога – в Париж, разгонять тоску! – произнесла она это по инерции веселым тоном, но лицо омрачилось.

– Я, Светочка, собственно, пришла пригласить вас всех – родителей и тебя с Мишей – на свадьбу, – сообщила Надя о цели своего визита. – Хлебниковы собираются раскошелиться на «Прагу». Мой фатер тоже обещал подбросить. Так что свадьба будет – шикарная! – Она помолчала. – И есть еще один деликатный вопрос, который мы с тобой должны прояснить. – Посерьезнела, вопросительно посмотрела на Свету. – Ведь я знаю, что недавно и тебе Олег делал предложение. Мне важно знать: не нарушаю я твои планы? У меня сердце будет неспокойное, если я делаю что-то против тебя. Мы ведь с тобой как сестры – или забыла?

Светлане было приятно услышать от нее слова заботы и солидарности, сознавать, что Надя подумала о ней в такой момент, когда у любой девушки все помыслы – только о новой жизни, о предстоящей свадьбе.

– Спасибо за чуткость. – Она благодарно взглянула на подругу. – Мы обязательно погуляем на твоей, свадьбе. А насчет меня и Олега – не беспокойся. Ты ведь знаешь: кроме Миши, для меня мужчин не существует. Кстати, мы тоже собираемся пожениться и обвенчаться, но у нас серьезная проблема: Мишу призвали и отправляют в Афганистан.

– Да что ты говоришь?! – Веселье с Надежды как рукой сняло. – Как же тогда вы поженитесь? Ведь его там убить могут! – Поняла, что брякнула глупость, спохватилась: – Тьфу! Типун мне на язык, дуре! Не обращай внимания. Конечно, он вернется живой и здоровый!

– И я в этом уверена, – спокойно ответила Светлана. – Бог нас не обидит. А если пошлет мне это испытание – буду жить воспоминаниями о нашей любви. Я решила принадлежать только ему, и больше никому. У нас с Мишей еще есть в запасе медовый месяц.

«Ну, свихнулась сестренка, – подумала Надя. – Может, сказать ей про отца? Ведь уеду на несколько лет...» Но в этот момент отказалась от естественного порыва открыть сестре правду. «И без того у нее сейчас проблем выше головы. Пусть сначала с ними разберется. Будет еще случай», – решила она про себя.

– Ну что ж, Светочка, ты лучше знаешь, чего хочет твое сердце. Желаю тебе с Мишей еще большего счастья и удачи, чем у меня с Олегом.

В эту ночь Светлана после долгих раздумий нашла наконец соломоново решение, – вероятно, этому способствовал визит Нади и ее предстоящая свадьба. Зная, что Миша с нетерпением ждет, чем окончатся ее затянувшиеся переговоры с родителями, она, как условились, позвонила в следственную группу, которая занималась подготовкой к отправке в Афганистан.

Миши на месте не оказалось; попросила передать ему о своем звонке. На занятия не пошла – не до этого. Наконец зазвонил телефон.

– Светочка! Ну как наши дела? Что они говорят? Удалось убедить ?

«Волнуется, милый...» – поняла Света.

– Все решила, но не могу говорить по телефону. – Она невольно понизила голос. – Можешь срочно приехать? Я одна дома, и мы обо всем спокойно поговорим. Сумеешь вырваться? – И, получив положительный ответ, облегченно вздохнула и направилась в ванную приводить себя в порядок.

Веру Петровну положили в гинекологическую клинику на обследование; отец убыл в очередную загранкомандировку; помешать им никто не может.

Когда приехал Миша, она повела его в свою комнату и усадила в мягкое кресло. Присела рядом на кушетку, взяла его руку в свои.

– Мне хочется говорить с тобой именно здесь, в моей комнате, потому что это наша с тобой суверенная территория. В гостиной ты чувствовал бы себя более стесненно.

– Ты права, как всегда, умненькая твоя головка. – Он ласково потрепал ее по волосам, испортив прическу. Перед его приходом Света уделила ей немалое внимание, но ей так приятно...

– И что советуют тебе родители? Конечно, подождать до моего возвращения?

– Так, и только так! Но мы ведь это уже проходили. Я их мнение не разделяю. Ты все правильно решил, и мама твоя – тоже.

– Тогда в чем проблема? Они смирились с твоим решением?

– В том-то и дело, что нет. В один голос заявили о своем несогласии в категорической форме!

– А ты хочешь поступить по-своему? Я на все готов! Как в старину. Увезу тебя на тройке, обвенчаемся! Будешь жить с мамой, пока они не одумаются.

– Это хорошо выглядит лишь в романах, а в жизни все сложнее, – спокойно заметила Света.

– У тебя есть еще какой-то вариант? – тоже спокойно, немного с иронией поинтересовался Миша. – Нашла иной выход?

– Да, нашла! Несколько ночей не спала. Думаю, другого пути у нас нет. Послушай, что я решила. – И посмотрела на него теплым, любящим взглядом – в нем светилась надежда: поймет...

Он, сдерживая волнение, молчал, опустив глаза, будто ожидая приговора.

– Ни венчаться, ни регистрировать брак мы не можем! – твердо произнесла Света.

Он протестующе замотал головой, но она быстрым движением руки его остановила.

– Не горячись, прошу тебя! Выслушай! – Подождала, когда он успокоится. – Мама с отцом меня предупредили, что, если ослушаюсь, на свадьбу не придут. Сам понимаешь – не могу я этого допустить! Они у меня не заслужили, чтобы я их так грубо игнорировала. По-своему они желают мне добра.

Михаил снова протестующе встрепенулся, и Света, сжав его руку, чуть повысила голос:

– Ты погоди... не нервничай! Я ведь считаю, что они не правы. Мы все равно поступим по-своему. Только неофициально, тайно!

Миша резко откинулся в кресле, лицо потемнело.

– Ты думаешь, что говоришь?! Как же я с тобой так поступлю? Да ты... ты для меня дороже всего на свете! – Порывисто встал, подсел к ней на кушетку, ласково обнял за плечи. – Глупенькая моя! Разве я могу принять твое самопожертвование? – укорял он ее, чувствуя прилив любви и нежности.

– А мне все равно, женаты мы формально или нет! – шептала она, блаженствуя в его объятиях. – Мы решили, что станем мужем и женой, и сделаем это! Без лишнего шума, чтоб не огорчать моих родных. А когда вернешься – устроим пышную свадьбу, как они того хотят. И волки будут сыты, и овцы целы. Я тебя так не отпущу!..

– Но моя мама... она будет против! Она старомодная, сочтет, что без венчания мы поступим непорядочно, грешно! – с досадой произнес Миша, отстраняясь. – Душа ее этого не примет!

– Нам самим решать, что порядочно, а что нет, – тихо молвила Света, глядя на него как-то особенно доверчиво и беззащитно. – Я не вижу греха в том, что тебя люблю. А порядочная ли я – тебе судить. У меня в жизни другого мужчины не было – и не будет! И тебе я верю, как самой себе.

Самоотверженность, искренность и безыскусность ее слов глубоко растрогали Михаила. Теплая волна нежной страсти захлестнула его, и он крепко прижал к себе ее трепещущее тело, покрывая его жаркими поцелуями.

– Миша, дорогой, милый! – горячо шептали ее губы, в то время как она изнывала от любви и желания в его объятиях. – Я хочу, чтобы это было сегодня, сейчас! Возьми меня! Я так хочу!

Он давно уже сдерживал свою страсть, считая месяцы и часы до того счастливого дня, когда они соединятся. Но у него сильная воля – он умел держать себя в узде. Сейчас, в этот решающий момент, его разум и воля ослабли... Сказались треволнения, реакция ее родителей, скорый отъезд в неизвестность... И он уступил велению ее и своей страсти.

Ласково, медленно, едва касаясь, помог ей раздеться и, когда она осталась в одной тоненькой сорочке, как ребенка уложил в постель. Не торопясь, только тяжело и прерывисто дыша, разделся сам и лег рядом с ней под одеяло. В нем боролись врожденное благородство с горячей любовью и страстным желанием ею обладать... Не в силах дольше сдерживаться, он заключил ее в объятия. Зная, что она еще девушка, действовал нежно, осторожно, не торопясь. Целовал ее, долго гладил грудь, бархатистый живот и пушистый холмик под ним; хорошо изготовился и энергичным движением вошел в нее, преодолев сопротивление девственности.

Острая боль пронзила Свету; потом она ощутила его тепло и какую-то упоительную заполненность. «Мы – единое существо!.. – радовалась ее душа. – Какое блаженство – быть с любимым!..»

– Тебе хорошо? Тебе... не больно? – тихо, нежно спрашивал он, стараясь двигаться плавно, постепенно.

– Хорошо... Молчи! Я люблю тебя! – горячо шептала она ему в ответ и целовала его мокрую от пота волосатую грудь.

Тепло его разливалось по всему ее телу, перерастая в чувство острого наслаждения; она неумело помогала ему, крепко обнимая, шепча его имя. А он был неутомим, нежен, внимателен, заботлив... Не думал о себе, – лишь о том, чтобы его любимой было лучше... еще лучше... старался доставить ей больше радости, блаженства...

В какой-то момент, на грани терпения, хотел прерваться: он любит ее всем сердцем, он не желает, чтобы она попала в беду!.. Но она, осознав его намерение, воспротивилась:

– Нет! Нет, Мишенька! Не надо! – простонала она, еще крепче прижимая его к себе, целуя. – Я не боюсь! Я хочу этого больше всего на свете!..

Его любовная энергия и самоотдача легли на благодарную почву. Получая все больше наслаждения от их близости, обожая своего избранника, Светлана испытала высшее блаженство, пронизавшее все ее существо до потери сознания, – она растворяется в нем... она умирает... Так получилось, что с первой интимной близости она почувствовала себя с ним женщиной.

Потом лежали обессиленные, счастливые друг другом, испытывая высокую радость от того, что все у них так хорошо, так ладно и сладко завершилось. Они совсем забыли о времени и о том, где находятся: строили планы, мечтали, как будут жить, когда он вернется домой...

Миша опомнился первый: взглянул на часы, рассмеялся.

– Светик ты мой, кажется, мы, немного... отвлеклись от реальности. Ведем себя будто в своем семейном гнездышке.

Он долго и нежно целовал ее в губы; еле-еле оторвался, сел, стал одеваться.

– Пойду умоюсь и подожду тебя на кухне. Отпразднуем нашу скромную, нашу такую чудесную свадьбу! – Наклонился и вновь поцеловал ее; любовь и нежность к ней переполняли его. – Теперь мы с тобой муж и жена! – заключил он с радостью и, немного помедлив, добавил: – Моя княгиня Юсупова.

– Навсегда, до самой смерти! – прошептала Света, провожая его счастливым взглядом.

 

Глава 18

БУДУЩИЙ ДИПЛОМАТ

Рассказывая Надежде о том, как он сломил сопротивление матери, Олег не сообщил ей всей правды. На деле баталия была более затяжной и трудной. Когда, проводив Наденьку, он вернулся домой, родители ждали его с ужином за столом на кухне, ожесточенно споря: в мнении о его избраннице не сошлись.

Сергею Тимофеевичу Надя понравилась – похвалил: ведет себя умно, скромно, вежливо. Конечно, она не то что Света, но зачем мечтать о журавле в небе? Все-таки дочь известного профессора. И с семьей Григорьева связь сохраняется. В общем, он одобряет.

У Ларисы Федоровны сложилось иное мнение: она не отрицала, что жена с такой блестящей внешностью может способствовать карьере дипломата, но...

– Девушка скрытная, неинтеллигентная! – твердила она. – А главное, я не почувствовала, что она влюблена в нашего сына. Меня женское чутье не подводит. Боюсь, Сережа, карьеристка она, замуж выходит по расчету. За границу рвется.

– Да ты не преувеличивай! У страха глаза велики! – не соглашался муж. – Сама же говоришь – лучше парня, чем наш Олег, во всей столице не сыскать. Да она на седьмом небе от счастья, только показать стесняется.

– Нет, сердце матери не обманешь! Боюсь, дорогой, не будут они счастливы, – сокрушалась Лариса Федоровна.

– Хватит каркать! – рассердился он. – Подумай лучше какие очаровательные у нас родятся внуки – рослые, крепкие, красивые. Эта девушка подарит нам замечательное потомство! – И жизнерадостно рассмеялся, представив толстых, розовощеких карапузов.

Однако рассеять опасения жены ему не удалось – Лариса Федоровна лишь глубоко вздохнула; лицо ее выражало несогласие. В этот момент в кухню и вошел Олег.

– Ну вот и наш будущий дипломат! – весело приветствовал его Сергей Тимофеевич. – Садись, будем ужинать. Вот мать почему-то расстраивается. Успокой-ка ее.

– Давайте сначала перекусим, а? – в тон ему отвечал Олег. – Проголодался, как волк. Ну-ка, маман, изобрази хозяйку во всем блеске! Наверно, долго буду вспоминать из своего далека твою вкусную стряпню! А политбеседу с тобой после проведу.

После сытного, обильного ужина, когда Сергей Тимофеевич, отдуваясь, удалился отдыхать, мать и сын продолжили откровенный, задушевный разговор. Первым начал Олег, без лишних церемоний предложив:

– Ну, мамулечка, выкладывай свои против. Я уже все вижу по твоему лицу. Что тебе в ней не нравится?

Лариса Федоровна только этого и ждала; взяла сына за руку, согрела любящим взором.

– Очень многое. Даже – что слишком красива и заставит тебя ревновать. Но это не главное.

– А что главное? – нетерпеливо прервал Олег, зная наперед, что она скажет. – Не тяни, бери быка за рога!

– Хорошо, раз ты этого хочешь! – согласилась мать со злым блеском в глазах. – Боюсь, карьеристка она, замуж за тебя выходит ради заграницы. Не будет тебе верна.

– Ну вот, приехали! – всплеснул руками Олег, решив – пора переходить в наступление. – Чем же я так плох? Да на меня все женщины заглядываются – сама говорила!

– А вот Надя – нет! – Хотела добавить: «И Светлана тоже», но побоялась сделать сыну больно. – Я материнским сердцем чувствую – в душе у нее темно. Боюсь, не станет она тебе доброй женой и верной подругой в жизни.

– Тоже мне телепат! – насмешливо отверг ее доводы Олег. – Не хотел говорить, памятуя строгую мораль, но, раз уж так далеко зашло, знай: Надя, хоть долго сопротивлялась, но из любви ко мне все же уступила один раз. – Победно взглянул на мать и поставил жирную точку: – Так что фактически мы муж и жена. Я ей обещал!

Лариса Федоровна была ошеломлена и шокирована этим признанием. Сидела, молчала, переваривала неприятную новость. Олег было подумал – сдается, но ошибся. После недолгой паузы она подняла на него укоризненный взгляд.

– Ничего хорошего в этом не вижу – ни с твоей стороны, ни с ее. Только слабость характера и распущенность. Чего и опасаюсь! – Лариса Федоровна выпрямилась, и глаза ее приняли жесткое выражение. – Не будь тряпкой и не размякай. В таких делах виновата всегда женщина.

Олег не ожидал такого сопротивления матери и разозлился:

– Не узнаю тебя, мама! Ты всегда была на моей стороне, поддерживала мои решения. Что я, мальчик? Не понимаю, что делаю? Надя мне подходит – и точка! – Посмотрел на мать, раздраженно напомнил: – Мне что, не ехать в Париж? Или на тебе жениться? Уж ты меня, конечно, не подведешь! Кто знает, что нас ждет впереди? Зачем предполагать худшее? – Вскочил и нервно заходил по кухне – мать все-таки его достала.

Глядя на него, Лариса Федоровна осознала, что его не переубедит, если не будет альтернативы, и решила временно отступить. Нужно срочно искать замену; не найдет – придется согласиться. За счастье сына она намеревалась бороться до последней возможности.

– Ну что ж, сынок, ты взрослый и способен отвечать за свои поступки. Делай, как считаешь нужным. Обещаю уважать твое решение.

В то время как Олег сообщил Наде о благополучном исходе переговоров с родителями и договаривался о совместных действиях по оформлению брачных документов, его мать действовала по собственному разумению. Если срочно не найдет подходящую невесту, сын женится на Наде. Не то чтобы она ее категорически отвергает, – нет, просто чувствует к ней недоверие.

Вот и отправилась после завтрака, предварительно созвонившись, с визитом к своей приятельнице Виктории, дочери известного в свое время авиаконструктора академика Скамейкина. Хлебниковы гордились близкими отношениями с этой знатной семьей. В Отечественную войну истребители конструкции Скамейкина славились как гроза для фашистских асов. Семья академика занимала семикомнатную квартиру в «сталинском» доме на углу улицы Горького и государственную дачу в ближнем Подмосковье, площадью несколько гектаров.

Лара и Вика – подруги со школьных времен. Лариса Федоровна с удовольствием вспоминала поездки на дачу в роскошном, вместительном «ЗиМе», трапезы за длинным столом на втором этаже огромного загородного дома – во главе неизменно восседал старый, доброжелательный генерал.

Бывая в дальнейшем у Скамейкиных с мужем и сыном, она еще в детские годы познакомила Олега с дочерью подруги – Наташей; одно время дети даже сдружились. Этому способствовал добрый, общительный характер Олега – Наташечка была капризна и избалована.

Наблюдая, как они славно играют и ладят, подрой с надеждой думали: дай Бог, дружба эта со временем перерастет в нечто большее...

– Посмотри, как твой бутуз защищает Наташечку, – всегда за нее заступается, – шутливо намекала Вика. – Как знать, может, не изменится к ней и когда вырастет?.. Она тоже в нем души не чает!

Однако по мере взросления детей надежды на их союз становились все призрачнее. Олег, высокий и сильный, стал юным красавцем, а хорошенькая, кудрявая девочка с возрастом сильно подурнела, очень вытянулась, деда переросла, а он, высокий, полный, с лицом приятным, но некрасивым. У девушки баскетбольного роста, с крупной, громоздкой фигурой, сложился легко ранимый характер; в сочетании с вечно обиженным видом все это отнюдь не способствовало привлекательности.

– Корова, да и только, – отозвался о ней Олег, когда мать поинтересовалась, почему он стал меньше уделять внимания Наташе во время визитов к Скамейкиным.

Ната же, наоборот, проявляла к нему большое расположение, но он этого не замечал – привык уже, что девушки откровенно любуются им. Он и виду не подавал, что она ему не нравится, был любезен, предупредителен, чем только подогревал ее надежды. Мамаши не очень-то рассчитывали на их дальнейшее сближение – слишком велико внешнее несоответствие. Но чем черт не шутит...

Однако вскоре произошло событие, поставившее крест не только на развитии отношений между Олегом и Натой, но и значительно охладившее дружбу их родителей. В гости к Скамейкиным приехала с Украины погостить летом на даче их родственница Оксана, хорошенькая, рыжеволосая хохотушка. Ей очень понравился Олег, и она, не разобравшись в ситуации, принялась с ним кокетничать. Не ведая ничего о чувствах своей двоюродной сестры, темпераментная и активная, она сумела пробудить в нем отклик.

Скандал разразился очень скоро. Их взаимную склонность заметили; однажды, когда они целовались в укромном уголке сада, их застала Наташа и устроила ужасную сцену: надавала пощечин своей гостье, ругала ее последними словами и в довершение всего закатила истерику.

Оксана вскоре с дачи исчезла, скандал кое-как замяли, но прежние близкие отношения уже не восстановились. Олег больше у Скамейкиных не появлялся. Подруги перезванивались, но видеться стали совсем редко.

Сейчас Лариса Федоровна ехала на встречу с Викторией с некоторой надеждой. Изредка бывая у Скамейкиных, она обратила внимание, как похорошела Наташа. Последние годы девушка усиленно занималась своей внешностью, значительно похудела, выглядела миловидной. Окончив факультет журналистики, она работала на радио; характер деятельности, живая атмосфера, – видимо, все это сделало ее общительной и контактной. Но замуж она не вышла.

– Не везет моей Натусе! – сетовала Вика Ларисе Федоровне. – Ну где ей найти подходящего и по сердцу человека – при ее-то росте, да еще на каблуках ходит? Этакая коломенская верста! Да к тому же привередливая. Никто не нравится – такие духовные запросы! Чую, останется в старых девах! Я уж потеряла всякую надежду.

«А это вариант... – размышляла Лариса Федоровна по дороге. – Вытащу к ним Олега, авось старая дружба оживет. Натуся, конечно, не без недостатков, но с детства нам знакома, порядочная девушка; журналистка – это как раз удачно для дипломата». Олега, конечно, поразит перемена происшедшая с Наташей... как знать?.. А ростом он не обижен – под два метра вымахал. Заодно надо узнать и об Оксане – она, кажется, из хорошей семьи, вспомнила Лариса Федоровна о давнем увлечении сына. Хотя, похоже, недалеко ушла от Нади.

Но всемогущая судьба не покровительствовала ее отчаянным усилиям, ее ждало разочарование.

– Ларочка, дорогая, как ты кстати! – обрадовалась Вика, открывая ей дверь, – она так и сияла от счастья. – Входи скорее, мне не терпится тебе все рассказать! Сама позвонить собиралась, но совсем закружилась в этой суматохе...

– А что случилось? Уж не Наточка ли замуж собралась? – У Ларисы Федоровны сердце упало в предчувствии неудачи. – Когда же она успела, ведь мы недавно виделись?

– Вот что значит верная подруга! – восхитилась Вика. – Сразу догадалась! А чему удивляться? В молодости все это быстро делается. – Рассмеялась, потом посерьезнела и объяснила: – Вернулся тут из-за границы спецкор «Известий»: длинный, интересный такой... в летах, с женой разведен. Произошла встреча – и две половинки нашли друг друга. Вот она – рука судьбы! – восторженно заключила Вика.

Этот новый удар отнял у Ларисы Федоровны способность к дальнейшему сопротивлению. «Значит, так предначертано свыше. – Она готовилась сложить оружие. – Придется полюбить Надю».

Уселась рядом с подругой на диван и стала терпеливо выслушивать подробности о Наташиных взаимоотношениях со спецкором, делая вид, что ей очень интересно.

Когда Надежда объявила матери, что ее заветная мечта сбылась и у них с Олегом все идет как по маслу, Лидия Сергеевна, вопреки ее ожиданиям, восприняла эту радостную весть индифферентно. После смерти Василия Семеновича она как-то погасла, стала ко всему равнодушна. Как заводная кукла делала необходимое по дому, по хозяйству. На работу приезжала вовремя, но выполняла свои обязанности без прежнего старания, не заботясь о том, что все видят, как она изменилась.

На похороны Чайкина она не поехала.

– Пускай уж эта проклятая лесбиянка изображает безутешную вдову, – ответила она на удивленный вопрос дочери, мрачно сверкнув цыганскими глазами. – А мне это теперь ни к чему!

Никак не могла она пережить потерю ненаглядного друга и крах всех связанных с ним надежд – ведь счастье было уже на пороге... Лидия Сергеевна, крепкая и выносливая от природы, не смогла справиться с этим горем.

– Что же, с удачей тебя, доченька! – без обычной эмоциональности поздравила она Надю. – Хоть тебе везет... Помогла, видно, моя беда – природа любит равновесие. А когда свадьба? Отцу уже сказала?

Надежде стало жаль мать – просто неузнаваема. Как бы приободрить ее, утешить?

– Конечно, еще нет. Как только решилось – я сразу к тебе! Ведь все вышло по-твоему. Ты – полководец, это твоя победа! – пошутила она, стараясь польстить самолюбию матери и хоть немного поднять ее настроение.

Да нет, все бесполезно – замкнулась она в своем горе...

– Ну будет тебе убиваться! Что прошло, того не вернуть! – ласково уговаривала Надя. – Давай лучше думать о наших делах, о будущем. Представляешь, сколько предстоит суеты и всяких хлопот? Прежде всего, приготовься встретиться с родителями Олега. Мамочка, прошу тебя – возьми себя в руки, приободрись! Нужно ведь не только познакомиться, а завязать родственные отношения. Попрошу их позаботиться о тебе в мое отсутствие.

Да слушает ли ее мать? Никак не реагирует...

– Мама, очнись же ты наконец! – Надя уже начинала сердиться, – Нам решить нужно, до того, как я к отцу поеду, как вы с ним выступите – врозь или, может... вместе?

Оказывается, мать слушает, – встрепенулась, переспросила:

– Это как же – вместе? Ты что, не сказала, что мы в разводе? Ведь Олег знает.

– В курсе они. Не ведают только, что ты с ним постоянно собачишься. Пора бы это кончать... обоим вести себя как культурные люди.

– Вот что я предлагаю. – И бросила на мать требовательный взгляд. – На днях мы все должны собраться, всё обговорить: день свадьбы, хозяйственные вопросы и все такое. Вы с папой должны быть вместе! Мы встретимся и приедем втроем. Можете не разговаривать, только не ругайтесь! – Надя сделала паузу – слушает. – Свадьбу они хотят пышную – в ресторане «Прага». У них много друзей, родственников, да и положение обязывает. Расходы берут на себя, но, думаю, отец захочет поучаствовать – он самолюбивый. С ним тебе нужно заключить мир, хоть на время!

Она с мольбой взглянула на Лидию Сергеевну.

– Ну переломи ты свой характер – дочь замуж выходит! Сама же мечтала о такой свадьбе! – Так, теперь главный камень преткновения, – Надя глубоко вздохнула. – Вы с отцом должны сидеть рядом, во главе стола, как и родители Олега. – И, видя, что мать сделала протестующее движение, возмутилась: – Да это у тебя просто болезнь какая-то! Ты что же, не можешь посидеть спокойно рядом с ним всего несколько часов? Он что – прокаженный?! Он мой отец или нет? Говори правду!

Это возымело действие. До Лидии Сергеевны дошло наконец, что дочь права.

– Ладно, потерплю, – тихо промолвила она. – Не волнуйся – не подведу.

– Вот и молодец, мамуля! – обрадовалась Надя. – А то сама посуди – как вас расположить? Самим же обидно будет выступать на ролях бедных родственников. Да и зачем всему миру знать, какие у нас в семье отношения? Ты готовься, а я к отцу поеду!

Всю следующую неделю Надежда вертелась, как белка в колесе, разрываясь между институтом, где оформляла академический отпуск, и предсвадебными делами.

С отцом особых проблем не возникло. Он, как и прежде, воспринял ее решение выйти замуж за Олега Хлебникова положительно, был согласен со всеми условиями и изъявил желание принять участие в расходах. Однако ему надо лететь на неделю с лекциями в Сибирь, – встречу с родителями жениха пришлось отложить.

За это время Надя успела провернуть массу дел. Вместе с Олегом собрали все необходимые документы и подали заявление в загс. Большая забота – вовремя сшить подвенечное платье. Чтобы расшевелить мать и отвлечь от горестных мыслей, Надя возложила на нее эту ответственную миссию, и Лидия Сергеевна взяла ателье на свой контроль – проснулась привычная энергия.

Наконец вернулся из командировки Степан Алексеевич. Заехал за Надей и Лидией Сергеевной на такси, и они втроем прибыли к назначенному времени в дом на Котельнической набережной.

Олег с родителями уже ждали. Хлебниковы – в полном параде: Сергей Тимофеевич – в дорогом твидовом костюме, неплохо сидевшем на его приземистой, плотной фигуре и придававшем ему еще более важный и представительный вид; крупная, ростом выше мужа и не менее величественная Лариса Федоровна, в элегантном темно-сером костюме, по торжественному случаю сверкала бриллиантами. Олег, похожий в клубном пиджаке с золотыми пуговицами и водолазке на олимпийского чемпиона – тяжеловеса, с приветливой улыбкой вышел им навстречу и представил своим.

Мать и отец Надежды тоже не подкачали. Степан Алексеевич, как всегда, привлекателен и осанист; темно-синий финский костюм из переливающейся ткани прекрасно сидел на его высокой, подтянутой фигуре; волнистые волосы, усы и короткая, «профессорская», бородка красиво подстрижены – по-прежнему он выглядел красавцем киноактером. Лидия Сергеевна, отдохнув, подкрасившись, смотрелась очень эффектно: в нарядном, в меру ярком туалете, слегка подчеркивающем ее цыганский стиль, с модной пышной прической.

Олег и Надежда были в восторге от своих «стариков» – чувствовалось, что родительские пары сразу понравились друг другу.

Все уютно расположились в гостиной вокруг журнального столика; хозяева поставили угощение по-европейски – ликеры, шоколадный торт, предусмотрительно нарезанный на куски, фрукты. Завязалась непринужденная беседа. Для затравки Сергей Тимофеевич поведал о трудностях торговли с развивающимися странами:

– Поставляем им оборудование и вооружение на миллионы долларов, а полезной отдачи – почти никакой. Не хотят платить долги, сволочи!

И с усмешкой взглянул на родителей Нади, – видимо, этот прискорбный факт его не слишком заботил.

– Уж очень снисходительно к ним наше руководство. Конечно, друзей-коммунистов мы должны поддерживать, но не в ущерб жизни своего народа. – Сделал паузу и добавил, округлив глаза: – Мой заместитель на совещании предложил приостановить поставки, пока не выплатят долги, – так его чуть с работы не сняли! Присутствовал Микоян, кинул реплику: «Убрать этого дурака!» Еле отстояли хорошего специалиста!

Сергей Тимофеевич обвел слушателей глазами, как бы приглашая разделить его открытие.

– До этого считал, что «двадцать седьмой бакинский комиссар» – самый премудрый пескарь из старого руководства, а после случившегося усомнился: да в здравом ли он уме?

– Интересно, а почему вы назвали его «двадцать седьмым бакинским комиссаром»? – поинтересовался Розанов. – По-моему, их расстреляно двадцать шесть.

– А потому, что, как шушукаются историки, выдал их англичанам «двадцать седьмой», спасая свою шкуру, – хохотнул Сергей Тимофеевич. – Ему и сейчас никого и ничего не жалко. Лучшего своего друга Никиту Хрущева и то предал. – И спохватился, что зашел в своей критике дальше, чем следовало. – Что же, давайте выпьем ликерчику за наше приятное знакомство!

В течение всего вечера Сергей Тимофеевич Хлебников инициативно поддерживал беседу, варьируя темы по своему усмотрению.

– Вот о чем хотел бы спросить вас, Степан Алексеевич. Думаю, и нашим дамам это будет интересно. Чем вызван такой спрос на методы Макаренко в наше время? Разве они не устарели? Мне довелось слушать ваше выступление, и Ларочке тоже. Вот и сейчас вы вернулись из Сибири, где тоже проповедовали эти методы. – И замолчал в ожидании ответа.

– Не знаю, получится ли коротко объяснить, но попробую, – охотно откликнулся Степан Алексеевич. – Главное – традиционные методы и официальная пропаганда не дают нужных результатов. Посмотрите, чем дышит, во что верит поколение, которое приходит нам на смену, – о комсомольских руководителях уж не говорю. Карьеристы, стяжатели. С такими не только коммунизм – нормальную жизнь не построишь. А Макаренко – гениальный педагог; самородок! Без красивых теорий сделал из отбросов общества порядочных, хороших людей. – Кажется, он слишком увлекся любимым предметом. – Я понятно говорю? Меня нужно останавливать – на эту тему я могу говорить часами.

Больше всего Надю удивила и обрадовала мать, неожиданно поддержавшая бывшего мужа.

– Вот это очень верно! Современная педагогическая наука никуда не годится! То, чему учат наших воспитателей, на практике не дает нужного эффекта. Вот в детском саду, которым я заведую, специалисты прекрасные – считаются лучшими в стране. Стараются, бьются, а дети сами по себе растут и родители предъявляют претензии.

В общем, поговорили на самые разные темы, обсудили все насущное, что связано с подготовкой к свадьбе, и состав гостей тоже. Хлебниковы, люди состоятельные, все расходы пожелали взять на себя: по традиции, мол, это долг родителей жениха. Но Розанов настоял на том, что и родители невесты примут участие – «на приданое».

– Я вот гонорар недавно получил за свою последнюю монографию – хочу преподнести молодым на обзаведение. Думаю, эти деньги им в хозяйстве пригодятся. – Он обращался больше к Олегу и Наде.

– Благодарствуем, Степан Алексеевич, за подарок. Но мы же уезжаем. – напомнил Олег.

– Запас никогда не жмет, – с улыбкой возразил Розанов. – Не там, так по приезде понадобятся.

Так, к взаимному удовлетворению, закончилась эта важная для них встреча. И родители, и молодые с еще большей энергией и радостным ожиданием стали готовиться к свадьбе.

С момента первого своего тайного свидания Михаилу и Светлане удалось быть вместе всего два раза. Медового месяца не получилось.

После возвращения из клиники слегла с гриппом Вера Петровна. Отправляться в больницу категорически не захотела, лечилась дома. Свете пришлось заниматься хозяйством, ухаживать за мамой да еще сдавать зачеты к консерватории О какой личной жизни тут речь!

А потом Михаила перевели на казарменное положение на загородной базе – вырваться не получалось. Вот и выдалась вместо месяца только медовая неделя, но зато какая незабываемая неделя!

Волею судьбы Светлана осталась одна на целых девять дней: Иван Кузьмич улетел с инспекцией в Казахстан; Вера Петровна приняла приглашение Вари провести декаду в загородном пансионате, где та отдыхала с детьми.

Миша как раз находился в Москве, так что все вечера и ночи в их распоряжении. Этот драгоценный период в их жизни стал настоящим подарком судьбы. Обожая друг друга, полностью растворяясь в своем ненасытном чувстве, отдавая ему всю силу молодости, они превратили его в подлинный пир любви.

Никогда не забыть им того упоительного наслаждения, какое испытывали, проводя ночи в объятиях друг друга – без сна и устали. Освежал и бодрил их лишь прохладный ночной воздух, струившийся в открытые фрамуги, да истошные крики мартовских котов.

Переживая этот короткий, но счастливый период своей жизни, полный радости и наслаждений, они старались не думать о том, что близости их скоро придет конец и наступит момент расставания. А момент этот настал еще раньше, чем следовало.

В середине апреля Светлана, придя домой после экзамена в консерватории, услышала, как ее зовет Вера Петровна:

– Светочка, тебя к телефону!

Звонила Ольга Матвеевна. После памятного разговора они больше не виделись и по телефону не общались. Чувствовалось, что она обижена на Свету и ее родителей за отказ от венчания.

– Света, срочно приезжай! – услышала она взволнованный голос Ольги Матвеевны. – Звонил Миша, он заедет через час проститься. Их отправляют этой ночью, досрочно. Ему дали увольнительную до двенадцати. – И не сказав больше ни слова, повесила трубку.

Светлана обмерла, плохо соображая: что же произошло? Ведь у них с Мишей в запасе еще полмесяца! Они и на свадьбу к Наде собирались вместе пойти... Как же так? Что за мерзавцы вертят живыми людьми, словно чурками?..

Смертельно жаль и себя, и Мишу, и утраченного своего молодого счастья... И она залилась горючими слезами. Поплакав вволю и ощутив, что стало полегче, умылась и привела себя в порядок перед предстоящим расставанием с любимым. Как бы скрасить ему дорогу? Зашла на кухню собрать пакет с угощением.

– Ты чего такая зареванная? С Мишей поссорилась? – спросила Вера Петровна, продолжая орудовать у плиты.

– Он сегодня ночью улетает... – прерывающимся голосом ответила она, глотая слезы. – Сейчас соберу ему кое-что в дорогу и поеду прощаться. – Вынула из холодильника баночку икры, сырокопченую колбасу, несколько банок консервов. Немного подумав, присовокупила еще бутылку водки, пару пива, шампанское. Сложила все в большой заграничный бумажный пакет с удобными ручками и, не простившись с матерью, выбежала из дома.

Когда, с замирающим сердцем, она нажала два раза на кнопку звонка, Ольга Матвеевна открыла сразу, словно ждала в прихожей. Сурово взглянула на заплаканную Свету, молча сделала приглашающий жест рукой и, только когда переступили порог комнаты, не выдержала характера, зарыдала и заключила ее в объятия.

– Бедные вы мои! Дорогие! – шептала она сквозь слезы. – Как же вы теперь жить будете вдали друг от друга?! Разве для того растила я моего мальчика, чтобы где-то в горах его подстрелили разбойники?

Света рыдала с ней в унисон, не в силах вымолвить ни слова в утешение, – сама была безутешна. Обе ни о чем не могли думать, кроме своего горя, ничего не видели и не слышали.

– Ну вот, так и знал, что сырость разводите! – привел их в чувство деланно бодрый голос Миши: он стоял в дверях, немного растерянный, – застал такую картину страданий. – Рано меня хороните! Я собираюсь вернуться живым и здоровым. Обещаю! – И мягко разъединил их своими сильными руками. – А ну, давайте чайку попьем на прощание. Обсудим, чем будете заниматься до моего возвращения. Мамулечка, сделай милость, поставь чайник! Что-то горло пересохло с дороги.

Деловой его тон привел Свету в чувство, и она вспомнила о своем пакете.

– Мишенька, я тут кое-что собрала в дорогу, – засуетилась она, разыскивая пакет, который сунула куда-то, когда вошла не помня себя от горя. Нашла, поставила перед ним на стол. – Как там с едой в дороге – кто знает... Пожуешь – лишний раз меня вспомнишь. Между прочим, есть и бутылка шампанского. Может, выпьем на посошок?

– Это ты здорово сообразила, молодец! Когда в дороге проголодаемся – похвастаюсь перед ребятами, какая у меня заботливая женулечка.

Крепко обхватил ее за талию, приподнял и нежно расцеловал заплаканные глаза, щеки, трепещущие губы.

– Разве можно забыть чудесное время, что мы провели вместе? Разве я забуду счастье, которое мне дала твоя любовь? – страстно прошептал он ей на ухо; опустил на ноги и, склонившись, стал жадно целовать – с такой силой, будто хотел вобрать ее в себя целиком.

Наконец оторвался от нее, взял себя в руки.

– А теперь, дорогая моя женушка, наберемся терпения ждать от судьбы новой порции счастья. Будем крепки духом и телом, и она воздаст нам с лихвой – не сомневайся. Верь и надейся! Это наш девиз! Будем заниматься своим делом, а личная жизнь... подождет!

Миша был возбужден, – так много ему надо сказать, облегчить душу перед расставанием. Но в этот момент вошла Ольга Матвеевна с чайником в руках, и он умолк, не отрывая от Светы горящих любовью глаз.

Чай пить не стали, а открыли бутылку шампанского и коробку конфет. Пили из старинных хрустальных фужеров; Ольга Матвеевна и Света наперебой желали: пусть все поскорее кончится и он благополучно вернется домой. Михаил в свою очередь поднимал бокал за здоровье и счастье матери и любимой.

Перед самым расставанием он пристально поглядел на мать извиняющимся взглядом, снял с себя маленький золотой медальон, усыпанный мелкими бриллиантами, и надел его на шею Светлане.

– Храни его до моего возвращения. Не снимай никогда! А у меня останется мой талисман – крестик. – И еще раз тепло взглянул в глаза матери. – Он будет оберегать меня от опасностей.

Снова обернулся к Светлане и, не стесняясь матери, обнял, нежно поцеловал и наказал мягко, но настойчиво:

– Не оставляй без внимания маму, помогай ей в случае чего. – Сделал небольшую паузу, снова взглянул, на этот раз с укоризной, на мать. – Не обижайся на нее, что не вручила тебе причитающееся по праву. Она это сделает после нашего венчания. Что поделаешь, мама человек верующий.

Михаил не разрешил им провожать себя к месту сбора группы, еще раз обнял на прощание, взял в руки дорожную сумку и вышел в ночь.

После прощания с Мишей Светлана долгое время жила как во сне. Внешне это не бросалось в глаза: делала все, что обычно, – ездила в консерваторию, сдавала экзамены, помогала матери по дому, – но действовала как сомнамбула или как робот. Так пролетело время до Надиной свадьбы.

Настроения веселиться нет, без Миши белый свет не мил. Но Наденька спасла, и Светлана от всей души желала ей счастья. Стала добросовестно готовиться к ее торжеству.

И вот настал этот знаменательный день. Для проведения торжества сняли банкетный зал в «Праге» – одном из лучших ресторанов Москвы. Стол в виде огромной буквы "П" был накрыт на восемьдесят персон. Гости – в основном родственники и друзья Хлебниковых; их братья и сестры с взрослыми детьми; близкие друзья, знавшие Олега с малых лет, наиболее значительные сослуживцы Сергея Тимофеевича. Супруги Григорьевы также были приглашены стороной жениха, как, разумеется, и почтенный дядя Николай Егорович (но он сильно занемог и не вставал с постели).

Со стороны Надежды приглашенных намного меньше: из Надиных подруг, кроме Светланы, Таня Сидоренко и еще две девушки из Инфизкульта. которые ничего не знали о Косте. Из взрослых – только старший тренер по плаванию, с женой и сыном, известным пловцом (старик был польщен приглашением в столь высокое общество.

Розанов счел нужным пригласить на такой прекрасный банкет некоторых своих коллег с женами и разумеется, Игоря Иванова с его новой подругой – еще – журналистов с радио и телевидения, с которыми сотрудничал.

Меньше всего приглашенных оказалось со стороны Лидии Сергеевны: только ее близкие подруги с мужьями и приятелями – всего три пары.

В банкетном зале, у входа, стеллажи были завалены букетами цветов и подарками. В ожидании приезда молодых из загса гости, нарядные, радостно-оживленные, прогуливались по фойе и залу, разбившись на группы

В одной из групп Вера Петровна беседовала с Хлебниковой и другими знакомыми дамами.

– А почему вы предпочли «Прагу»? – поинтересовалась одна из дам у Ларисы Федоровны

– "Прага" славится отличной европейской кухней; имеет много залов, прекрасный зимний сад на верхнем этаже, – охотно объяснила Хлебникова – Надоест танцевать – можно просто пройтись по залам, посмотреть на публику и себя показать.

Розанов в компании коллег боролся с искушением поговорить с Верой Петровной: узнать бы, как она живет, все ли в порядке со здоровьем... да просто услышать ее голос... В конце концов не выдержал, подошел к дамам.

– Прошу прощения, если прерываю. Лариса Федоровна, молодые, похоже опаздывают? – осведомился он для приличия и как бы между прочим обернулся к Григорьевой.

– Вера Петровна, здравствуйте! Слышал от Наденьки, вы недавно побывали в больнице...

Вера Петровна быстрым взглядом отыскала мужа и Лидию Сергеевну. Григорьев разговаривал с Хлебниковым в центре самой многочисленной группы. Зная его могущество, многие стремились воспользоваться случаем и завязать с ним знакомство.

В другой группе Лидия Сергеевна, окруженная друзьями, увлеклась разговором. Кажется, никто не наблюдает...

– Спасибо, Степан Алексеевич, ничего серьезного. Сейчас мне намного лучше, – улыбнулась она Розанову. – Вы, конечно, рады за свою дочь? Они с Олегом – блестящая пара. Только вот уезжают надолго...

Чутким сердцем она понимала его отцовское состояние. Да ведь он и не подозревает, что с ним остается еще одна дочь...

– Да уж! Мне ее будет недоставать, хоть и видимся мы нечасто. – Он поблагодарил ее теплым взглядом. – Но не буду мешать вашей беседе, еще раз извините! – И вернулся к коллегам.

– Какой интересный мужчина! – глядя ему вслед и любуясь его импозантной фигурой, заметила одна из дам. – Это же отец невесты! Вы что, хорошо его знаете, Вера Петровна?

– Его дочь – подруга моей Светланы, спасла ей жизнь. Вы разве об этом не слышали?

Прибыли молодые, и гости, выстроившись в длинный ряд, потянулись поздравлять.

Жених был великолепен: в беготне и хлопотах, связанных с отъездом и свадьбой, Олег похудел и, в вечернем костюме выглядел прямо-таки скульптурно, возвышаясь над большинством гостей, как молодой бог. Невеста, в белоснежном воздушном наряде, сияла молодостью и красотой. Вместе они, кудрявый блондин и темная шатенка, оба высокие, статные, составляли пару – хоть в кино снимай.

– Божественно хороши молодые! Завтра улетают в Париж! – слышались восторженные с оттенком зависти голоса в толпе гостей.

Когда все расселись, образовалось как бы два общества: главное – за центральным столом, с молодыми в середине, а по их бокам – родители и самые почетные гости.

Рядом с Сергеем Тимофеевичем оказалась, в отсутствие Николая Егоровича, чета Григорьевых; с Лидией Сергеевной – ректор Педагогического института с женой.

За боковыми столами расположились с обеих сторон ближе к центру – родственники, знакомые рангом пониже, а по краям, как всегда, молодежь.

Угощение фантастическое, веселье било ключом, после обязательных тостов гости разделились на группы, и каждый делал что хотел. Молодые, сначала оказавшиеся, естественно, в центре внимания, с течением времени растворились в водовороте гостей.

Празднество подходило к концу. Некоторые еще танцевали и веселились в банкетном зале; остальные, в основном молодежь, прохаживались по другим залам ресторана – везде играла музыка, все красиво, интересно...

Наконец гости постарше стали разъезжаться; среди первых собрались домой Григорьевы: Иван Кузьмич считал для себя неприличным участвовать в нетрезвом веселье разношерстной публики.

Светлана решила уехать вместе с родителями. В течение всего вечера она старалась вести себя компанейски, танцевала, когда приглашали, чтобы не выделяться и не портить Наденьке настроения. Но ей было невесело, мысли ее бродили далеко – там, с Мишей, в пути...

Заметив, что они собрались уходить, Надежда – сама она почти не пила – подошла к Светлане.

– Светочка, помоги мне, лапонька, привести себя в порядок! – И, предвидя, что откажется, сославшись на уход родителей, быстро добавила: – Я тебя задержу всего на две минуты, твои старики не уедут – их предупредят. Мне сказать тебе нужно... что-то очень важное.

Светлана ожидала, что Надя поведет ее в туалетную комнату, но нет: невеста остановилась на площадке, ведущей на этажи, и как-то необычно себя повела – она явно волновалась, искала слова.

– Светонька, мы разлучаемся с тобой надолго, кто знает, – может быть, навсегда. Обязана я теперь... открыть тебе эту тайну. Давно бы следовало, да я все не решалась никак. – И умолкла на мгновение, наблюдая за реакцией подруги.

Светлана, ничего не понимая, молча ждала объяснений.

– Ты ведь обратила внимание, что я называю тебя сестрой? Думала, наверно, потому, что тебя спасла и вы меня приняли как свою? Ошибаешься! Мы и правда с тобой сестры. Самые что ни на есть единокровные!

Увидев, что у изумленной Светланы распахнулись еще шире глаза и вытянулось лицо, Надя остановила ее жестом руки.

– Не спрашивай меня сейчас ни о чем, кроме того, что скажу сама. Обо всем поговорим, когда вернусь. По почте из-за границы об этом распространяться не стоит.

Глядя прямо в синие Светланины глаза открыла ей наконец правду.

– Иван Кузьмич тебе не родной отец. Настоящий твой родитель – это мой фатер, Степан Алексеевич Розанов, – сидел рядом со мной. Надеюсь, ты его хорошо разглядела? Видный такой из себя, интересный; красивый даже. Твоя копия, в мужском варианте. Тебе и убеждаться не надо – достаточно поглядеть на себя в зеркало. – И честно призналась: – Можешь мне поверить – тогда на реке я и представить не могла, что спасаю сестру. Сама недавно узнала.

Надя с чувством посмотрела на ошеломленную Светлану и по-дружески ее встряхнула.

– Ладно, не впадай в транс! Переваришь это со временем – как я! – А сейчас хочу поблагодарить за все хорошее, что от тебя видела, и, конечно, за Олега. – Она почувствовала прилив нежности и признательности к сестре. – Знай, я тебя люблю и буду тепло вспоминать. И ты не поминай лихом грешную Надежду! – Обняла Светлану, чмокнула в щеку и беззаботно вернулась обратно в банкетный зал.

Потрясенная услышанным, не зная – верить ли, нет ли, – Светлана на подгибающихся ногах пошла на выход, к ожидавшим ее родителям.

 

Глава 19

ПРИЗНАНИЕ

На следующий день, в воскресенье, Светлана, успокоившись и поразмыслив, отнеслась к сенсационному сообщению Нади более спокойно и скептически.

Она хорошо отдохнула, выспалась и, свободная от дел, стала оценивать правдоподобность услышанного, постепенно проникаясь все большим сомнением в достоверности фактов. Все в ней восставало против нелепого, невероятного открытия, переворачивающего ее жизнь с ног на голову.

«Здесь какая-то роковая ошибка. Надю ввели в заблуждение», – пришла она в конце концов к утешительному выводу. Нельзя не признать: внешнее сходство с отцом Нади у нее и правда удивительное. Припомнила она и то, что матери их из одного села, бывшие подруги; из-за чего-то поссорились на всю жизнь. Эти факты могли, конечно, послужить злым языкам почвой для интриг и сплетен.

С другой стороны, сходство это могло ведь быть и случайным. Мало ли парадоксов в жизни? Ведь Надя – его дочь, а очень мало похожа. Да и вся история взаимоотношений матери и отца, их семейная хроника до подробностей известна Светлане из рассказов матери. С отцом они дружили и встречались задолго до женитьбы, сама она была свидетельницей их счастливой жизни.

«Мама не такая, чтобы проявлять легкомыслие и неверность. Не способна она на это, уж я ее знаю! – мысленно заключила она свой анализ. – Чепуха все это! Нужно выбросить из головы неумные и вредные мысли, сейчас не до этого!»

Уверенности Светланы, что Надя ошибается, способствовало и ее впечатление о профессоре Розанове. Невероятно, что человек с такой привлекательной, истинно благородной внешностью спокойно делает вид, будто не замечает родной дочери, – пусть она и выросла в чужой семье. И столько лет совершенно ею не интересоваться?.. Быть не может! Да и Надя всегда отзывалась о нем как о чутком, заботливом отце и друге, очень хорошем, душевном человеке. Не было между ним и матерью ничего общего в прошлом! Заметила бы по их поведению на свадьбе...

Однако версия о его отцовстве – хотя Света в нее и не верила – вкупе с приятным впечатлением, им произведенным, пробудили в ней к профессору Розанову повышенный интерес. «Нужно при случае узнать получше, что он за человек. Из простого любопытства, – решила она. – Порасспрошу о нем между прочим у матери».

Так Светлана успокоила свою душу принятым решением – не придавать значения ошибке Нади, и всеми ее помыслами вновь завладели тоска по Мише и тревога за его судьбу. Отвлечься все-таки не мешает, немного развеяться... Включила радиолу, поставила долгоиграющую пластинку с ариями из любимых опер. «Послушаю-ка лучше классику и помечтаю о нашей радостной встрече, когда Миша вернется домой!» И она удобно устроилась на кушетке.

Жизнь между тем продолжалась, и в круговерти повседневных событий острота переживаний Светланы сгладилась. С возрастающим оптимизмом и надеждой на счастливое будущее ожидала она весточек от Миши. Регулярно перезванивалась с Ольгой Матвеевной, два раза ее навещала. Их отношения после проводов Миши стали ближе, теплее, обе старались поддерживать друг друга.

Письма от него приходили редко, – очевидно, из-за сложных условий, в которых он находился; тон коротких сообщений был бодрым. Они знали, что он уже прибыл в Кабул и проходит вместе с группой дополнительную подготовку с учетом сложившейся обстановки. Но оптимистичные эти письма ничуть их не успокаивали.

– Знаю я его: никогда не скажет нам суровую правду о своих делах, как бы трудно и опасно ни было. Миша привык рассчитывать только на свои силы, не перекладывать на других горести и заботы. Тем более на своих близких, – приговаривала Ольга Матвеевна, когда вместе читали и обсуждали его письма. – Слава Богу, жив и здоров!

Так продолжалось месяца полтора, и Светлана уже адаптировалась к своему душевному состоянию, когда обнаружила, что беременна. «Боже мой! Это все-таки случилось! Случилось! – со смешанным чувством тревоги и радости твердила она себе, возвращаясь домой из женской консультации. – Тамара Александровна Малкова – врач опытный, ошибиться не могла!» Страха она не испытывала – давно подготовила себя морально к такому исходу и была счастлива мыслью, что у них с Мишей будет ребенок.

Чувства более сложные переполняли ум ее и душу. У нее и в мыслях нет избавиться от ребенка, сделать аборт. Однако светлая радость ожидаемого материнства омрачена сознанием предстоящих семейных неприятностей. С душевной болью думала она о том, как воспримут это известие родители, – тяжело им будет, обидно. Ведь она ослушалась и попала в постыдное, по их мнению, положение. «Да, Светлана Ивановна, вот так сюрприз преподнесете вы любящим отцу и матери! – С горькой иронией старалась она приободриться и подготовиться к предстоящей тяжкой сцене. – Вот уж чего они не ждут... Но ничего, придется пережить! Это не самое страшное в жизни. Если любят меня – поймут и простят. Предупреждала же их! Это они помешали нам с Мишей обвенчаться!»

Отбросив последние сомнения и укрепив дух сознанием своей правоты, Светлана повеселела; к ней вернулось обычное чувство юмора. «Радоваться должны, что обзаведутся внуком! – Почему-то она уверена, что родится мальчик. – Разве лучше для них, если б я никогда не родила? Маме будет чем заняться, а то она совсем скисла. Да и отец хоть немного оттает – стал сухарь сухарем. Полюбит он мальчика – уверена!»

Однако по мере приближения к дому бодрое настроение исчезло и в душу закралось тревожное предчувствие скандала. Но она уже настроилась на боевой лад. «Ну что ж, пусть попробуют! Отвернутся от меня, проявят черствость – уйду из дома! Не посмотрю на трудности, которые нас ждут с ребенком! Слава Богу, есть куда: Ольга Матвеевна не выдаст, знаю! В тесноте, да не в обиде!» Светлана не без основания рассчитывала здесь на солидарность, хорошо помня ее горячее желание иметь внука. Но проснувшийся материнский инстинкт потребовал убедиться в прочности запасных позиций. «Не буду объясняться с родителями, пока не поговорю с Ольгой Матвеевной. Это она меня сагитировала – пусть первой и услышит радостную весть», – предусмотрительно решила она.

Придя домой, позвонила, чтобы договориться о встрече, но Ольги Матвеевны не оказалось дома. «Наверно, ушла по делам. Созвонюсь вечером, – обескураженно подумала Света. – Придется отложить разговор до завтра». Тяжело вздохнув и не переставая думать о своем новом состоянии и связанных с ним сложных проблемах, она переключилась на домашние дела.

Ольга Матвеевна сидела за столом и с грустью разглядывала фотографии сына, когда два звонка в прихожей известили, что пришла Светлана. Накануне, договариваясь по телефону, она ничего ей не сказала о цели визита, – пришла, наверно, просто поговорить о Мише, отвести душу.

– Что-то долго нет писем! – посетовала она, провожая Светлану в комнату. – Садись родная, расскажи, что у тебя нового. Знаешь, – продолжала она, не дожидаясь ответа, – я все думаю: а в самом Кабуле спокойно ли? Люди говорят, там какие-то душманы завелись, вроде наших партизан. Так они, головорезы, могут всадить нож в спину или выстрелить из-за угла... Что-то неспокойно у меня на сердце...

Но почему это Света слушает ее опустив глаза? Ольга Матвеевна уже привыкла, что та активно обсуждает все касающееся Миши, особенно если ему угрожает опасность.

– Что с тобой сегодня? О чем задумалась? – все тревожилась она. – Уж не скрываешь ли чего от меня?

– Не знаю, как вам это сказать... – наконец промолвила Света, смущенно подняв на нее взор. – В общем... беременна я. Вчера врач сказал – шесть недель. Что теперь делать, Ольга Матвеевна? – И умолкла, дав волю слезам.

Ошарашенная новостью, Ольга Матвеевна сидела молча, пытаясь осмыслить это важное событие. Широко раскрытыми глазами она смотрела на Свету, будто впервые увидела. Затем лицо ее просветлело и она торжественно произнесла:

– Ну что ж, свершился Божий промысел! Небеса благословили ваш союз ребенком, хоть и зачали вы его в грехе. – Встала, подошла к Светлане, обняла за плечи, поцеловала ее опущенную голову. – Слава Богу, наконец случилось то, о чем я мечтала больше всего на свете. У меня будет внук, продолжатель нашего рода! Вот увидишь – у тебя родится сын. Мои предчувствия меня никогда не обманывают!

Ее откровенная радость и поддержка не успокоили Светлану, она все еще плакала.

– Но что... что мне теперь делать? Как сказать об этом родителям? Ума не приложу! Ведь они разъярятся, что я их ослушалась. Что, если Мишу не отпустят из части к тому моменту, когда мне рожать? Я хочу, чтобы все знали, что это его ребенок! – И еще пуще зарыдала, уронив голову на руки.

Ольга Матвеевна не находила слов, чтобы ее утешить, только гладила по голове, приговаривая: – Ну успокойся, будь умницей! Тебе вредно волноваться!

Почувствовав, что напоминание подействовало, постаралась приободрить:

– Вот увидишь, ему дадут кратковременный отпуск. Миша заслужит, будет стараться, когда сообщим ему об этом. Не сомневайся – сумеет вырваться, чтобы зарегистрировать брак и ребенка.

Ее ласковая поддержка и оптимистический прогноз успокоили Светлану; она перестала плакать и заговорила о том, зачем приехала:

– А как мне поступить, если родители категорически потребуют избавиться от ребенка или откажутся помогать? Как быть тогда? Куда деться с ребенком? – Она робко смотрела, с замиранием сердца ждала ответа.

Нет, не ошиблась в этой благородной и сильной женщине: Ольга Матвеевна верна себе. Она выпрямилась на стуле, нахмурила брови, и во взгляде ее появилась твердая решимость.

– Не думаю, что они так поступят. Ты единственная дочь, они тебя вырастили, любят и должны примириться с неизбежным. – Ее долг прежде всего успокоить девочку. – Ну а если станут толкать тебя на аборт – получу право усомниться, действительно ли они дорожат своей дочерью!

Она сделала паузу, будто взвешивая то, что собиралась сказать, и важно заверила:

– Если произойдет что-либо подобное, в общем такое, что не сможешь оставаться дома, знай: здесь тебя ждут любовь и забота. Я сумею помочь тебе воспитать и вырастить моего внука!

С успокоенной душой, переполненная чувством благодарности, Светлана обняла и расцеловала Ольгу Матвеевну. Она стала ей теперь еще ближе и роднее.

Укрепив свою волю и решимость в этом разговоре, Светлана сочла, что пора сообщить все матери. Вера Петровна с утра уехала на прием к врачу, но к обеду, как всегда, должна быть дома.

Сославшись на нездоровье, Света пораньше освободилась от занятий в консерватории. В последние недели ей приходилось усиленно работать – на носу выпускные экзамены. Домой она приехала к – обеду: мать уже вернулась, накрывает на стол. Света быстро привела себя в порядок; и они, сидя друг против друга за столом на кухне, принялись за еду.

– Что-то в последнее время у тебя неважный аппетит, доченька, – обеспокоенно заметила Вера Петровна. – А вчера тошнило... И вообще ты... не так выглядишь: побледнела, круги темные под глазами... С желудком что-нибудь или все по Мише тоскуешь?

Обед подошел к концу, и Светлана, отодвинув тарелку, решила выложить матери всю правду.

– Со здоровьем у меня все в порядке. – Ей казалось, что она говорит спокойно. – А выгляжу так и тошнит, потому что это положено женщине в моем положении.

– Ты о чем это, доченька? – встревожилась Вера Петровна, начиная понимать, что с ней случилось; побледнела, испытующе подняла на дочь чистые серые глаза. – Не пугай меня так... Неужели успели? Ты что... беременна?.. – Голос у нее прервался, и она умолкла, все еще надеясь, что это розыгрыш.

– Вот именно, – так же спокойно, даже равнодушно подтвердила ее догадку Света. – Я вас с папой предупреждала, что люблю серьезно и не могу так просто расстаться с Мишей. Мы решили пожениться – так и сделали. Пришлось встречаться тайно, чтобы не было скандалов. – Светлана умолкла, из глаз у нее потекли слезы, но она их вытерла и бросила матери гневный упрек:

– Это вы с отцом во всем виноваты! Не дали нам сыграть свадьбу по-человечески. А наша с ним вина только в том, что мы больше не могли друг без друга жить. Теперь давайте вместе расхлебывать!

Все, главное сказано. Она успокоилась, встала из-за стола, взяла заварной чайник и налила себе и матери по полной чашке.

Вера Петровна долго сидела молча, воззрившись на дочь скорбным взглядом. Не узнает она свою тихую, добрую Светочку... Перед ней была новая Светлана – взрослая женщина, защищающая свою любовь и своего еще не родившегося ребенка... Наконец она тихо, горестно промолвила:

– Значит, не послушала отца и мать, поступила по-своему. Мы ведь желали тебе добра – не хотели, чтобы ребенок рос без отца.

Тяжело вздохнула, но вопреки ожиданиям Светланы ни ругать ее, ни упрекать ее больше не стала. Говорила как бы сама с собой, печально жалуясь на судьбу: – Видно, у нас на роду написано – страдать по вине любимых мужчин. Не похожа ты на меня внешне, доченька, но гены у тебя мои, по моей дорожке ведут.

Светлана ничего не поняла – о чем это мать? – но ясно, что она уже примирилась с происшедшим, она на ее стороне. Ей стало невыносимо больно: не оправдала надежд матери, отплатила злом за все добро, любовь и заботу, что видела от нее с самого рождения... Бросилась к ней, обняла и, глотая слезы, стала утешать:

– Ну не надо так расстраиваться, мама, мамулечка! Миша любит меня. Он сумеет вырваться к рождению сына! Должны ведь его отпустить по такому случаю?! Люди же, а не звери! – Горячо расцеловала мать и пообещала, сама стараясь поверить в то, что говорит: – Вот увидишь, все кончится хорошо! Миша приедет, и мы с ним обвенчаемся. У ребенка будет отец!

Однако Вера Петровна подавленно молчала, и ее мрачный вид показывал, что не очень-то она надеется на счастливы" исход. Понимая, о чем думает мать, и желая показать ей, что взвесила все обстоятельства, Света тихо заключила:

– Если же Миша не вернется – у меня на всю жизнь останется живая память о человеке, сильнее которого уже не полюблю никого. Неужели, мамулечка, мы с тобой не сможем вырастить моего сына?! – И с мольбой во взоре подняла заплаканные глаза на притихшую мать.

«Ну вот, моя история повторяется... Не в точности, но похоже...» – думала Вера Петровна, вновь вспоминая пережитое когда-то потрясение. Тяжело вздохнула, тряхнула головой, будто сбрасывая груз прошлого, и спокойно произнесла:

– Делать нечего, дочка, – будешь рожать! Отца я беру на себя. Ребенка мы, разумеется, вырастим сами, если с Мишей что, не дай Бог, приключится. Но зачем предполагать худшее? Помолчала, с грустью глядя на свою красавицу дочь, и добавила покаянным тоном: – Напрасно мы с отцом препятствовали вашей воле. Забыли, что молодые все равно поступают по-своему, – может, и более верно. Будем надеяться, что ты, доченька, сумеешь устроить свою жизнь и будешь счастлива!

Заметив, что Светлана сидит с просветленным лицом, наполненная радостным ощущением материнской поддержки, и сама испытывая счастье от установившегося взаимопонимания, Вера Петровна перешла на деловой тон:

– Теперь ты меня постоянно держи в курсе своих дел и самочувствия. Проблемы будут с отцом: уж очень общественным мнением дорожит. Но вместе-то мы с ним справимся, как считаешь? – И улыбнулась впервые за все время разговора. – Иван Кузьмич – реалист и смирится, когда поймет, что ничего изменить нельзя. С ним я поговорю завтра, когда вернется со своей любимой охоты.

После этого разговора Светлана вздохнула свободнее. Почувствовала себя уверенно и перестала опасаться предстоящих осложнений, готовясь стать матерью.

Иван Кузьмич вернулся домой из охотничьего хозяйства только на третий день, после обеда. Там проходила очередная неофициальная часть важных переговоров; он изрядно утомился от чревоугодия и разного рода увеселений: даже его железный организм уже не выдерживал такой нагрузки.

– А у нас что, гости? – спросил он у жены, войдя в холл и услышав громкие голоса, доносившиеся из столовой.

– Это Варенька с мужем. Пригласила их поужинать с нами. Думала, ты и сегодня не вернешься.

– Гости – это хорошо! – бодро отозвался Григорьев, но в душе подосадовал: «Опять их черти принесли! Не дадут спокойно отдохнуть дома!» – И объяснил:

– Только мне есть совсем не хочется – нас просто перекормили. Зарубежные друзья па-адки на халяву! Столько жрут и пьют – будто голод у них. – Презрительно хмыкнул и пошел умываться.

Однако аппетит приходит во время еды: за столом он отдал должное вкусному домашнему жаркому – произведению умелых рук Веры Петровны. Такого не только в охотхозяйстве – ни в каком ресторане не подадут!

За ужином завязался оживленный разговор. Никитины только что вернулись из Болгарии – отдыхали на курорте вместе с детьми – и охотно делились впечатлениями. Планы провести отпуск на теплоходе, в плавании по Волге, не осуществились. Председатель горкома профсоюза, хороший знакомый Никитина, – не сумел сделать путевки с детьми, а просьбу жены как она и предполагала, Иван Кузьмич проигнорировал.

Зато мучимый совестью профсоюзный босс – Никитин успешно прооперировал его ребенка – изловчился и достал его семье путевки в Болгарию. Первый их выезд за границу был очень удачен; вернулись прекрасно отдохнувшими, в восторге от «ненашенского» сервиса и уровня жизни.

– Знаешь, Веруся, я просто поражена чистотой, уютом, культурой обслуживания в этом пансионате, где мы жили! – рассказывала Варя. – Просто здорово! Чудесные песчаные пляжи, всякие там зонтики от солнца – сколько хочешь. – инвентарь разный... развлечения – и для взрослых, и для детей. Нам бы такое!

– Все это хорошо, – заметила Вера Петровна, – но, говорят, черноморский берег Болгарии довольно голый, растительность скудная, погулять негде, – не сравнить с Кавказским побережьем. Совсем не то, что в Сочи или Гаграх.

– Не могу согласиться, Верочка, – добродушно возразил Никитин. – Возьми, к примеру, Рижское взморье: тоже довольно голое место, одни сосны. А какой популярностью пользуется Юрмала, как там уютно! Так же и в Болгарии: чистота, порядок, но главное – культура обслуживания! – Он обвел глазами собеседников. – Ну вот куда деваться вечером в Адлере или Хосте? Кроме замызганного ресторана, кино или танцплощадки. Некуда! А там – любые развлечения, на любой вкус. Рестораны все стилизованы, в каждом свое шоу – «Ханский шатер», «Пиратский корабль», – чего только не придумывают, чтобы было интересно и весело.

– А как там народ живет? Обратил внимание? – поинтересовался Иван Кузьмич – он не бывал в Болгарии. – Очень ведь отсталая страна. Неужели лучше, чем у нас?

– Даже сравнения нет! – решительно заявил Никитин. – В магазинах полно товаров. Толпятся, закупают оптом и наши коммерсанты, и другие иностранцы. Особенно много поляков. И все же Болгария страна в основном сельскохозяйственная. Какие ухоженные поля, сады! А изобилие овощей и фруктов...

К концу ужина разговор, как всегда, перешел на свои, отечественные дела и неурядицы.

– Интересно, Ваня, почему у нас постоянно плохо с продуктами? – простодушно задала вопрос Варя. – Ну сравнения нет с той же Болгарией!

– Будто сами не знаете почему, – поморщившись, грубовато ответил Григорьев. Постоянный этот вопрос – все задают! – набил оскомину. – Хрущев своим волюнтаризмом подорвал наше сельское хозяйство. Насаждал повсюду кукурузу. Сколько лучших пахотных земель погубил! А пресловутая целина? Дает урожай раз в пять лет. Только пастбища зря распахали, поголовье скота снизили.

– Ну, Ваня, ты и демагог! – не выдержала Вера Петровна. – Извини меня за резкость, но тут все свои. Долго я молчала, а сейчас вот – скажу. Когда Хрущев свою кукурузу всюду сажал и целину распахивал, кто громче всех кричал «ура!», – разве не ты? А теперь на него одного все сваливаешь! Вы что же, высокие руководители, ни за что не отвечаете? Не вы ли эти годы управляли страной? А если нет – так вы просто бездельники и вас надо гнать в шею!

Григорьев обомлел и испугался; подумал даже – сейчас инфаркт хватит... эк ее прорвало... Да это же сущий бунт на корабле! Безумная, по его мнению, выходка!

Однако, верный себе, Иван Кузьмич сдержал гнев и, не выказывая озлобления, с деланным добродушием обратился к притихшей Светлане:

– Что это с матерью сегодня, доченька, уж не заболела ли? Тут трудишься по двенадцать часов в сутки – и вот тебе благодарность от народа.

Приосанился и тоном, не терпящим возражений, снисходительно заметил:

– Так кажется только тем, кто ничего не видит и не понимает. Вот таким домохозяйкам, как моя благоверная. Разве дело в отдельных ошибках, которые неизбежны? Да никогда мы не будем жить как в Европе! Потому что мы – азиаты, лентяи! Над нами еще вековое рабство тяготеет. Вы сравните, как работают люди у них – и у нас, а потом уж судите!

Не спеша приложил к губам чистую салфетку, встал из-за стола и как ни в чем не бывало распрощался:

– Благодарю хозяек за вкусный ужин и всех – за компанию. А мне перед сном надо еще просмотреть сегодняшнюю прессу. – Повернулся и с важным видом вышел из столовой.

– Зачем ты с ним так, мама? – мягко упрекнула Света Веру Петровну. – Обиделся, только виду не показывает.

– Верно Света говорит, – присоединилась к ней Варя, – уж очень резко ты... Но если по-честному – молодец! Здорово врезала! Кому-то надо сказать ему правду. Ладно уж, вы тут сами меж собой разберетесь. А нас дети ждут!

Никитины засобирались домой, и Вера Петровна со Светой вышли в холл их проводить.

– Ну, мамочка, теперь держись! Папа тебя пополам перепилит. Он весь внутри кипел, когда ушел из-за стола, – я по глазам видела. Будет тебе взбучка, – посочувствовала дочь.

Вера Петровна совершенно спокойно посмотрела на Свету и честно призналась:

– А я даже довольна, что закусила удила. Довел он меня! Я уж давно, доченька, на пределе. Не могу видеть, как он и другие высокие руководители живут только для себя, а людям становится все хуже. Сама пользуюсь всеми благами и льготами, а на душе муторно. Надоела их демагогия! – Она остановила себя. – Ну ладно, иди отдыхать. – Поцеловала дочь и направилась в спальню к мужу – как на Голгофу.

Лежа в постели и делая вид, что просматривает газеты, Григорьев с нетерпением ожидал прихода Веры Петровны. Давно уже он не был так взбешен, все внутри у него кипело от злости. «Уж я ей задам! Что это она о себе возомнила? При людях мне возражать, да еще в такой форме! Что это с ней происходит? Так оставлять нельзя! Дальше уж ехать некуда!»

Необычное поведение жены за ужином вывело Ивана Кузьмича из равновесия. Да, последние годы между ними произошло охлаждение; из-за ее болезни и вечных недомоганий редкими стали интимные отношения. Годы дают о себе знать...

Но до сих пор его верная жена, добрая и внимательная, всегда была послушна, не выходила из подчинения. Разве мог он подумать, что она способна на такое неприличие? Еще немного – станет совсем неуправляемой! «Отношения между нами могут быть любыми, но она обязана соблюдать внешние приличия, и я ее заставлю!» – твердо решил Григорьев, готовясь к серьезному разговору.

Когда в спальню вошла Вера Петровна, не спеша причесалась перед зеркалом, аккуратно повесила в шкаф одежду и облачилась в ночную сорочку, Иван Кузьмич терпеливо ждал, не говоря ни слова. Но стоило ей устроиться в постели с книгой в руках, повернувшись к нему спиной, – сразу перешел в наступление.

– Отложи, пожалуйста, книгу, Вера! – обратился он к ней непривычно резким тоном. – Нам нужно объясниться. Так продолжаться не может!

Вера Петровна, демонстративно зевнув, повернулась на спину, показывая всем своим видом, что готова слушать, хотя ничего хорошего и не ждет. Книга с ее стороны лишь дипломатическая уловка: знала, что читать он ей не даст, да и сама жаждала поговорить с мужем начистоту.

– Наши отношения подошли к критической черте. До сих пор я со многим мирился, надеясь на твой здравый смысл. Но сегодня убедился, что ты и его лишилась. – Иван Кузьмич сердито умолк, ожидая протеста с ее стороны, но она молчала, и он продолжал, стараясь сдерживать накопившуюся злость: – Ты давно уже ко мне неласкова, всегда отказываешь, ссылаешься на болезни, но я не жалуюсь, терплю. Потому что ты по-прежнему прекрасная хозяйка и вела себя всегда умно и достойно. Что с тобой, Вера? Ты стала другой! На этот раз Вера Петровна не смолчала: – Ты сам давно уже стал другим, Ваня. Черствым, грубым. Не жалеешь никого, даже меня. Больно делаешь, вот у меня все и пропадает. И еще спрашиваешь, почему отказываю... болею. – Смущенная, замолчала, но его лицемерие помогло и она добавила с презрением в голосе: – А что до твоего терпения, так не лги и не считай меня дурой. Скажу: мне от доброжелателей давно известно о твоих... подвигах на охоте. Да и без них я догадалась, какая у тебя там «охота» – духами от тебя разит, когда возвращаешься домой.

«Вот так раз! Да она, оказывается, все знает!» Григорьев боязливо и уважительно покосился на жену, но смутить его не так легко.

– Ну и что же? Я здоровый еще мужик, и мне требуется. Ты должна быть только довольна. Ведь я больше к тебе не пристаю. Лечись себе на здоровье! – И сменил тон на более мягкий, миролюбивый. – Ладно, послушай, что тебе скажу. – Разоблачение его измен явно подействовало на него охлаждающе. – Я знаю, ты, несмотря ни на что, ведешь себя как порядочная женщина – по-прежнему безупречно. У нас спецслужбы хорошо работают. – Усмехнулся, бросил на нее иронический взгляд. – Тоже скажу правду: мне не по себе стало, когда появился рыжий профессор. Но былое не взыграло – вот и хорошо!

Он снова сделал паузу и, серьезно глядя ей в глаза, мягко произнес:

– Давай договоримся по-доброму. Мне от тебя нужно одно: чтобы, как прежде, вела себя достойно, вызывая уважение и симпатию всех, кто нас знает. Ведь ты сумеешь? Болезни, думаю, явление временное. Буду нужен – к твоим услугам. А нет – не вини! Быль молодцу не в укор!

Впервые за все время разговора прикоснулся рукой к ее плечу, осторожно развернул к себе, просительно завершил. – Ну разве много я от тебя требую ? Всего-то пустяки – не перечить, быть уважительной, соблюдать внешние приличия. Поздно ведь нам что-либо менять – у нас взрослая дочь. Что она нам скажет, если дурить начнем? – И умолк, ожидая реакции на свои слова, чувствуя, что сумел довести свои доводы до ее сознания.

Вера Петровна долго молчала, размышляла над словами мужа. Нарисованная им перспектива семейных отношений, конечно же, ее не устраивала, с ее-то прямой, честной натурой, но она понимала, что требовать от него большего бесполезно, – он уже не изменится. Очевидно, ей остается только делать что он хочет. Особенно теперь, когда Света беременна... Что ж, пора обсудить с ним и это.

– Ладно, Ваня, – молвила она примирительным тоном. – Ты прав в одном – нам поздно что-либо менять. Давай доживать век вместе. Тем более с дочерью у нас возникла проблема, которую мы же сами с тобой создали. Нам вместе и расхлебывать!

– Это какая еще проблема у Светы? – встрепенулся Иван Кузьмич. «Похоже, меня ждет еще один сюрприз», – мелькнуло у него в голове.

– Не послушались они нас с Михаилом, не стали ждать его возвращения. Словом, внук у тебя будет, Ваня.

– То есть... как это? Беременна она, что ли? – пробормотал ошеломленный Григорьев. – Хороша же наша тихая, послушная дочь!

– А чего ты ждал? – перешла в наступление Вера Петровна. – Сам их толкнул на это. Разве не ты запретил им пожениться? И меня втянул, – побоялась я, убьют его и Света рано овдовеет. Все твоя черствость, нежелание понять и пожалеть других, даже собственную дочь!

– Опять ты за свое! – вновь вскипел Иван Кузьмич, но тут же сдержался, боясь испортить с трудом вроде налаженные отношения с женой. – Не знаешь ты меня до сих пор, хоть и прожили мы вместе долгие годы. Я ведь смотрю на вещи намного глубже, чем ты, и вижу дальше. Разве стал бы я тем, что есть, если б был как все?

И объяснил самодовольно:

– Хотел только оттянуть, ну и по возможности разрушить их союз, потому что люблю дочь и хочу дать ей все лучшее в жизни. Вот с Олегом не было проблем! Выйди она за него – помог бы ему подняться как можно выше, с его-то биографией и данными. Михаил – дело другое: у меня на него имеется вся информация, только не говорил. – Лицо его приняло скорбное выражение. – Отец его имел небольшие заслуги, погиб при исполнении служебного долга; но дед – бывший белогвардеец, расстрелян в тридцать седьмом. – Сделал паузу и продолжал так же враждебно: – Да это еще полбеды. Михаил правду сказал о своем происхождении: он действительно со всех сторон потомок самых аристократических фамилий России. Это установлено точно.

– И что же? Что в этом плохого? – как эхо отозвалась Вера Петровна.

– Все-таки дурочка ты у меня, непрактичная, – без злой бы обругал ее Иван Кузьмич – Ну как ты не понимаешь? У него же куча родственников за границей! Эмигрировали от революции и отнюдь там не бедствуют на фамильные капиталы. Даже в Америке полно! А тут и одного достаточно, чтобы повсюду красный свет зажгли! Даже я ничем помочь не смогу. Поняла теперь, какая их жизнь ожидала?

– Все, значит, рассчитал. Только их чувства не учел. Доволен? – горько упрекнула его Вера Петровна.

Ум ее воспринимал практический смысл доводов мужа, но душа категорически их отвергала.

– Опять не поняла ничего! Теперь ясно, почему дочку не сумела воспитать. В тебя она такая распущенная! – разъярился Григорьев – он не мог больше владеть собой. Годами сдерживаемая, загоняемая в глубь горечь прорвалась наружу. – Душа у тебя нежная, отзывчивая. Это ты так считаешь. А я говорю – слаба на передок! И дочь вся в тебя! По твоим стопам пошла! – И умолк, кипя и негодуя.

Когда остыл немного, почувствовал недовольство собой и горечь: выдал себя и прощен вряд ли будет.

Веру Петровну потрясло сделанное открытие. По некоторым признакам она и раньше подозревала, но теперь убедилась: муж знал, знал все с самого начала...

Немного придя в себя, прошептала едва слышно:

– Так ты столько лет прикидывался... а сам обо всем догадался?..

– А мне и догадываться нечего было! – признался запальчиво. – Ты что же, шило в мешке думала утаить? В деревне секретов нет! Старик Ларионов видел, как он к тебе бегал. И я не дурной – сразу понял; бросил он тебя, вот ты ко мне и прибежала. А потом мне и Дешка Савельев рассказал.

– Так как же, Ваня, ты меня принял, ни словом не попрекнул? Это при твоем-то самолюбии!

– Что ж, растолкую тебе, раз на то пошло. Может, поумнеешь. Баба ты совестливая, с душой, из себя видная, мне пришлась по душе. Хозяйка хорошая. Зачем рисковать? Вон сколько карьеристок, нерях, ну и... всяких там распущенных кругом вертится... Разве наперед их разгадаешь? А тебя я знал. – Перевел дыхание и со спокойным цинизмом продолжал саморазоблачение: – Чужой ребенок мне был не помеха. Знал – привяжет он тебя ко мне намертво. Вообще-то я не люблю сопливое племя, но без ребенка нет семьи. А мне нужна была семья – крепкая, образцовая. – Снова умолк, поглядел на нее с саркастической усмешкой.

– Да ты... не человек ты, Ваня, ты... компьютер, – произнесла Вера Петровна как-то отчужденно, бесстрастно. – Неужели никогда не любил Свету, раз знал, что она не твоя дочь, а только разыгрывал... и отца образцового?

– Нет! Никогда не поймешь ты мою душу! Видно, тебе это не дано, – с грустным самодовольством возразил Григорьев. – Разве отец ребенка – кто зачал? Нет! Всем известно – кто воспитал. А Светочку люблю как родную дочь. И ничуть не ревную ни к тебе, да и ни к Розанову. Знаю – я лучше его, во всех отношениях. Вон – мыкается один. Меня-то бабы любят!

Высказав все, что накопилось за долгие годы, Иван Кузьмич, почувствовал облегчение и успокоился. Для его холодной, расчетливой натуры главное – сохранить видимость мира в семье. Подавленное молчание жены он расценивал как полную утрату способности к сопротивлению; теперь он и воспользуется трудным положением, в котором оказались его женщины. Покровительственно взял притихшую Веру Петровну за руку, заключил со спокойной уверенностью:

– В отношении Светы никакой трагедии не вижу. Во-первых, есть отличный выход – медицинское вмешательство. В Кремлевке прекрасные условия, избавиться от ребенка можно совершенно безопасно для здоровья. Во-вторых, если захочет – пусть рожает! Ребенок наш, и никому нет дела, что у него в жилах голубая кровь. Огласки я не боюсь, сейчас не патриархальные времена. А Светочка без хорошего мужа не останется. Ты нашла, а она – тем более. Давай-ка лучше спать, завтра все-таки рабочий день. – С этими словами Иван Кузьмич слегка пожал ей руку, повернулся на бок и быстро уснул – будто и не было нервного, тяжелого объяснения.

Вера Петровна долго лежала с открытыми глазами, печально размышляя над своей неудачной, несмотря на все внешнее благополучие, личной жизнью. Она совершенно по-новому смотрела на спящего Григорьева: вот лежит рядом, мерно дыша и похрапывая во сне, абсолютно чужой, незнакомый человек...

 

Глава 20

МАТЬ-ОДИНОЧКА

С развитием беременности Светлана наряду с физическими метаморфозами организма ощутила и изменения психологические. Ее по-прежнему часто одолевала тревога за Мишу, беспокоило отсутствие писем, но она стала спокойнее, уравновешеннее. Постепенно все ее помыслы переключились на поселившееся в ней еще неведомое существо, С первого же дня, когда почувствовала, как ребенок шевелится, внимание ее было поглощено новыми ощущениями, а сознание – возрастающей ответственностью за благополучное появление маленького человечка на свет.

Теперь она старалась меньше волноваться, избегать резких и опасных движений, правильно питаться. Ребенок рос не по дням, а по часам, и живот становился все заметнее.

– У нее что, уже три месяца? – обеспокоился Иван Кузьмич, когда они с женой вместе обедали.

Светлана отдыхала у себя в комнате: питалась она по собственной программе, руководствуясь советами врачей из женской консультации и медицинскими журналами.

– Ошибаешься, больше четырех, – ответила Вера Петровна, подавая второе. – А что ты, собственно?..

– Да так... Надеялся на ваше благоразумие, – недовольно проворчал он, нахмурив брови. – Напрасно аборт не сделала. Ребенок здорово руки свяжет. Ведь у Светы голос хороший, лучше бы ей карьерой заняться. Успеет еще нарожать детей, когда замуж выйдет! – Сердито замолчал и принялся за еду.

– А ты не расстраивайся, время еще есть. Но что аборт безопасен – напрасно так уверен. Знаешь ведь, сколько женщин, особенно после первого, остаются бесплодными на всю жизнь.

– Чепуха! Это зависит от врачей и от условий! – убежденно возразил Григорьев. – В нашем медицинском центре все – лучшее в стране. Прыгать будут вокруг моей дочери!

Больше он ничего не сказал, просмотрел сидя за столом свежие газеты и только потом отправился в комнату дочери.

– Светочка, к тебе на прием можно? – пошутил он, приоткрыв дверь и убедившись, что она не спит. Вошел, присел рядом с ней на кровать. – Как твое самочувствие, дочка? От Миши есть что-нибудь?

Светлана приподнялась на кровати, взбив повыше подушки.

– В консультации говорят – все у меня идет как надо. Самочувствие вполне приличное, а аппетит – прямо гигантский. Ем за двоих, а может, за троих! – пошутила она, делая испуганные глаза; но тут же приуныла – От Миши давно никаких вестей... В последнем письме к матери, месяц назад, сообщил, что выезжает с товарищами на задание; с тех пор – ни строчки!

– Думаю, Светочка, волноваться не следует, – постарался он ее успокоить. – Обстановка там сложная; боевые действия идут по всей стране. Письма могут проваляться в блокированном районе, а то и совсем пропасть. – Помолчал, подумал; потом спросил осторожно: – А как твои музыкальные планы? Совсем забросила? С распределением-то прояснилось? Уж не решила ли бросить пение в связи с родами?

– Меня, папа, стажером направили, в труппу Театра музыкальной комедии. Да ты знаешь, я говорила. Но пока мне полагается законный отпуск, а там посмотрим. – И, видя его недовольное, озабоченное лицо, добавила: – Не беспокойся, я свой талант в землю зарывать не собираюсь. Вот увидишь – буду знаменитостью. Я и псевдоним уже придумала – Светлана Светланова. Как тебе, а?

– Вот эта ты дело говоришь, доченька! – Григорьев решил, что настал благоприятный момент. – Нельзя, конечно, бросать дело, к которому чувствуешь призвание, столько лет готовилась... – Посмотрел на нее испытующим взглядом и с преувеличенной тревогой поинтересовался: – Как же ты в театре будешь работать, когда родишь ребенка? Он же свяжет тебя по рукам и ногам. Да и вообще, зачем вам с Мишей торопиться? Вы совсем молодые, вам для себя пожить бы. А ему, как вернется, еще сколько работать, чтобы встать на ноги и содержать семью.

– А что ты предлагаешь? – насторожилась Светлана, и лицо ее потемнело. – Избавиться от ребенка?

– Ну зачем же так резко? – Иван Кузьмич немного смутился от прямоты поставленного вопроса, но решил не отступать. – Хотя, в общем-то, я счел бы правильным воздержаться от шага, который осложнит жизнь вашей молодой и неокрепшей семьи. И тебе и Мише нужно реализовывать себя как личностям, а ребенок... он не даст.

– Хватит меня агитировать, папа! – Светлана начинала сердиться. – Я твою позицию знаю и не разделяю. Мне мой ребенок дороже всего на свете – любой карьеры! Понял ты меня? Между прочим, твой внук. Неужели не хочешь стать дедушкой? – Она как будто смягчилась от своих слов.

– На этот счет возражений, конечно, нет. Но для меня главное – это ты, доченька, твоя судьба! А внуки – дело второстепенное, – не сдавался Григорьев. – Я тебя люблю больше... всего остального.

– Что-то сомневаться в этом начинаю, – покачала головой Светлана. – Если я тебе дорога, зачем же толкаешь меня на аборт? Не боишься за мое здоровье? Думаешь, это не опасно?

– Вы что же, сговорились с матерью?! – взорвался Иван Кузьмич – обычное самообладание оставило его: видно, с возрастом нервы сдают. – У вас обеих... дефект какой-то в голове! Какая опасность – это в блестящих-то условиях Кремлевки? Всего бояться – так и жить не стоит! – И, ругая себя за несдержанность, опасаясь в раздражении сказать дочери еще что-нибудь лишнее, поднялся и вышел.

«И это говорит мне родной отец? Не дорожит мной, не хочет иметь внука! А если аборт кончится плохо? Не похоже, что его это беспокоит, а ведь он такой предусмотрительный. Странно все это! – недоумевала Светлана, поневоле вспоминая признание Нади. – Неужели это правда, и отец... мне не родной? Что-то не почувствовала в нем сейчас голоса крови, – удрученно думала она. Но тут же отбросила печальные мысли. – Нельзя мне волноваться! Для маленького моего вредно!»

Иван Кузьмич об аборте больше не заикался, но Светлана, как ни старалась, не могла избавиться от неприятного осадка, – он остался из-за его настойчивости и возродил ее сомнения. Как-то, завтракая с матерью на кухне после его ухода на работу, она не удержалась:

– Мамулечка! Давно вот собираюсь тебя спросить... – издалека начала она, глядя на нее невинными глазами. – А почему у вас с папой, кроме меня, нет детей? Ведь я теперь взрослая, скоро рожу сама, и ты можешь откровенно все мне сказать. Или это секрет?

– Да какие уж тут секреты? Особенно от тебя. – Вера Петровна не почуяла подвоха. – Роды у меня были непростые, с осложнениями, вот и не получилось у нас больше никого. А ты что, недовольна?

– Да... как тебе сказать... не совсем. Иногда мне кажется, что папа добрее был бы, если кроме меня еще кто-нибудь был – брат или сестра...

– Думаю, ты ошибаешься. Он мне сам признавался, что не любит детей. Но это-то я много позже узнала, а сначала даже боялась снова забеременеть. Казалось мне: если рожу еще ребенка – тебя меньше будет любить.

Светлана отметила в уме последнюю фразу и решила подойти к главному.

– Ты знаешь, мне иногда кажется, папа меня разлюбил. Так пристает ко мне с абортом, будто совсем не дорожит... и внука вроде не жаждет иметь... Разве может так... родной отец?

Вера Петровна бросила на дочь быстрый испытующий взгляд: «Неужели о чем-то догадывается?» Но не стоит опережать события.

– Он такой человек – сухарь. И по сути таким всегда был. По-своему он тебя любит.

– Но прости меня, мама, почему же ты вышла за него – такого? Неужели никого у тебя не было, кто нравился бы тебе больше?

«Что-то все-таки знает... Может, сказать? Все равно когда-нибудь да откроется правда...». И все же ушла Вера Петровна от прямого ответа – время еще не настало.

– Любила я, доченька, одного человека, как ты, больше всех на свете. Но... разочаровал он меня. – Она внимательно смотрела на дочь, пытаясь понять – что ей известно. – Потому и вышла за отца – знала хорошо, встречалась до этого. Он был свой парень, надежный. Мне казалось – очень меня любит.

– Значит, с горя вышла за папу? – заключила Светлана, по-женски поняв мать. – А того... до сих пор любишь?

– Экая ты, дочь, настырная! – рассердилась Вера Петровна, чувствуя, как заколебалась почва у нее под ногами. – Ну прямо допрос мне устроила! Для тебя это знать очень важно? Разве не о другом думать надо?

– Очень важно, мама, – серьезно ответила Светлана. – Если говоришь, что секрета нет, – ответь мне, пожалуйста, и мы к этому больше не вернемся.

– Ну ладно, коли так, – сдалась Вера Петровна, боясь потерять доверие дочери, но не в силах открыть ей всю правду. – Если хочешь знать, отца я никогда по-настоящему не любила, хоть многие годы мы прожили с ним дружно, в мире и согласии. Просто привыкла к нему, ценила, уважала. Всегда был он хорошим отцом и мужем. Но в последние годы я по-другому к нему относиться стала. Огромная власть его испортила. Стал он таким, как вот есть, и сейчас для меня... словно чужой.

– С отцом ясно. Сама вижу – не ладите вы – и считаю: он в этом виноват, – выразила свою солидарность Света и добавила настойчиво: – Но ты не ответила на мой вопрос.

– А что я могу тебе сказать? – Лицо у Веры Петровны затуманилось, она задумчиво смотрела на дочь, вновь вспоминая минувшее. – Любовь моя к тому человеку была, как твоя – на всю жизнь. Потом было угасла – когда думала, что бросил он меня. Но вот узнала, что мы стали жертвами интриги, она и разрушила наше счастье. Хочешь знать?.. Тот огонь не дает мне покоя и сейчас – по-другому все, конечно.

– Так что же, вы с папой... разойтись можете? – с замирающим сердцем тихо проговорила Светлана. – Это после стольких лет совместной жизни?.. И тебе не будет жалко?

– Вот здесь и кроется секрет моего несчастья – в натуре моей, – печально признала Вера Петровна, словно вынося себе смертный приговор. – Как бы ни оплошал Ваня – а он, доченька, давно уж мне изменяет, – первая его не оставлю. Буду нести свой крест до конца. – Подняла на дочь чистые, ясные серые глаза и произнесла торжественно: – Мы с ним в церкви не венчаны, но, если сам меня не покинет – навек буду ему верной женой.

Этот день с самого утра начался для Светланы неудачно. Еще до завтрака, когда она лежала в постели, тихонько ощупывая, поглаживая огромный свой живот и радостно ощущая толчки ребенка, зашел к ней Иван Кузьмич и устроил безобразную сцену – почему отказывается от аборта. И это на пятом месяце беременности... До этого он еще держал себя в рамках приличия, но теперь, когда прошли все сроки и он понял, что ничего не добился, не постеснялся в выражениях. Каких только оскорбительных слов не наговорил в адрес ее и Веры Петровны «Дуры безмозглые» – это еще самая мягкая характеристика. Выпустив пар, Григорьев, багровый от злости, уехал заниматься государственными делами.

«Да-а... не завидую сотрудникам его аппарата и посетителям», – думала Света со спокойной иронией. За последние месяцы она привыкла к его гневным демаршам, и они отлетали от нее как от стенки горох. И мать безответно выслушивала его ругань и проповеди. Не обращая на них никакого внимания, обе они добросовестно и деятельно готовились к важнейшему событию – рождению малыша.

Вскоре после ухода отца Светлану ждала еще одна, более серьезная неприятность. Сначала раздался телефонный звонок.

– Здравствуй, Светочка! – послышался в трубке сочный баритон Марка. – Как твое самочувствие? А настроение? – Помолчал и продолжал грустно: – Наверно, я тебе его испорчу, но деваться некуда – обязан.

– А что случилось? С Мишей что-нибудь?.. Или с Ольгой Матвеевной? – взволновалась она.

От Миши по-прежнему никаких известий, а мать его в последнее время сильно сдала – все к врачам приходится обращаться.

– Знаешь что, Марик, – нашлась она, чувствуя, что он не знает, как изложить по телефону неприятное известие, – ты не мог бы зайти ко мне и все подробно рассказать? Ты далеко находишься?

Последние месяцы они почти не виделись. Светлана со своим животом старалась на людях не показываться, но Марика она не стеснялась.

– Да совсем рядом! Я, собственно, за этим и звоню. И тебя хочется повидать, – честно признался Марк.

Когда он явился и проследовал за ней в гостиную, бросив печальный взгляд на ее подурневшее лицо и огромный живот, она усадила его в кресло, сама присела на диван.

– Ну выкладывай все не стесняясь. Я ко всему готова. Ты меня не щади!

– Значит, так... – Марк помолчал, собираясь с духом. – Вернулся из Афгана Сало... хотя ты же наших прозвищ не знаешь! – спохватился он. – Сальников Витек, парень из нашего двора. Насовсем вернулся, без ноги. Считает, что ему повезло.

– Ну и что? Говори скорее! Что с Мишей? – выпалила Светлана, сама не своя от охватившего ее волнения и страха.

– Так вот, он слышал... – мямлил Марк, не в силах выговорить роковые слова, – до него дошли слухи... от ребят из других частей, он с ними лежал в госпитале перед отправкой в Союз... – Он опять замолчал, тяжело дыша и с жалостью глядя на притихшую Светлану.

– Да скажешь ты наконец? Я с ума сойду! – простонала она, умоляюще глядя на него.

– Ну, в общем, то ли убили его, то ли в плен взяли моджахеды – это повстанцев так называют, – пробормотал он, опустив глаза. – Если в плен – то переправили в Пакистан, там у них базы. – И умолк, видя, что она близка к обмороку; попытался утешить: – Но ты... не спеши горевать. Если б убили – пришла бы похоронка. А если попал в плен – может вернуться. Ведь эта война когда-нибудь кончится... Сало пытался справки о нем навести, но ничего путного не узнал.

«Так вот почему писем нет! – мелькнуло в голове у Светланы. – Но он жив, я знаю! Сердце мое предчувствовало бы беду! – внушала она себе, стараясь успокоиться. – Мне нельзя волноваться! Это повредит нашему ребенку!» Ей удалось взять себя в руки.

– Вот что, Марик. Пока я не получу доказательств... неопровержимых – ничему не поверю! Мое сердце знает: он жив! Я верю: наша судьба будет счастливой! И не подумаю волноваться! – С гордостью посмотрела на своего верного товарища, взяла его, ничуть не стесняясь, за руку и приложила ее к своему животу. – Вот оно – мое счастье! Ты только посмотри, Марик, как он там шевелится... Чувствуешь?..

Осторожно прижимая руку к ее теплому, тугому животу, Марк ощутил толчок этой новой, зарождающейся жизни и его захлестнула жгучая зависть к далекому, возможно, уже мертвому другу. «Был бы это мой ребенок – считал бы себя счастливейшим человеком!» – думал он, с любовью глядя на Свету. Даже в таком состоянии она для него желаннее всех женщин в целом мире...

«Надо навестить Ольгу Матвеевну; привезти фруктов, еще что-нибудь вкусное; поддержать морально. Наверняка этот Сало и ей уже все рассказал», – решила Светлана и, переделав с утра все неотложные дела, стала собираться.

– Меня до обеда не будет, – предупредила она Веру Петровну, заглянув к ней на кухню.

Светлана решила тихонько прогуляться пешком. В последние месяцы Ольга Матвеевна тяжело болела. Увы, ее сразил рак желудка, да еще в какой-то особо агрессивной, быстротекущей форме. С присущим ей мужеством и энергией она боролась с недугом; согласилась на операцию, но судьба ее была предрешена. «Слишком поздно, все поражено» – таков был приговор врачей; ей лишь зашили разрезанные ткани.

После операции Ольга Матвеевна уже не смогла работать; дома почти не вставала с постели. Светлана, Марк, другие Мишины друзья, собственные коллеги не оставляли ее без внимания, заботились как могли, стараясь облегчить остаток дней.

Света часто навещала Ольгу Матвеевну, ухаживала за ней, прибирала, покупала продукты. Подолгу говорили о Мише, о его детстве, ой интересной и поучительной родословной их семьи. Ольга Матвеевна, большая патриотка России, любила и знала ее историю, гордилась созидательным вкладом своих предков.

– Откуда вы все знаете?! – изумлялась Светлана. – Ведь вы родились после революции, а в учебниках, в книгах доступных об этом ничего нет.

– Советские учебники никуда не годятся – только фальсифицируют историю, – отвечала она. – А ведь память историческая о славных делах предков, гордость за родную историю всегда русский народ вдохновляли. Взять хотя бы Великую Отечественную. Как туго пришлось – сразу вспомнили о царях да о князьях. Смотрела ведь ты фильмы... «Иван Грозный», «Петр Первый», «Александр Невский»... – Длинная, взволнованная речь утомила ее, она замолчала, отдыхая. – А историю России, Светланочка, и рода нашего древнего знаю по рассказам родителей, людей прекрасно образованных; еще – из семейного архива, из старых учебников; дома у нас исторической литературы полно было. Да вот пропало многое при переездах...

Светлана знала, что Ольга Матвеевна и сейчас вместе с фамильными реликвиями хранит исторические документы музейной ценности. Так, вспоминая эти беседы, размышляя о тяжелом ее состоянии, добралась она до знакомого дома в Малом Афанасьевском переулке. На звонок открыла соседка.

– Пожалуйте, Светочка! – И участливым взором окинула ее живот. – Ольга Матвеевна прилегла – плохое совсем самочувствие, слабость...

Войдя в комнату, Света застала грустное зрелище: Ольга Матвеевна лежит, постанывая от боли; на тумбочке полно лекарств, да видно, плохо они помогают... А похудела как... Подняла на Светлану глаза, в которых читалось страдание, и сделала слабый жест рукой, приглашая садиться.

– Как вы, Ольга Матвеевна, дорогая? Боли очень мучают? – Светлана склонилась над ней, поправила одеяло. – Что говорят в клинике?

– А что им говорить? Я сама все знаю... Лгут они... мол, обострение язвы желудка... Только напрасно... Последние месяцы, может, дни живу на белом свете... Господь призывает к себе мою несчастную душу! – Глаза ее затуманились слезами, но она справилась с собой, тихо произнесла: – Тебе сказали про Витю Сальникова, я вижу. Потому и приехала. Не верь никому – только своему сердцу!.. На краю могилы тебе говорю: жив Миша и к тебе вернется! Нужно только верить и ждать!..

– Конечно, Ольга Матвеевна, дорогая! Я знаю: Миша сильный, умный, осторожный... Действует решительно, но на рожон не лезет. Он к нам вернется!

Она говорила с такой страстью и искренней верой, что у больной стало легче на душе, мучившая ее боль, казалось, немного отступила и в глазах засветилась робкая надежда.

Глядя на затихшую Ольгу Матвеевну, Светлана подумала – задремала. Но та вдруг шевельнулась, попросила тихо:

– Наклонись ко мне, моя голубка! Прости, что не могу обнять, но дай хоть погладить тебя по головке... Скоро, скоро тебе рожать... Неужели не доведется мне увидеть внука?.. Нет, Господь этого не допустит! Обязательно доживу! – И подняла глаза, беззвучно произнося слова молитвы.

Утешить бы ее, заверить... но не смогла Светлана – слишком очевиден скорый конец...

– Я перед тобой, Светочка, виновата... Но мне убедиться надо было... что ты не дрогнешь, не согласишься на... Прости, что не поверила тебе до конца... Вижу – не права... – Она умолкла, восстанавливая дыхание, и продолжала: – На днях меня в ведомственный стационар положат как жену чекиста, погибшего при исполнении долга. Сколько пролежу там – не знаю; выйду ли оттуда – тоже. А ты тем временем родишь. – Снова пауза.

Светлана слушала затаив дыхание, чувствуя – произойдет нечто важное.

– Вот я и решила передать тебе в руки то, что Миша оставил мне, готовясь к отъезду. Собиралась вручить тебе после родов, но боюсь, состояние мое... не позволит. – Ольга Матвеевна сняла с шеи и передала ей маленькую связку ключей на тонкой цепочке. – Открой, родная, правое отделение секретера... выдвинь нижний ящик... Там увидишь голубой пакет. Возьми и передай мне...

Светлана все сделала как ей сказали.

– Так... теперь открой, достань из пакета документы... Да, эти... Это, дорогая, нотариально заверенное заявление Миши о признании своими рожденных тобой детей и согласии на ношение ими его фамилии. Я им горжусь и умру с чувством выполненного материнского долга!

Светлана в изумлении рассматривала бумаги. Ольга Матвеевна пояснила:

– Миша считал – это практически не понадобится. Но он так тебя любит... счел необходимым предусмотреть... вдруг не вернется...

Светлана чувствовала себя счастливой. Тихо-тихо целуя лицо Ольги Матвеевны, произнесла:

– Милая, дорогая Ольга Матвеевна! Не сомневайтесь – вы увидите своего внука... Я день и ночь молюсь об этом... Но если... если вас призовет к себе Господь – клянусь: мы с Мишей навсегда сохраним память о вас, о вашей прекрасной, благородной душе!..

В приподнятом настроении, с горячей любовью к Мише и Ольге Матвеевне она покинула их дом.

В канун Нового года Светлана родила Мише его первенца – здорового младенца мужского пола. Весил он более четырех килограммов, что говорило само за себя. Роды прошли благополучно; новорожденный и мать чувствовали себя превосходно.

На женском совете (Иван Кузьмич особой активности не проявлял) решено было назвать его Петром, в честь Светланиного дедушки, погибшего на фронте в Великую Отечественную войну. При регистрации ребенка возникли осложнения. Мальчику присвоили отчество родителя, и он стал Петром Михайловичем, но на фамилию отца записать категорически отказались: доверенность, оставленную Мишей, сочли недостаточной.

– Вы по ней сможете получить по суду алименты, если он передумает, – пояснили Светлане в загсе. – Для присвоения же фамилии требуется регистрация брака. Придется вам, милая, подождать, когда он приедет и усыновит ребенка.

Так новорожденный Петр Михайлович временно стал Григорьевым – к вящему удовлетворению Ивана Кузьмича, которого это обстоятельство примирило с состоявшимся, таким нежеланным для него фактом.

Сменив гнев на милость и признав внука, он тем не менее все реже появлялся дома – ночевал на зимней даче или уезжал в выходные на охоту.

Понять его было можно – в городской квартире царил теперь ералаш, а в центре его – Петр Михайлович. Несмотря на здоровый вид, он сразу начал болеть всеми возможными детскими хворями.

В круговерти забот о сыне боль и тоска по Мише, страх за его жизнь как-то притупились, отошли на второй план. Так длилось до тех пор, пока не вернулась из Афганистана следственная группа, в составе которой был направлен Михаил.

Когда раздался телефонный звонок и Светлана услышала в трубке знакомый голос Мишиного начальника, она чуть было не лишилась чувств от волнения.

– Светлана Ивановна, – сказал он ей строгим и усталым голосом, – наша группа выведена после выполнения задания на отдых. Мы пробудем неделю на базе, а потом разъедемся. Если хотите получить информацию о Михаиле Юрьевиче, приезжайте завтра к одиннадцати. Вы знаете куда. – И умолк, слыша ее учащенное дыхание; добавил быстро: – Не надо только заранее горевать. Миши с нами нет, но и его гибель – не факт.

Все время, прошедшее с момента звонка из воинской части и до встречи, Светлана считала минуты... Осунувшаяся, бледная, к десяти часам прибыла она к проходной загородной базы. Ей выписали пропуск и попросили подождать, пока за ней придет сопровождающий. Несмотря на то что она приехала раньше времени, ее сразу проводили к начальнику.

Представительный майор юридической службы, лет сорока, с небольшой проседью на висках, вежливо усадил ее на стул перед собой и предупредил:

– Светлана Ивановна, хочу сразу с вами договориться о следующем: никаких слез, никаких сцен! Мы не няньки, а солдаты; вернулись с войны. Мы много пережили и устали. Майор не был дипломатом и не выносил женских слез. Ему уже не раз приходилось разговаривать с членами семей погибших, и всегда он испытывал муки.

– Приведу голые факты, – начал он траурным тоном, сочувственно глядя на Светлану. – Михаил Юрьевич принимал участие в опасной операции по задержанию преступников с партией краденого оружия. Оперативная группа ехала по горной дороге вблизи границы с Пакистаном. Когда передние бронетранспортеры обогнули второй поворот и ушли вперед, последняя машина, в которой был и он, подорвалась на мине, и экипаж попал в засаду.

Быстро взглянул на Светлану – держит себя в руках, ждет. – Оттуда послышалась стрельба, взрывы. Передние машины немедленно повернули обратно, на помощь товарищам, но, когда прибыли на место, короткий бой был уже окончен. Они застали лишь горящую искореженную машину, убитых и раненых товарищей. Михаила среди них не было.

Он тяжело вздохнул, с жалостью посмотрел на Светлану: сидит опустив голову, ожидает приговора, но, к его удивлению, не плачет.

– Сначала думали – погиб: двоих взрывом гранат и мин разорвало в клочья. Но при идентификации останков установить гибель Михаила Юрьевича комиссии не удалось. Поэтому и не было официального извещения.

Светлана подавленно молчала, не зная, как отнестись к услышанному. Майору захотелось хоть чем-то утешить сидящую перед ним красивую молодую женщину.

– При опросе местных жителей выяснилось, что ушедшие в Пакистан моджахеды везли на ишаках вместе со своими ранеными какого-то русского. Поэтому есть вероятность, что Михаил у них в плену.

Немного подумав, он усомнился все же – вправе ли давать ей столь призрачную надежду?

– Не думаю, однако, что на это можно особенно надеяться. Мы полгода непрерывно запрашивали о нем компетентные органы. Наша разведка работает повсюду. Но Михаила Юрьевича среди пленных установить не удалось. Он до сих пор числится в пропавших без вести. Что с ним произошло, никто не знает. Уповать можно только на чудо. – И поднялся с места, опасаясь, что с молодой женщиной, как часто бывало, случится истерика.

Но Светлана сидела молча, осмысливая сказанное, и постепенно проникалась тупым чувством безысходности. «Ничего нового, ничего конкретного... А я так надеялась! Когда же кончится эта проклятая неизвестность? Сколько мне еще ждать? Неужели всю жизнь?» – стучали в голове горькие мысли. Очнулась, вспомнила, где находится, поблагодарила майора за внимание и поплелась к выходу. «Что ж, пока есть еще какая-то надежда – буду ждать. Ждать столько, сколько нужно. Хоть всю жизнь!» – упрямо твердила она себе по дороге домой к сыну.

Не успела Светлана опомниться после безрадостной информации, полученной от боевых товарищей Михаила, как ее ожидал новый тяжелый удар. После обеда, когда она уложила малыша спать, позвонила соседка Ольги Матвеевны с просьбой срочно приехать.

– Представляешь, Светочка, какие мерзавцы! – возмущалась эта обычно спокойная, уравновешенная женщина. – Умирающую отправили домой, где за ней и ухаживать некому! Какую-то свою статистику улучшают... А на людей наплевать! И это медики, клятву Гиппократа давали!.. Спасибо друзьям Миши, Вите и Марику, – сообща ночную сиделку наняли. «Наверно, последние дни доживает! – ужаснулась Света, чувствуя, как сжимается сердце острой жалостью к Ольге Матвеевне. – А ведь я еще и внука ей не показала!»

Она задумалась: Петенька еще слишком мал для такого путешествия, мало ли что... Но любовь к Мише и его матери помогла преодолеть страх; она принялась пеленать сына.

Когда они приехали к Ольге Матвеевне, у ее постели они увидели Марка.

– Вот и Светочка навестить вас пришла, – предупредил он больную, взяв за руку.

Видную, представительную женщину ужасный недуг превратил в высохшую мумию. Она будто стала вдвое меньше; на обострившемся лице жили лишь большие глаза.

– Светочка... наконец-то! Боялась – не дождусь... – произнесла она с тихой радостью. – Сегодня мне немного полегче, хоть боль утихла. – Вдруг глаза у нее оживились, она попыталась приподняться. – Светочка, родная моя, неужели?.. Принесла Петеньку? Спасибо, голубушка! Поднеси мне его поближе... дай рассмотреть!

Светлана молча выполнила ее просьбу – положила конверт с малышом на постель, рядом с бабушкой. Марк осторожно приподнял легонькую, как пушинка, Ольгу Матвеевну повыше, подбив под спину подушки, чтобы ей было удобнее разглядеть долгожданного внука.

– Какой крепенький, щекастый! Ну вылитый Миша в детстве! – прошептала она, и счастливая улыбка тронула ее губы. – Теперь я могу умереть спокойно. Бог внял моим молитвам... Наш славный род не угаснет, а там... как знать – может, и Россия наша возродится...

Светлана и Марк изумленно переглянулись – оба подумали об одном – о патриотизме русского дворянства: даже на смертном одре – забота о судьбе родины...

Радость вызвала некоторый прилив сил, и Ольга Матвеевна чуть окрепшим голосом попросила:

– Марик, пожалуйста, сними у меня с шеи ключи... у меня сил не хватает... Открой теперь правую дверцу секретера... возьми из верхнего ящика все, что там находится...

Она следили внимательным взглядом за его движениями; когда он выложил содержимое ящика на стол, произнесла тихо, с оттенком торжественности:

– В твоем присутствии, Марик, как свидетеля вручаю наши семейные реликвии невесте моего сына Светлане.

Она собрала оставшиеся силы и чуть-чуть приподнялась на взбитых подушках.

– Все, что находится в этой комнате, – указала она глазами, сделав слабый жест рукой, – пусть остается до возвращения Миши в неизменном виде. Когда меня не станет, комнату заприте и опечатайте...

Немного передохнула и продолжала с небольшими паузами:

– В резном ларце – фамильные драгоценности, Свете о них известно. Пусть сохранит их до возвращения Миши. Он знает, как ими распорядиться.

В белом конверте – завещание на имя Светланы, заверено. Оно дает ей право унаследовать все мое достояние в случае смерти Михаила. Светочку прошу также взять на хранение наш фамильный архив и исторические документы. Оставлять их в пустой квартире считаю опрометчивым.

В большом желтом конверте – доверенность на твое имя, Марик, и все мои документы для похорон. Там же сберкнижка моя и наличные деньги. Думаю, хватит покрыть расходы... и церковный обряд. Надеюсь, не откажешь мне, как лучший друг Миши... Знаю твою порядочность.

Последнее напряжение, длинная речь оставили ее без сил.

– Простите меня, устала очень, – еле слышно заключила Ольга Матвеевна и закрыла глаза, – не забыла ли о чем-то важном?.. Но ничего больше не сказала.

Чувствуя, что теперь ей лучше остаться одной, Марк и Светлана убрали все со стола, заперли секретер, оставив связку ключей на тумбочке у изголовья больной, и бесшумно вышли.

Всю дорогу от Арбатской площади до Патриарших прудов Марк шел рядом со Светланой, осторожно и бережно держа на руках конверт с малышом. Он был горд и счастлив, как если бы шел с женой и собственным ребенком. Они почти не разговаривали. Света была подавлена тяжелым состоянием Ольги Матвеевны, предчувствием скорого конца, безысходной неизвестностью о судьбе Миши.

А верный ее оруженосец думал в это время совсем о другом, убежденный в гибели друга, как и все возвратившиеся «афганцы», которые знали Михаила. Даже из плена приходили весточки – работал восточный «беспроволочный телеграф»: пленных обменивали, ими торговали. Вырвавшиеся из пакистанских лагерей рассказывали о тех, кто остался в плену. Словом, прошедшего времени достаточно, чтобы сделать для себя решительные выводы.

Шагая рядом с ней – своей единственной любовью, – с ее ребенком на руках, Марк обдумывал, как ему правильнее, чтобы все не испортить, завести с ней разговор о том, чтобы им пожениться. Эта идея преследовала его с тех пор, как Михаила отправили в Афганистан и Марк осознал, что друг может оттуда не вернуться. Когда Миша пропал без вести, робкая надежда превратилась в назойливую мысль, а с рождением ребенка обрела реальные очертания: Марк считал, что у него появились шансы.

– Только не спешить! – твердил он себе, обуздывая рвущееся наружу нетерпение. – Действовать осторожно, шаг за шагом; подготовить Свету и Веру Петровну.

Григорьева он боялся, инстинктивно чувствовал в нем недоброжелателя.

– Светочка, милая, постарайся поменьше переживать, – нарушил он затянувшееся молчание. – Я тоже очень привязан к Ольге Матвеевне, но что поделать – нужно мириться с неизбежным.

Когда подошли к дому, он передал ей ребенка.

– Чудный у тебя малыш, Светик! Прямо хоть выставляй напоказ! У меня сразу к нему сердце присохло, особенно вот... когда на руках держал... Мне кажется, я уже люблю его как собственного сына. Наверно, потому, что это ведь твой ребенок. – Он смотрел на нее преданными глазами.

– Спасибо, Марик. Давно знаю – ты мой самый преданный друг из всех, кто у меня еще остался. – Светлана приняла у него из рук сына, благодарная за любовь и поддержку в этот трудный период жизни.

«Неплохое начало!» – радостно думал Марк, шагая в обратном направлении, к своему дому.

С этого дня он стал часто бывать у Григорьевых, выполняя разные поручения и помогая в хозяйственных делах. Вере Петровне и Свете постоянно требовалась мужская рука, а ее в доме фактически не было. Иван Кузьмич редко заезжал теперь на городскую квартиру. С работы он обычно отправлялся в Серебряный бор и гулял по парку, наслаждаясь чистым воздухом. Он все чаще надолго выезжал за рубеж, ведая, по сути, всеми валютными финансовыми операциями партии.

Ни словом, ни делом не выдавая своих намерений, помогая бескорыстно и по первому требованию, Марк постепенно стал в доме просто незаменим. Особенно сблизился он с Верой Петровной, которая изрядно эксплуатировала его по хозяйственным вопросам.

– Не пойму, Марик, откуда у тебя столько времени, чтобы помогать нам! – удивлялась она, давая ему новое задание. – Когда же ты работаешь?

– А у меня жизнь такая – вечерняя, – с улыбкой успокаивал ее Марк. – Днем только репетиции, и то через раз.

Пианист известного эстрадного ансамбля, чьи выступления и концерты проходили, как правило, во второй половине дня, Марк был занят даже не все вечера.

– Не хочешь пойти в пятницу на концерт Образцовой? – предложил он однажды Светлане как бы между прочим. – Приятель не может, отдал мне билеты. Ты же ее любишь – чудесное меццо-сопрано.

Светлане так надоело сидеть вечерами дома и искать чем заняться, особенно после того, как укладывала Петра Михайловича спать. Ее давно уже тянуло в консерваторию, в театры – вообще в людные места. Кажется, она немного одичала.

– А что! Хорошая идея!

Они провели этот вечер вместе и, оба музыканты, получили от концерта огромное удовольствие; расстались довольные друг другом. Марк с волнением отметил, что его план начинает осуществляться.

С течением времени Светлана и Марк стали довольно часто совместно посещать и музыкальные вечера, и театральные спектакли, и выставки. Света чувствовала, что постепенно возвращается к нормальной жизни. В обществе их уже привыкли видеть вместе, и никто из друзей этому не удивлялся.

Наконец, Марк решил: пора действовать. Однажды, когда Светланы не было дома и он что-то мастерил у Григорьевых на кухне, он обратился к Вере Петровне с вопросом:

– Как вы думаете, Миша когда-нибудь вернется? Неужели Светочка действительно собирается ждать его всю жизнь и оставить Петю без отца?

Вера Петровна сразу поняла, к чему он ведет, – она Марка никогда не принимала как возможного спутника для дочери, зная, что она к нему равнодушна.

– А ты что, опять принялся за старое?! – напрямую отрезала она. – Света же тебя не любит. Думаешь, испугается остаться одна с ребенком?

Марк ни слова больше не промолвил, взял дрель и стал сверлить отверстие в стене. «Что же, придется ждать. Яблоко еще не созрело, – успокаивал он себя. – Главное – выдержка! Они сами к этому придут».

Недалек он был от истины: брошенное им зерно упало на благодатную почву. Вера Петровна стала все больше задумываться над положением дочери и внука. Главное, что ее заботило, – ближайшее будущее Петеньки. Время бежит так быстро, – не успеешь оглянуться, как в школу пойдет. Ну как он будет без отца? Что скажет ребятам? И вообще ребенку нужен отец, особенно мальчику! Постепенно она пришла к убеждению, что через год-два Светлане придется подумать о замужестве. Решение никого больше не знать, кроме Михаила, конечно, юношеская романтика. Помыкается одна год-другой – сама решит; молодая кровь свое возьмет. Дойдет до нее, окончательно, что Миша никогда не вернется, и, может, полюбит другого.

В то же время Вера Петровна сознавала, что ее дочери не так-то просто угодить и новая любовь проблематична, если вообще возможна. Останется в одиночестве надолго... Или влюбится, не дай Бог, в женатого... Тогда что?..

Вот так, постепенно мысли ее обратились к Марку. «А собственно, чем он плох? – размышляла Вера Петровна, оглядывая его длинную фигуру: Марк возился с швейной машиной, собирался отвезти в ремонт. – Симпатичный, домашний, Свете предан, любит Петеньку. У них одна, по сути, профессия, общие интересы. И хоть сегодня на все готов! Усыновит Петю – и дело с концом!»

В общем, она-то уже почти готова принять Марка в зятья, но вот насколько это реально? Главная закавыка, как ни странно, не в Светлане, – сердцем материнским чувствует: при определенном стечении обстоятельств оценит она преданность старого друга, хотя бы ради счастья сына. Главное препятствие на пути ее союза с Марком – это ее собственный муженек. «Со Светой нечего и толковать, не договорившись с Ваней. Мы теперь целиком от него зависим», – решила Вера Петровна и стала готовиться к трудному разговору с Григорьевым.

День похорон Ольги Матвеевны не под стать настроению выдался солнечный и ясный. На небольшой площади у ворот Ваганьковского кладбища собралась немногочисленная группа ее друзей и знакомых, проводить в последний путь.

Тут были работники издательства, где она сотрудничала; авторы, чьи книги переводила на европейские языки; друзья Миши. Родственников у нее в Союзе не было, а может, она просто о них не знала – ведь долгие годы они вынуждены были скрывать свое дворянское происхождение.

Отпевание прошло в маленькой церкви недалеко от входа на кладбище. Похоронить разрешили в той же могиле, где покоился ее муж. Фамильный участок Стрешневых был на Новодевичьем, но оно с некоторых пор считалось правительственным и там хоронили только знатных деятелей Советского государства.

– Слушай, Марик, а почему отпевают сразу двоих? – тихонько спросила его Светлана, с неудовольствием глядя на стоящий рядом второй гроб, окруженный кучей родственников. – Разве так можно?

– Когда двоих сразу – дешевле берут, – так же тихо ответил Марк. – А если бы было нельзя, то они бы этого не делали.

Похороны прошли вполне прилично. Их организовал и оплатил Марк. Когда ритуальный обряд был завершен, Виктор Сальников пригласил всех желающих на поминки, которые устроил в своей квартире.

Светлана и Марк принять участие в них не захотели и решили прогуляться до метро пешком. Некоторое время они шли молча, скорбя в душе о прекрасном человеке. Но Светлана не выдержала.

– Бедный, дорогой Мишенька, – тихо произнесла она, глотая слезы. – Ты не представляешь себе, что тебя ждет, когда вернешься. Сколько всего на твою голову сразу обрушится! Сколько горя и радости!

– Ты прости меня, Светочка, но я не в силах молчать, – Марк остановился и, взяв за локоть, развернул ее к себе. – Неужели ты еще надеешься, что Миша вернется? Так ведь и умом тронуться можно.

Светлана ничего не ответила, и он горячо продолжал:

– Я разговаривал со многими афганцами. Да и Сало то же самое говорит, О пленных со временем все становится известно. Подумай сама: ведь скоро год как он пропал! Так что же, ты его всю жизнь собираешься ждать? Может, у тебя их две?

– Всю жизнь, – просто ответила Света. – Я ему поклялась.

– Ну и глупо! – запальчиво выкрикнул Марк. – Клятва – это слова, а реальная жизнь сильнее слов! Если себя не жалеешь, подумай о ребенке! Каково ему будет расти без отца?

– Хватит, Марик! – рассердилась Светлана. – Опять ты за свое! Будто я сама все не понимаю. Дело не в словах, хотя данное слово нужно держать. Пока не придет похоронка, ни о чем и думать не стану!

– Ладно! Время тебя образумит, – успокоился Марк. – Давай я отвезу тебя домой. Наверное, тебе нужно поторопиться к сынишке. Да и у меня чего-то голова разболелась.

Он быстро поймал такси и подвез ее к дому.

– Я тебе завтра позвоню. И вы с матерью не стесняйтесь, вызывайте, когда понадоблюсь, – крикнул он ей вслед. – Поцелуй за меня Петеньку!

Такси отъехало, и Светлана в мрачной задумчивости вернулась домой.

– Ну как вы тут без меня? – с беспокойством спросила она у открывшей дверь матери, снимая пальто и вешая в стенной шкаф.

– А как же я тебя вырастила? – вопросом на вопрос ответила Вера Петровна. – Думаешь, позабыла, что надо делать с маленьким ребенком? Лучше, чем ты, с ним управляюсь. Тебе скоро снова его кормить.

– Ладно, не обижайся, – Света обняла мать и всплакнула. – Ты знаешь, Марик уверен, что Миша уже не вернется. Считает, что все сроки прошли. Если б был в плену, это стало бы известно.

– Если честно, – Вера Петровна посмотрела на дочь своими ясными серыми глазами, – я тоже так думаю, но не говорю, чтобы тебя не расстраивать. А больше он ни о чем не толковал? – как бы ненароком спросила она. – Сдается мне, у него к тебе не только дружеский интерес.

– Это уж точно. Хоть сейчас готов заменить погибшего, как считает, друга, – равнодушно сообщила матери Светлана. – Уверяет, что будет любить Петю как родного сына.

– А что, и мне кажется, что Марик для этого подходит. Он ведь давно по тебе страдает, – неожиданно поддержала его Вера Петровна. – Только его кандидатура у отца не пройдет.

– Меня эта проблема не волнует, но все же интересно знать причину, – полюбопытствовала дочь. – Старая неприязнь к евреям? Это у него какая-то болезнь.

– Вот именно, – подтвердила Вера Петровна. – Никогда не понимала, почему он, коммунист, делит людей по национальности. Но может, отец переменился? Давно уж по этому поводу не высказывался. Марик – хороший парень и очень любит тебя, доченька! Я все-таки прозондирую почву, – упрямо наклонила голову. – Вдруг ты передумаешь? Петенька ведь быстро растет. Ладно, иди кормить ребенка.

Иван Кузьмич Григорьев появился дома только в конце следующей недели. На этот раз он по служебным делам посетил Париж и Брюссель, и настроение у него было отличное. Приняв горячую ванну и отдохнув с дороги, он произвел традиционную раздачу подарков и явился к обеду в новой дорогой тройке.

– Ты, Ваня, хотя бы пиджак снял, – резонно заметила Вера Петровна. – Ведь пятна посадишь.

– Нам, богачам, это нипочем, – весело отозвался Григорьев, но все же повесил пиджак на спинку стула. – Вы знаете, сколько этот костюм стоит? Дороже нового цветного телевизора! На Елисейских полях покупал. Самый шик!

Он налил себе бокал коньяка, пододвинул блюдо с заливной осетриной и начал делиться впечатлениями.

– В Европе уже весна, а в Брюсселе вообще тепло. Какие там рыбные ряды! Думаете, это базар? Вовсе нет, – восторгался он столицей Бельгии, – Это улица сплошных рыбных ресторанов. Почти у каждого выставка даров моря, и чего на ней только нет! Я таких экземпляров никогда и в глаза не видывал.

– Ты хоть посидел там в ресторанчике? Отведал эти диковины? – поинтересовалась Светлана.

– Да некогда было. Прошлись вечером, поглазели. Но зато, когда ехали в аэропорт, что я видел, – он машинально понизил голос, и глаза у него замаслились. – Вдоль канала, а может быть, речки стоят низенькие домики, и в их окнах, как в витринах, сидят проститутки. Каких только там нет! Белые, черные, худые, грудастые – на любой вкус. Во – как загнивают капиталисты!

– А ты, папуля, поближе с ними познакомился? – насмешливо спросила дочь. – Как они на твой вкус?

– Чего ты мелешь? – смутился Иван Кузьмич. – Я это привел, чтобы показать, что капитализм делает с женщинами.

Он окинул Свету недовольным взглядом и с явным намеком сообщил:

– А в Париже я повидал Надю с Олегом. Мы даже вместе поужинали в самом шикарном ресторане, «Максиме». Ну и здорово живут. Выглядят, как настоящие европейцы. Ведь и ты могла бы так жить, если бы захотела, – не преминул уколоть он дочь. – Ты должна была быть на месте Нади!

– Я бы от Парижа не отказалась, – спокойно возразила ему Светлана. – Если бы на месте Олега был Миша. Но жить без любви, – она осуждающе взглянула на отца, – это значит не знать счастья!

– Однако Надя не жалуется! – разозлился Григорьев. – Сглупила ты, дочка, вот теперь и маешься одна с ребенком. Ну ладно, извини, что погорячился, – спохватился он, – мне просто за тебя стало обидно. Думаешь, приятно было слушать, что они тебе сочувствуют?

– Нужно мне больно их сочувствие, – беззлобно парировала его выпад Света. – Зато у меня есть Петенька! А им еще нужно постараться.

– Ладно, замнем, – дал задний ход отец. – Я лучше расскажу вам про Париж. Вот, к примеру, знаете вы, почему, приходя в богатую квартиру, люди сравнивают ее с Лувром? – Обвел их снисходительным взглядом, объяснил:

– Потому, что в этом музее всего напихано невпроворот. Картины, скульптуры, древности и богатства французских королей. В общем, сборная солянка. За месяц не осмотришь.

– Значит, не удалось как следует познакомиться? – глухо отозвалась супруга.

– К сожалению, так. Не на экскурсию ведь ездил, – с важным видом взглянул он на нее. – Но основное все же показали. Ночной Париж с Эйфелевой башней, красиво подсвеченной огнями, Монмартр, где мы побывали в «Мулен руж».

– А в Версаль вас свозили? – дорожа миром, подала голос Света.

– Само собой. Но он меня разочаровал, – снова повеселел Иван Кузьмич. – Ничего особенного! Наш Петергоф мне больше нравится. Даже твое родовое Архангельское, – хохотнул он, – мало чем ему уступает.

Они закончили обедать, и Светлана ушла к себе заниматься с сыном, а Иван Кузьмич и Вера Петровна перешли в гостиную. Супруг удобно устроился на диване и взял было в руки газеты, но она его остановила.

– Послушай, Ваня, нам нужно посоветоваться, – требовательно произнесла она, присаживаясь рядом, – насчет Светы и Петеньки. Отложи газеты!

– Так вроде с ребенком все в порядке, – насторожился муж. – Что случилось?

– Ты вот не спрашиваешь, – печально промолвила Вера Петровна, – а похоже, Мишу мы больше не увидим.

– А что, похоронка пришла? – равнодушно спросил Григорьев. – Я знал, что так и будет.

– Нет, но все считают, что он погиб. Кроме Светы. Она все еще надеется.

– Ничего, когда-нибудь перестанет дурью мучиться, – со злостью произнес он. – Пусть пожинает, что посеяла.

– Будь благоразумным, Ваня, – укоризненно покачала головой Вера Петровна. – Это же касается не только Светы, а нашего внука. Мальчику нужен отец! Такой, который бы по-настоящему любил нашу дочь и Петеньку.

– Ну и что: ты знаешь такого человека? – усмехнулся супруг. – Если так, то считай, нашей дочери повезло!

– Есть такой человек, и ты его знаешь, – просто и серьезно ответила она, не принимая его иронии, – это Марик. Он много лет влюблен в Свету, лучший друг Миши, и сможет заменить его сыну отца. Кроме того, у него с нашей дочерью общее дело – служение искусству.

По мере того как она говорила, лицо у Ивана Кузьмича все более багровело, а брови сошлись в одну гневную линию. Однако он совладал с собой и лишь сокрушенно развел руками.

– Ну что можно от тебя услышать путного? Когда ты растеряла последние шарики, – хрипло произнес он, кипя от возмущения. – Ты совсем хочешь загубить жизнь дочери? – Повысил тон, продолжал срывающимся голосом.

– Мало того, что позволила ей сойтись с парнем без загса и стать матерью-одиночкой, теперь вообще хочешь из нее подстилку сделать?

Григорьев выпрямился и с ненавистью поглядел на некогда любимую жену.

– Так вот. Слушай и запоминай! Никогда мой внук не будет носить фамилию Авербах, а дочь не выйдет за него замуж! Пусть лучше умрет. В своем доме, чтобы я его больше не видел. Ишь чего захотел?

– Но я не пойму, Ваня, чем Марик перед тобой провинился? – пыталась возразить Вера Петровна. – Если тебе его фамилия не нравится, то дети по закону могут носить фамилию матери.

– Ты, значит, считаешь, что у нас еще мало Ивановых по матери? – скривил губы супруг. – Еще нужно наплодить?

– Значит, все дело в национальности, – укоризненно покачала головой Вера Петровна. – Какой же ты коммунист, Ваня? Ведь у вас на знамени написано: «всеобщее равенство и братство», вы ведь – интернационалисты!

– А ты все всерьез, как ребенок, воспринимаешь? Может, и то, что царапают на заборах? – издевательски рассмеялся Григорьев. – Да уж, ума ты и к старости, видно, не наберешься.

Он встал и грузно навис над испуганной Верой Петровной.

– Вот результаты твоей глупости. Дочка хитрой Лидки Деяшкиной замужем за дипломатом, живет в Париже, счастлива. А твоя дочь – горе мыкает, – он презрительно скривил губы. – Стала матерью-одиночкой. Позор!

Выпустив пар, Иван Кузьмич немного остыл, взял себя в руки и, сознавая собственное превосходство, объявил:

– Мы с тобой давно перестали понимать друг друга. Но не все еще потеряно. Главное – не доводи меня, Вера, чтобы вы со Светой стали мне противны. Ну что вы без меня? Нуль без палочки. На что будете жить? Так что, если у нас не получается мир – пусть будет перемирие!

Сказав это, Григорьев, не дожидаясь ее ответа, величественно проследовал в свой кабинет, а Вера Петровна осталась сидеть одна, проливая слезы и упрямо повторяя:

– Неправда, Света будет счастлива! Она достойна этого. Есть Бог на небе!