Ночью Эйдан вдруг проснулся от странного чувства. Он открыл глаза и не мог понять, что происходит. Дело было в том, что, несмотря на выключенный свет и задернутые занавески, он все видел. Все до мелочи, даже названия книг, стоящих на полках. Он видел в темноте!
— Лула! — прошептал он. Их комната была очень большая, а кровать Лулы стояла в другом конце, отделенная занавеской, и та упорно не просыпалась. Тогда Эйдан прокрался к ее кровати, стараясь не разбудить Виктора. — Лула, а ну проснись!
— Чего тебе? — сонно проворчала Лула, но глаза открыла. И закрыла. Потом опять открыла. И снова закрыла.
— Эйдан… — произнесла она, и в ее голосе был слышен испуг. — Что происходит?
— Не знаю, а что? Ты глаза-то откроешь?
— Я не могу.
— Почему?
— Не знаю. Боюсь, наверное.
— Кого? — опешил Эйдан и тут же оглянулся, но никого не увидел. Хотя видел он великолепно — все лучше и лучше.
— В зеркало-то посмотри, умник…
Еле переступая дрожащими ногами, Эйдан подошел к трюмо и заглянул в зеркало. То, что он там увидел, заставило его зажмуриться так же крепко, как Лула. Но существовать с закрытыми глазами очень неудобно, и их пришлось открыть. Эйдан так и сделал. И снова посмотрел в зеркало, на этот раз смелее.
Глаза его светились, как у кошки, тусклым блеском, бледно-желтым по краям, а зрачок стал оранжевым, словно свечку накрыли шкуркой от мандарина.
— Ничегошеньки себе…
— Ну страшновато, хотя привыкнуть можно, — сказала Лула у самого его плеча. Она смотрела на него с любопытством, но ее глаза не горели, только поблескивали, как холодные светлячки. Эйдан подумал, что она, хоть и его сестра-двойняшка, в темноте не видит. И поэтому для нее он, вероятно, выглядит как пара оранжевых огоньков, парящих над полом.
— Что ты чувствуешь, Эйдан?
— Вижу все. Как днем.
— Теперь с тобой в прятки-темнушки не поиграешь…
— Это да. Зато я могу находить тапочки в любое время ночи!
Вдруг Эйдан замер, уловив какой-то звук. Очень знакомый звук.
— Тс-с-с! Кто-то проснулся…
— Откуда ты знаешь?
— Я слышу шаги на лестнице.
— Никаких шагов, все тихо. Тебе показалось.
— А я слышу. Это папа!
Лула закрыла глаза и внезапно увидела перед собой ступеньки. Она зажала рот ладонью, чтобы не вскрикнуть, и зажмурилась, но видение не исчезло, наоборот — стало четче. Лула ощущала себя непривычно высоко, ее непослушное, будто чужое тело спустилось по лестнице на кухню и выпило стакан воды. Девочка не почувствовала ни вкуса, ни холода воды, и причина могла быть одна — пила не она! И в тот же момент Лула поняла, кто это был. На секунду он приостановился у детской, но заходить не стал, просто прошел мимо, и скоро тихо закрылась дверь в конце коридора.
— Все в порядке, — выдохнула Лула с облегчением.
— Откуда ты-то знаешь? Тоже слышала?
— Я… не знаю. — Лула потерла виски и села на кровать. — Нет, я будто видела. Глазами папы. Я будто была у него в голове!
— Здорово! О чем он думал?
— Не знаю, я просто смотрела. Наверное, мысли читать я не умею.
— А мама что видит?
Девочка снова закрыла глаза и представила маму, но вместо комнаты увидела луг, заросший высокой травой, а над головой синее-синее небо.
— Это… Кажется, она видит сон.
— А Виктор? Что ему снится?
— Эйдан, нельзя влезать в чужие сны. Это некрасиво. Давай лучше разберемся, что все-таки происходит. Ты видишь в темноте, а я нет. Но я могу смотреть чужими глазами. А может, мы умеем еще что-то?
— Было бы здорово. Но как узнать об этом?
Он пожал плечами.
— Чего молчишь? — спросила Лула.
— Тьфу, да ты же меня не видишь! Никак не привыкну. Я думаю, мама с папой должны нам что-то объяснить.
— Если бы они знали, то рассказали бы раньше.
— А вдруг это тайна?
— Ну… если у них есть тайны… то почему у нас не может быть?
Лула нашла в темноте его руки и сжала их.
— Секрет?
— Секрет.
— Вы чего не спите? — Сонная веснушчатая мордашка Виктора высунулась из-под простыни, и Эйдан быстро закрыл глаза обеими ладонями — для верности. Чтоб ни один лучик не просочился.
— Мы спим. И ты давай спи, — прошептала Лула. Виктор скрылся в шалаше, и уже через минуту она непроизвольно увидела его глазами леденец, огромный, как целый кондитерский магазин! Ну и сон! Хотя чего удивительного — Виктору-то всего три с половиной.
* * *