В программе второго курса обучения режиссеров — освоение метода действенного анализа пьесы и роли — вершины режиссерского учения Станиславского. Этот метод — главный профессиональный стержень школы Товстоногова, он неотрывен от первой части системы Станиславского, от законов актерской психотехники.

Содержание второго курса строится по следующим направлениям:

I Теоретическое постижение метода действенного анализа.

Темы лекций.

1 Первый этап метода действенного анализа — режиссер наедине с пьесой, «разведка пьесы умом»; параметры метода и их системная взаимосвязь.

2 Второй этап — метод физических действий как инструмент метода действенного анализа, «разведка пьесы телом»; физическое действие как часть триединого действенного процесса (мыслительное, словесное, физическое действие); мизансцена — язык режиссера; сценическая композиция и мизансцена.

3 Метод действенного анализа — метод анализа и синтеза.

II Практическое применение метода действенного анализа и метода физических действий:

1 Анализ нескольких пьес — одноактных и многоактных;

2 Анализ пьес (современного и классического репертуара), отрывки из которых делают режиссеры;

3 Событийно-действенный анализ отрывков, над которыми работают режиссеры;

4 Совместная работа режиссеров со студентами-актерами над отрывками, сначала из современных, потом из классических пьес (диалоги — этюдные импровизации).

III Работа над «зачинами» на основе стихов и песен.

Теоретическое постижение метода действенного анализа

Итак, метод действенного анализа пьесы и роли. Расскажу немного об истории вопроса в надежде, что заинтересованный читатель захочет познакомиться в дальнейшем с этим методом в иных трактовках, поскольку в моей книге представлена только одна версия.

Метод действенного анализа наиболее полно отражен в публикациях М.О. Кнебель и Г.А. Товстоногова. Интересные исследования в этой области осуществлены также А.М. Поламишевым.

Кнебель, ученица Станиславского и Немировича-Данченко, писала, что начало открытия нового закона анализа пьесы, по ее мнению, можно отнести к 1905 году, к периоду работы в театральной студии на Поварской, когда мастер «впервые предложил анализировать пьесу этюдным путем... И только в 1935 году Станиславский с новой, удесятеренной силой убежденности стал проповедовать идею анализа пьесы в действии»[26]. Кнебель отмечала, что, к сожалению, в трудах Станиславского «...нет специальной главы с описанием этого открытия»[27]. (Подчеркну, что наиболее значительными являются подготовительные материалы Станиславского к его неосуществленной книге «Работа актера над ролью», где ставятся проблемы работы над пьесой и ролью.) Вероятно, только скромность Кнебель, этого талантливого педагога, режиссера и ученого, не позволила сказать, что именно ей принадлежит заслуга — на основе незавершенных трудов, отдельных статей, высказываний по этому вопросу, практических занятий в оперно-драматической студии в последние годы жизни Станиславского — впервые описать и теоретически осмыслить суть открытия своего учителя. Ведь сам термин «метод действенного анализа пьесы и роли» введен в нашу науку Кнебель. Этот метод нашел широкое применение в сценической педагогике Москвы.

В ГИТИСе — главным образом усилиями Кнебель, в вахтанговской школе — в работах Поламишева. В рамках этой книги нет возможности проанализировать каждую из существующих точек зрения на проблему, определить сферы соприкосновения, единства взглядов, исследовать суть расхождений. Мой рассказ — о режиссерской школе Товстоногова.

Метод действенного анализа — способ перевода образов одного вида искусства — литературы, драматургии — в другой, перевод на язык сценического творчества. В этом его принципиальное отличие от литературоведческого анализа.

Конкретно-исторический анализ произведения здесь неотрывен от духовно-нравственных проблем. Поэтому фундаментальным понятием метода является сверхзадача — то есть идея произведения, обращенная в сегодняшнее время, то, во имя чего ставится сегодня спектакль. Постижению сверхзадачи помогает проникновение в сверх-сверхзадачу автора, в его мировоззрение.

Путь воплощения сверхзадачи — сквозное действие — это та реальная, конкретная борьба, происходящая на глазах зрителей, в результате которой утверждается сверхзадача.

Двуединый процесс, лежащий в основе методики так называемой «разведки умом» и «разведки телом», — опирается на способность художников театра событийно воспринимать действительность. На этапе «разведки умом» у режиссера формируется представление о том, как будет развиваться спектакль, — от исходного события, через основное, центральное, финальное — к главному событию. Событийное развитие — важнейшая часть режиссерского замысла. Событие — основная структурная единица сценической жизни, неделимый атом действенного процесса. Отобранная режиссером на этапе «разведка умом» цепь событий — путь к постановочному решению спектакля.

Станиславский предлагал выявить в анализе наиболее важные события, которые определяют процесс движения спектакля. Товстоногов считал, что пьеса в своем развитии опирается на пять таких событий:

1. Исходное событие — своеобразный эмоциональный «зачин» спектакля, его камертон, оно начинается за пределами спектакля и заканчивается на глазах зрителя; оно фокусирует, отражает в себе (как капля воды — океан) исходное предлагаемое обстоятельство, зарождаясь в его недрах.

2. Основное событие — здесь начинается борьба по сквозному действию, вступает в силу ведущее предлагаемое обстоятельство пьесы.

3. Центральное событие — это в спектакле высший пик борьбы по сквозному действию.

4. В финальном событии — кончается борьба по сквозному действию, исчерпывается ведущее предлагаемое обстоятельство.

5. Главное событие — самое последнее событие спектакля, заключающее «зерно» сверхзадачи; в нем как бы «просветляется» идея произведения; здесь решается судьба исходного предлагаемого обстоятельства — мы узнаем, что стало с ним, изменилось ли оно или осталось прежним.

Важнейший этап рождения режиссерского замысла — определение исходного предлагаемого обстоятельства, той среды, неизменной на протяжении всего развития пьесы (вобравшей в себя авторскую боль), которая «беременна» проблемой произведения.

Не менее существенно выявление главного конфликта: он носит всегда нравственный характер, представляет собою процесс рождения, становления или падения, деградации личности.

Все названные здесь параметры метода взаимосвязаны, неотрывны друг от друга, это обеспечивает целостность анализу. В процессе рождения спектакля они являются компасом, верно ориентирующим его создателей.

Метод действенного анализа предполагает совместный импровизационный анализ события и действия в нем, осуществляемый актерами под руководством режиссера, — это так называемая «разведка телом». Эта часть метода называется методом физических действий.

Следует отметить, что название «разведка умом» — условно, поскольку оно не отражает всей полноты процесса, — не только логического, рационального, но в первую очередь эмоционального, чувственного постижения материала режиссером; точно также, говоря о «разведке телом», мы должны помнить, что анализ осуществляется всем психофизическим аппаратом актера — не только телом, но и умом, всем сердцем и душой художника.

Импровизационный поиск осуществляется при активном взаимодействии режиссера и актеров. Создать в репетиционном классе особую среду, атмосферу общего поиска уникальных средств выражения авторской стилистики — значит направить импровизацию в нужное русло. Этот процесс требует высокого режиссерского искусства. Подлинный смысл этюдного способа репетиций — анализ произведения, осуществленный в действии. Участие режиссера в процессе импровизации многозначно. Определив событие и действие в нем, отобрав предлагаемые обстоятельства, постановщик спектакля должен быть чуток к тому, верный ли камертон задан импровизационному поиску, угаданы ли природа чувств и способ существования в спектакле; режиссер корректирует и направляет поиск. Интуитивное проникновение в художественную ткань произведения, творческое вдохновение играют важную роль в импровизационном поиске. Однако вдохновение и интуиция требуют конкретной пищи, она-то и добывается совместным трудом режиссера и актера в процессе репетиции.

Творческая и нравственная сила метода действенного анализа, синтезирующего анализ и воплощение, заключающаяся в естественности и органичности процесса разведки, проб и ошибок, свободного (тут имеется в виду и внешняя, и внутренняя, в широком смысле слова — свобода) творческого поиска, последовательно, постепенно постигается студентами в течение всего обучения.

Необходимо тренировать в себе умение в сложном увидеть простое, а в простом — сложное; любое явление жизни, происходящее с вами, вокруг вас, адаптировать, переводить на язык действия, обнаруживать в нем событие, конфликт.

Метод физических действий способствует созданию цепи физических действий, которые взрывают конфликт, раскрывают его смысл, объясняют глубину взаимоотношений персонажей.

Событийная структура пьесы — главный стержень метода действенного анализа. Поскольку событие имеет как объективный, так и субъективный характер, то именно сюжет, основанный на индивидуальной точке зрения художника, приближает к сверхзадаче пьесы, сквозному действию, пониманию ее основного конфликта, исходного и ведущего предлагаемых обстоятельств.

В плане-конспекте «Работы над ролью», написанном Станиславским незадолго до смерти[28], автор предлагает наметить временную, черновую сверхзадачу, начать прощупывать линию сквозного действия и для этого производить деление пьесы на самые большие события. Предполагаемая сверхзадача становилась своеобразным компасом, даже если она не сформулирована, но только намечена и живет лишь в предощущениях режиссера. Эта принципиальная позиция Станиславского, конечно, должна учитываться в работе над планом «штурма» пьесы и роли.

Подчеркнем ключевую роль события в методе. Интересна этимология слова «событие». Товстоногову было близко толкование В. И. Даля — «со-бытийность кого-то с кем-то». Мастер подчеркивал, что жизнь человеческая событийна по своей структуре, событийна и структура сценической жизни. Только сценическая жизнь всегда протекает в условиях обострения предлагаемых обстоятельств, поэтому в пьесе событие, общее, совместное бытие людей конфликтно — таков закон драмы. Любое событие — это конфликт, то есть конфликтный действенный факт (как называл его Станиславский). Действие — это борьба. Очень важно, что событие — действенный, конфликтный факт, происходящий «здесь, сейчас, на моих глазах», то есть события реально происходят в пьесе, а не за ее пределами.

Только предлагаемые обстоятельства большого круга могут быть за рамками пьесы. Именно чтобы разобраться в «ворохе» предлагаемых обстоятельств, как я уже писала, мы разделяем их на обстоятельства: малого круга (событие, действие), среднего круга (сквозное действие) и большого круга (сверхзадача). Каждому кругу предлагаемых обстоятельств соответствует определенная цель и действие.

Кроме того, анализируя пьесу, мы должны определить:

1 Ведущее предлагаемое обстоятельство события — то обстоятельство малого круга, которое определяет борьбу в событии (ведь в событии — сумма разнообразных обстоятельств малого круга), поэтому иногда можно называть событие по ведущему предлагаемому обстоятельству.

2 Ведущее предлагаемое обстоятельство пьесы — оно определяет борьбу по сквозному действию пьесы.

3 Исходное предлагаемое обстоятельство пьесы — та среда, в которой сосредоточена проблема пьесы, авторская боль; мы постигаем его в процессе развития пьесы. Исходное и ведущее предлагаемые обстоятельства пьесы часто конфликтны по отношению друг к другу, но отнюдь не всегда.

Следует помнить, что далеко не все пьесы начинаются с открытого столкновения и явного действенного факта. Неспешность разворачивания действия, подспудность конфликта, отсутствие яркого события в начале характерны для многих пьес. Порою конфликт не обнажен, он бывает скрыт, но это не лишает события конфликтности содержания. Необходимо только разгадать, почему автору нужно иметь такое исходное событие. Может быть, в кажущемся стоячем болоте скуки, однообразия жизни, отраженной в исходном событии, уже таятся, закипают страсти, и режиссер должен только их разглядеть? Самое обыденное, кажущееся статичным событие, насыщено острейшей борьбой, хотя внешне эта борьба может быть едва выражена. Возьмем, к примеру, «Горячее сердце» А. Н. Островского. Для Курослепова, пробудившегося ото сна в десятом часу вечера (!) — (не мудрено, что ему спросонья конец света привиделся), — встать с крыльца, да пойти посмотреть, заперты ли на ночь ворота в доме, — пытка каторжная! А ведь не доверяет он дворнику Силану — по его недосмотру две тысячи рублей из-под самого носа хозяина (под подушкой были!) украли. Тут разворачивается борьба острейшая; но так и не удается Курослепову преодолеть свою сонную одурь — он долго зевает, потом грозит дворнику, да в дом уходит. Конечно, такое событие внешне выглядит совершенно статичным, но острота конфликта от этого не утрачивается.

Не всякое событие пьесы является частью сквозного действия пьесы. Сквозное действие начинается только в основном событии и заканчивается в финальном. При этом события пьесы — от исходного до основного и от финального до главного — не теряют своей конфликтной природы.

В главном событии пьесы просветляется ее сверхзадача, решается судьба исходного предлагаемого обстоятельства и обязательно — это самое последнее событие пьесы.

Товстоногов сравнивал предложенные им параметры метода действенного анализа с параллелями и меридианами, пересечение которых дает возможность найти искомую географическую точку на карте. Знание только одних параметров и невнимание к другим не приведут к успеху — нужно, чтобы они «пересекались».

Проследим, как связаны различные понятия метода.

Сквозное действие — путь воплощения сверхзадачи, та реальная, конкретная борьба, в результате которой утверждается сверхзадача. Оно начинается в основном событии одновременно с появлением ведущего предлагаемого обстоятельства пьесы — это обстоятельство и будет определять всю борьбу по сквозному действию. Высшего пика эта борьба достигнет в центральном событии. Закончится она — в финальном, здесь будет исчерпано и ведущее предлагаемое обстоятельство пьесы. Исходное предлагаемое обстоятельство, неизменное на протяжении всей пьесы, связано с исходным событием — в исходном событии отражено исходное предлагаемое обстоятельство; в главном событии решается судьба исходного предлагаемого обстоятельства (мы узнаем, что с ним стало, изменилось ли оно, или осталось прежним, «победило» или «потерпело поражение»). В главном событии также просветляется сверхзадача пьесы.

Как видим, здесь нет ни одного понятия метода, оторванного от целого, не имеющего множества прочных связей с другими параметрами. Именно это и представляется мне наиболее сильной стороной разработанной Товстоноговым методики.

Верно разгаданный режиссером хотя бы один из параметров поможет совершить открытие новых тайн пьесы — ведь все параметры связаны между собою. И наоборот, — одна ошибка способна разрушить всю систему размышлений, точнее сказать, — наглядно обнаружить, что системы-то анализа нет! Есть отдельные, не связанные между собою догадки о пьесе, а не целостный ее анализ.

Практическое применение метода действенного анализа и метода физических действий

Начать «штурм пьесы» можно с определения проблемы, что позволит вплотную подойти к смыслу произведения, к сверхзадаче, ведь проблема связана с нравственным содержанием пьесы. Подлинная идея в произведении всегда спрятана, на поверхности же лежит моральное правило, догма. Современному взгляду на смысл, идею произведения часто мешает вульгарный социологизм, обедняющий мышление студентов.

Идея, повернутая, обращенная в сегодняшний день, содержащая современную боль, проблему, волнующую зал, — это и есть сверхзадача пьесы. Постижению сверхзадачи пьесы помогает верное представление о сверх-сверхзадаче автора. Режиссер должен погрузиться в творчество драматурга, чтобы приблизиться к пониманию его сверх-сверхзадачи, которая является своеобразным компасом в процессе анализа пьесы.

Зарождению режиссерского замысла способствует создание «романа жизни». Товстоногов советовал ученикам перевести драматургию сначала в область литературы — читать пьесу как эпическое произведение, воссоздав непрерывный поток жизни героев. При этом любое нафантазированное режиссером предположение должно иметь пусть самые косвенные, но убедительные доказательства в пьесе. На этом этапе совершенно не важен жанр произведения. Следует идти от жизни, стремиться быть объективным, вооружиться собственным опытом, знаниями, разнообразным материалом, чтобы создать так называемый «кинематографический роман жизни». Он важен для понимания меры авторского вымысла, меры «искажения» действительности, ее преображения, и для создания на этом основании впоследствии «стилистического романа жизни».

Чтобы дать пищу своему воображению, необходимо не только подробно, тщательно изучить пьесу, недостаточно хорошо знать и все творчество автора, надо еще знать исторический, изобразительный, этнографический материал, привлечь специальную литературу, касающуюся автора и его произведения. Словом, создание «романа жизни» — это объективное собирание самого широкого круга предлагаемых обстоятельств. Мастер приводил студентам такую аналогию: на аэродромах взлетная и посадочные полосы для самолетов всегда делаются очень длинными и широкими (куда больших размеров, чем это требуется), — чтобы избежать риска, обеспечить гарантию успешного взлета и посадки; так и разнообразная информация «романа жизни» должна помочь сначала «взлететь», воспарить к режиссерскому замыслу, а потом, на этапе сценической реализации этого замысла, — обеспечить надежную «посадку».

«Роман жизни» помогает в определении большого и среднего круга предлагаемых обстоятельств, исходного и ведущего предлагаемых обстоятельств, помогает понять конфликт. Так, погружаясь в предлагаемые обстоятельства, будоража воображение, свою творческую интуицию, режиссер приблизится к постижению сверхзадачи и сквозного действия (а значит и его развития — от основного, через центральное к финальному событию). И, наконец, зная исходное предлагаемое обстоятельство и сверхзадачу пьесы, — сумеет определить и главное событие.

Какой из параметров метода будет разгадан первым? Это не имеет принципиального значения. Начать можно с любого, с того, который кажется наиболее очевидным. Важно только в результате «воспарить», как говорил Товстоногов, к сверхзадаче пьесы. Если предположительная догадка о сверхзадаче была верна, то, утвердившись в ней через анализ всех параметров пьесы, режиссер может обрести творческие крылья. А если в результате анализа открылась, как манящая тайна, иная сверхзадача, не та, что предчувствовалась в начале, то такое открытие, одухотворив режиссера, придаст новую энергию поиску.

Метод действенного анализа расширяет, обогащает взгляд на пьесу. Метод требует активной работы творческой мысли. При этом следует помнить, что самый совершенный режиссерский прием, если он не согрет сиюминутным творчеством, интуицией художника, — может стать мертвым ремеслом, не способным оплодотворить процесс создания спектакля. Поэтому на этапе интеллектуального анализа пьесы необходимо включить всю свою эмоциональную природу, дать простор творческой интуиции. Профессия режиссера, как я уже писала, потому и сложна, что она, как никакая другая, требует совмещения явлений противоположных: эмоциональной непосредственности ребенка с мудростью старика; критического отбора, точности и конкретности — с увлеченностью радостного, интуитивного, свободного поиска. Если в процессе анализа пьесы режиссер не соединит в себе качества Моцарта и Сальери, то анализ не будет полноценным.

Обычно студенты второго курса начинают с анализа одноактной драматургии. Это и понятно: ее событийное построение легче анализировать, чем в многоактной пьесе. Обучение происходит всегда на высоких классических образцах русской и зарубежной драматургии. Жанры, стилистика — самые разнообразные. Это доказывает, что методу действенного анализа подвластна любая авторская природа.

В словесных знаках драматург зашифровал тайну пьесы. Словесный текст — это ведь не вся пьеса. На занятиях в режиссерской мастерской метод помогает студентам проникнуть в то, что стоит за словами.

Приведу несколько примеров такого анализа.

А. Вампилов «Провинциальные анекдоты». Анекдот второй «Двадцать минут с ангелом». Своей пьесе, названной трагикомическим представлением, Вампилов предпослал эпиграф: «Кто что ни говори, а подобные происшествия бывают на свете — редко, но бывают». Н. В. Гоголь.

Товстоногов обращает внимание студентов на своеобразное сходство любого драматургического построения с... химической реакцией: известно, что для возникновения химического процесса (разложения, окисления или полимеризации) требуются вещества с определенным химическим составом, особым строением; так и в художественном произведении автору необходимо отобрать такие исходное и ведущее предлагаемые обстоятельства, чтобы с появлением ведущего предлагаемого обстоятельства (в основном событии) пьеса взорвалась конфликтом, чтобы началась бурная «реакция». Так, если исходное предлагаемое обстоятельство одноактной пьесы А. Вампилова — мир, живущий по законам корысти, эгоизма, духовного одичания, то неожиданное появление в нем «ангела» (ведущее предлагаемое обстоятельство пьесы) — создает конфликт между естественным проявлением доброты, человечности и корыстью, между желанием бескорыстно помочь страждущим и невозможностью этому осуществиться в мире, где гуманные отношения между людьми утрачены. Итак, в основном событии появляется человек, в котором недавно проснулась совесть (смерть матери, чувство вины перед ней разбудили в нем человека). Сквозное действие Хомутова — стремление исполнить свой нравственный обет. У него совсем недавно едва-едва прорезались «ангельские» крылышки, а уже столько мук этому «ангелу» привелось испытать! Ангелов же не бывает, не бывает бескорыстной щедрости, человеческого участия, сострадания — значит Хомутов шарлатан, жулик, аферист, пройдоха или... больной. С появлением «ангела» (основное событие) начинается борьба по сквозному действию. У Вампилова обстоятельства свели в гостинице «Тайга» (название весьма примечательное!) людей очень разных: шофера и скрипача, экспедитора и инженера, студентку и коридорную гостиницы. Такой многоплановый социальный срез жизни важен для автора. Важно, что эта разноголосая человеческая масса объединяется в общем порыве лишь в центральном событии — коллективном аресте «ангела». Ведущее предлагаемое обстоятельство этого события — угроза помещения «ангела» в психбольницу...

А если бы появился настоящий ангел, что с ним бы сделали?.. Ему нет места в этом мире, он был бы уничтожен (если даже Хомутова хотят упрятать в сумасшедший дом). И это в обществе, где провозглашен лозунг: человек человеку друг, товарищ и брат! Увы, видно, что только провозглашен... Когда шел разбор этой пьесы, Георгий Александрович часто спрашивал студентов, в чем суть анекдота Вампилова? Ведь автор назвал пьесу анекдотом не случайно. Этим определением следует поверять все параметры анализа. Конечно, «Двадцать минут с ангелом» анекдот трагикомический, но все же анекдот!.. В результате долгих споров, обсуждений различных предложений, вариантов — сквозное действие пьесы было определено как «борьба за единение», важно только подчеркнуть, что для Анчугина с Угаровым единство и братство возможно только как «братство на троих»! Такой анекдотический акцент соответствует стилистике драматурга. Исходное событие его пьесы — пробуждение после пьяного загула; определяет это событие — гнетущее, тяжелое похмелье героев. В исходном событии уровень человеческого одичания доведен до последней черты. Обыденность же происходящего только усугубляет духовную бездну героев. Борьба по сквозному действию заканчивается в финальном событии — «организации общего застолья». Ведущее предлагаемое обстоятельство этого события («Застолье») — поминки по матери Хомутова. Проблема отсутствия среди нас ангелов, превращение доброты, бескорыстия в анахронизм — свидетельство духовного обнищания общества. Боль автора, его надежда находят отражение в главном событии пьесы — «Не пьется!» Всю пьесу рвались опохмелиться, и вдруг — «Не пьется!» Значит даже двадцать минут (!) с «ангелом» (!) не проходят даром. В главном событии началось перерождение героев. Разумеется, Вампилов не столь наивен, чтобы не понимать, что это возрождение может оказаться краткосрочным, и даже наверняка все скоро вернутся на круги своя, ведь живут они не с ангелами, напротив, — их миром правят демоны корысти, равнодушия, бессердечия. Но в пьесе оставлена надежда на возрождение, светлая надежда (как мы с нею распорядимся в своей жизни?..). Исходное предлагаемое обстоятельство поколеблено в главном событии, словно рябь пошла по воде... Для автора очень важно, что в главном событии не пьянка! Замечу, что многие студенты видели в главном событии пьяный загул, сопровождаемый кабацким пением. Георгию Александровичу нужно было не силою своего авторитета, но автором доказать ошибочность такой точки зрения. Он обращает внимание студентов не только на текст, но и на все ремарки Вампилова, в них нет ни одного лишнего или случайного слова. В главном событии (оно определено, как видим, по ведущему предлагаемому обстоятельству) — высокий ритм и замедленный темп. У автора отмечены паузы, молчания, многоточия. И это в обстоятельствах, когда большие деньги дают возможность устроить настоящие поминки — праздник, вино может литься рекой, никто не осудит, не помешает... Но почему же не пьется?.. Обратимся к финалу пьесы.

Анчугин, Васюта и Хомутов медленно выпивают.

Фаина. И мне дайте. (Выпивает.)

Молчание [29] .

Здесь, очевидно, началась оценка, в которой заканчивается финальное событие и рождается новое — главное.

Базилъский, стоя у дверей, не знает, что делать — уйти или остаться.

Угаров. А вы, товарищ скрипач, присаживайтесь. (Помолчал, потом, обращаясь ко всем.) Ну, что же теперь поделаешь?

Хомутов (встрепенулся). Да нет, товарищи, ничего, ничего... Жизнь, как говорится, продолжается...

Пауза.

Анчугин (запел). «Глухой неведомой тайго—о—ою» ...

Родилось новое действие, и герои вступили в главное событие.

Угаров (Базилъскому). Подыграйте, товарищ скрипач.

А ведь совсем еще недавно скрипка действовала им на нервы, бесила, была невыносимой!

Анчугин (продолжает). «Сибирской дальней стороной Бежал бродяга с Сахали—и—ина Звериной узкою тропой...»

Анчугин и Угаров повторяют последние строки вместе. Базильский вдруг (разрядка моя. — И. М.) подыгрывает им на скрипке.

Тот самый Базильский, который еще несколько минут назад кричал своим мучителям — соседям-пьяницам: «Вы в балаган отправляйтесь, в кабак! Туда, туда — прямиком... А ко мне — нет! Ко мне — не надо! У меня не смешно! Не смешно! И никаких удовольствий! Лучше буду играть в пустом зале!»

Так они поют: бас, тенор и скрипка.

Занавес

Нет, не пьяный хор звучит в финале (в главном событии у Вампилова), не ему аккомпанирует на скрипке Базильский. В песне вдруг (!) забилась в муке растревоженная живая душа этих людей!

А вот как «разведка умом» помогла приоткрыть тайну шутки в одном действии А.П. Чехова «Предложение».

В этой пьесе сквозное действие лежит как бы на поверхности: борьба за помолвку (как шаг к браку Ломова с Натальей Степановной и к созданию новой семьи). Очевидны и сквозные действия всех персонажей. Этот брак по расчету (последний шанс породниться соседям) всем желанен: сквозное Ломова — жениться на Наталье Степановне; Натальи Степановны — выйти замуж за Ломова; Чубукова — выдать дочь замуж, сбыть ее, наконец, с рук. Ломову нужна «правильная, регулярная жизнь», как он сам говорит, а Наталье Степановне уже 25 (!) лет — по тем временам она старая дева. Как же случилось, что для всех выгодный, необходимый и возможный сговор о браке (реальных помех нет, видимых препятствий нет) — едва не сорвался? В чем же суть конфликта? Вот какую загадку задал режиссерам Чехов.

Разгадать эту пьесу Чехова невозможно, не учитывая новаторского характера его драматургии. Эта шутка содержит в себе элементы абсурдизма (театр абсурда имеет глубокие корни, в том числе в русской классической драматургии Гоголя и Чехова). Своеобразие построения чеховских пьес, в частности, состоит в том, что препятствиями сквозному действию становятся не внешние обстоятельства (люди, явления), но те препятствия, которые заключены в самих персонажах, в их человеческой природе. Исходя из этой посылки, можно понять, почему поведение героев «Предложения» алогично, почему они, страстно стремясь к одной и той же цели, все более отдаляются от нее.

Чехов исследует агрессивно-пошлую, убогую среду, мир обывателей, движимых дурацкими принципами, бессмысленным вздором, нелепыми комплексами, смехотворными амбициями, где нет места любви, духовности, человечности (исходное предлагаемое обстоятельство). Ведущее предлагаемое обстоятельство пьесы — брачное предложение — как последний шанс. Оно вступает в силу в основном событии, когда Ломов просит руки дочери Чубукова; здесь же начинается борьба по сквозному действию; она достигает наибольшей остроты в центральном событии — разрыве, — когда Ломов покидает дом Чубукова; завершается борьба по сквозному действию в финальном событии — благословении на брак Ломова и Натальи Степановны. Однако в главном — семейном скандале — с еще большей остротой продолжаются вульгарная перебранка, крики, взаимные оскорбления; их не способны заглушить даже выстрелы шампанского, раздающиеся в честь помолвки героев. Главное событие — своеобразная проекция на всю последующую жизнь героев, на их «семейное счастье». В нем исходное предлагаемое обстоятельство празднует свою блистательную победу, утверждается здесь навсегда.

Мы вместе с Чеховым смеемся над тем, как истово, самозабвенно сражаются герои пьесы, отстаивая свои глупые принципы: кто лучше — Откатай или Угадай? чьи Воловьи Лужки?.. Подавленные мелочной властью быта, они затрачивают весь пыл, всю страсть, все свои душевные силы на ничтожный вздор и бессмыслицу. Смех Чехова имеет и грустный оттенок: горько видеть пустоту и духовное убожество тех, чья страсть отдана не любви, не высоким идеалам, не защите подлинных принципов, убеждений, но... абсурду. Не абсурдно ли, в самом деле, спорить до обморока, до сердечного приступа о помещичьих угодьях, о достоинствах собак, если после свадьбы (для всех желанной!) все станет общим. Абсурдные принципы являются препятствием к достижению целей, которые диктует героям здравый смысл. Мы видим, что даже здравый смысл, имеющий абсолютную власть над обывателями, не способен победить их натуру, оборачивающую высокий ритуал брачного предложения в агрессивную пошлость. Иначе говоря, основной конфликт пьесы развивается как путь деградации героев.

Сознательно отложив разговор об исходном событии пьесы «Предложение» к концу, теперь остановимся на нем подробно. Для этого я хочу привести запись фрагмента одного из уроков Товстоногова, где он на материале чеховского «Предложения» дает пример анализа исходного события, осуществить который невозможно без знания «романа жизни», без яркого режиссерского воображения.

Надо сказать, что исходное и главное события пьесы часто не описываются авторами, иногда дается лишь слабый намек, а порою они как бы и вовсе отсутствуют. Их должен сочинять сам режиссер.

Чехов начинает «Предложение» так:

Действие происходит в усадьбе Чубукова. Гостиная в доме Чубукова. Чубуков и Ломов (входит во фраке и белых перчатках).

Чубуков (идя к нему навстречу).

Голубушка, кого вижу! Иван Васильевич! Весьма рад! (пожимает руку)30.

Так где же здесь исходное событие? — спрашивает Товстоногов. Ведь мы условились, что оно должно начинаться до открытия занавеса и завершаться на наших глазах. Нельзя же начинать с выхода Ломова! Что-то было до этого выхода. К примеру, можно предположить, что, заслышав колокольчик, Чубуков вышел навстречу гостю. Тогда с открытием занавеса мы слышали бы сначала приближающиеся голоса, а потом увидели входящих в гостиную Чубукова и Ломова. Исходное событие было бы, скажем, — встреча долгожданного гостя. Но Чехов совершенно определенно указывает на то, что Ломов входит один. Чубуков идет ему навстречу. Что же делал Чубуков в гостиной до прихода Ломова? Вероятно, ответ на этот вопрос и поможет определить исходное событие, так как в нем участвует один Чубуков. Однако в начале пьесы Чехов ни словом не обмолвился на этот счет. Он, вероятно, надеялся, — шутил Товстоногов, — что его пьеса попадет в руки хорошему режиссеру, владеющему методом действенного анализа. Во-первых, если мы с вами верно определили исходное предлагаемое обстоятельство, то оно должно подсказать нам исходное событие. Во-вторых, мы знаем «роман жизни» помещичьей усадьбы конца прошлого столетия. К тому же Чехов в пьесе подсказывает нам многое — и время года, и время дня... Помните, Наталья Степановна говорит о том, что уже скосили луг, что погода стоит сегодня великолепная, а Ломов сообщает, что до приезда к Чубуковым он уже позавтракал... Давайте, пофантазируем, что же мог делать помещик Чубуков в жаркий летний полдень (в то время как дочь его с прислугой усердно чистят горошек для сушки)?.. Чем он мог заниматься в гостиной? Читать, рисовать? Такое предположение вступает в противоречие с исходным предлагаемым обстоятельством, это будет уже исследование не обывательского помещичьего быта, но какой-то духовно насыщенной интеллектуальной среды. Тогда, возможно, он раскладывает пасьянс, или чистит ружье — он же страстный охотник? Такие предположения более убедительны, однако страсть к картам Чубукова ничем в пьесе не подтверждена, а до осенней охоты еще далеко. Думаю, что безделье — самое естественное для Чубукова времяпрепровождение. Мы говорили с вами о том, что исходное событие, отражающее исходное предлагаемое обстоятельство, это своеобразный камертон всей пьесы, значит в нем должен быть также обнаружен какой-то парадоксальный, комедийный ход. Помните, мы говорили с вами о логике закономерных неожиданностей? Вот здесь-то она и должна быть выявлена. Нужно подумать также о ведущем предлагаемом обстоятельстве исходного события... Нам важно подчеркнуть власть быта, мелочей жизни, почти животное существование героев, их одурелость и отупение... Предположим, что именно жаркий летний полдень и определяет действие Чубукова в исходном событии. Тогда, спасаясь от жары, он задвинет шторы на окнах просторной (а значит и более прохладной, чем другие комнаты) гостиной, разденется почти догола (некого стесняться, ведь все заняты чисткой гороха), усядется в удобное кресло, опустит ноги в таз с холодной водой и.., — обед еще не скоро — вот уж и храп его раздается, задремал Чубуков в разгар белого дня. ...Когда откроется занавес, зрители будут думать, что дело происходит ночью, и потом только узнают, что сонная одурь царствует здесь в то время как на дворе полдень. Столь долгожданный, но неожиданный визит Ломова — (во фраке и в белых перчатках!) — создает массу комических препятствий. Такое исходное событие можно сразу проверить на площадке импровизационно. Естественно, у актера появятся новые подробности жизни, расширятся обстоятельства малого круга. Это хорошо! Главное — искать в нужном направлении...31

Как видно из фрагмента урока Товстоногова, сила метода в том, что он связывает начала нравственные, духовные с конкретными, физически ощутимыми.

Подробное осмысление каждого параметра методики в период «разведки умом» — процесс длительный. Режиссер «наедине с пьесой», еще до встречи с актерами, проводит многие часы, бессонные ночи, прежде чем перед ним предстанет пьеса в таком «анатомированном» виде. Особенно сложны многоактные пьесы.

Вот результат такого анализа, сформулированный в нескольких строчках.

Н. В. Гоголь «Ревизор».

• Исходное предлагаемое обстоятельство — растленный, разграбленный город, в котором хозяева города, его элита — главные растлители и грабители. Мир, где правит не суд Божий, не страх Божий, но суд чиновничий, страх перед вышестоящими.

• Исходное событие — экстренный сбор — встреча отцов города в неурочное время.

• Сквозное действие пьесы — борьба за то, чтобы обернуть несчастье в выгоду.

• Основное событие — сообщение Бобчинского и Добчинского о своем открытии (Хлестаков — ревизор-инкогнито!).

• Ведущее предлагаемое обстоятельство пьесы — человек, которого принимают за ревизора, — не ревизор.

• Центральное событие — публичное разоблачение Хлестакова (чтение письма на балу).

• Главное событие — немая сцена; ведущее предлагаемое обстоятельство главного события — сообщение о прибытии подлинного ревизора.

Конечно же, такая схема («скелет» пьесы) — не окончательная версия, она потребует дальнейшей проверки, уточнения, совершенствования, возможно, изменения. Однако, не построив такой целостной системы событийно-действенного развития пьесы, режиссер, если он хочет применить в своей работе этот метод, не имеет нравственного и профессионального права придти на первую встречу с актерами. Это не значит, что он будет сразу же излагать свою концепцию актерам, нет, конечно. Но, вызрев в недрах сознания и души режиссера, она станет своеобразным компасом в процессе дальнейшего совместного импровизационного анализа пьесы — практического анализа.

«Разведка умом» — не цель, но средство, профессиональный инструмент художника. Уровень развития режиссерского искусства связан с развитием его технологии, со степенью профессионализма творца. Вооружить профессиональными знаниями студентов призвана школа Товстоногова. Правда, мастер всегда предупреждал своих учеников, что обнажать это «оружие» режиссер должен только целенаправленно, в случае необходимости (не бряцать профессиональным оружием демонстративно). Метод следует применять, в том числе если не ладится сцена, не строится диалог.

Свой рабочий инструмент необходимо постоянно совершенствовать, оттачивать, тогда только на него можно будет положиться.

«Разведка умом» требует высокой культуры мышления студентов, страстности, личностной заинтересованности.

Часто спрашивают, какова мера субъективного и объективного начал в таком анализе? Если мы говорим, что наша задача — постигнуть тайну автора, то почему после успешного анализа талантливым режиссером той или иной пьесы не сделать его всеобщим достоянием? Чтобы другие режиссеры больше «не мучались»? Ответ прост: нельзя забывать, что событие, — этот неделимый атом сценической жизни, главный инструмент анализа пьесы, — имеет объективный и одновременно субъективный характер. Событие — объективный действенный факт, но оценка его всегда субъективна, потому что основана на индивидуальной точке зрения художника. Событие объективно, а содержание — субъективно, оно выражается через поступки, действие персонажей — через их борьбу.

Попробую объяснить это на примере анализа трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта».

В ней автор проводит следующий эксперимент: в мир вражды и ненависти (исходное предлагаемое обстоятельство) он вносит взрывоопасное обстоятельство: Ромео, сын Монтекки, и Джульетта, дочь Капулетти, — дети двух враждующих между собой семей, — полюбили друг друга (ведущее предлагаемое обстоятельство). Борьба за право любить (сквозное действие пьесы) начинается в основном событии (встреча на балу), достигает высшего напряжения в центральном событии (смерть Тибальта) и заканчивается в финальном событии (самоубийство Джульетты; ведущее предлагаемое обстоятельство этого события — Ромео мертв!) смертью героев. Исходное предлагаемое обстоятельство (отраженное в исходном событии пьесы: подготовка к бою между слугами враждующих семей), столкнувшись с ведущим предлагаемым обстоятельством, высекло напряженный конфликт, который развивается по восходящему пути; эксперимент автора привел к трагедии.

А каково же главное событие пьесы, каков ее нравственный итог? Обратимся к финалу трагедии.

Герцог, узнав о причине смерти Ромео и Джульетты, не желает более терпеть раздор между семьями. Это обстоятельство и определяет главное событие — примирение. В пьесе это событие — объективный факт.

Капулетти

О, брат Монтекки, дай свою мне руку.

Вот вдовья часть Джульетты: я другой

Просить не стану.

Монтекки

Дам тебе я больше:

Из золота ей статую воздвигну.

Пусть людям всем, пока стоит Верона,

Та статуя напоминает вновь

Джульетты верность и Любовь.

Капулетти

Ромео статую воздвигну рядом:

Ведь оба нашим сгублены разладом32.

Как видим, текст трагедии подтверждает факт примирения. Однако взгляд на это событие у разных художников может быть различный, в зависимости от сверхзадачи, которая увлекает режиссера. Красноречивое тому доказательство — спектакли Франко Дзеффирелли и Анатолия Эфроса.

Для итальянского режиссера было очень важно, чтобы общая трагедия, утрата детей отрезвляюще подействовала на враждовавших Монтекки и Капулетти. Началось их подлинное перерождение, раскаяние толкнуло бывших врагов к искреннему примирению. Такое толкование главного события было пронизано болью режиссера за то, какой великой ценой оплачено возрождение к добру и свету. Но при этом Дзеффирелли укрепил надежду на то, что, пройдя сквозь жестокие, кровавые исторические катаклизмы вражды и войн, человечество должно стать мудрее. Оглянувшись назад, в свое трагическое прошлое, народы мира обязаны протянуть друг другу руки — только в этом видел итальянский режиссер спасение человечества.

Совсем иначе взглянул на главное событие Анатолий Эфрос. В его спектакле примирение было мнимое, фальшивое. Монтекки и Капулетти вынуждены протянуть друг другу руки только потому, что в этом событии участвует герцог Вероны; боясь ослушаться его приказа, главы враждующих семейств идут на фиктивное примирение. Тем самым мы понимаем, что вражда их еще более обостряется, она только обретает скрытые формы. Это страшно. Значит ничто, даже безвинные жертвы, ужас трагедии не способны потрясти людей. Значит, эта ненависть приобрела такие размеры, что не остановится ни перед чем. Любовь, только она дарует жизнь человечеству; и если ненависть, убившая Любовь, даже не дрогнула, а выросла, лишь прикрыв фальшивой улыбкой свой чудовищный лик, то угроза жизни человечеству приобрела катастрофически реальные очертания.

Как видим, в таких толкованиях главного события проявляются и различные понимания режиссерами судьбы исходного предлагаемого обстоятельства, различные сверхзадачи трагедии. Во имя одной, глубоко выстраданной идеи, светлой надежды рожден был спектакль Франко Дзеффирелли, и совсем ради другой, более жесткой, более тревожной, атакующей зрительный зал мысли ставил спектакль Анатолий Эфрос. Каждый художник держал руку на пульсе своего времени и по-разному слышал его. Это и определяло индивидуальный, неповторимый, субъективный взгляд на пьесу, на ее события.

Я хочу дать примеры анализа еще двух пьес, различных по жанрам, по стилистике, написанных в разные века, чтобы продемонстрировать универсальность метода.

Август Стриндберг — «Отец».

Автор погружает нас в мир, где сильные личности во имя своей независимости безжалостно истребляют друг друга, где личная независимость достигается только путем унижения и лишения свободы другого. Мир, в котором властвуют законы войны, а поле битвы — семья. Чтобы освободиться от зависимости, от чужой воли, я уничтожаю другого, совершаю над ним насилие; чтобы стать свободным, человек должен отнять свободу у другого. Мир, где нет места для личной независимости, так как стремление отстоять свою независимую индивидуальность заставляет узурпировать индивидуальность и свободу другого. Таково исходное предлагаемое обстоятельство. Я обращаю внимание читателей на то, что формулировки параметров могут быть краткими, но могут быть также достаточно развернутыми (как в данном случае). Главное — найти верное эмоциональное содержание каждого параметра метода.

Сквозное действие: борьба соперников за власть над жизнью дочери, за подчинение ее жизни своей воле. Эта борьба носит сладостно-мучительные, маниакальные черты. «Мания» героев состоит в боязни утратить свою индивидуальность. Борьба инспирируется крайним индивидуализмом мужа и жены, противостоящим унизительной, рабской зависимости от чужой воли. Но, стремясь подчинить дочь своей воле, они превращают ее в раба. Гротескность ситуации усугубляется тем, что борьба не предполагает какой-либо имущественной выгоды. Денежные, карьерные и любовные интересы используются только как предлог, в качестве оружия, причиняющего другому боль. Отец, вынужденный отступать и отступать, компенсирует свою уязвленность агрессивностью в постоянных семейных ссорах. Жена объявляет своего мужа сумасшедшим, неправоспособным совсем не для того, чтобы завладеть его состоянием. Она сознательно расстраивает умственные способности мужа и доводит его до смерти лишь для того, чтобы оградить дочь от нравственного влияния отца.

Материальная бескорыстность вражды еще более усиливает впечатление от корысти особого рода, которая активизирует борьбу по сквозному действию. Каждый из супругов стремится ощутить сладострастное чувство победителя в жизненной борьбе, чувство, способное укротить бунт уязвленного «я». А то, что это достигается посредством другого человека, тобою униженного, — не имеет значения. (Как многое сближает Стриндберга с Достоевским в этой пьесе.)

Поединок-игра развивается стремительно: от основного события (объявление о решении отца отправить дочь в пансион), через центральное (перемирие врагов-соперников, которое дает краткую надежду на окончание войны), — к финальному (смерть отца).

Стремительность развития сквозного действия связана с ведущим предлагаемым обстоятельством — это последний поединок, последний раунд борьбы-игры (игры, цена которой — жизнь!).

В главном событии — «пиррова победа»; соперник уничтожен, значит борьба закончена, но это не приносит удовлетворения. Со смертью отца окончена игра, исчез азарт и болезненное наслаждение от игры. Мать выиграла, но праздника нет, так как исчез соперник, борьба с которым делала ее жизнь ярче, осмысленнее.

Пьеса — трагический гротеск. «Преследуемый преследователь» — отец, измученный тиран, — несомненно, трагическая фигура. Герои пьесы (как и у Чехова) страдают не из-за среды, в которой живут, а из-за самих себя. Стриндберг исследует душу современного человека, показывает нам гротескность «мучеников индивидуализма», героев, тиранящих других, чтобы не дать тиранить себя. Без такой власти над другими — они не видят смысла жизни. Так перед нами предстает мир безжалостного самоистребления (возвращаемся к осмыслению исходного предлагаемого обстоятельства через призму главного события и прокладываем тем самым путь к сверхзадаче). Постоянно раздуваемое пламя соперничества выжгло не только любовные, но и просто все человеческие чувства, души и превратило дом в пепелище. Словно тень апокалипсиса надвигается на нас в главном событии пьесы.

А теперь попробуем взглянуть на мир совсем другими глазами — глазами Мольера, через его комедию «Проделки Скапена».

Мир этой пьесы (ее исходное предлагаемое обстоятельство) предстает как несправедливый, где властвует слепой случай; люди в нем — марионетки в руках сильных мира сего, в руках случайностей. Судьбами людей играют, потому что они утратили способность сопротивляться несправедливости этого мира: подтверждение тому — попытка самоубийства Октава (в исходном событии). Какой же выход, как изменить жестокий мир, как перестать быть игрушкой в руках слепой судьбы? История человечества часто, увы, склонялась к радикальному ответу на этот вопрос; например, такому: борьба за власть и переустройство мира на свой лад путем кровавых войн и революций. Но так происходит в других пьесах. Мольер дает нам иной ответ. Он представляет своего героя Скапена, который становится хозяином ситуации, управляет ею и переделывает мир по законам справедливости. Как? С помощью театральной игры, силою таланта художника! И только! В основном событии он принимает решение вступить в игру. Суть игры — создание спектакля, которому мы можем дать название «Торжество справедливости». Очень важно, что Скапен — талантливый драматург, актер и режиссер этой новой игры, нового спектакля (ведущее предлагаемое обстоятельство). Спектакль, задуманный и созданный Скапеном, состоит из трех частей:

1 Победа возлюбленных над властью жестоких отцов.

2 Урок — наказание Жеронту.

3 Прощение Скапена за все его плутни (он с самого начала спектакля, разумеется, знает, что плутни его будут раскрыты когда-то).

Борьба за успех трехактного спектакля, имя которому — «Торжество справедливости», — сквозное действие пьесы. Это сквозное действие поставлено под угрозу в центральном событии, — когда Жеронт разоблачает игру Скапена (в сцене с мешком Скапен слишком увлекся игрой, «заигрался»). Успешно завершается борьба по сквозному действию в финальном событии, где Скапен получает прощение. Здесь Скапен разыгрывает последнюю сцену своего спектакля: фальшивое раскаяние перед мнимой смертью (это — ведущее предлагаемое обстоятельство финального события). Игра в покаяние удается блестяще — спектакль окончен. Итак, влюбленные соединились, Жерон был наказан, Скапен избежал наказания. А какое же главное событие? Это зависит от режиссера, от его взгляда на современную жизнь. Если он оптимист и наивно верит в несокрушимую силу искусства, в то, что добро всегда побеждает (или хочет, чтобы зритель в это верил), тогда в главном событии — яркий шумный праздник, заслуженные благодарность и «аплодисменты» — награждение Скапена, автора спектакля (к примеру, все персонажи даже могут буквально носить на руках «больного» Скапена). Но может быть также, напротив, очень грустное главное событие — спектакль окончен, все его невольные участники празднуют вдали торжество, а Скапен — всеми забыт, он один, один на пустой сцене, он уже никому не нужен. Возможно, неблагодарность толпы и одиночество являются вечными спутниками талантливого художника. Судьба Мольера — тому подтверждение.

Завершая краткие размышления об этой пьесе, я хочу обратить внимание читателей на то, что верно сделанный анализ в русле жанра, верность авторской стилистике — помогают режиссеру легко и просто осуществить переход ко второму этапу метода действенного анализа — к практической работе с актерами с помощью этюдных импровизаций. В самом деле, если мы решим, что Скапен — блестящий актер, режиссер и драматург и это позволяет ему превратить любого человека не только в увлеченного зрителя, верящего во все происходящее, но и в актера (сделал же он актерами Сильвестра и Карла), то он смело может «ломать четвертую стену» и включать в свою игру театральных зрителей. Они, несомненно, будут охотно участвовать в проделках Скапена. Скапен — режиссер, переделывающий жизнь по своей воле, так же свободно и легко может изменять сценографию, свет, делать на наших глазах новые костюмы, определять музыку, формировать звуковую партитуру всего спектакля по своему усмотрению, используя свою буйную фантазию и подручные средства «бедного театра». Тут — простор для импровизации, для театральной игры актеров. Анализ подготовил для этого хорошую почву.

Прежде, чем завершить рассказ о теоретической части освоения метода в режиссерской школе, остановимся еще на одной проблеме. Вероятно, читатели заметили, что в приведенных анализах шести различных пьес нет определения сверхзадачи. Это не случайно, это принципиально. Сверхзадача должна формулироваться позже; весь процесс действенного анализа помогает ей выкристаллизоваться. Найти точное словесное выражение сверхзадачи, во имя которой сегодня нужно ставить пьесу, очень трудно. Сверхзадача — понятие, в первую очередь, чувственное. Порою, определяя сверхзадачу, режиссеры обессмысливают само это понятие, идеологизируют, схематизируют его. Сверхзадача — это стремление заразить зрителя своими размышлениями о жизни, о добре и зле, о правде и справедливости. Сверхзадача выявляется только в творческом акте и не поддается строгим формулировкам.

На этапе «разведки умом» достаточно руководствоваться лишь предощущением сверхзадачи. Однако предварительное знание ее необходимо — без этого невозможно определить ни сквозное действие пьесы, ни основной конфликт, ни исходное, ни ведущее предлагаемые обстоятельства, ни главное событие. Эти пять параметров метода действенного анализа неотрывны от сверхзадачи пьесы. Формулировать же сверхзадачу на первом этапе анализа пьесы — опасно.

Метод физических действий как инструмент метода действенного анализа

Самым ответственным в методике действенного анализа, несомненно, является этап познания пьесы и роли путем этюдных импровизаций.

Теория соединена с практическим освоением режиссерами метода физических действий. Этот метод является инструментом метода действенного анализа. Суть его — создание цепи физических действий, которые взрывают конфликт, раскрывают его смысл, объясняют глубину взаимоотношений персонажей. Метод физических действий — метод зрелищного выражения смысла события. Студенты в этюдных пробах начинают осваивать этот метод на материале современных пьес, потом — на русской и зарубежной классической драматургии. Режиссеры на собственном опыте убеждаются в справедливости Станиславского, так охарактеризовавшего свое открытие: «...Новое счастливое свойство приема в том, что он вызывает через «жизнь человеческого тела» «жизнь человеческого духа» роли, заставляет артиста переживать чувствования, аналогичные с чувствованиями изображаемого им лица... Подумайте только: логично, последовательно создавать простую, доступную жизнь человеческого тела роли и в результате вдруг почувствовать внутри себя ее жизнь человеческого духа...»33.

Только испытав на себе в репетиционном классе, через радостную свободу актерского самочувствия, силу метода, режиссер не умозрительно, но всей душой художника воспринимает методику как живую, плодоносящую, «присваивает» ее навсегда.

Единство процессов «разведки умом» и «разведки телом» — важнейшее условие освоения метода действенного анализа, обеспечивающее органичность перехода от анализа к синтезу. Открытию тайны пьесы и роли предшествует многократный путь, проложенный студентами между требованиями сердца и неумолимой логикой, между интуицией и разумом; забегая вперед в своих предощущениях, они затем возвращались назад, контролируя себя знаниями. Эйнштейн говорил, что интуиция — это дар богов, а логика — ее верный слуга. Можно сказать, что связь между первым и вторым этапами метода действенного анализа строится по такому же принципу. Логика анализа пьесы режиссером (до встречи с актерами) — это верный слуга, помогающий разбудить интуицию актера и режиссера в процессе совместных импровизаций. Мы знаем, что интуиция, или «внутреннее знание», — наиболее важный фактор в творческом процессе. Художник получает большую часть знаний непосредственно от бессознательного — через образы, мечтания, «внутренние голоса», знаки, телесные ощущения, которые возникают внезапно. Интуиция, проистекающая от бессознательного, — колыбель творчества. С помощью метода действенного анализа можно возбудить бессознательное, активизировать интуицию. Разумеется, режиссер не должен полагаться лишь на работу своих бессознательных импульсов. Надо развивать свою интуицию, обогащать эмоциональную память, необходимо многое изучить, постоянно открывать все новые и новые источники знаний. Сочетание разнообразных умений, практических навыков, опыта со специальными знаниями, с теорией искусства — залог профессиональности художника. При этом всякое научное знание нуждается в творческом применении, в проверке собственной практикой. Я еще и еще раз подчеркиваю диалектику взаимосвязи теории и практики в режиссерской школе Товстоногова.

Известно, что мышление человека может быть организованным, предсказуемым, ориентированным на вербальный, последовательный, логический процессы, или — невербальным, визуально пространственным, интуитивным мышлением. Знаем мы также, что источником творческих открытий, прозрений является мышление с помощью интуиции. Метод действенного анализа на первом этапе ориентирован на мышление предсказуемое, а на втором этапе — на интуитивное. Логика анализа, осуществленного режиссером, помогает ему направлять импровизацию актеров. Они (актеры и режиссер) знают, что ищут, но как достигнуть цели, подскажет разбуженная интуиция. Так первый этап подготавливает второй важнейший этап интуитивного поиска методом проб и ошибок. В импровизациях нужна свобода выбора, нужно смело искать, ошибаться. Режиссер дает актерам направление, но потом должен сойти с их пути, чтобы они могли сами разрушать найденное (если это нужно) и строить новое. Частокол из задач, обстоятельств мешает свободе актера. У каждого актера — свой проводник к «обетованной земле». Общий же для всех участников импровизаций проводник — взгляд, устремленный к цели, уничтожающий старые, уже известные «географические карты». Знание чрезвычайно важно, однако еще более важно на этом этапе быть открытым и свободным. Предварительное знание того, что следует делать, — важно, но предвзятое знание режиссера, как это может и должно быть сделано, — противопоказано творческому процессу. Свобода поиска, неудачи в ситуации «проб и ошибок» требуют смелости, отваги. Но именно такой путь воспитывает личность, способную на интересные новации.

Овладение методом действенного анализа создает предпосылку преодоления разрыва между замыслом и его реализацией. Он встает на пути анархии и произвола актера и режиссера — метод открывает дорогу совместной импровизации художников.

Вот как писала об этом Кнебель: «Творческая пассивность актера — одна из причин, которые заставили К. С. Станиславского пересмотреть ставший общепринятым порядок репетиций. Он сталкивался с тем, что эта пассивность неизбежно возникает на определенном этапе работы. Актер мыслящий, сознательно строящий свое поведение на сцене, — вот к чему Станиславский стремился всю жизнь. Этим объясняется введение застольного периода, во время которого актер имел бы возможность продумать все внутренние мотивы роли и пьесы. Но уже довольно скоро Станиславский стал замечать, что, если режиссер в ходе этой застольной работы становится все более активным, актер, напротив, делается все более пассивным. «Сидящий и размышляющий» актер стал пугать его. «Рассуждать можно и не включаясь в действие, — говорил он. — Рассуждать можно бесконечно. А потом все равно нужно выходить на сцену. Надо сделать так, чтобы актер сразу же включал всю свою природу в поиски верного действия, верного чувства»34. Прежний порядок репетиций, предполагающий в качестве обязательного условия очень длительный застольный период, приводил к разрыву между психологической и физической жизнью актера. «Теоретически — она лошадь, а практически — она падает!» — этот веселый афоризм как нельзя более подходил к актерам, которые не могли на площадке и шага сделать: «обогащенные» разнообразными знаниями, премудростями вокруг пьесы и роли, беспомощные «головастики» на тоненьких ножках, они непрерывно «падали». О какой уж тут самостоятельности и творческой интуиции актера могла идти речь! Красноречиво признание Станиславского, приведенное в воспоминаниях Б. В. Зона: «...чрезмерное увлечение столом привело нас к «несварению». Как каплуна кормят орехами и обкармливают так, что желудок у него уже не переваривает пищи, так и актер, переобремененный «застольной», обильной, не воспроизведенной немедленно «пищей», не может часто использовать и сотой доли наработанного»35. Этюдная же импровизация открывает простор актеру творцу, более того, она требует от него активности, смелости, раскрепощенности. Станиславский так писал о своем новом методе репетиций: «Вникните в этот процесс, и вы поймете, что он был внутренним и внешним анализом себя самого, человека в условиях жизни роли. Такой процесс не похож на холодное, рассудочное изучение роли, которое обыкновенно производится артистами в самой начальной стадии творчества. Тот процесс, о котором я говорю, выполняется одновременно всеми умственными, эмоциональными, душевными и физическими силами нашей природы»36.

Зависимость актеров друг от друга здесь очень велика, ведь они не просто выполняют тот или иной режиссерский рисунок, но ищут его совместно, взаимообогащаясь, дополняя друг друга, развивая. Они — соучастники, сотворцы! Атмосфера взаимной заинтересованности, взаимной помощи, увлеченности, раскрепощенной игры воображения, свободного проявления индивидуальности — сопутствует такому методу репетиций. На этом этапе этика сотворчества решает все.

Призванный высвободить из плена и развить дар импровизации, метод действенного анализа предполагает следование принципу, сформулированному Станиславским: «Увлекаясь — познаешь, познавая — увлекаешься: одно вызывает и поддерживает другое. Анализ необходим для познавания, познавание необходимо для поиска возбудителей артистического увлечения, увлечение необходимо для зарождения интуиции, а интуиция необходима для возбуждения творческого процесса. В конечном итоге анализ необходим для творчества. Итак, в первую очередь следует воспользоваться для возбуждения чувственного анализа артистическим восторгом, благо он сам собой создавался при первом знакомстве с ролью»37. Нужно помнить, что сухие логические схемы, насаждаемые режиссером, парализуют живой процесс творчества. Первое знакомство с произведением, с ролью Станиславский называл «обсеменением» души артистов, «прививкой бациллы роли», считал важным, чтобы в эти мгновения актеры освободили душу и ум от всего лишнего. В освобожденной душе, точно на чистой почве, без плевел зерно скорее пустит корни и взойдет. И тогда перед режиссером встанет новая задача — сохранить эти живые, слабые ростки, помочь им обрести силу.

Отмечу еще одну существенную особенность метода действенного анализа — это метод ансамблевого театра, ведь коллективная импровизация вне ансамбля невозможна.

Если правильно определен событийный ряд пьесы, если цепь конфликтов намечена, то далее начинаются практические поиски конкретного действия в событии через столкновение двух, трех или десяти партнеров (так осуществляется второй этап действенного анализа). Начинаются поиски психофизического взаимодействия через активное столкновение в конфликте.

Можно делать это, конечно, и на авторском тексте, но лучше, на первых порах, — на приблизительном, импровизированном тексте.

Если действенный конфликт сразу не обнаруживается, то нужно воспользоваться этюдом как вспомогательным приемом, чтобы возбудить воображение актера, чтобы он мог приблизить ситуацию пьесы к себе, сделать ее «своею», практически ощутимой. Важно только помнить: вспомогательный этюд не самоцель. Если он не нужен, не стоит всякий раз прибегать к нему. Цель заключается в том, чтобы обнаружить конфликт, добиться его остроты и точности «столкновения» партнеров в борьбе — здесь, сейчас, на сцене. Если цепочка событий, которые являются канвой всего действия, выстроена верно, без пропусков, без пустых «дыр», то очевидно, что именно метод действенного анализа обеспечил логику и правду поведения актера. Согласимся с Товстоноговым, что «это наиболее короткий путь к логичному и правдивому сценическому существованию актера»38.

В репетициях режиссер совместно с актерами ищет наиболее яркого и цельного художественного выражения смысла событий. Иначе говоря, их внимание обращено на мизансцени-рование (напомню, что мизансцена — смысл события, выраженный в пространстве и во времени). Мизансценирование включает актерскую импровизацию как обязательное условие репетиционного процесса. Импровизационное творчество актеров в рамках четкого и цельного режиссерского рисунка — таков важнейший методический принцип режиссерской школы. Однако четкий окончательный мизансценический рисунок рождается постепенно. За одну-две репетиции можно сделать пластический набросок целого акта или картины, эпизода — сделать эскиз. Студенты должны научиться строить вначале свободную, гибкую, черновую форму. Режиссер, тщательно, подробно разрабатывающий в пространстве, с самых первых репетиций, каждое событие, уподобляется художнику, который долго и усердно вырисовывает, к примеру, глаз человеческий, или ухо, а потом понимает, что на его картине человека вообще не будет. Черновой набросок целого позволяет уточнить дальнейшие детали, выверить композиционное построение, наметить (с достаточной долей свободы для актеров и режиссера) будущий мизансценический рисунок. Лишь на заключительном репетиционном этапе (то есть во второй половине процесса репетиции), после многочисленных проб, вариантов, режиссер вправе ждать от актеров импровизационного поиска в четких рамках точного режиссерского рисунка.

В построении репетиционного процесса полезно использовать диалектический принцип связи частного и общего: то есть попеременно совмещать в своей работе широкий, почти беглый обзор явления (прогоны нескольких событий, эпизодов, сцен, актов) и пристальную сосредоточенность на одном событии — кропотливую, «ювелирную» работу над деталью. Такой подход, с одной стороны, воспитывает в студентах чувство художественной целостности, а с другой, — позволяет избежать плоского, поверхностного взгляда. Конкретная репетиционная ситуация диктует режиссерскую тактику: при необходимости заставляет жертвовать подробностями во имя охвата целого или, напротив, временно отказаться от видения целого ради частности.

Думаю, что важно сказать еще несколько слов об использовании метода физических действий в практической работе над отрывками. Превращение режиссерского замысла в реальный мир радостей и страданий героев пьесы требует от студента умения творчески подчинить ему всех участников репетиционного процесса, с той степенью свободы, которая оставляет возможность корректуры, проб и ошибок, видоизменения замысла в течение хода репетиций; значит — умения подчинять и подчиняться самому.

Заразительность репетиционных бесед режиссера связана не только с оригинальностью и глубиной его замысла, но и с формой рассказа, в которую он облачен. Слово режиссера достигает цели, когда побуждает к действию! Свежая образность в разговоре с актером, в сочетании со способностью находить слова, специально обращенные к данной индивидуальности, соответствующие конкретной репетиционной атмосфере, — большое искусство, которое тренируется в театральной школе. Главный принцип — не принуждать внимание актера, но овладевать им силою эмоций, новизной информации, а главное — торжеством воображения режиссера.

Метод действенного анализа — крепкий орешек для режиссеров. Сколько бы книг о нем ни прочел студент, — это не поможет его освоить. Труд, упорный, постоянный, практический опыт, то есть — десятки проанализированных пьес, сотни этюдных репетиций с актерами — вот единственный ключ к успеху. Знание «как делать», приобретенное в книге (в том числе в той, которая сейчас лежит перед читателем), — почти ничего не стоит, если оно многократно не проверено практически, не подтверждено собственными неудачами и победами.

Процесс постижения этой методологии продолжается на протяжении всего периода обучения. На третьем и четвертом курсах перед студентами открываются новые сферы ее применения. Рассказ об этом — в следующих главах.

Работа над «зачинами» на основе стихов и песен

Третье направление программы второго года обучения связано с развитием зрелищного мышления студентов. Здесь расширяются и углубляются возможности известного уже приема режиссерского тренинга — «зачина»: студенты делают зачины на основе стихов и песен. Обратившись к таким зачинам, студенты, во избежание иллюстративности, должны следовать негласному требованию театра: вижу — одно, слышу — другое, понимаю — третье! Поиск сценического эквивалента стихам или песням — дело архитрудное.

Законы формообразования, композиционного построения, существующие в музыке, поэзии, живописи, к сожалению, в сценическом искусстве, — теоретически никем не осмыслены. Скажем, замечательная книга А.Д. Попова «Художественная целостность спектакля», дающая множество практических примеров в этой области, не содержит каких-либо принципов, закономерностей, приемов формообразования, которые могли бы быть изучены и стать профессиональным орудием в процессе режиссерского творчества.

Объективно существующие в живой практике театра такие законы трудно поддаются анализу, обобщению, вероятно, потому, что в драматическом искусстве звук, цвет, линия, объем существуют во взаимодействии с человеком-актером, во всех его многообразных, иногда необъяснимых, непредсказуемых проявлениях. А человек, как известно, — очень сложный, слабо изученный «материал». Осуществляя поиск сценической формы, адекватно (но языком другого искусства) отражающей стихотворение, содержание которого выражено в точной поэтической форме, студентам хорошо бы помнить глубокое замечание М. М. Бахтина (думается, применимое к различным сферам художественного творчества): «Не понимая новой формы видения, нельзя правильно понять и то, что впервые увидено и открыто в жизни при помощи этой формы. Художественная форма, правильно понятая, не оформляет уже готовое и найденное содержание, а впервые позволяет его найти и увидеть»39. Понимание диалектического взаимодействия формы и содержания должно цементировать всю работу студентов над этими зачинами.

Надо сказать, что формулировать, определять словами смысл стихотворения всегда представляется делом малопочтенным: в самом деле, ведь в стихотворении этот смысл и выражен единственно возможными словами. Подыскивая слова другие, невольно вспоминаешь тютчевский «Silentium»: «...Мысль изреченная есть ложь». Когда Л.Н. Толстого просили рассказать смысл его романа (!), он говорил, что для этого необходимо пересказать весь роман. Что же говорить о таком тонком предмете, как поэзия! Но именно эмоциональный смысл стихотворения, постигнутый через его поэтическую форму (ритм, рифму, стилистику), должен подсказать режиссеру зрелищную форму, темпо-ритмическое построение; верно угаданная пластика, природа игры придадут композиционное единство, целостность маленькому зрелищу. Образность сценического языка при работе над постановкой стихотворений — обязательное условие. Во всякой поэзии важно, не «что» сказать, но «как» сказать. Это «как» и есть «что».

Упражнение тренирует в студентах лаконизм, выразительность сценического языка. Перед ними стоит сложная задача — немногим сказать многое. Очень точно ее объяснял Мейерхольд: «Мудрейшая экономия при огромном богатстве — это у художника все. Японцы рисуют одну расцветающую ветку — и это — весна. У нас рисуют всю весну, и это — даже не расцветающая ветка»40. Конечно, лишь на картине большого мастера «расцветающая ветка» становится «весной». Нужен талант. Таланту научить нельзя. Но можно его развить. Для этого требуется огромный труд, чтобы направлять свое воображение в нужное русло, разжечь фантазию, не удовлетворяться приблизительностью, банальными решениями. Зачины на основе стихов дают возможность услышать свободный, самостоятельный, своеобразный голос каждого ученика. Голос художника звучит уверенно и вдохновенно, когда он знает, о чем и как говорить.

Творческая личность проявляется и в выборе стихотворения, ведь перед студентами — поэтическая антология всех времен и народов. Наиболее распространенные ошибки при постановке стихотворений: иллюстративность и создание сюжетно-событийной, громоздкой драматургии.

Замечу, что описывать зачины — дело неблагодарное. О них невозможно рассказать, как невозможно рассказать о запахе розы или пересказать музыку. Не буду и пытаться это сделать. И все же продолжу тему — зачины на основе песен. Их в режиссерской школе называют «зримая песня». Задания здесь весьма схожи со «зримыми стихами»:

1 Избежать иллюстративности — совпадения зримого и слухового рядов.

2 Воображение режиссеров должно питаться музыкальной стихией песни, ее темпо-ритмической структурой.

3 Во главе всего — эмоциональное, чувственное содержание песни.

4 Зависимость сценической образности от музыкального и поэтического текстов.

5 Аскетизм выразительных средств, режиссерское «самоограничение».

И здесь прежде всего студентам необходимо выбрать в пестром по жанрам, по содержанию песенном море ту песню, что отвечала бы их собственной индивидуальности, в которой была бы отражена их боль или радость, песню, созвучную собственному духовному настрою, настрою времени. У студентов полная свобода выбора, они не ограничены ни темой, ни жанром, ни временем написания песни. Каждый студент предлагает материал, близкий его художественным устремлениям. Так в течение года десятки песен, смешных и грустных, старинных и современных, как в фантастическом калейдоскопе, рождаются и умирают в свободных импровизациях студентов. Как справедливо об этом писала Л.Н. Мартынова41, сама идея — сделать песню зримой — не нова. Можно вспомнить «Разыгранные песни», исполнявшиеся в замках французской знати XV века, или «Синюю блузу» — королеву живой газеты в России 1920-х годов. В начале 1960-х годов варшавский театр Класычны создал спектакль «Сегодня я не могу к тебе прийти», состоявший из инсценированных песен. Известен также, как и в режиссерской школе Товстоногова, опыт обращения к зримой песне в польской театральной школе. В чем же заключается сила этого упражнения? Зачины на основе песен раскрепощают режиссерскую индивидуальность студентов, обогащают театральную зрелищность, открывают широкий простор сценической образной условности, соединяя в гармоническое целое пластику актера, вокал, танец, эксцентрику, музыку, пантомиму, — они возрождают радость театральной игры. Метафоричность живого сценического языка, стилистическое многообразие позволяют каждому «прокричать» в полный голос. Так с помощью «зримых песен» молодые режиссеры шутят и ненавидят, радуются и презирают, страдают и смеются. Свободное соединение стилей, настроений, времен и народов: плакат — рядом с бытом, лирическое — и шуточное, публицистика соседствует с сатирой, трагедия — с фарсом, — вот каков диапазон этих зачинов. Зримый эквивалент песням студенты ищут долго, порою мучительно, но всегда азартно. Каждая песня — свой мир, свой театр.

Несколько слов хочется сказать о знаменитом учебном спектакле «Зримая песня», рождению которого предшествовал длительный тренинг на материале песен. Начиная со второго курса, шесть режиссеров мастерской Товстоногова осуществили множество проб, сценических версий различных песен. Но только шестнадцать из них продолжили свою жизнь в спектакле, созданном на их основе.

29 декабря 1965 года премьера «Зримой песни» открыла путь этому спектаклю по дорогам нашей страны, по дорогам Европы: весна 1966 года — участие во Всесоюзном московском фестивале студенческих театров; август того же года — завоевано звание лауреатов Международного фестиваля студенческих театров в Югославии (г. Загреб), выступления в театре «Ателье-212» в Белграде; выступление на сцене Учебного театра ВИТИЗа (г. София) и на болгарском телевидении; весна 1967 года — участие в Европейском фестивале студенческих театров во Франции (г. Нанси), выступления в знаменитом парижском концертном зале «Олимпия». Всюду — сенсационный успех! Вот как французские афиши рекламировали выступления студентов из Ленинграда в Париже: «Экстраординарные концерты!», «Сенсационный спектакль, который не следует пропустить!». За два года жизни «Зримой песни» — 100 аншлагов!

Спустя 20 лет после «Зримой песни» в мастерской Товстоногова был создан учебный спектакль «Песни памяти» — инсценизация песен о Великой Отечественной войне; а в 1989 году — курсовой спектакль режиссеров «Все сначала» впервые объединил «Зримые стихи» и «Зримые песни».

Одна из форм обучения и воспитания режиссеров, предложенная Товстоноговым, став неотъемлемой частью его школы, с годами совершенствуется, видоизменяется, наполняется новым содержанием. Неизменными остаются принципы, цели и комплексные задачи, которые она призвана решать.

Музыка театра начинает звучать тем отчетливее, чем яснее цель, чем более точные средства использовались для ее достижения.

1. Гармония, соразмерность всех компонентов зрелища.

2. Лаконизм театрального языка.

3. Точность поэтического, музыкального ходов.

4. Выразительность сценической метафоры.

5. Проникновение в эмоциональный смысл песни, стихов, а не иллюстрации их сюжетов — вот основные «законы» создания «зримой песни», «зримых стихов».

Режиссерский тренинг на основе зачинов призван с новой силой пробудить интерес к пластической форме в театре, к зрелищному, игровому характеру сценического искусства. Он требует владения чувством композиции, развивает воображение, пространственное, образное мышление студентов; воспитывает ощущение целого, комплексный подход к творчеству; упражнение тренирует умение синтезировать различные виды искусства — музыку и пластику, сценографию и слово, — преломлять их через призму актерского мастерства; этот прием провоцирует поиск новых выразительных средств, способных проникать в тайну неповторимой авторской стилистики.

Завершая главу, хочу обратить внимание читателей на то, что все три направления программы обучения режиссеров на втором курсе с разных сторон приближаются к ключевой проблеме театрального искусства — к проблеме жанра, разговор о которой впереди.