© Малов Ю.А.

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()

* * *

 

Печатников переулок

Если бы меня попросили коротко ответить на вопрос, «с чего начинается Родина», то ответил бы, что для меня она начинается в Москве с Печатникова переулка, круто спускающегося с Рождественского/Сретенского холма от Сретенки или Устретинки, – как она называлась в прошлом, к Трубной улице. В этом московском переулке в старом двухэтажном доме в коммунальной квартире жила моя бабушка по матери, Иванова Анна Васильевна, вместе с сыновьями Иваном и Александром, и дочерьми Марией и Антониной. Именно с этим переулком Москвы и его окрестностями связаны у меня самые счастливые и беззаботные дни моего детства.

Восторженная беготня по длиннющему и пахучему коридору, куда выходили все комнаты второго этажа той секции дома, где жила бабушка, многолюдные семейные сборища взрослых по праздникам в просторной бабушкиной комнате с натопленной голландской печкой, облицованной белым кафелем, незабываемые походы с сестрой Ирой и дядей Ваней в цирк на соседний Цветной бульвар, зимнее катание на санках с крутого склона Рождественского бульвара на Трубную площадь – эти отрывочные, но яркие детские воспоминания, сохранились у меня на всю жизнь. Сретенка, Печатников переулок, Трубная площадь, Цветной бульвар навсегда остались в моей памяти самыми близкими и родными улицами моей Москвы.

На вершине Рождественского/Сретенского холма, контролируя проезд и проход к центру города, когда-то стояли каменные Сретинские ворота, через которые проходила дорога, уходящая к Троице-Сергиеву монастырю и далее – к Белому морю и его главному порту Архангельску, единственному выходу допетровской России во внешний мир. По этому пути пришел в Москву Михаил Ломоносов в поисках «своих университетов». Рядом со Сретенскими воротами на Рождественском холме, где в конце XVI века печатникам была пожалована земля, стояла небольшая деревянная церковь, первое упоминание о которой относится к 1631–1632 годам.

Новая профессия печатников появилась на Руси при Иване Грозном, который в 1553 году решил наладить в Москве книгопечатание, для чего повелел построить особый дом в центре Москвы на Никольской улице в Китайгороде, вблизи Заиконоспасского монастыря, получивший название Государев печатный двор. Здесь под началом диакона Ивана Фёдорова в 1564 году была издана первая на Руси книга – «Апостол», работа над которой велась в течение года. Недалеко от того места, где находился Государев печатный двор, в октябре 1909 года был установлен памятник первопечатнику Ивану Фёдорову скульптора И. Ф. Волнухина. Первопечатник изображен во время работы, рассматривающим свежий оттиск страницы книги. В наши дни этот памятник передвинули. Теперь он стоит на пересечении Театрального и Третьяковского проездов.

В свое время для нового печатного производства потребовалось много рабочих рук. Набрали мастеровых из разных мест, обучаться печатному делу. Поселили печатников первоначально на Никольской улице, а потом перевели в слободу за Сретенские ворота, где уже существовало поселение в 60 дворов, в которых проживали представители самых разных специальностей: ветошники, плотники, скорняки, сапожники, кафтанники, седельники, сабельники, серебряники. Посредине Сретенки раскинулась обширная Пушкарская слобода, где жили пушкари (артиллеристы).

К моменту возникновения Печатной слободы за Сретенскими воротами Белого города, где печатникам была пожалована земля, начало Сретенской улицы заполняли дворы мелких ремесленников и торговцев. Вся здешняя местность, находящаяся между современной Трубной улицей и Костянским переулком, именовалась «за Устретенскими воротами в Деревянном городе Новая слобода». Кстати, земля в районе Костянского переулка (включая слободу печатников) в начале XVII века принадлежала князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому, проживавшему неподалеку на Лубянке.

У Сретенских ворот в XVII веке теснились многочисленные мясные лавки, а в районе Колокольникова переулка с 1680 года находился колокольный завод Ф. Д. Моторина, где был отлит Царь-колокол для Кремля.

Население этих мест долгое время было занято исключительно торговлей и различными ремеслами – типичной жизнью пригородных слобод Москвы. Это в определенной степени предопределило и будущую городскую планировку длинной и узкой Сретенки – с её частыми, извилистыми переулками с небольшими двухэтажными постройками на ограниченном дворовом пространстве, где первый этаж дома занимала лавка, а на втором жили её хозяева.

Печатники поселились здесь у ручья, протекавшего во рву вдоль стены Белого города, которая проходила там, где сегодня поднимается в гору Рождественский бульвар. От этой границы дома слободы заполнили всю территорию вплоть до современного Печатникова переулка. Над слободой на вершине холма возвышалась уже упоминавшаяся церковь, чудом сохранившийся каменный вариант которой – построенной в 1695 году в царствование Петра I – дожил до наших дней. Назвали эту одноглавую церковь в честь Успения Пресвятой Богородицы «в Печатной слободе у Сретенских ворот».

Приходские священники, в том числе церкви Успения Пресвятой Богородицы, вели метрические книги (регистрацию бракосочетаний, рождений и смертей) и исповедальные ведомости. По Переписной книге 1638 года в Печатной слободе в приходе этой церкви насчитывалось 27 дворов печатных мастеров (35 человек). Печатники в то время были людьми уважаемыми. Многие специальности этой профессии требовали грамотности и подлинного мастерства. Среди проживавших здесь в то время печатников были мастеровые самых разных специальностей. Вот, например, как выглядели некоторые положения должностной инструкции ведущих работников Печатного двора на начало XVIII века: «Должность наборщика – набирать слова, а тередорщика – печатать листы, батыйщика – ставить чернила; а у каждого стана обретается по два наборщика, по четыре тередорщика, по четыре батыйщика – итого по десять человек, которые в деле обретаются не все, но по пяти человек с переменой, по четыре дни, с отдыхом…».

Однако и в те годы отмечались определенные недостатки в «подборе кадров» печатников, среди них попадались и такие, которые, не справляясь с порученным делом, впадали, как тогда говорили, в «скорбь» – известный недуг русского человека. Все это также отмечалось в церковных документах. Историческая память сохранила нам и светское воспоминание об этой церкви. По преданию, именно в ней художник В. Пукирев наблюдал за процессом венчания знатного старца на юной невесте, что послужило ему сюжетом известной картины «Неравный брак».

 

Трубная площадь

Крутой спуск Печатникова переулка, как помнится, на своем излете пересекал узкую Трубную улицу (называвшуюся ранее Грачевка, Грачиха) и упирался в тыльную часть легендарного здания, в котором ранее располагался известный трактир «Крым». Бывший трактир выходил своим фасадом на Цветной бульвар, а сзади его поджимала известная Трубная улица. Помните, как у А. Чехова в рассказе «Припадок»: «Приятели с Трубной площади повернули на Грачевку и скоро вошли в переулок…».

«Задолго до постройки известного ресторана «Эрмитаж» на Трубной площади, – рассказывает В. А. Гиляровский в своем очерке «На трубе», – на углу между Грачевкой и Цветным бульваром, выходя своим фасадом на Трубную площадь, стоял трехэтажный дом, в котором помещалось разгульное питейное заведение «Крым»». Два верхних этажа этого здания занимал трактир второго разряда, на первом этаже находились торговые помещения, «а под ним, глубоко в земле, подо всем домом между Грачевкой и Цветным бульваром, сидел громаднейший подвальный этаж, весь сплошь занятый одним трактиром, самым отчаянным разбойничьим местом, где развлекался до бесчувствия преступный мир, стекавшийся из притонов Грачевки, переулков Цветного бульвара…».

В 80-е годы прошлого столетия бывшее разгульное «крымское» заведение снесли, а вместо него возвели… чтобы вы думали! – Центр политпросвещения при МК КПСС, который, правда, существовал недолго, его тоже снесли. В наши дни «с благословения» городских властей на этом месте возник многофункциональный архитектурный монстр «Легенды Цветного» – 15-ти этажные стеклобетонные и кубообразные громадины которого вытянулись вдоль Цветного бульвара, исказив вид этого в целом хорошо сохранившегося исторического района Москвы, наглухо закрывая панорамный обзор города с вершин переулков, поднимающихся от Трубной улицы к Сретенке.

В наши ребяческие дни из-за тупиковой ограниченности пути потенциального инерционного скольжения с вздыбленного Печатникова переулка окрестные мальчишки и девчонки зимой предпочитали выходить кататься на самодельных санках с вершины Рождественского бульвара, лихо вылетая на пустынную Трубную площадь, которую в то время лишь изредка пересекали трамваи, идущие по линии «А» вдоль Рождественского и Петровского бульваров к Пушкинской площади и обратно. В то время, конечно, еще не было того непонятного недостроенного сооружения, которое уже многие годы угрюмо стоит у подножья Рождественского бульвара.

Спуск с Рождественского бульвара на Трубную площадь. Справа Богородице-Рождественский монастырь, основанный в 1386 году

Трудно поверить в реальность таких зимних забав, глядя на нынешнюю Трубную площадь, по которой не только прокатиться на санках, но просто перейти её, послушно руководствуясь сигналами светофоров, совсем не просто.

Эта площадь появилась как пространственный городской интервал в Бульварном кольце между Петровским и Рождественским бульварами по вертикали и Неглинной улицей и Цветным бульваром по горизонтали. Само Бульварное кольцо, как известно, замкнутым не является. Оно по широкой дуге подковой растянулось от Пречистенских до Яузских ворот вдоль исторических границ бывшего «Белого города» Москвы, названного так по цвету защитной каменной стены, сложенной из белого известняка. Эта стена, опоясывающая тогдашнюю Москву, оставляла за своей спиной посады, свободные от городских податей, в этом смысле формируя «белый» город.

Приглашение разглядеть сквозь забор фундамент основания стены Белого города висит на Покровке с 2007 года

Известно, что строительство стены «Белого города» Москвы началось в XIV веке. Такой защитный барьер сначала представлял собой простой вал и ров, а в конце XVI века – в правление царя Федора Иоанновича и Бориса Годунова – русским «горододельцем» Федором Конем по уже проложенному контуру вокруг Москвы была возведена мощная каменная стена с 28 башнями. Укрепленный посад площадью в 512 га вначале назывался Царевым, а позже – Белым городом. К XIX веку часть московских окраин, прилегающих к стенам «Белого города», были полностью поглощены Москвой, а сама стена, утратив свои защитные функции, была за ненадобностью разобрана. Напоминание об этом московском укреплении сохранилось в некоторых оставшихся наименованиях городских улиц и переулков. Но не только в них. Сравнительно недавно были обнаружены сохранившиеся фрагменты самой стены. Поднимаясь по Бульварному кольцу в районе Покровки, нельзя не заметить большую огороженную территорию со строительным котлованом, застывшую в таком виде. Объявление на ограде гласит: «Москвичи и гости столицы! За этим забором можно разглядеть единственные обозримые фрагменты Белого города – крупнейшей русской крепости, выстроенной в 1580-е гг. по указу царя Фёдора Иоанновича. Крепость была одним из важнейших рубежей битвы за Москву 1612 года». Это пояснение, именно в такой редакции, присутствует на этом месте уже не первый год. А сама неожиданная находка – 64 метра сохранившегося основания стены Белого города, произошла еще в 2007 году. Инвестор, строивший многоуровневую стоянку для автомобилей, случайно обнаружил основу стены. До сих пор изучается вопрос об «музеефикации» обнаруженного исторического памятника. Как и когда он будет решен, предсказывать не берусь.

Будем надеяться, что и в Москве случайно обнаруженная стена Белого города когда-нибудь получит официальное признание в качестве исторического памятника – туристической достопримечательности, подобно известной стене в Лондоне, возведенной римлянами и дожившей – на радость туристам – до наших дней под заботливом присмотром городских властей.

Возвращаясь к реалиям Трубной площади, нельзя не напомнить, что названа она была по проходившему здесь водостоку – «трубе» – пролому в кирпичной стене «Белого города», через который сбрасывались воды реки Неглинной. Такой пролом в фундаментальной, шириной около 5 метров, крепостной стене сделали, как полагают, в 1586–1593 годах. Пролом был огражден с обеих сторон стены тяжелыми чугунными решетками, чтобы через «трубу» неприятель не смог ворваться в «Белый город». В позапрошлом веке всю речку Неглинную запрятали в настоящую железную трубу и убрали под землю. Укрепления «Белого города» были снесены раньше.

На Трубной площади когда-то шла оживленная торговля – шумел дровяной торг, а с середины XIX века здесь был самый популярный в Москве Птичий рынок. В начале сегодняшнего Цветного бульвара там, где стоит памятник-стела «Благодарная Россия, солдатам правопорядка, погибшим при исполнении служебного долга», увенчанная статуей Георгия Победоносца, в прошлом был цветочный базар, где продавали цветы, саженцы деревьев, цветочную рассаду, что и предопределило наименование этого бульвара.

Описание Трубной площади будет неполным, если не упомянуть еще два исторических памятника, находящихся по обеим её сторонам.

Там, где Трубная площадь переходит в Рождественский бульвар, поднимающийся вверх по склону холма, у его начала с правой стороны бросается в глаза выступающая углом кирпичная ограда, из-за которой видны трехъярусная колокольня и купола стоящих рядом нескольких храмов. Это – Богородице-Рождественский женский монастырь, основанный в 1386 году княгиней Марией Серпуховской, матерью героя Куликовской битвы князя Владимира Андреевича Серпуховского (Храброго). Монастырь был основан ею в память воинов, «за веру и отечество живот свой положивший». Место для монастыря было выбрано на склоне холма, на берегу реки Неглинка. Первыми сестрами этой обители стали вдовы погибших на Куликовом поле. А погибших было много. По свидетельству летописца, лишь третья часть русского войска вернулась с поля боя.

Церковь Успения Пресвятой Богородицы «в Печатной слободе у Сретенских ворот»

Вся дальнейшая судьба этого древнего монастыря была тесно связана с историей Москвы и становлением и развитием российского государства. Пережил монастырь и все напасти, которые выпали на его долю после Октябрьской революции 1917 года.

В 1922 году он был официально закрыт, с территории обители были выселены 788 монахинь, а из храмов изъяты церковные ценности. Помещения монастыря были отданы под коммунальные квартиры, в одном из храмов разместился клуб, в другом общежитие. Только в 1989 году храм Рождества Пресвятой Богородицы был возвращен Русской Православной церкви, а в 1993 году Патриархом и Священным Синодом было принято решение о возрождении монашеской жизни в древней московской обители. В 2006 году храмы-памятники Московского Богородице-Рождественского женского монастыря включены во всероссийский проект «Золотое кольцо».

Если перенестись по прямой линии от этого монастыря на другой конец Трубной площади, где в неё впадает Петровский бульвар (д.29/14), то здесь находится еще одна историческая достопримечательность этих мест – здание, в котором много лет функционировал один из лучших ресторанов Москвы – «Эрмитаж». Ресторан принадлежал купцу Якову Пегову и французскому повару Люсьену Оливье. Спонтанно возникшее товарищество – совместное предприятие русского и француза, начало свою деятельность с покупки расположенного на этом месте питейного заведения под бытовавшим тогда названием «Афонькин трактир» вместе с участком прилегающей земли. Затем два компаньона заказали проект здания своего нового ресторана у известного московского архитектора М. Чичагова, который к тому времени уже построил в Москве несколько строений, в частности – театр Корша в Петровском переулке. Открытие ресторана состоялось в 1864 году, и вскоре роскошные интерьеры нового заведения, изысканная французская кухня сделали этот ресторан модным московским местом. По словам В. Гиляровского, это заведение поражало посетителей «белоколонными залами, отдельными кабинетами, зеркалами, люстрами и дворцовой роскошью отделки и мебели». Но не только своим внутренним убранством славился этот ресторан. «Главной достопримечательностью кухни «Эрмитажа, – писал Гиляровский, – был изобретенный хозяином салат необычайно тонкого вкуса – «салат Оливье»».

Бывший ресторан «Эрмитаж», ныне театр «Школа современной пьесы» на Трубной площади

Кто только не был посетителем этого ресторана в позапрошлом веке. Здесь чествовали Достоевского и Тургенева. Посетителями этого ресторана были по разным поводам и обстоятельствам: Чайковский и Шаляпин, Тимирязев и Салтыков-Щедрин, Чехов и Сербский, Сеченов и братья Васнецовы, а М. Горький праздновал в нем успех своей пьесы «На дне», впервые поставленной в МХАТе.

При нэпе была предпринята попытка возродить былую славу ресторана, но вместе с новой экономической политикой она оказалась несостоятельной. После этого здесь размещались различные конторы, Дом крестьянина, кинотеатр. В конце концов, дом передали в ведение Министерства высшего образования СССР, которое «приютило» в нем одно из своих издательств и Главное управление университетов.

В 1989 году это здание занял театр «Школа современной пьесы». За прошедшее время старинный дом претерпел определенные «возрастные» перемены. Несколько изменилась внутренняя планировка и отделка, с крыши здания исчезли вазы и башенка, а с фасада два балкона из трех, но в основе своей дом сохранял оригинальную конструкцию и, в значительной части, лепнину внутренних помещений.

Однако 3 ноября 2013 года в этом здании, к несчастью, вспыхнул пожар. Незадолго до начала дневного детского спектакля было замечено небольшое возгорание за кулисами сцены. Работники театра быстро справились с ним с помощью огнетушителей. Тем не менее, было принято мудрое решение – отменить спектакль. В то время, когда публика покидала театр, как потом выяснилось, огонь незаметно по деревянным перекрытиям распространялся по всему зданию. Быстро приехавшие пожарники были уже не в силах помешать разбушевавшейся стихии. Рухнули перекрытия большого зрительного зала. Как сказал посетивший пожарище представитель мэрии: «Восстанавливать тут нужно всё». Так, к сожалению, погиб еще один исторический памятник Москвы.

Трубная площадь, Печатников переулок, именно с этим уголком Москвы, естественно не в её современном градостроительном оформлении, а так, как он выглядела в середине прошлого века, связаны мои самые теплые и светлые воспоминания детства.

 

Дом, которого нет

Неказистый, двухэтажный дом, где жила моя бабушка, начинался на углу Трубной улицы и Печатникова переулка на нечетной его стороне, и тянулся высоко вверх по крутому склону поднимающегося холма. Дом под номером 1/4 был дореволюционной постройки, с печным отоплением и вечно протекающей крышей. Чтобы войти в бабушкину квартиру, нужно было подняться по переулку вверх по склону холма к единственному подъезду этого дома. С этого места уже открывалась панорама Москвы с куполами церквей Высоко-Петровского монастыря на первом плане. Внутри обшарпанного подъезда один небольшой лестничный пролет со стертыми каменными ступенями вел вверх на второй этаж к жилым помещениям, а другой, еще менее презентабельный и темный, вниз к кладовкам, где хранились дрова.

Номер квартиры не помню, но именно здесь, на втором этаже этого дома, и жила моя бабушка по матери – Иванова Анна Васильевна, крестьянка из Тверской губернии, приехавшая восемнадцати лет от роду в 1908 году в Москву на заработки.

Сегодня дома номером 1/4 по Печатникову переулку уже нет. Этот переулок теперь начинается с неопрятного пустыря, где вроде бы собираются строить подземный гараж. Бабушкин дом снесли в начале нынешнего века одновременно с соседним домом № 3 и поставили на этом месте новое здание № 3 – 5-ти этажный «клубный» дом «класса люкс» с мансардами, подземным гаражом, системой внешнего наблюдения и другими модными современными «прибамбасами», но при этом, как уверяют, «с частично сохраненным старинным фасадом». Какого дома – не уточняется. От бывшего небольшого дворика, куда выходили окна бабушкиной комнаты, пока случайно сохранилось лишь одно дерево, печально стоящее на крошечном пустыре на задворках нового дома.

Печатников переулок сегодня

Вольно или невольно «клубное» здание, также как и комплекс «Легенды Цветного», нарушают существовавшую в этих местах гармоничную созвучность высотной и объемной соразмерности окружающих строений.

Новый дом № 3 выглядит несуразно большим и совсем не по месту на подъеме Печатникова переулка. Помнится, раньше за бабушкиным домом, прижимаясь вплотную, одним этажом выше поднимался старый дом № 3, за которым следовал дом № 5, еще приподнимаясь на один этаж. На вершине переулка этажность здания зрительно уже не воспринималась так резко. Миниатюрный дом «с кариатидами» П. Сысоева (№ 7) не нарушал логику предшествующего ступенчатого порядка домов, поднимающихся в гору.

Потомственная крестьянская труженица, Анна Иванова не только сумела найти себе работу по приезду в Москву, но и вышла замуж за работящего Александра Парусова. Брак, к сожалению, оказался недолговечным. Вскоре после рождения сына Ивана первый бабушкин муж заболел и умер. Однако жизнестойкая крестьянская дочь не пала духом. С ребенком на руках продолжала работать и вторично вышла замуж за Александра Иванова, дворника одного из домов в Печатниковом переулке. После революции хозяева двухэтажного дома в этом переулке затерялись в бурном водовороте потрясений тех лет, освободив второй, «хозяйский» этаж этого дома. Новые квартиранты, вселившиеся туда, сделали это, вероятно, самовольно, а может быть – и с разрешения новых местных властей. Они заполнили второй этаж этого дома – пять комнат бывшей хозяйской квартиры, объединенных одним общим коридором. Ивановым, как семье дворника этого дома с четырьмя детьми, досталось в этой квартире три комнаты, правда, одна из них была темная, с так называемым, «фонарем» – окном, выходящим на чердак, обрекающим эту комнату на сумеречное чердачное освящение. К тому времени семья Ивановых состояла из 6 человек. Бабушка родила от второго мужа двух дочерей – Антонину с Марией, и младшего сына Шуру. Однако и со вторым мужем Анне Васильевне не повезло. Он вскоре умер от онкологического заболевания. Своих четверых детей она поднимала в одиночку.

Неграмотная крестьянка, недавно попавшая в большой город, без помощи родных и знакомых, в сложные послереволюционные голодные годы сумела прекрасно справиться со своими родительскими обязанностями. Все её дети выросли здоровыми полноценными гражданами своей страны, получили образование, овладели различными специальностями, уверенно вошли в самостоятельную жизнь. Её старший сын Иван Парусов перед войной был кадровым военным, офицером. Младший Шура работал в Москве на авиационном заводе. Две дочери – Антонина и Мария – служили секретаршами в государственных учреждениях. В середине 30-х годов Иван и Шура женились, а Антонина вышла замуж.

Муж Антонины – мой отец, Малов Александр Васильевич, родился и вырос в подмосковном городе Орехово-Зуеве, в семье, которая традиционно работала на местной текстильной фабрике. О детстве и юности его мне, к сожалению, почти ничего не известно. В те годы рассказывать о прошлом было не принято. В Орехово-Зуеве у него оставались старшие брат и сестра. Связи с ними он не поддерживал. К концу жизни несколько раз порывался съездить на родину, но так и не собрался. Александр Малов в 20-е годы работал в комитетах бедноты, в основном, в Рязанской губернии. В 1926 году стал членом ВКП(б). Поступил на исторический факультет МГУ, где проучился только три года. По призыву партии оставил учебу и приступил к работе в партийных органах в сельских районах центральной России. О своей партийной работе ничего не рассказывал. Однако часто повторял, что сохранил свою жизнь в период репрессий середины 30-х годов, только потому, что под разными предлогами отказывался от повышения по службе, когда ему это предлагали. В 1941 году пошел добровольцем на фронт. По его словам, два раза ходил в штыковую атаку, но в 1944 году его отозвали из действующей армии и направили на работу в московский аппарат КГБ. Этот переход он приписывал своему умению правильно писать «бумаги» и приводил его мне в пример, когда хотел пояснить важность «бумаготворчества» в нашей жизни. Из КГБ – не знаю, каким образом – его перевели на работу в Международный отдел ЦК КПСС в 1944 или 1945 году, когда этот отдел впервые формировался в аппарате ЦК партии. Через несколько лет ему пришлось покинуть это место по причине отсутствия законченного высшего образования. После этого он проработал два года в качестве заведующего секретариатом газеты «За прочный мир, за народную демократию», печатного органа международного коммунистического движения, редакция которой в то время находилась в Бухаресте (Румыния). Возвратившись в Москву, он устроился на работу в качестве старшего научного сотрудника в Институт марксизма-ленинизма, отсутствие диплома о высшем образовании здесь роли не играло.

Мои родители после моего рождения получили государственную, – как тогда говорили, – «жилплощадь» – две комнаты в коммунальной квартире по адресу: Пушкинская улица (Большая Дмитровка), дом 22, квартира 15. Бабушкины сыновья – Иван и Шура с женами продолжали жить в квартире со своей матерью в Печатниковом переулке: каждая семья в отдельной комнате. Оставшуюся третью комнату с голландской печкой, облицованной белым кафелем, занимала бабушка вместе со своей младшей дочерью Марией. Однако бабушка только ночевала в этой комнате. Каждый день она приходила к нам на Пушкинскую, где вела домашнее хозяйство: готовила обеды, отоваривала карточки и присматривала за мной. Родители уходили на работу рано утром и возвращались поздно вечером.

Бабушка была человеком простым, малограмотным. Она не кончала никаких учебных заведений. Тем не менее, сама научилась читать и писать, по-своему здраво разбиралась в текущих событиях, происходящих в стране. Анна Васильевна обладала сильным характером и была волевой натурой, твердо знающей, что хорошо, а что плохо для её семьи без каких-либо интеллигентских колебаний и сомнений. Вероятно, это во многом объяснялось её религиозностью. Она строго соблюдала все церковные предписания и обряды, регулярно посещала церковь. Бабушка тайком от родителей не только крестила всех своих внуков, но и знакомила нас, как умела, с основами религии, важными церковными датами, постоянно приносила домой освященные просвирки и воду, обязательно пекла куличи и красила яйца на Пасху. Своим детям и внукам она все прощала, чтобы они ни натворили, но во взаимоотношениях с «чужими», к которым в ряде случаев она относила своих невесток и зятя, была строга и требовательна. Семейные разборки бабушки с женами Ивана и Шуры тянулись месяцами, если не годами. Не раз при мне она своим демонстративным поведением выказывала моему отцу свое порицание его «некачественного», с её точке зрения, отношения к выполнению своих семейных обязанностей.

Однако все перипетии сложных взаимоотношений внутри семейного клана Ивановых-Парусовых-Маловых меня тогда, естественно, мало волновали. Я их просто не понимал и не обращал на них внимание. До меня урывками доходили фрагменты критики бабушки поведения Муси – жены Ивана Парусова или Зои – жены Шуры Иванова, которыми она делилась с моей матерью по вечерам. На неизбежные в существовавших бытовых условиях «трения» между родственниками я стал обращать внимание, когда стал постарше.

До войны Ивановы-Парусовы всегда в полном составе собирались по праздникам в Печатниковом переулке в большой бабушкиной комнате с голландской печкой. Для меня эти праздничные сборища были одним из самых любимых событий детства. Дочка Парусовых – Ирина и я были в центре внимания взрослых. Правда, был один момент в этих праздничных церемониях, который мне не нравился. Ирину и меня всегда заставляли выступать перед собравшейся компанией. Ира – моя ровесница, с видимым удовольствием, потряхивая косичками, с выражением читала какое-нибудь длинное стихотворение. Мне приходилось напрягаться, чтобы сделать что-то подобное, причем без всякого удовольствия. Иногда Иван Александрович Парусов разыгрывал меня. Например, объявлял, что сейчас он покажет фокус, для чего необходимо хорошо размять листок бумаги. Давал мне бумажку, которую я под общий хохот старательно разминал. Затем он брал у меня эту бумажку, складывал и убирал себе в карман, объявляя, что он использует её по назначению, а фокус покажет в другой раз. Тогда я действительно не понимал, почему все смеялись, и каким целям должна была служить размятая мною бумажка. Но Ивану Александровичу все прощалось. С ним, а не с родителями, связаны мои первые детские радости: походы в цирк на Цветном бульваре, катание на санках с крутого спуска Рождественского на Трубную площадь. Автомобильного движения в то время практически не было, а трамвай («Аннушка»), ходивший по Бульварному кольцу, не мешал зимним забавам детворы. Эти довоенные картинки детских радостей хорошо сохранились в моей памяти. Шрам на большом пальце левой руки напоминает, как я по-взрослому пилил дрова с дядей Ваней для бабушкиной печки. В бабушкином доме было индивидуальное печное отопление. Тогда я ухитрился подставить свой палец под лезвие двуручной пилы. На всю жизнь запомнилась мне и поездка к дяде Ване в подмосковные Петушки, где стояла его воинская часть. Помню, какими нежно-мягкими были губы его ездовой лошади, когда она брала у меня сахар с раскрытой ладони.

 

Военные годы

Хотя родители получили две комнаты в коммунальной квартире на Пушкинской улице в 1935 году, мои воспоминания о жизни здесь связаны больше всего с военным временем и послевоенным периодом, когда я стал постарше.

Война застала нас с бабушкой в Серебряном бору, который тогда считался отдаленным от Москвы дачным местом. У нас там была комната в одной из дач, полученная от работы моих родителей. Помню, как, проснувшись утром, увидел бабушку, стоящую на коленях. «Что ты делаешь, бабушка?» – спросил я. «Война, сыночек! Началась война», – крестясь, ответила бабушка. Нас с бабушкой вскоре вывезли в Москву, которую тогда начала бомбить немецкая авиация.

Сохранились отрывочные воспоминания, как меня, сонного, таскали в бомбоубежище в подвале дома, либо в ближайшее метро, когда по радио объявлялась воздушная тревога.

Смутно, как отрывки сновидений, всплывают у меня разрозненные картинки нашего отъезда из Москвы в эвакуацию в Барнаул в октябре 1941 года. Длительная дорога в набитом людьми железнодорожном вагоне медленно двигавшегося поезда, с частыми остановками на незнакомых станциях и полустанках, где главной задачей пассажиров была наполнить чайники или бидоны кипятком. Во время каждой остановки поезда взрослые обязательно бросались с пустой посудой к станционным постройкам, где находился титан с кипятком, которым можно было наполнить нужную емкость бесплатно, отстояв длинную очередь. Кипяток служил своеобразным суррогатом горячей пищи во время длительной железнодорожной поездки. Запомнился вокзал Новосибирска, где нам предстояла пересадка на поезд, идущий в Барнаул. На перрон вокзала выгрузили наши вещи – три или четыре чемодана и бабушкину швейную машинку. На эту кучу вещей посадили меня и велели сидеть смирно, никуда не отлучаться. Мама с бабушкой ушли оформлять билеты. Весь перрон был полностью завален чемоданами, тюками, кругом были незнакомые, куда-то спешащие люди. Одним словом, вокруг было незнакомое и пугающее окружение. Стало страшно, я заревел в голос и отправился искать маму. Хорошо, что далеко уйти не успел. Меня перехватила во время вернувшаяся мама. Как доехали до Барнаула – не помню. Но Барнаул меня поразил деревянными тротуарами вдоль городских улиц и белыми булками-сайками, которые продавались свободно, без карточек. Правда, через несколько дней они из продажи исчезли, и хлеб, как и в Москве, стал продаваться только по карточкам.

Поселили нас в комнате на первом этаже двухэтажного деревянного дома. В этом доме в каждой комнате по семье разместили эвакуированных из Москвы служащих Государственного комитета стандартов, где работала мать.

Из Барнаульских воспоминаний лучше всего сохранились те, что были связаны с дядей Никифором и его лошадьми. Служебный «гараж» Комитета стандартов в эвакуации в Барнауле состоял из двух лошадей, которых конюх, дядя Никифор, летом запрягал в колесную телегу, а зимой в сани-розвальни. Мать иногда оставляла меня в конюшни с дядей Никифором, который давал мне вместо игрушек деревянные чурбачки, из которых я пытался строить различные сооружения. Однажды зимой он взял меня с собой в поездку. Стоял морозный солнечный день. Мы ехали на санях по узкой санной колее через белоснежную, широченную Обь, скованную льдом. Поскрипывал снег, лошадка, покрытая инеем, резво бежала по проторенной дорожке. Дядя Никифор сидел в тулупе, держа в руке кнут. Он, кстати, подарил мне маленький кнут, который я привез с собой в Москву, и он до сих пор валяется где-то на даче.

В Барнауле наша семья, я имею в виду маму и бабушку, жила, как все эвакуированные, в постоянных заботах по поводу наиболее эффективного решения «продовольственной проблемы». Нам полагалось две продовольственные карточки – одна материнская для «служащих», другая «иждивенческая» для бабушки. Эти продовольственные карточки бабушка, как тогда говорили, регулярно отоваривала – брала то, что в магазине на них выдавали. «Рабочих карточек», на которые выдавали продуктов немного больше и лучшего качества, у нас не было. То, что мы получали в магазине по карточкам, на пропитание не хватало. Выручала бабушкина смекалка и житейский опыт. Она недаром тащила тяжеленную швейную машинку марки «Зингер» через всю Россию. В Барнауле Анна Васильевна стала местным модельером. Из маминых фильдеперсовых и крепдешиновых платьев она создавала «модели», которые пользовались большим спросом на местной барахолке. Оплата за «модельную» одежду производилась натурой. Поэтому у нас почти всегда была картошка, а капусту мы сами солили на зиму в большой деревянной кадке, которую где-то достала бабушка.

Хотя в Барнауле мне исполнилось 7 лет, мать меня в школу отдавать не стала в ожидании возвращения в Москву, что вскоре и произошло. Летом 1943 года мы вернулись в Москву – домой на Пушкинскую улицу, где в сентябре меня определили в 1 класс «А» 170 школы Свердловского района г. Москвы, находившейся в 10 минутах ходьбы от нашего дома.

Москва тогда еще полностью не сняла защитную окраску прифронтового города. Стекла в окнах многих зданий еще были заклеены крест-накрест бумажными лентами, что по идее должно было как-то сохранять их от разрушительного воздействия воздушных волн при бомбежках. Вдоль Садового кольца, на Советской площади и в Охотном ряду и некоторых переулках еще попадались «припаркованные» аэростаты, которые поднимали в воздух во время налетов немецкой авиации на Москву. В Парке культуры имени Горького были выставлены напоказ образцы военной немецкой техники, захваченной наступающей Красной армией. Этим же летом – 5 августа 1943 года – в Москве прогремел первый салют по случаю взятия советскими войсками городов Орла и Белгорода. Подобного салюта больше уже никогда не было. Залпы производились трассирующими очередями из боевого оружия. У мальчишек нашего двора в то время появилось новое развлечение – собирать на крышах наших домов осколки немецких зажигалок, гильз от патронов и прочие «железяки», накопившиеся на крышах и чердаках за два последних года.

Осталось от тех лет и воспоминания несколько другого характера. Пока жив, буду помнить, как с бабушкой и мамой ходили к дяде Ване, когда только что вернулись в Москву из эвакуации. После тяжелого ранения на фронте И. А. Парусова привезли в госпиталь, который размещался в здание средней школы в районе площади Маяковского. Немецкая разрывная пуля угодила ему в пятку правой ступни и вышла наружу чуть выше пальцев этой стопы. Естественно, все кости внутри были раздроблены. Как мы узнали, Ивану Александровичу лишь по счастливой случайности не ампутировали ногу. Спас от намеченной операции его друг В. Яковлев, который был в то время секретарем городского комитета партии Сталинского района Москвы. В этом районе в те годы на выборах в Верховный Совет СССР всегда голосовал сам И. В. Сталин. Авторитет Яковлева, в этой связи, сыграл свою роль. Он уговорил врачей не спешить с ампутацией. Дополнительным аргументом стал ящик с электрическими лампочками, который Яковлев тогда подарил госпиталю. Ногу Ивану Александровичу удалось сохранить, хотя она у него постоянно до конца жизни болела.

До сих пор помню специфический запах палат военного госпиталя тех лет. В общей палате, где находился Парусов, было еще десяток тяжелораненых. Иван Александрович лежал, ходить он не мог – нога у него была в гипсе до паха. При встрече он притворялся веселым, шутил, расспрашивал меня о школе, пытался рассказать что-то смешное и всегда просил меня карандашом почесать ногу под гипсом. После этого ранения его демобилизовали.

Хотя я тогда этого не понимал, но посещение госпиталя открыло мне другую сторону войны, о которой в то время было не принято говорить ни дома, ни в школе. Такое соприкосновение с реальной действительностью невольно разрушало наивное, детское представление о войне, как о своеобразной игре взрослых, в которой всегда без потерь и поражений побеждают наши. Громкие объявления по радио о наших победах и поражениях немцев, оказалось, имеют и другую, не очень приглядную сторону, о чем наглядно свидетельствовали многочисленные дяди Вани, лежащие в госпитале. За победы, оказывается, приходится платить человеческими страданиями, а то и жизнью.

 

Наша коммуналка на Пушкинской

Представительный доходный дом по Большой Дмитровке/Пушкинской 22 был построен в 1904 году по проекту известного архитектора А. В. Иванова, а принадлежал он Московскому товариществу для ссуд под заклад имущества. Приблизительно в те же годы по проекту А. В. Иванова было построено здание гостиницы «Националь» на углу Манежной площади и Тверской. Эта гостиница продолжает функционировать до сих пор. Дом же Московского товарищества для ссуд плотно заполнили коммунальные квартиры советских граждан, не считаясь с первоначальной планировкой жилого здания.

Этот капитальный 7-и этажный дом по своей строительной конфигурации напоминал букву «П», выходя фасадом на Б. Дмитровку прямо против здания Генеральной прокуратуры СССР, стоящего на другой стороне улицы. Боковые крылья дома формировали большой внутренний двор общей площадью метров 60 на 30. Этот двор использовался для хозяйственных нужд дома. В летнее время в одном из его углов сваливали горы угля, необходимого для зимнего отопления дома, а зимой сюда свозили снег, убираемый с проезжей части улицы. Этот двор, конечно, был и основной площадкой для наших игр.

Квартира номер 15, в которой мы жили до войны, и в которую вернулись после эвакуации, находилась на втором этаже левого крыла этого дома, если смотреть на него с улицы. Входной подъезд в эту секцию квартир находился во дворе, сразу налево после прохода через длинную дворовую арку. Окна нашей квартиры смотрели на соседнее здание, расположенное рядом с нашим домом далее по улице. В нем тогда размещалась Академии архитектуры СССР. От Академии наш дом был отгорожен высокой каменной стеной. Узкое пространство между этой стеной и нашим домом формировало так называемый задний двор. Из окон наших двух комнат был хорошо виден двор Академии архитектуры, в глубине которого находился гараж этого учреждения. В 1941 году в него попала немецкая бомба, и он почти все военные годы так и простоял в полуразрушенном состоянии. Сегодня все эти здания отошли к комплексу служебных помещений Федерального Собрания Российской Федерации.

В нашей коммунальной квартире на три семьи приходилось четыре комнаты, а также общий туалет, ванная комната с газовой колонкой для нагрева воды и кухня. Изначально квартира предназначалась для одной семьи – все жилые комнаты, хотя имели выход в общий коридор, ранее сообщались друг с другом. Внутренние проходы между ними заделали на скорую руку, когда сюда в середине 30-х годов прошлого века вселили сначала две семьи. Нам достались две смежные комнаты в самом конце общего коридора, а нашим соседям – семейной паре, Михаил Ивановичу и Анастасии Михайловне – две комнаты в начале этого коридора. В квартире имелся и общий телефон, он стоял на полочке, прикрепленной к стене коридора, и оплачивался путем довольно сложного вычисления индивидуальных расходов по оплате коммунальных услуг между соседями.

Нашей семье из трех человек по принятым тогда меркам, можно сказать, повезло. Мы стали «обладателями» двух комнат: одной – проходной, площадью метров 15, другой отдельной – метров 20. Наши две комнаты разделяла капитальная стена толщиной около метра. В проход между этими комнатами вставали мои родственники во время воздушных налетов немецкой авиации, когда не успевали или не хотели спускаться в бомбоубежище, оборудованное в подвале доме.

Наш сосед, Михаил Иванович, ушел добровольцем в народное ополчение в 1941 году и погиб под Вязьмой. Анастасию Михайловну, как тогда говорили, уплотнили – отобрали одну комнату, куда въехала семья из трех человек: Федор Иванович, бывший областной партийный работник, почему-то преждевременно вышедший на пенсию, его жена Екатерина Георгиевна и сын Алик, студент китайского отделения института Востоковедения. Жили мы с соседями дружно, хотя у трех хозяек на одной кухне иногда неизбежно возникали конфронтации местного значения. Меня взаимоотношения с соседями в квартире мало интересовали.

 

Моя школа

В 1943 году после возвращения в Москву из эвакуации пошел в первый класс школы № 170, которая находилась рядом с нашим домом. Эта ничем не примечательная школа занимала типовое 4-этажное школьное здание, построенное в 1938 году на пустыре между улицами Б. Дмитровка (Пушкинская) и Петровкой. Из-за тесного соседства с Советом Федерации РФ к этой школе сегодня нужно пробираться сложными обходными путями, а раньше к ней можно было свободно подойти с трех сторон: с Пушкинской, с Петровки и Петровского переулка, который тогда назывался улицей Москвина.

В первом классе «А», куда я был зачислен, было еще 40 ребят. Все, разумеется, мальчики (обучение тогда было раздельным). Типичная советская школа с типичными классами: три ряда черных двухместных парт с откидывающимися секциями покатого стола, смотрящих на панорамную коричневую классную доску, неотъемлемый атрибут каждого класса, призванную закреплять полученные на уроках знания, квадратные проемы окон с одной стороны, гладко крашенная немаркой масляной краской стена – с другой. Учительский стул и стол, около которого нас затем в течение десяти лет подвергали публичному дознанию на предмет прочности усвоенного учебного материала, завершали нехитрую экипировку такого класса.

Еще шла война, которая незримо присутствовала в распорядке нашей жизни и быта как нечто само собой разумеющееся. Да и окружающая обстановка не давала забывать о войне. Рядом со школой стоял разрушенный служебный гараж Академии архитектуры, в который угодила немецкая фугаска в конце 1941 года. Бросались в глаза следы от споротых погон с гимнастерок и кителей наших редких преподавателей-мужчин, протез вместо правой кисти у директора нашей школы А. Г. Панаско.

Но школьная жизнь, тем не менее, быстро покатилась по своей проторенной колее.

Ученики 1-го класса «А» выглядели на первый взгляд этакими братьями-близнецами. Вряд ли в то время это могло быть иначе. Военные годы снивелировали материальные возможности и бытовые условия московских семей. В 1943 году большинство ребят нашего класса были одеты в одинаковые лыжные костюмы, приобретаемыми нашими родителями раз в год в популярном магазине «Пионер», расположенном на Неглинной улице напротив Мосторга. Почти все ребята имели одинаковую стрижку под «полу бокс» – челка на лбу и голый затылок. Уравнительную тождественность учеников класса подчеркивали белые воротнички, пришитые поверх воротников лыжных курточек, – обязательный предмет нашей школьной формы тех лет, вернее – попытка при помощи такой детали превратить нашу невзыскательную одежду в некое подобие единой школьной формы. Одинаковым для всех был и наш школьный завтрак. На большой перемене в класс приносили корзину с мягкими белыми бубликами, которые раздавали ученикам: один бублик в одни руки. В оплату за такой завтрак мы приносили из дома деньги – 5 копеек за бублик, которые сдавали нашей классной руководительнице.

Наша первая учительница – Антонина Николаевна Бурова, спокойная и уравновешенная женщина с типичной внешностью советского школьного преподавателя, в неизменном сером приталенном костюме, с косой, уложенной на голове венцом, казалась нам пожилой женщиной, хотя в то время ей, наверно, не было и 30 лет.

Первые четыре учебных года она вела у нас все предметы и одновременно была нашей классной руководительницей, а затем – вплоть до окончания школы – преподавала русский язык и литературу, оставаясь бессменным классным руководителем. Кажется, на нашем классе ставился какой-то педагогический эксперимент. Не знаю, так ли это, но нам эти длительные и добрые отношения шли на пользу. Антонина Николаевна за эти годы хорошо узнала условия жизни и повседневный быт большинства семей своих учеников, что помогало ей по справедливости оценивать внештатные ситуации, время от времени неизбежно возникавшие в процессе учебы или связанные с поведением её мальчиков.

В младших классах она была для нас непререкаемым авторитетом. Мы понимали, что Антонина Николаевна искренне желает нам добра и стремится сделать из нас настоящих советских людей. Все, что она нам говорила, (воспринималось беспрекословно-снять) представлялось беспрекословным. Однако в старших классах её пространные воспитательные поучения уже не воспринимались нами так однозначно. Все чаще они подвергались сомнению и служили объектом подросткового ерничества, особенно тогда, когда наш бессменный классный руководитель пускался в плавание по коварным водам таких бездонных проблем, как взаимоотношение полов. Ведь секса, как известно, в Советском Союзе не было.

Антонина Николаевна, как помнится, следующим образом формулировала свое видение проблем взаимоотношений мужчины и женщины в капиталистическом обществе и у нас. «В капиталистическом обществе, – говорила она нам – десятиклассникам, эмоционально прижимая руки к груди, – женщина является предметом наслаждения, а у нас – товарищем по работе».

Однако «товарищами по работе» мы начали интересоваться лишь в старших классах. В младших же у нас почти у всех были два повальных увлечения: футбол и улица.

 

Наш двор

После возвращения в Москву из эвакуации с головой окунулся в захватывающую жизнь нашего двора и его обитателей – ребят моего и более старшего возраста, которые проводили во дворе большую часть дня. Такого бесконтрольного времени у них было более чем достаточно. Вскоре и я втянулся в распорядок жизни нашего двора – той «улицы», которая по бытовавшим у взрослых представлениям губит подрастающие поколения.

В подростковом возрасте на формировании личности мальчишек и девчонок моего поколения, наряду с влиянием родителей, школы, пионерских и комсомольских организаций, оказывали реалии наших повседневных дворовых будней, с их правилами взаимного ребячьего общения в дворовом коллективе, кодексом дворовой «чести», эталонами общепринятого уличного поведения. В определенном смысле в военные и первые послевоенные годы «двор» был нашей первой «школой познания жизни», воспитателем характера, «преподавателем» уроков добра и зла.

Человек, как утверждают психологи, рождается неразумным, лишь потенциально способным к мышлению. Разум, то есть способность осознавать себя и мир, появляется у него в начальные годы жизни и только под влиянием окружающих людей и обстоятельств. Именно это имел в виду Иван Сеченов, когда писал: «Из реальных встреч ребенка с окружающим материальным миром и складываются все основы его будущего психического развития».

В отличие от теперешних московских дворов, заставленных автомашинами, с робкими вкраплениями миниатюрных детских площадок, наш просторный двор хотя и не имел цивилизованного обустройства, служил привычной средой обитания для местных жителей – как для молодых, так и для людей старшего возраста. Мы считали, что вся территория двора принадлежит нам и предназначена для игр. С этим, правда, не всегда были согласны взрослые, особенно наш дворник. Оставаясь при своем мнении, мы все же иногда были вынуждены отступать, прекращая свои шумные и не всегда безопасные для окружающих игры, подчиняясь авторитету власти и превосходящей силы.

В хорошую погоду, летом часть двора превращалась в клуб для взрослых. Пожилые жители дома, – молодых мужчин в то время в нем практически не наблюдалось, – выносили стол и стулья. Они играли в домино, карты или просто сидели, покуривая и обсуждая свои дела.

Мы же проводили во дворе больше времени, чем в школе, он был для нас тем самым материальным миром, данным нам в ощущение, со всеми плюсами и минусами, присущими такой специфической среде обитания. Особенно сильно влияние «двора» и «улицы» в те годы сказывалось на ребятах 7–14 лет. Подавляющее большинство родителей таких ребят, – а у многих их комплект был не полный, находились на работе с раннего утра до позднего вечера, включая субботу, которая официально была рабочим днем. Подросток, вернувшийся домой после четырех классов школьных занятий, был волен самостоятельно выбирать предпочтительные варианты своего дальнейшего поведения. Самым привлекательным, бесспорно, было участие со своими дворовыми сверстниками в общих играх, забавах, шалостях и временами далеко не безгрешных проделках. Других вариантов времяпрепровождения у большинства ребят практически не было.

Наша мальчишеская дворовая компания, несмотря на сравнительно одинаковый уровень семейного достатка, была довольно разной индивидуально, но единой в одном: она функционировала по принципу единого коллектива, стаи, если хотите. Кто бы из наших ребят не выходил во двор, он первым делом обязательно начинал созывать «стаю», выкрикивая под окнами имена своих друзей. «Юрка! Выходи гулять!» Ну, как усидеть за уроками, когда раздавался такой призыв. Немедленно все бросаешь и во двор, где уже в два голоса вызываешь Толю Тараскина с шестого этажа. Сергея Попова особо звать не приходилось. Окна комнаты, где Поп жил с матерью и старшим братом, выглядывали во двор из полуподвала. Он сразу выходил, когда кто-нибудь из ребят появлялся во дворе. «Стая», достигнув критической массы по своему составу, могла вплотную заняться вопросами своего досуга.

Первым делом нужно было разведать, не замышляют ли ребята из соседнего двора дома № 20, отгороженного от нашего невысокой каменной стеной, какой-либо вылазки или других, с нашей точки зрения, подвохов. К таким акциям можно было бы отнести заброс в наш двор дохлой кошки или просто обстрел камнями. Наши дворы традиционно находились в состоянии активного враждебного противостояния. Нужно было быть в постоянной готовности отразить вражеские происки. В мирные будни, если погода была плохой, наша братия предпочитала лазить по чердакам, в хорошую погоду, при отсутствии необходимого числа игроков для футбола, можно было снизойти и поиграть с девчонками в штандарт или казаки-разбойники. Возникавшие паузы между «мероприятиями», как правило, заполнялись опять же футболом.

По бытовавшим среди ребят тех лет понятиям, хорошо учиться было не принято. Отличники не пользовались уважением товарищей. Те несколько ребят из нашего класса, кто хорошо учился, как правило, были слабаками. Большинство ребят относилось к ним с чувством снисходительного превосходства. Герой-мальчишка послевоенных лет должен был отличаться независимым характером, силой, ловкостью, смелостью и самостоятельностью в своих ребячьих делах. Он был обязан хорошо играть в футбол, не бояться постоять за себя кулаками. Дерзость в отношениях со старшими приветствовалась и уважалась, а вежливость считалась проявлением слабости характера. Наш герой должен был не бояться ездить на трамвайных и троллейбусных подножках, прогуливать уроки, протыриваться без билета в кинотеатры, лазить по чердакам и крышам в поисках «приключений», конечно, уметь постоять за себя и никогда не выдавать своих, когда приходилось отвечать за свои шалости, которые часто были откровенно хулиганскими.

Такой негласный «кодекс чести» служил важной составной частью процесса самовоспитания подрастающего поколения в наши годы и не мог не влиять на формирование характера взрослеющей личности.

 

Благородное собрание – Дом Союзов – что далее?

О Пушкинской улице и нашей жизни на ней в предвоенные годы мало что помню. Хотя один эпизод запомнился мне на всю жизнь. Я без разрешения увязался за старшими ребятами нашего двора, которые отправились в Колонный зал Дома Союзов, где Москва в декабре 1938 года прощалась с трагически погибшим летчиком, В. Чкаловым. Полученное дома наказание за этот самовольный поход на долгие годы отложилось в моей памяти.

С Колонного зала мне бы и хотелось начать нашу прогулку по Большой Дмитровке, тем более что недавно она получила статус пешеходной улицы, вернее, почти пешеходной: подъезд автотранспорта к Совету Федерации РФ и Генпрокуратуре РФ сохранен.

Большая Дмитровка – одна из древнейших улиц Москвы. Она известна с XIV века как торговый тракт в город Димитров – ближайший к реке Волге московский порт на её притоке, реке Яхроме. Большая Дмитровка берет свое начало в самом центре Москвы. От Охотного ряда она поднимается вверх до Страстного бульвара и Пушкинской площади, а далее переходит в Малую Дмитровку. Вначале по обеим сторонам этой дороге в Москве селились торговцы и ремесленники, в основном, выходцы из Димитрова, за что эту слободу стали называть Дмитровской. В XVI и XVII веках жителей этой слободы переселили вдоль той же дороги, но подальше от Кремля, освобождая место для московской знати. В середине XVIII века эти слободы стали называть улицами: Большой Дмитровкой, Малой Дмитровкой и Новослободской. За свою продолжительную историю Большая Дмитровка несколько раз радикально меняла свое сословное «содержание», наименование и, соответственно, свой облик.

В начале 20-х годов прошлого века Б. Дмитровку переименовали в улицу Эжена Потье – автора слов «Интернационала», который тогда был гимном страны. В 1937 году она была наречена Пушкинской, по случаю 100-летия со дня смерти А. С. Пушкина. И только сравнительно недавно этой улице вернули её историческое имя – Большая Дмитровка.

В XVI–XVIII веках её окрестности были заняты усадьбами князей Черкасских, Вяземских, бояр Салтыковых, Стрешневых, Шереметьевых. Во время московских пожаров 1812 года большинство здешних строений погибло в огне. А в XIX веке на улицу пришли другие хозяева. Купцы и предприниматели возводили здесь свои хоромы. К этому можно добавить, что одно время эта улица слыла «клубной»: на ней одновременно функционировали Дворянское собрание, Английский и Купеческий клубы.

У московских истоков Большой Дмитровки стоит уникальное здание-дворец, известное в последе время, как Дом Союзов (Б. Дмитровка д. 1/6). Этот дворец является выдающимся архитектурным памятником русского «классицизма», но славен он не только этим. Это здание служило одним из самых известных и популярных центров российской, советской культурно-общественной и политической жизни последние лет 300.

Все эти годы этот дом/дворец/ концертный зал/политический клуб выполнял функции своеобразного представительства Москвы, олицетворял её гостеприимство и великолепие, слыл притягательным местом для широкой московской общественности как при капитализме, так и социализме, и только теперь – во времена демократического передела государственной собственности – его положение, к сожалению, продолжает оставаться неопределенным. Удобный покров коммерческой тайны надежно скрадывает его нынешний статус и будущее. Речь идет о Колонном зале дома Союзов, – как его чаще всего называли в эпоху СССР.

До 1917 года в этом здании, построенным и перестроенным Матвеем Казаковым во дворе старинной усадьбы московского генерал-губернатора князя Долгорукова, размещалось Благородное собрание московского дворянства, которое в складчину оплатило строительство этого здания. Поскольку в те времена построенное здание не могло быть причислено к общественной собственности, – правовые нормы тех лет такой вид собственности не предусматривали, – оно было оформлено, как собственность князя Голицына – старшины Благородного собрания московских дворян. Авторитет и известность этого заведения были настолько велики в те времена, что император Александр I изъявил желание вступить в члены этого собрания и повелел называть его российским, а Александр II произнес здесь историческую речь, призвав дворянство к отмене крепостного права. Около 50 раз выступал здесь В. И. Ленин.

Творение Казакова было замечательным как с архитектурной, так и с функциональной точек зрения, и до революции 1917 года служило своеобразным клубом московской интеллектуальной и деловой элиты. Вход туда был разрешен не только представителям дворянского сословия, но и купцам, творческой интеллигенции, иностранцам.

Помимо двух великолепных залов – Большого (Колонного) и Малого (Октябрьского) – в этом здании находились первоклассный ресторан и богатейшая библиотека. Большой зал, опоясанный внушительной колоннадой, площадью почти 1000 квадратных метров мог спокойно вместить на своем танцевальном полу до 500 пар. А. Пушкин на балах в Колонном зале встречался с Н. Гончаровой, украшающей «невест обширный полукруг».

Высота этого зала в 14.5 метров с плоским деревянным потолком обеспечивала качество звука, присущее лучшим оперным театрам мира. Балы и маскарады здесь чередовались с регулярными концертами классической музыки. Этот дом, кстати, стал первой московской филармонией. Здесь дирижировали Чайковский, Рахманинов, Рубинштейн, Скрябин – задолго до появления московской консерватории. В залах этого здания пели Шаляпин, Собинов, Нежданова, позднее – Лемешев с Козловским, Утесов, Шульженко и Магомаев.

После октябрьской революции постановлением Военно-революционного комитета от ноября 1917 года это здание было передано «в распоряжение Совета профессиональных союзов», отсюда произошло и название – «Дом Союзов». При советской власти этот «Дом» использовался для проведения различных съездов, собраний, конференций, чередуя их с частыми общедоступными концертами.

Регулярно проходившие концерты и выступления в Доме Союзов в дотелевизионное время миллионы россиян слушали по радио: по решению новых властей наиболее интересные из них, как правило, передавались по сети Всесоюзного радио. Слушали россияне и радиотрансляцию судебных процессов над «врагами народа», которые проходили в Колонном зале в 1936–1937 годы. Приходили суда москвичи и гости столицы – отдать свой последний долг партийным и государственным деятелям страны, её военачальникам, деятелям науки и культуры. Колонный зал дома Союзов служил местом такого прощания с ушедшими из жизни выдающимися представителями советской партийной и государственной элиты. Интересно, что начало этой традиции, закончившейся похоронами генерального секретаря ЦК КПСС Ю. Андропова, было положено гражданской панихидой по русскому революционеру, теоретику анархизма Петру Алексеевичу Кропоткину, гроб с телом которого, до захоронения на Новодевичьем кладбище, был выставлен в Колонном зале для прощания 11–12 февраля 1921 года.

У меня, наверное, как и у сотен, если не тысяч москвичей, существуют свое сугубо личное отношение к Дому Союзов. Ведь я жил на Пушкинской улице (Б. Дмитровке), много раз бывал в этом доме по самым различным поводам. Начались мои отношения с Домом Союзов с самовольного путешествия туда, за что, как уже сообщалось, я понес суровое наказание. Естественно, за несанкционированный поход вдоль всей Пушкинской вплоть до Дома Союзов человека, которому еще не исполнилось и четырех лет, стоило наказать.

Мои более светлые и приятные воспоминания о Доме Союзов приходятся на первые послевоенные годы. Тогда в дни школьных каникул в январе каждого года для московских школьников здесь традиционно устраивались новогодние праздники – встречи Нового года. Билеты на посещение Новогодней ёлки в Колонном зале Дома Союзов распределялись по московским учреждениям и предприятиям. Мне везло, я несколько раз в те годы попадал на эти ёлки. Конечно, дед Мороз и Снегурочка в красочных костюмах и с хорошо поставленными громкими голосами, выступая в громадном зале с колоннами, в центре которого стояла гигантская наряженная елка, производили впечатление. Однако их чрезмерные усилия направить энергию ребячьей массы в чинное вождение хороводов и разгадывание предсказуемых шарад нравилось далеко не всем. Школьно-дворовая вольница не терпела назидательности и покровительственного поощрения авторитетов, пусть даже и сказочных. Вместо участия в таких рафинированных и пресных развлечениях можно было пошататься по лабиринту комнат и залов этого дома, в которых также были развлекательные аттракционы, но без помпезной парадности центрального зала. Для большинства ребят кульминационной вершиной новогоднего праздника в Колонном зале Дома Союзов служил подарок, который выдавался на выходе по предъявлению пригласительного билета. В коричневом, бумажном пакете счастливый обладатель билета получал: пряник или вафли, несколько конфет и 5–6 штук мандарин, которых большинство ребят видело впервые. Праздничные Новогодние ёлки в Колонном зале Дома Союзов и мандарины – нежно-оранжевые, необычайно вкусные плоды солнечного юга – именно в такой ассоциации отложились у меня школьные воспоминания о Доме Союзов.

Последний раз в Колонном зале я побывал в середине 90 годов прошлого века. Там проходило годовое собрание Российского Совета промышленников и предпринимателей, куда в качестве гостей пригласили руководителей Британо-российской торговой палаты, где тогда работал. На это заседание вместе со мной пришла директор палаты англичанка Эн Вон. Во время выступлений она все время вертела головой, пытаясь разглядеть что-то под потолком. На мой вопрос, что она там ищет, она ответила, что где-то читала, что во время расстрельных процессов, которые проходили в этом зале в середине 30-х годов, Сталин приходил послушать выступления своих бывших коллег по партии, но сидел где-то наверху, невидимый для присутствующих.

Последние лет десять в этом здании бывать не приходилось. Насколько мне известно, ни радио, ни телевидение последние годы не транслировали каких-либо концертов из Колонного зала. О новогодних елках говорить не приходиться. Как долго таинственное молчание будет окружать этот исторический памятник, пассивно застывший в центре Москвы, не решаясь объявить о своем новом статусе и хозяевах?..

«За сотни лет со времени появления Благородного собрания ни при феодализме, ни при капитализме, ни при социализме никто не делал коммерческой тайны, никто не скрывал, кому принадлежал всем в Москве известный дом, – справедливо отмечает известный писатель и историк Москвы Лев Колодный и продолжает: – Сначала, напомню, им владел князь Долгорукий, после перестройки Казакова здание оформили на князя Голицина. Екатерина I передала владение в собственность московских дворян. Александр I придал дому статус Российского собрания, финансировал его. Президиум Московского Совета признал хозяином профсоюзы. Фактически, Дом союзов служил городу Москве, народу, который заполнял по вечерам анфиладу роскошных залов.

Какой повелитель закрыл двери дома для всех после демократической революции? Почему директор считает секретом метаморфозу, случившуюся в центре Москвы в теснейшем соседстве, стена к стене, со зданием Государственной думы в Охотном ряду? И кто же раскроет коммерческую тайну Дома Союзов?»

Прошло уже несколько лет, но ответов на поставленные вопросы московская общественность все еще не получила.

Подождем еще. А пока давайте пройдемся от Колонного зала вверх по Большой Дмитровке. Посмотрим, как она изменилась со времен моего первого путешествия по Пушкинской улице в Дом Союзов в 1938 году.

Вспоминаю свою бабушку: она всегда называла нашу улицу Дмитровкой, когда та называлась Пушкинской. Теперь я её понимаю, потому что для меня эта улица навсегда останется Пушкинской, хотя теперь она опять Б. Дмитровка.

 

По Большой Дмитровке – вдоль по Пушкинской

Георгиевский переулок ограничивает служебный комплекс Дома Союзов. На углу этого переулка и Б. Дмитровки стоит приземистое одноэтажное здание с позолоченными башенками, убегающими по крыше вдоль переулка (№ 3/3). Построенное в 1888 году в псевдорусском стиле, это здание претендует на сходство с неким сторожевым сооружением, вроде бы совсем неуместным для этого места. Но это сейчас так кажется. В прошлом именно для такой застройки имелись все основания. Ведь переулок не случайно назван Георгиевским. Здесь находился старинный Георгиевский женский монастырь на том месте, где сегодня стоит общеобразовательная школа, в прошлом носившая номер 179, которую нам, ученикам школы № 170, в свое время всегда ставили в пример по показателям соблюдения правил поведения на уроках.

Во времена далекого прошлого рядом с монастырем была построена церковь. Напротив неё находились палаты царских сановников Голицыных и Троекуровых, что вроде бы оправдывало строительство по соседству дома-крепости. Но и это предположение не верно. Угловой дом в Георгиевском переулке изначально, как ни странно, предназначался для первой в Москве электростанции, которая начала свою работу в 1888 году. Называлась она Городская или Георгиевская. Её мощность составляла всего 600 киловатт, а радиус действия всего около двух километров. Все оборудование станции ограничивалось шестью паровыми котлами и четырьмя паровыми машинами. Построило эту станцию «Общество электрического освещения», дочернее предприятие фирмы «Сименс и Гальске». В то время электростанции такой мощности Москве было вполне достаточно. Дороговизна электроэнергии и соображения собственной безопасности отпугивали москвичей от новоявленного источника света, тепла и энергии. Многие тогда считали, что электрический свет вреден для глаз, да и вообще для здоровья человека. После революции это здание стали использовать для проведения технических выставок, затем под первый парк-гараж московских маршрутных автобусов английского производства. Сегодня здесь Московский государственный выставочный зал «Новый Манеж» – «государственное бюджетное учреждение культуры г. Москвы».

Здание первой электростанции г. Москвы. Ныне выставочный зал «Новый манеж» на Б. Дмитровке

Продолжение этого дома вдоль Б. Дмитровки также связано с Георгиевским переулком, вернее с тем, каким он был в прошлом. Небольшой трехэтажный дом предназначался для проживания священнослужителей местного прихода. В наши дни здесь разместилось современное заведение общественного питания.

Следующее здание № 5 – отреставрированный бывший доходный дом, первый этаж которого занят кафе или рестораном. Это здание «прославилось» тем, что в его подъезде находился секретный «почтовый ящик» полковника Пеньковского, завербованного иностранными разведками. В этом подъезде был арестован сотрудник одной из иностранных дипломатических миссий, пришедший забрать из тайника за батареей материалы, заложенные Пеньковским.

С тыльной стороны между этими домами, непонятно каким образом, втиснут дом № 5А. Этот новодел почти касается соседних домов своими стенами, как бы убеждая их раздвинуться, освободить необходимое жизненное пространство. Такая уплотненная конфигурация строений представляется логически объяснимой, когда видишь, что здесь разместилась Ассоциация адвокатов России. Искусство владения деловым языком и нужными связями способно и не на такие свершения.

На другой стороне Большой Дмитровки находится хорошо известный москвичам театр оперетты – «Московская оперетта», так он официально называется. В 1893 году купец Солодовников – владелец расположенной на этом месте усадьбы, распорядился перестроить существовавшее жилое помещение в театральное заведение. Через три года в новом театре начала ставить свои спектакли частная опера Саввы Мамонтова. Именно на мамонтовской сцене состоялся московский дебют Федора Шаляпина, оперными спектаклями здесь дирижировал Сергей Рахманинов, декорации оформляли Левитан, Серов, Поленов, братья Васнецовы. Однако вскоре этому театру пришлось пережить ряд неудач, завершившихся пожаром, в результате которого он полностью выгорел. Только через два года во вновь отстроенном здании театра смогла обосноваться труппа антрепренера С. И. Зимина. Интересно, что и после революции театр Зимина не прекратил своей работы, правда, он стал «государственным». В нем выступала Айседора Дункан, когда она в 20-х годах приезжала на гастроли в Россию. Использовалось данное театральное помещение и как филиал Большого театра. Помнится, нас, школьников, организованно водили сюда на оперу «Снегурочка». С 1961 года здесь работает Московский театр оперетты, в репертуаре которого теперь преимущественно иностранные «мюзиклы».

Театр «Московская оперетта» на Б. Дмитровке

 

Камергерский переулок

Вот мы и добрались до ставшего недавно пешеходным Камергерского переулка, пересекающего Б. Дмитровку и уходящего вниз под горку уже под названием Кузнецкий Мост. Этот московский переулок назывался в прошлом по-всякому: Спасским, Старогазетным, проездом Художественного театра, а в наши дни ему вернули последнее дореволюционное наименование, которое он получил по «средневзвешенному» должностному уровню чинов большинства местных домовладельцем.

Камергерский переулок – место историческое. Здесь находился один из первых отелей Москвы – гостиница Ипполита Шевалье, в ресторане которого, по свидетельству писателя и историка Москвы А. Васькина: «Островский обедал, Чаадаев ужинал, а поэт Некрасов пил минеральную воду». Теперь это здание перестроено в элитный жилой дом.

Участок земли, где сегодня стоит Московский художественный театр имени А. П. Чехова, в конце XVIII века был частью усадьбы князя П. Одоевского. Хоромы этой усадьбы сгорели в московском пожаре 1812 года. Только в 1882 году архитектор М. П. Чичагов по заказу Лианозова – тогдашнего владельца этой земли – переделал имевшееся здесь жилое строение в театр. Свой первый спектакль в нем дал театр Корша, позже перебравшийся в специально выстроенное для него помещение в Петровском переулке. Следующий домовладелец – хозяин Эстрадного театра Шарль Омон переделал зрительный зал, украсив его пышным интерьером. Аляповатую отделку этого помещения пришлось позднее демонтировать по решению К. Станиславского и В. Немирович-Данченко, снявших на деньги С. Мамонтова это помещение для Художественно-общедоступного театра.

Архитектор Федор Шехтель, по проектам которого в Москве в конце позапрошлого начале прошлого веков были построены Ярославский вокзал, кинотеатр «Художественный», гостиница «Боярский двор» на Старой площади (резиденция Администрации Президента России, а до неё здесь находился Международный отдел ЦК КПСС), дворец Саввы Морозова на Спиридоновке (Дом приемов МиД РФ) и еще добрый десяток других московских особняков, безвозмездно перепланировал это помещение. Он превратил его в идеально место для выступлений драматического театра, снабдив его, в частности, вращающейся сценой, что тогда было новшеством для театрального мира. Шехтелю принадлежит и авторство широко известного символа МХАТа – парящей чайки, вынесенной на сценическую занавес.

Был МХАТ им. А. М. Горького стал МХТ им. А. П. Чехова

Известный скульптор Анна Голубкина изваяла барельеф «Пловец» над правым входом в здание нового театра. В результате, как сказал Станиславский, «вертеп разврата превратили в изящный храм искусств». 25 октября 1902 года здесь состоялась первая премьера – «Мещане» М. Горького.

В наше время Московский художественный академический театр имени А. М. Горького (МХАТ) – единый театр со своим филиалом в Петровском переулке, был общедоступным «храмом искусств». В старших классах мы довольно часто посещали спектакли этого театра. Билеты на «галерку» свободно продавались в кассах театра в день спектакля, и стоили они вполне доступно. Моему поколению повезло увидеть вживую почти всех корифеев начальной труппы этого театра, не затрачивая при этом особых усилий и средств.

Для жителей Пушкинской улицы и её окрестностей, входивших в административные границы Свердловского района г. Москвы, МХАТ, вернее его ведущая актриса – Алла Константиновна Тарасова, была «своим» человеком. По словам знатока истории театра Виталия Вульфа, в 1937 году после премьеры постановки «Анна Каренина» в зале кричали: «Да здравствует Сталин! Да здравствует Тарасова!». За эту роль Тарасовой было присвоено почетное звание народной артистки СССР, она была награждена орденом Трудового Красного Знамени и выдвинута депутатом Верховного Совета СССР по Свердловскому избирательному округу г. Москвы. А. К. Тарасова неоднократно переизбиралась депутатом в Верховный Совет СССР, и каждый раз в период избирательных кампаний стены подъезды домов Пушкинской улицы обклеивались её портретами с краткими биографическими данными. Народ должен был знать своих депутатов. Правда, в её обнародованных данных ничего не говорилось о родном брате, служившем в армии Деникина, о сестре, проживавшей в Париже. Этого народу знать не следовало. Об этом знали те, кому положено.

Со стороны Б. Дмитровки Камергерский переулок открывают два представительных здания. Одно – эффектное здание в неоклассическом стиле – бывший доходный дом № 5/7. Он был построен по проекту архитектора В. А. Величкина в 1913 году по заказу князя С. М. Оболенского и Е. А. Обуховой, дальних наследников усадьбы Стрешневых, занимавшей всю прилегающую территорию между Б. Дмитровкой и Камергерским переулком. В доме 5/7 в 1920 году проходила первая всероссийская шахматная олимпиада, которую выиграл будущий чемпион мира А. А. Алехин. На первом этаже этого дома в 1945 году открылся магазин «Дом педагогической книги», который существует и по сей день, правда, не только благодаря продажам книг. В этом доме жили знаменитый тенор Большого театра Л. Собинов, известные артисты МХАТа М. Прудкин, Н. Хмелев, писатель Лев Кассиль.

Если войти во двор дома № 5/7 со стороны Б. Дмитровки, то сразу наталкиваешься на строение 4. Это то, что осталось от родовой усадьбы бояр Стрешневых, состоявших в родстве с Романовыми. В 1808 году хозяйкой этого особняка становится генеральша Елизавета Петровна Глебова-Стрешнева. Именно здесь в трехэтажном особняке, как считают исследователи творчества поэта, А. С. Пушкин в 1830 году проиграл известному карточному игроку В. С. Огонь-Доганскому крупную сумму денег, которую по частям выплачивал вплоть до самой смерти. Этот проигрыш и сопутствующая эмоциональная атмосфера азартной карточной игры, как полагают, были использованы поэтом при работе над сюжетом «Пиковой дамы».

Но это еще не все. В этом доме в 1866 году семья Л. Н. Толстого снимала 6-ти комнатную квартиру. Здесь писатель работал над своей рукописью «Война и мир». Его жена, Софья Андреевна, писала в своем дневнике об этом времени: «Вся жизнь шла хорошо, я все любила в Москве, даже нашу Дмитровку и нашу душную гостино-спальню и кабинет, где Лева лепил свою красную лошадь и где сидели, бывало, вдвоем вечера».

Во дворе дома 5/7 по Б. Дмитровке стоит и разрушается строение 4. Здесь бывал А. Пушкин, жил Л. Толстой, заходил А. Чехов с Ф. Шехтелем

И это еще не все. В разное время и по разным поводам в этом доме бывали Аксаков и Тютчев, Катков и Успенский. В 80-х годах позапрошлого века в нем располагалась редакция сатирического еженедельника «Будильник», постоянным автором которого был А. П. Чехов, а рисунки в журнал делал молодой Федор Осипович Шехтель под псевдонимом «Финь-Шампань».

В настоящее время этот особняк с таким историческим прошлым находится в аварийном состоянии, что особенно бросается в глаза, если обойти вокруг него: кровля частично разрушена, ряд окон забит досками, стены прорезают глубокие трещины. Что ждет его в ближайшем будущем – неизвестно.

В советские времена в доме на другой стороне Камергерского переулка – номер 6/5 – также был еще один книжный магазин, но уже «Политической книги». В начале нашего столетия в этом помещение открылся ресторан с вызывающим названием «Сено», но долго не продержался. После его закрытия это помещение снова занял ресторан, но под более функциональным наименованием – «Китайская деревня».

Начало Камергерского переулка. Магазин «Педагогической книги»

В следующем по порядку доме № 6 в послевоенные годы жил и работал композитор Сергей Прокофьев, о чем свидетельствует мемориальная доска у подъезда дома. Композитор поселился здесь в 1947 году, а умер 5 марта 1953 года, в один день со Сталиным. Сквозь оцепления, поставленное в связи с похоронами Сталина, тело которого для прощания было выставлено в Колонном зале дома Союзов, гроб для покойного Прокофьева удалось сюда провезти только председателю Союза композиторов СССР Тихону Хренникову, которому смог это сделать благодаря своей должности, приравненной к статусу министра правительства.

В этом же доме в мои школьные годы в одной из коммунальных квартир проживало семейство Иванникововых, сын которых Алексей учился в одном классе со мной, а с 8 по 10 класс я с ним сидел за одной партой. Несмотря на свой скромный облик, по бытовавшим в наше время представлениях об экстерьере молодого человека, Леша обладал такими качествами, которые выделяли его из 40 представителей нашего класса. Главным, с нашей точки зрения, было его умение кататься на коньках. Катание на коньках было основным и самым доступным для нас развлечением в зимнее время. Поход на каток в наши дни – а их заливали во всех московских парках, стадионах – был по существу советской альтернативой выхода подрастающего поколения в свет, – редкой возможностью общения молодежи в условиях всеобщего раздельного обучения мальчишек и девчонок.

 

Каток на Петровке

Зимы в те годы были холодными и продолжительными, без дождей и оттепелей, и морозно держались с конца ноября до начала апреля. Московские катки с их светом, музыкой, мельканием лиц и разноцветных вязаных шапочек, школьным флиртом, притягивали к себе молодых москвичей и москвичек. На коньках в нашем классе катались все ребята. Но так, как катался Леша Иванников, в нашем классе не мог никто.

На каток в старших классах мы ходили почти всем классом и, конечно, только на Петровке 26. Когда-то всю внутреннюю территорию за этим домом занимало имение князя А. Я. Львова, перешедшее через брак его дочери к князю С. И. Одоевскому. В те времена в центре этого имения был сад и пруд, которые арендовал Московский речной яхт-клуб. Зимой этот пруд превращался в каток. Окрестные дома многократно переходили из рук в руки, надстраивались, перестраивались, национализировались. В 50-х годах прошлого столетия в центре бывшей усадьбы построили одноэтажный павильон, а на месте пруда – спортивные площадки для игры волейбол, баскетбол, теннис. Этот миниатюрный стадион взяло под свою опеку спортивное общество «Динамо». Общественные организации, относящиеся к обществу «Динамо», пользовались здесь спортивными площадками только в летнее время. Зимой всю территорию этого стадиона заливали под общедоступный каток, который начинал функционировать, как правило, с 25 ноября. Плата за вход была минимальной.

Ю. Нагибин в рассказе «В те юные годы» оставил описание этого катка и окрестностей, той атмосферы, которая царила в предвоенные годы: «Каким-то чудом его серебряное блюдо уместилось в густотище застроенного-перезастроенного центра Москвы. Здесь дом лезет на дом, не найдешь свободного пятачка: между помойкой и гаражами встроен крольчатник, рядом чистильщик сапог развесил макароны шнурков и насмердил сладкой гуталиновой вонью, вгнездился в какую-то нишу кепочник, а на него напирает электросварщик, обладатель слепящей искры; сараи, подстанции, всевозможные мастерские теснят друг дружку, толкаясь локтями, и вдруг город расступается и с голландской щедростью дарит своим гражданам чистое пространство льда.

Здесь было запрещено кататься на беговых «норвежских» коньках, что придавало этому катку характер не просто спортивного мероприятия, а некий романтический, галантный профиль. Наиболее продвинутые ребята катались с девчонками, часто парами, взявшись за руки. В центре катка было выделено специальное место для фигуристов, умеющих танцевать на коньках. Вокруг этой центральной площадки плавно, кругами скользила основная масса катающейся публики. Бесхитростное общение молодежи на этом ледовом пятачке проходило под танцевальную музыку, льющуюся на катающихся из многочисленных громкоговорителей».

В послевоенные годы благостная картинка этого катка, нарисованная Нагибиным, приобрела несколько другой характер и динамику. Наше поколение было свидетелем первых шагов канадского хоккея в СССР, изменившего стиль, – во всяком случае, юношеского катания на коньках. Закладывать такие же виражи, как хоккеисты, играющие в канадский хоккей, мы, на своих «гагах» с прямыми и плоскими полозьями, не могли, но отчаянно пытались. Тогда многие ребята брались за напильники, пытаясь спилить, закруглить прямые концы полозьев своих коньков. Только редкие счастливчики в то время обладали настоящими канадскими коньками правильной формы.

Соответственно изменилась на катке и сама манера катания. Стало модным кататься энергично, с большей скоростью, закладывать крутые виражи, – если говорить о ребятах. Но, думается, что большинство посетителей все же приходило сюда скорее общаться, а не кататься.

А Леша Иванников приходил на этот каток как один из главных участников местного представления. Это представление называлось «игра в колдуны». У него было 5–6 таких же лихих партнеров-участников этого конькобежного «шоу». Когда они начинали свои гонки, смотровая веранда перед выходом из раздевалки на лед заполнялась наблюдателями. Смысл игры, разворачивающейся перед глазами многочисленных зрителей, был прост. Один или двое из участников игры «водили». Они должны были «осалить», т. е. своим касанием вывести из игры остальных участников. Вроде бы все просто. Однако это действо происходило в массе катающихся по кругу ничего не подозревающих обыкновенных посетителей катка. И, чтобы убежать от преследователя или наоборот – догнать убегающего, лихо закладывающего виражи в густой толпе мирно катающихся парней и девчонок, необходимо было виртуозно владеть искусством крутого поворота, мгновенной остановки, спурта с места. При этом нужно было никого не задеть, никому не помешать в размеренном ритме катания по кругу. За их игрой с веранды раздевалки всегда следили многочисленные болельщики, переживавшие за своих фаворитов. А те, кто не знал, что происходит, спокойно делали свои круги по катку, практически не замечая, что вытворяют эти лихачи на коньках. Леша был одним из главных участников этих ежевечерних игрищ. К ним он тщательно и заранее готовился. Его рассказы о том, как он затачивал свои коньки перед вечерними выступлениями, можно сравнить по скрупулезной точности с инструкцией по обработки металлической детали с микронным допуском.

Другим достоинством Леши Иванникова, реально оцененным в полной мере в то время, пожалуй, только мною, была его исключительная математическая одаренность. Но по шкале существовавших тогда у нас ценностей, способность Леши к математике не могла соперничать по значимости с его умением кататься на коньках. Худо-бедно математические задачи все решали, так или иначе. А кататься на коньках, как умел он, не мог никто. Однако в моем случае его математические способности оказались к месту для конкретного практического применения. Контрольные работы любой сложности по всем математическим предметам Леша выполнял за 10–15 минут, а потом сидел и спокойно глядел на страдания своего соседа по парте, пытающегося решить ту или иную непосильную для него математическую премудрость. Когда оставалось минут пять до контрольного звонка, если у меня ничего не получалось, он точно указывал, где я застрял, предоставляя мне возможность в оставшееся время закончить контрольную работу. В результате такой дружеской помощи у меня были хорошие или отличные отметки за письменные контрольные работы по математике, что далеко не всегда соответствовало результатам моих сольных выступлений по этим предметам у доски.

 

От Камергерского до Столешникова

Но вернемся к нашему походу вверх по Б. Дмитровке. На первом этаже флигеля дома 5/7, выходящего на Б. Дмитровку, в советские времена на первом этаже был открыт и долгое время существовал магазин кондитерских изделий и конфет многих сортов и производителей. Не помню, как он назывался. Сегодня большая часть первого этажа этого здания занята меховым магазином «Екатерина».

Далее по нечетной стороне Б. Дмитровки следует четырехэтажный дом без видимого номера. Это здание также относится к дому № 5/7 под наименованием «строение 5». Оно вплотную прижимается к дому № 9, и хорошо мне знакомо. Хотя это здание не имеет архитектурной ценности, однако, как помещение на одной из центральных улиц Москвы, обладает конкретной и очень большой материальной стоимостью. В настоящее время все вывески с этого дома сняты, а сравнительно недавно на его первом этаже красовалась конкретная вывеска – «МОЛОКО». Весь первый этаж этого здания был занят магазином, торгующим молоком и молочными продуктами. Естественно в те годы я и понятия не имел, что до революции этот магазин принадлежал купцу А. Чичкину – владельцу сотней подобных магазинов по всей России, продавцы которых каждое утро выходили на улицы в белоснежных халатах и выливали в сточные канавы вчерашний товар.

Вся наша жизнь, как ни крути, во многом состоит из выполнения бесчисленных поручений, которые диктуются конкретными требованиями повседневной жизни. Это – норма жизни, норма бытового человеческого существования. Всем нам приходится выполнять всевозможные поручения с детских лет и до глубокой старости. Одно из первых ответственных заданий, которое пришлось на мою долю в детстве, заключалось в самостоятельном хождении в вышеупомянутый магазин за молоком. Почти каждое утро мне вручали большой синий бидон под молоко и рубль – с наказом купить несколько литров молока и доставить его домой. Бабушке в то время не приходилось беспокоиться о моей безопасности. Киднэпингом тогда в Москве никто не занимался, а попасть под движущийся транспорт на Б. Дмитровке было довольно трудно. Автомобильного движения практически не было, а изредка проходящий с шумом по улице трамвай был виден издалека.

Обычно, не спеша, разглядывая все вокруг, я медленно шествовал по Пушкинской до магазина «Молоко». Здесь мне наливали белую жидкость в бидон, после чего я в том же темпе минут за 10–15 совершал обратный путь домой.

Первый этаж этого здания занимал магазин «Молоко»

Однажды, возвращаясь с бидоном, полным молока, уже поднимаясь пешком по лестнице на второй этаж к нашей коммунальной квартире, затеял сам с собой игру на проверку своей «мужской» силы: повесил бидон и подержал его на большом пальце правой руки – получилось, смог удержать бидон, палец не разжался. Потом проделал такую же операцию с указательным пальцем и, в конце-концов, дошел до мизинца. Мизинец подкачал, не выдержал, разжался, бидон грохнулся на каменную площадку перед самой дверью в нашу квартиру. Молоко обильно оросило площадку, да и внутри бидона что-то отскочило. Тогда мне досталось прилично, но за дело.

Вспомнил об этом случае из далекого детства, когда прочитал краткое сообщение в газете «Московский комсомолец» от 29 марта 2012 года под заголовком «Киллер попал в «Молоко», где рассказывалось, что в Москве на днях был убит директор ООО «Здоровье», арендатор «старинного московского магазина «Молоко», что на Большой Дмитровке». «Сыщики не исключают, – говорилось в этом сообщение, – что убийство коммерсанта может быть связано с его участием в рейдерских махинациях по захвату «лакомого помещения». Таковы современные «забавы» взрослых дядей, проливающих не молоко, а кровь ради «игр» с недвижимостью в центре города. Новые времена, новые песни, новые «игры».

На противоположной стороне Большой Дмитровки, напротив бывшего магазина «Молоко», берет свое начало Дмитровский переулок, заканчивающийся на Петровке. Здесь в 1883 году в меблированных номерах небольшой гостиницы, в конце этого переулка, покончил с собой доцент Московского университета В. О. Ковалевский, разорившийся в результате неудачных коммерческих операций. Его супруга, Софья Ковалевская, первая в России женщина-профессор математики, ставшая членом-корреспондентом Петербургской академии наук, в это время находилась заграницей.

После Дмитровского переулка четная сторона домов вплоть до Столешникова переулка полностью утратила свой облик прошлых лет – ровного ряда 3–4 этажных неброских зданий, стоящих, вплотную прижавшись друг к другу. Вскоре осознаешь, что новое обличие этому участку Б. Дмитровки невольно придает зияющая дыра в шеренге домов в том месте, где сравнительно недавно стоял дом № 14. Упомянутое здание было снесено после очередного провала грунта, произошедшего в этом месте. Что будет здесь построено – пока не известно. Дом № 16 снесли в 2004 году и восстановили в «новой архитектурной редакции»: с тыла к нему вплотную пристроен корпус, значительно больший по объему жилых помещений оригинального строения.

Старый дом № 16, не обладая особыми архитектурными достоинствами, был в свое время хорошо известен москвичам и не только им. В этом доме в коммунальной квартире номер 3 научный сотрудник Московского зоопарка, Вера Чаплина, в 1936 году вырастила львицу «Кинули», от которой отказалась её родная львица-мать. Такое, оказывается, и у зверей бывает. О том, как ей удалось «воспитать» молодую львицу в условиях коммунальной квартиры, В. Чаплина подробно рассказала в своей книге «Кинули», которая в наши годы пользовалась большой популярностью, и вызвала многочисленные отклики не только москвичей, но и жителей других городов страны. Письма В. Чаплиной, как тогда рассказывали, направлялись по адресу: Москва, Пушкинская улица, дом 16, «Кинули».

На первом этаже одного из снесенных домов когда-то работала небольшая парикмахерская, где я за десять копеек стригся сначала под «полу бокс», а позднее под «польку» – две стандартные фасонные модели мужской стрижки тех лет. Рядом с парикмахерской располагались комиссионный магазин со своим узким кругом привилегированной клиентуры и кафе «Зеленый огонек», специализировавшееся на обслуживании таксистов. На углу Б. Дмитровки и Столешникова переулка в мое время находилась «Булочная-кондитерская», где мы покупали хлеб, а рядом с нею работала Сберкасса – отделение Сбербанка, по-современному. Вместо снесенной «Булочной» теперь престижное место на углу Б. Дмитровки и Столешникова переулка по четной линии домов заняло новое двухэтажное здание, специально построенный для известной французской компании «Луи Виттон».

Нечетная сторона Б. Дмитровки от Камергерского переулка по направлению к Столешникову на вид выглядит более сохранившейся. Бывший магазин «Молоко» все так же прижимается к своему соседу – импозантному дому № 9, пожалуй, самому эффектному зданию на этой улице.

Ранее всю территорию, где сегодня стоят дома 9 и 11, занимала большая усадьба с главным домом в глубине и флигелями, выходящими на Б. Дмитровку. В 1805–1839 годах этой усадьбой владел генерал Н. Н. Муравьев, который в одном из флигелей открыл и содержал на собственные средства специализированное военное училище. Для пополнения источников дохода генерал сдавал в 1827–1831 годах свою главную усадьбу Английскому клубу, пока последний не перебрался на Тверской бульвар.

В 80-х годах позапрошлого века в этом флигеле процветало одно из самых популярных злачных мест Москвы – «Салон-де-варьете», которое в народе называли «Соленый вертеп». А в 1868 году М. Н. Катков открывает здесь свой лицей, который в 1873 году получает статус «Императорского» и переезжает в новое, специально для него построенное здание у Крымского моста, где в настоящее время разместилась Дипломатическая академия МИД РФ.

В начале XX века усадьба, о которой идет речь, вместе со всеми строениями перешла в собственность известного купца-меховщика Н. А. Михайлова, который по проекту архитектора А. Э. Эрихсона перестраивает и надстраивает строения, выходящие на Б. Дмитровку, превращая их в доходные дома с квартирами для сдачи в аренду. На первом этаже дома № 9 он открывает роскошный меховой магазин, а во дворе – первый в мире холодильник для хранения меховых изделий.

Наиболее представительным на этой стороне Большой Дмитровки, бесспорно, выглядит дом № 9. Архитектор снабдил его рельефным фасадом, облицованным двухцветным серо-зеленым и кремовым кафелем – великолепный образец московского модерна с не совсем типичными для такого стиля египетскими «вкраплениями» – масками фараонов.

Самый представительный жилой дом на Б. Дмитровке

В настоящее время дома № 9 и 11 полностью расселены. Только их первые этажи еще оккупированы заведениями общественного питания. Собственник или собственники этих домов, очевидно, находятся в поиске наиболее выгодных вариантов их использования. Такое предположение выглядят логичным, если войти во двор и посмотреть на дома сзади. Облезлые стены с отваливающейся штукатуркой, грязные окна, прогнившие карнизы – неприглядная картина разрухи, характерная для собственника-временщика – наглядное свидетельство отсутствия настоящего хозяина.

Однако во дворе дома № 9 продолжает функционировать «Первый и единственный в России холодильник, приспособленный для хранения исключительно меховых вещей, платьев и ковров». Холодильник, как уже говорилось, был построен купцом А. М. Михайловым – поставщиком Двора Его Императорского Величества по проекту инженера Н. Г. Лазарева. Холодильник начал работать в 1912 году и работает до сих пор.

В моей памяти дом 9 отложился не по причине его архитектурного оформления или детективных историй, связанных с деятельностью «Салон-де-варьете», а по ассоциации с проживающей в нем нашей первой школьной учительницы английского языка. Английский язык в нашей школе мы принялись изучать с 5 класса. Языковые занятия вела преподавательница, Елена Михайловна Аренс, которая не была профессиональным педагогом ни по образованию, ни по призванию. Внешне она значительно отличалась от всех наших учителей. Она была немолодой, наверное, лет 45-и, красила волосы в рыжий цвет, курила и одевалась не так, как все наши педагоги. Чаще всего она приходила на уроки в просторных и длинных шерстяных кофтах, одетых поверх платья. Никто из наших учителей так не одевался. Кроме того, у неё был большой кожаный портфель ярко желтого цвета, явно иностранного происхождения. Елена Михайловна проживала в одной из квартир дома, о котором мы ведем речь. Каждый день она выходила из высоких арочных ворот этого дома и, со своим привлекающим внимание окружающих портфелем, поднималась вверх по Б. Дмитровке к нашей школе, которая сегодня оказалась «за спиной» Совета Федерации РФ. Теперь пройти с Б. Дмитровки к школе нельзя – государственные учреждения у нас бдительно охраняются. А раньше путь преподавателя английского языка от дома до школы занимал минут десять. Елена Михайловна, наверное, хорошо знала английский язык, работала заграницей, однако, повторюсь, она не имела ни педагогического опыта, ни детей, общение с которыми могло бы подсказать ей, как лучше поладить с неуправляемой оравой послевоенных сорванцов.

Не по годам продвинутые школьники тех лет быстро распознавали слабые стороны своих преподавателей и знали, с кем из них можно было вести себя фривольно, а где нужно было соблюдать принятые нормы поведения. Нашими любимыми дисциплинами до английского были уроки пения и черчения. На них мы делали все, что заблагорассудится: свободно переговаривались, смеялись, ходили по классу, двигались на партах, пели дурными голосами, выходили без спроса в коридор и т. д. Бедные преподаватели этих предметов ничего не могли с нами поделать. Они только грозились пожаловаться на наше поведение директору школы, но никогда этого не делали. Мы это знали и бессовестно пользовались возможностью безнаказанно вольничать, а то и просто вести себя на этих уроках по-хамски вызывающе.

Когда Елена Михайловна впервые появилась в нашем классе, она, не зная, как лучше установить контакт с учениками, захотела сразу окунуть нас в ауру своего предмета. Она заговорила с нами на иностранном языке. «Здравствуйте, дети, – сказала она по-английски, а потом произнесла фразу, немедленно приковавшую наше внимание: Who is absent today?» – кто сегодня отсутствует? В русской транскрипции это звучало как: «Хуис эбсент тудей?». Чтобы долго не распространяться, скажу, что в следующий раз, когда она вошла в класс, 40 глоток дружно орали, якобы по-английски – «кто сегодня отсутствует», с небольшой коррекцией в произношении и акцентом на первом слове. Она растерялась, но сделала усилие, чтобы свести наш хулиганский выпад к шутке, похвалив класс за желание немедленно приступить к изучению английского разговорного языка. Однако овладевать ни устной, ни письменной английской речью мы вовсе и не собирались. По нашему глубокому убеждению, более бесполезным предметом, чем английский, были, пожалуй, лишь пение и черчение. Ни в нашей повседневной жизни, ни в самых смелых мечтах о жизни будущей, английскому языку в ней места не находилось. Так вплоть до старших классов весь процесс изучения английского языка для большинства наших мальчишек сводился к написанию в учебных текстах произношения английских слов русскими буквами, да откровенных подсказок при устных ответах, с которыми Елена Михайловна ничего не могла поделать.

 

Столешников переулок

Следующий переулок, который пересекает Б. Дмитровку приблизительно посередине, берет свое начало от Тверской площади – почти от Мэрии, и заканчивается на улице Петровке. Его имя было хорошо известно в старой Москве, популярно оно и сегодня. Это – Столешников переулок. Раньше отрезок этого переулка от Тверской до Б. Дмитровки назывался Космодамианским, по имени храма «Святых бессребреников Космы и Дамиана, что в Шубине», стоящего у его начала (дом № 2) на краю Тверской площади. Деревянный храм на этом месте впервые появился в XIV веке. Построен он был в честь братьев, Космы и Дамиана, врачей, практиковавших в древнем Риме. Братья ничего не брали за свои услуги, просто просили своих пациентов уверовать во Христа. За такую деятельность римляне их казнили.

В 1625 году здешнюю деревянную церковь заменили каменной, которая чудом сохранилась до наших дней. Этот старинный, многострадальный храм неоднократно горел, перестраивался, но фрагменты кирпичной кладки, по свидетельству экспертов, действительно датируются XVII веком. А сама «биография» этого храма не может не поражать. По преданиям, французы в 1812 год у расстреливали перед этой церковью горожан, замеченных в поджоге города, а те молились на икону на её фасаде. При советской власти колокольню и дом прихода храма снесли. Рядом с ним возвели жилой дом с рестораном «Арагви» на первом этаже. Оставшееся храмовое сооружение отдали под книгохранилище Библиотеке иностранной литературы, а в 1950 году вообще собирались их снести, но что-то этому помешало. Только в 1991 году в этом храме были возобновлены богослужения. В настоящее время принято решение о воссоздании колокольни и дома прихода на территории храма. Реставрационные работы обещают завершить к середине 2016 года. Реставраторам предстоит не только возродить историческую постройку на её законном месте, но и заново отлить для неё восемь колоколов.

Чуть выше этого храма на Тверской площади находилась гостиница «Дрезден» («Север» в советские годы). В 1939 году при реконструкции улицы Горького (так с 1932 года называлась Тверская улица), гостиницу надстроили и вмонтировали в новый жилой дом № 6 по Тверской улице, наглухо присоединив её этому дому, выходящему своим фасадом на Тверскую улицу.

Несколько слов о Тверской или Советской площади, – как она называлась во времена СССР, или Скобелевской, – как её нарекли в 1912 году.

Доминантой этой площади является знаменитое здание на Тверской 13, где сегодня размещается городская Мэрия. Этот дом-дворец был спроектирован архитектором Матвеем Казаковым в конце XVIII века. При строительстве для возведения нижнего уровня здания использовался камень от разобранных стен Белого города. Первым владельцем этого дворца был известный российский военачальник и глава Московской губернии Захар Чернышев. Потом особняк выкупила городская казна, и вплоть до 1917 года здесь размещалась резиденция московских генерал-губернаторов. В конце XIX века по инициативе великого князя Сергея Александровича Романова здание реконструировали: провели водопровод, канализацию, электричество, установили телефонную связь. После революции здесь обосновался Моссовет. В 1939 году здание весом в 20.000 тонн передвинули на 13 метров вглубь квартала, в связи с расширением Тверской улицы. Нескольким годами позже Моссовет надстроили двумя новыми этажами и выкрасили в красный цвет. В 1990 году Моссовет переименовали в Мэрию: с фронтона сняли золоченый герб СССР со знаменами союзных республик, а взамен водрузили золоченый герб Москвы.

В конце 2013 года здание Мэрии покрыли строительные леса. Здание нуждается в серьезном реставрационном ремонте, который продлится больше года. Реставрации подлежат стены фасада и гранитный цоколь. Кроме того, серьезно износились кровля и водостоки, протекают балконы и окна, кое-где осыпается лепнина. Безусловно, это здание должно быть приведено в идеальный порядок. Ведь оно символизирует столицу России.

Несколько слов о памятниках, сменявших один другого в центре Тверской площади. В 1912 году здесь был установлен памятник генералу Скобелеву – герою русско-турецких кампаний. Монумент в честь боевого генерала, скачущего на коне с саблей в поднятой правой руке, простоял недолго. В 1918 году его заменил первый памятник новой власти – обелиск Конституции. Через год в композицию нового памятника включили женскую фигуру в древнеримском одеянии – статую Свободы. 22 апреля 1941 года снесли весь монумент, мотивируя необходимостью расширения площади перед Моссоветом. Хотя, вероятно, была в этом и некоторая политическая подоплека. Известно, что в то время по Москве ходил анекдот: «Почему Свобода против Моссовета? – Потому что Моссовет против Свободы».

Памятник Юрию Долгорукому на этой площади был торжественно открыт в 1954 году. До этого времени Советская площадь представляла собой просторное, ровное и совершенно пустынное место, которое лишь изредка тревожили редко проезжающие по краю этой площади автомобили.

Трудно себе представить, глядя на сегодняшнюю, забитую автомобилями Тверскую площадь, что в конце 40-начале 50-х годов это место мы часто использовали как площадку для игры в футбол.

Однако хватит о футболе, давайте вернемся к Столешникову переулку, благо он начинается от Тверской площади. Свое имя этот переулок позаимствовал от находившейся на этом месте слободы столешников – высококвалифицированных ткачей, изготовлявших скатерти и другие изделия ткачества для царского двора и боярских домов.

Сегодня в этом, наверное, самом известном московском переулке элитарные бутики и магазины демонстрируют потребительские товары производителей мировых брендов. В наши дни он славился, прежде всего, своим небольшим кондитерским магазином, находившимся в крохотном помещении на нечетной стороне его домов, спускающихся к Петровке. Здесь продавались пирожные, торты и прочие сладости. Покупать кондитерские изделия в этом магазине-кондитерской съезжались москвичи со всех концов города. Думаю, что широкая известность этого заведения проистекала не только от мастерства его кондитеров и естественных ингредиентов изготовляемых продуктов, но и от возвращающихся вкусовых ощущений довоенных лет, подзабытых москвичами за годы войны.

Если от кондитерского магазина в Столешниковом переулке у меня с детства остались самые теплые, вернее – вкусные воспоминания, то другое торговое заведение в этом переулке запомнилось мне неудачной попыткой преждевременного вхождения в атрибутику взрослой жизни.

Когда мы смотрим кинофильмы советского прошлого, бросается в глаза, что все киногерои в минуты сюжетных переживаний обязательно хватаются за папиросы или сигареты. Курят они и на отдыхе, и на работе. Правда, и сегодня редкий герой нашего боевика или сериала не использует процесс курения для компенсации дефицита актерского мастерства в воспроизводстве своих кинематографических переживаний. В наше время нам не вдалбливали, что «курение убивает», представляет опасность для здоровья или просто «вредно». Наоборот – курение, по умолчанию, ассоциировалось с мужественностью, взрослостью, самостоятельностью, что наглядно и убедительно подтверждалось поголовной приверженностью наших старших товарищей по школе и двору этой привычке.

Не помню, в каком классе самостоятельно решил приобщиться к избранной касте курящих. Для торжественной «церемонии» вступления в новую жизнь почему-то избрал гаванскую сигару, как наиболее достойный объект процесса курения. Наверное, решил так под влиянием очередного кинофильма. Именно такие сигары стали в то время продавать в магазине «Подарки» (Столешников переулок, дом № 7) по десять рублей за штуку. Сумма была для меня внушительной. Пришлось сравнительно долго хитрить, изворачиваться и экономить на всем, чтобы её скопить. В кассе магазина мои бумажные деньги и мелочь приняли, ничего не спрашивая, а продавец даже завернул сигару в бумажку. Спички у меня были припасены заранее и, не откладывая дело в долгий ящик, я прямо на лестнице у входа в квартиру попытался закурить сигару. Но, сколько я её ни поджигал, с какой только силой не затягивался, сигара не разгоралась. О том, что сигары надо должным образом готовить к процессу курения, у меня, конечно, не было ни малейшего представления. Промучившись минут десять, но так и не раскурив сигару, спрятал её в простенке между дверьми при входе в нашу квартиру. На мое несчастье в это время дома была моя мать. Когда я вошел в нашу комнату, она стояла метрах в десяти от меня. Это не помешало ей немедленно определить, чем я занимался. «Накурился, мерзавец!» – безошибочно констатировала она. О том, что было дальше, рассказывать неинтересно.

Много позже с удивлением узнал, что здание, где находился магазин «Подарки», трансформировавшийся затем в магазин «Вино», было построено в 1903 году тем же архитектором А. Э. Эрихсоном, который спроектировал дом купца-меховщика Михайлова по Б. Дмитровке. Этот дом также был из категории доходных, а его первый этаж был сдан в аренду под винный магазин. Сегодня известная французская компания «Cartier» торгует здесь своими ювелирными изделиями.

Рассказывая о Столешникове, нельзя традиционно не упомянуть о дяде Гиляе – Владимире Алексеевиче Гиляровском, авторе бессмертной книги «Москва и москвичи». Он с 1889 по 1935 годы жил здесь в четырехэтажном доходном доме № 9. У него в квартире побывали почти все классики русской литературы прошлого и позапрошлого веков: от Льва Толстого и Ивана Бунина до В. Маяковского и С. Есенина. Это для истории.

От себя рискну добавить, что в этом доме жил ученик нашего класс Виктор Нурик, который хорошо играл в футбол и неплохо катался на коньках, что компенсировало его «ущербность» в наших глазах – ведь он был отличник. Двухстворчатое окно комнаты, смотрящее на Столешников переулок со второго этажа в центре этого здания, где Виктор проживал с родителями, находится прямо над аркой проезда во внутренний двор. В настоящее время дом выглядит расселенным, а его первый этаж занят различными иностранными бутиками.

На другой стороне переулка в поздние советские времена находился шикарный по советским меркам ювелирный магазин. В начальный период перестройки, в конце 80 годов прошлого века, он неожиданно оказался в роли своего рода «повивальной бабки» российского частного предпринимательства. Дело заключалось в том, что в тот период катастрофической нехватки валюты для внешнеторговых операций некоторые появившиеся наиболее дотошные предприниматели использовали товары этого магазины для элементарных внешнеторговых операций с целью получения первоначального капитала. Помимо ювелирных товаров в этом магазине продавали – иногда выбрасывали, как говорили москвичи – высококачественную посуду. Сюда время от времени поступали для продажи столовые и чайные сервизы на десять и более персон. Наиболее продвинутые московские бизнесмены ухитрялись покупать такие сервизы за рубли и продавать их заграницей владельцам небольших ресторанов. На вырученную валюту покупали один или несколько компьютеров, которые привозили для продажи в СССР. Прибыльность таких операций в то время была баснословной. Сегодня торговые площади бывшего магазина заняты двумя иностранными компаниями, продающими швейцарские фирменные часы и ювелирные изделия.

К наиболее серьезным архитектурным потерям, которые понес Столешников переулок, эксперты относят снесенный дом канцелярии обер-полицмейстера (дом № 12), разобранный в 1997 году. В этом доме А. С. Пушкин давал показания по делу о своих «возмутительных стихах». Теперь на этом месте стоит двухэтажный особняк, выполненный под старину, занятый французской фирмой «Эрмес», Париж.

Соседний двухэтажный дом-новодел – № 10 – занят магазином известнейшей лондонской компанией «Барберри», один или несколько предметов одежды которой, почти всегда выполненных с неизменным присутствием специфического клетчатого рисунка, сегодня непременный атрибут представителей российской элиты.

Оба конца старого Столешникова переулка, как на Б. Дмитровке, так и Петровке, замыкают новоделы. До 1922 года его протяженность ограничивалась именно такими пределами. В упомянутом году его объединили с Космодамианским переулком в единое целое – Столешников переулок.

При выходе Столешникова на Петровку, там, где в начале прошлого века стояла слободская церковь Рождества в Столешниках, снесенная в 1937 году, недавно поставили небольшую мемориальную часовню. Для солидности часовню снабдили городским адресом: ул. Петровка, д.13/20.

На противоположном конце переулка двухэтажное здание, стоящее на углу Б. Дмитровки и Столешникова (дом № 18/10), как уже упоминалось, заняла французская компания с мировой известностью – «Луи Виттон». В России она успела прославиться попыткой разместить свой гигантский рекламный чемодан на Красной площади. Имя этой компании выложено каменной вязью по фасаду занимаемого здания над окнами-витринами магазина, демонстрирующими престижные товары этой фирмы. В советскую пору на этом месте находилось двухэтажное здание скромной «Булочной-кондитерской», которая за копейки снабжала окрестных жителей стандартным ассортиментом хлебобулочных изделий тех лет.

Задолго до этого, в 1861 году молодой предприниматель П. И. Юргенсон, приехавший в Москву из Ревеля (Таллина), где служил продавцом в музыкальных магазинах, арендовал это двухэтажное помещение под магазин по продаже нот и музыкальных принадлежностей. Здесь он и жил, и принимал гостей. Со временем он прославился как главный нотный издатель России. У Юргенсона в этом доме бывали и начинающий П. Чайковский, и директор Московской консерватории Н. Рубинштейн, и Рихард Вагнер, когда он приезжал в Москву.

Вплотную к «Булочной-кондитерской» в годы моей молодости примыкала Сберкасса, занимавшая секцию старинного одноэтажного дома. Когда-то я здесь открыл первую в своей жизни сберкнижку, следуя вездесущему совету-призыву тех лет: «Храните деньги в Сберегательной кассе! Надежно, выгодно, удобно». Теперь хранить деньги в банках зазывают по-другому.

Дому Юргенсона, как и зданию, стоящему напротив него через дорогу, не повезло. 13 мая 1998 года в полночь неожиданно просел грунт в центре проезжей части Б. Дмитровки, и в образовавшийся провал рухнул джип вместе с частью дома бывшей «Булочной-кондитерской». К тому времени это помещение, к счастью, пустовало. Здание же напротив пошло трещинами, но выстояло. Образовавшийся провал на улице объяснили тем, что строительство в этих местах осуществлялось на насыпном грунте, который постепенно вымывался грунтовыми водами. Оба дома разобрали и пообещали восстановить в прежнем виде.

Вскоре на месте «Булочной» появилось здание, вроде бы, повторяющее дом Юргенсона, «однако с большей высотой этажей, упрощением декора и совсем в других пропорциях». Теперь это владение компании «Луи Виттон».

На углу Столешникова переулка и Б. Дмитровки вместо «Булочной» появился салон «Луи Виттон»

Не менее интересно складывалась и судьба углового дома, напротив теперешнего «Луи Виттон». Помните ту сцену из фильма «Берегись автомобиля», где Смоктуновский с Ефремовым выходят из питейного заведении после «выяснения отношений»? Этот эпизод кинокартины снимался на Б. Дмитровке на ступеньках пивной «Ладья», более известной у москвичей под именем «Яма». Эта пивная действительно находилась в полуподвале вышеупомянутого дома.

Лет 200 тому назад на этом месте стояла церковь «Воскресения в Скоморошках». В 1812 г од у она горела. В 1816 году её разобрали из-за ветхости и построили здесь дом, в котором открылась гостиница «Версаль». Эта гостиница описывается в романе И. Бунина «Казимир Станиславович». На первом её этаже в угловой части здания, взятой в аренду, в то время открылся магазин А. Э. Мильке, торгующий различными оптическими изделиями. Современники А. П. Чехова утверждают, что он заказывал себе пенсне у Мильке. В советские годы здесь в сохранившихся подклетях старинной церкви и размещалась пивная «Ладья»-«Яма».

Поскольку этот дом также пострадал от провала мостовой на Б. Дмитровке, его полностью перестроили с претензией на воссоздание оригинала. Сегодня здесь разместилась французская фирма «Lancel», торгующая разнообразными предметами роскоши.

Далее по пути вверх в гору по направлению к Тверской площади на этой же стороне переулка стоит ничем не примечательный дом с яркой вывеской «Якутские алмазы». Рядом с ним – кафе Бианко, удобно разместившееся в бывшем помещении общественного туалета, популярного у молодежи, гулявшей в наши дни вечерами по улице Горького.

На противоположной стороне переулка до Октябрьской революции находился полицейский участок. В настоящее время – небольшой сквер, появившийся в самом начале 40-х годов. Его каменная облицовка служит стороной Столешникова переулка и своеобразным ограждением комплекса зданий Российского государственного архива, разместившегося в бывшем институте Маркса-Энгельса-Ленина и пристроенного к нему в советскую бытность нового корпуса, образовавшего с бывшим институтом единый административно-архитектурный ансамбль. При строительстве этого комплекса снесли трехэтажный дом, стоящий на углу Столешникова и Б. Дмитровки, напротив пивной «Ладья». Образовавшуюся пустоту на этом месте сегодня пытаются замаскировать недавно посаженной на метровом постаменте шеренгой из 5 или 6 молодых елей. Такое «решение», очевидно, призвано оформить подход к зданию Российского государственного архива со стороны Б. Дмитровки. Само архивное здание как будто присело на корточки на спуске к Б. Дмитровке, остановившись метрах в 20 от её красной линии. Здесь находится главный вход в него, над которым каменные барельефы Маркса-Энгельса-Ленина отстраненно наблюдают за уличной суетой на оживленном перекрестке.

Бывший институт Маркса-Энгельса-Ленина, теперь Российский государственный архив на Б.Дмитровке

Там, где стоят молодые елки, на месте снесенного трехэтажного дома, в прошлом находилась известная в Москве частная типография С. И. Селивановского. В свое время по количеству тиражей изданий она занимала первое место. Но это из далекого прошлого. В советские же годы в этом здании находилось 50-ое отделение милиции г. Москвы, хорошо известное за пределами Б. Дмитровки. «Полтинник» – так называли это отделение милиции, следил за порядком на Тверской – улице Горькова, или на «Бродвее» – на молодежном жаргоне, «прошвырнуться» по которому по вечерам выходила не только молодежь близлежащих улиц, но и приехавшие сюда молодые люди из других районов столицы.

Вплотную к «Полтиннику» примыкал продовольственный магазин, также снесенный при прокладке нового переулка – Тверского, отделившего на несколько метров здание Государственного архива РФ от Генеральной прокуратуры РФ.

Вот, наконец, мы добрались и до дома № 22, стоящего, как и раньше, прямо против здания Генеральной прокуратуры РФ, унаследовавшей это помещение от Генеральной прокуратуры СССР.

Сначала о соседе напротив – доме 15. Трехэтажный особняк на этом месте с 1824 по 1844 годы принадлежал князьям сначала молдавскому А. Маврокордато, а затем генерал-губернатору Москвы Д. В. Голицыну. При последнем этот дом настраивался и перестраивался. В 1860-х годах особняк покупает купец Б. Востряков. Этот дом снова подвергается ряду перестроек при участии Ф. Шехтеля. Семейство Востряковых прославилось тем, что предоставило свое помещение для регулярных встреч так называемого литературно-художественного кружка, где – по словам актера Сумбатова-Южина – «могли чувствовать себя «дома» разбросанные по разным редакциям, театрам, консерваториям, студиям, частным кружкам, меблированным нумерам и т. п. лица, представляющие в настоящее время литературу и искусство в Москве». К 1917 году кружок насчитывал 300 участников. В 1918 году здесь выступал В. И. Ленин с речью о годовщине революции, а в 1920 году кружок, вернее то, что от него осталось, закрыли. Особняк поочередно занимали МК РКП(б), редакция газеты «Вечерняя Москва», издательство «Московский рабочий». В 1926–1927 годах здание было надстроено и переоборудовано под потребности Генеральной прокуратуры, которая продолжает его занимать и сегодня. Вот такая интересная судьба у соседа, смотрящего на наш дом.

 

Дом, в котором жил

Наш двор в доме на Пушкинской 22 раньше казался мне огромным. Высокий и протяженный арочный вход во двор с вечно закрытыми металлическими воротами и распахнутой калиткой для прохода, занимал обширную территорию внутри громадной буквы «П», образуемой крыльями здания и тыльной стороной его фасада. Двухэтажный дом-спутник замыкал пустынное пространства двора в основании буквы «П». Доходные дома, построенные перед революцией, почти всегда сопровождались такими служебными помещениями, предназначенными для складирования угля, стройматериалов и инструментов, необходимых для жизнеобеспечения основного здания. Второй этаж в таких домах занимали комнаты технического персонала, обслуживающего основной дом. Ведь в то время не было централизованного домового отопления. Собственную котельную в зимнее время нужно было топить углем и постоянно следить за её работой. Делали это рабочие, которые назывались истопниками. Часто они же исполняли обязанностей дворников. Но работа дворника тех лет сильно отличалась от той, которую сегодня выполняют работники метлы.

Дворником у нас в доме по Пушкинской 22 был татарин по фамилии Айсин. Угрюмый худосочный мужчина лет 45, почти не говорящий по-русски. Его многочисленная семья жила в служебном помещении, о котором говорилось выше. Жена Айсина периодически кричала в открытую форточку окна их комнаты на втором этаже: «Киссей, ашарга!». Так она звала своего среднего сына – по-нашему, Костика – обедать или ужинать, когда тот забывал о времени в играх с нами. У Костика был старший брат, тоже по-русски Константин. Он недавно демобилизовался из армии и в то время нигде не работал и, кажется, не очень стремился к занятиям, требующим определенной трудовой дисциплины. Себе на пропитание, и не только на оное, он зарабатывал продажей мест в постоянной в те годы очереди москвичей в ломбард, который функционировал в нашем доме. В послевоенные годы поток желающих сдать в залог что-нибудь ценное и получить наличные в ломбарде превосходил возможности этого заведения обслужить всех желающих в течение одного дня. Поэтому многие занимали очередь в ломбард с вечера и стояли всю ночь до его открытия, чтобы наверняка получить какие-то деньги. Константин занимал место, и не одно, в такой очереди, формирующейся вечером, а утром выгодно продавал многочисленным желающим свои права на очередность продвижения к заветному окошечку.

Айсин-отец выполнял в нашем доме обязанности и дворника, и истопника. Работа истопника проходила в котельной, в подвале дома, куда у нас не было доступа, хотя можно было предположить, что эта работа была связана с растопкой каких-то печей и нагревом котлов с водой, о чем свидетельствовали кучи угля, которые ежегодно завозились во двор каждую осень. Свои же дворницкие же обязанности Айсин выполнял у нас на глазах.

Это сегодня тысячи специальных снегоуборочных машин и агрегатов задействованы по очистке улиц и площадей Москвы от снега и грязи. В послевоенные годы ничего подобного не было. Снег с московских улиц не только убирали, но и уничтожали исключительно московские дворники.

Для транспортировки снега с Б. Дмитровки с территории улицы только перед нашим домом, а это расстояние около 50–70 метров в длину и 10–15 в ширину, Айсин использовал обычные санки, на которые устанавливал фанерный короб. На таком средстве малой механизации, мощностью в одну человеческую силу, он перевозил снежную массу с улицы во двор, вся площадь которого за зимнее время, таким образом, покрывалась дополнительным толстым слоем снега. С приходом весны Айсин начинал ломом вручную разбивать спрессованную снежно-ледяную двадцатисантиметровую массу, покрывавшую двор, и отвозить глыбы замороженного снега на задний двор, на котором раскочегаривал «таялку» – российское изобретение для «скоростного» таяния снега, которое сегодня вряд ли кто-нибудь помнит. По сути своей, это была вытянутая в длину металлическая печка с крышей домиком полтора метра высотой. Внутри неё был встроен очаг, который растапливался углем, а по бокам этого сооружения устанавливались деревянный стенки, позволявшие укладывать глыбы льда прямо на крышу «таялки», которую нагревал внутренний очаг. Образовавшаяся от таяния снежной массы вода просто стекала из-под «таялки» на асфальт. Так в первые послевоенные годы осуществлялось очистка московских улиц от накопившегося за зиму снега.

Заснеженность, ранние зимние сумерки, тусклый свет наружного дворового освещения снижали привлекательность «двора» в зимнее время. Но зато как только из-под снега показывался асфальт, дворовая активность немедленно оживала. Появившиеся островки сухого асфальта немедленно покрывались меловыми рисунками «классов» нескольких конфигураций для преодоления их скачками различной сложности. Затем выходили девчонки со своим индивидуальными и общими скакалками. Когда же от снега освобождалась вся территория двора, начинались массовые игры: лапта, штандер, казаки-разбойники, элементарные салочки. Но над всеми дворовыми играми доминировал футбол. В него играли постоянно, азартно, чем попало, чаще всего старыми теннисными мячами. На глухой стене первого этажа служебного дома, стоящего в глубине двора, были четко, яркой краской прорисованы футбольные ворота – приглашение к немедленному началу футбольного поединка. Авторитет ребят во дворе во многом зависел от их умения играть в футбол.

В наши дни двор объединял живущих в доме людей, зачастую независимо от пола, возраста и даже общественного положения. Все пространство двора при входе в него с улицы – как справа, так и слева – занимали девчонки со своими прыгалками и классиками. Это была их территория. Нам принадлежала дальняя часть двора, которая упиралась в двухэтажный дом, с нарисованными на нем футбольными воротами. Посередине двора в небольшом углублении в невысокой каменной стене, отделяющей наш двор от дома № 20, в летнее время всегда выставлялся стол, на котором взрослые жители дома играли в домино или просто сидели, курили, беседовали. Иногда весь двор превращался в арену страстной спортивной борьбы, когда ребята постарше начинали играть в лапту, а все присутствующие при этом – как взрослые, так и молодые – «болели» за своих. Такие игрища были нечастыми, да к тому же они не поощрялись многими жильцами дома, поскольку часто заканчивались разбитыми окнами.

Случалось, что иногда ребята пускались и в азартные игры на деньги, если считать разменные монеты деньгами. Играли на заднем дворе вдали от взрослых глаз. У нас были популярны две игры: расшибалка и пристеночек. При первой все монеты-ставки участников игры складывались столбиком одна на другую, и он устанавливался в центре прямой линии, прочерченной мелом. Участники по очереди бросали свои биты-монеты с расстояния 3–4 метров до этой черты. Чья бита приземлялась ближе всех к черте с внешней стороны, получал право первым расшибить столбик монет ударом своей биты. Те монеты, которые после его удара переворачивались на противоположную сторону, считались его выигрышем. Если это у него не получалось, следующий участник получал право испытать свою судьбу игрока.

Игра в пристеночек требовала большего глазомера и точности расчета. Участники по очереди пытались отскоком своей монеты от стены положить её на землю как можно ближе к монете другого участника. Если две монеты можно было объединить растопыренными пальцами одной кисти, победитель забирал чужую монету.

Но в такие игры мы играли довольно редко не из моральных соображений, а из-за отсутствия финансовых возможностей. Когда у наших ребят оказывалась мелочь, оставшаяся от походов по поручениям взрослых в магазин или булочную, то в первую очередь она тратилась на походы в кино.

Кино – это было наше тогдашнее всё. Даже театр не мог конкурировать с подавляющей популярностью кинематографа. Центральный Детский Театр перед тем, как переехать на Театральную площадь, размещался в доме на Пушкинской улице (Б. Дмитровке) напротив музыкального театра Станиславского и Немировича-Данченко. Там сегодня расположено отделение полиции. Здание Совета Федерации РФ в настоящее время наглухо закрыло проход к нашей школе, в который выходили служебные входы в детский театр. В наше время мы каждый день проходили мимо открытых дверей служебных входов в ЦДТ, наблюдая за перекурами рабочих, которые занимались сменой декораций к спектаклям, хаотичной суетой технических работников театра перед началом спектаклей. Зная внутренний распорядок работы этого театра, нам не составляло особого труда пробираться в зрительный зал через его широко открытые служебные двери, минуя кассы и контролеров. Посещение театра таким способом представляло определенный «спортивный» интерес. Помнится, я лично побывал в этом театре на спектакле «Город мастеров» раз пять. Но вне всяких сомнений походы в кинотеатры «Центральный» или «Метрополь» котировались у нас несравненно выше.

Чтобы завершить повествование о наших «интеллектуальных» преференциях тех лет и мотивах, побуждающих к творческой деятельности, не могу не рассказать о попытке поступить в балетную школу Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко.

На нечетной стороне Б. Дмитровки в доме № 17 и сегодня продолжает работать известный музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко. С 1839 по 1909 годы здесь функционировал популярный в Москве, и не только в ней, Купеческий клуб, неоднократно упоминавшийся в книгах наших классиков, в частности, в пьесах А. Островского. А еще раньше эта территория была занята усадьбой графа П. С. Салтыкова, которая доходила до Тверской улицы. Интересно, что дед, отец и сын Салтыковы были генерал-губернаторами Москвы при разных правителях России. В 1909 года в главном здании усадьбы открылось кабаре «Максим», а после революции здесь давали представления две студии: Станиславского и Немировича-Данченко. В 1941 году они объединились в один музыкальный театр, успешно работающий и поныне.

Не отягощенные этими историческими деталями, мы с приятелем предприняли попытку поступить в балетную школу этого театра, преследуя сугубо корыстные цели.

Дело было так. В пятом классе мой товарищ Вова Изосимов по секрету сообщил мне, что наш одноклассник Рудик (Руденко) вот уже несколько дней обосновался на задней парте в среднем ряду – она у нас в классе пустовала – и читает там какие-то книжки. Сам факт чтения на уроках нашими учениками посторонней литературы не вызывал никакого удивления, книги на уроках читали многие, в этом не было ничего исключительного. Загадочным в его поведении было то, что при этом он постоянно сосал конфеты. На перемене Вова вместе со мной прижали Рудика к стенке и потребовали сообщить источник его резко возросшего благосостояния. Рудик, реально оценив ситуацию, не мог отказать нам в «просьбе». Он рассказал, что конфеты-подушечки у него появились после того, как он поступил в балетную школу при театре Станиславского и Немировича-Данченко, где ему еженедельно стали выдавать продовольственный паек, включающий и леденцы-подушечки, которые он употребляет на уроках. Мы потребовали, чтобы он отвел нас с Вовкой туда, где даром выдают такие замечательные пайки. После окончания школьных занятий, ведомые Рудиком, мы вошли в служебный вход театра Станиславского непосредственно с Б. Дмитровки, затем проскочили несколько полутемных коридоров и оказались в раздевалке рядом с репетиционном залом. Нас попросили раздеться, к чему мы были совсем не готовы. В нашем далеко не презентабельном исподнем мы прошли в просторный и светлый зал с зеркальной стеной. Этот зал опоясывали перила. Здесь нас стали разглядывать три женщины, очевидно преподавательницы балетной школы. Они начали гнуть нас во все стороны, выгибать ступни ног, заставляли махать ногами и при этом что-то тихо говорили между собой. Аудиенция закончилась довольно быстро. Мы с Вовой были признаны непригодными для балета по причине отсутствия необходимых физических кондиций – заключение, которое лишило нас желанного пайка, что расстроило нас больше всего. Вердикт о нашей физической непригодности для балета был нам непонятен. Но он не помешал нам продолжать заниматься нашим любимым делом – играть в футбол.

 

Страсти по футболу: нежелательные последствия

В отличие от теперешних школьников, вспоминая свое прошлое, кажется, что в начальные классы школы мы ходили лишь для того, чтобы, дождавшись последнего школьного звонка, кубарем скатиться по лестнице на первый этаж к раздевалке, схватить свои пальтишко и шапку и бежать «столбить» соседний пустырь для очередной футбольной баталии.

В футбол играли поголовно все, в любое время года, используя любые подручные средства: теннисный, резиновый или тряпичный мяч, консервную банку, а то и просто льдышку. Вероятно, одной из причин повального «поражения» этой «эпидемией» был эмоциональный настрой самого общества, медленно отходившего от многолетних, суровых, военных будней. Футбольное действо утверждало реальное возвращение мирной жизни.

Исторические победы футболистов московского «Динамо» в Англии в 1945 году еще больше подхлестывали ажиотажный интерес к этой игре, волна которого с головой накрыла всех мальчишек тех лет. Футбол до определенного возраста был тогда почти нашим «всё». От умения или даже просто желания играть в него зависел авторитет каждого мальчишки во дворе и школе.

К концу четвертого урока – времени окончания наших занятий в начальных классах – мы обычно определялись, кто будет играть, с кем, против кого и где. Принцип формирования команд был прост: звено против звена, ученики одного ряда парт против другого, Пушкинская улица против Петровки и т. д. Важнее было найти место, где играть. Почти всегда мы начинали свои футбольные сражения на одном из ближайших пустырей, примыкавших к школе. Участники двух противоборствующих команд складывали свои портфели каждые на своей стороне «поля» в две кучки, размечая, таким образом, футбольные ворота. Один из игроков тщательно выверял расстояние между «штангами» следами своих ботинок, аккуратно выставляя пятку к носку, добиваясь точной соразмерности створов обеих «ворот», и матч начинался.

Мы придерживались базовых правил игры с некоторыми исключениями вынужденного характера. У нас не было судей, не было правила «офсайда», три корнера приравнивались к пенальти, продолжительность матчей определялась установленным пределом счета.

К сожалению, на одном месте долго играть не удавалось. С лучших площадок нас сгоняли выходившие вскоре старшеклассники. Мы перекочевывали в один из ближайших дворов. Шумная беготня по двору, азартные выкрики, стук мяча и разбитые стекла предопределяли наш очередной неумолимый исход чаще всего под давлением силовых структур в лице всемогущих дворников. Кочуя, таким образом, по дворам, мы нередко завершали свои футбольные поединки на Советской (Тверской) площади – на том месте, где сегодня стоит памятник основателю Москвы, Ю. Долгорукову.

Зимние футбольные увлечения сыграли со мной злую шутку. Так, во всяком случае, утверждали мои родители. Разгоряченный игрой, вспотевший, – мне в голову не приходило, что могу простудиться, остывая на морозе в перерывах между футбольными баталиями. О соблюдении каких-либо общепринятых гигиенических норм не могло быть и речи из-за отсутствия практической возможности их соблюдать, не говоря уже об отсутствии представлений о таких нормах. В результате каждую зиму в 1944 и 1945 годах болел воспалением легких. Надо сказать, что сам процесс лечения этого заболевания в домашних условиях был довольно приятным времяпрепровождением. Каждый такой период, – а он продолжался не менее месяца, я проводил в кровати за беспробудным чтением книг, которые мне приносили родственники и знакомые из библиотек, и прослушиванием популярных радиопередач: «Клуб знаменитых капитанов», «Почта», «Угадайка», «Театр у микрофона» и других интересных передач тех лет.

Мои неприятности со здоровьем, наверное, происходили не только из-за простудной составляющей, но и от несбалансированного питания, дефицита витаминов. В эвакуации в Барнауле в течение года основой нашим меню была картошка с капустой. Подсолнечное масло, сахар, муку удавалось выменивать на рынке на изделия моей бабушки, которые она творила, лихо перекраивая и перешивая из маминых платьев, на своей швейной машинке – той самой, которую она, несмотря на все возражения, ухитрилась привезти в Барнаул. Никаких фруктов не было и в помине, также как и таких продуктов, как сливочное масло, яйца, мясо. Крайне дефицитным товаром считалась мука, лакомством – оладьи и блинчики на постном масле.

После возвращения в Москву в 1943 году рацион питания улучшился, но ненамного. Основу его продолжала составлять картошка. От маминого учреждения нам выделили участок земли – соток шесть в том месте, где недавно сражались герои-панфиловцы, сдержавшие наступление немецких танков на Москву. Каждое воскресенье, начиная с мая месяца, мать с бабушкой на электричке отправлялись обрабатывать этот участок. Его нужно было вскопать, посадить картофель, потом пропалывать всходы и в сентябре-октябре собирать урожай. С собой они брали и меня. Ездил я с ними с большой охотой. К сельскохозяйственным работам меня не привлекали, но разрешали лазить по разбитым танкам и другой военной технике, которая была свезена с поля в близлежащий овраг. В результате таких «плантационных» работ каждую осень мы собирали 6–8 мешков картофеля, которые привозили в Москву на грузовиках материнского учреждения. Хранилась картошка в кладовой комнате, которая находилась на лестничной площадке рядом с нашей квартирой. Бабушка виртуозно готовила разные варианты блюд из картофеля на завтрак, обед и ужин. Её хватало на всю зиму. В конце 1944 года вернулся с фронта отец. Стало легче. Появились дополнительные продукты, иногда даже такие редкие, как курица. У отца была служебная поликлиника, куда прикрепили и меня с матерью. Вот в этой поликлинике матери и сказали: «Куда же вы смотрели? У вашего ребенка туберкулез».

В результате зимой 1945 года меня отправили в специализированный туберкулезный санаторий, который находился недалеко от станции Яуза по Ярославской железной дороге, где я пробыл 7 или 8 месяцев.

Наш санаторий размещался в старом двухэтажном строении дачного типа с обширной застекленной верандой на втором этаже. Насколько помню, он располагался где-то в лесопарковой зоне Лосиного острова. Санаторий был детским, человек на 60–80 мальчиков и девочек от 7 до 13 лет. У всех ребят был туберкулез в разных стадиях: от очаговых поражений легких до каверн в них. Основной принцип лечения заключался в полной изоляции ребят от внешнего мира и соблюдении строгого режима. К нам не допускались даже родители. Регулярное питание и послеобеденный сон на свежем воздухе на веранде в спальных мешках служили основными лекарствами. Мы вроде и на прогулки не выходили.

Первая половина дня была посвящена, так называемым, школьным занятиям. В зависимости от возраста и класса ребята были разбиты на группы, где каждому выдавали учебники грамматики и арифметики соответствующего класса. Занятия по русскому языку сводились к тому, что мы письменно выполняли на уроке одно из упражнений из соответствующего учебника, получали задание сделать завтра на уроке следующее упражнение из того же учебника. На этом занятия по русскому языку заканчивались. То же самое происходило с арифметикой. Никаких других предметов в нашей школьной программе в этом санатории не было, так же, как и каких-либо устных занятий по разбору сделанных письменных упражнений. Зато каждую неделю нас взвешивали. Мы выстраивались в очередь к единственным напольным весам, снимая свои выданные в санатории комбинезоны. Помнится, меня с весом в 36 килограммов считали «жирным». В общем, этот санаторий остался в памяти одним большим, серым, безликим и безрадостным пятном. Больные дети по своей природе индивидуалисты. Каждому приходилось бороться за себя в одиночестве, без какой-либо непосредственной поддержки со стороны родных и близких. Запомнилось только алое зарево над Москвой, которое было видно со второго этажа нашего санатория – победный салют 9 мая 1945 года. Мои очаги в легких за семь месяцев пребывания в этом санатории зарубцевались, и я вернулся к нормальной жизни в свой же пятый класс «А» 170 школы, куда меня перевели после того, как я принес справку из санатория, что «прошел курс обучения за четвертый класс средней школы». А тот пробел в процессе накопления базовых знаний и системы их освоения, который произошел во время шестимесячного «обучения» в санатории, невольно заложил пробелы как в русском языке, так и точных науках, которые в той или иной степени преследовали меня всю жизнь. Ни у меня, ни у родителей не возникало конкретных мыслей как-то попытаться заполнить образовавшиеся бреши в знаниях основ русского языка и математики. По существовавшей в то время среди мальчишек моде, не обращал до поры до времени никакого внимания на показатели своей успеваемости, консервируя пробелы в базовых предметах. Ведь в футбол-то я играл хорошо.

 

О дворовых друзьях, товарищах

Завершая свой краткий экскурс в годы детства, хотелось бы сказать несколько слов о своих товарищах по дворовым проказам, шалостям, футбольным сражениям и поискам «приключений». Назову лишь некоторых, в основном, тех, с кем привелось случайно повстречаться много лет спустя.

Двор, где прошло детство

На первом этаже в полуподвальном помещении, выходившим окнами во двор, находилась коммунальная квартира с многочисленными жителями. В этой квартире одну комнату занимала семья Поповых: мать и два сына. Мать все время была на работе, старший брат периодически сидел в тюрьме, а младший Сергей все свое время проводил во дворе, выступая организатором досуга дворовых ребят. У Сергея были «золотые» руки. Помнится, из собранных нами на помойке дощечек, он смастерил настоящий танк, с башней, через люк которой можно было залезать внутрь корпуса, и поставил танк на ролики. Вместо пушки у этого танка была труба, в которую мы вкладывали куски кинопленки, завернутые в бумагу, и поджигали. Из «пушки» танка валил черный и едкий дым – похожая имитация выстрела. Главным конструктором и исполнителем проекта был Сергей. Как сложилась его взрослая судьба, к сожалению, не знаю. Его семья переехала в другой район города.

В нашем же подъезде на пятом этаже жил паренек по имени Генка, года на три старше меня. В общих играх он не участвовал, но любил, собрав вокруг себя нескольких ребят, рассказывать о своих «подвигах», вроде того, как послали его за хлебом, а он вместо хлеба, якобы, купил печенье и по дороге домой съел половину пакета. Мы слушали его байки с раскрытыми ртами, поражаясь его «смелости», которая, по нашим дворовым понятиям, все же заслуженного уважения не вызывала.

На самом верху на седьмом этаже в нашем же подъезде проживала семья Косургашевых: мама, по виду ответственный работник, Максим, её старший сын, дочь Зоя и младший сын, Алеша. Максим в нашем представлении слыл настоящим героем. Во-первых, он был года на два-три старше, чем большинство нашей постоянной дворовой компании. Во-вторых, и самое главное, он никого и ничего не боялся. Черноволосый, как цыган, жилистый, ловкий, с блатным говорком и хрипатым голосом, он своими поступками постоянно стремился самоутвердиться, доказать свое первенство в каждом конкретном случае или ситуации, и почти всегда ему это удавалось. Свою способность преодолевать любые трудности он, в частности, продемонстрировал еще раз после окончания нашей школы. Максим заканчивал десятый класс в возрасте, подпадающем под призыв в армию – он пропустил по какой-то причине школьный год или два. Еще шли выпускные школьные экзамены, когда ему доставили по месту жительства повестку с требованием явиться в военкомат для прохождения медицинского осмотра, в связи с предстоящим призывом в ряды советской армии. Максим прилюдно эту повестку разорвал в клочья, и никуда не ходил. Точно также он поступил со второй и третьей повесткой. Когда же, наконец, через месяц к ним на квартиру явился патруль из военкомата, чтобы «доставить» Максима на призывной пункт, он предъявил справку о том, что сдал вступительные экзамены и принять в студенты педагогического института им. В. И. Ленина на Пироговке, что тогда освобождало от обязательного призыва в армию. Но больше всего Максим удивил меня позднее, где-то в конце 70-х – начале 80 годов. В то время в московский эфир вышла радиостанция «Юность», нацеленная на молодежную аудиторию страны, сразу ставшая чрезвычайно популярной. Не знаю уж, каким образом, но Максим оказался одним из ведущих обозревателей этой радиостанции. Его хрипловатый голос, часто вызывающе звучащий в эфире в те годы, невольно напоминал мне о нашем дворе и годах беззаботного шалопайства.

Удивил меня и Толя Тараскин, проживавший на самом верхнем этаже нашего дома в квартире, выходящей окнами во внутренний двор. Я случайно столкнулся с Тарасом на Пушкинской площади уже во взрослой жизни, когда мы оба давно распрощались с нашим домом и двором. Толя выглядел солидно, можно сказать – фундаментально и, кажется, даже стал выше ростом. Правда, у него почти в нетронутом виде сохранился густой ежик каштановых волос с завитком на лбу, где, как говорят, «лизнула корова». Тараскин теперь говорил медленно и тихо, тщательно подбирая слова: «Собираюсь в Голливуд, оформляю документы». А что ты там будешь делать? «Работать, ведь я драматург малых форм». Каким образом этот бывший сорви-голова – Толян-Бу-Бу – стал драматургом малых форм? Уму непостижимо! Не знаю, доехал ли Тараскин до Голливуда, и как сложилась его дальнейшая судьба, если он до него добрался, но в авторах сюжетов для киножурналов «Фитиль» встречал его фамилию неоднократно.

С сыном нашего дворника Айсина, Костиком младшим, тем самым «Киссеем», которого призывно зазывали домой обедать громким криками «ашарга», как-то случилось ехать вместе в троллейбусе. Было это еще до перестройки. Костик держался с достоинством. Сообщил, что заведует овощным магазином, жизнью доволен. Правда, ещё не женился. Родители пока не подобрали невесту. У его родителей в этом отношении строго. Любовь-любовью, но в вопросах выбора невесты для своих сыновей решающее слово принадлежит родителям.

Что стало с другими участниками наших детских и не детских игр – не знаю, больше никого из знакомых, вышедших из дома 22 по Б. Дмитровке, не встречал и уж больше вряд ли увижу.

Большая Дмитровка, 22

Годы детства, плюс десять школьных и шесть лет учебы в институте, я прожил в доме на Пушкинской улице, в коммунальной квартире, где в одной из двух комнат, принадлежащих нашей семье, было выделено место для моих занятий. Там стоял большой канцелярский, письменный стол, а на стене висел портрет В. И. Ленина. За этим столом я занимался и в школьные годы, и во время учебы в институте. Никаких компьютеров, ноут-буков, планшетов, магнитофонов, смартфонов, шариковых ручек, фломастеров, счетных машинок тогда у нас не было. Чернильница-непроливайка, тетрадь, карандаши, тоненькая круглая деревянная ручка с металлическим наконечником, в который можно было вставлять стальные перья разных типов. Такие перья продавались отдельно, наиболее популярным у нас было перо под маркой «№ 86». Вот таким набором орудий «труда» и вспомогательных средств мы располагали для познания мира, не считая, конечно, книг и учебников. Правда, если в школьные годы я проводил во дворе больше времени, чем в школе, то в студенческие годы «дворовые занятия» отошли на задний план. Изучение двух иностранных языков и других дисциплин высшей школы требовало времени. Да и появившиеся новые жизненные интересы и ценности оттеснили в сторону соблазны свободного дворового времяпрепровождения.

Финальным и заключительным актом моего пребывания в доме на Пушкинской 22 стала наша свадьба с Лианой Ларенцовой, которую сыграли в нашей коммунальной квартире 26 апреля 1961 года. После свадьбы мы с Лианой начали «самостоятельно» жить вместе с её родителями в их двухкомнатной квартире на Хорошевском шоссе. Квартира находилась на первом этаже двухэтажного дома, целый типовой квартал которых был построен здесь с использованием труда немецких военнопленных. Почему-то первоначальный проект таких домов не предусматривал ванную комнату. Её пришлось устраивать самостоятельно позднее, отгородив занавеской часть кухни. Думали, что проживем так недолго, однако пробыли там почти десять лет.

На Пушкинской в своем бывшем доме я в последний раз побывал летом 1962 года, когда помогал родителям переезжать в отдельную двухкомнатную квартиру, которую они получили на Университетском проспекте.

 

60 лет спустя

Но довольно воспоминаний, пора возвращаться к реалиям сегодняшнего дня. Как выглядят наш дом и двор сегодня, спустя почти 60 лет после последнего «свидания»?

В путеводителе «От воскресных ворот до Трубной площади» (2010 г.) о нашем доме – Пушкинская 22 – говорится: «…в первую очередь обращаешь внимание на роскошный коричневый дом с треугольными эркерами, огромными витринами и решетками в стиле «модерн». Похоже – что необычайная редкость, – выходящий на улицу фасад не исказил даже ни один встроенный стеклопакет».

Лестная заочная характеристика для московского сторожила. Но сегодня на первый взгляд этот дом мне уже не кажется таким импозантным и большим. Хотя никаких радикальных внешних изменений в нем не произошло. Он такой же по-старомодному представительный, с эффектной волной эркеров по фасаду. В окнах дома, выходящих на улицу, действительно не заметно присутствия вездесущих евроокон. Этим он отличается от своего соседа – дома № 20, который в новой внешней облицовке смахивает на знакомого человека в возрасте, вдруг объявившегося в сверхмодном костюме с подкрашенными волосами.

Наш дом по-прежнему смотрит на архитектурно невыразительное, сменившее свой традиционный темно-серый цвет на более светлую окраску, здание Генпрокуратуры РФ, стоящее на противоположной стороне Б. Дмитровки за оградой с автоматическими воротами. Но теперь он не только пассивно смотрит на своего грозного визави: авторитетная государственная организация прибрала к своим рукам часть первого этажа нашего дома. У главного подъезда в наш дом висит медная табличка, оповещающая, что здесь находится «Бюро пропусков Генпрокуратуры РФ». Здесь же сообщается, что некогда чье-то ведомственное общежитие на втором этаже здания преобразовано в частный «Хостел Дмитровка». Предлагаются спальные места «в ассортименте» от двух до восьми человек в комнате с общим для всех душем и туалетом». Помимо этих новшеств, бросается в глаза, что стены в арочном проходе на внутренний двор обклеены рекламными приглашениями и объявлениями, которые призывают посетить студию танцев, студию маникюра и педикюра, туристическое агентство. Специфические показатели достижений в развитии малого бизнеса добрались и до подворотни нашего дома.

Однако первое впечатление сохранившейся неизменности знакомых очертаний родного дома обманчиво. Если приглядеться более внимательно, нельзя не заметить, что он выглядит не совсем так, как раньше. Наверно, правильнее сказать, что ты не воспринимаешь его так, как раньше. 60 лет большой срок как для любого строения, так и для человека. Дом (или ты сам), как бы усох, стал меньше ростом, ссутулился. Время на все накладывает свой неизбежный возрастной отпечаток. Как и люди, дома стареют, хотя и пытаются выглядеть моложаво, как это бывает после косметических ремонтов.

Внутренний двор, казавшийся когда-то безбрежным, сегодня схож с малогабаритной квартирой, заставленной мебелью. Только вместо мебели двор забит припаркованными автомобилями. Автомашины демонстрируют свое явное превосходство над людьми. Для ребят здесь больше места нет. Большинство московских дворов в центре города, кажется, постигла аналогичная участь. Да какие здесь теперь могут быть игры или просто место встреч и общения ребят? Правда, у современных городских ребят и времени для этого нет. Их время расписано по минутам, а свободное максимально занято общению с гаджетами, а не сверстниками или, в лучшем случае, в платных кружках или секциям по «интересам» по выбору родителей.

Наш сосед с другой стороны – дом № 24 – за прошедшие годы изменился качественно. Из рядового коллеги своих собратьев-домов этой улице он превратился в объект государственного значения. Вместе со зданием бывшего Госстроя СССР (дом № 26), построенного в 1984 году по проекту архитектора И. А. Покровского, его включили в комплекс зданий разместившегося здесь Федерального собрания РФ, представляющего высшую законодательную власть страны.

Дом № 24, наш сосед по уличному ряду, был построен в 1885 году. Он принадлежал известному виноторговцу г-ну Леве. После революции здесь находился Первый пролетарский музей, потом Институт Ленина при ЦК ВКП(б), затем Академия архитектуры. За свои заслуги, а вернее за то, что оказался в нужном месте, он в конце 1980 годов был включен в состав комплекса административных зданий, занимаемых в настоящее время Федеральным собранием России.

Теперь основное здание Федерального собрания наглухо перекрывают проход к нашей школе № 170. Сегодня пройти к школе с Б. Дмитровки невозможно, нужно пробираться к ней окружными путями со стороны Петровки или Петровского переулка. Когда же я, наконец, недавно в порядке эксперимента добрался до неё, на пороге родной школы меня остановил окрик охранника: «Ваши документы!». Новые времена, новые порядки и правила.

 

«Гусары» с нашей улицы

Особо хотелось бы выделить два переулка, находящиеся в непосредственной близости от нашего дома. Один берет свое начало от Тверской улицы и выходит на Б. Дмитровку прямо напротив комплекса административных зданий Федерального собрания РФ, а другой отходит от Б. Дмитровки к Петровке после дома № 28. В наше время первый назывался улицей Немировича-Данченко. Теперь он – Глинищевский переулок. Ему возвращено древнее название этой местности – Глинищи. Второй в начале XIX века был Богословским переулком, по имени находившейся в нем церкви Григория Богослова, затем Петровским, названный так из-за близкого соседства с Высоко-Петровским монастырем на Петровке. В 1946 году переулок переименовали в «улицу Москвина», хотя знаменитый мхатовский актер жил не здесь, а в Глинищевском переулке. Лишь в 1994 году переулку вновь вернули его историческое имя Петровский.

Оба эти переулка сами по себе имеют все основания претендовать на статус исторических памятников. Но для меня они еще имеют определенную эмоциональную составляющую, личное притяжение ностальгического характера. С ними связаны счастливые годы юношеской дружбы и тесного товарищеского общения с друзьями по духу, интересам и поискам себя в этом мире. Свой небольшой коллектив, сложившийся еще в школьные годы, мы по-мальчишески наивно окрестили «обществом гусар», а себя гусарами – в разных номинациях.

К седьмому классу некогда превалирующий интерес, объединявших всех ребят класса – футбольное помешательство – стал ослабевать. Появились другие увлечения. Наш класс стал распадаться на группы по индивидуальным интересам, которые все заметнее заявляли о своем праве на существование, разрушая сложившуюся модель господствующего классного единообразия. К этому времени меня прибило к группе ребят разных по характеру, темпераменту, воспитанию, но в чем-то единых по своему внутреннему настрою, отношению к происходящим вокруг нас событиям и окружающим людям. В нашу компанию входили: Гена Гладков, Митя Урнов, Павлик Алексеев (Буба), Олег Ряшенцев и Вася Ливанов. Разнообразие в личностных характеристиках членов нашей группы делали взаимное общение не только занимательным, но и взаимообогащающим интеллектуально, – если так можно сказать об отношениях 14-летних мальчишек. Нас объединяла, – сегодня это звучит не совсем понятно, – определенная книжная начитанность. Мы беспорядочно, но много читали. Это не проистекало от нашего стремления к знаниям. Просто в наш век – дотелевизионный и докомпьютерный – книга была самым доступным для нас методом познания мира вообще, и взрослого в частности. Мы читали все, что попадалось под руку, обмениваясь книгами и впечатлениями от прочитанного, часто в разговорах между собой фантазируя и домысливая продолжения различных сюжетных линий поведения книжных героев. Лихо к месту и невпопад козыряли понравившимися фразами и словечками из чеканных формулировок Остапа Бендера и «Бравого солдата Швейка», на свой лад переиначивали словесные изыски персонажей Чехова и Дюма, Зощенко и О’Генри, Марка Твена и Бабеля. Такая камерная книжная общность невольно приводила к единому знаменателю в восприятии окружающего мира и, тем самым, еще больше сближала нас.

Мы усиленно гнали время вперед, стремясь поскорее стать взрослыми и независимыми людьми, не сознавая, что убегаем от лучших лет своей жизни.

Геннадий Гладков и Василий Ливанов были первыми из нашей компании, кто самостоятельно принял взрослые решения, радикально изменившие условия и само направление их жизненного пути. После окончания седьмого класса Геннадий поступил в химико-технологический техникум, а Василий – в художественное училище при МГХИ им. В. И. Сурикова.

Как ни странно, выход наших друзей из закрытого от многих жизненных напастей пространства школьного существования в открытый мир почти взрослой ответственности за свои поступки не только не привел к распаду компании «гусар», – как мы продолжали называть себя по привычке, но наоборот – еще более сплотил нас впервые осознанным ощущением хрупкости человеческих привязанностей и желанием во что бы то ни стало сохранить их. Наши встречи превратились в регулярный и приятный ритуал постоянного общения. В хорошую погоду мы вытаскивали друг друга на вечерние прогулки по привычному кольцевому маршруту: от Петровского переулка, где жили Г. Гладков и О. Ряшенцев, – по Большой Дмитровке к «Полтиннику», затем вверх по Столешникову переулку к Тверской площади, далее вдоль Тверской улицы до Пушкинской площади и вновь на Б. Дмитровку к Петровскому переулку. Если погода или настроение требовали другого времяпрепровождения, заваливались к Митьке Урнову в квартиру его родителей на Страстном бульваре в тот дом, в подножье которого сегодня проделан проход на станцию метро «Чеховская», или к Павлу Алексееву в Глинищевский переулок, или, наконец, оседали у Геннадия Гладкова, благо его мама обычно работала допоздна.

Гладковы жили в центре Петровского переулка во дворе дома № 8, смотрящего через дорогу на причудливое здание в русском, можно сказать – сказочно-теремочном стиле. Это здание бывшего до революции частного театра антрепренера Корша, в котором затем давал свои спектакли филиал МХАТ, а ныне здесь – Государственный Театр Наций «с невнятным репертуаром и знаменитым шефом – актером Евгением Мироновым».

Появилось это здание сравнительно недавно. В 1885 году три брата Бахрушины, купцы и меценаты, пожертвовали участок своей земли в Петровском переулке и 50 тысяч рублей помощнику присяжного поверенного Ф. А. Коршу для строительства первого в России частного театра. По проекту и под руководством архитектора М. И. Чичагова здание Русского драматического театра Ф. А. Корша было, менее чем за полгода, построено из неоштукатуренного кирпича в нарочито русском стиле. В этом театре впервые в России были поставлены такие спектакли, как «Власть тьмы» Л. Н. Толстого и «Иванова» А. П. Чехова.

Бывший театр Корша в Петровском переулке, ныне Государственный Театр Наций

Шесть многоэтажных, похожих друг на друга доходных домов рядом с театром, из которых только два выходят в переулок, построили сами братья Бахрушины в середине 90-х годов позапрошлого века. В этом своеобразном квартале в 1918–1923 годах в квартире своего приятеля А. Мариенгофа жил Сергей Есенин. Позднее здесь проживала знаменитая советская актриса Мария Бабанова. В нашу «гусарскую» бытность в одном из этих домов жил со своими родителями наш товарищ по классу, будущий архитектор и скульптор – Олег Ряшенцев.

Как уже говорилось, напротив театра Корша – Театра Наций, на противоположной стороне Петровского переулка стоит дом № 8, ампирный особняк, выстроенный архитектором О. Бове для собственной семьи. Тогда это был двухэтажный особняк. В начале XX века этот особняк был перестроен в доходный дом.

Если пройти по туннелеобразному проходу во внутренний двор дома № 8, то оказываешься в небольшом внутреннем пространстве этого дома, полукруг которого разрывает непритязательный двухэтажный домик, похожий на куб со стертыми гранями. Официально это – строение № 2. Такие служебные постройки почти всегда сопровождали доходные дома. Второй этаж в таких постройках предназначался для персонала, обслуживающего технические потребности основного доходного дома, а нижний использовался как складское помещение. В советское время квадратные метры в таких служебных помещениях превратились в официальную «жилую площадь», куда судьба каким-то образом забросила семью Гладковых.

Первый раз у Геннадия дома я побывал, когда учился в четвертом или пятом классе. В тот день у нас по какой-то причине не состоялась после школы наша обычная футбольная баталия. И мы с Геной, в сопровождении Вовы Крафта, нашего одноклассника, оказались во дворе дома № 8 по Петровскому переулку, где жили Вова и Геннадий. Двор этого дома был плохо приспособлен для футбола. Круглый по своей конфигурации двор, был мал по площади для нашей любимой игры, а первый этаж огибающего двор здания изобиловал большими беззащитными окнами. Учитывая это, мы поставили безотказного Вову в ворота – туннелеобразный въезд в этот двор – и лениво «стучали» ему резиновым мячом с разных точек, довольные тем, что Вова безропотно бегал за каждым пропущенным мячом и послушно возвращал его нам для продолжения нашей тренировки. Наконец, наш уставший вратарь взмолился о перерыве, и Гена повел нас к себе домой напоить водой.

До сих пор хорошо помню узкую темную лестницу, ведущую на второй этаж, скрипучую дверь на втором этаже и резкий неистребимый запах коммунальной кухни тех лет. Еще два-три шага по узкому неосвещенному внутреннему коридорчику – и мы входим в крохотную комнату с одним маленьким окном справа, все жизненное пространство которой занято квадратным обеденным столом, кроватью и прижавшимся к стене пианино. Передвигаться по комнате можно было только боком вокруг стола. Матерчатая занавеска отделяла вторую «комнату» этой «квартиры»: слепой, пеналоподобный закуток, в котором с трудом помещалась одноместная кровать – это комната Геннадия. Вот на этой жилплощади и проживали Гена с братом Костей и их мамой. Их отец, Гладков Игорь Иванович, профессиональный музыкант, – как потом пояснил Геннадий, ушел из семьи. Тогда же обратил внимание на аккуратную стопку нот, лежащую на пианино. «Ты играешь?» – поинтересовался, указывая на пианино. «Только учусь», – коротко пояснил он и перевел разговор на другую тему. Но уже через несколько лет, когда началось наше регулярное «гусарское» общение, уже нельзя было не замечать его музыкальную одаренность. Без каких-либо усилий с его стороны Геннадий стал нашим безоговорочным музыкальным авторитетом, лидером и просветителем.

Когда мы собирались у него дома, он обычно занимал место у пианино и, рассказывая что-то, постоянно иллюстрировал свое повествование музыкальными заставками. Часто по нашей просьбе он проигрывал нам последние музыкальные новинки, услышанные в советских и зарубежных кинофильмах, в редких радиопередачах «Зарубежные эстрадные мелодии». Откуда-то у него появилась гитара, игрой на которой он моментально овладел и, аккомпанируя себе, пел несильным, но абсолютно правильным и выразительным голосом гусарские баллады, цыганские романсы, популярные песни советских композиторов, частушки и блатные песни из репертуара Коли Кондаурова, криминального авторитета, проживающим во дворе их дома.

Вероятно, я ошибаюсь, но мне думается, что одна из первых музыкальных композиций будущего популярного композитора Г. И. Гладкова прозвучала в Петровском переулке. По случаю праздника 1 мая нам, школьникам восьмого или девятого класса, – не помню точно, родители разрешили отметить это праздничное событие в своей компании. В тот майский день мы собрались в комнате у Геннадия. Его мама ушла в гости, а брата взяла к себе соседка. Компания у нас была естественно исключительно мужская. В складчину мы заранее заготовили себе набор деликатесов тех лет для праздничного стола: винегрет (забота родителей), колбаса, сыр, хлеб. Винный вопрос тайком от родителей был решен нами тогда на редкость удачно. Кто-то посоветовал купить разливное вино в магазине «Молдавские вина», находившимся в те годы на Тверской (ул. Горького) рядом с Филипповской булочной. Там прямо из бочки нам наполнили молочный бидон красным молдавским вином типа «Лидия» за весьма умеренную по тем временам цену.

Праздновать в тот день мы начали рано – часа в четыре дня. С гусарским размахом, как нам представлялось, дружно чокались бокалами – то бишь чайными чашками с красным вином, сопровождая свои возлияния цветистыми тостами о вечной дружбе, о гусарском братстве, о том, что наступившая весна окажется для нас счастливой, что в нашей жизни произойдет что-то хорошее, новое, большое, теплое и пушистое. Нас просто душили восторг и чувство любви друг к другу.

Тамадой на наших сборищах всегда был Митя Урнов, красноречие которого в тот вечер было особенно выразительно и цветисто. Основная тема его выступлений сводилась к близкой и хорошо понятной нам мысли: «Господа гусары! Вас ждут великие дела!». Мы были с ним согласны. Однако часам к семи наш «винный погреб», к сожалению, опустел, зато нас самих к тому времени переполняла неуемная энергия, зовущая на героические свершения и подвиги.

Вышли на улицу. Москва после массовой первомайской демонстрации еще отдыхала. Народные гулянья в центре Москвы начинались позже, когда зажигались огни иллюминаций на здании Центрального телеграфа на улице Горького и других общественных зданиях в центре Москвы.

Сделали привычный круг Столешников – Тверская – Пушкинская площадь, вернулись к исходному пункту нашего маршрута. В Петровский переулок мы вошли развернутой шеренгой, шагая посредине мостовой. В переулке, как и на всех улицах в центре Москвы, не было в то время ни автомобильного движения, ни одного запаркованного автомобиля у тротуаров. Несколько одиноких прохожих маячили вдалеке. Неожиданно Гена, шедший в центре нашего боевого порядка, остановился, взял наизготовку гитару, а в то время он повсюду ходил с гитарой, и голосом, еще не нашедшим нужную тональность тихо затянул: «Жить хочу, жить хочу…» – мы молча стояли, ожидая рождения музыкального шедевра. «Жить хочу, жить хочу», – повторил он более уверенно, подбирая при этом нужные гитарные аккорды и, наконец, завершив свой композиционный замысел, грянул фортиссимо: «Жить хочу, жить хочу, половою жизнью жить хочу!»

На несколько секунд мы замерли, пораженные откровенной точностью формулировки нашего друга и её прекрасным музыкальным обрамлением. Оправившись от шока, вызванного комбинированным воздействием текста, музыки и молдавского вина, мы не могли не выразить свой восторг по поводу услышанной художественно-музыкальной композиции нашего друга на столь актуальную для нас тему, и с энтузиазмом во все свои четыре дурацкие глотки более-менее стройно заорали слова о любви к жизни.

На такой эмоционально возвышенной ноте завершился тот вечер. Мы вскоре разошлись по домам.

Исполнительный репертуар Геннадия и уровень нашего общего внеклассного музыкального образования значительно пополнились после того, как наша компания зачастила в гости к нашему Павлику Алексееву или Бубе, – как все его всегда звали и зовут до сих пор. Буба жил вместе с матерью в знаменитом доме № 5/7 в Глинищевском переулке, бывшем с 1943 по 1994 год улицей Немировича-Данченко. В 1934 году здесь была снесена знаменитая церковь Святого Митрополита Алексия, построенная в 1685–1690 годах. На этом месте в 1938-м году корифей советской архитектуры, автор Мавзолея Ленина на Красной площади, Казанского вокзала, метро «Комсомольская» – кольцевая, гостиницы «Москва», здания НКВД на Лубянке, архитектор Алексей Викторович Щусев, возвел представительный «актерский» дом, где проживал цвет артистов и режиссеров отечественного театра и кино: Немирович-Данченко, Кедров, Книппер-Чехова, Москвин, Мордвинов, Хмелев, Тарханов, Еланская, Марецкая, Юткевич и другие. Памятные мемориальные доски, облепившие стены дома, наглядно подтверждают это.

Глинищевский переулок, «актерский» дом

Семья Алексеева, вернее, то, что осталось от неё к тому времени, занимала в этом доме небольшую трехкомнатную квартиру на втором этаже. Мать Бубы – Елизавета Владимировна, урожденная Алексеева, была дочерью Владимира Сергеевича Алексеева – старшего брата Константина Сергеевича Станиславского (Алексеева). В советские времена Владимир Алексеев вместе со своим тогда еще не знаменитым младшим братом Константином режиссировал постановки спектаклей в Оперной студии Большого театра, в Оперном театре. Нетрудно представить, в какой атмосфере, и среди каких людей прошли детство и юность Елизаветы Владимировны.

Когда наша компания познакомилась с ней, она была уже не первой молодости, с не сложившейся личной жизнью и затухающей актерской карьерой. Её еще иногда приглашали на «Мосфильм» – сниматься в эпизодических ролях. Но такие обращения поступали к ней все реже, а потом и вообще иссякли. Однако все это не проявлялось в её отношение к нам. Она, мне кажется, всегда была искренне рада, когда мы вваливались в её квартиру, и моментально полностью погружалась в наши интересы, заботы, переживания. Она умела просто, по-товарищески, без снобизма и взрослого морализирования общаться с нами, тактично обучая, как правильно говорить, держать себя на людях, носить шляпу, завязывать галстук, что читать, какую музыку слушать, какие кинофильмы и театральные постановки обязательно необходимо посмотреть.

Елизавета Владимировна – или по-нашему Тетечка – одинаково доброжелательно отзывавшаяся на оба обращения, научила и сама с увлечением играла с нами в театрализованные шарады, устраивала что-то вроде маскарадов, объясняла нам суть и символику традиционных народных и православных праздников.

Тетечка владела английским и французским языками, и именно она еще до самого первого приезда в Москву в начале 50-х годов Ива Монтана ознакомила нас «вживую» с французским шансоном в своем исполнении. Помнится, мы все буквально бредили французскими песнями из репертуара М. Шевалье, Э. Пиаф, Ш. Азнаура и других, которые она с блеском и, как нам казалось, с истинным французским шармом исполняла нам. Одна из них, начинавшаяся словами «же тандре тужур», помниться, надолго сделалась нашим фирменным выходным номером. Когда мы приходили в гости к нашим знакомым, Геннадий по нашей просьбе исполнял «же тандре», а мы в унисон шевелили губами, изредка тихо произнося, якобы, французские слова, но все же так, чтобы они были слышны присутствующим девушкам, поражая их широтой и исключительностью нашего музыкального образования в ту пору.

Вот такой набор отрывочных воспоминаний обязательно всплывает в моей памяти, когда речь заходить об этих двух переулках Б. Дмитровки.

Чтобы завершить рассказ о переулках этой улицы, назову последний – Козицкий, который встречается в конце нашего пути при подходе к Пушкинской площади. Он начинается сразу за театром Станиславского и Немировича-Данченко и соединяет Б. Дмитровку с Тверской улицей.

На четной стороне Б. Дмитровки на Козицкий переулок смотрят представительные дома № 30 и 32. Первый – бывший доходный дом Григорие-Богословской церкви, построенный по проекту архитекторов С. И. Тихомирова и Л. Н. Кекушева. Саму церковь, находившуюся в Петровском переулке перед театром Корша, разбирали, перестраивали еще до 1917 года, а в 1929 году полностью снесли. Второе здание № 32 – торговый дом Р. Левиссона, было построено в 1901–1902-х годах. Этот дом, украшенный двухцветной плиткой, выложенной в форме арки на фасаде, отличается идеальными сохранившимися пропорциями, несмотря на появившийся в советские годы дополнительный этаж. После революции в этом доме обитали и столовая, и мебельный магазин и автосалон. В настоящее время первый этаж здания занят кафе, рестораном, – как говорят, предприятиями общественного питания. Остальные помещения сдаются в аренду по ставке 21000 рублей в год за метр, что оговаривается в рекламном объявление при входе в здание.

На противоположной стороне Б. Дмитровки на подступах к Пушкинской площади в многоэтажном доходном доме на первом этаже находится известный магазин «Академкнига». Этот дом был построен в 1910 году по проекту архитектора С. В. Баркова, а принадлежал он до революции княгини М. А. Ливен, которая сдавала в нем квартиры в аренду. Напротив дома княгини на Б. Дмитровке сохранилось здание старой университетской типографии, построенной в 1827 году по проекту архитектора А. Г. Григорьева. Оно значительно старше окружающих соседей. В настоящее время его занимает Центральная научная библиотека Союза театральных деятелей России.

Большая Дмитровка

 

Пушкинская площадь вчера и сегодня

Б. Дмитровка выходит к Пушкинской площади к началу Страстного или Нарышкинского бульвара. Страстной бульвар – часть Бульварного кольца Москвы, далее он переходит в Петровский и тянется до Трубной площади, а после Трубы поднимается в гору – уже как Рождественский – и, следуя по полукругу в своем бульварном одеянии, почти окружает центр Москвы зелеными звеньями своего кольца.

Страстной бульвар похож на небольшой парк. Он – самый широкий из всех своих собратьев по Бульварному кольцу, хотя был разбит в городе только в 1872 году, позже других московских бульваров. До этого по краю обширного пустыря – предшественника будущего бульвара тянулась чахлая аллея деревьев, доходившая до Петровских ворот. Там, где сейчас центральная часть этого парка – сюда два раза в неделю съезжались продавцы сена, соломы, угля и дров. Шумная торговля этими товарами происходила здесь до тех пор, пока живущая на Страстном бульваре 9, хозяйка особняка Елизавета Алексеевна Нарышкина, не решилась покончить с рыночной суетой под своими окнами. Она оплатила работы по созданию на этом месте сквера, в компоновку которого была органически включена и существующая здесь аллея. Московская городская дума в знак благодарности нарекла появившийся сквер Нарышкинским.

Страстной бульвар, как и все скверы Бульварного кольца в наше время, днем был излюбленным местом гуляния мамаш с детьми, а вечером – пунктом свиданий влюбленных пар. В вечерние часы в любое время года и зимой, и летом, лавочки, стоящие на аллеях этих бульваров, были заняты парами, ищущими уединения. Других относительно приватных и общедоступных общественных мест, помимо, пожалуй, кинотеатров да катков в зимнее время, для встреч влюбленным в Москве тогда не было.

Сегодня Страстной бульвар преобразился. Вместо песочниц и мест для детских игр на его лужайках появились новые памятники и летнее кафе, дорожки бульвара отделаны мраморной окантовкой, стоят новые под старину фонари и скамейки. Бульвар во многом потерял свой «домашний» уют, превратился в туристический объект.

Еще сравнительно недавно вдоль Страстного бульвара, прижимаясь к его ограде, пролегали трамвайные рельсы, по которым ходила та самая «Аннушка». Трамвайные пути демонтировали, проезжую часть прилегающих улиц расширили, фасады зданий, смотрящих на бульвар, подновили, а то и просто возвели новые дома вместо старых. Однако работы по реконструкции этого уголка Москвы еще не закончены. Вот уже который год «реставрируется» знаменитый ансамбль и территория Ново-Екатерининской больницы (Страстной бульвар, 15), стоящей на пересечении этого бульвара с Петровкой. Территория больницы обнесена забором, а главное здание – дворец комплекса с 12-колонным портиком, на данный момент, – середина 2014 года, – закрыт строительной сеткой.

Судя по скупым сообщениям прессы, здесь полным ходом идут работы по перепланировке территории и перестройке бывшего дворца князей Гагариных (бывшего Английского клуба, бывшей с 1833 года до недавнего времени популярной московской больницы) в служебный комплекс помещений, пригодных для деятельности Московской городской думы.

В каком окончательном виде продолжит существование этот уникальный памятник русского классицизма XVIII века – пока не известно.

Страстной бульвар сохранил имя, которым сравнительно недавно называлась примыкающая к нему площадь. Ведь Пушкинская площадь стала официально носить имя великого русского поэта только с 1937 года, когда она, наряду с некоторыми московскими улицами, была переименована по случаю столетия со дня смерти А. С. Пушкина. До этого она с 1918 года называлась площадью Декабрьского восстания, перед этим была Страстной площадью, а в далеком прошлом – площадью Тверских ворот.

Исторически это место московского городского ландшафта на пересечении дороги на Тверь и стеной Белого города, опоясывающей столицу Московского княжества, начало формироваться в XVI веке как стратегически важное направление развития города. Ведь Тверь, как говорили, открывала в Москву дверь, а позднее служила перевалочным пунктом по дороге из Москвы в новую столицу империи – г. Санкт-Петербург.

Начиналось же здесь все с того, что на этом месте были поставлены Тверские ворота, которые на ночь запирали на замок. Москву тогда опоясывал земляной ров с бревенчатой стеной, которая проходила там, где сегодня проходит Бульварное кольцо. Около ворот стояли торговые ряды, теснились мясные лавки, кузнечные мастерские. В 40-х годах XVII века москвичи у Тверских ворот встречали икону Богоматери Страстной, перенесенную по велению царя Михаила Федоровича из нижегородского имения князей Лыковых. Икона считалась чудотворной. На ней были изображены два ангела с орудиями «страстей» Иисуса Христа – орудиями, которыми его пытали. В 1641 году у Тверских ворот построили церковь в честь Страстной иконы. Здесь же позднее была сооружена колокольня и открыт женский Страстной монастырь.

Когда снесли Тверские ворота и разобрали стену Белого города, образовавшееся городское пространство стали именовать Страстной площадью – по имени монастыря. Страстной монастырь упразднили в 1919 году, разместив в его стенах антирелигиозный музей Союза безбожников. А в кельях монастыря еще несколько лет продолжало жить около 200 монахинь, соседствуя со студентами Коммунистического университета трудящихся Востока. Вплоть до 1937 года это городское пространство называлось площадью Декабрьского восстания в память о событиях 1905 года в Москве. Наконец, в 30-х годах прошлого века снесли колокольню и сам монастырь, а площадь переименовали в Пушкинскую. Многострадальный памятник А. С. Пушкину, установленный на Тверском бульваре в 1880 году, лицом к площади, казалось, призывал к этому.

Идея увековечить память поэта впервые возникла у его друзей и почитателей в 1860 году, когда отмечалось 50-летие Царскосельского лицея в Петербурге. Как тогда было положено, обратились к Александру II за разрешением соорудить памятник А. С. Пушкину на территории лицея. Царское соизволение на создание и установку такого памятника было получено вместе с милостивым разрешением на добровольный сбор средств у населения для его сооружения. Однако за последующие десять лет из-за отсутствия денег дело с места не сдвинулось. Тогда инициативная группа приверженцев первоначальной идеи учредила в Москве комитет по активизации сбора средств на памятник. Обращения к населению через прессу, в конце концов, дало результат. С большим трудом, но нужную сумму собрали. В эти же годы было решено поставить памятник не в Петербурге, а в Москве на Тверском бульваре, где в свое время поэт любил прогуливаться. В 1872–1874 годах провели три открытых конкурса на скульптурный проект памятника. Победа была присуждена проекту памятника А. Пушкину, созданного скульптором Александром Михайловичем Опекушиным, бывшим крепостным, удостоившимся к концу жизни звания действительного члена Российской Академии художеств. Памятник был установлен в начале Тверского бульвара, и открыт 6 июня 1880 года. А в ночь с 13 на 14 августа 1950 года 70 тонный монумент перенесли с его первоначальной площадки на Тверском бульваре на Пушкинскую площадь – на то место, где стояла снесенная колокольня Страстного монастыря, и развернули его на 180 градусов. За памятником был разбит сквер с фонтаном. Окончательное оформление площади завершилось открытием в 1961 году нового современного по тем временам кинотеатра «Пушкинский», ставший позднее «Россией». Кинотеатр открылся премьерой фильма Г. Данелия по сценарию Г. Шпаликова «Я шагаю по Москве».

Пушкинская площадь – одна из старейших градообразующих площадей Москвы. Правда, в наши дни найти на ней какие-нибудь материальные свидетельства, подтверждающие её почтенный возраст, к сожалению, не удастся. Время и люди сделали свое дело, перекраивая архитектурный облик этого исторического московского перекрестка, следуя прихоти переменчивой градостроительной мысли, идеологическим соображениям, требованиям городского развития и коммерческого интереса.

Наше поколение не застало снос колокольни Страстного монастыря, которая стояла на том месте, где сегодня установлен памятник А. С. Пушкину. При нас был уничтожен дом Фамусова, который до конца 1960-х годов находился рядом со старым зданием издательства «Известия».

Конструктивистское здание издательства «Известия» с часами на торце, построенное в 1927 году по проекту архитектора Г. Б. Бархина, привлекало внимание в прошлом не только своим необычным видом, но и единственной в СССР бегущей световой новостной строкой, пущенной по верхнему карнизу дома. Эту «бегущую строчку» можно увидеть «вживую» в конце кинофильма «Я шагаю по Москве», где она попала в кадр вместе с вечерней Пушкинской площадью и памятником Пушкина.

В 1910 году особняк семейства Римских-Корсаковых на Пушкинской площади окрестили «домом Фамусова» после того, как в Малом театре при постановке «Горе от ума» в качестве натуры для декорации последнего действия использовали копию парадной лестницы этого дома.

Московская общественность боролась за сохранения дома Фамусова на Пушкинской площади. Ираклий Андроников писал в 1967 году в «Литературной газете»: «Речь идет о площади Пушкина… На которой сохранился дом, где Пушкин бывал… И на котором, по нашему мнению, следует укрепить мемориальную доску… И как было бы хорошо сохранить особняк на Пушкинской площади! Как хорошо – для культуры! И как важно для современности!.. Если снесут этот дом, пушкинский памятник останется на площади одиноким – уже ничто не будет связывать его с эпохой Пушкина… Нет, не надо разрушать связь времен! Надо сохранить это здание – красивое по архитектуре и столь важное по своему историческому, литературному и бытовому значению».

Но все было напрасно, историческое здание снесли, а на его месте в 1975 году построили новое здание редакции газеты «Известия».

Пушкинская площадь в наши школьные годы была обширной, пустынной, малолюдной, при почти полном отсутствии автомобильного движения. Тогда еще не было кинотеатра «Россия/Пушкинский», так же как и сквера перед ним. Пустынное пространство площади пересекали трамвайные пути: по Бульварному кольцу через площадь ходила знаменитая «Аннушка».

Рядом с домом Фамусова на углу Пушкинской площади и Тверской скромно стоял, снесенный в 80-х годах, кинотеатр «Центральный», куда ученики окрестных школ любили «протыриваться», т. е. проходить без билета, прогуливая классные занятия.

На месте сквера, разбитого перед первой закусочной «МакДоналдс», открытой в Москве в 90-е годы, стоял блок двухэтажных построек, смотревших своими большими стеклянными окнами первых этажей на пустынную площадь: ведь Страстной монастырь вместе с храмом и колокольней, находившимися в центре площади, были снесены еще во второй половине 30-х годов. Среди этого ряда двухэтажек выделялось старинное здание аптеки, по соседству с которой находился пивной бар, пользующийся большой популярностью. Как говорили наши старшие товарищи, этот бар на Пушкинской площади был в то время одним из лучших в Москве. Здесь к пиву, по их рассказам, можно было заказать даже раков.

Со стороны Тверского бульвара в ряд снесенных домов попал небольшой, но популярный – особенно среди школьников – кинотеатр документального фильма. Чтобы попасть в него, нужно было спуститься с тротуара вниз по ступенчатой лестнице на 2–3 метра ниже уровня проезжей мостовой. Билет на сеанс стоил десять копеек, и за полчаса в этом кинозале можно было просмотреть 2–3 киножурнала о событиях в стране и мире и небольшой мультипликационный или документальный фильм. На освободившейся после сноса старых зданий территории перед закусочной «МакДональдс» теперь разбит небольшой сквер – Ново-Пушкинский, который часто используется как площадка, для митингов, гражданских акций «за» или «против».

На противоположной стороне Тверского бульвара, на его пересечении с улицей Горького, ныне Тверской, до 1934 года стоял известный храм св. Дмитрия Салунского, послушать церковный хор которого приезжали люди из разных районов Москвы. Вместо него построили громадный дом № 28/17, который, как угольник, выходит одной своей лицевой стороной на Тверской бульвар, другой – на Тверскую улицу. Это здание венчала скульптура балерины, которую не так давно демонтировали, опасаясь её разрушения. Этот дом, как и все дома по четной стороне Тверской улицы от её начала до Тверской площади, и все по нечетной стороне от Мэрии до Пушкинской площади, были построены по проекту талантливого советского архитектора – Аркадия Мордвинова в стиле, который получил название «сталинского ампира».

Дом № 28/17 славился своими знаменитыми жильцами, первые из которых въехали в него в 1940 году. Здесь жила и была арестована популярная актриса Зоя Федорова, а известный артист оперетты и кино С. Мартинсон, по рассказам очевидцев, часто пешком переходил улицу Горького, шествуя из этого дома за покупками в Елисеевский магазин, находившийся напротив. Отсюда ушли на фронт будущие маршалы Советского Союза Иван Конев и Константин Рокоссовский. Жили здесь и известные актеры – Александр Лазарев с женой Светланой Немоляевой, и писатель Григорий Горин. В этот же дом в 1945 году в просторную квартиру на первом этаже, выходящем на Тверской бульвар, въехала семья вернувшегося из США скульптора Сергея Коненкова. Писали, что, якобы, Сталин распорядился зафрахтовать пароход, чтобы доставить в СССР из США С. Коненкова с женой и всеми его скульптурными работами. Это звучит правдоподобно в свете недавних откровений наших высокопоставленных работников КГБ. Жена Коненкова, Маргарита Ивановна Воронцова, якобы, была агентом советской разведки. Она, как говорят, была задействована в операциях, связанных с получением материалов об атомном оружии, которое разрабатывалось в США в рамках сверх секретного проекта «Манхэттен».

Помимо выдающихся жильцов в этом комплексе зданий находились известные на всю Москву три популярных магазина. В его угловой части располагался роскошный кондитерский магазин, где любой покупатель мог найти сладости по своему вкусу и карману. На первом этаже этого дома, выходящем на Тверскую улицу, находился известный магазин «Дары моря», который, как об этом сообщалось в прессе, в 90-е годы стал объектом криминальных разборок. Директрису этого магазина, пытавшуюся организовать акционирование этого магазина в пользу коллектива его работников, застрелили в подъезде её дома.

В 1951 году на первом этаже дома, смотрящего на Тверской бульвар, открылся магазин «Армения», ставший у москвичей не менее популярным, чем те два, о которых речь шла выше. Магазин тогда принадлежал братской советской республике Армении, что в те годы служило надежной гарантией качества продаваемых здесь продуктов. В настоящее время на этом же месте работает магазин под таким же наименованием, но за ценообразование и качество продаваемых там товаров теперь отвечает неизвестный частный предприниматель.

Новые времена принесли с собой на Пушкинскую площадь веяния современной жизни во всех её проявлениях. Здесь, как уже было сказано, открылась первая в России закусочная «МакДоналдс», сквер перед которой стал излюбленным местом для проведения различных митингов и прочих общественных акций.

Не удалось ей избежать и «чумы» XXI века – актов терроризма. 8 августа 2010 года около 18.00 в подземном переходе под Пушкинской площадью прогремел взрыв. На месте погибло 7 человек, еще 6 скончалось в больнице, а 118 человек получили ранения. Сегодня на этом месте в подземном переходе установлена мраморная плита, по бокам которой «горят» два мраморных факела. Внизу – кованая роза и надпись: «В память о погибших и пострадавших от террористического акта 8 августа 2000 года».

Как ни странным это кажется, но Пушкинской площади приходится в наши дни противостоять типично русской «забаве» – бороться с воровским вандализмом. Казалось бы, что можно утащить с городской площади? Российские «умельцы» и здесь продемонстрировали свою недюжинную находчивость. Время от времени исчезают – срезаются – звенья массивной металлической цепи, опоясывающей постамент памятника А. С. Пушкина. Люди продолжают «гибнуть за металл», преимущественно цветной, который продолжают принимать за конкретные деньги в специальных приемных пунктах.

Но есть и хорошие новости. Многолетнее противостояние московских властей и горожан по проекту реконструкции Пушкинской площади, кажется, завершилось победой московской общественности. Последний проект реконструкции этой площади, озвученный в июле 2010 года, предусматривал создание транспортно-досугового центра непосредственно под площадью. На подземных этажах этого центра общей площадью в 100 тыс. кв.м., должны были разместиться магазины, роллердром, каток, арт-галерея и другие помещения, а также парковка на 1 тыс. машиномест. Инвестор уже собирался приступить к строительным работам осенью 2010 года, однако смена городской власти приостановила эти планы. После вынужденного молчания в апреле 2013 года глава столичного стройкомплекса г-н Хуснуллин заверил, что Пушкинскую площадь перестраивать не будут. Строительство подземного паркинга и торгового комплекса отменяется. Правда, несостоявшийся инвестор за такой пересмотр ранее принятого решения угрожает московским властям иском в 8 млрд. рублей, и чем закончится эта тяжба – еще не известно.

Но в локальном масштабе строительные работы на площади идут полным ходом: возведено новое здание на том месте, где в перестроечные годы размещалась самая популярная на тот период времени газета «Московские новости», а кинотеатр «Россия»/«Пушкинский», компания «Стейдж Энтертейнмент» приспособила для показа мюзиклов. Здесь будут – по выражению популярного московского издания – «просвещать» москвичей и гостей столицы «музыкальным ширпотребом», поскольку ведущий кинотеатр страны, «Пушкинский», в сложившихся у нас условиях кинопроката сделался убыточным.

Теперь на некоторое время можно, наверное, успокоиться и перевести дух – менять, ломать, реконструировать, возводить здесь вроде бы больше нечего. Хотя, кто знает, пути строителей неисповедимы. Ведь «покой нам только снится». Комиссия по монументальному искусству при Мосгордуме в мае 2013 года рассматривала, например, очередное «инициативное» предложение о переносе памятника А. С. Пушкина на другую сторону Тверской улицы и установки его перед закусочной «МакДоналдс». На освободившемся месте предлагалось возвести часовню в память о первых Романовых – царях Михаиле Федоровиче и Алексее Михайловиче. На наше счастье, это «инновационное» предложение было отклонено. Будем надеяться, что оно не будет иметь продолжения.

Впрочем, кажется, я поспешил, высказав предположение, что никаких инноваций на Пушкинской площади больше не предвидится. В январе 2014 года появилось сообщение о том, что столичные архитекторы готовят проектное предложение, которое собираются внести на обсуждение комиссии по монументальному искусству при Мосгордуме. По этому проекту-предложению памятник А. С. Пушкину должен вернуться на Тверской бульвар, где он был установлен первоначально. Прежние предложения на этот счет основывались лишь на восстановлении исторической справедливости. Теперь же появились более весомые основания. В ходе реконструкции Пушкинского сквера летом 2013 года на этом месте были обнаружены фундаменты и надгробия Страстного монастыря, предметы быта и человеческие останки. Артефакты стали фактическим подтверждением особого статуса культурных слоев Пушкинского сквера, как исторической территории древнего памятника середины XVII века. Во что это все выльется – предсказывать не берусь.

Пушкинская площадь, несмотря на произошедшие здесь перемены, продолжает вызывать у меня ностальгические воспоминания о тех временах, когда школьником был частым «званым», а то и «незваным» гостем кинотеатров «Центральный» и «Новости дня», в студенческие годы регулярно заходил в магазины «Армения» и кондитерский, был неизменным участником частых дружеских посиделок «гусар» у Дмитрия Урнова. Хотя дом, где жил Митька-Лошадь со своими родителями, выходил своим фасадом на Пушкинскую площадь, официально он считался домом № 6 по Страстному бульвару.

Известный историк Москвы Лев Колодный в своих «Хождениях по Москве» упоминает дом № 6 на Страстном бульваре. По его словам, в 30-х годах прошлого века на пятом этаже этого дома жил Евгений Яковлевич Хазин, любимый брат Надежды Яковлевны, жены Осипа Мандельштама. Именно сюда она пришла утром после первого ночного обыска, когда искали стихи поэта о Сталине. Брат сопровождал сестру на вокзал, откуда началась первая ссылка О. Мендельштама.

Не менее драматичной оказалась судьба этого дома. Старинный особняк, стоящий на этом месте, в 1933 году надстроили тремя этажами и раздвинули по фасаду. В основе этого нового советского «доходного» дома вошел особняк, построенный в 90-х годах XVIII века неизвестным архитектором на участке земли, приобретенной подполковником Нарвского пехотного полка, племянником шефа жандармов Николая I, Иван Ивановичем Бенкендорфом. Особняк был возведен фасадом к стене бывшего Белого города, которая проходила тогда по Страстному бульвару. Бенкендорфы славились своим гостеприимством. В их доме собиралась вся литературная Москва того времени: Карамзин, Херасков и др. У них же останавливался, наезжая в Москву, Иван Андреевич Крылов, который, как известно, до сорока лет и не мечтал о большой литературе. Именно здесь Крылов написал свои первые басни, посвященные десятилетней дочери Бенкендорфа Софье, с которых началась литературная известность автора.

В 1812 году особняк Бенкендорфа не сгорел, но был разгромлен и разграблен французами. При последующих владельцах он был восстановлен, и в 1885 году перешел во владение княгине А. П. Ливен, которая распоряжалась им до революции.

Для нашей школьно-студенческой компании это здание представляло интерес не своим прошлым, а тем, что в нем находилась квартира семьи Урновых, в которую мы довольно часто наведывались.

 

Митькина «берлога»

Не знаю, как в настоящее время, но тогда в годы нашего студенчества мы установили, что в магазине «Армения» продавались сухие вина по самым низким в Москве ценам.

Обычно мы забегали в этот магазин перед тем, как завалиться к Митьке Урнову. Или, по-нашему, к Лошади. Митька не только не обижался на такую кличку, но, кажется, даже гордился ею, реально понимая свое бесспорное моральное превосходство перед нами, поглощенными в то время игрой в футбол и бросанием снежков в учениц 360-ой школы, находившейся напротив нашей 170-й: процесс школьного обучения мальчиков и девочек был тогда раздельным.

Митя заслужил свое прозвище «Лошадь» еще в 5 классе, когда он, начитавшись «Холстомера» и других художественных произведений о лошадях, собственноручно написал письмо маршалу Советского Союза Семену Михайловичу Буденному, известному радетелю коневодства и конного спорта в СССР. В нем пионер Митя Урнов просил маршала помочь ему вступить в конно-спортивную секцию, если таковая имелась в Москве, ведь шел 1948 год. К всеобщему удивлению на Митькино наивное полудетское обращение вскоре пришел ответ, в котором пионеру Дмитрию Урнову объясняли куда, в какое время подъехать, к кому обратиться для того, чтобы его зачислили в конно-спортивную секцию при Московском ипподроме. Вот с этого времени Митька и стал Лошадью, поскольку «лошадиные занятия» навсегда вошли в распорядок его жизни, став её составной частью наряду с семьей, школой, литературой и нашей школьно-студенческой компанией в сложном и увлекательном процессе взросления.

Увлечение лошадьми не отражалось на Митькиной учебе. Учился он хорошо, выделяясь в классе своей эрудицией, знанием литературы, выступлениями-экспромтами по произвольно заданной тематике.

Митя-Лошадь жил на Пушкинской площади, которая как бы вытянулась со строительством сквера и кинотеатра, хотя по официальному адресу на Страстном бульваре, в том самом доме, в основании которого сегодня выведен вход-выход в метро «Чеховская». Этот бывший советский «доходный» дом сегодня полностью расселен и выпотрошен. Ровными рядами новеньких окон он равнодушно смотрит на бывший кинотеатр «Россия». Кто его сегодня занимает? Не знаю. У меня в памяти он сохранился другим.

Полутемный подъезд в центре дома с глухо хлопающей входной дверью без каких-либо запоров, широкая каменная лестница с чугунными балясинами и стертыми ступеньками, высокие лестничные пролеты, тусклое освещение на этажах – все это было в далеком прошлом, когда здесь жили Урновы.

Дверь в квартиру нам обычно открывала Митина мама – высокая крупная женщина, профессиональная художница, сохранившая в замужестве свою девичью фамилию Воробьева. Пока мы раздевались, она расспрашивала нас о наших школьно-студенческих делах, планах, а мы, вежливо отвечая на её расспросы, стремились быстрее проскочить эту «зону собеседования», пройти по коридору дальше, где стояла приставная лестница, ведущая на Митькину антресоль – небольшую комнатенку под потолком. Из коридора через полураскрытую дверь в соседнюю комнату был виден большой письменный стол, заваленный бумагами, журналами и книгами. За ним, насколько помню, всегда сидел Митькин дед в халате и всегдашней тюбетейке. Он не обращал на нас никакого внимания. Мы о нем знали только, что он работал с самим Циолковским. Митькиного отца мы также видели лишь изредка и мельком. А младший брат Лошади был еще слишком мал, чтобы представлять для нас какой-либо интерес. Правда, о его наследственных литературных способностях, проявившихся уже в начальных классах, нам было известно. Митя как-то прочитал нам отрывок из пьесы своего младшего брата, который начинался словами: «Король в отчаянии бегал по краю озера в зад и в перед».

Митина мама еще продолжала что-то выпытывать о наших текущих делах, а мы уже кучно топали по узкому коридору к знакомой приставной лестнице, по которой дружно, один за другим, карабкались на Митькину антресоль. Здесь была его персональная территория, значит, по нашему разумению, и наша тоже.

В этой замкнутой, тесной, как кубрик подводной лодки, каморке, прилепившейся под потолком высоченного коридора, мы провели много счастливых часов как в школьные, так и студенческие годы.

Здесь, в наглухо изолированной от внешнего мира «норе», мы чувствовали себя надежно защищенными от бесцеремонных вторжений взрослых, их нравоучений и морализирования, от казенного прессинга комсомольских будней, от всех наших настоящих и мнимых невзгод и огорчений.

Теснота антресоли еще больше сближала нас, раскрепощала и поощряла откровенно говорить о том, что тогда казалось самым важным и волнующим. Здесь было легко шутить, острить, мечтать, фантазировать, каламбурить, разыгрывать друг друга, не опасаясь нарваться на насмешку, непонимание или обиду. Что было особенно ценным – в таком общении можно было без стеснения поделиться сокровенным, спросить совета, выверить свои поступки по реакции друзей.

Обмен новостей во время очередной встречи «гусар» на Митькиной антресоли быстро перетекал в словесную круговерть, когда шутки лихо перемежались последними услышанными анекдотами, а устные зарисовки подмеченных необычных бытовых сценок и ситуаций накладывались на красочные описания происшествий в школе или институте. Лицедейство сопровождалось острыми текстовыми экспромтами, а сопутствующие розыгрыши были, как правило, занимательны и остроумны, во всяком случаи для присутствующих. Такой словесный ералаш обычно заканчивался «бредом» – так мы называли процесс, когда какая-то конкретная жизненная ситуация, обрисованная одним из «гусар», неожиданно дополнялась или преломлялась необычным поворотом, деталью или сюжетным ходом, затем еще чуднее замыливалась следующим волонтером, и так шла по кругу, обрастая немыслимыми подробностями до полного абсурда, пока мы не сползали с узкой Митькиной кровати на пол, изнемогая от смеха.

Лучшими по «бреду» бесспорно были Гена Гладков и Вася Ливанов, способность которых к яркому, образному ассоциативному мышлению и фантазии наглядно проявляется в их взрослой творческой жизни. Как вспоминал в одном из своих интервью Ю. Энтин, когда он принес свой первый вариант сценария будущего мультипликационного фильма «Бременские музыканты» В. Ливанову и Г. Гладкову, уже через пять минут в нем по предложению режиссера и композитора фильма появились новые герои: принцесса и трубадур, возникли новые сюжетные линии, наметились новые сцены и диалоги, а в образе разбойников заиграла знаменитая гайдаевская троица.

В студенческие годы, когда удавалось пронести на антресоль бутылку вина, мы всегда перед тем, как чокаться бокалами – чайными чашками – просили: «Лошадь, выдай тост!». Митька никогда не отказывался. В зависимости от преобладающего эмоционального настроя «гусар» в данный момент он выдавал яркое, образное, краткое устное эссе на вечные темы: любви, дружбы, добра, зла, смысла жизни.

Наши посиделки у Мити в течение целого ряда лет были естественны и неизменны, точно так же, как и личный состав нашей компании. Мне трудно определенно сказать, что именно притягивало нас друг к другу, таких различных молодых людей по характеру, темпераменту, укладу жизни, профессиональной устремленности. Казалось бы, какой общий знаменатель может быть у юношей с таким разбросом выбранных профессиональных ориентиров: филолог, актер, математик, врач, скульптор, химик, архитектор и востоковед. Возможно, сама такая личностная разновекторность создавала некое поле взаимного притяжения. Может быть, что-нибудь другое. Хотя именно у Митьки прошла знаковая для нас встреча, когда мы собрались здесь в последний день декабря 1957 года, чтобы впервые разойтись встречать Новый год в разных компаниях. Счастливая пора затянувшейся юности подходила к концу.

Жизнь разбросала «гусар», некоторые вообще ушли в мир иной. Сам Дмитрий вот уже много лет преподает в каком-то американском университете. Многострадальный дом, где была квартира Урновых, оказался выпотрошен и начинен новыми перекрытиями, пролетами лестниц, вставными окнами, скоростными лифтами, подземными проходами в метро. Теперь у него новое «содержание» и внешний вид, а вокруг новые соседи… одним словом, другая жизнь – тот «нарождающийся мир, где новые садятся гости за уготованный им пир».

 

«Новое время» и «Юность»

С Пушкинской площадью, как ни странно, связан и мой неожиданный дебют в журналистике. Мой коллега по работе в управление по торговле со странами Африки МВТ СССР Владимир Катин, когда я вернулся из краткосрочной командировки в Ливию, предложил мне написать о своих впечатлениях от пребывания в этой стране. В. Катин в это время оформлял свой переход на новую работу во вновь созданное Агентство печати новости. Особо не задумываясь, написал что-то вроде очерка на 16 страницах об экономических проблемах этой страны, её сложных отношениях с нефтяными, – главным образом, американскими компаниями, приступившими в это время к коммерческой добыче нефти на территории Ливии. Отдал этот материал Катину и забыл об этом.

Неделе через две, к моему полнейшему удивлению, мне позвонили из отдела проверки журнала «Новое время», редакция которого находилась на Пушкинской площади в здании, примыкающем к недавно открытому кинотеатру «Россия» – бывшем общежитии Страстного монастыря, и сказали, что мой очерк по Ливии утвержден к публикации в следующем номере журнала. Им в отделе проверки хотелось бы уточнить некоторые цифры и убедиться в достоверности источников, на которые делались ссылки в моем материале. Этот влиятельный журнал был одним из основных внешнеполитических изданий Советского Союза, еженедельно выходящим, помимо русского, на четырех европейских языках.

В. Катин, оказалось, сократил и профессионально отредактировал мой очерк, приписал в конце арабскую пословицу, изменил его название и передал своим знакомым в этом журнале. В мае 1963 года внешнеполитический еженедельник «Новое время» вышел с моей статьей по Ливии. Эту дату считаю началом своей публицистической карьеры, которая не принесла мне каких-либо лавров, но с легкой руки моего «крестного» – Владимира Катина, сопровождала мою профессиональную деятельность министерского служащего, делая жизнь более насыщенной и интересной, помогая при этом преодолевать рецидивы собственного комплекса неполноценности.

Этот первый прорыв в журналистику был закреплен почти двухлетней работой в качестве внештатного корреспондента АПН под кураторством того же Катина, который в то время успешно работал в этом агентстве.

Несколько слов о тех, кто еще помогал в моих первых шагах в журналистике. Напечатать что-либо по международной тематике в советских изданиях для непрофессионала было делом почти невозможным. Эта область была уделом узкого круга советских журналистов-международников, периодически выезжающих в зарубежные страны в качестве специальных корреспондентов ведущих советских средств массовой информации. С журналистами-любителями, побывавшими в других странах по роду своей основной работы и предлагающими свои материалы для печати, советские редактора, мягко выражаясь, иметь какие-либо дела не желали. Кто знает, что представляет собою автор предлагаемого материала? Насколько этот материал достоверен? Пригоден ли он для советского читателя? Преобладало мнение – лучше с такими авторами не связываться.

После возвращения в 1976 году из пятилетней командировки в США, где работал в торгпредстве СССР, у меня накопился материал на несколько очерков по различным аспектам американской жизни, естественно, с упором на экономическую подоплеку происходящих в Америке событий. Но, куда бы я ни обращался, везде получал отказ как в вежливой, так и не очень любезной форме. О моих невзгодах на поприще журналистики случайно узнал мой приятель, Олег Комов, скульптор, только начинающий свое профессиональное творческое восхождение. Работы молодого скульптора уже были отмечены на нескольких всесоюзных выставках, и он попал в поле зрения журнала «Юность». Его пригласили показать свои скульптурные «зарисовки» в помещении редакции, наверное, самого популярного в то время советского молодежного журнала «Юность». Такая у них была практика – устраивать небольшие выставки начинающих художников в коридорах редакции. Небольшая выставка скульптуры малых форм Комова прошла здесь с большим успехом. Он подружился с заместителем главного редактора «Юности», Андреем Дементьевым, и ответственным секретарем Алексеем Пьяновым. После весьма лестной для меня «протекции» Олега я встретился с Алексеем Пьяновым, которому мои «творения» по американской тематике понравились. К тому же журналу как раз нужно было что-то в этом духе. «Юность» в те годы вышестоящие инстанции критиковали за «аполитичность», а на вульгарное обличение американского образа жизни редакция журнала во главе с Б. Н. Полевым не шла. Мои пояснительные очерки о том, почему в Соединенных Штатах жизнь устроена так, а не иначе, пришлись ко двору. За 1977–1978 годы опубликовал три или четыре очерка, но затем мой творческий порыв был приостановлен самим Полевым.

У меня до сих пор хранится его рукописная рецензия на мой очерк об американской корпорации «быстрого питания» МакДоналдс. Б. Полевой так оценил его: «С интересом прочел эту статью, прославляющую американскую предприимчивость, американскую заботу о маленьком, вечно спешащем человеке, о том, чтобы он был сыт и не тратил много времени для получения обеда. Разъезжая по Соединенным Штатам, не раз пользовался забегаловками МакДоналдса. Они действительно такие, о каких пишет автор: вас там быстро обслужат, бесплатно поулыбаются, снабдят котлетой в булке, которая почему-то называется гамбургером, фирменной улыбкой. Ну и что? Мы хотим рекламировать американский образ жизни? Иначе эту статью не прочтешь. А вот прочтет её студент или молодой рабочий, которому приходится выстаивать очередь перед грязными столами для того, чтобы купить тот же бутерброд с кружкой пива, и невольно скажет: «Живут же люди». Нет, братцы мои, предлагать такую статью для «Юности» – это ошибка или нелепость. Как говорится, не те времена. Вряд ли её и вообще где-то напечатают, а если такой дурак-редактор найдется, то я ему не завидую». Борис Полевой, 6 июля 1978 г.

Не понимаю, почему Б. Полевой был так суров к моему очерку. Ведь в нем я пытался показать, что скрывается за фирменными лоском обслуживающего персонала этих закусочных «быстрого питания», каким образом владелец этих заведений, начиная этот бизнес в возрасте 56 лет на заемные средства, к концу жизни оказался обладателем миллиардного состояния, почему в самой Америке гамбургеры этой компании не редко называют «junk food» – помойной едой.

Б. Полевой, очевидно, исходил из других соображений, не желая подвергать критическому анализу то, что определенно имеет видимые потребительские достоинства.

Мне кажется, что отзвуки такого отношения к МакДоналдс до сих пор превалируют в значительной части наших средств массовой информации и общественности. Ведь такие закусочные и сегодня у нас величают ресторанами МакДоналдс, хотя они, как представляется, могут претендовать на звание ресторана, главным образом, только по одному параметру – своим ценам.

Мнение Б. Полевого в журнале «Юность» было решающим. В редакции с ним по поводу моего очерка никто спорить не стал. Пришлось предложить его в журнал «Новое время», где его немедленно напечатали.

Вскоре после этого на Пушкинской площади на первом этаже дома, где жила звезда советского кинематографа Любовь Орлова, что удостоверяет мемориальная доска с портретом актрисы скульптора Ю. Л. Чернова, с большой помпой открылась первая в Советском Союзе закусочная американской корпорации МакДоналдс.

Но и на этом мои взаимоотношения с МакДоналдс не завершились. В 1984 году издательством «Молодая гвардия» была выпущена моя книга о США, в которую вошли и очерки, опубликованные в «Юности», а также отвергнутый этим журналом материал о «котлетной империи МакДоналдс».

 

Возвращение С. В. Рахманинова

Границу дальнего конца Пушкинской площади, остающуюся за плечами памятника А. С. Пушкина, визуально формирует внушительный фронтальный козырек бывшего кинотеатра «Россия»/«Пушкинский». За кинотеатром скрываются еще два здания, обосновавшиеся на примыкающей к Пушкинской площади территории Страстного бульвара.

Вплотную к бывшему кинотеатру «Россия» прислонился дом, который, по заверениям москвоведов, служил гостиницей при Страстном монастыре в последние годы его существования. После революции дом заселили коммунальные жильцы, которых в 1957 году, когда в Москве проходил Всемирный фестиваль молодежи и студентов, из него выселили. Здесь стал работать комитет по проведению этого фестиваля, а после его завершения большую часть этого здания заняла редакция журнала «Новое время».

Между бывшей «гостиницей» Страстного монастыря и началом «зеленой» территории сквера Страстного бульвара расположено еще одно примечательное пятиэтажное здание под номером 5. В настоящее время его занимает Федеральное агентство по печати и массовым коммуникациям, а в 1970–1980 годы здесь размещалось только что созданное Агентство печати новости (АПН). До революции в этом доме, построенном в 1879 году, находилась Первая женская гимназия, а часть его сдавалась в аренду квартиросъемщикам. После 1917 года гимназию закрыли, но она оставила о себе память своими ученицами, среди которых можно, к примеру, назвать выдающихся советских актрис – Алису Коонен (Камерный театр) и Веру Пашенную (Малый театр).

Федеральное агентство по печати и массовым коммуникациям на Страстном бульваре. До революции в этом доме снимал квартиру С. Рахманинов

В этом же доме № 5 на четвертом этаже снимал квартиру Сергей Васильевич Рахманинов. Об этом напоминает мемориальная доска, укрепленная на стене дома. Он здесь жил с 1905 по 1917 годы преимущественно зимой, а летом выезжал в свое подмосковное имение Ивановку. Из этого дома в 1917 году он отбыл в Петербург, чтобы выехать далее по приглашению на гастроли в Скандинавские страны. На родину Рахманинов больше не вернулся. Великий композитор, пианист и дирижер вернулся в Россию, к сожалению, только в виде монумента, установленного в центре Страстного бульвара. Лаконично скомпонованный и изящно выполненный памятник С. В. Рахманинова впечатляет. Рахманинов задумчиво сидит, откинувшись на спинку кресла. Погруженный в свои мысли он смотрит на дом, где прожил 12 лет, вспоминая те годы, а, может быть, прислушивается к нарождающимся мелодиям новых произведений. Удивительно, что автор этого памятника опять же хорошо знакомый мне человек – скульптор Олег Комов, тот самый, который когда-то поддержал меня в моих журналистских начинаниях. К сожалению, памятник Рахманинову – последняя работа рано ушедшего из жизни Олега Комова, которой он завершил цикл своих талантливых монументальных произведений в Москве: памятники Андрею Рублеву, Александру Суворову, Александру Блоку, Индире Ганди. Помимо Москвы его памятники установлены: Федору Коню – в Смоленске, Ярославу Мудрому – в Ярославле, Чайковскому – в Воткинске, Пушкину – в Болдино, Венецианову – в Вышнем Волочке. И это далеко не полный перечень законченных работ О. Комова.

Памятник С. Рахманинову на Страстном бульваре. Скульптор О. Комов

И последнее. Известный писатель, журналист, историк Москвы Лев Колодный в одном из своих очерков упоминает, что в доме № 5 на Пушкинской площади (Страстном Бульваре) после отъезда С. В. Рахманинова продолжал жить друг Сергея Васильевича, известный врач-акушер Григорий Львович Грауэрман. За профессиональные заслуги этого врача его именем в советские времена назвали родильный дом на Большой Молчановке, оказавшийся после уничтожения арбатских переулков в самом начале Нового Арбата.

В феврале 1963 года в этом родильном доме появился на свет наш с Лианой сын Андрей, символично приобщенный таким совпадением к нашему прошлому и конкретно к Пушкинской площади, хотя он и его поколение, конечно, живут в своем времени и в своей Москве.

 

Брюсов переулок и Поклонная гора

Брюсов переулок, расположенный в самом центре московской паутины улиц, является одним из древнейших и, возможно, одним из самых известных переулков столицы России. С 1962 по 1994 годы он именовался улицей Неждановой. Знаменитая певица действительно проживала здесь. Переулок извилисто тянется от Тверской улицы до Большой Никитской, начинаясь немного ниже здания Московской мэрии на Тверской и заканчиваясь на Большой Никитской перед Московской консерваторией. Здесь на пересечении переулка с Б. Никитской находится исторический памятник – усадьба графа А. Р. Брюса, племянника и наследника соратника Петра I, генерал-фельдмаршала и ученого Якова Брюса. Потомки обрусевшего шотландца проживали здесь более 100 лет. Со временем к этому переулку, называвшемуся в то время Воскресенским, перешло имя знатных домовладельцев.

Усадьба Брюсов в начале Брюсова переулка

Примечательно, что потомки знаменитого шотландца не являются единственными представителями туманного Альбиона, обосновавшимися по прихоти судьбы в этом московском закутке. Недалеко от усадьбы Брюсов по нечетной стороне домов этого переулка находится Англиканская церковь (дом № 5). Правда, она выходит на Брюсов переулок только своим южным фасадом, а северным – главным – на соседний Воскресенский. Англичане, работавшие в Москве, в 1828 году в складчину выкупили у прапорщика Наумова принадлежащий ему участок земли, и построили на этом месте «британскую часовню». Позднее британской общиной в Москве было принято решение опять же на добровольные пожертвования построить настоящую церковь в стиле поздней английской неоготики, которая была построена и освящена в 1885 году во имя святого апостола Андрея, первосвятителя Шотландии: подавляющее большинство британской колонии в Москве в те годы составляли выходцы из Шотландии.

Англиканская церковь в Брюсовом переулке

После революции 1917 года английская церковь была закрыта, а с 1932 года это помещение использовала Всесоюзная студия грамзаписи (затем государственная фирма «Мелодия»). С 1992 года в церкви возобновились регулярные англиканские церковные службы.

Сохранилась в этом переулке и православная церковь, находящаяся на стыке Воскресенского и Брюсова переулков (Брюсов переулок 15/2). Деревянный храм Успения Пресвятой Богородицы на этом месте существовал с 1548 года. В народе его называли «что на Успенском Вражке». Между Никитской и Тверской проходил глубокий овраг – «вражек», по которому протекал приток реки Неглинной. По соседству с деревянным храмом в 1630 году был возведен каменный храм Воскресения Словущего. После пожара 1812 года был восстановлен только последний, в пределы которого были перенесены престолы деревянного храма.

После революции храм Воскресения Словущего почему-то не прикрыли, он продолжал работать. Более того, ему были переданы иконы ряда закрытых в то время церквей.

Помимо религиозных и архитектурных достопримечательностей Брюсов переулок в советские времена выделялся среди других мест элитарного московского жилья своей чрезвычайно высокой плотностью проживания в нем советской творческой интеллигенции.

Вот далеко не полный перечень выдающихся личностей, проживавших здесь:

В доме № 12, который расположен слева сразу за аркой при входе в переулок с Тверской улицы, жил режиссер Всеволод Мейерхольд с женой Зинаидой Райх и её детьми от первого брака с С. Есениным. В этом же доме проживали также известные артисты, как И. Н. Берсенев, А. П. Кторов, С. В. Гиацинтова, балерина М. Т. Семенова.

Следующие два дома, отступающие от красной линии переулка, были построены в начале 50-годов для советских композиторов и преподавателей консерватории. Здесь были квартиры композиторов Д. Б. Кабалевского, А. И. Хачатуряна, Д. Д. Шостаковича, скрипача Л. Коган, пианиста С. Рихтер, знаменитой пары – М. Ростраповича с О. Вишневской.

На противоположной стороне переулка в доме № 17, поостренном в 1928 году для артистов МХАТ по проекту известного нам архитектора Щусева, жили: В. И. Качалов, Л. М. Леонидов, балерина Гельцер. В настоящее время 3-й этаж этого дома занимает художник Н. Сафронов.

Далее по переулку ближе к его середине находится дом № 7, также построенный по проекту архитектора Щусева. Это громадное здание предназначалось для артистов Большого театра. Его обитателями были: А. В. Нежданова, И. С. Козловский, Н. С. Голованов, О. В. Лепешинская, М. П. Максакова, М. О. Рейзен, А. Ш. Мелик-Пашаев, скульптор И. Д. Шадр, художник Ф. Ф. Фаворский.

Напротив этого здания на другой стороне Брюсова переулка стоит скромный 5-этажный дом (№ 2/А), который сегодня, правда, подновили, облицевали светлым отделочным материалом, чтобы он не портил своим затрапезным видом общей благостной картины окружающего благоустройства и славного интеллектуального прошлого.

Дом № 2/А изначально был трехэтажным. Его нарастили на несколько этажей, и перед войной он служил гостиницей одного из государственных наркоматов. В военные годы этот дом превратился по количеству своих обитателей в типичный советский коммунальный «муравейник», под завязку набитый жильцами, оказавшимися здесь по прихоти судьбы и воле московских городских властей.

На третьем этаже этого здание находилась квартира № 28, подняться к которой можно было только на своих двоих по плохо освещенной лестнице, зайдя в темный подъезд со двора этого дома.

В многосемейной коммунальной квартире, о которой идет речь, в двух смежных комнатах в послевоенные годы проживала семья Черновых, вернее, то, что от неё осталось – три брата: Дмитрий, Юрий и Александр. Родных отца с матерью у них не было. Отец был расстрелян в феврале 1939 году. Тогда только что пришедший в конце 1938 года к власти Берия инициировал расследования «правотроцкистского уклона» в комсомоле. По этому обвинению арестовали и расстреляли всех сто двадцать членов ЦК комсомола, в том числе и Ефима Опендака – отца трех сыновей. Их мать от пережитых потрясений и тяжелой работы в трудные военные годы скончалась в 1944 году. От типичной судьбы детей «врагов народа», которых в тот период обычно воспитывали по отдельности в особых детских домах, осиротевших братьев спас друг и дальний родственник их отца – Лев Ильич Чернов, который их усыновил. Последнему такая «инициатива» дорого обошлась. Он расплатился за это своей служебной карьерой и здоровьем, но ребят не бросил, дал им свою фамилию, отстоял для них жилье, куда они были переселены после ареста отца, и по мере своих сил и возможностей, без мелочной опеки следил и помогал им обрести себя в сложном процессе человеческого взросления.

Так сложилось, что братья Черновы жили в Брюсовом переулке, а их приемные родители на Соколе. Пожилые люди были не в состоянии опекать своих приемных детей каждодневно.

Вынужденная необходимость рассчитывать только на собственные силы и поддержку друг друга приучила братьев к взрослой самостоятельности при организации собственного повседневного быта, учебного процесса, всех сторон своей жизнедеятельности. Ничего не оставалось делать, как признать такое положение естественным и неизбежным, пусть зачастую и утомительным, скучным и трудоемким.

Юрий Чернов был первым из братьев Черновых, с которым я познакомился, когда учился в восьмом классе. Его представил нашей компании Василий Ливанов. После окончания седьмого класса общеобразовательной средней школы № 170, Василий поступил в Московскую среднюю художественную школу (МСХШ), где уже учился Юрий Чернов.

Посторонние молодые люди как мужского, так – правда, значительно реже – женского пола, оказавшиеся в сложившейся еще в школьные годы сплоченной группе ребят-единомышленников, редко в ней задерживались. Наша напускная заумь, вычурный ритуал общения с устоявшимися ассоциативными вывертами и собственным слэнгом отпугивали нормальных юношей и девушек. Однако Юра Чернов, молодой человек нашего возраста, внешне отличавшийся от остальных «гусар» курчавой шевелюрой да страшной худобой, не стушевался перед показушным гусарским выпендрежем. Он держался в общение с нами с достоинством, с независимой самостоятельностью и очень скоро без каких-либо усилий с обеих сторон занял достойное место в наших рядах.

Со временем центр «гусарской» активности полностью переместился в коммунальную квартиру в Брюсовом переулке, где Юрий Чернов, не претендуя на эту роль, стал для нас своего рода авторитетом по поведению, реакцией которого мы стали невольно соизмерять свои собственные поступки. Он, кстати, ввел в нашу компанию нового члена – студента-медика Тельмана, – лицо, как теперь говорят, кавказской национальности, зарабатывающего себе на проживание и учебу в Москве работой на «Скорой помощи».

Юрий никогда не стремился привлечь к себе внимание, хотя был настоящим эрудитом и потрясающим рассказчиком. Мысли свои он высказывал четкими логически выверенными фразами и всегда по существу. Однако о своем раннем детстве, трагедии, постигшей их семью, трудном периоде эвакуации из Москвы в годы войны, смерти матери, появлении приемных родителей избегал говорить вообще.

В числе наши знакомых взрослых, преподавателей, родителей, что было тогда объяснимо, не находилось желающих поделиться с нами соображениями об изъянах общественного устройства, в котором мы жили. Очевидно, если такие желающие потенциально и имелись, то у них еще были свежи воспоминания о том, что им пришлось пережить в предвоенные годы. Не давала возможности забыть об этом борьба с учеными-генетиками, космополитизмом, врачами-убийцами, волнами накрывающая общество в первые послевоенные годы.

Вся информация, поступающая в те годы в Советский Союз извне, была, как известно, не только скудной, но и строго рецензируемой. Поэтому мы, как и большинство молодых людей, проживающих в условиях столь плотной информационной блокады и всеохватывающего воздействия партийно-комсомольско-пионерской индоктринации, мало чем, кроме, пожалуй, таких исключений, как братья Черновы, отличались по восприятию окружающей нас действительности от типичных представителей советской молодежи.

Некоторая вольность суждений, этакое показушное фрондерство, присущее в те годы нашей компании, проистекало не от широты нашего политического кругозора и объективных знаний, а были скорее производным от вольнодумства, свойственного иным молодым людям, претендующим на интеллектуальность.

Близкие товарищеские отношения с Юрием Черновым помогли лучше узнать других членов его семьи. Познакомились мы с Львом Ильичом Черновым, приемным отцом братьев, во время его визитов в Брюсов переулок, и с Константином, родным сыном Льва Ильича, четвертым братом Черновых, вернее, первым, если считать по возрасту. Константин иногда заходил к Дмитрию. Нас он замечал лишь постольку, поскольку мы были друзья Юры Чернова. Сам он прошел всю войну в разведроте, был несколько раз ранен, имел много наград, но никогда их не носил. Когда бывал в настроении, рассказывал нам немного о войне, но не о той плакатно-приглаженной, которая представлялась нам по военно-патриотическим книгам, кинофильмам и театральным постановкам, а о той настоящей – тяжелой, грязной и кровавой, через которую он прошел.

В моей памяти навсегда сохранится тот летний день 1956 года, когда Юра Чернов вошел в комнату и бросил на стол какие-то деньги и сдавленно произнес: «Мне сегодня сказали, что теперь я могу не указывать в анкетах, что мой отец был врагом народа».

Нахлынувшие воспоминания заставили меня отклониться от основной темы повествования – моих московских улиц. Хотя должен сказать, что тесные дружеские отношения с Юрием Черновым значительно расширили мои познания в истории Москвы и московских улиц.

Первая профессиональная скульптурная мастерская Юрия Чернова находилась недалеко от дома Пашкова, при слиянии Волхонки и Знаменки (бывшей улицы Фрунзе) на Боровицкой площади, рядом с правительственной трассой, ведущей в Кремль через Боровицкие ворота.

Знаменка – одна из древнейших улиц Москвы – была одной из дорог, соединяющий Кремль с речной переправой через Москву реку у села Дорогомилова, и идущей далее на Можайск и Смоленск. Сегодня Знаменка заканчивается зданием Генштаба (бывшим Александровским юнкерским училищем), выходящим на Арбатскую площадь. На противоположном конце этой улицы, на её левом «берегу», через дорогу от дома Пашкова стояло небольшое строение – одноэтажный деревянный домик, чудом сохранившееся в те годы, учитывая близость правительственной трассы.

Это ветхое строение давно снесено, но в те годы оно служило скульптурной мастерской Суриковского института. Это помещение предоставляли выпускникам-скульпторам этого учебного заведения на 3–4 месяца для подготовки дипломной работы по окончанию института. За то время, которое было Юрию здесь предоставлено, он сделал то, что другой на его месте не сотворил бы и за несколько лет: два десятка этюдов, несколько портретов, ряд набросков скульптурных композиций – и это не считая самой дипломной работы.

В те месяцы 1959 года он здесь много и напряженно работал. Чтобы повидаться с ним, приходилось посещать его в этой мастерской – он из неё практически не вылезал, максимально используя предоставленное ему время и место. Однако и свои встречи здесь он проводил с условием – позировать ему в качестве модели. Профессиональный результат такого его общения со мной – «портрет друга» стоит сегодня в музее подмосковного Абрамцево.

Потом у Ю. Чернова в течение 11 лет была мастерская в подвале жилого здания площадью 32 метра и высотой 2.87 метра на пересечении Ленинградского шоссе и Песчаной улицы, а затем более 20 лет он работал в своей скульптурной мастерской рядом со станцией метро Багратионовская по Филевской линии метрополитена. Регулярно заходил к нему в мастерские, когда был в Москве, и эти районы и улицы города стали для меня тоже своими. Точно так же, как и те места и улицы Москвы, где были установлены его памятники, которых у него насчитывается более 30. Правда, географический разброс их необычайно широк. Они несут свою благородную службу не только в Москве, но и в Архангельске, Оренбурге, Кургане, Новгороде, Шадринске, Вологде. Стоят его памятники и в зарубежных странах: Германии, Канаде, Японии, Индии, Коста-Рике, Армении и Киргизии.

В данном случае мне бы хотелось рассказать о сложной судьбе мемориала Победы, сооруженном в Москве на Поклонной горе и о непризнанном участии Юрия Чернова в его создании. Решение о создании такого мемориала на этом месте было первоначально принято правительством СССР. Но утвержденный проект не был реализован. Одним из авторов несостоявшегося мемориала был Юрий Чернов вместе с коллегой-скульптором Олегом Кирюхиным. Авторский коллектив этого проекта включал архитекторов Я. Б. Белопольского, Б. Р. Рубаненко, а возглавлял его видный советский скульптор, действительный член Академии художеств СССР, лауреат Государственных и Ленинских премий, Герой социалистического труда Н. В. Томский. По целому ряду как объективных, так и субъективных обстоятельств строительство по утвержденному проекту было заморожено на несколько лет, а потом в спешном порядке проект был перекроен, сохранив общую конфигурацию первоначального замысла и вобрав в себя все проделанные подготовительные работы по его созданию, но уже другим авторским коллективом. Об этой истории, думается, стоит рассказать. Его первоначальные авторы дорого заплатили за свою причастность к этому проекту.

Если говорить конкретно, то решение о сооружении памятника Победы – Мемориала Победы, как он сейчас называется – было принято Политбюро ЦК КПСС 31 мая 1957 года. А 23 февраля 1958 года на высшей точке Поклонной горы был установлен гранитный закладной камень с надписью: «Здесь будет сооружен памятник Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов». Был объявлен всесоюзный открытый конкурс на этот памятник. Студент 3-го курса Суриковского института Юрий Чернов вместе со своим дальним родственником по линии жены архитектором Александром Рычаговым приняли участие в этом конкурсе и получили поощрительный приз за свой проект. Но победителя этот конкурс, как и последовавших за ним других, не выявили. Увековечить себя через этот Мемориал было слишком много желающих, в том числе, имеющих связи во властных структурах, которые у нас, как известно, все же время от времени менялась. И одним из пришедших во власть руководителям нравилось одно, другим – другое. Объективная же оценка результатов конкурсов по своим художественно-монументальным достоинствам в этих условиях была труднореализуемой, если не сказать больше.

Советский Союз – страна-победительница – не могла определиться с вариантом памятника до неприличия долго. Только в 1980 году после проведения 14 конкурсов в течение 23 лет был, наконец, установлен коллективный исполнитель заказа, о котором говорилось выше.

Проект этого коллектива, возглавляемого Н. Томским, представлял собой скульптурно-архитектурный ансамбль с тематическими скульптурными композициями, посвященными основным этапам Великой Отечественной войны. В такой скульптурный ландшафт гармонично встраивались образцы настоящей военной техники, участвовавшие в конкретных сражениях прошлой войны. Композиционной осью этого проекта должно было стать 70-метровое Знамя Победы. Это в обязательном порядке предусматривалось в решении о создании данного Мемориала.

Проект, после рассмотрения на многочисленных разноуровневых художественных советах, был утвержден Политбюро ЦК КПСС. Его непосредственным куратором стал секретарь МК КПСС, член Политбюро ЦК КПСС В. Гришин.

В начале 80-х годов развернулись и пошли полным ходом работы по сооружению этого Мемориала. Чернову с Кирюхиным была предоставлена большое просторное помещение на набережной Т. Шевченко для создания макета Мемориала. Для детальной разработки такого рабочего проекта его авторы привлекли целую плеяду наиболее талантливых мастеров скульптуры, которые с энтузиазмом включились в творческое воплощение замыслов авторов.

Однако созидательная активность на Поклонной горе продолжалась сравнительно недолго. В 1984 году, к сожалению, скончался Н. В. Томский. Авторский коллектив остался без своего руководителя. Появились желающие занять его место. Как обычно в таких случаях делается, началась критика утвержденного проекта. Критические замечания, как это в нашей практике часто случается в аналогичных ситуациях, в начале подавались общественности в форме так называемых рационализаторских предложений, якобы призванных улучшить привлекательность и значимость Мемориала, одновременно сократив при этом затраты на его сооружение.

Наступивший период «гласности» позволил перейти к более решительным шагам по дискредитации утвержденного проекта Мемориала – ведь он был утвержден Политбюро КПСС. Умело инициированная волна «общественной» критики обрушилась на строящийся Мемориал, вернее – на его оставшихся авторов, которых осуждали за, якобы, неоправданно раздутую скульптурную составляющую проекта. Особенно доставалось 70-и метровой скульптурной композиции «Знамя Победы» – обязательной составной части первоначального государственного заказа. Требования «общественности» были на удивление конкретны: привести в соответствие архитектурную часть Мемориала, что, по мнению критиков, позволило бы создать по-настоящему гармоничный ансамбль, достойно прославляющий подвиг советского народа в войне с фашизмом.

Протестные настроения широкой общественности, накопившиеся в стране за долгие годы партийного диктата, в условиях наступившей перестройки и гласности умело вызывались и направлялись на выбранный объект критики. Накал страстей, дискуссий, споров вокруг строящегося Мемориала нарастал, ход его строительства замедлялся. «Джинн» инициированного общественного возмущения этим проектом как «детищем Политбюро» вырвался на волю, и никто уже просто не знал, как сдержать его разрушительную силу в разумных пределах. Стройка остановилась. Мемориал вместе с Советским Союзом и КПСС медленно агонизировал в своем недостроенном виде. И здесь еще один удар судьбы – умирает друг и соавтор проекта Олег Кирюхин. Ю. Чернов остается в одиночестве, но пытается как-то защитить проект своего учителя Н. В. Томского, своего друга и собственный. Его аргументация в споре с критиками проста и логична. Он говорит своим оппонентам: давайте оставим политику. Мы все жили в стране идеологизированных мифов. Вчера нас осеняло знамя Ленина, потом Сталина, затем опять Ленина. Давайте отойдем от этого. Давайте посмотрим на проект недостроенного Мемориала с точки зрения его монументальной выразительности, архитектурной законченности, строительной логики, общих пропорций, наконец. Насколько он в целом в новых условиях соответствует поставленной задачи, что требуется подкорректировать.

Но было уже слишком поздно для принятия разумного, взвешенного решения. Со всех сторон раздавалось одно – «Долой!». Проект сознательно был заведен в глухой и беспросветный тупик.

Между тем приближался май 1995 года – 50-летие Победы, на празднование которой в Москве должны были собраться руководители зарубежных стран со всего мира. Кризисную ситуацию с Мемориалом Победы в Москве нужно было как-то срочно решать.

И она была, конечно, решена благодаря усилиям слаженного тандема – Юрия Михайловича Лужкова, бывшего тогда мэром Москвы, и Зураба Константиновича Церетели, скульптора, архитектора, бизнесмена, художника, «эффективного менеджера», ресторатора, к тому же президента Российской Академии художеств.

9 мая 1995 года состоялось торжественное открытие комплекса Мемориала Победы на Поклонной горе. 56 президентов и руководителей зарубежных стран почтили своим присутствием это торжественное событие.

Об авторах проекта в те дни речь не шла, было не до них. Да и позднее не припоминаю, что были какие-либо представительные пресс-конференции, интервью, заявления в прессе, детально рассказывающие о творческой работе авторского коллектива над проектом Мемориала, персональном составе самого коллектива.

Позднее об этом скромно было объявлено в официальном путеводителе по Мемориалу. Авторами мемориального комплекса, как утверждается в этом проспекте, являются «архитекторы Н. Томский и А. Полянский, художник З. Церетели». Здесь же скромно отмечается, что решающую роль в завершении его создания сыграли правительство Москвы и мэр Ю.М. Лужков.

Архитектурно-скульптурный ансамбль мемориального комплекса, как свидетельствует все тот же путеводитель, украшает «монумент Победы, представляющий собой классическую трехгранную стелу высотой 141,8 метра», который был возведен «по решению правительства Москвы» (!). В авторском коллективе этого сооружения, возглавляемом З. Церетели, скромное последнее место занимает мэр Москвы, Ю.М. Лужков. (Не исключаю, что сегодня этот путеводитель переиздан).

Грустно об этом вспоминать, но судьба первого коллектива авторов-скульпторов Мемориала оказалась на редкость печальной. Последнего из них, бесцеремонно отстраненного от проекта, Ю. Чернова, изматывающая борьба довела до инсульта. А что было дальше? Переболел и снова принялся за работу. Поставил памятник А. П. Чехову в Мелихове, Шолом-Алейхему в Москве на Малой Бронной, украсил московские улицы еще десятком памятных досок в честь выдающихся москвичей. И каждый день вплоть до своей кончины в 2009 году он ездил в свою мастерскую на троллейбусе от Киевского вокзала по Кутузовскому проспекту мимо Мемориала победы, в который он вложил столько сил, труда и здоровья. Этот московский маршрут стал мне тоже близок. Последние годы мы с ним часто встречались по воскресеньям на остановке троллейбуса на Дорогомиловской улице, куда я подходил с Пречистенки, и вместе добирались до мастерской.

 

Пречистенка

В 1972 году моя семья после сложного жилищного обмена переехала в квартиру на третьем этаже в доме 31/16 на Кропоткинской улице, которой сегодня вернули её историческое имя – Пречистенка. В те годы эта улица – Кропоткинская, а также соседняя – Остоженка, которая называлась Метростроевской, Арбат с его переулками еще не были причислены к лику районов элитного жилья Москвы, не были охвачены строительной лихорадкой «точечных застроек» и еще не распрощались с небольшими массивами зеленых насаждений, сохранявшихся здесь. Правда, в этих местах уже в те годы появилось несколько новеньких кирпичных многоэтажных зданий, заселенных работниками ЦК, руководителями Министерства обороны, избранными представителями советской интеллигенции.

На Сивцем Вражке функционировала элитная для того времени и избранного круга лиц Кремлевская поликлиника, а в Плотниковом переулке на месте снесенной старинной постройки начала функционировать закрытая гостиница ЦК КПСС. Тем не менее, в этом районе еще сохранялись массивы домов дореволюционной застройки, тесно заселенных рядовыми москвичами, проживающими здесь много лет в стесненных, а то и просто антисанитарных условиях.

Помню в студенческие годы – а наш институт МГИМО находился у подножья Крымского моста на пересечении Садового кольца с Метростроевской улицей (Остоженкой) – большинство студентов во время проведения избирательных кампаний по выборам в советы любой номинации должны были в качестве общественной нагрузки работать агитаторами. Наша задача заключалась в том, чтобы обеспечить 100 % явку избирателей из того блока квартир, которые были закреплены за каждым из нас, на отведенные для них избирательные участки.

Однажды во время каких-то выборов мне досталась семья, проживающая в подвальной квартире на Остоженке, которая отказалась голосовать в знак протеста против жутких жилищных условий, в которых они пребывали. Мне пришлось доложить об этом руководителям нашего избирательного участка. На что мне ответили: не пойдешь домой, пока твои подшефные не проголосуют. Когда я в третий раз пришел в эту квартиру, хозяйка комнаты вздохнула и сказала: «Так и быть, пойду выполнять свой гражданский долг – тебя жалко».

Тогда я и представить себе не мог, что к 2013 году Остоженка станет одной из самых дорогих улиц мира. Стоимость одного квадратного метра жилой площади здесь, по данным международных риелторских контор, достигла в 2013 году фантастической цифры в 29.000 долларов, обогнав стоимость жилой площади на Пятой авеню в Нью-Йорке и авеню Монтень в Париже. Кто бы мог предположить такое всего несколько лет тому назад!

Мы оказались в пределах «золотой мили» непреднамеренно, не ведая той метаморфозы, которая произойдет с этим районом Москвы. Непредсказуемая случайность вывела нас на наших партнеров по обмену квартир. Дело в том, что отец моей жены преждевременно ушел из жизни в 1971 году. Его супруге было трудно жить одной в двухкомнатной квартире на Хорошевском шоссе, и мы с женой активно занялись поисками варианта объединения нашей двухкомнатной кооперативной квартиры, счастливыми обладателями которой мы стали чуть больше года назад, с государственной квартирой родителей моей жены.

Перепробовали все средства, доступные советским гражданам для поиска возможного партнера по обмену квартир. Давали объявления в газету «Вечерняя Москва», расклеивали по улицам свои предложения по обмену и, наконец, случайно, наткнулись на подходящий для нас вариант – он был начертан на листочке бумаги, приклеенном на осветительной мачте у троллейбусной остановки на Кропоткинской улице. Предложение, содержавшееся в нем – как оказалось в процессе переговоров – устроило всех участников в цепочке последовавшего сложного обмена.

На этом месте на Пречистенке стояла церковь Святой Троицы в Зубове

Дом на Пречистенке 31/16, куда мы переехали, был построен в 1936 году. Раньше на этом месте стояла церковь Святой Троицы в Зубове с некогда самой высокой в столице шатровой колокольней. Эту церковь возвели в 1642 году на средства стрельцов полковника Зубова, проживавших в окрестной слободе. От тех времен, помимо названия – Зубовская площадь, Зубовский бульвар – сохранилась лишь литая чугунная изгородь, некогда стоящая вокруг снесенной церковь, а теперь служащая оградой внутреннего двора нашего дома.

Секции изгороди, снесенной церкви Святой Троицы в Зубове, использовались для ограждения двора дома 31/16 на Пречистенке

Этот жилой дом был построен для руководящих работников НКВД. В квартиру № 77 этого дома, например, успел въехать первый заместитель наркома НКВД М. Фриновский. Для его начальника нарком НКВД Н. Ежова здесь тоже была приготовлена квартира. Но пожить в ней он не успел. Да и все квартиры в этом доме по 4–5-и комнат изначально предназначались для проживания семьей руководящих работников этого ведомства. Однако вскоре после заселения жильцы дома были либо пущены в расход, либо «были прописаны», не по своей воле, конечно, «по квартирам» совсем другого качества. А в освободившиеся апартаменты вселились коммунальные жильцы, в каждую комнату по семье.

Дом, о котором здесь идет речь, был построен по проекту одного из самых успешных советских архитекторов – Зиновия Розенфельда, умершего в год распада СССР. В современных источниках по советской архитектуре Розенфельд упоминается трижды: как автор зданий на Пречистенке, Новокузнецкой и Садовой-Триумфальной, 4–10, за что Розенфельд с соавтором получил Сталинскую премию.

В этих источниках ничего не говорится, что после утверждения Генерального плана реконструкции Москвы 1935 года разработка проекта реконструкции Можайского шоссе от Дорогомиловской заставы до Окружной дороги была поручена тому же Розенфельду. Автором проектов большинства домов, построенных на теперешнем Кутузовском проспекте, вместо снесенных по обе его стороны деревенских построек, на сровненных с землей русском и еврейском кладбищах, является опять же З. Розенфельд. Именно об этих зданиях в итальянском путеводителе по Москве («Москва/1890–1991») говорится, что их фасады «являются образцом решения, способного следовать оптимально пропорциям архитектуры Возрождения и величественной классической красоте».

На Кропоткинской 31/16 мы вселились в угловую четырехкомнатную квартиру на третьем этаже, окна двух комнат которой выходили на Пречистенку, а двух других в Кропоткинский переулок. В этой квартире последние лет тридцать проживали три семьи, хотя в первоначальном варианте она предназначалась и была распланирована для проживания одной. Обстоятельства сложились таким образом, что одна из семей, обитавших в этой квартире, к тому времени получила государственную жилую площадь, а две другие согласились разъехаться по двухкомнатным квартирам, которые мы и родители моей жены им предоставили.

Потихоньку стали осваиваться и приводить в порядок новое жилье и знакомиться с окрестностями местожительства, в котором оказались, его прошлым и настоящим.

Интересно, что свой дом на Пречистенке 31/16 и нашу квартиру, в частности, З. Розенфельд незадолго до своей кончины в самом конце 80-х годов посетил по известной только ему причине. Он нанес свой визит днем, когда у нас дома были только сын с бабушкой. По рассказу сына, архитектор представился и попросил показать ему комнаты квартиры, выходящие в Кропоткинской переулок. Он их осмотрел и сказал, что, хотя это на глаз почти не заметно, но внешняя стена в этих комнатах немного искривлена, поскольку опирается на округлый фундамент снесенного храма. С тем он и ушел, заставив нас потом гадать об истинных причинах его визита.

 

Экскурс в историю

В качестве московской улицы Пречистенка появилась на свет в начале XVI века позже своей соседки Остоженки. Городские постройки вдоль этой улицы начали формироваться после учреждения опричнины, в распоряжение которой по повелению Ивана Грозного отошла Чертольская улица, так тогда называлась Пречистенка. К XVII веку на большей части правой стороны Чертольской улицы находилась строения, принадлежащие слободе стрелецкого приказа под началом Афанасия Левшина. На противоположной стороне улицы располагалась дома слободы другого стрелецкого приказа, командирами которого были отец (Дмитрий) и сын (Иван) Зубовы. Стрельцы этих полков участвовали в Азовских походах Петра I. Участвовали они и в московском стрелецком бунте 1698 года. После массовых казней участников этого бунта слободы обоих стрелецких полков в Москве были упразднены. Фамилии же стрелецких полковых командиров сохранились до наших дней в наименованиях Левшинских переулков Пречистенки, Зубовской площади и бульвара. Считают, что окончательно Пречистенка как московская улица утвердилась после основания Новодевичьего монастыря, куда она вела от кремлевских ворот. Правда, вначале она сохраняла свое прежнее наименование – Большая Чертольская. Малой Чертольской в то время была нынешняя Волхонка, а там, где эти улицы встречались у стены Белого города, стояли Чертольские ворота.

Есть несколько вариантов, поясняющих возникновения таких наименований. Наиболее убедительным представляется объяснение, связывающее их с местом, где несколько сотен лет тому назад по дну глубокого и извилистого оврага, где сегодня пролегает Гоголевский бульвар, протекал ручей, который затем впадал в Москву-реку. Тогда это место называлось Чертолье, а ручей – Черторый. Из-за весенних паводков или обильных осадков ручей Черторый становился многоводным, бурным. Он разливался по теперешней площади Пречистенских ворот, делая это место трудно переходимым, размывал и обрушивал склоны оврага там, где сегодня проходит Гоголевский бульвар. Как в сердцах говорили – будто черт рыл, чтобы напакостить людям. В 1870 году этот ручей был заключен в трубу, площадь Пречистенских ворот выровняли. Единственное дошедшее до наших дней напоминание о том времени – короткий Чертольский переулок, соединяющий Пречистенку с Гагаринским переулком, переименованным в 1962 году в улицу Рылеева, а затем обратно в Гагаринский переулок. Правда, справедливости ради, следует сказать, что Чертольским переулок был наречен только в 1922 году, а до этого именовался Царицинским.

17 апреля 1658 года богомольный царь, Алексей Михайлович («Тишайший», отец Петра I) своим указом «О переименовании городских ворот в Москве» повелевал Чертольские ворота города именовать Пречистенскими, а Большую и Малую Чертольские улицы называть Пречистенской. Вероятно, этим царским указом впервые в Москве было совершенно переименование городских улиц. Довольно скоро её название подобно другим московским улицам – Варварка, Ильинка – превратилась в московском говоре в Пречистенку.

Указ царя появился не случайно. Царь Алексей Михайлович Романов слыл человеком набожным. Он ездил на богомолье не только в Троице-Сергиеву лавру, но и в Новодевичий монастырь, основанный в 1524 году. Этот монастырь был построен в честь Смоленской иконы Божией Матери, которая была перевезена сюда из Смоленска после того, как царю Василию III в 1514 году удалось вернуть этот город в состав русских земель, отбив его у литовцев. Икона эта была на Руси особо почитаемой. Специалисты по древней иконописи отмечают, что образ Богоматери Смоленской – один из наиболее строгих и торжественных вариантов богородичных икон. Дорога русских царей на богомолье в Новодевичий монастырь из Кремля проходила по Чертольским улицам и далее через Девичье поле. Предшественники царя Алексея Михайловича на московском престоле еще как-то мирились с тем, что на поклонение к Смоленской иконе Божией матери – одной из святынь русского православия – приходилось ездить через «чертовы» ворота и по «чертовым» улицам. Царь Алексей Михайлович с таким безобразием покончил.

К концу XVII века на всем протяжении улицы по обе её стороны появились жилые строения. Со второй половины следующего века богатая дворянская знать стала преобладать во владениях здешних земельных участков. Для неё лучшие архитекторы строили роскошные дворцы и особняки. Городские постройки этой улицы сильно пострадали от пожара 1812 года. «На Пречистенке едва есть пять домов», – писал современник об этой улице сразу после отступления французов из Москвы. Однако Пречистенка быстро отстроилась, сохранив, в основном, свой старинный, изысканный архитектурный облик. Здесь появились новые владельцы особняков из среды разбогатевших московских купцов и фабрикантов. Со временем часть Пречистенки (Малая Чертольская) стала называться Волхонкой – по наименованию расположенного здесь кабака «Волхонка», находившегося в доме, принадлежащего князьям Волконским, а остальная Пречистенка (Большая Чертольская) сохранила свое имя вплоть до 1921 года, когда она неожиданно была переименована в Кропоткинскую.

Два обстоятельства привели к смене наименования этой московской улицы: октябрьская революция 1917 года и легендарная фигура борца с самодержавием Петра Кропоткина, который родился и жил в Штатном переулке, пересекающим Пречистенку недалеко от её выхода на Зубовскую площадь. Этот переулок сегодня носит его имя.

В этом доме родился П. Кропоткин. Кропоткинский переулок, 26

Петр Алексеевич Кропоткин – князь, географ, писатель, теоретик анархизма, борец с самодержавием. Он окончил Первую московскую частную гимназию (Поливановскую) на Пречистенке и Пажский корпус в Санкт-Петербурге. Потомок древнейшего княжеского рода, личный камер-паж Александра II, он отказался от придворной карьеры, уехал в Сибирь, ушел в науку и революцию. Ученый-географ Петр Кропоткин за пятилетнее пребывание в Сибири усовершенствовал картографию этого региона России, за что был удостоен золотой медали Географического общества. В эти годы он много работал над своим политическим самообразованием, и одновременно активно включился в революционное движение, превратившись в профессионального революционера. П. Кропоткин стал основоположником теории общества анархического (без государственного) коммунизма.

21 марта 1874 года в Русском Географическом обществе он сделал сенсационный доклад о ледниковой эпохе, которую наша земля пережила в прошлом, а на следующий день был арестован за принадлежность к тайному революционному кружку и заключен в Петропавловскую крепость. Значимость сделанного ученым в науке была столь велика, что ему, по личному распоряжению Александра II, была предоставлена возможность работать в тюрьме. Во время своего тюремного заключения он завершил свой научный труд – «Исследование о ледниковом периоде», которое легло в основу ледниковой теории. Петр Кропоткин является единственным узником Петропавловской крепости за всю историю её существования, кому удалось сбежать из неё.

Большую часть своей жизни П. Кропоткин провел в эмиграции. Вернулся в Россию только летом 1917 года. На Финляндском вокзале в Петрограде его встречала восторженная 60-тысячная толпа сторонников и жителей города и почти в полном составе – Временное правительство во главе с Керенским, в котором ему было предложено занять любой пост по его выбору. Он отказался, сославшись на то, что любое конкретное дело является более честным и полезным, нежели государственная служба. Поселился он в подмосковном городе Дмитрове, получив позднее «охранное» удостоверение, подписанное председателем Совнаркома В. И. Ульяновым (Лениным). В нем говорилось: «Дано сие удостоверение … известнейшему русскому революционеру в том, что советские власти в тех местах, где будет проживать Петр Алексеевич Кропоткин, обязаны оказывать ему всяческое и всемерное содействие…». Последние годы своей жизни Кропоткин посвятил научной работе. Встречался два раза с Лениным, призывал западные державы прекратить интервенцию против России. Скончался в 8 февраля 1921 года.

Впервые Колонный зал Дома союзов в Москве был использован для организации траурной церемонии – прощания с П. А. Кропоткиным, что затем стало традиционным ритуалом при организации похорон государственных деятелей Советского Союза. Многолюдная похоронная процессия под черными знаменами анархистов с гробом Кропоткина, который несли на руках, пешком прошла по Моховой, Волхонке и Пречистенке до Новодевичьего кладбища, где он и был похоронен. Через два дня после его похорон решением Моссовета – тогдашней мэрией – Пречистенка была переименована в Кропоткинскую улицу, а примыкающий к ней Штатный переулок – в Кропоткинский.

После революции 1917 года Кропоткинская улица внешне мало изменилась. С её проезжей части, правда, были удалены трамвайные пути, а мостовую покрыли асфальтом. Газовые фонари были заменены новой системой электрического освещения.

Как упоминалось выше, исчезла с этой улицы церковь Святой Троицы, была снесена каланча со здания пожарной станции, построили два-три жилых дома и школу вместо этих старинных построек. Несколько особняков надстроили и установили два памятника – Ф. Энгельсу в начале улицы и В. Сурикову напротив Академии художеств. Вот, пожалуй, и все перемены, произошедшие здесь. Много это или мало для почти полуторакилометрового протяжения улицы, судите сами.

В 1991 году Кропоткинская улица снова стала Пречистенкой, а бывший Штатный переулок остался Кропоткинским. Его, очевидно, забыли переименовать. Кропоткинской также называется сегодня станция московского метрополитена, построенная у Пречистенских ворот в начала Гоголевском бульваре. Но все переименования, очевидно, произошли не преднамеренно, а скорее по стечению определенных обстоятельств.

Станции метро «Кропоткинская» – одна из первых станций московского метрополитена – расположена на месте снесенного храма Сошествия Святого Духа, о чем сообщает памятная доска, прикрепленная к стене арочной конструкции наземной станции метро. «Кропоткинская» – одна из первых станций московского метрополитена Она была введена в эксплуатацию в 1935 году. Тогда эта станция называлась «Дворец Советов» – в честь гигантского сооружения, которое собирались возвести на месте недавно снесенного храма Христа Спасителя, находившегося прямо напротив этой станции. Место это, как известно, было не простое.

До храма Христа Спасителя здесь стоял Алексеевский женский монастырь, основанный в 1547 году. По распоряжению Николая I монастырь был снесен в начале 1830-х годов, чтобы освободить пространство для строительства храма Христа Спасителя, который император Александр I 25 декабря 1813 года пообещал особым манифестом воздвигнуть в Москве «в ознаменование благодарности Нашей к Промыслу Божию, спасшему Россию от грозившей ей гибели».

При Александре I в октябре 1817 года состоялась торжественная закладка храма по проекту архитектора Александра Витберга, но не у Пречистенских ворот, а в вершине Хамовнической излучины Москвы-реки на Воробьевых горах. По проекту Витберга, храм высотой в 170 метров (две высоты колокольни Ивана Великого) должен был царить над окружающей местностью и Москвой. Постройка чрезвычайно дорогого и красивого храма далеко вне города была спорной по градостроительным соображениям и обременительной для государственных финансов. К тому же, как известно, император с головой погрузился в дела Священного союза – союза европейских монархов, воевавших с Наполеоном, а затем таинственно умирает в Таганроге.

Незамедлительно исполнить волю старшего брата было для только что вступившего на престол Николая I довольно затруднительно. Ведь его царствование, как известно, началось с восстания «декабристов». Однако после того как он со временем освоился в качестве «хозяина земли русской», Николай отдал свое предпочтение новому проекту храма, разработанному известным петербургским архитектором Константином Андреевичем Тоном. Обрусевший немец, обучавшийся в Петербурге и Риме, успешно проектировал типовые церкви в, так называемом, русско-византийском стиле. Новое место для храма Христа Спасителя в Москве было теперь выбрано у Пречистенских ворот. По приданию, игумен Алексеевского женского монастыря, снесенного, чтобы освободить площадку для строительства нового храма, проклял это место – между набережной реки Москвы, Соймоновским проездом и Всехсвятским переулком. 10 сентября 1839 года состоялась торжественная закладка этого храма. Процесс его строительства продолжался более 40 лет, освятили его только в 1883 году. На медали в честь освящения этого храма была выгравировано: «Завещал Александр I, закончил Александр II, освятил Александр III». Через 48 лет после этого – 5 декабря 1931 года – при советской власти храм взорвали, чтобы расчистить место для сооружения Дворца Советов.

Впервые речь о строительстве такого Дворца зашла еще при жизни В. Ленина на первом съезде Советов в 1922 году. С. М. Киров высказал идею воздвигнуть в Москве «новый дворец рабочих и крестьян – Дворец Советов». По словам народного комиссара просвещения А. Луначарского, это сооружение задумывалось для того, чтобы «дать Москве – красному центру мира – зримый архитектурный центр».

Был учрежден правительственный орган – Совет по строительству Дворца Советов, который принял решение: возвести это здание на месте храма Христа Спасителя. Проектирование Дворца Советов продолжалось долго. Прошло несколько конкурсов с сотнями участников. В мае 1933 года Советом по строительству Дворца Советов было принято специальное постановление. В нем говорилось: «1. Принять проект тов. Иофана Б. М. в основу проекта Дворца Советов. 2. Верхнюю часть Дворца Советов завершить мощной скульптурой Ленина величиной 50–75 метров с тем, чтобы Дворец Советов представлял вид пьедестала для фигуры Ленина». Сам же Дворец-пьедестал должен был быть высотой в 415 метров.

В постановлении об этом не говорилось, но фактически было решено снести все здания в окрестностях будущего Дворца, чтобы он был виден со всех концов Москвы.

Сооружение Дворца Советов началось в 1937 году. Был вырыт сверхглубокий котлован, в него были уложены железобетонные кольца. С 1940 года над котлованом стал расти металлический каркас, смонтированный из специально выплавляемой для этой стройки высококачественной стали. Строительство прервала начавшаяся война. В военные годы металлоконструкции этого проекта использовали для восстановления железнодорожных мостов и строительства противотанковых заграждений.

В конце 1940-х без широкой огласки был объявлен еще один конкурс проектов на сооружение Дворца Советов в меньших масштабах и в другом месте. Но и эта задумка почему-то не сработала. Только в 1960 году, чтобы как-то заполнить сохраняющуюся пустотную дыру в центре Москвы, на этом месте построили открытый плавательный бассейн «Москва», а стоящую рядом станцию метро переименовали в «Кропоткинскую», по имени близлежащей улицы.

В 1990-х годах, как известно, храм Христа Спасителя восстановили. Стройка велась ударными темпами с использованием новейших строительных материалов и технологий. Воссозданный храм сохранил очертания своего разрушенного предшественника, но не является его копией. Новый храм напоминает старый только внешне, его «начинка» – инженерные конструкции и строительные материалы (скоростные лифты, новая отопительная система, подземные помещения, отделочные материалы) – не имеют ничего общего с оригинальным сооружением.

Храм Христа Спасителя у Пречистенских ворот

Известный скульптор Юрий Орехов, которому вместе с другими ваятелями было поручено воссоздание скульптурного убранства храма, сказал в интервью корреспонденту «Коммерсант-Daily» (30 августа 1997 г.): «На изготовление гипсовых повторений крупномасштабных горельефов, украшавших фасады собора, комиссией по восстановлению храма нам было отпущено два с половиной месяца. К тому же в некоторых случаях мы вынуждены были пользоваться лишь крайне нечеткими снимками, сделанными в резких ракурсах». То есть, как видим, речь здесь не идет о подлинной реставрации.

И совсем уж не имеет к ней отношения материал, в котором были выполнено скульптурное убранство храма. Этот материал – «декоративит», изобретение фирмы «Декор-Пластик» (отделение «Дизайн-центра», которым руководит Зураб Церетели), применяется при строительстве яхт и торговых ларьков. «Обращение к услугам «Декор-Пластики», – по мнению М. Орловой, корреспондента газеты «Коммерсант-Daily», – можно объяснить авральной спешкой (строительства) и доверительными отношениями мэра с автором памятника Петру I. Заверения изобретателей «декоративита» в его прочности и долговечности проверит время», а пока можно говорить лишь об одном его достоинстве – легкости: если скульптуры начнут разваливаться, то это будет грозить прохожим не травмами, а легким испугом».

Кропоткинскую улицу по завершению строительства храма снова переименовали в Пречистенку, однако станция метро сохранила свое прежнее наименование – «Кропоткинская», наверное, потому, что в 1937 году она под этим именем получила в Париже Гран-при за свою архитектуру.

Так, кажется, относительно благополучно для всего прилегающего городского района Пречистенки-Остоженки – Волхонки завершилась многострадальная эпопея с планами строительства гигантского Дворца Советов, вполне реально сулившим тотальным архитектурным уничтожением этого района Москвы. По первоначальному плану к Дворцу Советов должны были подходить просторные и широкие радиальные магистрали, не обремененные историческими застройками.

Правда, некоторая «чистка» в этих местах все же была произведена и без строительства Дворца Советов. На перекрестке Пречистенки с Остоженкой, оседлав его, лет 50 тому назад стоял «старинный дом с лавками» начала XIX века. Его первые этажи в то время занимали крошечные продовольственные магазины, а второй этаж заселяли коммунальные жильцы. Когда-то в одной из здешних комнат проживал художник В. Суриков, только что приехавший в Москву из Сибири, приглашенный расписывать Храм Христа Спасителя. В 1972 году этот дом снесли. Москву прибирали к визиту президента США Р. Никсона. На месте снесенного здания разбили сквер. В те годы удалось спасти от сноса Красные и Белые палаты, архитектурные памятники XVII века, стоящие соответственно в начале Остоженки и Пречистенки. А еще через четыре года украсили этот сквер монументом Фридриха Энгельса (скульптор И. И. Козловский), никакого отношения к здешним окрестностям не имеющего. Многие вообще считали тогда, не видя надписи, что это памятник П. А. Кропоткину.

 

Пешком по Пречистенке

Любой прохожий, идущий пешком от начала Пречистенки по направлению к Зубовской площади и Садовому кольцу, часто не сознавая этого, зримо соприкасается с десятками исторических архитектурных памятников, связанных с жизнью выдающихся представителей русской литературы, искусства, науки, живописи, военного дела, предпринимательской деятельности.

Этот путь схематично проторен в литературе Валентином Катаевым, который прошел по нему пешком вместе с Сергеем Есениным. В. Катаев так рассказывает об этом в своей автобиографической книге «Алмазный мой венец»:

«Знаешь что, – сказал он (Есенин) вдруг, – давай сегодня не будем пить, а пойдем ко мне, будем пить не водку, а чай с медом и читать стихи.

Мы не торопясь пошли к нему через всю по-осеннему солнечную Москву, в конце Пречистенки, мимо особняка, где некогда помещалась школа Айседоры Дункан, и поднялись на четвертый или пятый этаж большого, богатого доходного дореволюционного дома в нордическом стиле, вошли через переднюю, где стояли скульптуры Коненкова – Стенька Разин и персидская княжна, одно время даже украшавшие Красную площадь – гениально грубо вырубленные из бревна, – и вступили в барскую квартиру, в столовую, золотисто наполненную осенним солнцем. Там Софья, немолодая дама, – новая жена королевича (Есенина), внучка самого великого русского писателя, вся в деда грубоватым мужицким лицом, только без известной всему миру бороды, – налила нам прекрасно заваренный свежий красный чай в стаканы с подстаканниками и подала в розетках липовый мед, золотисто-янтарный, как этот солнечный грустный день.

И мы пили чай с медом, ощущая себя как бы в другом мире, между ясным небом и трубами московских крыш, видневшихся в открытые двери балкона, откуда потягивало осенним ветерком».

Катаев, очевидно, сознательно не комментирует то, что попадало в поле их зрения во время прогулки по Пречистенке – акцентировать внимание, а тем более хвалить особняки и их бывших владельцев в советские времена было не принято. Упоминает он лишь об одном особняке, который был отдан правительством России Айседоре Дункан, прибывшей в Москву осенью 1921 года для обучения детей пролетариев искусству балета. Делает он это не случайно. 2 мая 1922 года Дункан вышла замуж за Есенина, что было зарегистрировано в Хамовническом загсе, после чего они два года жили в этом особняке. Отсюда они оба уехали в большое турне по Германии, Италии, США, из которого Есенин вернулся один. Брак распался. Вскоре последовала трагическая гибель Дункан. Её задушил собственный шарф, конец которого намотался на ось заднего колеса открытого автомобиля, в котором она ехала на заднем сидении.

Путь Катаева с Есениным пролегал вверх по Пречистенке по направлению к Зубовской площади до Троицкого (Померанцева) переулка. Потом они спустились по нему к доходному дому, который был построен в начале 1900 годов в конце этого переулка перед выходом его на Остоженку. Здесь они поднялись на 6 этаж здания, где тогда жил Есенин с новой женой. Сегодня с того обзорного места, где Катаев с Есениным пили чай, нельзя увидеть ту панораму Москвы, которая открывалась перед ними. Новые здания, появившиеся в «золотой миле» Москвы между Пречистенкой и Остоженкой за последние годы, заслоняют прежнюю городскую перспективу. Да и храм Христа Спасителя, хотя и виден, но не совсем тот, что был раньше. Не просматриваются отсюда и сохранившиеся особняки на самой Пречистенке.

Попробую кратко дополнить пробелы в рассказе о тех местах, мимо которых проходили Катаев с Есениным в их пешеходной прогулке по Пречистенке, сведениями, почерпнутыми из статей, книг писателей, историков Москвы об этой улице и собственных наблюдений.

Угловой дом № 2, смотрящий на арку наземной станции метро «Кропоткинская», открывает Пречистенку. Это дом постройки конца XVIII – начала XIX века. В 1899 году его купил известный московский булочник Филиппов, который надстроил 3-й этаж этого здания. На первом этаже он открыл булочную, а во дворе наладил пекарню. Булочная и пекарня по инерции существовали довольно долго и закрылись сравнительно недавно. В настоящее время на первом этаже этого дома обувной магазин, кафе, ресторан.

Далее вдоль Пречистенки следуют дома № 4, 6, 8 и 10 – 2–3 этажные особняки конца XVIII века, подвергшиеся воздействию времени, строительным изыскам и практическим потребностям своих владельцев.

Дом № 4 – двухэтажный особняк с мезонином, принадлежал С. И. Волконской. Он был известен тем, что в начале 1900-х годов профессор-востоковед московского университета А. В. Болдырев организовал в нем пансион, который был популярен в Москве. В наши дни оригинальный дом был снесен, вновь построенное здание не имеет ничего общего с бывшим оригиналом. Новое строение было снято с охраны государства.

Дом № 8 – бывшая усадьба Истоминых. Вернее, оставшаяся часть городской усадьбы купца Истомина, который занимался ткацким делом. Ему принадлежала ткацкая фабрика – Голутвинская мануфактура. Часть внутренней усадьбы уже в наше время снесли и на этом месте в 1997 году возвели административный комплекс АО «Интерлес».

Между двумя вышеназванными зданиями стоит 3-х этажный особняк постройки 1760 годов (Пречистенка 6). Он был капитально перестроен в 1870 годах. На первом этаже здания появились большие окна, что говорило о торговых намерениях его владельцев. Действительно, в 1873 году Андрей Форбрихер открыл здесь свою аптеку, которая – естественно, в другом качественном виде – дожила до наших дней. Сегодня в этом здании, наряду с аптекой, работает магазин по продаже церковной утвари, принадлежащий художественно-производственному предприятию русской православной церкви «Софрино».

Эта «Аптека» на Пречистенке работает с 1873 года

Особо хочется отметить дом № 10 все на этой же стороне Пречистенки. Это здание постройки конца XVIII – начала XIX века принадлежало князю И. М. Одоевскому. С 1839 года здесь жил декабрист генерал М. Ф. Орлов, герой Отечественной войны 1812 года, потомок Григория Орлова – фаворита Екатерины II. Несмотря на свои заслуги перед отечеством, он был отправлен в ссылку в деревню за дружеские отношения с декабристами. От более сурового наказания его спас родной брат, который вел следствие по делу декабристов. Получив разрешение жить в Москве под полицейским надзором, Орлов купил усадьбу на Пречистенке и жил там с женой Екатериной Раевской, которая, в свое время, послужила Пушкину прототипом Марины Мнишек в «Борисе Годунове». Однако в историю генерал Орлов вошел не по совокупности своих ратных заслуг, а как герой, вернее, как антигерой известной хулиганской эпиграммы А. С. Пушкина: «Орлов с Истоминой в постели,/ В убогой наготе лежал./ Не отличился в жарком деле/ Непостоянный генерал./ Не думав милого обидеть,/Взяла Лариса микроскоп/ И говорит: «Позволь увидеть,/Чем ты меня, мой милый, (…)». С середины 1880 годов новый владелец М. Филипп часть комнат особняка сдавал в аренду. В 1885 году в одной из них жил художник-пейзажист И. И. Левитан, к которому захаживал А. П. Чехов. В 1915 году здесь проживал Б. Л. Пастернак, когда он занимался с детьми владельца дома.

С 1942 по 1948 годы в этом доме работал Еврейский антифашистский комитет, члены которого были репрессированы советскими властями.

Посмотрим на другую сторону Пречистенки. Прямо за спиной памятника Энгельсу находятся, как уже упоминалось Красные и Белые Палаты. На Пречистенку выходят только Белые Палаты. Это – первое строение по этой улице, – главный дом усадьбы Прозоровского, исторический памятник зодчества прошлого, образец богатого жилого дома. Недавно отреставрированные палаты XVII века придают исторический колорит заново отстроенному храму Христа Спасителя. Средневековая русская архитектура впечатляет своей простотой и самобытностью. Узкие зарешеченные окна, тяжелые двери, крепкие стены передают дух средневековья, специфику тех времен.

Этот дом принадлежал Прозоровскому Б. Н., управляющему Оружейным приказом, т. е. военному министру – по-современному. Предполагают, что в этих палатах бывал Петр I. В наши дни кто в нем проживает или работает – широкой публике не известно. Но он, тем ни менее, «прославился» тем, что в январе 2009 году перед входом в эти палаты среди бела дня были застрелены адвокат С. Маркелов и журналистка А. Бабурова.

Палаты управляющего Оружейным приказом Прозоровского Б. Н. на Пречистенке

Далее за палатами следуют городские усадьбы Суровщикова и Всеволжских – дома, находящиеся под охраной государства.

Особо впечатляет массивное здание постройки 1775 года, принадлежавшее Всеволжским (Пречистенка 7). Монументальная композиция этого здания характерна для позднего классицизма. Один из Всеволжских – Никита – был основателем петербургского литературного кружка «Зеленая лампа», другом молодости Пушкина. В 1872–1877 годах в этом здание размещался московский Политехнический музей. Когда музей освободил это помещение, его купило военное ведомство, и до сих пор его продолжают занимать военные.

На противоположной стороне Пречистенки находится бывшая усадьба Хрущевых-Селезневых (дом 12). 6 июня 1961 года в день рождения великого поэта в этом доме открылся Государственный музей А. С. Пушкина. Правда, бывал ли сам Пушкин именно в этом доме – неизвестно, хотя он точно посещал, и не однажды, многие дома на Пречистенке. Большой земельный участок, ранее принадлежавший этой усадьбе, был использован в 1935 году для постройки московской средней школы.

Участок земли, ныне занятый комплексом музейных зданий и школой, переходил в прошлом из рук в руки и в 1798 году был куплен князем Ф. С. Барятинским. Федор Барятинский – личность в русской истории известная. Будучи гвардейским офицером, он участвовал в перевороте, в результате которого была возведена на престол Екатерина II. Блестящая придворная карьера князя завершилась после вступления на престол Павла I. Барятинский был отправлен в ссылку. Только в 1798 году, во время своего пребывания в Москве, князь покупает у Васильчикова усадьбу на Пречистенке. После его смерти в 1814 году его побочная дочь Катерина Федорова продала за 20 тысяч рублей эту усадьбу, вернее то, что от неё осталось после московских пожаров 1812 года, гвардии прапорщику А. П. Хрущеву. При нем были восстановлены или построены заново все остальные строения усадьбы. Архитектурными авторами этого комплекса считаются Д. И. Жилярди и А. Г. Григорьев, с которыми мы еще не раз встретимся на Пречистенке.

В Чертольском переулке сохранился небольшой «теремок» – каменное строение с окнами на втором этаже и наружной лестницей, ведущей на второй этаж. Считают, что это то, что осталось от церкви Спаса Нерукотворного Образа (он же «Спас на Божедомке»), которая находилась на территории усадьбы Хрущевых. В этой церкви отпевали покойников, подобранных на московских улицах, умерших без покаяния. Рядом с церковью находился морг – «убогий дом». Известно, что деревянная церковь была здесь построена в 1625 году, в 1934 году при строительстве школы снесли уже более поздний каменный вариант этой церкви, неизвестно почему оставив каменную пристройку к церкви, в которой раньше, вероятно, жили служители этой церкви или «убогого дома».

Все, что осталось от церкви Спаса Нерукотворного Образа на Божедомке (в Чертольском переулке)

Построенное на территории усадьбы Хрущева стандартное школьное здание предназначалось для немецкой школы имени им. Карла Либкнехта, которая функционировала в Москве с 1924 года, но по другому адресу. Спустя несколько лет после переезда этой школы в новое помещение, осенью 1936 года здесь были арестованы четыре преподавателя, а потом, заодно, и 40 родителей учеников немецкой школы, после чего это учебное заведение прикрыли. В освободившееся здание вселилась 2-ая специальная школа артиллеристов. Несколько таких специализированных учебных заведений появилось в Москве перед войной. Учащиеся этой школы – выпускники с неполным средним образованием, как тогда говорили, «учились на командиров». Они носили военную форму, но жили у себя дома. Во время войны с 1941 по 1945 гг. в школе размешался военный госпиталь, а после вплоть до 1955 года – институт усовершенствования учителей. Наконец, с 1963 года это здание вернули школьному образованию. Здесь открыла свои двери 29 средняя школа им. А. С. Грибоедова с углубленным изучением английского языка. В наступившие новые времена школа стала называться гуманитарно-экономической гимназией № 1529 с углубленным изучением английского языка. Но это продолжалось недолго. Сегодня это – прогимназия № 1768. Что это такое? Толком не знаю.

Если продолжить музейную тему, то тогда следует обратить внимание на одноэтажный особняк на Пречистенке под номером 11. С ноября 1920 года в нем размещается Государственный музей Л. Н. Толстого. Это здание, по мнению специалистов, является одним из наиболее совершенных строений московского ампира, появившихся в Москве после пожара 1812 года. Этот дом, построенный в 1817–1822 годах по проекту уже известного нам архитектора А. Григорьева, крепостного по рождению, дожил до наших дней почти без перестроек, сохранив первоначальное внешнее и внутреннее убранство.

Пречистенка, 11. Государственный музей Л. Н. Толстого

Сегодня в этом особняке проходят конференции, семинары, тематические экспозиции, читаются лекции, посвященные не только жизни и творчеству Л. Толстого, но и событиям общественно-культурной жизни как того времени, так и современности. Но сам Лев Николаевич в этом доме не жил. Он переехал в Москву из Ясной Поляны в 1881 году в возрасте 53 лет из-за детей, их воспитания и образования. Осень и зиму того года Толстые всей семьей провели в Москве. Вначале они арендовали дом в Денежном переулке, примыкающем к Пречистенке. Этот вариант проживания оказался неудачным. Городской шум, многочисленные посетители мешали работе, сосредоточенности. 5 октября 1881 года Л. Н. Толстой записал в дневнике: «Прошел месяц – самый мучительный в моей жизни. Переезд в Москву. – Всё устраиваются. Когда же начнут жить?… Вонь, камни, роскошь, нищета. Разврат. Собрались злодеи, ограбившие народ, набрали солдат, судей, чтобы оберегать их оргию, и пируют».

Весной 1882 года Л. Н. Толстой присмотрел и купил дом с большим садом в Хамовническом переулке, где жил и работал последующие 19 лет. Здесь были написаны «Воскресение», «Крейцерова соната», «Смерть Ивана Ивановича» и другие произведения.

Эта усадьба, расположенная в тихом переулке, где Пречистинка уже за Зубовской площадью переходит в Пироговку, является филиалом Государственного музея Л. Н. Толстого.

Музеи А. С. Пушкина и Л. Н. Толстого сегодня – выдающиеся достопримечательности столицы, украшающие Пречистенку.

В нашей пешеходной прогулке мы, кажется, пропустили одно здание – жилой дом потомственной почетной гражданки Москвы М. И. Матвеевой (Пречистенка 14). Этот особняк был построен в 1875 году. В основании его находятся палаты XVII века. Архитектор этого особняка – Александр Степанович Каменский. Он окончил в Петербурге Академию художеств, но жил и работал в Москве. Каменский спроектировал и построил много хорошо известных зданий в столице и других городах России. Хорошо поработал он и на Пречистенке. Именно он реставрировал дворец Потемкина-Морозова на Пречистенке 21 – тот самый, где сегодня размещается Российская Академия художеств. Он же обновлял фасад особняка Ермолова-Ушакова на Пречистенке 20, построил дом – Пречистенка 14, где сегодня находится Управа района Хамовники.

Мне пришлось неоднократно посещать этот дом и ходить по скрипучим полам особняка, занятого районной Управой, с самой прозаической целью – оформления договора аренды земли под установку во дворе своего дома гаража-ракушки. Через два года мне пришлось вторично посещать эту организацию с целью добиться прекращения действия этого договора. И первое, и второе оказались одинаково трудоемкими и затратными процессами. Особенно трудно, как ни странно, проистекало расторжение договора. Парадокс заключался в том, что Управа собственной властью снесла все «гаражи-ракушки» во дворе нашего дома. Департамент Земельных ресурсов г. Москвы, с которым у меня был заключен договор об аренде, в свою очередь, упорно продолжал требовать с меня арендную плату за «ракушку», не принимая во внимание мои письменные и устные свидетельства о факте сноса гаража местной Управой. Помню, я несколько месяцев регулярно посещал эти две организации, писал им письма с объяснением сложившегося положения, всячески убеждая их решить непосредственно между собой возникшее недоразумение. Но все было напрасно. Сработала моя угроза – обратиться с просьбой к мэру Москвы, – содействовать в разрешении данного «конфликта». После 12-месячных переговоров договор был, наконец, расторгнут.

Однако продолжим нашу пешеходную прогулку по Пречистенке. Следующая пара зданий по пути к Зубовской площади по обеим сторонам этой улицы – дома 16 и 17. Правда, называть их домами будет не совсем правильно. Каждый из них состоит из нескольких строений. Общее между ними только то, что одно время они оба принадлежали двум родным братьям Николаю Петровичу Архарову (Пречистенка 17) и Ивану Петровичу Архарову (Пречистенка 16), да и то, что А. С. Пушкин неоднократно бывал в обоих домах.

Пречистенка 17 – усадьба Бибиковых с главным зданием постройки второй половине XVIII века. В своей основе это строения, как и дом 17, стоит на палатах Большой Конюшенной слободы, к которой относились эти места в XVI веке. Тогда эта слобода занимала весь квартал между Барыковским и Сеченовским переулками и включала главный дом с флигелями и сад.

Пречистенка, 17. Бывшая усадьба Бибиковых, Д. Давыдова. В настоящее время Центр эстрадных искусств И. Д. Кобзона

Утопленный между двумя флигелями, старинный особняк отстранен от улицы небольшим, аккуратным сквериком. В 1831 году на балу у генерала Бибикова в этом доме танцевал А. Пушкин. В 1835 году усадьбу купил герой войны 1812 года поэт и гусар Денис Давыдов. Однако заниматься хозяйственными делами ему было неинтересно. Кроме того, его раздражал вечный шум, сигналы тревоги, постоянные срочные выезд пожарных экипажей из Пожарного депо, находящегося прямо напротив его усадьбы. Одновременно с Пожарным депо в этом же доме располагался полицейский участок, в котором, кстати, побывал арестованный А. Герцен.

Вскоре Давыдов обращается к А. А. Башилову, директору Комиссии по строительству в Москве, с просьбой купить у него эту усадьбу. Одновременно он просит Пушкина помочь ему избавиться от особняка. «Посылаю тебе, мой друг, стишки, – писал Давыдов Пушкину. – У меня есть каменный, огромный дом в Москве, окно в окно с пожарным Депо. В Москве давно ищут купить дом для Обер-полицмейстера – я предлагаю мой, – вот о чем речь в моей челобитной. Ты можешь напечатать её в «Современнике»:

Предложение Д. Давыдова о продаже особняка было опубликовано в третьем томе пушкинского «Современника».

В конце XVIII века усадьба перешла во владение московскому полицмейстеру Н. П. Архарову, который отличался уникальной способностью в раскрытии криминальных преступлений. Судя по историческим свидетельствам, он обладал способностями экстрасенса, что позволяло ему в ряде случаев разрешать сложнейшие криминальные дела, не выходя из кабинета.

После 1875 года в усадьбе размещалась частная, женская гимназия Софьи Арсеньевой, в годы советской власти – Ленинский районный комитет КПСС.

В настоящее время здесь находится Центр эстрадного искусства Иосифа Кобзона.

Дом № 16, стоящий на углу Пречистенки и Пречистенского (Мертвого) переулка на противоположной стороне улицы, сегодня известен как Дом ученых. Сюда стекается современная интеллектуальная элита столицы.

Главный особняк этой усадьбы, как считают, также, в основном, стоит на фундаменте палат Большой Конюшенной слободы. Особняк несколько раз перестраивался. Нынешние размеры и планировку он приобрел при военном губернаторе Москвы Иване Петровиче Архарове, при котором особняк был обнесен глухим высоким каменным забором с арочными нишами и вазами наверху. Пилоны парадных ворот были украшены скульптурами лежащих львов.

И. П. Архаров оставался владельцем этого особняка до 1816 года. Он был известен тем, что в молодости помог графу Орлову похитить княжну Тараканову и привезти её из Италии в Россию.

Вошедшее в русский язык слово «архаровец» также обязано своим появлением Ивану Архарову. Московский гарнизонный батальон солдат, наводивший порядок в городе, в бытность Архарова военным губернатором Москвы, не отличался особой «вежливостью». За бесцеремонное обращение москвичи называли их «архаровцами».

Иван Архаров был на редкость гостеприимным и хлебосольным хозяином, обедать с ним за стол садилось обычно не менее 40 человек, а по воскресеньям он устраивал в своем особняке балы и маскарады.

Вторая жена И. Архарова – Екатерина Римская-Корсакова – была дружна с матерью Пушкина, которая, по всей вероятности, водила маленького Александра в гости к Архаровым.

В 1829 году усадьбу Архарова приобрел сенатор И. А. Нарышкин, дядя Н. Н. Гончаровой, жены Пушкина, который был посаженным отцом невесты на свадьбе Пушкина и Наталии Гончаровой. Известно также, что в начале 1850-х годов сюда приезжал из ссылки декабрист М. М. Нарышкин, специально для встречи с которым, в дом приходил Н. В. Гоголь.

Особняк А. Кошиной (Пречистенка, 16) архитекторы Васнецовы пристроили к современному зданию. Получился Дом ученых

От Нарышкиных усадьба перешла во владение предпринимателя-миллионера П. Кошина, который после своей смерти завещал все свое состояние жене, А. И. Кошиной. Пожилая старообрядка А. Кошина, находясь в преклонном возрасте, затеяла капитальную реконструкцию особняка с сохранением его оригинальной планировки. Работы проводились без учета затрачиваемых средств. Для отделки особняка выписывались из-за границы и устанавливались самые последние системы электроснабжения, канализации, дорогие отделочные материалы и т. д. Но долго пожить в своем роскошном дворце Кошиной не пришлось – она умерла в 1914 году. Потомки Кошиной через два года продали особняк за 400 тысяч рублей предпринимателю и банкиру А. И. Путилову, вся собственность которого после революции 1917 года была национализирована.

14 июня 1922 года в этом помещении официально открылся Дом ученых, который продолжает функционировать до сих пор. В 1931–1932 годах по проекту архитекторов, братьев Васнецовых, к этому зданию пристроили правую часть, по тем временам – современную. Именно здесь находится знаменитый концертный зал Дома ученых, который благополучно принимает своих зрителей и поныне.

Пречистенский переулок отделяет дом № 18 от Дома ученых (16). Кирпичный трехэтажный дом возведен здесь лишь в 1998 году на месте деревянного дома, принадлежащего Е. П. Янковской. Служебные помещения современного здания вместе с подземным гаражом, бассейном сдаются в аренду представительствам различных фирм.

Особняк между Пречистенским и Чистым переулком (дом 20) – постройки конца XVIII века, авторство которого приписывают Матвею Казакову. По официальной версии, деревянный дом на этом месте был построен для известного московского доктора Христиана Лодера. Профессор Лодер – лейб-медик Александра I – открыл лечебницу «Московское заведение минеральных вод» на берегу Москвы реки в начале Остоженки, сравнительно недалеко от своего дома. Минеральные воды привозили из-за границы, а пациенты их пили, принимали ванны, гуляли под музыку по роскошному саду. Курс лечения стоил очень дорого, но недостатка желающих поправить свое здоровье таким способом не было. Простые москвичи могли наблюдать, как в саду этой лечебницы (Хилков переулок 3) пациенты доктора Лодера, прогуливались, попивая минеральную воду, за что их и окрестили «лодырями», а сам процесс такого лечения получил название «гонять лодыря».

Особняк Лодера сгорел во время московского пожара 1812 года, и был в 1816 году заново отстроен в камне его новой владелицей графиней Орловой.

Следующим владельцем этого особняка стал герой Бородинской битвы, покоритель Кавказа, основатель города Грозный – генерал Алексей Петрович Ермолов. Здесь он провел свои последние годы жизни.

При последующем владельце этого особняка – В. Д. Коншине – был перекроен фасад дома, на нем появились изображения орлов, львиных голов, голов грифов.

В 1900-х этот дом купил промышленник-миллионер Ушаков. Он жил здесь со своей второй супругой, примой балериной Большого театра, Александрой Балашовой. В 1921 году, когда владельцы этого дома эмигрировали, народный комиссар Луначарский, как об этом упоминалось ранее, передал этот особняк под хореографическую студию Айседоры Дункан.

В настоящее время в этом доме размещается Главное производственно-коммерческое управление по обслуживанию дипломатического корпуса при МИД РФ.

Еще одно владение родственников генерала Ермолова, которое они продали казне в 1835 году – дом 22. Это здание было куплено для полицейской части и московского Пожарного депо, которое было переведено сюда с Волхонки, где оно занимало место, отошедшее под строительство Храма Христа Спасителя. Мемориальная доска на этом доме гласит: «Главное пожарное депо г. Москвы. 1754 г.». В этом депо в 1908 году появился первый пожарный автомобиль в городе Москве. Смотровую каланчу, возвышающуюся над Пожарным депо, давно снесли. Да она теперь и не нужна. Сегодня здесь размещается «Главное управление Министерства РФ по ликвидации чрезвычайных ситуаций».

 

По следам М. Булгакова

Недавно было объявлено о том, что разработана концепция развития музея Михаила Булгакова в Москве. Согласно проекту, в столице появится не просто обновленный музей-квартира писателя, а целый литературный парк, объединяющий пространство от дома, где находится квартира, вплоть до Патриарших прудов. К всеобщему удивлению, данный проект разработан итальянским архитектурным бюро. Вот уже, наряду с приглашением иностранных тренеров в наши футбольные команды, столичные мемориальные комплексы, посвященные великим русским писателям, начинают разрабатываться иностранными авторами. Ничего не поделаешь, глобализация! Жалко только, что в предлагаемой концепции ничего не говорится о Пречистенке, с которой также была неразрывно связана творческая судьба М. А. Булгакова.

Чистый переулок, куда одной из своих боковых сторон выходит бывший центр пожарной охраны на Пречистенке, раньше назывался Обуховым. На другой стороне этого переулка по красной линии Пречистенки стоит бывший доходный дом № 24. Он построен в 1924 году по проекту архитектора Ф. Кулагина. Но известность свою это здание заслужило тем, что именно здесь разворачиваются действия повести М. Булгакова «Собачье сердце». Это и есть знаменитый «Калабуховский дом», куда автор поселил героя своей повести – профессора Филиппа Филипповича Преображенского.

Вы помните, как голодного Шарика с ошпаренным боком угощают кусочком колбасы, и он, следуя за своим благодетелем, подходит к дому № 24 на углу Обухова (Чистого) переулка и Пречистенки, главный вход в который заколочен досками. Здесь, по замыслу автора, находилась квартира профессора Преображенского. Автор поселил своего героя в этот дом не случайно. До революции здесь жил дядя М. Н. Булгакова – Николай Михайлович Покровский, известный врач-гинеколог. В его квартире Булгаков часто бывал, иногда гостил по несколько дней.

Пречистенка, 24. Здесь разворачиваются действия повести М. Булгакова «Собачье сердце». Это – знаменитый «Калабуховский дом»

Рядом с этим домом далее по Обухову (Чистому) переулку находится резиденция Патриарха, до войны – резиденция посла Германии. А чуть дальше дом № 9 – на втором этаже флигеля этого дома полтора года (1924–1926 гг.) жил и работал сам М. Булгаков. Он переехал сюда в конце ноября 1924 года вместе со своей новой женой Л. Е. Белозерской, бурный роман с которой начался с их знакомства на писательской вечеринке в особняке, занимаемом в то время Бюро по обслуживанию иностранцев, расположенного неподалеку в Денежном переулке. Сегодня в бывшем Бюро обитает посольство Италии, а в 1918 году здесь была резиденция германского посла Мирбаха, которого бомбой покушался убить эсер Блюмкин, чтобы сорвать мирные переговоры по заключению Брестского мира.

В Обуховом (Чистом) переулке автором «Мастера и Маргариты» были написаны две замечательные повести – «Роковые яйца» и «Собачье сердце». Флигеля, где жил писатель давно нет, а в самом доме № 9 в настоящее время разместилась детская музыкальная школа имени Танеева.

Поскольку М. Булгаков был хорошо знаком с Пречистенкой и её окрестностями, этот уголок Москвы часто конкретно возникал в произведениях писателя, служил сценой, на которой разворачивались действия его книжных персонажей.

Сюда в Мансуровский переулок, 9, в полуподвал, М. Булгаков поселил Мастера

Помните, как Мастер из самого известного романа Булгакова рассказывает о своем жилище: «Нанял у застройщика две комнаты в подвале маленького домика в садике. Службу в музее бросил и начал сочинять роман о Понтии Пилате. «Ах, это был золотой век, – блестя глазами, шептал рассказчик, – совершенно отдельная квартира, и еще передняя, и в ней раковина с водой, – почему-то особенно горделиво подчеркнул он, – маленькие оконца над самым тротуарчиком, ведущим от калитки. Напротив, в четырех шагах, под забором, сирень, липа и клен».

Полуподвал, как считают ряд исследователей, в котором по творческой воле автора сочинял свой роман Мастер, куда приходила Маргарита, где Мастер сжег свое сочинение, находился в маленьком домике № 9, чудом дожившим до наших дней в Мансуровском переулке, соединяющем Пречистенку с Остоженкой.

Этот одноэтажный домик с оборванными водосточными сливами, проржавевшей крышей с разваливающимися печными трубами сегодня выглядит архитектурным бомжом, случайно оказавшимся в заповеднике помпезного новостроя. В этом доме, построенном в 1834 году для некоей Емельяновой, во времена, когда Булгаков работал над своим романом, жили три его близких приятеля – братья Сергей и Владимир Топлянниковы (им принадлежал дом) и драматург Сергей Ермолинский. М. Булгаков постоянно заходил к своим друзьям. Больше того, часто в полуподвальной комнате, глядя на ноги прохожих, работал над текстом романа. Если сильно увлекался, забывая о времени, ему стучали щеткой в потолок. Случалось, что он тут же читал друзьям только что написанные страницы романа.

Это далеко не полный перечень здешних мест, связанных с творчеством М. А. Булгакова.

 

Академия Художеств

В центре Пречистенки на стороне её четных домов сравнительно недавно появился небольшой сквер. Он образовался после того, как в конце 1960 – начале 1970 годах в этом месте снесли ряд старых построек и с уступом от красной линии улицы построили 8-этажный кирпичный дом с лоджиями (№ 30) для номенклатурных жильцов того времени. На освободившейся перед домом площадке разбили сквер, в центре которого в начале нынешнего века поставили памятник А. Сурикову, работы скульптора Михаила Переяславца.

Надо полагать, что строительная реконструкция этой части Пречистенки была осуществлена не только в интересах жильцов дома № 30. Прямо напротив этого сквера, на противоположной стороне Пречистенки, находится Российская Академия художеств (дом № 21), а до 1992 года – Академия художеств СССР.

Правда, соседство с Академией художеств не спасло соседний особняк Татищева. В наше время он был снесен, как представляется, для того, чтобы пристроить к нему современный «доходный» дом, прикрыв его со стороны Пречистенки двухэтажным новоделом (№ 17), претендующим на копию снесенного особняка.

Как известно, мысль о создании в России Академии художеств возникла у Петра I после посещения подобных заведений в Европе. 8 февраля 1724 года он подписал Указ об образовании «Российской Академии наук и художеств». Предполагалось, что она будет работать при Московском Государственном Университете. Но как у нас нередко было и бывает, решение властей не всегда находит свое немедленное и точное исполнение. Вот и Академия начала свою работу только при Елизавете Петровне – дочери Петра, стараниями, как сейчас бы сказали, богатого спонсора – царского сановника И. И. Шувалова. Он предоставил Академии собственное помещение в Санкт-Петербурге, и практически финансировал её становление и начальный период деятельности.

Российская Академия художеств, ставшая при Екатерине II императорской, функционировала как высшая инстанция художественного сообщества России и, одновременно, как высшее учебное заведение в области изобразительного искусства.

В 1918 году Императорская Академия художеств была распущена, но часть мастерских при ней продолжали функционировать. На их базе в 1932 году была воссоздана Всероссийская академия художеств, которая в 1947 году была преобразована в Академию художеств СССР и получила для своей деятельности здание на Пречистенке 21. В настоящее время, как уже говорилось, здесь размещается Российская академия художеств.

Нынешний дом Академии художеств (Пречистенка 21) в свое время принадлежал графу С. П. Потемкину, литератору, поклоннику искусств, жена которого Елизавета Петровна Трубецкая, сестра декабриста С. Трубецкого, была посаженной матерью Пушкина на его свадьбе. Поэт несомненно бывал в этом доме.

В рукописях Пушкина есть такой экспромт:

В конце XIX века здание приобрел предприниматель и меценат Иван Морозов. Здесь он хранил свое уникальное собрание французской живописи (Сезанн, Ренуар, Дега, Ван Гог), наряду с произведениями русских художников-классиков. Специально для этой коллекции архитектор Лев Кекушев перестроил интерьер здания. О способностях этого архитектора лучше всего свидетельствует построенный им доходный дом на Пречистенке (28), прямо напротив здания Академии художеств, который считается одним из лучших образцов жилого дома стиля модерн начала 1900-х годов.

В 1918 году коллекцию Морозова национализировали, а в его бывшем особняке открылся Государственный музей нового западного искусства. И. А. Морозов оставался директором этого музея до конца своей жизни. Первоначально музей существовал в двух зданиях: собрание картин Сергея Щукина размещалось в Большом Знаменском переулке, 8, а Морозовская коллекция – на Пречистенке, 21. В 1923 году их объединили в один, вся коллекция которого разместилась в бывшем особняке Морозова. ГМНЗИ стал первым государственным музеем современного искусства в мире. Собрание картин здесь было грандиозным: Мане, Ренуар, Дега, Моне, Гоген, Пикассо, Матисс, Сезан… Музей расформировали в 1948 году по приказу И. Сталина из-за «низкопоклонства перед упадочной буржуазной культурой». Собрание поделили два директора: глава Государственного музея изобразительных искусств Сергей Меркулов, и востоковед Иосиф Орбели, руководивший Эрмитажем. Здание же на Пречистенке досталось Академии художеств СССР. В том же году при Академии открылся научно-исследовательский институт истории и теории искусств.

Можно добавить, что в состав Российской Академии художеств входят ведущие художественные институты Москвы и Санкт-Петербурга. С 1997 года по настоящее время президентом Российской Академии художеств является Зураб Константинович Церетели. С его приходом деятельность Академии заметно оживилась, стала более насыщенной и многосторонней. Излишняя заидеологизированность работы Академии в советский период была перестроена в угоду интересами свободного рынка. В частности, в 2001 году Академия открыла в бывшем дворце князей Долгоруковых на Пречистенке 21 свой музейно-художественный комплекс – «Галерею искусств Зураба Церетели», дополнив его рестораном грузинской кухни.

Музейно-выставочный комплекс и ресторан появились здесь в соответствии с программой, разработанной президентом Российской Академии художеств З. К. Церетели – как его благотворительно-культурная инициатива. В новом выставочном комплексе сегодня проводятся масштабные российские и международные выставки, посвященные всем видам изобразительного искусства.

Этот дворец, предположительным архитектором которого является Матвей Казаков, не раз перестраивался. После нескольких смен владельцев дворец был отдан Александро-Мариинскому институту благородных девиц. Его попечительницей была великая княгиня Елизавета Федоровна, канонизированная русской православной церковью в 1992 году.

С 1918 по 1998 год помещение бывшего института благородных девиц занимали ряд советских учреждений военного ведомства. Внутренние помещения дворца были перестроены и приспособлены для работы административно-чиновничьих организаций. В 1998–2000 годах дворец был отреставрирован и возрожден в прежнем великолепии.

К ограниченному пространству Пречистенки, называемому Академией художеств, наверное, следует отнести и особняк под номером 32, как бы замыкающий эту «площадку». Здание-дворец, оформленное в стиле ампир, первый этаж которого декорирован мощными гипсовыми рельефами с античными профилями. Автор здания неизвестен. Это главный дом городской усадьбы П. Я. и Н. В. Охотниковых, возведенный в конце XVIII века и перестроенный после пожара 1812 г. Позднее с 1868 по 1918 годы здесь размещалась Первая московская частная мужская гимназия Льва Ивановича Поливанова – видного русского педагога, литератора и общественного деятеля. Эту гимназию окончили многие российские литераторы и общественные деятели: В. Я. Брюсов, В. С. Соловьев, Андрей Белый, Максимилиан Волошин, Петр Кропоткин, первый русский чемпион мира по шахматам Александр Алехин, художник Александр Головин. Бывали в этой гимназии на выставках и присутствовали на диспутах Л. Н. Толстой и Ф. М. Достоевский.

Хозяйственные постройки за усадьбой Охотниковых на Пречистенке

После революции с 1921 по 1930 год Поливановская гимназия служила пристанищем Российской Академии художественных наук (РАХН), ставшей с 1925 года Государственной Академией художественных наук (ГАХН). Это научно-исследовательское учреждение РСФСР или, наверное, правильнее сказать – ассоциация, была создана по инициативе народного комиссара просвещения А. Луначарского в качестве консультативного органа высококвалифицированной художественно-научной экспертизы. Ей надлежало обслуживать художественную политику Народного комиссариата просвещения, организовав «синтетическое» изучение искусств: «всестороннее научное исследование вопросов искусств и художественной культуры». Несмотря на политическую ангажированность этой организации, она в те годы сделалась уникальным научно-просветительным сообществом. Достаточно сказать, что её членами были: А. Богданов, В. Кандинский, А. Лосев, К. Малевич, К. Станиславский, А. Таиров, Р. Фальк, П. Флоренский, Г. Шпет и другие видные деятели науки и искусства тех лет. После отставки Луначарского Академию закрыли. В 1930-ые годы у правящей партии были другие более неотложные задачи.

Российская Академия Художеств

Сегодня это здание занимают две детские школы – музыкальная и художественная. Если вы зайдете во внутренний двор этой усадьбы, то увидите её сохранившиеся служебные двухэтажные помещения, полукольцом примыкающие к особняку. Здесь раньше размещались конюшни, на втором этаже жила прислуга. Сегодня там коммунальные квартиры, но архитектурная структура усадьбы с бывшими служебными помещениями сохранилась почти нетронутой. Поэтому сюда регулярно наведываются кинематографисты, когда им требуется натурные съемки в «декорациях» старой помещичьей усадьбы.

Вот мы и добрались до Троицкого переулка, куда ведет пеший маршрут Катаева с Есениным. Пречистенка же далее пересекается Кропоткинским переулком и тянется до выхода на Зубовскую площадь Садового кольца. Кропоткинский переулок сохранил не только имя, но и дом семьи Кропоткиных в своем начале на пересечении с Большим Левшинским переулком. Уже много лет этот одноэтажный особняк по адресу: Кропоткинский переулок 26, занимает посольство Палестины.

Еще один особняк в Кропоткинском переулке, правда, по другую сторону Пречистенки заслуживает особого внимания. Это дом дочери фабриканта Бутикова А.И. Дерожинской – Кропоткинский переулок, д. 13. Этот особняк стал не только одним из лучших произведений архитектора Ф.О. Шехтеля, построенный в 1901–1902 годах, но и замечательным образцом русского модерна. Пластика и экспрессия архитектурных форм соединились в нем с монументальностью и масштабностью пропорций. В 2013 году здесь завершились реставрационные работы, продолжавшиеся 4 года. Старинную усадьбу, можно сказать, возродили заново. У неё был поврежден фундамент, ослабли несущие конструкции, обветшал и облупился фасад, постарели и пришли в аварийное состояние внутренние интерьеры. Реставраторы возродили первоначальную классическую красоту. Этот особняк отреставрировали на средства МИД РФ и отдали под резиденцию посла Австралии, оформив соответствующую охранную документацию.

Особняк А. И. Дерожинской в Кропоткинском переулке. Архитектор Ф. Шехтель

В конце Пречистенки на её отрезке от Кропоткинского переулка до Зубовской площади сохранились несколько особняков, находящихся под охраной государства, ряд доходных домов, построенных в разные периоды жизни Москвы. В ожидании своей участи под строительной паранджой стоит уже который год, закрытая на ремонт, Детская библиотека (Пречистенка 38) и опустевший, погрузившийся во мрак дом капитана Голохвастова (Пречистенка 25).

Особо хочется отметить здание, которое сегодня занимает банк с претензионным названием «Русский международный банк» (Пречистенка 36). В 1987 году на первом этаже этого, тогда двухэтажного здания, было открыто первое в Москве кооперативное кафе/ресторан, который так и назывался – «Кропоткинская 36». Владелец этого заведения Андрей Федоров, работник советского общественного питания, сумел заполучить в аренду первый этаж этого здания и открыть там первое в Москве частное заведение общественного питания. Федоров на волне перестройки и начинающегося кооперативного движения сразу стал самым модным бизнесменом столицы – «ударником» перестройки. Еще бы – это кафе-ресторан посетил сам Б. Н. Ельцин, будучи первым секретарем МК КПСС! После чего, по словам Федорова, он перестал сам жарить котлеты и переключился на раздачу своих интервью. Через несколько лет, подробно проинформировав общественность о том, как надо осуществлять внешнеторговые операции и строить в России капитализм, он переключился на какую-то другую деятельность, а его ресторан закрылся. У здания появился новый владелец, который его надстроил и оборудовал под международный, однако русский банк.

В доходных домах, выстроенных во второй половине XIX – начале XX века на Пречистенке у Садового кольца, что нельзя не упомянуть, жили художник В. А. Серов (дом 38), художник М. А. Врубель (дом 39), композитор А. Т. Гречанинов (дом 40).

Но мы не будем задерживаться на этом участке Пречистенки, а последуем за нашими писателями по Троицкому переулку. Заметим только, что с 1922 года этот переулок стал называться Померанцевым в память о, якобы, погибшем здесь в 1917 году в боях с юнкерами прапорщике Померанцеве. Как позднее выяснилось, прапорщик не погиб, а был ранен. Он окончил физический факультет Московского университета, стал профессором, и много лет спустя случайно узнал, что в его честь назван этот московский переулок.

Имение Трубецких, занимавшее большую часть правой стороны переулка, перестало существовать после пожара Москвы. Участки земли купили несколько новых владельцев. Стоял здесь и одноэтажный домик с флигелем, где в 1889 году жил Чайковский. В начале XX века домик сломали, и построили дом № 6 с ажурными коваными решетками на окнах, а фасад здания богато декорировали керамикой. Этот особняк принадлежал Н. Н. Медынцевой. В 1921 году он был предоставлен для размещения Международного комитета помощи голодающим России, который возглавлял знаменитый исследователь Арктики норвежец Фритьоф Нансен. Полярник за свою благотворительную работу в России получил Нобелевскую премию, но миссию закрыли. А уже в наши дни Нансену поставили памятник (скульптор Владимир Цигаль), но в другом арбатском переулке – в Большом Левшинском, во дворе дома, где размещается Российское отделение Красного креста.

В конце Померанцева переулка стоят три доходных дома №№ 7, 5 и 3. Все они построены до 1917 года, № 3 – в 1915 году. Вот в этом доме Катаев с Есениным и пили чай с медом, разглядывая расстилающуюся под ними Москву и стоящий по другую сторону Померанцева переулка Еропкинский дворец.

Центральное здание дворца генерал-поручика П. Д. Еропкина, усмирившего Чумной бунт, занимало все пространство по Остоженке, между Померанцевым и Еропкинским переулками. Построенный в 1771 году, он в 1806 году был куплен Московским купеческим обществом, которое открыло в нем Коммерческое училище. После Московского пожара к нему пристроили крыло вдоль Померанцева переулка, где проживал в небольшой квартире со своим отцом – священником училища, будущий знаменитый историк Сергей Соловьев.

С домом на Остоженке, в котором помещалось Коммерческое училище, связаны юношеские годы будущего известного писателя Ивана Александровича Гончарова, который здесь учился с 1822 по 1830 год, после чего поступил на словесный факультет Московского университета.

Сегодня в Еропкинском дворце находится Государственный лингвистический университет, хотя старые москвичи по привычке называют его Инязом (Институтом иностранных языков), как он много лет до этого назывался.

Выборочный и краткий обзор некоторых достопримечательностей этого района дает представление о той стимулирующей атмосфере, которая до сих пор сохраняется в этих местах. Такое близкое соседство с историческими памятниками прошлого, выдающимися личностями, представлявшими цвет российской культуры, невольно подталкивает к поискам собственного творческого самовыражения, с учетом имеющегося таланта и сил, способностей и возможностей.

Пречистенка

Здесь на Кропоткинской/Пречистенке выпало мне и моей семье на стыке двух веков, раздираемых драматической трансформацией одной общественно-государственной формации в другую, пережить все, что отпущено человеку в краткий период уготованной ему жизни.

Пречистенку в меньшей степени, чем Остоженку, коснулись строительно-архитектурные инновации, связанные с «точечной застройкой», «перелицовкой» старинных особняков в современные деловые центры, строительством так называемого «элитного» жилья.

Несмотря на все разговоры о глобализации мира и акценте на общечеловеческие ценности, для моего поколения все же остается более вразумительным и близким то, о чем просто и убедительно говорит наш современник: «Человек пуповиной с рождения связан с землей, нацией, с родителями, с зоопарком, куда он ходил, с кинотеатром, со школой. Все это, куда бы ты ни метался, все равно в тебе сидит»

Твоя улица, дом, где жил, друзья твоего детства, хочешь ты этого или не нет, формируют первые представления об окружающем мире и закладывают фундамент твоего мировосприятия, которые помимо твоей воли и желания опускаются на самое дно человеческой памяти и хранятся там всю жизнь.

И последнее. Для моего поколения наиболее проникновенный поэтический образ Москвы, как мне кажется, сумел создать Булат Окуджава в целой серии своих простых, лаконичных и пронзительных стихотворений, одним из которых мне хотелось бы завершить свои воспоминания о московских улицах.