Открыли купавы лица Навстречу восходу, До света: И ноченькою не спится — В разгаре недолгое лето. Июнь — В полях расцветанье, А это ведь что-то значит. Они сошлись на свиданье: Тихонько смеются и плачут. На грешной земле, Не в сказке, На глине, что бомбы рвали На ржавой двурогой каске Цветы молодые встали.

Опять меня тревожат журавли. И, чуя непогодье, Ноют раны. Опять не спится: Вижу, как мы шли Сквозь полымя и стужу, Партизаны. Молчал сторожко, Уводил простор, И гибель, и спасение сулящий. Октябрь костры червонные простер. А жизнь, что день, милей, И клюква слаще… Измаянных, Израненных в бою — Чуть сплоховал — Болото хоронило… Над нами журавли в косом строю, Срезая ветры, Торопились к Нилу. Внимал их крику неоглядный мох И набухал туманом и тоскою. Я слушал их И, к лютой боли глох. Сжимал винтовку слабнущей рукою. Который день тянулись прямиком, Под стать тревожным и печальным птицам. Тебя, болото, Словно отчий дом, Мы покидали с клятвой Возвратиться. Не только мох осилили, — Прошли Пути иные — этих не короче. Знать, потому о прошлом журавли Опять трубят — И сердцу нету м о чи.

Гулко падали листья в ночь, Звонко сыпались в август звезды. Нам никто не может помочь: День и ночь Фронт уходит прочь… Ох, как душен холодный воздух! Обложили село кольцом, Топчут травы Чужие солдаты. И над школьным резным крыльцом Хлещет свастикой флаг в лицо, Глуше, Глуше боев раскаты. Кто нам скажет теперь — Когда Возвратятся с победой наши? На селе — Не в страду страда: Придавила людей беда. Где он, Солнечный день вчерашний? За село однажды тайком Собрались сыновья солдаток: И на цыпочках, Босиком, Где бегом, а больше ползком — Прочь от вражьих колючих рогаток. Мы ложились земле на грудь, Забывали про все невзгоды, Замирали, Страшась дыхнуть, Слово другу боясь шепнуть, Землю слушали возле брода… Мне запомнилась эта ночь: Над рекою созвездий гроздья, И присяга — Отцам помочь… Гулко падали листья в ночь, Звонко сыпались в август звезды.

Был вечер холодный. В тот вечер Ты долго за ротою шла. Как ворон, на скорбные плечи Садилась туманная мгла. С бойцами усталыми рядом Пройдя за родное село, Вослед всепрощающим взглядом Глядела горюче-светло. Бросались мы в ливни стальные И знали, Что рядом ты шла По гневной великой России, Принявшая беды лихие, Ты — совестью нашей была.

Воевал четвертый год, Свыкся, Битва — как работа, Только сердце жгла забота Неуемней всех невзгод. Сквозь огонь вела солдата День и ночь — Вперед, вперед, В ту страну, что виновата В бедах русского отца До кровинки, До конца! Но пришел далекий срок — Долгожданная расплата: На чужой шагнул порог С наведенным автоматом. Ребятишки у стены Жмутся в кучу от солдата — Дети горя и войны… В окна ластится закат, Догорает день на склонах…. А в груди — Набат, набат! А в глазах — огней зеленых… — Дочка, Доченька Алена!.. Вот он, Вот отмщенья час — Полоснуть из автомата!.. — И солдат сощурил глаз: — Что, спужалися, ребята? — И, скривив в усмешке рот, Из мешка достал краюху: — Ничего, бери, народ. Ни пера вам и ни пуха! Эх!.. — И вышел из ворот.

Ты, земля, не баловала лаской Хлеборобов, Родичей моих: Загибала мужикам салазки, Норовила — кулаком под дых. А потом сама и вызволяла Из беды мой деревенский род: Ягодою свежею и вялой, Хворостом сухим в холодный год. Выдавала клена на ободья, Шелковой бересты и мочал… Дед пахал хозяйские угодья, В бороду до времени молчал… По себе, Не по рассказам знаю, Как берет костлявая беда. Что от нас осталось бы тогда, Если бы не доброта земная? Враг с огнем прошелся по хлебам, — Как деревни, Пажити порушил. Добрая земля в чащобах Нам Почерневшие выхаживала души. Мы кормились молотой корой И хмелели от малинового чая. Вот тогда и понял я впервой: Безгранична доброта земная. Доводилось мне потом встречать Посуровее края и посердечней, И везде и всем Земля — как мать В доброте и щедрости извечной.

На виду у задумчивых елок Уходил за деревню проселок. Опоясав низину подковой, Заворачивал в клевер медовый. Вдоль ракитника вел над рекою, Прятал в спелую рожь с головою И волнистым шуршащим навесом Убегал к синеватому лесу. Утоптали за долгие годы Тот проселок друзья-пешеходы. По нему шли туда, Где раскаты, Шли на смерть В сорок первом солдаты… Укатали проселок обозы И листвой застелили березы, Сапогом да узорчатой шиной Пропечатана вязкая глина… И выводят проселки такие На большие дороги России.

О время, время! Плачут соловьи, А вороны восторженно кричат… Мне до сих пор Грозят дымы твои И душит по ночам Тот страшный чад. Он все растет. В обугленных руках Вздымает зов — Проклятье палачам. Ему греметь — Не отгреметь в веках, Сожженных воскрешая по ночам. Я видел сам: Каратели в гумно Людей швыряли, Как поленья в печь… Я не сожжен, Но душу все равно Мне от того сожженья Не сберечь. Душа горит! И через тридцать лет Тревожат рощу плачем соловьи. О время, время, Мне дымы твои И ныне заволакивают свет…

С годами тяжелее ноша И осторожнее шаги. Не скроет ямину пороша, В тени не спрячутся враги. Смотрю я ближе, Вижу дальше, Не ослепит и яркий свет. Я не лечу, как глупый вальдшнеп, С открытым сердцем под дуплет. Я, зная все свои потери, Останусь щедрым, Словно Русь. И, время на минуты меря, Скупей ничуть не становлюсь. Иные у страны орбиты, Но взлет ее у той межи, Где у печальницы-ракиты, Навылет пулями пробиты, Солдаты держат рубежи.

Из чужой страны гостей Экскурсовод Провожал глазеть на стены-кручи. Надо мною из былого тучи Поднимались, Застя небосвод. Я стоял и в прошлое глядел: Над Исковой молчали грозно башни, Давний день, Как будто день вчерашний, Болью незабытою гудел. «Юнкерсов» кресты опять в глазах. Кажется, земля насквозь пробита Бомбами. Земля моя в слезах, Кровью нашей русскою залита. И совсем не кто-нибудь — Отец, Мой отец под дулом автомата! Без промашки Бьет в упор свинец, Смерть-свинец немецкого солдата… Я ни в чем туристов не виню, Их тогда и не было на свете. За отцов не отвечают дети. Но и память не предашь огню.

Моих друзей негромкие дела — Следы давнишние На партизанских тропах И всполохи березок на окопах, Повыжженных снарядами дотла. На месте боя В реденьком лесу Кипрея запоздалое цветенье, Как будто их последнее мгновенье Шагнувших В огневую полосу. Моих друзей негромкие дела — Потухшего костра живые угли, Они по виду только смуглы — Хранят частицу горького тепла. Озябший, Угли приюти в ладонь, Не только пальцам — Сердцу полегчает. Признаться, я и сам не чаял, Что до сих пор Хранят они огонь. Моих друзей негромкие дела, Как борозды, Молчат в зеленом жите. О, борозды! О шуме не тужите, Нам тихость ваша мудрая Мила.