Из бесконечности явились, Туда же, говорят,                           уйдем. Просторы космоса открылись — И тем милей родимый дом. Иду зелеными лесами — Моя дорога далека. И надо мною парусами Бегут по небу облака. Из леса выйду                      в чисто поле — Кукушка щелкает года. Моя мечта цветет на воле И порывается туда… Ей заглянуть бы                        в бесконечность Мечте ведь свойственно                                       витать… И сам я здесь                   пускай не вечно, Но не желаю улетать. Пускай я гость, Но гость надежный, И до всего мне дело есть. Я погощу, пока возможно, — Воздам земле-хозяйке честь.

Ко мне была хозяйка доброй — Будила затемно:                        вставай… Меж катеров ломала ребра, Учила:          рот не разевай. То вверх,             то вниз Кидала плавно, Поскрипывало знай в костях. Я на Земле прижился славно, Мне очень               хорошо в гостях.

И мне давно мотор сродни, Железной силе не перечу. Как вехи в будущее, Дни Летят распахнуто навстречу. Я за рулем, как за столом, Лишь сердце чуть прихватит зноем. За лесом Даль плывет светло. И вот оно — Село родное. Как нарисована, В окне Моя бабуля — чище снега… И снова чувствую: Во мне Скрипит и грохает телега.

Какие высокие травы — Почти в человеческий рост! Ручей говорливый                             направо. Налево —             старинный погост.

Мальчишкой любил хорониться В тех травах,                    как в добрых лесах. Мне пели веселые птицы О всяких земных чудесах. Лежал у земли я                         в объятьях, И сам я ее обнимал. Со мной            одуванчики-братья, Над ними              цветет краснотал.

И что-то меня заставляло Лежать          и глядеть в небеса. Фантазия знай расцветала И мчалась,                раздув паруса. Мне в облаке чудились звери — В лесу не встречал я таких. Готовый и в небыль поверить, Я видел воочию их. И больше того: Мне казалось, Что был я когда-то звездой… Додумывать не удавалось — Вспугнут или крикнут домой. И что-то теперь заставляет, Как прежде, Уставиться вдруг На звонкие звездные стаи И месяца кованый круг.

Наработался вволю С утра на лугу… Хорошо поваляться в духмяном стогу! Хорошо в голубой вышине потонуть И на миг ощутить Бесконечности жуть. Ощутить, словно жажду, Внезапно мечту — Самому поднебесную взять высоту. И представить космические корабли Где-то там — В беспредельной туманной дали. И увидеть миры Вдруг открывшихся звезд, В те миры звездолетом проложенный мост. И себя Как посланца земного добра… До чего ж беспредельна Фантазий игра!

Ходили за счастьем от веку За горы, моря и леса. Уж видно, судьба человеку Искать на Земле чудеса. Не знаю как счастья, А лиха Досталось искателю впрок. И если не сгинет, То тихо Осядет, усвоив урок. Не знаю как счастья, А боли… Хватило бы на сто дорог. Такая искателя доля… Светлеет родимый порог. Так вот где покоится счастье! Я робко иду под уклон К избе, Что неясною властью Меня забирает в полон.

Теперь бы тем счастьем упиться — Оно мне вполне по плечу… С чего ж не поется, не спится — То к солнцу, То в бездну лечу!

Не верю дню рожденья слепо, Хотя на бланке есть печать: Не мог же взяться я из пепла, Из ничего себя начать? Бог весть какими шел путями, Чтоб видеть,                   слышать,                                 просто жить. Из лыка первыми сетями Меня пытались изловить. А я в воде,                подобно блику, Был удивительно живуч, Взлетал над лесом легче крика И прятался в наплывах туч. И не случайно, Лишь стемнеет, Сажусь я, молча, на крыльцо. Моя душа, как даль, светлеет, Подставив космосу лицо. От непонятного застыну, Чему-то горько улыбнусь И, распрямив внезапно спину, Навстречу звездам засвечусь.

И до меня за сотни лет С утра, как новоселы, В полях —               едва взыграет свет Гудели важно пчелы. Стояли тихо у воды Печальные ракиты. Грузнели к осени сады Анисом знаменитым. В реке гулял ленивый сом И жировала утка. Катился вольно в небе гром… Подумать — Просто жутко! За что-то выпала мне честь Пройтись тропой земною… И без меня все будет цвесть, Но лучше бы — со мною.

Считаемся —                    лесная полоса, Но крепко мы повысекли леса. Не только мы —                        и предки хороши: Дома, как терема, —                               сама мечта! Умели деды брать для живота И сверх того взымали для души. Раздели липу, иву на корье, Свели до счета дикое зверье. Десятка два в лесу тетеревов С утра слагают про любовь стихи. И разучились драться петухи, Отпел зорю —                      и фьють, Бывай здоров! А было время (Летопись не врет: Монах был зрячим,                              не подпольный крот), Пскова носила на себе лодьи, В ней,         верь не верь,                              водились осетры. А за Псковой                    звенели топоры —

Там лес валили,                         ладили бадьи. Монах писал: А за Псковой леса, Гнездится соболь,                            черная лиса… Остались летописные листы. Но извели леса на берегу, И соболь убежал давно в тайгу — Подальше от опасной суеты. Река не та,                и лес теперь не тот. Пскову вороны переходят вброд. А деды наши баржи гнали тут. С тех пор прошло поменьше ста годов, А сколько встало новых городов! Как жаль — Леса так скоро не растут.

Я, кажется, еще не понял, Зачем пришел на этот свет: На топоре обжечь ладони Или познать какой секрет? Уйти в раздумье, как в берлогу, С молвою не вступая в спор? Иль все ж найти свою дорогу Самой судьбе наперекор? Иль жизнь несуетно простую Среди родных полей вести? Или, как жилу золотую, Любовь случайно обрести? И за нее любую долю Принять, Как благостный покой? Иль замереть вот так от боли Над неожиданной строкой?

Есть дочь и сын — О разные созданья! Как день и ночь, Как солнце и луна. Иван мне дан,                      понятно,                                   в наказанье, За что же Лада,                        дочь за что дана? Деяньями я вышнего не славил, Не блюл посты, Грешил как только мог, Отцовский дом давным-давно оставил, Ну и ушел не лучшей из дорог. На ней есть все для синяков и шишек: Колдобины — увы! —                                   не на виду. И сам хорош: Как вышел из мальчишек, Так до сих пор к солидности иду. Но я не трус — Хоть голову на плаху, — Готов ответить за свои грехи… Сыграй мне, Лада,                             что-нибудь из Баха За все мои поэмы и стихи.

Осенние цветы — как вскрики Последних журавлей. Они — как солнечные блики Среди пустых полей. Пускай в лугах пожухли травы И высохла стерня, — Цветы, пригревшись у канавы, Покличут вдаль меня. И на опушке пожелтелой, Где листопад шуршит, Я этот зов, уже несмелый, Вдруг уловлю в тиши. Под небом хмурым, словно в мае, Поверится в цветы. И вскинутся, как птичьи стаи, Мои мечты.

Я морем обольстился зря, Сказал себе — Вода водою. Слепит холодная заря, Да плещется оно,                           седое. А волны знай себе снуют, Кипят на палубе, клокочут. Не спрятаться в глуши кают — Ни дня тебе, Ни тихой ночи. Решил:          на берег убегу. И убежал —                 я верен слову. …Пасутся овцы на лугу, Как баржи, стельные коровы. Не узнаю себя я сам: Повсюду слышится мне море. Я уношу тоску в леса, Где догорают тихо зори. Я знаю: Трактор за холмом Урчит. А чудится мне —                          катер. И с каждым днем мрачнеет дом, И мелким кажется фарватер.

Живешь, как все, И вдруг накатит, Что свету белому не рад. И улыбаешься некстати, И слово молвишь невпопад. Тебе друзья —                     одна морока, Ну а родия —                     тоска сама. И солнце спряталось до срока В дымы за длинные дома. А ночь глухая, как подполье, И месяц вовсе окривел… Крест-накрест опоясан болью, Живешь как будто не у дел. Уеду, Где простора вволю, И небо —             плавай, как во сне. Где можно прислониться болью К любой березе и сосне.

Застыли низины и взгорки, Печаль вековую храня. Закончились сроки уборки, Щетинится в поле стерня. Прислушались чутко осины, На цыпочки встала лоза, У елок сутулятся спины И спрятаны в гуще глаза. В чащобе осталась прохлада И в полдень таится в тени, Как будто засела в засаду С ножом на погожие дни. И вдруг тишину потревожит Крикливых скворцов перелет. Морозец пройдется по коже И к сердцу надолго прильнет.

Неужели горки укатали? Я забыл и думать о любви. Не манят неведомые дали, Не волнуют сердце соловьи. Не пойму я: Надломилось что-то, Оборвался песенный мотив? Надоела добрая работа Или стал я попросту ленив? Норовлю туда, Где есть моторы. Мне жирок не в тягость на боках. Не махну без рассужденья в гору, Мыслю так: Отбегал в дураках. В каждом деле рациоприкидка, Как давнишний плащ, — Мне по плечу… Нет, не ожидал, что под микитки Без предупрежденья получу. Стоит ей взглянуть Иль мимоходом О своем капризе намекнуть… Я не замечаю непогоды, Для меня любой не в гору путь. Рассужденья полетели к черту, Я шагаю,              ворот распахнув. И во мне шевелятся аорты, Ледяного воздуха хлебнув.

Твоя голубая улыбка На миг озарила меня. И стало болото не зыбко, И вспыхнули вновь зеленя. Иду не холодной отавой — Ступаю июньской травой. И месяц с улыбкой лукавой Плывет над моей головой. Услужливо высветил дали, Откуда с тобою пришли, Чтоб все-таки мы угадали, Забытую стежку нашли. Петляет она между сосен, Теряется вовсе в кустах… Неужто ядреная осень Легла серебром на листах? И ветры играют, лютуя… Да как же я жил, не любя?! Готов на расплату, любую, Готов за тебя и себя.

О это тонкое чуть-чуть — Души моей отдохновенье. И я могу легко вздохнуть, В свое поверив воскресенье. Дозволено плеча чуть-чуть Коснуться в мягком полусвете. Сумел я грань перешагнуть — И вот теперь за все в ответе. Теперь я твой, А ты — моя. Открылись взору светотени. Ведут от песни соловья К тебе высокие ступени… Чуть-чуть убавилось росы, И чуть слабей запахло тмином. Незримо осень на весы Кидает клена золотины. Не огорчайся, не грусти — Тебе к лицу чуть-чуть печали. Левада, слышишь, шелестит, О чем так долго мы молчали.

Узнать однажды На причале, Полвека выкинув на кон, Что и меня когда-то ждали И кто-то был в меня влюблен. Волны ленивой бормотанье Стоять и слушать, как во сне. И вдруг понять: Ее признанья Всегда недоставало мне. Вздохнуть, Куснуть себя за локоть И, на себя же вскинув плеть, Признанья позднего жестокость Улыбкой грустною пригреть. Хлебнув побольше кислорода, Нырнуть в пучину давних лет. И, обозрев былого своды, Понять любви ее секрет. Пускай признанье как рукою Снимает давнюю печаль. Я отрекаюсь от покоя И снова вглядываюсь в даль.

Осень. Опустели берега. Волны разворачивают плечи… Женщина стоит у маяка, Одиноко провожая вечер. Голубые теплые глаза За семью печатями печали: Кто-то ей худого насказал? Или чайки сдуру накричали? Подмывает ближе подойти, Прикоснуться осторожным славом. Но никак мне слова не найти Ей под стать — Печально-голубого… И опять я жду вечерний час — Наша встреча что-нибудь да значит?.. Огненный закат в волне погас. И звезда не принесла удачи. Темнота надвинулась стеной, Утро занималось лиловато… Я не знал, Что сделает со мной Эта непонятная утрата.

«Не сотвори себе кумира…» — Ты исподволь внушаешь мне. И что ж? Моя замолкла лира, Висит доскою на стене. «Не сотвори себе кумира…» Какие тяжкие слова! В моей душе сквозно и сиро, Клонится долу голова. «Не сотвори себе кумира…» Мне стиснуть зубы и молчать. Я без тебя — Изгой у мира: Ни петь,            ни думать,                             ни кричать.

Подышать бы                     твоими руками, Окунаясь             в ладони опять. Иногда мы не ведаем сами, Где тонуть, А откуда взлетать. Никогда не дрожал я                                 от страха, А ведь всякое было в пути. Что же сердце —                            подбитая птаха — У тебя трепыхнулось в горсти? Догорают               последние листья, Журавли улетают,                             трубя. Не ищу я и малой корысти, Мне бы только увидеть Тебя.

Я пишу почти с натуры — Еле тянется строка. Надо мной повисли хмуро Обложные облака. Заблудилось нынче лето — И в июне солнца нет. И на всю округу света — На поляне маков цвет. К алым макам вышли клены Из задумчивых левад И стоят толпой зеленой, Что-то шепчут невпопад. Грустно кленам я внимаю, Нянчу давние мечты… Мне тебя напоминают Эти яркие цветы.

Покинула — И в сердце пустота. Не сердце —                  позабытая квартира, В которой и нетоплено, и сыро, И слишком глухо —                              тоже неспроста. Не знаю, Чем заполнить сей метраж. Бегу в леса —                    залить дубравным гудом. Авось свершится и со мною чудо!.. Но я всего —                   при опустевшей страж. Сманил пичужек, что повеселей, — Пускай свистят с утра до поздней ночи. Впустил ручей — Пускай себе клокочет, Приносит с воли запахи полей. Но как была квартира нежилой, Так и осталась,                       в ней не потеплело. Хотел вскричать: «А мне какое дело!» Но сам молчу,                     вздыхая тяжело. Проснусь однажды я лучом — Раздвину темноту                            плечом, Пройдусь легонько                              по вершинам Притихших на заре холмов, Посеребрю                 полет машины, Окошки высвечу домов. Я в середину                    росной капли Живым алмазом                         буду вкраплен. Пройдусь по тихой речке кротко — Прошелестит вослед лоза. И, придержав свой лёт                                     короткий, Вдруг потону в твоих глазах.

Роняют деревья                        последние листья — Аккорды печальные. Скупою поля                    обозначены кистью — Цветами прощальными. Прозрачная роща                           застыла сурово, Светла и неистова. И в мире осеннем                            ни друга, ни крова, Лишь небушко чистое. Холодные ветви,                           как будто случайно, Губами я трогаю. Душе беспокойной                              легко и отчаянно, Как перед дорогою.

Уеду в деревню, Где зреют хлеба И льны угибаются в пояс, — Туда,      где моя вызревала судьба, Росою-живиной умоюсь. И может,            утраченное обрету, Припомню забытые песни, Стряхну у порога тоску-маету, Для нового счастья воскресну. Мне снова откроют речные луга Забытые мною секреты: Крутыми покажутся мне берега И долгим —                  короткое лето. Я стану пахать И хлеба молотить — Утешусь работой простою… И город,           что напрочь успею забыть, Увидится светлой мечтою.

Они встречаются не часто, Не чаще,            чем в тайге женьшень. На мир глядят они глазасто, Всегда светлы,                      как майский день. Их называют простаками И чудаками их зовут. Но кто они? Не знают сами. И вряд ли скоро их поймут. Чудак последнюю рубаху Отдаст,           оставшись нагишом. Он вроде не подвержен страху, Ему и плохо —                      хорошо.

Он перетерпит,                        перебьется, Перезимует как-нибудь. На дармовщинку не упьется… Он, может быть, Всей жизни суть — Та самая, Что в чистом виде Явилась доброю звездой? Он никого-то не обидит, Восстанет сам перед бедой. Сидит смиренно у калитки — Ему под солнцем благодать. Обобранный,                    считай, до нитки, Глядит:          чего еще отдать? И рано ль,              поздно ли Пройдоха Заявится,             ну как на грех. И оберет его до вздоха. И все ж чудак — Богаче всех.

Со мною в обнимку леса, Как братья, вся живность лесная… Теперь бы взлететь в небеса — Да держит забота земная. Пора бы набраться ума — К чему непременно по кручам? Но совесть встревает сама, Топорщится совесть колюче. С утра зарекался молчать (Живется молчальникам сладко), А вечером взвился опять, И вот Получилась накладка. Торчу на опушке, как пень. И в тягость мне Собственный норов. Подняться с колодины лень, Не то что карабкаться в гору. Кукушка мне годы сулит — И так-то уж сладко кукует… А сердце болит и болит, Когда же оно возликует?

Советуют не в лоб, Как бы в обход: Пора смириться и остепениться. Не будь ты                как подстреленная птица, Что по земле крылом напрасно бьет! Да разве мало было, чудаков — Что сгинули во льдах, В кострах сгорели, Что досыта при жизни не поели — Погребено под осыпью веков?! Я слушал и пытался вникнуть в суть: Какие расставляются мне сети? Живешь-то раз, Всего лишь раз на свете, Так неужель в болоте потонуть?! Своей любимой изменить мечте, Бог весть куда на промысел податься? Да разве можно в чем-то сомневаться, Когда, как солнцу, Веришь красоте!

О боже мой, не хочет сердце биться, Все норовит совсем остановиться. А я никак не слажу сам с собою, Готов принять возмездие любое, Принять за то, Что всем ветрам открытый, Что чаще был голодный, Реже сытый. Вдруг затоскую по июньской ночи, Заманчивой, Как у любимой очи. Приму печаль                     сквозной осенней рощи, Во тьме спущусь                         к шальной реке на ощупь, Как будто и не слышу                                   сердца сбои, Как будто не помечен я                                      судьбою. Дожить бы до весеннего разлива, Уткнуться ветру                         в ласковую гриву, Прислушаться,                      как чибис в поле плачет… И все-таки мне верится                                      в удачу.

Кардиология. Просторная палата. Костлявый, кто-то спрятался в углу. Так вот она —                     за все, За все расплата… Вдыхаю воздух —                           вязкую смолу. И потолок, Как палуба, покатый, От лампочки —                        зеленые круги, А мысли заблудились вне палаты — Друзья оставлены, Не прощены враги… А тот костлявый, в белом, шевелится, То позовет, То сам идет ко мне. Хочу кричать: «Не уходи, сестрица!», Но крика нет —                       не по моей вине. Не по моей вине опять не спится, И кажется: Я тут давным-давно… Мне лишь бы в этом мире зацепиться — Хоть взглядом за рассветное окно.

Диагноз, как выстрел, точен. Спускаюсь по виражу. Тихонько на обочину Из жизни ухожу. И вовсе затих, Подумав О бренности бытия. Покликать бы односумов: «Прощайте, мои друзья! Не поминайте лихом!» Поглубже вдохнул глоток И по-мужски, без психа, Пошел на последний виток. И встретился вдруг глазами — Какие глядели глаза! Коснулась лица руками — Меня щекотнула слеза. Слеза!.. Да не я ли матросом Разгуливал по волнам! Мне вскинуться альбатросом И пасть бы к ее ногам! Я простынь тяжелую скомкал, Подался чуть-чуть вперед… Спасибо тебе,                     Незнакомка, Матросы — надежный народ.

Невзгодами с лихвой богаты, Живем, Нещадно жизнь кляня. Наваливались                     дни-накаты, Как будто бревна, на меня. Ну что ж, И я не, исключенье — И так,       и этак жизнь клеймил. Не знал, Что будет «заточенье», Что станет белый свет немил. И вот пришлось: Лежу придавлен Больничной простыней-плитой. Но каждой клеточкой направлен, Стремлюсь                 отнюдь не в мир иной. Беда, Натешившись досыта, Быть может, стряпает кутью… А вот душа уже открыта, Цветет навстречу бытию. И тянет губы, как теленок (От счастья сам я замычал). Не плакал я, считай, с пеленок, А тут, брат,                чуть не подкачал. Гляжу под чуткие ресницы В глаза с веселой синевой: И верю — Ласковей сестрицы Не знал я в жизни никого. Теперь бы давние напасти, Бывалой силы добрый хмель! Я понял бы, Что значит счастье, Не то что мертвая постель.

Что значит                «т-зубец» в кардиограмме, Узнал я на свою беду. Я накрепко                прикован к панораме: Который день, Как в тягостном бреду, Одно и то же — Трубы кочегарок Ленивый дым над крышами курят. А в небе мутном Солнышка огарок Чуть теплится                      который день подряд. И если приподняться на постели, Увижу Троицкий собор. Кресты над куполами Еле-еле В тумане различает взор. Себя я,         усмехнувшись, Огорошу: А ну-ка спробуй                         помолись! Быть может, бог — К безбожникам хороший И запросто подарит жизнь?

Прислушаюсь к себе, Но не услышу Я благости в душе своей. Не ангел тихий                       крыльями колышет, Поземку гонит суховей. Январский день —                             короток и печален Опять у моего окна. И верой в жизнь Я до смерти отравлен. Откуда все-таки она?

Не фигурально выражаясь, Не ради красного словца: Который месяц сердцем маюсь, И не видать тому конца. Оно давным-давно разбито — Я в этом убедился сам. Но вот, тоской больничной сытый, Я снова обращаюсь к Вам. Вы снизойдите, Положите На грудь мою руки тепло. И я, Как новый долгожитель, Опять взгляну на мир светло. Увижу, Как в окошке звонко Апрельский полыхнет огонь… И сердце с радостью теленка Счастливо тычется в ладонь.

У каждого своя болячка, Своя, А значит, и мила. Иной готов, о ней судача, Допечь палату добела. Он за день повторит раз двести И про укол, И про клистир… Каталка катит злою вестью, Больничный оглушая мир. Но тут как тут дедок запечный Затеет важно разговор: Мол, под луной никто не вечный И господа гневить — позор. А сам восьмой десяток кряду Тихонько фукает в усы. — Дедок, годов твоих не надо, Добыть бы сердце, как часы. Нам, право, шутка Не помеха. Готовы хохотать до слез. Не от добра идет потеха… Дедок-то прав — Не вешай нос.

Остряки ее зовут «Божий одуванчик». Навела у нас уют, Села на диванчик. На коленях бремя рук, Как на снимке старом. Но и сидя недосуг Время тратить даром. Разъяснила (Ох, легка Бабка и на слово!): — Я, милок, издалека, Из-под сама Гдова. И поведала, пока Отдыхали руки: — Вот с войны без мужика, Натерпелась муки. Подымала четверых, Довела до дела… Охтеньки, опять-под дых Как ножом поддело. — Я и сам из тех краев, — Говорю бабуле. …Потянуло нас под Гдов, Многих помянули. А под утро — Вот те на — Привезли в палату. Тихонько лежит она, Будто виновата. На мою старушку мать До чего ж похожа… Ей бы вволю полежать — Быть к себе построже. Только где там — Через день, При халате белом, Моет пол, ворчит: — Не лень Вам лежать без дела.

Я даже не подозревал, Что он живет на свете. В больнице сроду                           не бывал, Но вот везут в «карете». Теперь лежу… Освобожден От дома и от службы. Владеет мною полусон, А может —                что похуже. И надо мною человек С глазами следопыта. Глядит          из-под тяжелых век — Тревожно              и открыто. И день,          и два — Он все со мной… А я как будто снова Веду с фашистом                          смертный бой У рубежа лесного, Огнем зажатый с трех сторон, А за спиной — болото. А надо мною крик ворон… И дьявольски охота Мне жить в свои шестнадцать лет, Испить речной водицы. И чтоб не застили мне свет Картавящие птицы. С гранатой я шагнул вперед, Кляня врагов безбожно… Очнулся. Нет, не подведет, С таким в разведку можно!

Спасибо, батя, за науку, Хотя она и тяжела. Но, положа на сердце руку, Она вперед меня звала. В ней суть отчаянно-хмельная, Хвати — И по морю пешком. Из века в век она, шальная, В миру ходила с посошком. Гонимая — И все ж колюча, Она и в рубище красна. Ходила, дьявольски живуча, И улыбалась, как весна. Как на дрожжах, На ней вскипали Бунты по русским городам, Ее ломали и пытали… Ее в обиду я не дам! Я называю белым белое, И черным черное зову… Пробито сердце неумелое — Я навзничь падаю в траву. И все же вскидываю руку — Как будто в ней Заряд свинца… Спасибо, батя, за науку, Я верю правде до конца!

Река лежала, как в неволе, — По ноздри самые в снегу. И у нее в застывшем горле Который месяц ни гу-гу. Лежала тихо и смиренно, Исхоженная вкривь и вкось. Но вот набрякли тропы-вены — Их тело синевой взялось. И я сгорал от нетерпенья, Апрель несуетный кляня, — Когда же кончится мученье? — Как будто лед давил меня. Я поторапливал недели И верил — Все же повезет. …И вот тайком встаю с постели, Иду к реке,                где стонет лед. Не оторвусь, Гляжу на льдину, Что морду сушит на лугу; Не то что выплыть на средину — Шагнуть на льдину не могу.

Не впрок мне опыт — Я неисправим. Как встарь сказали б: Вновь пред аналоем. Я насмехаюсь                     над собой самим — И воскрешаю                    в памяти былое. Прости меня, Что я поверить мог: Как день осенний, Счастье на исходе. Ведь столько в жизни                                  прейдено дорог И доводилась всякое                                 в походе. Я не боюсь,                что выгляжу смешно: Как лист перед травой —                                        перед тобою. Беру билеты на двоих в кино И сам себе сдаюсь уже без боя. Пока молчим. Твоя рука в плену. Твой мягкий профиль на моем экране. Я возвратился в давнюю весну, Я одурманен запахом герани. Как будто в жизни не было войны, Потерь,           разлуки,                       самого забвенья И этой сверхосознанной вины За давнее слепое отступленье. Теперь я понял:                       стоило пройти Пути любые, Если надо — пытки, Чтоб этот вечер тихий обрести И постоять у старенькой калитки.

Глядел в глаза твои лучистые, Я, не щадя себя,                         глядел; Передо мною небо чистое И высоты моей предел. Ты, улыбаясь,                     снисходила С вершины юности своей. Меня ты светом                         озарила И стала верою моей. А я обрел в себе                         поэта, Поверил снова в чудеса… И за окном Не стужа —                 лето, И зелено цветут леса.

Я хочу к тебе, К твоим глазам — Голубым они лучатся светом. Я теперь догадываюсь сам, Почему я сделался поэтом… Я хочу к тебе, К твоим губам — Воскрешаю их прикосновенья. Никому я в жизни не отдам Губ твоих святые откровенья. Я хочу к тебе, К твоим рукам, Что по мне струились, словно воды. Ты неодолимо далека, Пролетают не мгновенья — годы. Молча я кричу: Хочу к тебе! Наша встреча — лучшая награда. Ты взошла звездой в моей судьбе, Никого другого мне не надо.

Ночью деревья шумели таинственно, Словно внушали извечную истину. Тропы,          как в пропасть, Во тьму обрывались, Тропы-то знали, Что мы не видались. Да, не видались мы четверть столетия. Ладно бы, Если иметь долголетие. Может, об этом шумели таинственно И намекали деревья на истину?.. Шел я сквозь дебри, Цеплялся за звезды — Истина давняя: Пусть лучше поздно… Встретились.                   Замерли. Вскинули руки — Словно и не было долгой разлуки.

«Я встретил вас…» Романс старинный Мне слышится который день. Закат рябиново-рубинный Над сентябрем раскинул тень. И близкой стуже я не верю, Как будто впереди весна. Все не могу принять потерю: Опять мне видится она! Она… И вновь не надивиться. А может, в этом-то и суть? И что теперь со мной творится — Мне страшно в душу заглянуть!

Мудрец сказал: — Пренебреги! — И перст воздел над головою. И я подумал: Что со мною? Вернусь-ка на своя круги. С тех пор я многим пренебрег, Что ежечасно донимало: Забыл,         что ты во зле сказала, Хотя досель забыть не мог. Не огорчил меня навет, Что на меня возвел                              коллега. Я босиком иду по снегу, Но у меня простуды нет. Я не ответил на хулу, Впервые не заметил мести, Не отворяю двери лести, Взашей, Взашей гоню хвалу. Умей ненужным пренебречь, На мир взирай великодушно — И он у ног твоих послушно, Как добрый пес, захочет лечь. Мудрец-то прав: Пренебреги!.. Живи улыбчиво, красиво. Я стал покладистым на диво. Зубами щелкают враги.

Порой придавит скукота: И я, как пленник,                          мчусь из дома, — Попутной, к старикам знакомым, Где вечно топится плита. Присунусь зябко у огня — До косточек промерз в дороге. Мне обжигает жаром ноги — Покой вливается в меня. Как видно,                это испокон: Цветет в крови огня живина… Из самой сердца середины Исходит облегченья стон. И час,       и два сижу молчком, Дымит меж пальцев сигарета… Подкатит к сердцу теплый ком Да и растает без ответа.

Который год я лажусь ехать в дебри Калашниковской дорогой деревни. «Как постарел!..» — Приму соседок ахи, Раздам подарки —                            шали да рубахи. Как в детстве,                     посижу в кустах на речке, По-стариковски                         полежу на печке. Вспашу делянку дальнюю за брата — Здесь начинали вместе мы когда-то. Грачатами бежали, за «фордзоном», Цены не зная майскому озону. С поклоном низким                                заявлюсь я к полю — Потери отдаются в сердце                                 болью… Сулился нынче быть                                 в родных болотах, Да, знать, опять мне                                помешает что-то. А по ночам Калашниково снится. Совсем бы мне туда переселиться…

В реке Великой плавится заря И утекает в озеро Чудское. Мне видятся далекие моря. Сижу тихонько, предаюсь покою — Мне видятся далекие моря. Полярная звезда над головой В лиловом небе прокололась тихо. Я тем доволен, что пока живой — Сверх всякой меры выпало мне лиха. Уж тем доволен, что пока живой. Над берегом кремлевская стена, Ее венчает Троица святая. Ко мне вернулась, кажется, весна. Как хорошо домой явиться в мае! Ко мне вернулась, кажется, весна. В реке мигнули первые огни. Комар проснулся, тянет на добычу. Прислушайся и голову склони: Как хорошо домой мальчонку кличут! Прислушайся и голову склони.

Сижу, как леший, у реки, Вдали от всякого жилища. Не лезут в вершу судаки, И потому живу я нище. Нет-нет плотичку подсеку — Глядишь, и снова на день сытый. Прижился ворон на суку, Самою смертью позабытый. Но чаще я жую сухарь, Березовую пью водицу. Чуть свет —                  зарю поет глухарь, Я уважаю эту птицу. И что ни день —                         иду в леса, Кой-что держу там на примете… Вокруг стогов кружит лиса — Опять мышкует на рассвете. Пока весна —                    махай хвостом. Да я-то и зимой не трону. Шуршат ежи сухим листом, Из листьев нацепив корону. Окликнул журка с высоты — Не все повысохли болота. Сломались зимние мосты — И до чего ж дышать вольготно.

Не из тарелки взять                               с цветной каемочкой, Из углей выхватить,                                как сам огонь, — Картошку черную                            с хрустящей корочкой И покидать с ладони                                 на ладонь. Напополам ее                      сломаю, угольну, Вдохну картофельный                                    здоровый дух… За плугом хаживал —                                  не родич увальню, — Один во полюшке                             пахал за двух. И до чего ж вкусна                              картошка осенью Под ясным куполом                                среди полей! Поля пронизаны                          сквозною просинью, А ветер к вечеру                          все злей и злей. Комбайны замерли,                               зарей умытые, Подняли хоботы                          и смотрят вдаль. Как перед праздником,                                     душа открытая Вбирает тихую                       полей печаль.

А в небе лебеди,                          как откровение, На солнце красное                              косяк плывет. И горько-сладостно,                                пусть на мгновение, От непонятного                          душа замрет.

Теперь, как видно, Гость я тут, Среди родимых пажитей. Дома колхозные растут — Не мною, братом нажиты. Поля одеты в зеленя — Все братовы старания… И даже на покос меня Он нынче не заманивал. Во двор он на своем стальном Под сумерки подкатится, Меня употчует вином, Поздравит со свиданьицем. А утром приведет коня, Ударит конь копытами И покосится на меня, Лоснясь боками сытыми. Я замшевой губы коснусь — Ладонь теплом порадую. Забытая одарит грусть Нежданною наградою. Давно меня сюда манит (Хотя спокоен с виду я). По-местному — я знаменит. А брату вот завидую.

Покоят клены в мягких лапах Земли осеннюю печаль. Поля в рыжеющих накрапах, Промытая дождями даль. На взгорке избы в два рядочка, И врезанные в синь леса. И над земной печалью строчка Прошила тонко небеса. «Курлы» — последнее признанье И откровенное прости. Оно —         извечное страданье… На неизведанном пути… Я погляжу из-под ладони — И станет на сердце грустней: Клин журавлиный тонет,                                         тонет Среди распахнутых полей.

Мне кажется, Прежний я,                 прежний, И давние думы свои Несу затаенно и нежно Туда, где живут соловьи. Как будто и нет за плечами Далеких морей,                         городов. Не здесь ли мечталось ночами: Увидеть бы сказочный Гдов! И что ж, Повидал я с лихвою… И вновь на пороге стою. С покорной стою головою, Невольной слезы не таю. Прижался горячей щекою К березе, Что вышла навстречь. Вот здесь,              предаваясь покою, Стояла кормилица-печь. Под горку сбегали ступени, А там — голубели пруды. Невольно я встал на колени, Нащупал ступенек следы.

Остались сады и болото. Что поле питало росой. Тропинка вела на охоту, А эта —           на пожню с косой. Отсюда уехали люди, Уехали,          хутор любя. И пусть нас никто не осудит, Мы сами              осудим себя. Я тот же, Мне кажется,                    прежний, Но что-то уже не дано… Хотя прихожу я с надеждой На хутор, забытый давно.

Почтительно притихли братья, Внимая батиным словам: — Не на блинах, поди, у сватьи И за дела пора бы вам!.. — Так повелел дорожный мастер Своим верзилам-сыновьям. Антон послал сынов за счастьем Которым не разжился сам. Сыны отца не посрамили. Но враг в бою двоих скосил. И стала громкою фамилия, Которую мой дед носил. Однако деду не до славы — Беда, как на плечи гора. В лугах сынов заждались травы. Дед, молча, курит до утра. Иван под Гдовом комиссарит — Опять ушел на Булака. Оттуда натянуло хмари, А что к чему?.. Палят пока. Не спится деду: Думы, думы — За дальним счастьем ходоки. Меньшого, Павла, к односуму Он шлет узнать — Тому с руки. Ивана пуля пощадила, А значит, повезло и мне… В деревне подымалась сила, Рожденная в крутом огне. Одно Антону не по нраву — Иван забыл совсем про дом. Земля — налево и направо, А он спешит в волисполком. Ворчит опять Антон на сына, Хоть горд фамилией своей. …Цветет соседка Катерина. Старик, Готовь огонь-коней!.. Вот так и длится род, Покуда Дошли заботы до меня. И как бы ни было мне худо — Не затушу того огня. Мне выпало большое право, Коль я с войны вернулся цел: Земля — Налево и направо, И сколько на сожженной дел! Хватило б разума и силы, Забот у нас — Не занимать. Бери перо, а хочешь — вилы… Была бы дедовская стать.

Среди болот и глухомань-лесов, В зеленом царстве птичьих голосов, Вросла в бугор крестьянская изба: В окне — заря, А над зарей — резьба. Изба стоит себе полста годов. Тропинка от неё ведет На Гдов. Другая — к югу,                         в дальние края, Которых и во сне не видел я. Всему свой срок… Аукнула судьба — И затерялась дедова изба Среди лугов зеленых и лесов, В весеннем хоре птичьих голосов. Как сказки, открывались города (Избенке дедовой до них куда!) — У каждого свой норов,                                     голос,                                              вид, И каждый — Не полста годов стоит! Во мне самом ликуют города — У них своя нелегкая страда. И все же эта тихая изба — Моя неповторимая судьба — У матери-земли не на краю. Я это понял — И на том стою!

Гулко река салютует, Ельник куржою оброс. Снова в России лютует Давний хозяин — мороз. Ахнет по лесу со стоном — Лезет в тулуп голова. Тихим подкатится звоном К сердцу о лешем молва. Я усмехнусь над собою: Леший — в космический век! Елки несутся за мною, Сыплют на голову снег. Скорость —                  от страха надежда, Я не жалею коня… Нет-нет и вновь потревожат Старые сказки меня.

Мой дед Антон —                            дорожный мастер, В деревне —                  пролетариат. Дорогу строил он для счастья И был, как видно,                           делу рад. Как для себя                   Антон старался — Деды любили ладить впрок… И вот он —                город показался, А до чего же был далек! Верста к версте —                            легли каменья, Как в песне                  звонкие слова. Достала наше поколенье Про деда добрая молва. Дорога уходила в дали И счастье              все-таки нашла. По ней тачанки                        проскакали И революция прошла. Давным-давно                      Антона нету. И все-таки мой дед живет… По каменке, Навстречу лету, Катит из города народ. По ней,           Антоновой,                             трясучей, Я нынче еду, не спеша. Цветенью ржи, Июньской туче Внимает радостно душа.

Мне повезло: Я рос вольготно Среди дворов,                     телег,                             саней. Из дома удирал охотно С ребятами пасти коней.

В колхозной старенькой конюшне Ходил Фаддей, как домовой. Ворчал в усы он простодушно, Не прогонял меня домой. Пропахший сбруей, конским потом, Как будто вырезан из пня, Он,    отлучаясь по субботам, В конюшне оставлял меня. В двенадцать лет я, под Фаддея Работая,             как бы играл: Корил за норов Берендея, А жеребец тихонько ржал. Я нарушал наказ Фаддея (Сдержаться не хватало сил): Друзьям на зависть Берендея В луга зелены выводил. Пищали издали девчонки. Я сам от страха замирал. Мой жеребец, как собачонка, На свист,              играя, прибегал. Губами хлопая упруго, Дышал в ладони горячо. Схрустев сухарь, Меня, как друга, Толкал доверчиво в плечо. Я прижимался к ладной шее, От гордости был сам не свой. На быстроногом Берендее Скакал буденовец лихой.

Будем вместе веселиться — Ключик ты нашел к «частице» И открыл ее, как двери В старый бабушкин чулан. Я сначала не поверил, Думал: хвастает Иван. А сегодня на экране… Пригляделся: точно — Ваня. Он в халате белоснежном И в перчатках, как хирург. Ты напомнил мне о прежнем Добротой спокойных рук. Родился Иван в рубашке, Со своей чудной замашкой. Забредем в горох к соседу — Тут, конечно, не зевай! А Иван начнет беседу, Словно мы попали в рай. Чуть чего я ноги в руки И подальше от науки. Наш сосед учил крапивой — До сих пор зудит спина. Ты «удачлив» был на диво — Не моя, прости, вина. Встретил я того соседа, Про тебя завел беседу. Старый видел передачу — Сбил ты деда наповал: Говорит и чуть не плачет, На горох зеленый звал.

Вызревали мы, как горькуши, Убегали в луга с утра. Выпасались у бабки Груши, Что, как сказка, была стара. На кормежку не привереды — Подчищали сады с корня. За вихры нас учили деды Пуще жизни беречь коня. Увозили отцы с собою И велели пройти прокос, Чтоб ложился он за тобою Широко, что озерный плес. На тяжелом двуконном плуге Утверждали мужскую стать. А «мужчинам» бы на досуге После пашни в лапту сыграть. То-то сладко нам елось-пилось, Словно в сказке — Все мимо рта. Знать, полей и покосов милость Мне запомнилась неспроста.

Отдохнуть бы ей давно пора. И откуда силы                       в старом теле? Не присядет с самого утра, Крутится в делах,                           как в карусели. Солнышко застало                             с посошком Вывела теленка за овины. А в обед На станцию пешком — Насбирала к поезду малины. Леночке гостинец принесла (Правнучка теперь уже в десятом), На лугу сенцо перетрясла, Любовалась                  розовым: закатом. Ягод насбирала у дорог, У реки —              кореньев валерьяны. Уж своя,            посушенная впрок, Ягода и травка —                           без обмана. К бабушке в ночь-заполночь стучат, Слава добрая о ней в народе. — Мой-то с балалайкой у девчат. До утра, бесстыжий, колобродит. Бабка покачает головой, Голова у старой —                            Дом Советов. Разговор сугубо деловой — Шепотом, Друг дружке по секрету. Вправить грыжу И свести лишай — Выдаст сто очков вперед наукам. Бабушкина слабость — Любит чай, Чтоб крутой,                  из блюдца,                                    и пофукать…

Борода —              как плита на груди, И ручищи —                  дубовые плахи. Возлежит дед в посконной рубахе. Бесконечность его впереди… А, бывало —                   солдат хоть куда: И в разведке…                     А если в атаке — Не видали такого рубаки! На подушке алеет Звезда. Уходил от земли воевать — Кто ж в России родится солдатом?! На привалах мечталось: Внучатам, Что про землю узнал,                                  передать. Он как будто глядит из-под век, Вспоминая, Чего не успето. За окном раскудрявилось лето… Да не властен в себе человек. Не прибавить теперь, Не отнять — Все свершилось от точки до точки. Возле гроба Горюнятся дочки, Сыновья попритихли и зять. Встрепенулся подстреленно крик — Не сдержалась студентка,                                        меньшая… Головою вот-вот покачает — Не любил беспорядка старик. Он предвидел судьбу наперед — Сам себе заготовил домину… Похоронного марша кручина Над толпой величаво плывет. От него замирают в груди Громогласные слезы и ахи… Возлежит дед в посконной рубахе. Бесконечность его впереди.

Текут ко мне поля со всех сторон — В раздумье окунает нас природа. У предков наших Добрый был закон: Заботиться о продолженье рода. Мой дед Антон дал миру восемь душ, У деда Осипа семья поболе. Их не пугала ни мокреть, ни сушь, Ни ожиданье недорода в поле. Явился в мир Антонов сын Иван, У Осипа явилась Катерина… И снова длится древний род славян — В семье крестьянской поджидают сына. И вот я есть — Мужик, солдат, поэт, Дана мне власть над песней и оралом. В ответе я за весь подлунный свет, Но мне всегда чего-то не хватало. Мне боязно признаться: Я один. Совсем иное —                        братовей бы восемь!.. И сам хорош: Скучают дочь и сын. А на моем дворе бушует осень. Шумят дожди, Несут хлебам урон. В полях нехватка нужного народа… У предков наших добрый был закон: Заботиться о продолженье рода.

Побелел я под осенний ковыль — Поосела не дорожная пыль, Поосела пыль                     прошедших годов. Не узнал меня, приезжего, Гдов. Не признала даже Гдовка-река, Завсегдатая меня —                               рыбака. Не виню я их, Я сам виноват. Без меня какой повымахал сад! Крепость старая осела совсем, И трава на ней в студеной росе. Вечерами гусли звонкие тут Песни новые о прошлом поют. Возле крепости задумчив стою, Отыграл, как видно, песню свою… Неужели отгорожен я межой, В милом городе Стал вовсе чужой? Как на привязи, по улицам кружу: То направо,                 то налево погляжу. Гдовитяночки-то — кровь с молоком, Глаз не прячут, Провожают хохотком. Улыбнусь я И направлюсь на причал, Где свидание любимой назначал.

Я с виду жив                    и вроде цел. Но это с виду,                     не по сути: Меня, рациональность мутит, Я ею пойман на прицел. Мне стыдно распахнуть глаза, Принять цветы в немые горсти: А вдруг непрошеною гостьей На щеку скатится слеза. Не смею песней соловья, Как прежде,                 в детстве,                                умилиться. Увы,      давно уже не снится Мне радость первого жнивья, Я кисну в рациотюрьме: Сюда не смей, Туда не надо. А вот с душою нету слада — У ней всё крылья на уме.

И снова я мечтаю о любви, В которую срываются, как в омут. Срываются —                    и ни о чем не помнят… И ты меня к обрыву позови! Я сделаю последних полшага, В ничто           иль к звездам — Этого не знаю, Лишь чувствую,                        как сердце замирает: Навстречу мне качнулись берега. Вот-вот сорвусь, С обрыва полечу. Застыл над бездной на одно мгновенье. Лечу к тебе, В тебе мое спасенье!.. И странно, Что я до сих пор молчу.

Страшился: Любовь заарканит, От цели меня отвлечет, Закрутит             и в чем-то обманет. Прикидывал —                       нечет иль чет? Вернулся домой — Сединою Подбитый, как старый бобер. Качну широченной спиною, С соседкой вступлю в разговор. Соседке с утра не до басен — На поле заждались небось… А воздух — Хмелен и опасен — Вбираю ноздрями, как лось. И дома живется не складно. Скорей бы кончалось жнивье… Настигла любовь, Беспощадно Вершит милосердье свое.

Жадный до твоих припухлых губ И до глаз июньской теплой сини Повторял тебе: Я — однолюб, И любовь вовеки не остынет. Вечер опускался на крыло, Холод носом тыкался в ладони. Было мне под месяцем тепло. И в лугах стога паслись, как кони. Для меня пустое — десять верст. Ветер пел в серебряные трубы. До чего же был в желаньях прост — Мне бы лишь твои глаза и губы! Мы садились чинно на бревно, Нам светила дальняя зарница… Жаль, что это было так давно, Жаль, что никогда не повторится.

Душно мне. В избе не спится, Выйду, что ли, за село. В камышах журчит водица, Ночь что день —                         светлым-светло. Над водой застыла дымка. Не шелохнется кругом. Мне припомнилась заимка И на ней высокий дом. Ноги сами повернули За околицу, Туда, Где в тумане потонули Невозвратные года. Вот и дом. Крыльцо, врастая, Покосилось, села печь. Жжется истина простая — Не сумел любовь сберечь. А поди ж, нашелся умник — Разглядел издалека… Месяц,         два               хожу бездумно, Словно тронутый слегка. Небо низкое покато, Лебеди летят, трубя… Принимай молчком расплату, Не обманывай себя.

Ушла любимая, Ушла,        не обернулась, Меня как будто не было и нет. Калитка ветхая                        о тишину боднулась, Всплакнула жалобно ей вслед. Гляжу растерянно,                            печально,                                           оробело Вдоль тихой улицы,                              пустынной и прямой. Дома молчат, Домам какое дело, Что вечер близится                               и нет тебя со мной. Стою, Чего-то. жду — Вот-вот должно случиться: Ударит гром, Обрушит окоем… Вдруг слышу: Надомной затенькала синица, Затенькала                 о чем-то о своем. И солнце к вечеру                            ничуть не помрачнело, Нырнуло в озеро бедовой головой. Листва осенняя                         слегка залиловела, Зашелестела грустно надо мной. Стою,         молчу                  и лишь теперь поверил: Синица,            солнышко Мне посланы судьбой… И сердце             возвращается к апрелю, В луга весенние, Где встретились с тобой.

Который год тайком вздыхаю: Забыть былое не могу. Не словом, Сердцем умоляю. Но ты на том на берегу… И я ступаю, как всевышний, По зыбким волнам босиком. Над головой синеет крыша. Иду, как видишь, Не тайком. Я ничего не замечаю, Как тот глухарь, Что зори пьет. Как будто снова в ясном мае Мой начинается полет. Мне, может быть, Придется падать (Но ты не бойся, позови) И получать твои награды — Упреки нежные любви, И целовать твои колени, И слово молвить невпопад, И подыматься на ступени — Как бы ни в чем не виноват.

Стареет сад, ветшает дом, Но никакой трагедии. А мой приезд — Не ход конем, Как думают соседи. Амбара крыша зелена, Покрыта густо мохом. И правота здесь,                         и вина Хранились с горьким охом. Из-за ограды                   прет ольха — К зиме дрова задаром. Пока что тут                   не до стиха — Работа с пылом-жаром. А что —           не по плечу топор? Я поплевал в ладони… Не слишком ли в решеньях скор? Помедлил я и понял: Сам по себе                  заросший сад, А я —       прохожим сбоку. Прости, дружище,                            виноват И зря спугнул сороку. Прости,           амбар и ветхий дом, Я вспоминаю деда… Моя с веселым топором Закончилась беседа. На слом пустить Амбар и дом Советуют соседи. Совет — Как на голову гром. Но никакой трагедии.

Сосед с рожденья никому не верит, В самом рожденье Он узрел обман. На сон грядущий запирает двери, Как двери, Запирает и карман. Который год                    мы дружбу не наладим. В любых делах, За что бы ни взялись. Он в выгоде, А я всегда внакладе — У нас вот так-то                         счеты завелись. Красуются березы над прудами, Сердца людские трогают до слез. Не долго думая, Сосед дровами Решил обзавестись                              за счет берез. Топор занес. Я цоп его за руку — Тут было вволю дыма и огня… Спасибо дому: Взяли на поруку Как хулигана злостного                                     меня.

Известно всем: Соседские амбары Трещат по швам от всякого добра. А вдруг что надо —                              малый или старый Бегут ко мне, Ко мне бегут с утра. Уж знают — У меня-то без отказа. Отдать не брать —                             на это я мастак. И тут сосед нашелся: — Для показа Он бескорыстный этакий простак.

Нам все не так. Сама погода Не может людям угодить. Понатерпелась мать-природа — Ни ублажить,                    ни пристыдить. Дожди взыграли —                              слишком мокро, Теплынь на улице —                                жара, Снега до пояса —                           морока, Деревня тихая                      дыра. Нам все не так. Саму природу Задумали учить уму. Морями поразлили воду В ее отлаженном дому. Пустыни сделали из прерий, Болота превращаем в пыль. Степные подсчитав потери, Качает головой ковыль. Не продохнуть самим от смога, Деревья никнут и цветы. Мы часто мыслим однобоко, Живя в плену у суеты. Нам все не так. Сама природа От мудрых деток без ума. И вдруг           шарахнет недородом По опустевшим закромам. Она и не такое может. Об этом помни,                        Человек, Да что рубаху, Спустит кожу И в щепы разнесет                              ковчег

Догорали закаты рдяные, Замолкали в полях трактора. Возвращались ребята пьяные, Нахлебавшись ветров с утра. Расчумазые, словно чертушки, Только зубы блестят, как снег. Возле бани садились на жердочки И гоняли по кругу смех. Потешались они в предвкушении Спины веником озарить… Вот и каменке подношение — Из ведерка воды испить. Шибануло из пасти каменной Белым облаком в потолок. Хлесткий веник Как будто пламенем Опалил с головы до ног. Не видать ни спины, Ни пониже что. Многоногий хохочет пар. Свыше сотни из каменки выжато — Не берет их ядреный жар. Мне бы с этими трактористами На зарю проложить пути И у вечной отцовской пристани Незабытое обрести.

Над телом измываются года, Болезни норовят ножом под ребра. За мною тенью стелется беда И нависает тучею недобро. Застыть бы сердцу, Переждать в тиши. Но у него на все свои законы… Забудь про тело — Двигайся, дыши, Вбирай весны воскреснувшие звоны. Испей набухших почек аромат И сам поверь,                    как в солнце,                                         в исцеленье. Ударит гром призывно, как набат, — Пред ним согласно преклони колени. Войди покорно в шумные дожди, Вбери всем телом поднебесной влаги, А боли приступ                          просто пережди, Вздохни И задержись на полушаге.

Моя зима заторопилась — Примчалась в теплые луга, На лес угрюмо навалилась, Одела шапки на стога. Во мне тяжелыми снегами Осели давние мечты. Свой путь измерю я шагами До той черты, Где встала ты. Пускай лютует стужа злее, Я не боюсь грядущих бед. И с каждым шагом все смелее Пробить пытаюсь новый след. Вот-вот засветит полустанок И выведет из тупика. Коль не свалюсь я, как подранок, Дойду к тебе наверняка.

Тронула весенними глазами, Словно позвала меня в апрель. Не на шутку зимними лесами Разгулялась вольная капель. Целый день я, рук не покладая, Правил службу, Чуточку грустил. И она стояла,                    молодая, — Удивленных глаз не отвести. Знать бы, кто она: Жена, невеста Или птаха вольная пока? Для нее хранится в сердце место, Вызревает теплая строка.

Зима уходит старой женщиной. Давно ль снегурочкой была? Ей столько было наобещано, Да выгорело все дотла. Моя снегурочка печальная Сама исчезла, будто сон. Висит сосулька музыкальная — Забытый ею медальон. Стоят березы, ветви свесили, Качают на ветру грачей. Как сорванец, С горушки весело Бежит отчаянный ручей. Не рано ль тешимся прогнозами И слепо верим мы судьбе?.. Не поцелуями, морозами Зима напомнит о себе.

Честно трудится моторик Возле бани на реке… Дедов старенький топорик Ухает в моей руке. У поленницы на плахе Я орудую, как встарь, Босиком, в одной рубахе — Хорошо живешь, скобарь! Ноздри щупают Ядреный Вкусный воздух смоляной. На лесине окоренной, Словно сахар, тает зной, Ветерок рубаху сушит — Это тоже благодать. Дорогая тетка Нюша, Что взамен тебе отдать?

На родимое поле Ничком упаду. Я теперь от него Никуда не уйду. За холмом шелестят Переплески зарниц, Надо мной косяки Улетающих птиц. Я шепчу, улыбаясь: — До майского дня! Не курлычьте, С собой не маните меня! И в мечтах о весне Незаметно усну, И во сне обниму Ту страну-тишину. И пойму, Как надежно мне В этой стране. Как в кольчуге, Лежу в полевой тишине.

Деревья совсем одичали, Последние сбросив листы. И негде приткнуться печали Среди городской суеты. Уеду отпраздновать осень Туда; Где и в отпуск не ждут. Вечерние тени, как лоси, Тихонько к костру подойдут. В лесу у озерного плеса Всю ночь промолчу под сосной. Прогрохают гулко колеса По тряской дороге лесной. Ничем тишины не нарушу — Один на один у огня. Лишь сосны в открытую душу Глядят И врачуют меня. А угли мерцают, Мигают, По углям змеятся огни. Мне думать они помогают, Забыться помогут они.

He черствеем душою с годами, Я об этом сужу по себе. Удивленный,                    иду городами Иль гостюю                  в крестьянской избе. Вознеслась                 над рекою плотина — Воплощенье отцовской мечты. Выгибают могучие спины Из бетона и стали мосты. Провода убегают                           в деревни, Где весенняя нынче страда. Я иду        современный и древний, Словно мне                  и года не в года. За широкой трудягой-рекою На просторных полях —                                      зеленя, Где давно ли отец мой Сохою Обучал управляться меня. А теперь я и сам постигаю Неуемный космический век. Не стушуюсь,                   коль в солнечном мае С неба ахнет                   на голову снег. Любоваться плотиною буду, Восхищенья ничуть не тая. И на старую выйду запруду, Чтобы слушать                       всю ночь соловья.

Хочу того иль не хочу — Война живет во мне. Я по ночам во сне кричу — Я снова на войне. И снова полыхает Русь, Враги со всех сторон. И я никак не отдышусь, Из сердца рвется стон. До леса только б доползти — Накрыть проклятый дот! Но кажется, на полпути Фашист меня убьет. Огонь горит в моей груди, Пылает тридцать лет. Беда осталась позади, Но с сердцем сладу нет. Под вражьим дулом я молчу — На лбу холодный пот… Хочу того иль не хочу — Война во мне живет.

Летела пуля тридцать лет. Настигнут я — Пробито сердце. И надо мной                    чернеет свет… От памяти Куда мне деться! Лежу я, Вдавленный в песок, Крест-накрест                      болью перехвачен… И надо мною колосок Склонился, Будто наудачу. Вот-вот осыплется зерно, Налитое немой тревогой. И все,        что было так давно, Придвинулось —                           рукой потрогай. Горит (В бреду иль наяву?) Родная наша деревенька. Пробитый пулею, В траву Навек упал                приятель Сенька. Незатухающая боль Меня — Как на огне бересту. Песок в глаза метет, как соль, И разъедающе,                      и остро. Мой друг не встанет,                                 хоть кричи,  — Зашлась душа недетской болью… Летят тридцатые грачи Над Сенькиным немым раздольем.

Промерзла, Стала каменной земля, Насквозь пропахла гибельным тротилом. Мне думалось: Нужна какая сила Израненные возродить поля! Своим дыханьем грели мы окоп, Чтоб зеленели будущие травы. Не ради орденов, Не ради славы Мы шли на верную… Однако стоп! Хотел я не о том. Меня опять Сюда приводят памятные тропы. Здесь не тротилом — Вызревшим укропом И чем-то вечным можно подышать. И помолчать, И снова вспомнить тех, Кто отстоял в огне родную землю. Я всей душою сущее приемлю Теперь один, Один за вас за всех.

С чего бы это? Через тридцать лет Передо мной мишенями всплывают Фигуры в касках,                          заслоняя свет. И солнце эти каски заслоняют. С чего бы это? Через тридцать лет Плечом я слышу выстрела отдачу. Снаряды кончились, Патронов нет. Мы пятимся в болото наудачу. С чего бы это? Через тридцать лет Смертельной схватки я не позабуду. Враги вокруг. Спасенья больше нет. Надежда на гранату                               и на чудо. С чего бы это? Через тридцать лет От вражеской я вздрагиваю речи. Подумать только: Через тридцать лет Нас та война                    корежит и калечит.

Прошли сквозь гиблые огни, По ноздри пороха хлебнули… Подумать только:                          наши дни Отсчитывали вражьи пули. И вот       гремит последний бой. Мой друг — Ничком на черном поле… Мне слышится:                        «Ура, за мной!» — Погибшего святая воля. И я вскочил, Встречать готов Штыком атаки лобовые… Он не вернется больше в Гдов, Где льны, как небо, голубые. Там ждет его который год Девчонка с затаенной грустью. Но он к невесте не придет И не сыграет нам на гуслях. В победный день его родня Не ахнет            от веселой пляски, И не тянуть ему бредня По ласковой озерной ряске. И нам не знать его сынов, Не ведать миру                       их свершений. Осиротел старинный Гдов На много-много поколений. Живущий ныне, Не забудь — Какие мы несем утраты! Который год                   мне давят грудь, Как бревна,                 думы в «три наката».

Думы уползают, как паром, По волнам годов в иное лето. Наша дружба давняя согрета Партизанским памятным костром. Сердце выжгло горечью дотла — Нам невольно у огня молчится. Машенька — предвестница-синица В январе            желанного тепла. Улетела не за океан, Сгинула в немецком гарнизоне… Не горит костер,                         от боли стонет. Всхлипнув, Пригорюнился баян. Ты ль не говорила: Будем жить! Не ошиблась веселунья наша. Мы на тридцать лет сегодня старше, Но тебя не можем позабыть. Посидим у нашего костра, Не пугая громкими словами Память о былом… Побудешь с нами, Маша — медицинская сестра.

Откуда что бралось —                                  не знаю: В четырнадцать артистом стал. Ходил у пропасти по краю, И город был — Как страшный зал. А в зале — Вермахта солдаты, России лютые враги. Играй,        покуда нет расплаты, Но оступиться не моги. Изображал я простофилю С котомкой драной за спиной. Тот путь актерский                              был извилист, Оплачен дорогой ценой. На сцене смерть подстерегала За каждый наш                       неверный взгляд. Гремели выстрелы из зала, И не было пути назад. И все-таки мы узнавали, Скупив эрзацы-табаки: Сгрузились в Пскове на вокзале Вчера эсэсовцев полки. Мы успевали мимоходом Число орудий сосчитать… Как с того света, Из похода Встречала дома сына                                  мать. Откуда что бралось — Не знаю, Я в той игре бывал старшой. Ходил у пропасти                            по краю, Чтоб жить С распахнутой душой.

Печь побелит к празднику Ирина, Сварит студень                       и намоет пол. Распрямит натруженную спину, Сядет,        одинешенька,                             за стол. И «уйдет» с открытыми глазами На берег,            где вербы зацвели… За окошком взвизгнут тормозами И умчатся дальше «жигули». Не услышит старая мотора, Сгинув в довоенном далеке: С Федором спускается под гору, К солнечно смеющейся реке. Федор прямиком идет ко броду, Снял ботинки, Засучил штаны… И плыла Ириша через воду С луговой веселой стороны. Всю-то жизнь                      вот этак бы с любимым Плыть, руками шею охватив. И зачем ты,                счастье, — Мимо, мимо…. Не нашло к Иринушке пути. И теперь ей слышится гармошка, Видится кадрильный перепляс… Расписались. Бабоньки в окошках — С молодых не сводят влажных глаз. Но домой вернулись не на свадьбу: Объявило радио войну. Не узнать колхозную усадьбу: Бабы голосят, как в старину. …По щеке горюн-слеза скатилась На подарок Федора —                                   платок. В сумерках Ирина спохватилась И в печи раздула огонек. Собрала на стол И снова села С краешка у длинного стола. Но рука от дум отяжелела, Приподнять стакана не смогла. Не сморгнула старая слезину. Скликнуть бы за длинный стол народ… Выпрямила сухонькую спину — Празднует одна который год.

Тебя представить я могу И в радости, И в горе, В кругу подружек на лугу, И часовым в дозоре. Легко представить я могу: Идет в атаку рота. Ты не даешь привстать врагу Огнем из пулемета. Тебя представить я могу: Уходишь на заданье. Я целый день лежу в стогу — Все жду с тобой свиданья. И вот куда-то я бегу У страшной вести в лапах. Но нет, Представить не могу, Что схвачена гестапо. Я свято память берегу О том далеком лете… И все представить не могу, Что нет тебя на свете.

Давным-давно я с ней знаком — У смерти на прицеле. Окопы мял снарядов гром — Все норовил по щели. Вздымался смерч над головой, Блестели танков траки… Бежала тенью смерть за мной, Преследуя в атаке. На Балтике подстерегла, Накрыла в тесной щели, За горло пятерней взяла, Отбился еле-еле. Теперь бы жить хоть сотню лет… Она же хмурит брови. Покоя ей, угрюмой, нет — Ловушку мне готовит. Сверкнула острая коса — Смахнула, Словно кочку. И враз померкли небеса, И солнце — будто точка. И все-таки пока живой… Очнулся: Рядом двое — Стоят с водою ключевой, С целебною травою. А та сердито под окном Все звякает косою. Но я уснул покойным сном — Друзья теперь со мною.

Мне что-то и хотелось бы забыть, Но я на это не имею права… Сияло солнце, Зеленели травы, Взялась кукушка                         свой урок зубрить. Прохладой созвала ребят река Со всей деревни На песок прибрежный. Земля плыла куда-то безмятежно, И доносился гул издалека. В мальчишеской наивности святой На самолеты                   с желтыми крестами Глазели мы С разинутыми ртами. И вдруг нас придавил                                   зловещий вой. Песок рванулся, Смертью перевит, Перемешались солнце,                                   травы,                                            дети… И пятерых — Как не было на свете, А Мишка-несмышленыш — инвалид. Тот первый день войны — Мой черный день — Живет во мне, И нет ему забвенья, Я не ищу от памяти спасенья — Он навсегда со мною, Словно тень. Я вижу, Как бегут на речку дети, Как юнкерсы,                     взревев,                                 в пике идут. Тот давний день Я отдаю на суд, На суд людской — На высший суд на свете!

Цветет молодая пшеница, Топорща усы, на заре. Поет беззаботная птица. Телята мычат на дворе. У старых задумчивых елок Ушами русак шевелит… И вдруг,           сотрясая проселок, Фашистские танки пошли. Лавируя в страшном потоке Моторов,             осколков,                            огня, Спасали бессменные ноги Крупицу России —                              меня. Частица, Пылинка победы — Как зернышко-кроха в страду И ахали бабы и деды: Куда, несмышленыш, иду! С гранатою против снаряда, С «бутылкой» на крупповский танк!.. Да что там, Раз надо, так надо — Добыли победу вот так.

Любили мы играть в войну, Как будто знали                         всё заранее… «Ура» взрывало тишину За озером на «поле брани». На роль врага,                     само собой, Никто не шел без принуждения… Но вот он —                  настоящий бой, И не победа —                      поражение. Притихла наша детвора, Рассталась с играми и сказками. Мы репродуктору с утра Глядели в рот                     с большой опаскою. Враги в деревню,                          как домой, Пришли,            посмеиваясь весело. Не приглянулся дед немой — Они в саду его повесили. Без следствия                     и без суда Водили в ров безвинных жителей… И мы, чапаевцы,                         тогда Ушли в отряд народных мстителей, Взрывали склады, поезда, И где могли —                      врагов громили мы… Горит нетленная звезда Над партизанскими могилами. В живых —                 из двадцати один. Я ваш должник, друзья-чапаевцы! Хотя и дожил до седин, А сердце давней болью мается. Гляжу с надеждой на ребят — На их игрушки современные. Я по-отцовски очень рад, Что игры сына невоенные.

Своей судьбой я заверяю вас, Проверенной в огне                                на поле бранном. Судьба вершилась,                            право, без обмана: Уж бил — так бил: Не в бровь,                 а прямо в глаз. Велели мне: Разведай гарнизон. И я к фашистам лезу прямо в пекло. За тридцать лет                        былое не поблекло, Как тот фашист, Ночами душит сон. Давали косу: Прогони прокос — Туда верста и столько же оттуда. И я махаю —                   не свалюсь покуда, К косе как будто намертво прирос. Поедем в лес: Дорвусь до топора — Лесины стонут, осыпая щепы. Я силою пошвыривался слепо, Как в бой, В работу рвался на «ура». Нет-нет и прижимаю левый бок — Пустое, мыслю,                       просто перебои. Горушка — тьфу, А вздыбилась горою… Осилю —              лишь бы детям невдомек. И вновь стремлюсь шагать, как пионер, Живем лишь раз, Всего лишь раз на свете!.. Не слушают отца — Взрослеют дети. Научит ли их собственный пример?

Придвинулась, Окутывает осень С нежарким солнцем                                  в сетке паутин. На длинном                   увядающем прокосе Остановлюсь задумчиво один. Передо мной                    холмы горбатят спины, Печаль в низинах Льется через край. И сердце вздрогнет. Словно лист осины. А что к чему — Попробуй разгадай. Короче день, А ночь весомей стала — Есть время                 прислониться к тишине. Среди холмов                     стою у пьедестала — От прошлого не отступиться мне… Одолевают давние сомненья: Бегут года — А я все на войне. Я от того остался поколенья, Которое горело на огне. Отец и брат мой Сгинули в пожаре, Сгорели,             как снопы,                             мои дядья. А сын о чем-то тужит на гитаре… Но будет каждый сам себе судья! От суеты отгородившись ночью И от себя, Гляжу в прошедший день, Чтоб утвердиться в правоте воочью И над собой подняться на ступень.

Кто где погиб — Того не знаю, И не у всех могилы есть. Я имена их называю: Ушедших помнить —                                  наша честь. Из Маляковых —                          Петр и Федор Убиты в схватке с Булаком. А мальцы нашенской породы — Зараз не свалишь кулаком. Отец — В кровавом сорок первом В застенке сгинул навсегда. Как провода,                   гудели нервы, — За мною следом шла беда. Ржевуских не вернулись трое — Мои по матери дядья… Оставленный самой судьбою, За них за всех —                         в ответе я. Когда гнетет меня утрата И сам с собою не в ладу, Я к Неизвестному солдату, Как к собственным дядьям, иду.

Грома ударят в барабаны туч — Походный марш                         или отбой сыграют? Промчится ливень, весел и певуч, По моему береговому краю. По травам пробежится ветерок, Зверьком лохматым в ноги мне уткнется. Послушаю я листьев говорок — И сердце от предчувствия сожмется. О, время, время,                         придержи свой бег, Я никуда теперь не опоздаю… Глядит сосна из-под тяжелых век, Высокой кроной небо подпирая. К ее стволу литому прислонюсь, Дышу прохладой, свежестью, покоем… Так нестерпимо ярко светит Русь Под семицветной чистою дугою!