С годами тяжелее ноша И осторожнее шаги. Не скроет ямину пороша, В тени не спрячутся враги. Смотрю я ближе, Вижу дальше, Не ослепит и яркий свет. И все ж лечу, как глупый                                  вальдшнеп, С открытым сердцем на дуплет. И, зная все свои потери, Останусь щедрым, Словно Русь. И, время на минуты меря, Скупей ничуть не становлюсь. Иные у страны орбиты, Но взлет ее у той межи, Где у печальницы-ракиты, Навылет пулями пробиты, Солдаты держат рубежи.

Промерзла, стала каменной земля, Насквозь пропахла гибельным                                        тротилом. Мне думалось: Нужна какая сила Израненные возродить поля! Своим дыханьем грели мы окоп, Чтоб зеленели будущие травы. Не ради орденов, Не ради славы Мы шли на верную… Однако — стоп! — Хотел я не о том. Меня опять Сюда приводят памятные тропы. Здесь не тротилом — Вызревшим укропом И чем-то вечным можно подышать. И помолчать, И снова вспомнить тех, Кто отстоял в огне родную землю. Я всей душою сущее приемлю Теперь один, Один за вас за всех.

Хочу того иль не хочу — Война живет во мне. Я по ночам во сне кричу — Я снова на войне. И снова полыхает Русь, Враги со всех сторон. И я никак не отдышусь, Из сердца рвется стон. До леса только доползти — Накрыть проклятый дот! Но кажется, на полпути Фашист меня убьет. Грохочут взрывы впереди, Пылают сорок лет. Беда осталась позади, Но с сердцем сладу нет. Я по ночам во сне кричу — На лбу холодный пот… Хочу того иль не хочу — Война во мне живет.

Воевал четвертый год, Свыкся, Битва — как работа, Только сердце жгла забота Неуемней всех невзгод. Сквозь огонь вела солдата День и ночь — Вперед, вперед, В ту страну, что виновата В бедах русского отца До Кровинки, До конца! Но пришел желанный срок — Долгожданная расплата: На чужой шагнул порог С наведенным автоматом. Ребятишки у стены Жмутся в кучу от солдата — Дети горя и войны… В окна ластится закат, Догорает день на склонах… А в груди — Набат, набат! А в глазах — огней зеленых… — Дочка, Доченька, Алена!.. Вот он, Вот отмщенья час — Полоснуть из автомата!.. — И солдат сощурил глаз: — Что, спужалися, ребята? — И, скривив в усмешке рот, Из мешка достал краюху: — Ничего, бери, народ. Ни пера вам и ни пуха! Эх!.. — И вышел из ворот.

Мне что-то и хотелось бы забыть, Но я на это не имею права… Сияло солнце, Зеленели травы, Взялась кукушка                         свой урок зубрить. Прохладой созвала ребят река Со всей деревни                    на песок прибрежный. Земля плыла куда-то безмятежно, И доносился гул издалека. В мальчишеской наивности святой На самолеты                   с черными крестами Глазели мы                 с разинутыми ртами. И вдруг нас придавил                              зловещий вой. Песок рванулся, Смертью перевит, Перемешались солнце,                                   травы,                                             дети… И пятерых — Как не было на свете, А Мишка-несмышленыш —                                            инвалид. Тот первый день войны — Мой черный день — Живет во мне,                     и нет ему забвенья, Я не ищу от памяти спасенья — Он навсегда со мною,                                  словно тень. Я вижу, Как бегут на речку дети, Как «юнкерсы»,                       взревев,                                   в пике идут. Тот давний день                          я отдаю на суд, На суд людской — На высший суд на свете!

Шумно и цветасто на вокзале — Недругов не так у нас встречали. Нашенское «милости прошу» Ихнее «гут морген» заглушает. Только я с поклоном не спешу, — Что-то мне под ложечкой мешает. Из Германии гостей Экскурсовод Провожал глазеть на стены-кручи. А в моих глазах Былого тучи Подымались, Застя небосвод. Я стоял и в прошлое глядел: Над Псковой молчали грозно башни, Давний день, Как будто день вчерашний, Болью незабытою гудел. «Юнкерсов» кресты опять в глазах, Кажется, земля насквозь пробита Бомбами. Земля моя в слезах, Кровью нашей русскою залита. У стены не кто-нибудь — Отец, Мой отец под дулом автомата. Без промашки Бьет в упор свинец, Смерть-свинец фашистского солдата… Я ни в чем туристов не виню, Их тогда и не было на свете. За отцов не отвечают дети. Но и память не предашь огню.

Откуда что бралось —                                  не знаю: В четырнадцать артистом стал. Ходил у пропасти по краю, И город был — Как страшный зал. А в зале —               вермахта солдаты, России лютые враги. Играй, покуда нет расплаты, Во имя правды смело лги! Изображал я простофилю С котомкой драной за спиной. Тот путь актерский был извилист, Оплачен дорогой ценой. На сцене смерть подстерегала За каждый наш                       неверный взгляд. Гремели выстрелы из зала, И не было пути назад. И все-таки мы узнавали, Скупив эрзацы-табаки: Какие части на вокзале, Какие выбыли полки. Мы успевали мимоходом Число орудий сосчитать… Как с того света — Из разведки Меня всегда встречала мать. Откуда что бралось —                                  не знаю, Я в той игре бывал старшой. Ходил у пропасти                            по краю, Чтоб жить               с открытою душой.

Опять меня тревожат журавли. И, чуя непогодье, Ноют раны. Опять не спится: Вижу, как мы шли Сквозь полымя и стужу, Партизаны. Молчал сторожко, Уводил простор, И гибель, и спасение сулящий. Мы шли вперед беде наперекор. А жизнь, что день, милей И клюква слаще… Измаянных, Израненных в бою — Чуть сплоховал — Болото хоронило… Над нами журавли в косом строю, Срезая ветры, Торопились к Нилу. Внимал их крику неоглядный мох И набухал туманом и тоскою. Я слушал их И к лютой боли глох, Сжимал винтовку слабнущей рукою. Который день тянулись прямиком, Под стать тревожным и печальным                                                  птицам. Тебя, болото, словно отчий дом, Мы покидали с клятвой — Возвратиться. Не только мох осилили — Прошли Пути иные — этих не короче. Знать, потому о прошлом журавли Опять трубят — И сердце кровоточит.

Думы уползают, как паром, По волнам годов в иное лето. Наша дружба давняя согрета Партизанским памятным костром. Сердце выжгло горечью дотла — Нам невольно у огня молчится. Маша, незабвенная сестрица, Память о тебе                     светлым-светла. До сих пор я                   горем сыт и пьян — Неспроста у прошлого в полоне. Не горит костер —                            от боли стонет, Всхлипнув, Пригорюнился баян. Повторять любила: Будем жить! Не ошиблась веселунья наша. Мы на сорок лет сегодня старше, Но тебя не можем позабыть. Посидим у жаркого костра, Не пугая громкими словами Память о былом… Ты будешь с нами, Маша — медицинская сестра.

Кто где погиб —                         того не знаю, И не у всех могилы есть. Я имена их называю: Ушедших помнить —                                 долг и честь! Из Маляковых —                          Петр и Федор Убиты в схватке с Булаком. А мальцы нашенской породы — Зараз не свалишь кулаком. Не знаю,            где отца могила, — В застенке сгинул без следа. Нужна была какая сила, Чтоб в горе выстоять тогда! Ржевуских не вернулись трое — Мои по матери дядья… Оставленный самой судьбою, Погибших свято                         помню я. Когда гнетет меня утрата И сам с собою не в ладу, Я к Неизвестному солдату, Как к собственным дядьям, иду. Душой возвыситься поможет Мне верность роду моему. И нет судьи                 верней и строже, Чем сам я,               сердцу и уму.

Моих друзей негромкие дела — Следы давнишние На партизанских тропах И всполохи березок на окопах, Повыжженных снарядами дотла. На месте боя В реденьком лесу Кипрея запоздалое цветенье, Как будто их последнее мгновенье — Шагнувших в огневую полосу. Моих друзей негромкие дела — Потухшего костра живые угли, Они по виду только смуглы — Хранят частицу давнего тепла.

Озябший, Угли приюти в ладонь, Не только пальцам — Сердцу полегчает. Признаться, я и сам не чаял, Что до сих пор Хранят они огонь. Моих друзей негромкие дела, Как борозды, Молчат в зеленом жите. О борозды, О шуме не тужите, Нам тихость ваша мудрая Мила.

Печь побелит к празднику Ирина, Сварит студень и намоет пол. Распрямит натруженную спину, Сядет,         одинешенька,                              за стол. И уйдет с печальными глазами На берег,             где вербы зацвели. За окошком взвизгнут тормозами И умчатся дальше «Жигули». Не услышит старая мотора, Сгинув в довоенном далеке: С Федором спускается под гору, К солнечно смеющейся реке. Федор прямиком идет ко броду, Снял ботинки,                      засучил штаны… И плывет Ирина через воду С луговой веселой стороны. Всю-то жизнь вот этак бы с любимым Плыть,        руками шею охватив. И зачем ты, счастье,                              мимо, мимо?.. Не нашло к Иринушке пути. И теперь ей слышится гармошка, Видится кадрильный перепляс… Расписались. Бабоньки в окошках — С молодых не сводят влажных глаз. Но домой вернулись не на свадьбу Объявило радио войну. Не узнать колхозную усадьбу: Бабы голосят, как в старину. …По щеке горюн-слеза скатилась На подарок Федора —                                   платок. В сумерках Ирина спохватилась И в печи раздула огонек. Собрала на стол и снова села С краешка у длинного стола. Но рука от дум отяжелела, Приподнять стакана не смогла. Не сморгнула старая слезину, Уголком платка зажала рот… Выпрямила сухонькую спину — Празднует одна который год.

Почтительно притихли братья, Внимая батиным словам: — Не на блинах, поди, у сватьи, И за дела пора бы вам!.. — Так повелел дорожный мастер Своим верзилам-сыновьям. Антон послал сынов за счастьем, Которым не разжился сам. Сыны отца не посрамили. Но враг в бою двоих скосил. И стала громкою фамилия, Которую мой дед носил. Однако деду не до славы: Беда — как на плечи гора. В лугах сынов заждались травы. Дед молча курит до утра. Иван под Гдовом комиссарит — Опять ушел на Булака. Оттуда натянуло хмари, А что к чему?.. Палят пока. Не спится деду: Думы, думы — За дальним счастьем ходоки. Меньшого, Павла, к односуму Он шлет узнать — Тому с руки. Ивана пуля пощадила, А значит, повезло и мне… В деревне подымалась сила, Рожденная в крутом огне. Одно Антону не по нраву — Иван забыл совсем про дом. Земля — налево и направо, А он спешит в волисполком. Ворчит Антон опять на сына, Хоть горд фамилией своей. …Цветет соседка Катерина. Старик, Готовь огонь-коней!.. Вот так и длится род, Покуда Дошли заботы до меня. И как бы ни было мне худо — Не затушу того огня. Мне выпало большое право, Коль я с войны вернулся цел: Земля — Налево и направо, И сколько на сожженной дел! Хватило б разума и силы, Забот у нас не занимать. Бери перо, А хочешь — вилы… Была бы дедовская стать.

Своей судьбой я заверяю вас, Проверенной в огне                                на поле бранном. Судьба вершилась,                            право, без обмана: Уж бил — так бил: Не в бровь,                а прямо в глаз. Велели мне! Разведай гарнизон. И я к фашистам пробираюсь в пекло. За тридцать лет                         былое не поблекло, — Как тот фашист, Ночами душит сон. Давали косу: Прогони прокос — Туда верста                  и столько же оттуда. И я махаю —                   не свалюсь покуда. К косе как будто намертво прирос. Поедем в лес: Дорвусь до топора — Лесины стонут, осыпая щепы. Я силою пошвыривался слепо, Как в бой, В работу рвался на ура. Нет-нет и прижимаю левый бок — Пустое, мыслю,                       просто перебои. Горушка — тьфу! А вздыбилась горою… Осилю —              лишь бы детям невдомек. И вновь стремлюсь шагать, как                                             пионер, — Живем лишь раз, Всего лишь раз на свете!.. Не слушают отца — Взрослеют дети. Научит ли их собственный пример?

Любили мы играть в войну, Как будто чувствовали что-то. «Ура!» взрывало тишину В кустах у ближнего болота. На роль врага,                     само собой, Никто не шел без принуждения… Но вот он,              настоящий бой, И не победа —                      отступление. Притихла разом детвора, Послушной сделалась и строгою. Мы репродуктору с утра Глядели в рот                     с немой тревогою. Враги в деревню, как домой, Пришли,           посмеиваясь весело. Не приглянулся дед немой — Они в саду его повесили. Без следствия и без суда Водили в ров безвинных жителей… И мы, чапаевцы,                         тогда Ушли в отряд народных мстителей. Взрывали склады, поезда И где могли — врагов громили мы… Горит нетленная звезда Над партизанскими могилами.

В живых —                из двадцати один. Я ваш должник,                        друзья-чапаевцы. Хотя я дожил до седин, А сердце давней болью мается. Гляжу с надеждой на ребят — На их игрушки современные. Я по-отцовски очень рад, Что игры сына не военные.

Летела пуля тридцать лет. Настигнут я — Пробито сердце. И надо мной                   чернеет свет… От памяти                куда мне деться! Лежу я, Вдавленный в песок, Смертельной болью перехвачен… И надо мною колосок Склонился, Будто наудачу. Вот-вот осыплется зерно, Налитое немой тревогой. И все,        что было так давно, Придвинулось —                          рукой потрогай. Горит (В бреду иль наяву?) Родная наша деревенька. Пробитый пулею, В траву Навек упал приятель Сенька.

Незатухающая боль Меня — Как на огне бересту. Песок в глаза метет, как соль, И разъедающе,                      и остро. Мой друг не встанет,                                 хоть кричи, — Зашлась душа недетской болью… Летят тридцатые грачи Над Сенькиным немым раздольем.

Подумать только — Через сорок лет Перед мною тенями всплывают Фигуры в касках,                          заслоняя свет. И солнце эти каски заслоняют. Подумать только — Через сорок лет Плечом я слышу выстрела отдачу. Снаряды кончились,                                патронов нет, Мы пятимся в болото наудачу. Подумать только — Через сорок лет Смертельной схватки все не позабуду. Враги вокруг. Спасенья больше нет, Надежда на гранату                               и на чудо. И до сих пор Во сне покоя нет — От вражеской я вздрагиваю речи. Подумать только — Через сорок лет Нас та война                   корежит и калечит!

На этой легкой с перышком работе Не то что спину —                            сердце надсадил. А было время —                         в партизанской роте За сотню верст Взрывчатку я носил. И ничего,             спина моя терпела. Поспал, поел — Опять готов в поход. Горело сердце,                       торопилось в дело — Успеть бы эшелон                             пустить в расход. Мне довелось познать законы моря — Крутые штормы выносил не раз, Стоял на вахте, С перегрузкой споря, По трое суток                     не смыкая глаз. Не без того, Гудела под бушлатом Просоленная накрепко спина. На палубе              катилась смертным катом Закрученная штопором волна! А было время — Шел мужик за плугом, А мужику всего                        тринадцать лет. И пласт земли повертывался туго, И дымкой заволакивало свет. Садилось солнце. В небе козодои Играли свадьбы,                         взапуски трубя. А человек,               шагая бороздою, И сам не знал,                     что утверждал себя. На лесосеке до седьмого пота Валил деревья —                          и хватало сил… А вот досталась с перышком работа — Не только спину, Сердце надсадил.

Придвинулась, Окутывает осень С нежарким солнцем в сетке паутин. На длинном                  увядающем прокосе Остановлюсь задумчиво один. Передо мной                    холмы горбатят спины, Печаль в низинах                            льется через край. И сердце вздрогнет, Словно лист осины. А что к чему —                       попробуй разгадай. Короче день, А ночь весомей стала — Есть время                прислониться к тишине. Среди холмов                     стою у пьедестала — От прошлого не отступиться мне… Одолевают давние сомненья: Бегут года — А я все на войне. Я от того остался поколенья, Которое горело на огне. Отец и брат мой Сгинули в пожаре, Сгорели,            как снопы,                           мои дядья. А сын о чем-то тужит на гитаре… Но будет каждый сам себе судья. От суеты отгородившись ночью И от себя, Гляжу в прошедший день, Чтоб утвердиться в правоте воочью И над собой подняться на ступень.

Грома ударят в барабаны туч — Походный марш                         или отбой сыграют? Промчится ливень,                             весел и певуч, По моему березовому краю. По травам пробежится ветерок, Зверьком лохматым в ноги мне уткнется. Послушаю я листьев говорок — И сердце от предчувствия сожмется. О время, время,                       придержи свой бег, Я никуда теперь не опоздаю… Глядит сосна из-под тяжелых век Высокой кроной небо подпирая. К ее стволу литому прислонюсь, Дышу прохладой,                           свежестью,                                           покоем… Так нестерпимо ярко светит Русь Под семицветной чистою дугою!