Живешь, Заботой городскою Насквозь пронизан и прогрет. И вдруг под ложечкой заноет, Да так, Что почернеет свет. С чего бы, Сам не понимаю, Тоской захолонуло в мае, Когда на влажных тротуарах Асфальт теплынью разморен: Его вздувает, что опару. Да что гудрон, Когда бетон Зеленой молодью пропорот. И вроде город мне не в город. Так вот с чего под сердцем боль Отозвалась знакомым гулом: Полями вешними пахнуло. И ты хоть как себя неволь — Уснуть не сможешь: Ночь-другую Все видишь землю дорогую С крутым опасным половодьем, Когда ручей под стать реке, И в нем березы налегке Бредут, Смеясь над непогодьем. А бани, Словно пароходы, В субботу густо задымят. И до потемок огороды Богато ведрами звенят… Листа березового запах, Моренного в жару сухом, Ложится в лунные накрапы, Как пух, туманно и легко. В тех банях сверстники с устатку, Как боги в облаках, парят… Я сладко шевельнул лопаткой, Как будто жаром тем объят. И до утра усну едва ли — Ведь знаю: Ждут меня поля, Поют мои родные дали, Зовет отцовская земля!

Мой дед Антон —                            дорожный мастер, В деревне —                  пролетариат. Дорогу строил он для счастья, Был несказанно делу рад. Как для себя Антон старался — Чтоб намертво булыжник лег… И вот он,             город, показался, А до чего же был далек! Верста к версте —                            легли каменья. Как в песне звонкие слова. Достала наше поколенье Про деда добрая молва. Дорога уходила в дали И счастье              все-таки нашла. По ней тачанки проскакали И революция прошла. Давным-давно Антона нету, И все-таки мой дед живет… По каменке,                 навстречу лету, Катит из города народ. По ней,          Антоновой,                            надежной, Я нынче еду не спеша. И каждой возрожденной пожне Внимает радостно душа.

В глуши У ржавого болота Селились предки-ковали. Не густо было намолота От той железистой земли. Валили жаркую березу, В землянках-домнах уголь жгли. В сердца их. Светлые как слезы, Роняли песни журавли. Случалось, Филин рядом ухал — Пророчил жуткую беду. И та беда, Ходили слухи, У же играла во дуду. Она негаданно являлась — Врывалась ворогами в дом. И ковалей святая ярость Катилась лесом, словно гром. Гудели горны. Звон металла Как будто поддавал жары. Ковали деды не орала, Ковали деды топоры. Мечи точили боевые, Ночами не смыкали глаз… И это было не впервые, И не в последний было раз.

Небо — куполом иль вовсе непогожее — В пути-дороженьке кал и ки перехожие. Потешали молодецкую братч и ну, В граде Киеве оплакали дружину Князя Игоря. И снова Русь былинная… То не песня в поднебесье лебединая, Перед бурей не птенцов скликают гуси — Взрокотали звончатые гусли. Шли кал и ки с песнями да плачами По векам, как по ступеням. В стольный град Заявились горемычные удачники. Слушай гусельки Кто рад и кто не рад! Смерды слушали — Душою приосанились. А монахи да ярыжки прячут нос: Чуть стемнело — К володыке, Земно кланялись, Спешно стряпали на вольницу донос. И затеялось гонение на звончатые… Только видано ль, Чтоб песню на Руси, Недопетую и вольную, прикончили? Наши деды песню пронесли Через все кресты И все запреты, Деды — безымянные поэты!

То не лебедь выходила из реки И вставала, Белокрыла и легка, — Возводили на Великой мужики Церковь-крепость, Словно песню, на века. Поприладилась плечом к плечу артель. На стене — сам бог и князь — Мастеровой. По земле идет играючи апрель, Обжигает прибауткой ветровой. «Ох ты, каменщиков псковская артель, Плитняков многопудовых карусель, Б а луй, Балуй каруселькой даровой, Словно не было годины моровой». Не в угоду Богатеям и богам, Не заради, чтобы слава вознесла: По горбатым, По отлогим берегам, Будто шлемы, Подголоски-купола. Их оглаживали дальние ветра — От восточных гор И западных морей. Поосыпано вороньего пера У крещенных не крестом монастырей! И с мечом, И с бомбой жаловал гостёк Не молиться на резные Купола… Только срок начальной силы не истёк — Та лебедушка стоит белым-бела.

Закипая веселой, Ядреной листвой, Ты вовсю хорошела Над тихой Псковой. Ох, и грузно же было В июльскую звень Из суглинка водицу тянуть Долгий день! А мальчишек В зеленой охапке качать… А влюбленных С темна до светла привечать… У Псковы я опять Вечерами брожу И на корни витые взглянуть Захожу. Им трудиться не тридцать, А триста бы лет. Да кому-то, наверно, Ты застила свет. Сникли, Съежились листья — Ободрали впотьмах… И добро б человеку Потребность в лаптях!

Считаемся —                   лесная полоса, Но крепко мы повысекли леса. Не только мы —                        и предки хороши: Дома, как терема, —                               сама мечта! Умели деды брать для живота И сверх того взымали для души. Раздели липу,                    иву на корье, Свели до счета дикое зверье. Десятка два в лесу тетеревов С утра слагают про любовь стихи. И разучились драться петухи, Отпел зарю —                     и фьють, Бывай здоров. А было время (Летопись не врет, Монах был зрячим —                          не подпольный крот) — Пскова носила на себе лодьи, В ней,         верь не верь,                             водились осетры. А за Псковой                     звенели топоры — Там лес валили,                        ладили бадьи. Монах писал: А за Псковой леса, Гнездится соболь,                           черная лиса… Остались летописные листы. Но извели леса на берегу, И соболь убежал давно в тайгу — Подальше от опасной суеты. Река не та,               и лес теперь не тот. Пскову вороны переходят вброд. А наши деды баржи гнали тут. С тех пор прошло поменьше ста годов, А сколько встало новых городов! Как жаль — Леса так скоро не растут.

Нам все не так, Сама погода Не может людям угодить. Понатерпелась мать-природа — Ни ублажить,                    ни пристыдить. Дожди взыграют —                              слишком мокро, Теплынь на улице —                                 жара, Снега до пояса —                           морока, Деревня тихая —                          дыра! Нам все не так. Саму природу Задумали учить уму. Морями поразлили воду В ее отлаженном дому. Пустыни сделали из прерий, Болота превращаем в пыль. Степные подсчитав потери, Качает головой ковыль. Не продохнуть самим от смога, Деревья никнут и цветы. Мы часто мыслим однобоко, Живя в плену у суеты. Нам все не так. Сама природа От мудрых деток без ума И вдруг           шарахнет недородом — И опустели закрома. Сдерет рубаху, Спустит кожу, И в щепы разнесет ковчег. Она и не такое может, Об этом помни,                       Человек!

Борода на широкой груди, И ручищи —                  дубовые плахи. Возлежит дед в посконной рубахе. Бесконечность его впереди. А бывало —                  солдат хоть куда: Он в разведку ходил,                                а в атаке — Не видали такого рубаки! На подушке алеет Звезда. Уходил от земли воевать — Кто ж родится в России солдатом?! На привалах мечталось: Внучатам Про добро               и про зло рассказать… Он как будто глядит из-под век, Вспоминая,                 чего не успето? От забот задыхается лето, Да не властен помочь человек. Ни прибавить теперь, Ни отнять — Все свершилось от точки до точки. Возле гроба горюнятся дочки, Сыновья попритихли и зять. Встрепенулся подстреленно крик — Не сдержалась студентка,                                        меньшая… Головою вот-вот покачает — Не любил беспорядка старик. Он предвидел беду наперед — Заготовил себе домовину. Похоронного марша кручина Над толпой величаво плывет. От него замирают в груди Громогласные охи и ахи… Возлежит дед в посконной рубахе. Бесконечность его впереди.

Стареет сад, ветшает дом, Но никакой трагедии. А мой приезд — Не ход конем, Как думают соседи. Меня родная сторона Приветила подвохом: Прогнулась крыша, зелена, — Покрыта густо мохом. В сарае сено, как труха, Крапива за амбаром. В саду стеной стоит ольха — К зиме дрова задаром. Я вгорячах схватил топор И поплевал в ладони… Не слишком ли в решеньях скор? Помедлил я и понял: Не по плечу                  амбар и дом, Завещанные дедом. Моя с веселым топором Закончилась беседа. Сам по себе зеленый сад, А я — прохожим сбоку. Прости, дружище,                            виноват… И зря спугнул сороку.

Отвыкли мы от цокота копыт, Но с давних пор Звенит он в наших душах, Как в позаброшенных церквушках Под куполами прошлый звон гудит. На все лады Не только в городах Поют заливисто добротные моторы. Нам по плечу подлунные просторы, Мы с веком вроде бы в ладах. Так почему ж, Завидев иногда В строю машин обычную повозку, Мы замираем возле перекрестка, Как будто с ней простились навсегда? И раз в году, На празднике Зимы, Коней впрягаем в сани с бубенцами И норовим гнедых потешить сами И, словно дети, Радуемся мы.

Теперь и мне мотор сродни, Железной силе не перечу. Как вехи в будущее, Дни Летят распахнуто навстречу. Я за рулем, как за столом, Лишь сердце чуть прихватит зноем. За лесом даль плывет светло. И вот оно — Село родное. Как нарисована, В окне Моя бабуля — чище снега… И снова чувствую: Во мне Скрипит и грохает телега.

Какие высокие травы — Почти в человеческий рост. Ручей говорливый                             направо, Налево —              старинный погост. Мальчишкой любил хорониться В тех травах,                  как в добрых лесах. Мне пели веселые птицы О всяких земных чудесах. Лежал у земли я в объятьях, И сам я ее обнимал. Со мной —                одуванчики-братья, Над ними              цветет краснотал. И что-то меня заставляло Лежать          и глядеть в небеса. Фантазия, знай, расцветала И мчалась,               раздув паруса. Мне в облаке чудились звери — В лесу не встречал я таких. Готовый и в небыль поверить, Я видел воочию их. И больше того: Мне казалось, Что был я когда-то звездой… Додумывать не удавалось — Вспугнут или крикнут домой. И что-то теперь заставляет, Как прежде, Уставиться вдруг На звонкие звездные стаи И месяца кованый круг.

Теперь, как видно, Гость я тут, Среди родимых пажитей. Дома колхозные, растут — Не мною, братом нажиты. Поля одеты в зеленя — Все братовы старания… И даже на покос меня Он нынче не заманивал. Во двор он на своем стальном Под сумерки подкатится, Меня употчует вином, Поздравит со свиданьицем. А утром приведет коня, Ударит конь копытами И покосится на меня, Лоснясь боками сытыми. Я замшевой губы коснусь — Ладонь теплом порадую. Забытая одарит грусть Нежданною наградою. Давно меня сюда манит (Хотя спокоен с виду я). По-местному я знаменит, А брату вот завидую.

Отдохнуть бы ей давно пора. И откуда силы в старом теле? Не присядет с самого утра, Вся в делах,                  как белка в карусели. Солнышко застало с посошком — Вывела теленка за овины. А в обед На станцию пешком — Насбирала к поезду малины. Леночке гостинец принесла (Правнучка теперь уже в десятом), На лугу сенцо перетрясла, Любовалась розовым закатом. Ягод насбирала у дорог, У реки —             целебной валерьяны. Уж своя,             посушенная впрок, Ягода и травка —                           без обмана. К бабушке в ночь-заполночь стучат, Слава добрая о ней в народе. — Мой-то с балалайкой у девчат До утра, бесстыжий, колобродит. Бабка покачает головой, Голова у старой —                            Дом Советов. Разговор сугубо деловой — Шепотом, Друг дружке по секрету. Вправить грыжу И свести лишай — Выдаст сто очков вперед наукам. Бабушкина слабость — Любит чай, Чтоб крутой,                  из блюдца,                                   и пофукать…

Гулкой подпоясанная речкой, Зорькой подрумянена, Как в печке Испеченный сдобный каравай, Пашня за околицей лежала, Зерен полновесных ожидала, Слушала грачиный грай. Солнышко ночей недосыпало, Поднималось, Землю облучало, К полдню раскаляясь добела. Облака над нею набухали, Проливались И спешили в дали Завершить весенние дела. В поле выезжали трактористы, Веселы, чумазы и плечисты: Начиналась жаркая страда. Гуд моторов повисал над краем, И дышала новым урожаем Свежая Прямая борозда.

Наработался вволю С утра на лугу… Хорошо поваляться в духмяном стогу! Хорошо в голубой вышине потонуть И на миг ощутить Бесконечности жуть. Ощутить, словно жажду, Внезапно мечту — Самому поднебесную взять высоту, И представить космические корабли Где-то там — В бесконечной туманной дали. И увидеть миры Вдруг открывшихся звезд, В те миры звездолетом проложенный мост. И себя Как посланца земного добра… До чего ж беспредельна Фантазий игра!

Под полою у красавицы зари Отбивают косы косари. Звонкая литовка, словно тетива, Заливаясь, тоненько поет. Замирая,             слушает трава, Тянется,            на цыпочки встает. Молоточки клювами стучат И с ресниц проснувшихся девчат Склевывают звонко —                                    чок, чок, чок! — Золотинки — ласковые сны. Месяц,          раскаленный пятачок, Стынет на ладони у сосны. Видишь — Зоренька откинула полу, Пригласила нас хозяюшка к столу, На заречные луга с духмян-травой Всей деревнею на праздник даровой

Честно трудится моторик Возле бани на реке. Дедов старенький топорик Ухает в моей руке. У поленницы на плахе Я орудую, как встарь, Босиком, в одной рубахе — Хорошо живешь, скобарь!

Ноздри щупают ядреный Вкусный воздух смоляной. На лесине окоренной, Словно сахар, тает зной. Ветерок рубаху сушит — Это тоже благодать. Дорогая тетя Нюша, Что взамен тебе отдать?

На родимое поле Ничком упаду. Я теперь от него Никуда не уйду. За холмом шелестят Переплески зарниц, Надо мной косяки Улетающих, птиц. Я шепчу, улыбаясь: — До майского дня! Не курлычьте, С собой не маните меня! И в мечтах о весне Незаметно усну; И во сне обниму Ту страну-тишину. И пойму, Как надежно мне В этой стране. Как в кольчуге, Лежу в полевой тишине.

Два года минуло,                          как Марья-свет… Но до сих пор поверить он не может. И что ни год —                       к себе все строже, строже. Без Марьи счастья и удачи нет. На людях Федор редко стал бывать — Шутник и балагур переменился нравом. У Федора в избе                          детей орава И согнутая в пояснице мать. Старуха по утрам ворчит с печи: — Тебя к Марии как приколдовали. Ушел в поля —                       и поминай как звали. А я тут с ребятнею,                             хоть кричи! — К детишкам надо молодуху взять, — Услужливо советуют соседки. Нашептывают семилетней Светке, Какую приглядеть сподручней мать. А Федору от доброхотов впору взвыть. Глядит угрюмо,                       но в ответ ни слова. Не понимают самого простого: Не может он Марию позабыть. Прошли года — И волосы как дым, Что над трубой сивеет спозаранку. На выданье любимица Светланка. Прозвали бабы Федора                                     святым.

Застыли низины и взгорки, Печаль вековую храня. Закончились сроки уборки, Щетинится в поле стерня. Прислушались чутко осины, На цыпочки встала лоза, У елок сутулятся спины И спрятаны в гуще глаза. В чащобе осталась прохлада — И в полдень таится в тени, Как будто засела в засаду С ножом на погожие дни. И вдруг тишину потревожит Крикливых скворцов перелет. Морозец пройдется по коже И к сердцу надолго прильнет.

Не из тарелки взять                              с цветной каемочкой, Из углей выхватить,                               как сам огонь, — Картошку черную                           с хрустящей корочкой И покидать с ладони                                на ладонь. Напополам ее                     сломаю, угольну, Вдохну картофельный                                   здоровый дух… За плугом хаживал —                                  не родич                                                 увальню, — Один во полюшке                             пахал за двух. И до чего ж вкусна                              картошка осенью Под ясным куполом                               среди полей! Поля пронизаны                          сквозною просинью, А ветер к вечеру                         все злей и злей. Комбайны замерли,                               зарей умытые, Подняли хоботы                         и смотрят вдаль. Как перед праздником,                                    душа открытая Вбирает тихую                       полей печаль. А в небе лебеди —                            как откровение, На солнце красное                             косяк плывет. И горько-сладостно,                               пусть на мгновение, От непонятного                         душа замрет.

Изба избой,                каких немало Стоит у пыльных большаков, Какие Русь наоставляла Еще от дедовских веков. И чт о мне,               что в избушке этой О старых четырех углах? И все же незажившей метой Вдруг припечет,                         как на углях. Домой мы изредка писали И обещали каждый год Родителям: Нагрянем сами На августовский огород. Когда,        случалось, приезжали: С дороги — в баню                               и к столу. И в рамках на стене дрожали Ребячьи грамоты в углу. А там опять —                      в ином просторе: Один моряк, Другой — пилот… На радость той избе иль горе, Благословившей нас в полет?

Осенние поля текут со всех сторон — В раздумье окунает нас природа. У предков наших                           добрый был закон: Заботиться о продолженье рода. Мой дед Антон имел двенадцать душ, У деда Осипа семья поболе… Их не пугала ни мокреть, ни сушь, Ни ожиданье недорода в поле. Явился в мир Антонов сын Иван, У деда Осипа явилась Катерина… И снова длится древний род славян — В семье крестьянской поджидают сына. И вот я есть — Мужик,          солдат,                    поэт. Дана мне власть над песней и оралом. В ответе я за весь подлунный свет. Но мне всегда чего-то не хватало. Мне боязно признаться: Я один. Совсем иное —                        братовей бы восемь! И сам хорош: Скучают дочь и сын. А на моем дворе                          бушует осень. Шумят дожди — Несут хлебам урон. В полях нехватка нужного народа… У предков наших                           добрый был закон: Заботиться о продолженье рода.

В душе моей российские Иваны Как звезды в небе — Нету им числа: Оратаи,          ваятели,                      смутьяны И мастера иного ремесла. Коль памятью не слаб —                                      бери повыше: Иванов знаменитых знала Русь… Иван мой спит, Пожалуйста, потише! Но зашумите —                       я лишь усмехнусь. Ведь нам не привыкать, Нам,      внукам дедов, Праправнукам и Невских, и Донских, Падения и взлеты —                                все изведав, Мы свято верим в сыновей своих. В сараи, Как в музеи, спрятав сохи, Мы честью пахаря, Как прежде, дорожим. И на заре космической эпохи Земная суть — Зерно обычной ржи. И пусть наш век, Как паруса тугие, Орбиты рвет, Ликуя и грозя. Хоть Русь теперь не та И мы другие, Но без Иванов нам — Никак нельзя.