Идут года, но я неисправим — Как встарь сказали б: Вновь пред аналоем. Я насмехаюсь над собой самим И воскрешаю в памяти былое. Я не боюсь,                что выгляжу смешно: Как лист перед травой —                                        перед тобою. Беру билеты на двоих в кино И сам себе сдаюсь уже без боя. Пока молчим. Твоя рука в плену. Твой мягкий профиль на моем экране. Я возвратился в дальнюю весну, Я одурманен запахом герани. Как будто в жизни не было войны, Потерь,          разлуки,                     самого забвенья И этой сверхосознанной вины За давнее слепое отступленье. Теперь я понял:                       стоило пройти Пути любые, Если надо —                  пытки, Чтоб этот вечер тихий обрести И постоять у старенькой калитки.

Задумчиво идти тропою, Встречая заревой рассвет, И верить свято, Что тобою Для нас проложен этот след. Тобой оставленное слово Твердить без устали в уме. Коснуться камня голубого На светлом Савкином холме. На Сороти поймать в ладони, Как чудо-рыбину, закат. И дотемна глядеть, как кони Пасутся или стоя спят. И на горе Святой, Заветной, Принять просторов благодать, Уединившись незаметно, В тени деревьев постоять.

Мимо Троицы хожу я тридцать лет, Но любуюсь на нее                               как бы впервой. Ни на лучик не померк далекий свет, Что восходит над соборною главой. Вознеслась она выс о ко и легко, В каждом куполе                          по солнышку горит. И в ненастье над грядою облаков Светлокупольная Троица пар и т. Знать, умели тут работать горячо, И не слабым было                             русское плечо. Знать, умели тут красою дорожить — В камень стылый                           душу светлую вложить.

И до меня за сотни лет С утра, как новоселы, В полях —               едва взыграет свет — Гудели важно пчелы. Стояли смирно у воды Покорные ракиты. Грузнели к осени сады Анисом знаменитым. В реке гулял ленивый сом И утка жировала…. Одних —             забыл родимый дом, Других —             давно не стало. За что же я в такой чести — Иду тропой земною… И без меня всему цвести, Но лучше бы — со мною.

Половодье нынче крутит — Хоть куда! На ветру волна забористо играет. По лугам идет великая вода, В ней березы по колено утопают. Напоила до отвала зеленя, Отступила, Нас повыпустив из плена… Лето катится, по камушкам звеня, В заливных лугах шуршит Духмяным сеном. Не успеем надивиться на леса И наслушаться певцов звонкоголосых, Как повысыпет Студеная роса, Октябрины заблестят на синих плесах.

И опять загорлопанит, Заметет — Запасайся полушубком на полгода. На реке Всю ночь постреливает лед, Рассыпая перезвон Под звездным сводом. Заявился март С широкою душой, Знай бахвалится ухваткой молодою. А березы, приодетые куржой, Снова грезят недалекою водою.

Что-то манит меня на Двину, Где зверье промышляют поморы, На студеную манит волну, Что уносит в открытое море. Может, предки ходили мои — Неизвестные первопроходцы — И оставили меты свои На скале и на северном солнце. Я вдохну первозданных снегов, Удивлюсь голубому сиянью И дождусь у седых берегов Озарения или свиданья. Скоро день повернет на весну И заветные песни повторит… Что-то манит меня на Двину, Но не знаю, На счастье иль горе?

Не знаю пращуров своих Древней прапрадеда Ивана. Он жил открыто,                         безобманно, Один ворочал за троих. Деревья смалу корчевал, Ходил с рогатиной на зверя, И, помня прошлые потери, Орала и мечи ковал. Нет-нет и ворога встречать Ходил к Чудскому, на границу. Враги российскую землицу Зело любили воевать. Россию он спасал не раз От всяких рыцарей и шведов. Был верен доброму соседу, Не выставлялся напоказ. Я верю в мой крестьянский род, Что шел к Ивану от Ивана. Он служит полю безобманно И Родину не подведет.

Чт о в ней,             что в этой малой родине? Дом приземистый в три окна. За поветью на старой колодине Дно от бочки блестит, как луна. Что в ней,             что в этой горькой родине? Лобогрейка забыта в снегу. По весне на болоте разводины., Да вороны кричат на стогу. Что в ней,             что в этой cладкой родине? По лугам — Язычкастый щавель, Ранний цвет на духмяной смородине. Возле риги шатровая ель. Что в ней,              что в этой доброй родине? Слева поле, А справа — лес, Смалу вдоль-поперек обойденный, Все ольшаник, Сосны — в обрез. Что в ней,             что в этой гордой родине? Не осилить одним умом. Ради л ю бой Европа пройдена Под смертельным огнем.

Вы видите, как яблони лучат Румянец зоревой над деревнями? Вы слышите, как яблоки стучат О грудь земли тяжелыми боками? Печально осыпается зерно Подставить бы спасительные руки!.. Из пахарей ушел давным-давно, Но в сердце отдаются эти звуки.

Среди болот и глухомань-лесов, В зеленом царстве птичьих голосов, Вросла в бугор крестьянская изба: В окне — заря, А над зарей — резьба. Изба стоит уже полста годов. Тропинка от нее ведет на Гдов. Другая — к югу,                        в дальние края, Которых и во сне не видел я. Всему свой срок: Аукнула судьба… В разлуке запечалилась изба, Осталась вековать среди лесов, В весеннем хоре птичьих голосов. Мне открывались чудо-города, Избенке дедовой до них куда! У каждого свой норов,                                    голос,                                             вид, И каждый не полста годов стоит. Но если было мне невмоготу, К былому обращал свою мечту, Припоминая старый дедов дом. И он светил мне заревым окном.

Вызревали мы, как горькуши, Убегали оравой в луга, Где кислица росла погуще И покруче Псковы берега. На кормежку непривереды — Подчищали сады с корня. За вихры нас учили деды Пуще жизни беречь коня. Увозили в луга с собою И учили пройти прокос, Чтоб ложился он за тобою, Как речной бесконечный плес. На тяжелом двуконном плуге Утверждали мужскую стать. А мужчинам бы на досуге После пашни в лапту поиграть.

То-то сладко нам пилось-елось, Словно в сказке — Все мимо рта. Знать, полей и покосов милость Мне запомнилась неспроста.

Смалу в деревне я рос непутевым — Мне бы мечтать да играть. С братом ходили в подлесок сосновый Хворост к зиме собирать. В глушь забреду — От сосенок мохнатых Глаз не могу отвести, Хлебом с ладони кормил я сохатых. Бабочек нянчил в горсти. — Много ль с такого работника                                                    толку! — Брат мне взашей поддавал. — Зубы, бездельник, положишь на                                                    полку| С песен какой капитал?! Братья корили, наверно, напрасно И наставляли, как жить. Мне и поныне мечтается красно — Песню сложить.

Тишина на отцовском подворье — Даже оторопь душу берет, Поразлилось крапивное море, Затопило с весны огород. У дверей лопушатся бурьяны, На окошках из досок кресты. И не только в луга и поляны Пробрались, словно тати, кусты,

Незаметно опутали сердце, Словно плети,                      секут по глазам. Никуда от ответа не деться: И судья,           и ответчик —                                я сам. Не с того ль тяжелеют туманы, Тишина загустела водой? На гумне воронье,                            как смутьяны, Все грозятся картаво бедой. Не кого-то,               себя виноватю, Что стою на подворье пустом… Поглядел бы на полюшко батя… Даже страшно подумать о том. На березах —                    зари угасанье, Догорает озерная гладь… Нам достанет любви и желанья Все понять и душою принять.

Целый месяц донимали деда — Сам директор прикатил в страду. Но одним кончалася беседа: — Хоть убейте,                       хутор не сведу! И не свел. Красуются зароды Словно крепость посреди лужка. Ходит старый, будто воевода, Утверждая мудрость мужика. Да не разговором, Крепким п о том: За неделю —                   и рубаха с плеч. Мудрость-то крестьянская —                                              работа, Да такая —                что ни сесть, ни лечь. Деду в радость —                           сытая скотина, Над цветущим колосом —                                         заря, И скирда пшеницы у овина. С плеч рубаха сыпалась не зря. Детям, внукам —                          на века раздолья И, конечно, всяческих забот. Главное,            чтоб не скудело поле. По зиме старик, готовит колья, Чтобы летом обновить зарод. Тракторист — насмешник белозубый — К деду завернет на перекур. — Я теперь к тебе заместо клуба, — Скалится совхозной балагур. И, хватив, как смерти, самосада, Заведет душевный разговор: — Деревеньки трогать бы не надо — Для земли-то вон какой разор! Дед обронит скупо: — Судишь верно. Прут кусты в пожн я , как лешаки. — И слова мужицкие, как зерна, На сердце —                  с заботливой руки. И не перекур —                       политбеседа, Разговор на совесть —                                   не за страх. Не соврем себе, покуда деды Здравствуют в российских хуторах.

Укатилось, расплавилось солнышко — На стерне золотится стезя. На упавшее во поле зернышко Не откликнуться сердцу нельзя. Земно кланяться найдену колосу — Как заблудшую душу спасать. Я прислушаюсь к доброму голосу, Что во поле оставила мать. И постигну давно позабытое, Обретенное в самом простом. Помолчу на меже под ракитою И замру, как над белым листом. Уступая желанной усталости, Буду слушать, как песню, хлеба. Не утрачу завещанной малости — Да восполнится полем судьба! Это зерна мои неприметные Излучают малинову звень. И рождаются думы ответные И заботы на завтрашний день.

До войны задолго было, Да быльем не поросло: Воду мы с отцом возили На покосы за село. На возу — полны бочонки, Ублаженье для косцов. Серый ёкал селезенкой По дороге меж овсов. Вдруг «фордзон» пыхтит                                    навстречу — Взвился Серый на дыбы. Я — с телеги — Больше нечем Заслониться от судьбы. Велики глаза у страха — До сих пор себя казню. А отец сорвал рубаху — И на голову коню. Тот «фордзон» прогрохал лихо, Скрылся в дымке давних лет… Нынче чуткая лосиха Выйдет к трактору на свет. Да и сам я на колесах — На отменных «Жигулях». Но спешу не к сенокосу, По дороге той пыля. Заглядев вдали возницу, «Жигули» приторможу. И коня, как чудо-птицу, Долгим взглядом провожу. Но как будто бы досада Шевельнется вдруг во мне: Нет, дорогу мерить надо, Чтобы в ней была отрада, Иль пешком, Иль на коне.

Везут машинами коней, Как будто прошлое державы… И думы —              на дыбы по праву — Все о России,                    все о ней. Куда везут, любому ясно, — Каурых,          рыжих,                    вороных… Заката хмарь лилово-красной Попоной кинута на них. Горит закат… А думы круто — В века, как будто в облака. Иные видятся маршруты И битюга,              и рысака. Мужик не то чтобы берег — На справного коня                             молился. Конем и в сказках он дивился — Товарищем любых дорог. Дошли заботы до меня, Вручив крестьянское наследство. И вот — пишу, Иного средства Не знаю,           как сберечь коня.

Мне житье братана нравится — Стал он крепким мужиком. У него жена —                      красавица, Словно терем, новый дом. По плечу братану разное: И пахать, и убирать, Он работает,                   как празднует, И жена ему под стать. Сколько лет из русских кряжевых Сортовые нянчил льны! Не жалея сил,                    выхаживал Гордость псковской стороны. Расцветая,               в пояс клонится Бирюзовая волна. И течет, ликует звонница Удивительного льна.

Голубая июньская чаша Опрокинулась гулко в луга… День ото дня становится слаще На болоте густая куга. За болотом                не то чтоб стеною, Но отрадно вздымается рожь, Подымается правдой земною, Что в душе испокон бережешь. Запечатана в малой крупице Стародавняя страсть мужика: Щедротою к скотине и птице Никогда не скудела б рука! На ржаном                чтоб детишки на славу Расцветали, как в поле цветы; Чтоб осталось для бражной забавы И для прочей мирской красоты. В наливном вековечная сила И машин,             и радивых сердец, И всего, что Земля сотворила И оставила нам как венец.

Все жду чего-то от проталой Земли лесной, Хотя душа перестрадала Мороз и зной. Все жду… Предчувствую заране, Лишился сна. В завитом свитками буране Молчит весна.

Березы ветром в дуги гнуло, Дождями плавило снега. Меня на волю потянуло — Вдохнуть простудные луга. Земля лежит как на ладони — На все четыре стороны. Над головою тучи гонит — Посланцев завтрашней весны. Кругом проталины-заплаты С холма открылись без прикрас. Мне почему-то жутковато, Как будто в поле первый раз. Плечом давлю на плотный ветер, Как на тугие паруса. Я, как всегда, за все в ответе — За землю и за небеса. Иду в весеннее раздолье И повторяю про себя: О боль моя, родное поле, Прости, любя, Прости, любя!

Заявился я домой из далека, Не признала меня Гдовка-река. Крепость старая осела совсем, И трава на ней в студеной росе. Вечерами гусли звонкие тут Песни славные о прошлом ли поют? Возле крепости задумчив стою, Отыграл я, видно, песню свою. Неужели, отгорожен межой, В милом городе стал вовсе чужой? Как на привязи, по улицам кружу: То направо,                 то налево погляжу. Гдовитяночки —                         кровь с молоком, Глаз не прячут,                       провожают хохотком. Побелел я под осенний ковыль, Поосела не дорожная пыль — Поосела пыль прошедших годов. Не узнал меня, приезжего, Гдов. Улыбнусь я и пойду на причал, Где свидание любимой назначал.

С тобою забываются года: Как будто унесло года водою. И до чего ты глупо молода, Что невозможно стариться с тобою. Ударил в небо колоколом гром — Природу на расцвет благословили                                                       грозы. Листвой зелено-клейкой над бугром Взметнулись к солнцу старые березы. Черемухи в низинах расцвели, В полях поднялся половодьем клевер. А в небесах курлычат журавли, Не от меня летят — Ко мне, на север.

Натали — какое имя, Словно музыка сама! Нынче песнями твоими Я совсем сведен с ума. Нету радости предела. Мне подумалось: Рискну! Пригласил тебя несмело В заповедную страну. В той стране нам все желанно, Даже старенький шалаш. И росинки безобманно Озаряют берег наш. На воде кувшинок звезды Ослепляют белизной. Над рекой рябины гроздья Излучают терпкий зной. Настоялись к полдню пожни, Воздух льется, словно мед. И куда ж нас бездорожье Травяное заведет?

В твоих устах и ветхие слова, Как средь базара первые тюльпаны, — И дороги,             и девственны,                                   и пряны… Внимаю я —                  и кругом голова. И яблоко зеленое в руках — Протянешь — Превратится в золотое… Но каково же под твоей пятою? Подумаешь —                    и одолеет страх.

Они сошлись в последний раз, Рога скрестились, Словно шпаги. А в стороне она паслась, Не замечая их отваги. Сошлись старик и молодой, Глаза синеют, Словно сливы… Она беспечно над водой Застыла у ветвистой ивы. Они стоят Рога в рога, Схлестнулись опыт с ярой силой. Закат упал на берега — Рыжеет на земле остылой. Как струны, Ноги напряглись, Кровянят ноздри, Дышат стоном. Сладка и беспощадна жизнь. Суровы у нее законы. Опали мокрые бока, Прихваченные сединою. Трещат рога у старика, Как род копытом сухостои. Скользит предательски нога. У молодого злее хватка — Достали острые рога Незащищенную лопатку. А та, которую берег От волчьей стаи и напасти, Другому ткнулась мордой в бок, Готовая к беде и счастью.

Я тоской зашелся по тебе… Как пылает осень среди сада! На двоих хватило б листопада И тепла в родительской избе. Нынче на озерах я — король, Но теперь и этого мне мало. Для меня желанна даже боль — Лишь бы о тебе напоминала. От дождей набухли берега, Заводи свинцово потемнели. Вызвездило листьями луга. Мягко стелет осень, Мягко стелет…

Душа, одетая коростой Ненужных суетных обид, Как на худом огне береста, Махровой копотью чадит. Очистить душу знаю средство, Что хвори лечит,                          как бальзам: Махну в затерянное детство — К моим спасительным лесам. Опушки встретят медуницей — Трава медово зацвела. Навстречу выпорхнет синица, По-свойски спросит: Как дела? Пчела доверчиво откроет Свое заветное дупло. Осина горькою корою Утихомирит в сердце зло. Лесной тропой к сторожке выйду, Где детство тешилось мое… И позабудется обида, Как будто не было ее.

В сугробах утонула речка, Береза стынет у плетня. Среди избы — царица печка. На печке кучей — ребятня.

Лохматые от пакли рамы, На стеклах изморози вязь. Мы каждый вечер ждали маму, Во тьме запечной затаясь… Но ни теплом, ни уговором Нас от дорог не уберечь… Катилось время, как под гору: Остыла дедовская печь. И мы под старость без родимой, Что грела, Хлебушко пекла, Все тяжелее сносим зимы И все трудней вершим дела.

Подписано бумагой строгой Деревню начисто снести. Ненужной стала и убогой — Помеха на большом пути. В испуге шепчутся старухи, Дымят махоркой старики. Промеж толкуют: — Можа, слухи? Поля раз о рить не с руки. А как же дедовы могилы Осмелиться осиротить? И хватит ли подняться силы?! — Старик связует мыслей нить. С тревогой думает о внуках — К чему колена преклонят? — И почему молчат в науках, Завроде по своим палят?! От пажитей убрать деревню, В которой дед и прадед жил, Где род в России самый древний Земле и Родине служил.

Вознеслась над рекою плотина — Воплощенье отцовской мечты. Выгибают могучие спины Из бетона и стали мосты. За широкой трудягой-рекою На просторных полях —                                      зеленя, Где давно ли отец мой Сохою Обучал управляться меня. А сегодня я сам постигаю Неуемный космический век. Не стушуюсь,                    коль в солнечном мае С неба ахнет на голову снег. Любоваться плотиною буду, Удивленья в душе не тая. И на старую выйду запруду, Чтобы слушать всю ночь соловья. О заветном мне птаха насвищет — Всколыхнет незабвенную грусть. Я на дедовом старом печище Постою, Как земле помолюсь.

Я видел: Школьники, пиная, Батон гоняли между парт… А мне-то             корочка ржаная Была дороже всех наград. Забыли мы рогульки-сохи — О прошлом память не гнетет. Как деды встарь, Ржаные крохи Не опахнем в ладонь — и в рот. С большими, С малыми пудами Теряем щедро,                     без вины, Что было нажито не нами, Чему и нынче нет цены.

Пахн у ло свежестью лесной На городских проспектах в мае… Мы с нетерпеньем поджидаем Работы дачные весной. В тревоге нашей что-то есть От давней грусти по деревне. То зов земли извечный, древний Нам подает благую весть. Трудяге-муравью под стать На даче от зари до ночи И стар, и мал вовсю хлопочут, Чтоб от соседа не отстать. А чуть подале, за леском, На неоглядном красном поле — Не тяпка — трактор на приколе, И заколочен дедов дом.

Полевые цветы,                        полевые, Вас никто никогда не сажал. Голубые мои,                    огневые!.. Словно зори, росинки дрожат. Окрыляет, пьянит ароматом Откровенье земной красоты… Вы меня понимали,                              как брата, Полевые цветы. Сколько раз вы меня исцеляли — Чуть горчило питье на устах. Сколько раз вы меня окрыляли!.. Вас все меньше теперь Неспроста. Неужели в далекие лета Вы исчезнете вовсе с земли?.. Полевыми цветами согреты, Разве мы не добрее росли? Сберегите цветы полевые! Как без вас на просторах дорог, Голубые мои,                    огневые — Колокольчик, кипрей, василек?

Светозвуки текут малиново С перегретой на солнце ржи. Словно жить начинаю сызнова У заросшей травой межи. От полей накатил серебряный Перезвон молодых овсов. Луговыми шагаю дебрями, Подставляя ветрам лицо. Затихают березы к вечеру, Еле слышно листвой шурша. Предо мною творится вечное — Замирает в тиши душа.

Огрузела осень. Свысока Катится в Юпшарское ущелье. Там,     внизу, Отменное веселье — Захмелела горная река. Взвихривает солнечный фонтан Над обрывом радужно и пенно. К буйной силе преклоню колено, Окунусь — И тоже буду пьян. На меня седые облака Наползают медленно и строго. Их бока косматые потрогать Тянется сама собой рука. Искрами затепленный гранит Хочется ладонями погладить… Что-то мне с самим собой не сладить Как в ущелье, Все во мне гремит. Мне бы самому теперь Волной Осени навстречу покатиться, Как потоку — К цели устремиться, Выплеснуться силою хмельной. Хребты на сутулые плечи, Как бурку, накинули ночь. Ручьи на гортанном наречье Ведут бесконечные речи: Как лучше друг другу помочь? Как в каменном мире дремучем Пробиться сквозь тяжесть громад? И, яростно пенясь, По кручам Домчаться к утесам могучим, А те, Как могилы, молчат. И жутко бывает, не скрою, Услышать, Как дышит гранит, Как борются волны с горою, Огромной,               суровой,                           немою, И думать: А кто победит?

По волошинским тропам иду, Постигаю немые просторы, За звездой открываю звезду, За горой —               бесконечные горы. Не ищу я куриных богов И в случайное счастье не верю, Очертанья морских берегов Возвращаю себе,                         как потерю. В полнолунье ущелья-котлы Родниками невнятно бормочут. До чего же бывают светлы Черноокие крымские ночи!

О это тонкое — чуть-чуть — Души моей отдохновение. И я могу легко вздохнуть, В свое поверив воскресение. Дозволено плеча чуть-чуть Коснуться в мягком полусвете. Сумел я грань перешагнуть — Теперь за нас двоих в ответе. Пока в цвету земля моя, Но все длиннее в полдень тени. Ведут от песни соловья К тебе высокие ступени. В лугах убавилось росы, И чуть слабей запахло тмином. Уже весомо на весы Кидает август золотины. Не огорчайся, не грусти — Тебе к лицу чуть-чуть печали. Прощально роща шелестит, И с каждым днем виднее дали.

Казалось: все на свете тленно — И что там наша жизнь одна! Придет конец самой Вселенной, Озера выкипят до дна. Все проходяще… Все непрочно… Все —        только суета и прах. И представлялась мне воочию Душа моя в иных мирах, Где катаклизмы,                        как проклятья, Ее, живую, испарят… И лишь в твоих земных объятьях Я всемогущ                 и даже свят.

Войди в меня, Как входят в новый дом. Не мучь себя сомненьем под окном. Иль нет в дому огня? Входи в меня! Я весь открыт, Как поле для ветров. Пускай гуляет во поле любовь! Она тебе велит: Входи, я весь открыт. Затепли свет, Хозяйкой в доме будь. Как поле, душу можешь распахнуть. В дому подвоха нет. Затепли свет.

Осень пробирается кустами, Через рощи, реки —                               напрямик. Вспыхнула в осинниках кострами. Обронила журавлиный крик. На траве осел колючий иней, Обновил старинное гумно. Сонные туманы по низине На заре          малиновых тонов. Лошади в тумане словно лодки, Редко колоколец прозвенит. Полдень нынче ласковый и кроткий, Никого жарой не утомит. Небо удивляет высотою, Облака          как думы в поздний час. Может быть, последней теплотою Солнышко одаривает нас.

Он жил, как все, —                             законом стаи: Беспечно шел за вожаком, То к тучам весело взмывая С гусиным звонким косяком, То из-за туч,                  крыла смыкая, Скользил за дальний косогор… Гуляла, Пела в небе стая, И в сердце ликовал простор. Ему бы мчать в небесной хмари, Послушно вторить вожаку, Когда бы снизу                       не ударил Огонь в гусиную строку. Взметнулась стая,                           строй нарушив, Разорванный сомкнула ряд… Предзимье люто веет в душу, И раны под крылом горят. Его болото приютило, Озера грели,                  как могли. Но не вернулась крыльям сила, Что отрывает от земли. Подстерегают птицу страхи За каждой кочкой и кустом. И елка, В старенькой рубахе, Склонилась маковкой-крестом.

Жизнь прожить —                            не поле перейти… Во моем во полюшке Ни тропки, ни пути. Замерло, побитое,                            под горой, Затянуло полюшко трын-травой. Стелются в нем жухлые кусты Да стоит березонька, А под ней —                  кресты… Я и сам в том поле уцелел едва — Пожалела малого матросская братва. Насмерть,              до последнего, Встали у ракит… Иван-чаем полюшко До сих пор горит.

Приходил, на ветру на весеннем Продубленный, Спокойный с лица. Опускался солдат на ступени Свежесрубленного крыльца. И сидел до смерканья,                                   усталый, С папиросой,                   дугою спина. Воробьев на дороге подталой Как могла угощала весна. А дорога тянулась к парому, За рекою терялась во мгле, Далеко уводила от дома — И опять возвращала к земле. Начинал от кола, От начала. Тяжелела от дум голова. И глядел, как мальчонку качала На коленях соседка-вдова.

Все меньше остается вдов, Они теперь совсем старушки. Хранит их давняя любовь, Что ехала на фронт в теплушке, Что шла дорогами войны, Зимой в окопах замерзала И на полях родной страны Непобедимость обретала. Вставала не на жизнь — На смерть За каждую избу и хату, Земли взметалась крутоверть, И расползался дым лохмато. В полях, В разрушенных домах Она рождалась с новой силой, И вновь пылала на холмах, И освещала всю Россию.

Огонь горит нетленно в чаше, Горит уже который год!.. С годами становлюсь я старше, И прихожу сюда все чаще. Со мной мальчишек целый взвод. Минуту, две стою и слышу Отца, Что сгинул без следа. Как тень, стоит со мной беда. Гляжу тревожно на мальчишек — Таким вот был и я тогда. У Неизвестного солдата Я помолчу, как поклянусь… Мне видится: В дыму закаты, Хлеба воронками измяты, И сам — под пулями мечусь. Веду рассказ о том, что было, Быльем оно не поросло — И в этом тоже наша сила… И вот опять та бомба взвыла, И даже гари нанесло. Огонь гудит, сметая крыши, Снарядом вздыбило избу. Обвала грохот снова слышу, Гляжу тревожно на мальчишек, Как будто на свою судьбу. Не перечесть свои потери: Отца и брата не вернуть. Словами горя не измерить. И так вше хочется поверить — Не повторится смертный путь,

Идут к самолетам курсанты — Сыны ветеранов войны. И сыплются с неба десанты — Защита Советской страны. В учениях и на парадах Себя показать я не мог. Свое отлежал я в засадах, В снегах, у опасных дорог. Свое отходил я в атаки — До самой победной весны… Не мины взрываются — маки На длинных дорогах войны. Горят они яро и нежно В лугах у могильных холмов. Российское поле безбрежно, Безбрежна народа любовь.

Художник старался на совесть — Досрочно сработал заказ. И вот она —                  трудная повесть, Мирская душа напоказ. Как будто раздвинулись стены, Небесной вобрав синевы. Запомнил я образ Елены — Елены, солдатской вдовы. Сидит,         положив на колени Не руки —               земную судьбу. А возле сожженной сирени — Бревешки на вдовью избу. С картины глядит не мигая, Омыла очей бирюзу, Елена… Солдатка святая… Роняет, как плату, слезу.

Идет Кузьмин и час, и два. Что шаг —               то к смерти ближе. Метель гудит:                    беда, беда, Скрипят морозно лыжи. В лесу до пояса снега, К утру мороз —                       под сорок, Ревет отчаянно пурга. А за спиною —                       ворог. А за спиною, в трех шагах, Фашистов автоматы… Не затухает боль в ногах, Гудит спина солдата. Далекий путь —                         короткий путь К последнему рассвету. Назад ему не повернуть, Назад дороги нету. — Шнель, шнель, старик, Пока темно!.. — Рассвет фашистам страшен. У деда на уме одно: Предупредить бы наших. Лишь добежал бы Василек К назначенному сроку. Ракеты вспыхнул уголек Над лесом одиноко. Отпрянула слепая мгла — Узнал знакомый взгорок… Матвея память увела В былое лет на сорок. Привиделось: Поют скворцы В рябинах возле клети. Бегут на речку сорванцы — Его, Матвея, дети. Земля с утра парком парит — Землица славно дышит. Душа Матвеева горит И голос пашни слышит. Земля от века мужика Поила и кормила, В земле —              и мудрость на века, В земле —              мужичья сила. За плугом весело идти, Мечтать о близком лете. И нету праведней пути На всем на белом свете. И нет вкуснее ветерка, Что веет по-над пашней… — Шнель, шнель! — толкают                                               старика. И скрылся день вчерашний. В лесу метели крутоверть. Каратель лешим лает. И с каждым шагом                            ближе смерть. И Время это знает. Идет Матвей Кузьмин в века — Иной дороги нету. И снова думы старика Плывут к большому лету. В далекий незабвенный год, В надежду и тревогу. На сходах бушевал народ, Искал судьбу-дорогу. Прибились к общему двору — Колхозом-то вернее. Страда и праздник на миру — Куда как веселее. В тени под деревом Матвей Налаживает косы: — А ну, ребята, поживей, Пока играют росы! Он сам не прочь бы на прокос — Тряхнуть былою хваткой… Заметив издали откос, Матвей свернул украдкой.

За ним торопятся —                               след в след — Фашисты черной стаей. «Сынок, сынок, — подумал дед, — Неужто заплутает?» Пургой на сердце маета, От дум спасенья нету. Дорога к подвигу крута — К последнему рассвету. Сковало спину ломотой, И обливает потом. Идет России сын святой На смерть, как на работу. И, пересиливая боль, Сказал: — Шалишь, сумею… Ишь, расфашиская яволь, Хотел купить Матвея!.. Ведет Кузьмин последний бой: России верой служит. И командир он над собой, И комиссар к тому же. Лес отступился на версту. Врагов не спрячут тени. На Малкину на высоту Сугробы — как ступени. Кузьмин зовет: — Сыны, пора! За все воздайте гадам! — И грянула огнем гора По вражеским отрядам. Огонь смертельный,                               лобовой — Каратели в ловушке. Как приговор,                    короткий бой На Малкиной горушке. Задетый пулею, Матвей Шагнул,           окинул взором Последний в жизни снеговей И огненную гору. Зарделся над горой восход. Горят снегов разливы. Кузьмин в бессмертие идет, Как шел пахать на ниву.

Согнула тр а вы изморози соль. Как пламень вечный —                                     под окном рябина. Под ветра вой свою вверяю боль Листу просторному,                               как снежная равнина, Достанет ли его —                            беду вобрать, Что на сердце давным-давно осела?.. В гестаповском застенке гибнет мать — Железом и огнем пытают тело. Кровавой бороздой текут слова: Орда фашистов.                       Беженцы.                                     Облава… Одна страшней другой                                    ползет молва — В опасности Советская держава. Черным-черно по белому листу: Убит мой брат,                      отец смертельно ранен. Гремят отмщеньем взрывы на мосту… Всё в памяти моей,                             как на экране. Я в юность возвращаюсь — Меркнет свет, Гляжу на лист бумажный безнадежно. Да что там лист!                        Для горестей и бед Была бы впору степь                                 с ее немым безбрежьем.

Не объять материнскую душу, Беспредельны просторы ее… Ты прости,               что покой я нарушу, Житие вспоминая твое. «Житие» — не обмолвное слово, Ты и вправду святая была. На деревне умела любого Отвести от корысти и зла. Терпелива, скромна, величава, Уживалась с нелегкой судьбой. Деревенских детишек орава, Как за матерью,                       шла за тобой. Ты учила не плакать от боли И в работе себя не жалеть. Даже наше тяжелое поле При тебе             начинало светлеть. А когда захлестнуло ненастье, Ты,     себя втихомолку казня, Материнской суровою властью Посылала в разведку меня. И, склонясь надо мной молчаливо — Состраданье само и любовь, — Ты не взглядом ли раны лечила, Из которых бежала,                              сочилась Сквозь бинты воспаленная кровь?

Запомнилась, как изваянье Надежды,              любви                        и страданья: Сутула,           сурова с лица, И нет ее горю конца. И в зной у дороги, И в слякоть. Уже не под силу ей плакать. Давно разуверилась в боге… Но ждет сыновей у дороги. А вишенье снова в цвету… Не сменишь на этом посту.

Оглянусь на былое,                              воспряну. От сомнений своих отрекусь И поверю: В отставку мне рано, Я России еще пригожусь. Как смогу,               послужу напоследок — Ничего, что на сердце рубцы. Завещали Россию нам деды, А теперь мы и сами отцы. Это мы обещали солдаткам — Для Отчизны себя не жалеть, Если надо,               приму без оглядки Перегрузки,                 лишенья                              и смерть.

Если надо, осилю одышку Не за-ради похвал и наград… Я с надеждой гляжу на сынишку Подрастает России солдат.

Из бесконечности явились, Туда же, говорят, уйдем. Просторы космоса открылись — И тем милей родимый дом. Не унывай,                утешит поле, Не даст расслабиться страда. Моя душа цветет на воле И порывается туда… Ей заглянуть бы в бесконечность — Душе ведь свойственно витать… На этом свете                     я не вечен, Но не желаю улетать. Пускай я гость, Но гость надежный, И до всего мне дело есть. Я погощу,              пока возможно, — Воздам Земле-хозяйке честь. Ко мне была хозяйка доброй — Будила затемно:                        вставай! Меж катеров ломала ребра, Учила:         рот не разевай! То вверх,             то вниз Кидала плавно, Поскрипывало, знай, в костях. Я на Земле прижился славно, Мне очень хорошо в гостях.

Дома в добротной черепице, У каждого крыльца цветы… Мне кажется, притихли птицы От аккуратной красоты. И я порядка не нарушу, К тебе,          улыбчивый, приду И утолить простором душу Тебя в Россию уведу. В избе,          пропахшей хмелем вкусно, С рябиной ясной под окном, Тебе немножко станет грустно, Но ты прими мой старый дом. Прими простецкое застолье, Хлеб-соль на шитом рушнике. Да будет общей наша доля, Как воздух и вода в реке. Я распахну на полдень окна, Сглотну волненья терпкий ком. Твой золоченый солнцем локон Взметнет российским сквозняком. Пахнет Тюрингией далекой, Приветно щелкнет соловей… Тебе не будет одиноко Среди моих ржаных полей.

Над горизонтом облачные горы, Залито море зыбким серебром. Уж я-то знаю: Славы в нем и горя — Куда с добром!

В военную страду оно пытало Огнем,         железом,                      яростной водой, Обрушивало тяжкие обвалы… На то и бой!.. Что ж море, море,                           щедро ты на славу — Железного добра тебе не жаль: Сам адмирал                    при боевом составе Вручил медаль. Темным-темны зеленые глубины — Медузы,           рыбы,                   камни,                             облака… Как призраки,                    висят во мраке мины, Молчат пока.

Я с морем остаюсь наедине И слушаю его тревожный ропот… Припоминаю свой моряцкий опыт, Что якорем заилился на дне. Я с морем остаюсь наедине. Слова, что камни, падают в прибой, Дробя закат в багровые фонтаны. На непогоду загудели раны, Напоминая мне последний бой. Слова, что камни, падают в прибой. Товарищей пучина погребла. В смертельный шторм не многим                                                  пофартило… Ревело море — братская могила. Тонуло солнце. Подымалась мгла. Товарищей пучина погребла.

И час, и два я слушаю прибой. Внимаю голосам братвы отважной. Во тьме маяк засветится протяжно, Как будто озарит последний бой. И за полночь я слушаю прибой.

Не искали мы легкого счастья, Нам не сыпалась манна с небес. Уберег от фашистской напасти За околицей ласковый лес. Всю-то ночь полыхала деревня — От беды хоть кричи караул, Я спасенье нашел у деревьев — Словно возле братов прикорнул. Уж какая там звездная манна — Как бы лишний патрон раздобыть!.. В партизанских лесах безобманно Мы учились России служить. Может, лишку потеряно крови И оставлено в поле сынов… Только мы не изменим любови, Видим ясно друзей и врагов. Не забудем лишенья, потери — Замирают от боли сердца. В наше братство военное верим И от жизни не прячем лица.

Дарован сердцу, как металлу, Природой              прочности запас. Война меня огнем пытала И подымала на фугас. Метель меня лобзала жгуче За тем изрытым большаком. Друзья под ивою плакучей Лежат,        присыпаны снежком. Не месяц-два,                     а годы, годы Горчит промерзлая полынь… Послевоенные невзгоды, Как валуны, —                      попробуй сдвинь!

Что ж,        беды поздние полегче, Но точат медленно, как ржа. Их не зальешь и не залечишь — Они зарежут без ножа. И сердце, кажется, зайдется — Не хватит прочности ему. Ну а пока что                    бьется, бьется, И что мне делать остается — Как не довериться ему?