Мы что-то потеряли все, Покинувшие поле в горе, — И тот, кто властвует на море, И тот, кто строит на Чусе. Давно ушли судьбу пытать. Перед землей мы виноваты. Грядет священный час расплаты — Ни вволю есть, Ни в меру спать. Тогда ты, может быть, поймешь Упрек родительницы кроткой, Что без тебя растила рожь И коротала век короткий. Ведь ты забыл, как держат косу, Не говоря уж об ином: Который год не кажешь носу В осевший под березой дом. Тебе придется дать ответ За день недавний — день вчерашний, За ольхи черные, Что пашню Заполоняли столько лет; Понять самой вины причину, Зазря не возводить хулу И все принять, Как должно сыну: И наказанье, и хвалу. На перекрестье двух дорог, Земля, Перед тобою каюсь И от вины не отрекаюсь. Прими же сына на порог! До соседнего села Через рощу Мне ходить бы на блины к тощей теще, Шалью шелковой болезную одаривать, Под наливочку неспешно разговаривать. И не знать бы ни беды,                                    ни тревоги, — Чтоб молодка завсегда на пороге. Будь с покоса ты,                           с колхозного собранья, Чтобы Дарьюшка — Сплошное пониманье. До полночи дожидалась бы встречи, Ни словечком супротив не поперечив. Да и я уж радость-женушку пестовал бы: Обходился б не как с бабой — Как с невестою… Спохватился я от дум — Коченею!.. А совсем недавно хаживал с нею, С самолучшей на округу нашу девкой, Да пошаливал под окнами припевкой… И с чего бы вдруг ко мне охладела? Я до ней, А у Дарьюшки — дело: То концерт, То громкое чтенье, То по Красному Кресту обученье. Ох, не п о сердцу мне Дарьины учения Допоздна у сельсоветчика Евгения!.. Иль позарилась на твердую зарплату, Захотелось на готовые харчи? Понаскучило вынянчивать лопату Да выстаивать на зорьке у печи? Или душеньку твою, Душа-дев и ца, Соблазнило, Подкузьмило в недород? Как же мне-то быть беспечным Ухитриться, Заявиться прежним гоголем в народ?! Эх, не я ли первый парень на деревне, Хоть с гармонью, Хоть с саженною косой! Ты ходила бы при мне под стать царевне, На покатых — С огнерыжею лисой! Ничего, что трудодень не давит спину, Нам уменья на житье не занимать: Ремесло в котомке з а плечи закину — Словом-лихом попрошу не поминать. Заявлюсь домой Не с дохленькой зарплаты — На плечах моих похрустывает хром! Захоти — И выстрою палаты: С топором-то посподручней, чем с пером! Или, может, гармозень моя осипла, Не сумеет отчебучить «скобаря»?.. И какого черта к этому прилипла?! Ох, гляди, невеста, Вышло б не зазря! Мы еще того Евгения спытаем! Не на слово, На двужилистый кулак! Уж такая ли любовь его крутая, Да и костью председателишко — Как? Шел деревней Первомай В красное одетый… Ох, Евгений, не замай, Сердцу нет запрета!.. День, как солнышко, горел Дарьюшкиным взором, И в обиде все же грел Жарким разговором. Не до митинга, Когда Сердце ох зашлося: Думы душеньку — беда! — Доконали вовсе. От колонны я в кусты — Будто бы по делу. И наметом три версты — Лишь в ушах свистело. Сердце — молотом в виски! Хоть не дюже чинно, — Сняв ботинки и носки, Дую босичиной. На пригорке сельский клуб — Хоромина нескладная… — Дарья,            Даша, приголубь, Моя не-на-гля-дна-я!.. Мне в ответ — Секут глаза: Встречают словно грешника. И не Дарья,                 а лоза Середи олешника. Как ножи, зрачки грозят, Судят незнакомостью. Девки,         бабы,                мальцы — В ряд: Вся деревня полностью. Возле Дарьи, как прирос, Евгений приспособился. А по мне —                 мороз, мороз! — Ишь кого сподобился! Ухватясь рукой за стол, Похрустываю пальцами. Гармонист щербатый пол Выстеливает вальсами. Разломились пополам, Ахают малиновы. Ветер вьюжит подола, Ситцевы, сатиновы. Выдаю земной поклон — Лишь бы Дарью взять в полон, Закрутить бы в огневой Да из клуба вызволить, На лужайке медов о й О сердечном выспросить. Встал Евгений. Голос — медь: — Что ты прешься, как медведь? Я к нему: — О чем вопрос? — Кинул левой бровью, Руку правую занес Этак — для здоровья. Вот так раз: Пластом лежит. Дарья побелела, В карих слезынька дрожит, Горько, оробело… Вгорячах, Да понял я: Дело, паря, полынья!.. Молодик над пожней, словно коса, Звенящая над плечом в ожидании трав… О боже, О чем это я, о чем?.. Дымилась, Ручьилась роса, лезвием поиграв. Земля наплывала, текла под взмах: Бескрайность и ты — Один на один. И этот захлеб высоты! И кажется —                   счастье в твоих руках. И ты —          у вечности сын!.. Хоть сорок лет с тех пор пронеслись, Все не забыть того июньского дня: Евгений и двое, Будто коней покормить, Завернули в луга, Сказали: садись! И ствол вороненый Слепо глядел на меня. Явь или сон? Но верь — не верь: Решетки ржа когтит голубень. Слышно: Протопает часовой, Застонет натужно скрипучая дверь… И этак —            который день! А мне бы на волю, С косой в луга! Не ждет страда, И рук нехватка. За перекатом темны омут а , На зорьку жерлиц бы наставить туда: Щука теперь до жора падка… Мне думалось: Травы заждались меня, Роняют росины, Как слезы мужские. Не знал, что Россия в захлебах огня, Военным набатом объята Россия!.. Клацнул, как выстрел, за дверью замок, Ударило светом в глаза жестоко. — Капут совьетам!.. Ты нам мог Помогать очень-очень много!.. — Сижу Глаза протираю: «Брысь!..» Добро бы Женька, А тут почище! Мерещится? Вроде нет. Откуда взялись Эти кованые сапожищи? Тянется в рыжих волосьях рука, Хлопает по плечу, как брата. На вопросы молчу. Гляжу на черного паука, Рукав облапившего горбато. А немец с ухмылкой Богато сулит За службу лакея и деньги, и счастье «Шалишь! И елеем, и прочим я сыт…» А сердце от дум — На части! Вал и , Подкидывай, не скупись — Будет тебе работа!.. Эх, недотепа, нескладица-жисть! Мне бы лишь за ворота!.. Елки чернеют копьями, Целятся в месяц багряный. Псковскими зыбкими топями Шли партизаны. Нянчить бы нам руками Не автоматы — Землю, Песнями да стихами Щедрость ее приемля! Горько В неполных двадцать Отплакать и отсмеяться, Тихому хлеборобу В поле идти солдатом, Пашни первую пробу Брать не плугом — Гранатой.

Давит на плечй доля, Нет, не косой — Прикладом. Сердце гудит от боли: Надо,       надо,               надо! Ночь тяжела в болоте. Ночь добра на подходе. — Доты!.. — Шепот по роте, Будто озноб проходит. Хутор баней ветхою Мне заслонил полмира, Красной остался меткою В карте у командира, Н а сердце отпечатался, Пулей ко мне посватался. В горе Россия сур о вела, Взглядом строгим темнела, Доты и дзоты строила, Смелых вела и несмелых. Благословленным Ярость Круто вздымала жилы… Мне на последнюю малость Лишь бы силы хватило! Только бы дотянуться К доту ценой любою… Сутки, Вторые бьются: Пятеро… трое… двое… Эти минуты стоят, Может быть, целой жизни! Двое. Остались двое. Благослови, Отчизна!.. В ярых о тсветах черные кости Над рекой запрокинул мост. Каково погулялось вам, Гости? Каково прогулялось «нах ост»?! Приюти меня, вдовушка-ночка, У заступника-валуна, Подсоби дотянуть до лесочка, Ты же можешь, темным-темна! Остуди, Охлади сентябринами В добрых чащах с густою листвой, Переспелыми журавинами Да прохладою луговой! Некрещеный, Готов я взмолиться, Проползти под кустами кротом. Причастился глотком водицы, Беззащитный, лежу под кустом. Мне бы только покромок поляны Одолеть, Превозмочь до зари. Рубцеватые раны — каляны, Отомщения поводыри. Как ремнем, Перехваченный болью, Обнимаю земную юдоль. Сто шагов до лесного раздолья — Сто кинжалов в открытую боль! Захватил пятернею осоку, Через кочки — Привал, перевал… И послышалось: Будто бы сбоку Кто-то стонет, На помощь позвал? Не ошибся! Зеленые точки Прострочили и стоны, и ночь. Я, как видно, родился в сорочке, Мне бы к лесу Да т и хонько прочь… И с чего бы В звенящую свару Пустоты, черноты и огня, Как в предбанник сквозной с перепару, Потянуло всем телом меня? И откуда в навылет пробитом Моготы на такое взялось: За плечами с живым иль убитым Проползти ту поляну насквозь? Я очнулся под яростный стрекот Пировать прилетевших сорок. С неба сыпался «юнкерсов» рокот. Багровел, Разгорался восток. Приподнял я спасенного мною, Отвернулся — Хоть плачь над собой. И какой непонятной виною Провинился я перед судьбой! Меж разлапин корявых корений, Как вчерашнее — Вспомнить изволь, — Председатель Совета Евгений — К новым бедам да старая боль! Оказалось, Ничто не забыто. Я привстал у замшелого пня — Потемнело, зарею омыто, Голубое рождение дня. Шаг за шагом, Без думы, без цели — Лишь бы прочь от былого уйти. А оно, как столетние ели, На моем поднималось пути.

Уходил, спотыкаясь, в былое, Будто кончилась в мире война; Отступало вчерашнее злое, Лишь осталась, как солнце, Она. И светила, Светила глазами, Ой, какие у Дарьи глаза! Мне бы выплеснуть горе слезами, Да откуда возьмется слеза! Огляделся, Вздохнул облегченно, Шевельнул онемевшей спиной. И деревья, насквозь пролученные, Расступилися передо мной. Возвратился я к лобному месту, Сам себя беспощадно казня. Председатель все кликал невесту, Словно жилы тянул из меня. Я молчал, Непосильную ношу, Как судьбу, Подымал на себе. Только шаг — и, казалося, брошу Новый вызов проклятой судьбе. И шагал я (К беде иль спасенью?) — Так впервые ступают по льду. Через сучья, Завалы, Коренья Пробирался, как будто в бреду. Как в бреду!.. Но ничто не забылось, Хоть и круто бывало потом; Ни брусничника малая милость, Ни лесничего кряжистый дом. Навсегда отпечатался в сердце Председателя въедливый взгляд. Никуда от него мне не деться, Не уйти ни вперед, ни назад. В этом взгляде прочел я такое, Что поведать достанет ли сил! А промолвил он вовсе простое: Поклониться жене попросил… Будь здорова, сторожка лесная, Помаленьку живи, не старей! Да хранит тебя ель вековая С развеселой семьей снегирей! От цветов ли, От диких кореней, От живой ли ключ о вой воды Даже меченный смертью Евгений Выкарабкивался из беды. Хочешь, нет — От затишка лесного Подаваться настала пора. В той сторожке оставив больного, Выходил я опять на ветра. Раскаленные ветры хлестали, Смерть чернела над нами, как дым, Жаростойкие плавились стали, Каково ж доставалось живым! На локтях бы дополз до Берлина! Да не вышло. Моя ли вина? Зацепила под Нарвою мина… Отпустила в деревню война… Вместо деревни Недобро Торчали заборов ребра.

Только береза, как знамя, Высилась — Память деда. Радостью со слезами Праздновалась Победа. Мне самому хотелось Выть от беды, что есть мочи. Только не терпит дело — Больно коротки ночи. Трав развеселой рябью Вспыхнул край приозерный. С ветхих подолов бабьих Сыплются горькие зерна. А председатель колхоза Гильзою зерна мерит, Бабьи считает слезы. Верит она и не верит… «Бросить бы все на свете, Взять да испечь лепешки! С голода пухнут дети, Баб покормить бы немножко…» Думы… Но с губ ни оха, Смотрит в землистые лица: — Спробуем сами в с о ху, Выдюжим, молодицы? Мы не одни, Подмога — Три мужика ко времю. — Бабы, побойтесь бога, Их и всего-то на племя!.. Шутке смеялись строго, Хлябко ходили плечи, Вроде поели немного, На сердце будто легче. Доброе же лекарство — Ядреное кстати слово. Двинулось бабье царство Горя добрать земного.

Тенью подернуло дали, Спины дымятся от пота. Деды не зря считали Пашню мужской работой. Выдохлись молодицы. Дарья в кофточке белой К речке спустилась напиться. Я подошел несмело. Дарья стоит на камне, Тычется ветер в колени. С этакими ногами В самый бы раз на сцене. Балую робким взглядом — Знаю, у наших строго. Много ль солдату надо? Ой, молодица, Много! Ветер испариной клейкой Дунул — да прямо в душу. Ворот у телогрейки, Черт, До чего же душен! Руки — И те как лишние, В них что-то еле слышное, Чуткое и живое Не находило покоя. Руки, Солдатские руки, Натосковались в разлуке! Бревна ль меня укатали — Плечи обвисли устало. В черную прядь подпалин Солнышко ль набросало?

Только от баб глазастых Не утаишь присухи. Бросит словечко — Баста! Ходят землянками слухи, Радуются старухи. Слышал сам на неделе, Бабы меня жалели: «Вот же нечистая сила, Мальца-то как присушила!» Песня идет отавой По августовским росам. Шлепает через лавы, Боса, простоволоса. В реченьке зачерпнула Пригоршней лунного звона, Голову окунула Клену в шелест зеленый. Песня ноченькой поздней Ходит под ливнем звездным, Девичья, безбаянная, Жаркая, окаянная! Может, я виноватый, Песня, перед тобою? Как, Подскажи солдату, Быть со своей судьбою? Задождило. Вторую неделю И в землянке, и в поле тьма. Столько дел! А я не при деле, — Этак впору сойти с ума. С потолка, Словно в душу, капает, Одиночеству счет ведет. Темнота по-звериному лапает, За прошедшее сводит счет. Хоть петух встопорщил бы перья, Из души маету пуганул!.. Кто-то скрипнул фанерной дверью, Осторожно во тьму шагнул. Неужели и я везучий? Торопливо коптилку зажег. — Ты ли, Дарьюшка? — Взгляд колючий. И опять между нами круча, А казалось Один шажок. Обалдело стою. Ни слова, Словно нечего мне сказать. Вот бы мне да меня былого: Этак скинуть годочков пять! От натужного горького вздоха Заплясала в землянке тень. А она: — Не подумай плохо… Собиралась который день. Мне сказали: Ты видел Женьку И как будто от смерти спас?.. — И еще сошла на ступеньку, Три оставила про запас. Пересилив озноб, Устало Опустился на табурет. Пережитое вырастало И опять огнем и металлом Все пытало, Пытало, Пытало, Будто скрыл я какой секрет. Знать и впрямь приходилось туго: Дарья руку мою взяла И прижала к груди упругой, А сама Будто снег бела. По-девчоночьи вдруг прильнула И отпрянула. Верь не верь: Только взглядом шальным                                    стрельнула И без слов, Словно птица, — в дверь. Время воронки заносит — Празднует жизнь над войною. Женские слезы в колосьях Спеют в июньском зное. Вызрели и что звезды Падают — Слышно людям. Бабы вздыхали: Не поздно ль?.. Этак без хлеба будем! Бабьи глаза влажнели, Солнышки в них дрожали, Солнышки еле-еле Сдерживались на ресницах. И н а день не пожелали Откладывать жатву жницы. В поле до поздней ночи Старый и самый малый. — Охтеньки, Нету мочи!.. — Кто-то спиной усталой Хрустнет И снова в поклоне Гнется к земле влюбленно. Жжется стебель в ладони, Словно огнем спаленной. В серп, словно в месяц, Пястью Снова стебли заводит… Нету страшнее власти, Нету превыше власти — Хлеб половодит! Силы лишь бы достало Выстоять, Не свалиться!.. Родина, ты помогала Мне, словно небо птице. Ты и Дарья! Безгрешный Взгляд ее ливнем вешним, Сердце мое омывая, Лился, как солнце в мае. Шепчут сухие губы, Полные терпкой полыни: — Любый, не надо, любый!.. Помню тебя доныне!.. — И притянула жесткой, Ласковою ладошкой… В реку растопленным воском Лилась заката стежка. Месяц в воде — подковой, Хочешь — Бери на счастье! С ношей своей бедовой Шли мы во звездной власти. Речка у ног плескалась, Выгнув дугою тело. Лунная зябкая алость Рябью переливалась, В травах густых звенела. Здесь и былинка каждая, Вырасти в песню жаждая, Слышно, Как голос пробует, Песня наша особая… Слава богу, Хлеба чистой ржицы Испекли сегодня молодицы. Коркою поджаристою, хрусткой Тянет аппетитно за околицу. Села и деревни старорусские Радостью тихонько обзаводятся. Из деревни, спрятанной в подполье, Дух смолистый вытесняет сырость. Первый сруб на пепелище вырос С окнами в лучистое раздолье. Солнцем августовским накалены, Бревна зажелтели, словно свечи. Лесом окоренным просмолены, Опьяняют Дарьюшкины плечи. От любви и бабьих пересудов Я хожу хмельной уже неделю. Ныне обо мне толкуют худо, А давно ли охали-жалели. Мне-то что: Поговорят и бросят, — По бревну топор гуляет злее. А вот Дарье, Что ни день, — подносят Стопочку ехидного елея. Зыркнув глазом, шепчут: — Ты слыхала, Твоего-то видели в столице! — Горемыки-бабы, Разве мало Горюшка на выжженной землице?! Суды-пересуды — Лишь начало, Дарью не такое ожидало! Женщины знали, что ли? Слух обернулся былью: Мне будто в рану — соли, Как топором по крыльям. Кто-то орал натужно: — Дарья, встречай армейца! — Разом колючей стужей Мне захлестнуло сердце.

Дарья с лицом иконным — Рядом с безруким мужем. В карих очах бездонных Зреют любовь и ужас… Я и Евгений                   сидим на бревне. Курим, Молчим и курим. Как перед штурмом, Как на войне, Курим да брови хмурим. Всякое было: Бивали меня, Сам не скупился на сдачу. Тут же Только дым без огня — Экая незадача! Женька без рук, Будто кряжистый пень, — С этаким наработай! Пристально смотрит в закатный                                                  день, Соображает что-то. Вдруг повернулся, Подался ко мне, Черти в глазах заиграли — Вилами недругов этак к стене Прадеды припирали. — Поговорить вот хочу с тобой, — Он процедил невнятно. — Не возражаю, Спор любой Лучше драки, понятно. Женька привстал И невпопад, Словно для протокола: — Надо к учебе пристроить ребят, Отдал бы сруб под школу!

Я сплюнул окурок: — Да в срубе ли суть? Думал, о деле будешь!.. — Женька с усмешкой: — О Дарье забудь, Аль, может, мне руки добудешь?.. Ловко придумал: Хотя и без рук, Хватка — рукастому впору! Понял я Женьку: Поладим не вдруг — Сдвинь-ка такую гору… — Что ж, будь по-твоему, — Говорю, — Пока что при силе руки — Сруб ребятишкам под школу дарю, Малым нельзя без науки. Только, начальник, ответом уважь: Помнишь, перед войною, Спор первомайский неконченный наш?.. Это не ты ли… На карандаш, Чтоб посчитаться со мною? Женька поморщился: — Кто ж задает Этакие вопросы? — Он ухмыльнулся, С лесины встает. — Дай-ка еще папиросу… И зашагал. А я стою. Ухмылка — как штык под ребра. И снова у пропасти на краю — В былое гляжу недобро… Обронила Дарьюшка слово, То не слово — Переспелое зерно: — Мне от Женьки, словно от былого, Не уйти с тобою все равно. Не уйти!.. — И дрогнули ресницы, Тихо бросили прощальную зарю… Мне и ныне ожиданье снится, Будто снова с Дарьей говорю. Так вот и осталась ясноликой Без платка у пахоты стоять. Оплетал я словом-повиликой И такое загибал —                            честная мать! Говорил: — В колхозе на Кубани Манной с неба                       сыплется зерно, Там тебе и клубы,                          там и бани, — Разве ты не видела в кино! В город путь нам тоже не заказан, Вот уж где хозяйкам благодать… — Но ни хлебом городским, Ни газом Дарью не сумел с собой зазвать. Просыпаюсь утром, как побитый, Виноватый в чем-то перед ней, Виноватый перед необжитой, Дедовской землею позабытой, Что лежит в плену у купырей. Купырьё и Дарье непосильно, — Мужняя, Да на земле — вдова. Ей в страду В помощники обильно Сыпали слова,                      слова,                              слова… Кто же Дарье на поле поможет? Женька — Не помощник и в дому, В сельсовете, знай, бумажки множит — Дело подходящее ему. От зари до ночи сельсоветит — Кто-то должен справки выправлять! Прошлое ему теперь не светит. Не река, Не поворотишь вспять. Мы познали цену горькой сласти, Как познали деды власть земли, И не потому ль искали счастья От родимых пажитей вдали? Сколько нас в тяжелую годину Подалось за счастьем в города? О земля, Прости, Прости же сыну Без тебя пропавшие года! И теперь в краю моем мшарином На земле негусто мужиков. Но зато и к нам пришли машины, Как посланцы будущих веков. Я и сам хочу поверить в чудо, В царство сверхкосмических идей. Но машинам тоже очень худо, Как земле, без нас — Простых людей. Столько год о в —                          легко ли! — С лесами,               с лугами в разлуке… Грустью туманится поле, Ноют о бороздах руки.

Старую боль морозом Время не прихватило. Все же сбивается в грозы В жилах земная сила.

Дума — Все выше, выше, Солнышком пропекает. Полюшка вздохи слышу — Поле меня упрекает. Видится мне: Над рекою Перезревают травы… Мне не дает покоя Память — моя отрада, Память — моя отрава! Дарья хлеб из года в год растила, А сама чуть свет (По чьей вине?) За буханкой десять верст месила Псковскую грязюку по весне. А потом весь день за парным плугом, К ночи — хоть убей — Ни сесть, ни встать… Но настало время По заслугам Дарье за труды ее воздать. За труды ее и за терпенье, За любовь дочернюю к земле. На печищах выросли селенья, Пролегли дороги средь полей. Колосится рожь по косогору, Льны голубизною занялись… Год от года меньше недобора — Расправляет плечи Наша жизнь. Нашу память время не остудит — Знаем цену трудной борозде. Дарьино добро — Служенье людям Безответно, В счастье и беде. С тех борозд земных, Послевоенных, От мозолей на ее руках — Зримые пути к сердцам, К Вселенной Пролегли на долгие века.