За рекою песня вешней птицей Крыльями взмахнула, поднялась. Закружила, на душу ложится, Полоняет песенная власть. Из деревни, спрятанной когда-то В темь лесов потомком кривичей, Вдоль домов, заулочком горбатым Вымахнула силою крылатой В царство звезд и солнечных лучей. И забылись надолго невзгоды: Будто бы не жгли мороз и зной, Будто нашу крепкую породу Тяжкие не испытали годы… Песня, что ты делаешь со мной!

Дни короче, прозрачней сталиу Глубже, радостнее печаль. Мы с волненьем осень встречаем, Каждый спелый лист примечаем, Провожаем в дымную даль. Удивленным, влюбленным взглядом Мы глядим на клин журавлей, Пролетающих горестным стадом Над притихшим продрогшим садом, Над раздольем родимых полей. Видно, тяжко без нашего лета Птицам жить в стороне чужой, Коль уносят на юг фиолетовый Неба русского цвет голубой!

Листья клена — лапы гусиные — Вмерзли в лужу на всем пути, В семицветной листве осиновой До чего же легко идти! Сыплет, сыплет на плечи золото, Землю вызвездило листвой. До чего же ядрено-молодо! Сердце, радуйся! Песни пой! Кто сказал, что в глуши осиновой Ходит-бродит тоска-береда?.. Здесь видал я стада лосиные, А тоски не встречал никогда!

Мимо кузни с ведрам, Покачивая бедрами, Настя ходит по воду По тропке, как по проводу. За день Настя сотню раз Души вывернет из нас. Ей-то что — работает, Ходит, где короче. А у нас забота — Шеями ворочать. Ломит шеи к ночи Так, что нету мочи. Прицепилась, как простуда, Накануне посевной. — Ой, с ремонтом, братцы, худо, — Встанем к выходу спиной: Бегай хоть по двести раз — На затылке нету глаз. Искры звездами взметнулись — Знаем, горю чем помочь!.. Про себя же усмехнулись: Как на привязи точь-в-точь. Бьются искры, будто пчелки, Сыплют роем н а стену. Не видать теперь ни челки, Ни походки Настиной. Что-то в кузне стало душно, И удар уже не тот… Вот те раз — сквозь грохот слышно: Ведра звякнулись о лед. Мы, как будто ненароком, Повернулись к двери оком. Эх, была не была, Веселей пойдут дела!

Отчего же ты притихла, Галя? Ждешь, поди, парнишку у ракит?.. Листья нашумелись, задремали, Гладь речную солнце золотит. Будто шлемы витязей былинных, За рекою высятся стога, Легкая прохлада теней длинных Пала на крутые берега. Лес на горизонте вписан тонко В пеструю безоблачную даль. Родиной любуешься, девчонка, Отчего ж в глазах твоих печаль? Галя, голосистая Галина, Русая до пояса коса, И меня когда-то у овина Чаровали высью небеса!.. Где бы ни была, но этот кустик, Эту веху первых с любым встреч, Завсегда — и в радости и в грусти — Станешь ты в душе своей беречь.

Будешь вспоминать село Лесное, Нежность грубоватую ребят, Слушать, Слушать, Слушать, Как весною Журавли о родине трубят… Все длиннее тени, гуще вечер, Только радость не затмить ему: Галя руки тонкие на плечи Положила Саньке своему. Воздух на густом ржаном настое Все хмельней. Нежнее, мягче свет. Тишина. Их в целом мире двое, И обоим — по семнадцать лет!

С посвистами, вскриками Рюмками звенит — Свадьба многоликая Катится в зенит. Половицы охают На особый лад. Каблучищи грохают Невпопад. Вздрагивают бровушки У девчат крылом… Лишь осталась вдовушка За столом. Опустила синие, Затаив тоску. Бабий август инеем Прикипел к виску. Думы тучей вислою Накатились вновь: Где-то там под Вислою Сгинула любовь. Ей на долю выпало: Все одна, одна… Не могла, да выпила Горькую до дна. Потому и сдобрены Памятью-слезой Свадьбы наши добрые, Словно май грозой.

Хребты на сутулые плечи, Как бурку, накинули ночь. Ручьи на гортанном наречьи Ведут бесконечные речи, Как лучше друг другу помочь? Как в каменном мире дремучем Пробиться сквозь тяжесть громад? И, яростно пенясь, по кручам Несутся к утесам могучим, А те, как могилы, молчат. И жутко бывает, не скрою, Услышать, как дышит гранит, Как борются волны с горою, Огромной, суровой, немою, И думать: А кто ж победит?

Над поляной зорянкой звенела Белокрылая песня твоя. Поманила кого-то несмело В заозерные наши края. Я не знаю, кому назначала Зоревой лебединый привет, По кому так тепло заскучала В восемнадцать девчоночьих лет. Ты во мне потревожила юность, Оставаясь сама в стороне. Расплескалась апрельская лунность По июльской ежастой стерне. Зеленеют пожухлые травы, А цветов — хоть девчонок зови!.. Журавли надо мною картаво, Будто в мае, поют о любви!

Я опять удираю из дома В отчий дом, где морянит весна, Чтоб взглянуть на родных и знакомых, На хмельных от воды и вина. Там, на зыбких мшаринниках, море — Разливанная вешняя гладь, По утрам краснокрылые зори… Там житуха теперь — благодать! Мужики в эту пору — министры, Всяк себе — до поры — господин, Ловки на руку, на ногу быстры, Хлебосольные все, как один. На досуге, бывает, повадки Выпирают наружу торчком: Тянет на ночь Данила к солдатке На лучок с «новгородским сучком». До потемок с придыхом да звоном Пантелеевы колют дрова: Пролежать — никакого резона, Коль неделя далась дарова. За одворком байненку подмыло, А хозяин с дружком обнялись: «Половодье постыло, да мило — Дело б делать, так нет — веселись…» Чтоб обнять и родных и знакомых, Захмелеть от воды и вина, Что ни год — удираю из дома В те края, где морянит весна.

Закипая ядреной Веселой листвой, Ты вовсю хорошела Над тихой Псковой. В половодье смиряла Строптивость воды, Отводила корнями обрыв От беды. Ох, и грузно же было В июльскую звень Из суглинка водицу тянуть Долгий день! А мальчишек В зеленой охапке качать! А влюбленных с темна до светла Привечать! А стоять у обрыва, Как зорька светла!.. Для кого ж ты, сердяга, Была не мила?.. У Псковы я опять Вечерами брожу И на корни витые взглянуть Захожу. Им трудиться не тридцать, А триста бы лет, Да какому-то злыдню Ты застила свет. К нашим бедам — глуха, А к удачам — легка, Ободрала кору Чья-то злая рука. Сникли, съежились листья У суши в когтях… И добро б человеку Потребность в лаптях!

В проводах голосит февраль. За Псковою — снега, снега. Перепутались близь и даль, Не могилы стоят — стога. Лишь одной на снегу темнеть, Горькой ласкою греть меня. Отрыдала, застыла медь, Как последняя искра дня. Отзвенела, чтоб в сердце моем Лютовать ледяной тоской. Расцветай, расцветай, окоем, Над плескучей Псковой-рекой. Ты прости, родная, меня, Что я редко бываю тут: Укатали горки коня — Больно век на заботы крут. А без них — уж таков ваш род — Я прожить не смогу и дня: И чем больше тревог-забот, Тем светлей на душе у меня!

Балалайка, балалайка, Памятные дни! Сыпани запевку-байку, Эх, сыпани! Мы с трехструнки неказистой Зачинали путь: Выходили гулким свистом Девок пугануть. За спиной взметая крылья Куцых пиджаков, Мы восьмерили в кадрили, Злили чужаков. Балалайка подливала Маслица в огонь, Балалайка подмывала — Только тронь! От нее, неосторожной, Песню я унес. С песней этой в космос можно, Можно — под откос. Балалайка, балалайка, Памятные дни! Сыпани запевку-байку, Эх, сыпани!

Весна! А ты и не заметил, Как прокатился гром впервые, Как дождик, Яростен и светел, Отплясывая на рассвете, Омыл просторы ветровые; Как, буйствуя, Кипели зори, Пожаром полыхали в лужах, Как человека гнуло горе, Как радость оживала в душах; Разливы ржи, Садов цветенье Ты потому и не заметил, Что за своею серой тенью Не видишь ничего на свете.

Я ищу, Все ищу свой заглавный стих. Он, как шорох в лесу, притих, Схоронился, как старый хитрец русак, — Я шукаю и этак и так; Может, ветром завихрил в поля, в поля, На проселках порошей пыля, Или в озере дремлет ленивым линем, Или вдребезги лужи копытит конем, Иль на зорях, Которыми кличет меня, Переспелой росой звеня? А скорее всего — У той, у той, Что заходится маетой, Что не в силах домучить июньский сон, — Затаился мой стих, как стон… Где б он ни был, Его я найду, Найду, И коль не на радость — Себе на беду.

Приглядись: В невеличке росинке Умещается дня разбег, Обновленный июньской синькой, С облаками, как первый снег. Даже видно: комбайны по хлебу Разбрелись — муравьям под стать. Чудо: В капельке тонет небо, Хоть кидайся его спасать! Вот бы этак зерно отражало, Что ему отдала страда. Пусть бы радость Звездой дрожала И темнела, как омут, беда. На граненых крутых бочинах, Чтобы вспыхивала заря, Непогодье, жарынь, кручина — Все, что выдюжено не зря. Я хочу, чтоб зерно лучило, Словно солнышко, ясный свет, Чтобы каждый в нем видел силу, Без которой и жизни нет!