Мой дед Антон —                           дорожный мастер, В деревне —                  пролетариат. Дорогу строил он для счастья, Был несказанно делу рад.

Как для себя Антон старался — Чтоб намертво булыжник лег… И вот он —                город показался, А до чего же был далек! Верста к версте —                            легли каменья, Как в песне звонкие слова. Достала наше поколенье Про деда добрая молва. Дорога уходила в дали И счастье              все-таки нашла. По ней тачанки проскакали И революция прошла. Давным-давно Антона нету, И все-таки мой дед живет… По каменке,                  навстречу лету, Спешит из города народ. По ней,          Антоновой,                             надежной, Я нынче еду не спеша. И каждой возрожденной пожне Внимает радостно душа.

То не лебедь выходила из реки И вставала,                 белокрыла и легка, — Возводили на Великой мужики, Словно песню,                        белу крепость — на века. Поприладилась плечом к плечу артель. На стене —                сам бог и князь — Мастеровой. По земле идет играючи апрель, Обжигает прибауткой ветровой. «Ох ты, каменщиков псковская артель, Плитняков многопудовых карусель, Б а луй,         балуй каруселькой даровой, Словно не было годины моровой». Не в угоду Злым и добреньким богам, Не за-ради,                 чтобы слава вознесла: По горбатым, По отлогим берегам, Будто шлемы,                     подголоски-купола. Их оглаживали дальние ветра — От восточных гор И западных морей. Поосыпано вороньего пера У крещенных не крестом монастырей! И с мечом, и с бомбой жаловал гостек — Не молиться на кресты и купола… Только срок артельной силы не истек — Та лебедушка навек —                                  белым-бела.

Бог весть какими шел путями, Чтоб видеть,                  слышать,                                просто жить. Из лыка первыми сетями Меня пытались изловить. А я в воде, подобно блику, Был удивительно живуч, Взлетал, над лесом легче крика И прятался в наплывах туч. И не случайно, Лишь стемнеет, Сажусь я молча на крыльцо. Моя душа, как даль, светлеет, Подставив космосу лицо. От непонятного застыну, Чему-то горько улыбнусь И, распрямив внезапно спину, Навстречу звездам засвечусь.

Борода на широкой груди, И ручищи —                  дубовые плахи. Возлежит он в посконной рубахе. Бесконечность его впереди. А ведь был он —                         солдат хоть куда: Он в разведку ходил,                                 а в атаке — Не видали такого рубаки! На подушке алеет Звезда. Он как будто глядит из-под век, Вспоминая,                 чего не успето? От забот задыхается лето, Да не властен помочь человек. Не прибавить теперь, Не отнять — Все свершилось от точки до точки. Возле гроба горюнятся дочки, Сыновья попритихли и зять. Встрепенулся подстреленно крик — Не сдержалась студентка,                                        меньшая… Головою вот-вот покачает — Не любил беспорядка старик. Он предвидел беду наперед — Заготовил себе домовину… Похоронного марша кручина Над толпой величаво плывет. Замирают от марша в груди Громогласные охи и ахи… Возлежит дед в посконной рубахе. Бесконечность его впереди.

Кардиология. Просторная палата. Костлявый кто-то спрятался в углу. Так вот она —                     за все, За все расплата… Вдыхаю воздух —                            вязкую смолу. И потолок,               как палуба, покатый, От лампочки —                        зеленые круги. А мысли заблудились вне палаты: Друзья оставлены, Не прощены враги… А тот костлявый, в белом,                                         шевелится, Зовет меня — И я к нему иду. А сам кричу: «Дай руку мне, сестрица!» Но губы лишь бормочут                                      как в бреду. Ночь наседает, но опять не спится, Все кажется: Я здесь давным-давно… За что бы в этом мире зацепиться?! И взгляд нашел рассветное окно.

И до меня за сотни лет С утра, как новоселы, В полях —               едва взыграет свет — Гудели важно пчелы. Стояли смирно у воды Покорные ракиты. Грузнели к осени сады Анисом знаменитым. В реке гулял ленивый сом И утка жировала… Одних —             забыл родимый дом, Других —             давно не стало. За что же я в такой чести — Иду тропой земною… И без меня всему цвести, Но лучше бы — со мною.