На перекрестье двух дорог, Земля, Перед тобою каюсь, От бед твоих не отрекаюсь, Прими же сына на порог. Мы что-то потеряли все, Тебя покинувшие в горе,— И тот, кто властвует на море, И тот, кто строит на Чусе. Ушедшие судьбу пытать, Перед тобой мы виноваты. Грядет священный час расплаты — Ни вволю есть, Ни в меру спать. Он ждет, Придет тот день вчерашний, Посмотрит пристально в глаза: Разбудит голос талой пашни, И, ослепив, Прозрит гроза! Возьмет всего, Насквозь проймет Тебя Забытыми ветрами. Увидишь сам, что век не тот С его неновыми делами. Тогда ты, может быть, поймешь Упрек родительницы кроткой, Что без тебя растила рожь И коротала век короткий. Ведь ты забыл, как держат косу, Не говоря уж об ином, И двадцать лет не кажешь носу В осевший под березой дом. Немалый срок. Решений тьма, Романов — и того не мене, Но ни решенья, Ни тома За плугом стариков не сменят. И нам придется дать ответ За все погибшие колосья, За «королеву поля» — Гостью, Что насаждали столько лет; Понять самой вины причину, Зазря не пригревать хулу И все принять, Как д о лжно сыну: И равнодушье, и хвалу. До соседнего села Через рощу Мне ходить бы на блины к тощей теще: Шалью шелковой Болезную одаривать. Под наливочку неспешно разговаривать. И не знать бы ни беды, ни тревоги,— Чтоб молодка завсегда на пороге. Будь с покоса ты, с похмелья, от собранья, Чтобы Дарьюшка — Сплошное пониманье: До полночи дожидалась бы встречи, Ни словечком супротив не поперечив. Да и я уж радость-женушку пестовал бы,— Обходился б не как с бабой, Как с невестою… Спохватился я от дум — Коченею!.. А совсем недавно хаживал с нею — С самолучшей на округу нашу девкой — Да пошаливал под окнами припевкой!.. И с чего бы вдруг ко мне охладела? Я до ней, А у Дарьюшки — дело: То концерт, То громкое чтенье, То по Красному Кресту обученье. Ох, не по сердцу мне Дарьины учения Допоздна У сельсоветчика Евгения!.. Иль позарилась на твердую зарплату, Захотелось на готовые харчи? Понаскучило вынянчивать лопату Да выстаивать на зорьке у печи? Или душеньку твою, Душа-дев и ца, Соблазнило, Подкузьмило в недород? Как же мне-то быть веселым Ухитриться, Заявиться Прежним гоголем в народ?! Эх, не я ли Первый парень на деревне, Хоть с гармонью, Хоть с саженною косой! Ты ходила бы при мне под стать царевне, На покатых — С огнерыжею лисой! Ничего, что трудодень не давит спину, Нам уменья на житье не занимать: Ремесло в котомке з а плечи закину — Словом-лихом попрошу не поминать. Заявлюсь домой Не с дохленькой зарплаты, На плечах моих — похрустывает хром! Захоти — И выстрою палаты: С топором-то Посподручней, чем с пером.

Или, может, гармозень моя осипла, Не сумеет отчубучить «скобаря»?.. И какого черта к этому прилипла? — Ох, гляди, невеста, Вышло б не зазря! Мы еще тово Евгения спытаем: (Не на слово — На двужилистый кулак!) Уж такая ли любовь его крутая, Да и костью председателишко — Как? Шел деревней Первомай, В красное одетый. Хочешь — нет: воздымай Метра в два портреты. И неси свою беду В святости иконной… В сорок первый год иду, Словно в боль влюбленный. Не поплакаться иду,— Чтоб, скулу спружиня, Рассказать про ту беду, Живу и поныне. Пошуметь иной не прочь: Мол, молился каждый Тем портретам день и ночь С суеверной жаждой. Хоть ученый, Хоть иной Утвердитель смелый, За широкою спиной Прятаться не дело. Говорил ты черта с два В деревнях с народом, Что концы сводил едва Горе-огородом, Что от дум темнел с лица, Как под осень травы… Мне те думы от отца Перешли по праву. А тогда? Тогда-то что! Двадцать лет — не сорок, Жил я верой и мечтой, Вспыльчивый, как порох. День, как солнышко, горел Дарьюшкиным взором, И в обиде все же грел Жарким разговором. До портретов ли, Когда Сердце, ох, зашлося: Думы душеньку — беда! — Доконали вовсе.

Я от митинга — в кусты, Будто бы по делу, И наметом три версты — Аж в ушах свистело. Сердце — молотом в виски! Хоть не дюже чинно,— Сняв ботинки и носки, Дую босячиной. У деревни за гумном На ноги — обновки. «Сковырнешься кверху дном, Супротивник ловкий!» Возле лавки мужики — Скинулись по малой. — Примыкай, коли с руки, Ты ведь свойский малый. Отказаться не резон, — Праздничное дело, И к тому ж в душе трезвон: Вот как накипело! Хоть залить ее, Спалить — Лишь бы полегчало! Только выпало подлить Масла в то начало. На траве на молодой Знатное застолье: Не холодной не водой Заливаю боль я.

Всей закуски — огурец Да одна хренина. С третьей — Тутошний кузнец Сгреб за грудки сына. Мужики промеж — герой: Чуют даровую. — На свово-то, ишь герой, Ставь на мировую! С той проклятой «мировой» Мне бы в самый раз домой! Да не тут-то было: Не привык я к даровой: — Дуй в ларек, Данила! Пили, Нюхали рукав, Дымили самосадом… Я, плечами поиграв, Встал: — Бывайте!                   Надо!.. На пригорке Сельский клуб — Хоромина нескладная… — Дарья, Дашка,                          приголубь, Мо-оя не-на-гля-дна-я!.. Мне в ответ — Секут глаза: Встречают, будто грешника. И не Дарья —                     а лоза Середи олешника. Как ножи, Зрачки грозят, Студят незнакомостью… Девки, Бабы, М а льцы — В ряд: Вся деревня полностью. Возле Дарьи — как прирос — Евгений приспособился. А по мне — мороз, мороз! — Ишь кого сподобился! Ухватясь рукой за стол, Похрустываю пальцами. Гармонист щербатый пол Выстеливает вальсами. Разломились пополам, Ахают малиновы. Гонит ветер подола, Ситцевы, сатиновы. Выдаю земной поклон — Лишь бы Дарью взять в полон, Закрутить бы в огневой Да из клуба вызволить, На лужайке медов о й О сердечном выспросить. Встал Евгений, Голос — медь: — Что ты прешься, как медведь? Я к нему: — О чем вопрос?..— Кинул левой бровью, Руку правую занес, Этак — для здоровья. Вот так раз: Пластом лежит. Дарья побелела, В карих слезынька дрожит, Горько, оробело… Хоть хмельной, Да понял я: Дело, паря, полынья!.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Молод и к над пожней, будто коса Звенящая над плечом В ожиданье трав… О боже! О чем это я, о чем?.. Дымилась, Ручьилась роса, Лезвием поиграв. Земля наплывала, Текла под взмах: Бескрайность и ты — Один на один. И этот захлеб высоты! И кажется — счастье в твоих руках. И ты — У вечности сын!.. Хоть двадцать лет С тех пор пронеслись, Все не забыть Того июньского дня: Евгений и двое, Будто коней покормить, Завернули в луга, Сказали: садись! И ствол вороненый Слепо глядел на меня. Явь или сон? Но верь — не верь: Решетки ржа Когтит голубень. Слышно: Протопают сторожа, Пропорет молчанье скрипучая дверь… И этак — Который день! А мне бы на волю, С косой в луга: Не ждет страда, И рук нехватка. За перекатом темны омут а , В полдень с жерлицами бы туда: Щука теперь до жора падка… Мне думалось: Травы зажд а лись меня, Роняют росины, Как слезы мужские. Не знал, что Россия В захлебах огня, Военным набатом Объята Россия!.. Клацнул, как выстрел, За дверью замок — Ударило светом В глаза жестоко. — Капут совьетам!.. Ты нам бы мог Помогать очень-очень много!.. Сижу. Глаза протираю: «Брысь!..» Добро бы Женька, А тут почище! Мерещится? Вроде нет! Откуда взялись Эти Кованые Сапожищи? Тянется В рыжих волосьях рука. Хлопает по плечу, Как брата. На вопросы молчу. Гляжу на черного паука, Рукав облапившего горбато. А немец с ухмылкой Богато сулит За службу лакея И деньги, и счастье. «Шалишь: И елеем, И прочим я сыт…» А сердце от дум — На части! Вал и , Подкидывай, Не скупись,— Будет тебе работа!.. Эх, недотепа, нескладица-жисть! Мне бы лишь за ворота… Елки чернеют копьями, Целятся в месяц багряный. Псковскими зыбкими топями Шли партизаны. Нянчить бы нам руками Не автоматы — Землю, Песнями да стихами Щедрость ее приемля! Горько В неполных двадцать Отплакать и отсмеяться, Тихому хлеборобу В поле идти солдатом, Пашни первую пробу Брать не плугом — Гранатой. Давит на плечи доля, Нет, не косой — Прикладом… Сердце гудит от боли: Надо, надо, надо! Что с нами завтра будет? Видеть ли нам рассветы? А по дер е вням люди, Ближе которых нету. Ночь тяжела в болоте. Ночь добра на подходе. — Доты! — Шепот по роте, Будто озноб проходит. Хутор байнёнкой ветхой Мне заслонил Полмира, Красной остался меткой В карте у командира, Н а сердце отпечатался, Пулей ко мне посватался. В горе Россия сур о вела, Взглядом строгим Темнела, Рвы и окопы строила, Смелых вела И несмелых. Благословленным Ярость Круто вздымала жилы… Лишь на последнюю малость В ребрах бы стука хватило! Только бы дотянуться К доту Ценой любою… Сутки, Вторые бьются: Пятеро… трое… двое… Эти минуты стоят, Может быть, целой жизни! Двое. Остались двое. Благослови, Отчизна!.. В ярых отсветах черные кости Над рекой запрокинул мост. Каково погулялось вам, Гости? Каково прогулялось «нах Ост»?! Приюти меня, вдовушка-ночка, У заступника-валуна, Подсоби дотянуть до лесочка. Ты же можешь, темным-темна! Остуди, Охлади сентябринами: В добрых чащах с густою листвой, Переспелыми журавинами Да прохладою луговой! Некрещеный, Готов я взмолиться, Исповедаться под мостом. Вот так сказочка-небылица,— Отведи, Хоть перстом, хоть крестом! Мне бы только покромок поляны Одолеть, Превозмочь до зари… Рубцеватые раны — каляны, Отомщения поводыри. Как ремнем, Перехваченный болью, Обнимаю земную юдоль. Сто шагов до лесного раздолья — Сто кинжалов в открытую боль! Захватил пятернею осоку, Через кочки — Привал… перевал… И послышалось: Будто бы с боку Кто-то стонет? На помощь позвал? Не ошибся: Зеленые точки Прострочили и стоны, и ночь, Я, как видно, родился в сорочке, Мне бы к лесу Да т и хонько прочь… И с чего бы В звенящую свару Пустоты, черноты и огня, Как в предбанник сквозной с перепару, Потянуло всем телом меня? И откуда в навылет пробитом Моготы На такое взялось: За плечами с живым иль убитым Проползти ту поляну насквозь?.. Я очнулся под яростный стрекот Пировать прилетевших сорок. С неба сыпался «юнкерсов» рокот, Багровел, Разгорался восток. Приподнял я спасенного мною, Отвернулся, Хоть плач над собой, И какой непонятной виною Провинился я перед судьбой?! Меж разлапин корявых корений,— Как вчерашнее,— Вспомнить изволь,— Председатель Совета Евгений — К новым бедам да старая боль! Оказалось: Ничто не забыто! Я поднялся, от боли стеня,— Потемнело, зарею омыто, Голубое рождение дня. Шаг за шагом, Без думы, без цели — Лишь бы прочь от былого уйти, А оно, как столетние ели, На моем поднималось пути. Уходил, спотыкаясь, в былое, Будто кончилась в мире война. Отступало вчерашнее злое, Лишь осталась, как солнце, Она. И светила, Светила глазами, Ой, какие у Дарьи глаза! Мне бы выплеснуть горе слезами, Да откуда возьмется слеза! Огляделся, Вздохнул облегченно, Шевельнул онемевшей спиной. И деревья, насквозь пролученные, Расступилися передо мной. Возвратился я к лобному месту, Сам себя беспощадно казня. Председатель все кликал невесту, Словно жилы тянул из меня. Я молчал, Непосильную ношу, Как судьбу, Поднимал на себе. Только шаг — и, казалося, брошу Новый вызов проклятой судьбе. И шагнул я (К беде иль спасенью?) — Так впервые ступают по льду… Через сучья, Завалы, Коренья Пробирался, как будто в бреду. Как в бреду! Но ничто не забылось, Хоть крутенько бывало потом: Ни брусничника малая милость, Ни лесничего кряжистый дом. Навсегда отпечатался в сердце Председателя въедливый взгляд. Никуда от него мне не деться, Не податься ни вбок, ни назад. В этом взгляде прочел я такое, Что поведать достанет ли сил! А промолвил он вовсе простое: Поклониться жене попросил… Будь здорова, сторожка лесная, Помаленьку живи, Не старей! Да хранит тебя ель вековая С развеселой семьей снегирей! От цветов ли, От диких корений, От живой ли ключовой воды Даже меченный смертью Евгений Выкарабкивался из беды. Хочешь, нет — От затишка лесного Подаваться настала пора. В той сторожке оставив больного, Выходил я опять на ветра. Раскаленные ветры хлестали, Смерть чернела над нами, как дым. Жаростойкие плавились стали, Каково ж доставалось живым! На локтях бы дополз до Берлина, Да не вышло — Моя ли вина, Если пуля Летела не мимо, В дом родной отпустила война. Вместо деревни Недобро Торчали заборов ребра. Только береза, как знамя, Высилась — Память деда. Радостью со слезами Праздновалась победа. Мне самому хотелось Выть от беды, что есть мочи. Только не терпит дело, Больно коротки ночи. Трав развеселой рябью Вспыхнул край приозерный. С ветхих подолов бабьих Сыплются горькие зерна. Старшая по колхозу Гильзою зерна мерит, Бабьи считает слезы. Верит она И не верит… «Бросить бы все на свете. Взять да испечь лепешки: С голода пухнут дети, Баб покормить бы немножко…» Думы… Но с губ ни оха, Смотрит в землистые лица. — Спробуем сами в с о ху, Выдюжим, молодицы? Мы не одни, Подмога — Три мужика — Ко времю. — Бабы, побойтесь бога, Их и всего-то на племя!.. Шутке смеялись строго, Хлябко ходили плечи. Вроде поели немного, На сердце будто легче. Доброе же лекарство — Ядреное кстати слово. Двинулось бабье царство Горя добрать земного. Тенью подернуло дали, Спины дымятся от пота. Деды не зря считали Пашню мужской работой. Выдохлись молодицы. Дарья в кофточке белой К речке спустилась напиться. Я подошел несмело. Дарья стоит на камне, Тычется ветер в колени. С этакими ногами В самый бы раз — на сцене. Балую робким взглядом, — Знаю: У наших — строго. Много ль солдату надо? Ой, молодица, Много! Ветер испариной клейкой Дунул — да прямо в душу. Ворот у телогрейки, Черт, До чего же душен! Руки — И те, как лишние, В них что-то еле слышное, Чуткое и живое Не находило покоя. Руки, Солдатские руки, Натосковались в разлуке! Бревна ль меня укатали — Плечи обвисли устало. В черень висков Подпалин Солнышко ль набросало? Только от баб глазастых Не утаишь присухи. Бросит словечко — Баста! Ходят землянками слухи, Радуются старухи.

Слышал сам на неделе — Бабы меня жалели: «Вот же нечистая сила, Мальца-то как присушила!» Песня идет отавой По августовским росам. Шлепает через лавы, Боса, простоволоса. В реченьке зачерпнула Пригоршней лунного звона, Голову окунула Клену В шелест зеленый. Песня ноченькой поздней Ходит под ливнем звездным, Девичья, безбаянная, Жаркая, окаянная!

Может, я виноватый, Песня, перед тобою? Как, Подскажи солдату, Быть со своей судьбою? Задождило. Вторую неделю И в землянке, и в поле тьма. Столько дел! А я не при деле, — Этак впору сойти с ума. С потолка, Словно в душу, капает, Одиночеству счет ведет. Темнота по-звериному лапает, За прошедшее сводит счет. Хоть петух встопорщил бы перья, Из души маету пуганул… Кто-то скрипнул фанерной дверью, Осторожно во тьму шагнул. Неужели и я везучий? Торопливо коптилку зажег. — Ты ли, Дарьюшка? — Взгляд колючий, И опять между нами круча, А казалось — Один шажок.

Обалдело стою. Ни слова, Будто нечего мне сказать. Вот бы мне Да меня былого: Этак скинуть годочков пять! От натужного горького вздоха Заплясала в землянке тень. А она: — Не подумай плохо… Собиралась который день. Мне сказали: Ты видел Женьку И как будто от смерти спас?.. — И еще сошла на ступеньку, Три — оставила про запас. Пересилив озноб, Устало Опустился на табурет. Пережитое вырастало И опять огнем и металлом Все пытало, Пытало, Пытало, Будто скрыл я какой секрет. Знать и впрямь приходилось туго: Дарья руку мою взяла И прижала к груди упругой. А сама, Будто снег, бела.

По-девчоночьи вдруг прильнула И отпрянула. Верь не верь: Только взглядом шальным стрельнула И без слова, Как птица, — в дверь. Время воронки заносит, Празднует жизнь Над войною. Женские слезы В колосьях Спеют в июльском зное. Вызрели            и, что звезды, Падают — Слышно людям. Бабы вздыхали: — Не поздно ль… Этак без хлеба будем! Бабьи глаза влажнели, Солнышки в них дрожали, Солнышки еле-еле Сдерживались на ресницах. И н а день не пожелали Откладывать жатву жницы. В поле до поздней ночи Нынче и старый, и малый. — Охтеньки, Нету мочи!.. — Кто-то спиной усталой Хрустнет, И снова в поклоне Гнется к земле влюбленно. Жжется стебель в ладони, Будто огнем спаленной. В серп, словно в месяц, Пястью Снова стебли заводит… Нету страшнее власти, Нету превыше власти, — Хлеб половодит! Силы лишь бы достало Выстоять, Не свалиться!.. Родина, Ты помогала Мне, будто небо птице. Ты и Дарья! — Безгрешный Взгляд ее ливнем вешним, Сердце мое омывая, Лился, как солнце в мае. Слышат сухие губы, Полные терпкой полыни, Ты прошептала: — Любый, Помню тебя доныне! — И притянула жесткой, Ласковою ладошкой… В реку растопленным воском Лилась заката стежка. Месяц в воде —                         подковой, Хочешь — Бери на счастье! С ношей своей бедовой Шли мы во звездной власти. Речка у ног плескалась, Выгнув дугою тело. Лунная зябкая алость Рябью переливалась, В травах густых звенела. Здесь и былинка каждая, Вырасти в песню жаждая, Слышно, Как голос пробует. Песня наша — Особая… Слава богу, Хлеба чистой ржицы Испекли сегодня молодицы. Коркою поджаристою, хрусткой Тянет аппетитно за околицу. Села и деревни старорусские Радостью тихонько обзаводятся. Из деревни, Спрятанной в подполье, Дух смолистый вытесняет сырость. Первый сруб на пепел и ще вырос С окнами в лучистое раздолье. Солнцем августовским накалёны, Бревна зажелтели, будто свечи. Лесом окорённым просмолены, Опьяняют Дарьюшкины плечи. От любви и бабьих пересудов Я хожу хмельной уже неделю. Ныне обо мне толкуют худо, А давно ли — охали-жалели. Нравы, как норовистые кони, Головы закидывают круто. Будто сыромятные супони, Пересудов захлестнули путы. Мне-то что: Поговорят и бросят, — По бревну топор гуляет злее. А вот Дарье Что ни день — подносят Стопочку ехидного елея. Зыркнув глазом, шепчут: — Ты слыхала, Твоего-то видели в столице?.. — Горемыки-бабы, Разве мало Горюшка на выжженной землице?! Суды-пересуды — Лишь начало, Дарью не такое ожидало! Женщины знали, что ли? Слух обернулся былью: Мне будто в рану — соли, Как топором по крыльям. Кто-то орал натужно: — Дарья, встречай армейца! — Разом колючей стужей Мне захлестнуло сердце. Дарья с лицом иконным — Рядом с безруким мужем. В карих очах Бездонно Зреет зеленый ужас… Я и Евгений —                        сидим на бревне. Курим, Молчим и курим. Как перед штурмом, Как на войне: Курим Да брови хмурим. Всякое было: Бивали меня, Сам не скупился на сдачу. Тут же Только дым без огня — Экая незадача! Женька без рук, Будто кряжистый пень, — С этаким наработай, — Пристально смотрит в закатный день, Соображает что-то. Вдруг повернулся, Подался ко мне, Черти в глазах заиграли. Вилами недругов этак к стене Прадеды припирали. — Поговорить вот хочу с тобой! — Он процедил невнятно. — Не возражаю; Спор любой Лучше драки, понятно. Женька привстал И невпопад, Словно для протокола: — Надо к учебе пристроить ребят, Отдал бы сруб под школу!

Я сплюнул окурок: — Да в срубе ли суть? Думал, о деле будешь!.. — Женька с усмешкой: — О Дарье забудь; Аль, может, мне руки добудешь?.. Ловко придумал: Хотя и без рук, Хватка — рукастому впору! Вот и тягайся с ним, Враг ли он, друг, — Сдвинь-ка такую гору… — Что ж, будь по-твоему,— Говорю, — Дарья — баба с мозгами… Сруб ребятишкам под школу дарю Со всеми его потрохами. Только, начальник, ответом уважь: Помнишь, перед войною, Спор первомайский неконченный наш?.. Это не ты ли… На карандаш, Чтоб посчитаться со мною? Женька поморщился: — Кто ж задает Этакие вопросы? — Он ухмыльнулся, С лесины встает: — Дай-ка еще папиросу… И зашагал. А я стою. Ухмылка — как штык под ребра. И снова у пропасти на краю — В былое гляжу недобро… Обронила Дарьюшка слово, То не слово — Переспелое зерно: — Мне от Женьки, Словно от былого, Не уйти с тобою все равно. Не уйти!.. — И дрогнули ресницы, Тихо бросили прощальную зарю… Мне и ныне ожиданье снится, Будто снова с Дарьей говорю. Так вот и осталась ясноликой Без платка у пахоты стоять!.. Оплетал я словом-повиликой И такое загибал —                             честн а я мать! Говорил: В колхозах на Кубани Манной с неба Сыплется зерно, Там тебе и клубы, Там и бани, — Разве ты не видела в кино?!

В город путь нам тоже не заказан, Вот уж где хозяйкам благодать… Но ни хлебом городским, Ни газом Дарью не сумел С собой зазвать. Просыпаюсь утром, как побитый, Виноватый в чем-то перед ней, Виноватый перед необжитой, Дедовской землею позабытой, Что лежит в плену у купырей. Купырьё и Дарье непосильно, — Мужняя, Да на земле — вдова. Ей в страду В помощники обильно Сыпали Слова, слова, слова… Кто же Дарье на поле поможет? Женьке что, Без рук — На все плюет. В сельсовете, знай, бумажки множит Да тихонько самогонку пьет. Хмель добряк: Вернет любое право, Да не руки… Но не будь, читатель, строг: Власть не только Женьку — Молвить здраво, Не таких она — в бараний рог, Мы не злобивы — Пускай уж сельсоветит, Кто-то должен справки выправлять. Прошлое ему теперь не светит, Не река — Не поворотишь вспять. Мы познали цену Горькой сласти, Как познали деды власть земли, И не потому ль искали Счастье От родимых пажитей вдали? Сколько нас в тяжелую годину Подалось за счастьем в города… О земля, Прости,           прости же сыну Без тебя пропавшие года! И теперь в краю моем мшарином На земле не густо мужиков. Но зато и к нам пришли машины, Как посланцы будущих веков. Я и сам хочу поверить в чудо, В царство сверхкосмических идей. Но машинам тоже очень худо, Как земле без нас — Простых людей. А простым живется, Ох, не просто, Вроде и машины не про нас. И такое было, Что хоть с моста Головою вниз, — И весь тут сказ. Дарья хлеб из года в год растила, А сама чуть свет (По чьей вине?) За буханкой Десять верст месила Псковскую грязюгу по весне. А потом весь день — За парным плугом, К ночи — хоть убей — Ни сесть, ни встать. Ох, пора, Пора бы по заслугам Дарье за труды ее воздать! За труды ее И за терпенье… Женька будто вовсе очумел, Что ни утро — Чистое мученье, Хоть умри — Подай на опохмел. Дарья, в мужню сторону не глядя, На порожек по-мужичьи Грузно сядет, Горько усмехнется: — Ну и ну, Лучше бы уж за плечи суму. Вся надежда — Сыновья в ученье, Выйдут в люди — Кончится мученье… О надежды — Вечные жар-птицы, Журавли в заоблачном дыму! И земле который год не спится: Ей бы на сынов своих дивиться В светлом свежесрубленном дому И сынам — Потомкам хлеборобов — Не пора ли в мартовскую стынь Взять в ладонь Земли морозной пробу И почуять в ней Июньскую теплынь? Столько год о в — легко ли! — С лесами, С лугами             в разлуке… Грустью туманится поле, Ноют о бороздах руки. Старую боль морозом Время не прихватило. Все же сбирается в грозы В жилах земная сила! Дума — Все выше, выше, Солнышком пропекает. Полюшка вздохи слышу — Поле Меня упрекает. Видится мне: Над рекою Перезревают травы… Мне не дает покоя Память —               моя отрада, Память —               моя отрава!