С подготовкой к параду в училище началась другая жизнь.
С утра зарядки не было. Полчаса приводили себя в порядок и сразу выходили строиться. Потом на плацу под марши музвзвода несчетное количество раз проходили мимо трибун, отрабатывая равнение в шеренгах и колоннах, поворот головы и отмах руки.
Занятия сдвинулись, свободного времени оставалось мало, и Санька видел Витьку либо в строю, либо на самоподготовке, либо вечером перед отбоем. И то, он вдруг весь отдался танцам.
После уроков сразу убегал в клуб, если на перемене у него появлялась свободная минута, и там подпрыгивал, делая какие-то сложные движения руками и ногами. Причём занимался не один, а брал с собой Вовку Столярова из третьего взвода, тот тоже ходил на танцы к Евгению Эдуардовичу.
Санька стоял в стороне, а Вовка подсказывал:
— Молодец! Хорошо у тебя получается! Только носки тяни. Если бы тебя в нашу танцевальную студию, где я с пяти лет занимался, то ты бы был у нас солистом.
Евгений Эдуардович вместе с Волынским готовили концертную программу, с которой суворовцы должны были выступать перед пограничниками. Репетиции шли каждый день, поглощая Витьку всего, и ему некогда было поговорить с Санькой. Он даже перестал вспоминать о Лиде, лишь только изредка строил планы, как отомстить Воробью.
— Володя на репетиции не приходит. — Это он всё, Воробей, — начинал Витька и тут же торопился скорее уйти с Вовкой Столяровым.
Иногда Санька хотел что-то сказать, но слова его пролетали мимо. Витька был занят, и когда Санька однажды просто попробовал что-то подсказать, Вовка посмотрел на него свысока:
— Не понимаешь ничего в танцах, так помолчи!
Санька посмотрел на Витьку, но тот весь был в движении. Санька пошёл по коридору, сделал несколько шагов, оглянулся, потом оглянулся ещё раз… Его уход никто не заметил, будто его рядом и не было. Он спустился вниз, посмотрел на тумбочку дневального; на окрашенной поверхности было пусто. Уже больше недели письма из дома не приходили. Санька зашёл в спальню, опёрся на широкий белый подоконник и стал смотреть в окно.
«Если люди – миры, — подумал он, — и их объединяет один холодный космос, то, как же они бывают далеки друг от друга. Как им бывает одиноко, как будто между ними миллионы холодных километров».
До него донёсся голос Толи Декабрёва:
— Да пусть только нападут, пусть только попробуют! У нас, знаешь, какие ракеты? Мы куда угодно достанем! И боеголовки на них мегатонные, посильнее ихних! Так что на Кубу они напасть не посмеют! Никуда они не денутся. Куба будет нашей, социалистической!..
Санька вспомнил, что в последнем письме мама сообщала о том, что скоро на заводе сдадут дом и им, возможно, дадут новую квартиру с газом и водой.
Ещё весной она как-то робко просила отца:
— Да ты наодел бы свои ордена и пошёл бы в дирекцию. Ты же в морской пехоте воевал! Больше чем у тебя наград ни у кого на заводе нет…
Отец, который никогда не вспоминал о войне, никогда не ходил на военные фильмы. И на этот раз ордена вешать не стал, а положил их в карман. Потом, со слов его друга-фронтовика Ивана Глотова, Санька представил всю картину, которая произошла в кабинете директора. Когда вопрос решился не в пользу отца, он вдруг вышел из себя, глаз его налился кровью, желваки заходили, и он горстями начал выкладывать награды, сильно ударяя ими о стол. Потом резко повернулся и так хлопнул дверью, что она чуть не сорвалась с петель.
До училища Санька много болел, и отец постоянно говорил:
— Доходягой растёшь. Ничего из тебя не получится.
Его невысокая полная мама, наоборот, где могла, хвасталась им. Она работала кондуктором, и Санька часто катался, сидя на заднем сиденье. Тут уж она рассказывала всем, какой у неё Санечка умный, как хорошо делает уроки и главное – быстро. И все учителя про него говорят, способный, но ленится.
Отец всегда по этому поводу замечал:
— Если ленится, то какой же способный?
А когда сосед по двору Шурка Слободан похвастался, что поступает в суворовское училище, Санька быстро обо всём его расспросил, сам пошёл в военкомат и взял документы на прохождение медкомиссии.
Мама тут же сказала, что не отпустит; такой слабенький ни одного врача не пройдёт. На что отец возразил:
— Коль решил сам, пусть поступает. Видно, это судьба…
А сейчас писем не было. Может, что случилось?
И вдруг ему сильно захотелось домой, в их маленькую однокомнатную квартиру с кухней, половину которой занимала печка. В их маленький дворик, к маме и папе. Ему вдруг стало тесно в училище, ограниченном заборами, воротами да каменным тиром. Ему вдруг захотелось в город Уссурийск, где продавали долгоиграющие кисельного цвета конфеты «Барбарис» и сливочное мороженое, про котороё Серёга Яковлев сказал бы, что оно стоит рубль тридцать старыми деньгами и всего лишь сто грамм.
В пятницу Санька опять подошёл в бытовку, долго смотрел на Витькину тренировку, а потом предложил:
— Пойдём в увольнение, посмотрим город.
— Да что там делать? – пожал плечами Витька. – Танцами надо заниматься. Давай лучше махнём в автопарк, там старшина Петренко дежурит, он разрешит по танкам полазать.
— Зачем? – сказал Вовка, — поехали лучше ко мне. Мамка знаешь, какой вкусный пирог печёт. Там шесть слоёв: мясо, яйца, рис, лук, изюм и ещё что-то. – Санька проглотил слюну и уже хотел согласиться, как Вовка добавил. – Я о тебе ей иногда рассказывал. Она руководит у нас в военном городке танцевальным коллективом, ей интересно будет на тебя посмотреть. Раньше в балете танцевала. В субботу за мной и тобой приедет отец.
Санька посмотрел на Витьку, ему вдруг захотелось, чтобы тот отказался.
— Хорошо, поехали, — ответил он Столярову.
Витька старательно чистил бляху и пуговицы, натирал бархоткой ботинки и даже достал из тумбочки кусок новой белой материи, оторвал себе на подворотничок, старательно и сосредоточенно пришивал, не замечая рядом сидевшего Саньку. Только перед самым построением он попросил:
— Если я вдруг задержусь, захвати из столовой хлеб, масло и сахар. И ещё, если из дома будет письмо, положи его в тумбочку.
После построения за Вовкой приехал отец, и Санька видел из окна, как плотный мужчина в куртке лётчика слегка похлопывал Вовку по плечу, а потом пожал руку Витьке и, взяв их обоих за плечи, повёл к стоявшему у казармы «газику». Санька смотрел, как лётчик открыл заднюю дверь машины, пропустил вперёд Вовку, потом Витьку и, захлопнул её, сел на переднее сидение. Машина зажгла фары и скрылась за деревьями.
Санька ещё чуток посмотрел в окно, потом оглянулся, увидел ребят, сидевших в классе, и вдруг почувствовал, как пусто стало без Витьки в казарме. В строю он шёл рядом с Санькой Копытовым и никак не мог подстроиться под шаг впереди идущего Рустамчика. Всё время сбивался и наступал ему на пятки. И в столовой за столом было неуютно. Витькину порцию он отдал. И в кино никто не сидел рядом, а когда выключили свет и зал взорвался оттого, что на экране начался журнал «Советский спорт», Санька не радовался и не кричал вместе со всеми «Ура, спорт!»
На следующее утро, хотя было воскресенье и никаких проверок не предвиделось, он начистил ботинки, надраил бляху и записался в увольнение.
После завтрака увольняемых построили на втором этаже, и дежурный офицер капитан Баташов долго осматривал внешний вид суворовцев, потом долго инструктировал о том, что нужно отдавать честь всем военнослужащим, что сегодня они пойдут в увольнение не сами, а с сержантом Чугуновым.
Увольняемых из второго взвода было шесть человек. Весёлый и круглый Борька Топорков из Хабаровска, который уже был в городе третий раз, казалось, не шёл, а уверенно катился впереди, как бы показывая дорогу. Четверо суворовцев ступали рядом с сержантом, о чём-то переговаривались и хихикали. Санька плёлся чуть позади. Выйдя из училища, Борьке надоело идти в авангарде, и он передвинулся к Саньке.
— Ну как увольнение? – И тут же ответил сам: — То-то, конечно, хорошо. Это тебе не с Витькой по танкам лазить и в мазуте пачкаться. Это тебе самый зелёный город в РСФСР.
Уже была середина октября, и самый зелёный город, тронутый осенью, превратился в разноцветный. Вокруг стояли жёлтые, коричневые, красные деревья, а лежащие на юге сопки, как шёлковое лоскутное одеяло, пестрели разноцветными яркими красками. Толе показалось мало, что он назвал Уссурийск самым зелёным городом России, и он добавил:
— Здесь зелени на каждого человека больше, чем в любом другом городе. И это тебе не в солярке мазаться, а по городу идти.
Когда подходили к телеграфному с подпоркой столбу, перешагнувшему тротуар, Борька предупредил:
— Это чёртовы ворота. Сюда не заходи, а то что-нибудь в городе произойдёт: или с гражданскими подерёшься, или кадеточка на свидание не придёт.
— Какая кадеточка? – удивился Санька.
— Сразу видно, в увольнение ни разу не ходил. Это тебе не в танке с Витькой сидеть.
«Что сейчас Витька делает? – подумал Санька. – Наверно, с Вовкой репетирует», — и вздохнул.
— Давайте сфотографируемся, — подбежал Борька к сержанту. – Здесь мы ещё не фотографировались, — добавил он, когда все подошли к кинотеатру «Заря».
Сержант достал фотоаппарат «Смена». Суворовцы встали в линейку, сержант хотел щёлкнуть, но со стороны кинотеатра к ним неожиданно подошли два усатых близнеца в кепках и клетчатых рубашках и попросили, чтобы их вместе с суворовцами сняли на фоне кинотеатра. Сержант расставил близнецов по бокам. Сказав «внимание!», щёлкнул.
— Вот видишь, — сказал Борька. – Где бы ты ещё сфотографировался? Это тебе кинотеатр, а не танк какой-нибудь. И не Витька, а друзья сержанта.
— Да, — сказал Санька и подумал: «Порепетировали, а теперь, что делают?»
Потом все пошли в универмаг, и друзья сержанта пошли вместе с ними. В отделе тканей каждый купил себе по полметра бязи на подворотнички.
— Вот, — объяснил Борька. – Центральный универмаг, а ты говоришь танк, а здесь ткань на подворотнички продаётся.
— Конечно, — согласился Санька и подумал: «Чем они сейчас занимаются? Наверно, Вовкина мама угощает их сейчас вкусными пирогами».
Друзья сержанта о чём-то пошептались и тоже купили по полметра батиста.
— Вот, — сказал Борька. – Они хоть и гражданские, а наш сержант с кем угодно дружить не будет, — и тут же подбежал к Чугунову. – Товарищ сержант, пойдёмте мороженое поедим.
В кафе, в одноэтажном деревянном здании, мороженого не было. Борька заказал кофе с пирожками. Друзья сержанта тоже купили себе по стакану кофе с молоком и по пирожку. Пирожки были с ливером хрустящие и очень вкусными, а кофе сладким.
— А теперь пойдёмте на «Зелёнку», — опять проявил инициативу Борька.
«Зелёнкой» оказался парк «Зелёный остров». Они ходили по аллеям, фотографировались вместе с друзьями сержанта, которые за всё время их пути с сержантом ни разу не обмолвились. А Толя всё время напоминал, как хорошо в увольнении.
Наконец сержант сказал:
— Пора возвращаться, а то на обед не успеем.
Возле училища сфотографировались в последний раз, и друзья сержанта, пожав всем руки, пошли обратно. А Борька опять прокомментировал:
— Видишь, как здорово в увольнении, где бы ты столько увидел, где бы тебе друзья сержанта руки пожали? Теперь сержант сделает фотографии, и ты отправишь их домой.
Сержант посмотрел на фотоаппарат и сказал, что плёнка кончилась. А потом спросил:
— Кто-нибудь этих гражданских знает?
Все пожали плечами.
— А что же они за нами шлялись? Только кадры все перепортили своими одинаковыми усатыми рожами и клетчатыми рубашками. Вот охламоны!
— Вот видишь, — сказал Борька, — где бы ты таких одинаковых охламонов увидел, только в увольнении…
В казарме на тумбочке дневального лежало два письма Саньке, а под ними – одно для Витьки. Видно, одно письмо где-то задержалось. Он хотел Витькино письмо положить на тумбочку, но потом сложил его пополам и сунул в карман, чтобы сразу отдать.
Витька приехал до ужина, и Санька сразу вручил ему весточку из дома. Витька в ответ протянул пакет:
— Это тебе. Здесь пирог и пряники.
— Ну как у Вовки?
— Да так, нормально. Но, знаешь, я без тебя скучал.
— А я в увольнении был.
— Ну и как?
— Да с двумя одинаковыми усатыми охламонами познакомился. А так ничего особенного.
— Я же говорил, — сказал Витька, — что там в городе делать нечего. С танками возиться куда лучше.
— Да, — согласился Санька, — в танке с тобой намного лучше, это не в увольнение ходить!