В этом году впервые за свою двенадцатилетнюю жизнь Санька почувствовал, что двадцать третье февраля по-настоящему мужской военный праздник. Во-первых, отдыхали, как в воскресенье, и команда «Подъём!» прозвучала на час позже – в восемь часов. Во-вторых, обед был праздничным, на второе – жареная картошка, на третье – компот с песочными пирожными, которые по спецзаказу привозили с Уссурийского хлебозавода. Вкуснее этих пирожных Санька никогда ничего не пробовал. В-третьих, между завтраком и обедом в спортзале проходили соревнования по боксу.

Санька сидел на полу у самых канатов и во всю мощь орал, подражая старшеклассникам:

— Бей его, бей гражданского!

И то ли от мощного поддерживающего рёва, то ли оттого, что суворовцы были более накачаны, коренасты, сильны и более тренированы, в конце боя судья поднимал их руки, в толстых перчатках.

Неистовые болельщики бросались обнимать неостывшего потного победителя, и боксёр, только что изо всех сил колотивший противника, буквально расслаблялся от благородных объятий.

Но самыми последними, в нарушение традиций всех соревнований, вышли боксёры – комары. Училище, на удивление всем и, в первую очередь, седьмой роте, представлял Толя Декабрёв. Его угол был красным. В синем сидел худой, то точно такой же огненно-рыжий и чем-то похожий на Толю мальчишка.

Появление на ринге двух рыжих развеселило болельщиков, и со всех сторон посыпались едкие шуточки:

— За двух рыжих комаров одного не рыжего тяжеловеса дают!

— Наш рыжий – рыжее!

— Рыжий, не подведи, дай этому рыжему!

— Бей рыжего! Бей гражданского…

Судья свёл боксёров, и руководитель соревнований через мегафон объявил, что в красном углу находится суворовец Толя Декабрёв, а в синем – ученик пятого класса двадцать восьмой школы Анатолий…, и он назвал фамилию, но её не было слышно из-за смеха болельщиков. На ринге столкнулись две одинаковые огненно-рыжие тёзки. Прозвучал гонг, и болельщики устремили свои взоры к двум рыжим и четырём огненно-рыжим шарам. Боксёры запрыгали, закачались, задёргались, как марионетки на резинках, нанося друг другу осторожные удары. Болельщики орали:

— Толя, давай! Толя, дави его! Давай, бей, не стесняйся!.. И Толя, правда, непонятно какой, шёл, двигался, наступал. Потом всё менялось, и уже другой, и опять не понять какой, Толя наступал, шёл вперёд, наносил удары.

Но отступать на открытой площадке ринга было не безопасно, и кому-то из боксёров вдруг пришла богатая идея – не уходить, а прятаться за тренера. И получалась какая-то беготня вокруг рефери. Он только и успевал поворачиваться то в одну, то в другую сторону, то и дело вытаскивая из-за спины то одного, то другого боксёра, и опять не понять какого: то ли из красного, то ли из синего угла. Болельщики так же не могли понять, за кого они болеют.

Наконец, отзвунел гонг, и боксёры разошлись по своим углам, предоставив судье решать, кто, кому и сколько нанёс ударов. Но больше всех был озадачен и устал рефери. Он машинально и недовольно, не смотря на все правила приличия, водил рукой за спиной, видно, пытаясь обнаружить там спрятавшегося от ударов рыжего боксёра.

Когда начался второй раунд, рефери отодвинулся близко к краю, но бесполезно. Боксёры и там продолжали накручивать вокруг него обороты, спасаясь от разящего противника. Наконец, рефери всё надоело, и он вытащил обоих боксёров перед собой и, резко взмахивая рукой, стал им что-то строго вещать. Потом сказал: — «Бокс!», — и сделал шаг в сторону. И вот тут рыжий гражданский Толя из двадцать восьмой школы прямым ударом заехал Декабрёву прямо в нос. Толя сел на ринг, капелька крови появилась у него над губой, и он заплакал. Судья остановил поединок, взял боксёров за руки и, немного подождав, поднял руку Толе гражданскому. Это был единственный проигрыш суворовцев на сегодняшний день.

Толя, плача, покинул ринг, ему дали выбраться из ряда болельщиков, и он, на ходу снимая перчатки, направился в раздевалку. Витька с Санькой подскочили к нему и стали успокаивать.

— Здорово ты этому рыжему, то есть гражданскому. Это судья, наверно, неправильно, подсчитал очки, — начал Витька. Хотя какие очки. Толя был в нокдауне.

— Не получилось из меня боксёра, — всхлипывал проигравший и размазывал слёзы по щекам.

— Да не переживай ты, подошёл к ним Володя. – Ты же был единственным из седьмой роты. Самое главное, что вышел, что переборол себя. И бокс провёл не так уж плохо. Всё будет хорошо.

Толя хотел улыбнуться, но улыбка получилась сквозь слёзы.

— Считай, что это последнее поражение. Главное – переступил через себя, а это уже победа.

«Эх, и мне бы переступить через себя», — подумал Санька…

После обеда наступил самый волнующий момент, когда все строем направились в клуб на торжественное собрание и концерт. И на этом праздник не кончился: после ужина старшеклассники торопились в клуб на танцы, а младшим ротам до самого отбоя разрешалось смотреть телевизор.

Как всегда, на торжественном собрании начальник училища долго говорил о Советской Армии и Военно-Морском флоте. Потом вручались ценные подарки, грамоты и объявлялись благодарности. Перед концертом сделали перерыв, и Витька тут же потащил Саньку в коридор.

— Пошли скорее, он ждёт!

Санька, уже привыкший к постоянно воспламеняющимся Витькиным идеям, почти безвольно, как преданный пёс, последовал за ним, не представляя, кто ждёт и зачем.

— Скорее, — торопил Витька, — он уже там.

Спрашивать было бесполезно.

В коридоре их ждал Гришка Голубков.

— Принёс? – спросил Витька.

— Восемь штук.

— Где?

— Под шинелью.

— Почему молчат?

— Там темно.

— Так давай скорей. Себе оставишь трёх, мне трёх, Саньке двух.

— Суй сразу под гимнастёрку, не гукнут, — проинструктировал Гришка и принялся вытаскивать сизохвостых, крепко сверху сжимая их за крылья. Он ловко распихал птиц по запазухам сначала Витьке, а затем Саньке и дал последнее указание, — прижимайте крепче, не шелохнутся.

Когда голуби прижались к Санькиному телу, он испугался: «Какие большие, как бы не заметили».

— А теперь на улицу и заходим на сцену в самый последний момент, чтобы никто не увидел, — приказал Витька.

В зале бродили и переговаривались, когда голубиная троица оказалась за кулисами. Занавес уже разделял зал и сцену. Майор Сорокин приказал роте занять широкие сценические ступени. Тут же из зала поднялся Волынский в чёрном костюме и белой рубашке. Его наглаженные брюки торжественно поднимались над лакированными ботинками, обнажая белоснежные носки. Рубашку украшала бабочка.

Дрогнул и распахнулся красный плюш занавеса. Зал затих. Ведущие суворовцы из первой роты, ещё не успели достигнуть середины сцены, как Волынский вытянулся, улыбнулся, протянул руки вперёд и застыл в таком положении.

— Хор суворовцев седьмой роты исполняет песню на музыку и слова Волынского «То суворовцы идут», — торжественно сообщил ведущий.

Оркестр в своей яме грянул первыми радостными аккордами, и автор взмахнул руками:

— Солнце скрылось

Над полями,

Только слышно там и тут:

Взвейтесь, соколы, орлами… -

То суворовцы идут…

После этой песни хор с чувством исполнил «Шли с войны домой советские солдаты».

— Ты готов? – Санька почувствовал толчок в бок, когда зазвучали советские песни. – Потихоньку пригибайся и вытаскивай голубей. Вот все обрадуются, когда услышат песню мира и увидят настоящих голубей. Вот увидишь, как нас будут хвалить, — суетился Витька.

Когда запели, у Саньки от волнения пропал голос. Он медленно опустился, достал первую птицу, и та, почувствовав свободу, трепыхнулась. Но Санька сильно прижал её к животу и принялся вытаскивать вторую.

Голубь дёрнулся и оцарапал Саньке руку. Санька разжал левую, и первый голубь, почувствовав слабину, вырвался, заметался между суворовцами, взлетел над сценой и начал испуганно шарахаться из угла в угол.

Отзвучал только первый куплет, но Гришка, приняв взлёт сизокрылого за сигнал, отпустил своих «вестников мира». Витька ругался яростным шёпотом, но своих птиц не отпускал. Гришкины голуби, как на простор, ворвались в зал и стали носиться под потолком вместе с обезумевшим Санькиным. В зале началось невообразимое. Свист смешался с хохотом. И только Волынский, как глухарь на сосне, ничего не слышал и, наслаждаясь, закрыв глаза, продолжал взмахивать руками.

— Раззявы, куда вы полезли? – шёпотом возмущался Витька. — Надо было в конце!

Один из ошалелых голубей пролетел над Волынским и, шарахнув его крылом, вывел из блаженного состояния. Волынский оглянулся, взмахнул невпопад руками и, заглушив песню, опустил их.

— Ай, летите, — махнул рукой Витька, и ещё четвёрка сизарей вырвалась на свободу и безумно помчалась в зал.

Там повскакивали с мест. В общем гаме сплелись шум, гогот, свист, визг, возмущение. Кто-то включил свет, кто-то принялся ловить птиц, кто-то догадался закрыть занавес. Плюшевые полотнища медленно пошли навстречу друг другу. На сцену вбежал майор Сорокин.

— Соболев, Шадрин, Голубков, ко мне. Всем остальным — в зал.

Когда тройка незадачливых дрессировщиков предстала перед командиром роты. Он строго осмотрел её и приказал.

— Шадрин, сейчас же на танец пер-р-реодеваться. С вами со всеми будет отдельный разговор. Мы ещё посмотр-р-рим, достойны ли вы учиться в училище. Это дело сер-р-рьёзное – сор-р-рвать концер-р-рт в сор-р-рок пятую годовщину нашей ар-р-рмии.

— Да мы хотели песню укр-р-расить, — оправдывался Гришка.

— Знаем мы ваше «хотели». Давно пор-р-ра ваши штучки за вор-р-ротами училища оставить. А теперь поедете заниматься голубками к себе домой. Мар-р-рш в зал!