«Так-така-так», — запели колеса, набирая скорость. «Так-така-так», — повторил про себя Вовка, с грустью глядя в окно на ряд деревенских домов и одноэтажную розовую станцию, убегающие зеленые рощицы и пожелтевшие поля. Ему было жаль расставаться с деревней, с новыми друзьями, но впереди был город, друзья, родители, впереди был уже седьмой класс. «Так-така-так», — выстукивал он по серому пластику стола, все-таки радуясь своему возвращению домой.

Рядом с ним в купе сидела старушка. Она положила руки на колени, опустила голову и о чем-то задумалась. Ее седые волосы туго стягивал маленький узелок на затылке. Беленький платочек тихонько сполз с головы и теперь, казалось, заботливо прикрыл ее плечи.

Третьим в купе был мужчина. Время избороздило его темное лицо глубокими морщинами. На правой щеке светлыми рубцами сходились к подбородку два шрама. Он часто потирал руками колени, видно стараясь хоть немного заглушить боль.

— Ревматизм? — осторожно спросила старушка.

— Да, — кивнул сосед.

— И мой тоже больно мучился, а умер от разрыва сердца. Ревматизм он на сплаве получил. А вы, чай, тоже в воде работали?

— Нет. Это память с войны, — невесело улыбнулся сосед.

— Да, помучались наши мужики. Не больно много пожили, — вздохнула старушка.

— Да и нашим невестам некогда и не с кем было веселиться. А как вас величать? — улыбнулся сосед. — Меня Виктором Васильевичем.

— Алевтина Ликсандровна.

— А тебя, парень, как зовут? — спросил сосед.

— Вовка.

— Значит, Владимир, — заключил Виктор Васильевич. — Имя у тетя, «владеющий миром», такое же большое, как ты сам.

Вовка покраснел — впервые его назвали парнем — и, перестав барабанить, поднял голову.

Виктор Васильевич, улыбаясь, смотрел из-под густых бровей.

— Хорошая у тебя мелодия получается. Веселая.

— Не знаю, — пожал плечами Вовка.

— Это хорошо, что для тебя колеса поют. А я, как сажусь в поезд, мне все кажется, что гремит барабан.

— Какой барабан?

— Барабан военного оркестра, — Виктор Васильевич немного помолчал. — Знаешь, когда в июле сорок первого нас на фронт провожали, на станции играл духовой оркестр. Сорок лет прошло. Марш забыл, а барабан до сих пор в ушах гремит. И теперь как в поезд сяду, так колеса для меня, как в барабан, стучат, будто снова на фронт провожают. И так гремят, что сердце начинает колотиться, — поднес он руку к груди.

— Вот и мой мужик сердцем от ревматизма маялся. Уж двадцать лет, как его нет, — тихо сказала старушка.

Виктор Васильевич вздохнул, опустил голову, как бы разделяя молчанием нахлынувшую из глубины прошлого чужую боль.

В этот момент с шумом отъехала в сторону дверь, и в купе протиснулась маленькая круглая проводница в аккуратно отглаженной форменной блузке. Широко улыбаясь, она записала места в школьную тетрадь, свернула билеты, засунула их в кармашки черного планшета, а потом посмотрела на Виктора Васильевича:

— У вас вторая полка.

— Понимаете, у меня ноги, — виновато сказал он. — У вас нижней полки не найдется? Да мне всего на одну ночь. Утром буду выходить.

— У него ревматизм и сердце, — вступилась старушка.

— Хорошо, занимайте пока это место. Здесь бронь, но, может, что-нибудь придумаем.

— Спасибо, — сказал и тяжело встал со своего места Виктор Васильевич. И как только проводница ушла, стал выкладывать на стол свертки. — Я от сестры, так она мне столько наложила. Приглашаю вас к ужину.

Бабушка тоже принялась освобождать свою сумку от продуктов.

— Так у нас здесь всего, как на Новый год, только чай заказать осталось. Ну что, парень, с заданием справишься?

— Конечно, — ответил Вовка, пулей выскочил из купе и чуть не выбил из рук проводницы поднос со стаканами темно-коричневого чая и горкой сахарных брусочков.

— К нам несите, — заторопил Вовка.

— Сейчас, — опять широко улыбнулась проводница, — но еще чуть-чуть, и нечего было бы нести. Придержи дверь.

— Давайте вместе поужинаем? — отодвинул свертки и пригласил проводницу Виктор Васильевич.

— С таким хорошим человеком всегда с удовольствием, но у меня работа.

— Так сразу и хороший?

— Через вагон много народу проходит. Я каждого вижу, и хорошего, и не очень. А ведь вы на фронте воевали.

— Да, было дело. В разведку ходил.

— В разведку? — переспросил Вовка.

— В разведку, — кивнул головой Виктор Васильевич.

— А вы немцев били?

— А как же не бить, били.

— И вам в разведке не страшно было?

— Страшно. Страшно сначала. А потом ко всему привыкаешь. Да и некогда было, надо было задание выполнять. Не страшней, чем бойцам на передовой, они шли на автоматы и пулеметы. Ладно, давай ужинать. После все расскажу.

После ужина, присев на край полки, Вовка приготовился слушать.

— Первую свою медаль «За отвагу» я за бой на железной дороге получил, — сказал Виктор Васильевич. — Тогда мне девятнадцать было. Нас целый месяц готовили в палаточном городке: обучали с полуслова выполнять строевые приемы, обращаться с оружием, а потом отправили на фронт.

Станция, где остановился мой батальон, была переполнена бойцами, техникой, заводским оборудованием, отправлявшимся в тыл, и беженцами. У тех война отняла все, что могла.

Вдруг на нас обрушились два «юнкерса». Появление бомбардировщиков было полной неожиданностью. Беженцы немецкие самолеты видели уже не в первый раз, подняли панику. Она тут же перекинулась на необстрелянных солдат. Все полезли под вагоны, стали набиваться в здание вокзала, надеясь, что навес над головой спасет их. Разорвались бомбы, закачалась земля, ударная волна врезала по ушам. Так страшно потом никогда не было. Не знаю как, но вспомнил я вдолбленную мне в голову команду командира нашего взвода. И чтоб перебороть страх, закричал во весь голос: «По воздушной пикирующей цели! Прицел три!.. Упреждение один корпус… Огонь…» — и выстрелил. Я видел в стеклянной кабине летящего бомбардировщика фашистского пилота. Казалось, сейчас он врежется в меня, но самолеты развернулись и с воем помчались на эшелоны. Когда они, сделав круг, стали возвращаться, я снова закричал и не сразу услышал, как рядом открыли огонь бойцы, как на платформе вагона затараторил пулемет и как желтый с черными крестами бомбардировщик врезался в землю. Второй тут же повернул к своим. Вот в жизни как случается, — улыбнулся Виктор Васильевич, — я кричал от страха, а мне дали медаль за отвагу.

Налет бомбардировщиков большого вреда станции не причинил, и скоро наш эшелон двинулся на фронт. А я еще долго ничего не слышал. Эхо взрывов, гремевших на станции, заглушало все. И только слабые удары колес на рельсовых стыках как бы отзывались боем барабанов военного оркестра.

А потом фронт, окопы. Опять вой пикирующих бомбардировщиков. Первая контратака, ранение, темнота, из которой меня вырвал барабанный стук колес санитарного поезда.

«Бум-бум, бум-бум», — стучали колеса, будили во мне жизнь, возвращали из темной ночи в светлый день. И с каждым ударом появлялась надежда выжить. И снова бои…

— А какой самый памятный день на войне? — спросил Вовка, когда замолчал Виктор Васильевич.

— Все помню, все памятны.

— А какой самый-самый?

— Самый-самый? — повторил про себя Виктор Васильевич. — Был такой, когда благодаря собранным моей группой сведениям батальон, наступая на укрепленную оборону противника, не потерял ни одного человека убитым.

Заканчивалась тогда зима сорок пятого. Бои шли в Польше. Я тогда сержантом был. Погода была противная. Над землей висели туманы. Мокрые и липкие, они были хуже морозов. Пока идешь — вспотел, остановился — замерз. Мы не успевали отогреваться у костров. А под ногами расползался смешанный с грязью и прокопченный от пороха снег. Но стоило батальону придвинуться к высоте, как солнце все-таки пробило брешь в тумане и поле раскрылось перед линзами фашистских прицелов.

Командир батальона вызвал меня к себе и приказал провести разведку. Начал он официально: «Сержант Егоров…», а в конце уже не по-военному добавил: «Виктор, до победы недалеко, береги себя».

Мы подползли к колючей проволоке вражеской обороны и с близкого расстояния стали наблюдать за немцами. С вечера до утра и с утра до вечера лежали на мокром, не успевшем схватиться за ночь снегу и по малым, едва заметным приметам расшифровывали немецкую оборону. Оказалось, что ночью фашисты дежурили у пулеметов, утром сменялись, а днем в одно и то же время большая часть гарнизона уходила обедать в тыл.

Значит, в это время фашисты не ждали атаки. Они надеялись на прицельный пулеметный огонь, на минное поле, на колючую проволоку, на толстые стены своих дотов.

И именно на это время назначил атаку командир.

Ночью саперы проделали проходы в минных полях и подкопали четыре лаза под «ежами». И вот наконец ничего не подозревавшие немцы небольшими группками двинулись на обед. Час настал. Перед дотами разорвались дымовые снаряды. Ударила артиллерия, забили минометы. А солдаты батальона с криками «ура», забросав фашистов гранатами, ворвались на высоту.

Внезапная атака застала фашистов врасплох. И только через два часа враг предпринял контратаку. Немцы бросали под огонь артиллерии, автоматов и пулеметов роты за ротами и, оставив на поле боя убитыми триста своих солдат, отказались от попыток вернуть высоту…

Виктор Васильевич замолчал. В степи, за окном, не отставая от поезда, плыла луна. Вовка смотрел на соседа, хотел, но не мог представить его молодым, старался, но ему не удавалось в теплом поезде почувствовать февральский холод мокрого снега. И все же какая-то тревога поднималась в нем за тех бойцов, за молодого разведчика Егорова…

— Ну что, отбой? — подмигнул Виктор Васильевич Вовке.

Под потолком погас матовый фонарь, Вовка залез на вторую полку, пробовал закрыть глаза, но сон не приходил. Виктор Васильевич тоже не спал. Он лежал в спортивном костюме поверх одеяла и все растирал колени большими жесткими руками. Но, видно, старческие, в закостенелых мозолях ладони не могли согреть застуженные войной ноги. И вдруг Вовка понял, какую незатихающую боль прячет в своем теле бывший разведчик.

За окном во всю ширь размахнулась степь. Вовка долго лежал и смотрел в окно. Вот пролетели отдельные огоньки, через некоторое время они стали появляться все чаще и чаще. Поезд замедлил ход и остановился. Было тихо, и только из-за окна доносились беспокойные голоса.

Вдруг из коридора послышались торопливые шаги и ширканье чемоданов о стенки вагона. Кто-то остановился рядом с Вовкиным купе, потом раздался мелкий переливчатый смех.

— А теперь, дорогие мальчики, можете не беспокоиться. Доеду отлично. Иван Павлович постарался и достал билетик для меня. Нижняя полочка — пятнадцатое место. Так что, можно считать, мой отдых начался, — сказала женщина, и снова рассыпался ее смех. В купе протиснулся высокий мужчина и поставил два чемодана в проход. Не поворачиваясь, так же согнувшись, он вышел и задвинул дверь.

— Ну все, Лиданька, мы пошли, — послышался голос, — счастливого отдыха.

Вовка почувствовал маленький толчок, и отдохнувший за несколько минут поезд заторопился, набирая скорость.

Дверь с шумом отворилась, и вошла женщина. Она наклонилась над Виктором Васильевичем и сразу же вышла в коридор.

— Проводник! Проводник! — громко позвала она. — Проводник! Ну что за безобразие! Где вы? Проводник!

Крик женщины поднял Вовку. Он сел, свесил ноги и выглянул в коридор. Проснулась и старушка, только Виктор Васильевич, намаявшись от боли, спал крепким сном усталого солдата.

Заездили двери соседних купе, испуганно и с интересом стали выглядывать пассажиры. Подошла проводница. Тяжело вздохнув, устало спросила:

— В чем дело? Что случилось?

— Вот, вот посмотрите, — визгливо закричала женщина. — У меня нижняя полка. Пятнадцатое место. Вот посмотрите, — сжала она билет двумя пальцами и стала им махать перед лицом проводницы. — Мне его за тридцать суток достали. Вы слышите?! Специально нижнюю полку. Почему этот мужчина занял ее? Почему?

— Извините, — сказала проводница. — У него сердце и больные ноги. Он не может на вторую полку.

— Как это не может? А что же, я должна туда лезть? Хорошо получается, значит, он будет спать внизу, а я наверху под потолком? А куда я дену свои чемоданы? А вы уверены, что они не пропадут?

— Не кричите! Вы же разбудите его! — выскочил в коридор Вовка.

Но женщина не слушала. Она не хотела слушать. И тут Вовка рассмотрел ее лицо. Оно было бы красивым, если бы от злости женщина не перекашивала рот с тонкими губами, если бы на ее щеках не выступили бордово-красные пятна. Длинные золотые серьги нисколько не украшали ее. Черные глаза сейчас готовы были прожечь насквозь любого.

— Подождите. Сейчас что-нибудь придумаем, найдем, — пыталась успокоить ее проводница.

— Не надо мне ждать! У меня есть билет! Есть место, — пассажирка вошла в купе и включила свет.

Фонарь вспыхнул, старушка зажмурилась и прикрыла глаза рукой. А женщина стала тормошить Виктора Васильевича. Он не просыпался. Она принялась толкать его.

— Что вы делаете? — остановила ее проводница. — Пойдемте, я найду вам место.

— Мне нужно свое! Свое! — скривила рот пассажирка. — Вставай! Вставай!

Вовка бросился в купе, рванулся к полке Виктора Васильевича, но женщина неожиданно легко оттолкнула его.

Виктор Васильевич открыл глаза. Боль исказила его лицо. Он часто дышал. На лбу выступили капельки пота.

— Да вставай же! — с визгом толкала его женщина, — освобождай мою полку.

Возле купе собрались пассажиры. Спросонья они не могли понять происходящего. Одни осуждали женщину. Другие, думая, что Виктор Васильевич самовольно занял чужое место, становились на ее сторону. Надо было защитить Виктора Васильевича, и Вовка, собравшись с духом, наконец пробился к полке и встал между соседом и женщиной с длинными серьгами, закрыл собой сержанта Егорова. Женщина вцепилась в Вовкину рубашку, попыталась оттащить его. Но он стоял, будто врос в пол вагона.

И вдруг он услышал стук барабана. Колеса колотили по рельсовым стыкам, как колотушка по барабану. Удар за ударом. Они заглушали неприятный голос женщины и гомон пассажиров в коридоре. Через барабанный бой колес до Вовки донесся слабый голос Виктора Васильевича:

— Володя, там в пиджаке лекарство…

Женщина в злом бессилии растолкала пассажиров и протиснулась в коридор.

— Володя, в пиджаке валидол…

«Валидол! Валидол! Валидол!» — гремел барабан.

Вовка бросился к пиджаку и достал алюминиевый цилиндрик, наполовину заполненный таблетками. Он быстро вытряхнул одну и протянул ее Виктору Васильевичу.

«Сердце! Сердце! Сердце! — тревожно стучали колеса. — Сердце! Больное сердце!»

Виктор Васильевич положил таблетку в рот и закрыл глаза. Но боль снова исказила его лицо.

— Врача. Надо найти врача, — сказал кто-то из пассажиров.

— «Врача! Врача! Врача! — забили колеса. — Скорее! Скорее врача!»

В их вагоне врача не оказалось, но колеса, стуча на стыках барабанным боем, били, требовали найти. «Врача! Врача! Врача!»

— Врача! Нет ли врача? — Вовка стучался в двери купе. — Человеку плохо! Нет ли врача?

Только в третьем вагоне Вовка наконец нашел его.

— Пошли! — врач взял «дипломат».

В купе он измерил пульс и попросил Вовку пойти к бригадиру поезда, чтобы тот как можно скорее вызвал скорую помощь на следующую станцию. Потом он открыл «дипломат» и достал металлическую коробочку со шприцем.

Вовка побежал к бригадиру.

«Скорее! Скорее!» — барабанили колеса.

Бригадир выслушал его и заверил:

— Хорошо. Постараемся. Все будет сделано.

Вовка вернулся в купе. Врач сделал Виктору Васильевичу укол и, улыбаясь, уверенно говорил:

— Ничего, сейчас будет лучше. Мы еще поборемся…

Через час поезд прибыл на станцию, где его уже ждала машина скорой помощи. Виктора Васильевича вынесли на носилках.

А поезд, постояв еще немного, помчался дальше. Пассажирка с серьгами куда-то исчезла вместе со своими чемоданами.

Старушка, попричитав, успокоилась, а Вовка лежал на полке и не мог уснуть.

Колеса барабанным боем били о стыки рельсов и пели песню Виктора Васильевича, песню военного оркестра, песню тревоги, песню, зовущую в поход.