Неудачи
24 апреля
После полудня на базе стало крайне тесно. Снизу, из долины, пришли все наши и большая часть каравана. Мы обнимались с коллегами самым сердечным образом, но на продолжительные разговоры времени не оставалось, была уйма работы. Все выглядели загорелыми, радостными. Для них переход до базового лагеря тоже оказался нелегким; большое физическое напряжение усугублялось беспокойством о нас и о том, не явятся ли они слишком поздно, чтобы наше предприятие в горах еще могло иметь успех. Ведь начинать восхождение в конце апреля — это в истории гималайских экспедиций (без преувеличения) исключительный случай.
По отрывистым предварительным реп ликам я понял только, что прибывших удивляет наш выбор дороги на плато — прямо через ледник. Особенно изумлялся Войтек Бранский, который был в великолепной физической форме. Он никак не хотел поверить, что мы избрали этот путь сознательно, а не потому, что у нас не было необходимых карт.
Близились сумерки, а лагерь, словно рынок, все не мог угомониться. Группы носильщиков, сидя на камнях, ожидали расчета, оживленно переговариваясь на своем гортанном языке. Среди носильщиков сновали веселые, сопливые ребятишки, которые сопровождали своих отцов, а подчас и сами несли небольшой багаж. Они подходили к нам и без тени смущения жестами просили конфет.
Женщины стояли рядом с виду молчаливые или занятые своими делами. Можно было заметить, однако, с каким вниманием они приглядываются к нам, европейцам, критически оценивая наш наряд и поведение. Сбоку деликатно пристроился. Шимек Вдовяк, экспромтом фотографируя их. Несколько носильщиков рылись среди камней ниже кухни, и надо признать, им повезло: они обнаружили немного конфет, суповые концентраты и аптечки с набором лекарств, оставшиеся после японцев. И все это там, где мы ходили десятки раз на дню!
Барабаны — круглые контейнеры-коробки для переноски грузов — сосредоточили в двух пунктах. Желтые, с продовольствием, укладывали возле самого высокого холма на территории лагеря, множество красных, со снаряжением, окружало кухню и осыпь под нею.
На леднике виднелись непрерывно передвигавшиеся точки. Караван, разбившись на группки, продолжал подтягиваться.
— Еще несколько десятков человек прибудут завтра. — Весек стоял рядом со мной, поглядывая на подходивших.
Носильщики выглядели страшно усталыми. Тридцать, а подчас и больше килограммов на человека — это для них колоссальное напряжение. Впрочем, не все походили на профессионалов-носильщиков. Помимо женщин была большая группа мужчин, настолько изможденных и бледных, что я действительно ощутил неловкость при виде того, как они валятся с ног под тяжестью нашего багажа.
На барабанах возле кухни сидели Петр, Вальдек, Войтек и сардар Дорджи. Петр и Войтек с головой ушли в свитки бумаги, на которых без особой старательности зарегистрированы были номера транспортируемых грузов и соответствующие им имена носильщиков. Возле них стояли занятые делом наики и хозяин яков. Наики выполняли роль европейских десятников. Каждый из них посредничал при найме носильщиков, отвечал за определенную группу и доверенные ей грузы. А так как в Гхунзе найти необходимое число носильщиков не удалось, наняли десятка полтора яков, каждый из которых нес на спине два-три контейнера. Яки, могучие черные чудовища, уже спустились вниз, подгоняемые загонщиками. Их хозяин и наики ждали, когда получат плату для себя и для других носильщиков. Но предстояло еще сверить номер, полученный носильщиком в Тапледжунге, с номером доставленного им груза, сделав отметку в списке. И эта операция затягивалась.
В огромной груде беспорядочно сваленной поклажи нелегко было обнаружить требуемый номер. Этим занимались наши шерпы. Рядом с ними Соболь с другим списком в руке, разыскивал контейнеры со снаряжением, которое потребуется для завтрашнего похода. Ведавший оснащением экспедиции, он отвечал за экипировку уходившей группы. Правда, каждый из нас уже отыскал свой «личный» барабан с вещами, закрепленными за нами в Тапледжунге, но недоставало еще верёвок, кошек, ледорубов и вешек.
Из кухни доносился веселый голос Збышека Сташишина, который на ломаном английском языке пытался вдохновить нашего кока на более активные действия. Теперь у нас уже был настоящий повар — Анг Тсеринг. Этот бывший лама с плутоватыми глазками делал вид, будто не понимает даваемых ему указаний.
— Ang, what do you make? (Анг, что ты наделал?) Тебе было сказано: фасоль подогреть отдельно, а ты валишь ее в кастрюлю с мясом! — гремел Сташишин.
— Петр, ему следует уплатить! — наслаивался на эту тираду настойчивый голос Вальдека. Один из наиков жаждал получить деньги за носильщика, который не явился за платой в Гхунзе во время стоянки нашего маленького каравана. У наика имелся даже металлический жетон с номером багажа, который доставил носильщик.
Все мы встретились за обедом, который запоздал. Шел уже седьмой час вечера, когда зычный голос Збышека Сташишина призвал нас к импровизированному столу Петр и Войтек спешно подбивали свои расчеты. Завтра им опять предстоит принимать караван.
Базовый лагерь постепенно пустел. Большинство носильщиков спустились вниз, десятка полтора из них вместе с наиками устраивались на ночлег в двух «рондо», отведенных для шерпов. Шел мелкий мокрый снег, но в кухне весело гудел огонь, было тепло и уютно. Мы с трудом разместились под кухонным кровом. Теперь стало видно, как нас много. Кроме группы разведки, как мы называли себя, сидели наш руководитель Петр, секретарь и главный дипломат экспедиции Войтек, врач Анджей Петрашек, Шимек — кинематографист, двое Збышеков — Сташишин, или Большой, и Рубинек (Рубиновский), а также Мацек Пентковский и Весек, самые молодые (не считая меня) участники экспедиции. Был и Анджей Струмилло, художник, который неожиданно для нас добрался до базового лагеря. Зная о его намерении вернуться домой в середине мая, мы полагали, что он распрощается с караваном еще в Тапледжунге. Каково же было наше удивление, когда он, в отличной форме, одним из первых появился в лагере!
— Пан Марек, я всего лишь на денек-два, и так домой опаздываю, но, надеюсь, за это мне не оторвут голову, — пояснил он во время первого же нашего разговора.
Итак, тесно прижавшись друг к другу на каменной скамье, задыхаясь от едкого дыма, мы ели поздний обед, а Вальдек кратко излагал коллегам итоги наших достижений и усилий.
— Мы поставили палатку в лагере номер один, но дорога через ледопад для транспортировки грузов еще не готова. Атмосферные условия непрерывно меняются, снегу все прибывает, конфигурация трещин на леднике выше сераков также меняется. Завтра вместе с Юзеком и Мареком мы продолжим маркировку.
Петр слушал без особого интереса. Он был молчалив, непроницаем, и у меня сложилось впечатление, что он не совсем хорошо ориентируется в создавшейся обстановке. Петр не вдавался также в оценку наших возможностей. Вместо него внезапно выступил Войтек.
— Вальдек, чего ради продолжать форсировать ледопад, когда югославы выходили на плато боковой мореной, и, как ты можешь узнать из их отчета, никаких трудностей или опасностей на их пути не было?
— С отчетом югославов я знаком, — коротко отрезал Вальдек. — Но на морене можно попасть под камнепад. Завтра отправишься выше, сам убедишься. Мы были на волосок от несчастья, камни едва не задели носильщиков из нашего каравана, а днем позже — Джепу.
— Да, да, я слышал об этом. Но оба случая произошли ниже базового лагеря, а выше вы ведь не пытались проложить дорогу по морене.
Он был уже неплохо информирован!
— Послушай, старик, — слегка заикнулся Вальдек, как с ним случалось обычно в минуты волнения, — мы просидели здесь, в лагере, больше недели и наблюдали за мореной выше. Там тоже валятся камни.
Войтек больше не настаивал, но по его мине я видел, что эти доводы его не убедили. Мы молчали. Нельзя отказать ему в известной правоте: выше на морене мы не были. Молчание нарушил Петр:
— Панове, я купил яка, который погиб при восхождении. Это обошлось недорого, а мы будем обеспечены мясом на много дней...
— А кроме того, шкура, — добавил он через минуту.— Если удастся довезти ее до Польши, она станет любопытным экспонатом нашего клуба...
Обед, он же ужин, подходил к концу. Первым вышел Вальдек, потом новоприбывшие, чтобы позаботиться о ночлеге. Остались только мы с Весеком. В кухню нерешительно заглянули шерпы. Анг Тсеринг накладывал им огромные порции.
Весек жаждал услышать мое собственное мнение по поводу избранного нами маршрута. Я объяснил ему, что мы без возражений приняли намеченную Вальдеком трассу, так как сверху действительно сыпались камни (это слышно было каждое утро), дорога же через ледник представлялась относительно безопасной и легкой. Путь этот, возможно, был избран неверно, и жаль, что мы не попытались пройти через морену. Но теперь, когда разбита палатка лагеря I и снаряжение находится на середине ледопада, следует продолжить попытки пройти избранным маршрутом. Если пройдем, окажемся в явном выигрыше: это кратчайший путь на нижнюю террасу, или, как ныне предпочитают ее называть, плато, Кангбахена.
Мы направились в палатку. Лагерь уже покрылся белым снежным саваном. Вероятно, завтра мы вновь будем увязать, проваливаться в трещины. Возле своего контейнера суетился Вальдек.
— Завтра подъем в шесть утра, — шепотом бросил он. В его приглушенном голосе я уловил грусть, а может, беспокойство.
— О'кей, Вальдек, — приветливо ответил я. Он, вероятно, чувствовал себя сейчас одиноким, заново размышляя над своим выбором или (кто знает?) просчетом.
Весек рассказывал о своем путешествии с караваном:
«Вначале все складывалось наилучшим образом. На аэродроме в Биратнагаре мы чувствовали себя как у Христа за пазухой. Сразу после вашего ухода нам пришлось рассортировывать и расставлять барабаны, зато потом наступило томительное ожидание.
Самолет по договоренности прилетел 2 апреля, и наше настроение сразу улучшилось. Мы бегали радостные, рассредоточивая груз на отдельные партии, по пятьсот килограммов в каждой. В том возбужденном состоянии, в каком мы находились, никому и в голову не пришло, что первый рейс может оказаться и последним.
Я яростно торговался с Соболем, чего дать больше: снаряжения или продуктов. В конце концов мы решили, что первым рейсом отправим 250 килограммов еды и столько же снаряжения.
Мы моментально загрузили «Пилатус», впихнули в машину Соболя, и через минуту самолет скрылся из виду. Мы были все время в курсе дела, так как Войтек поддерживал связь с пилотом с вышки управления полетами. «Пилатус» прибыл через неполных два часа, и все повторилось: двенадцать контейнеров, потом пассажир, на этот раз Дорджи, наконец, взлет. Через полчаса Войтек сообщил удручающую весть. «Пилатус», не сумев приземлиться, возвращается. Аэродром в Тапледжунге расположен примерно на высоте двух тысяч метров — это всего-навсего пятачок на месте недавно срезанной верхушки холма. В этот день его закрыла густая облачность.
Вторично «Пилатус» прилетел 4 апреля. Но уже с рассвета мы догадывались, что нечего рассчитывать на успех. Даже предгорья Гималаев утопали в тумане. Так оно и случилось: через четверть часа летчик вынужден был вернуться.
Я думал, что тут и конец всему. Уже 4 апреля, а мы с этой грудой вещей все еще околачиваемся в пяти километрах от индийской границы, в то время как другие экспедиции давно в горах. Эх, да что там говорить: у всех было похоронное настроение!
Однако мы быстро оправились. Войтек полетел в Катманду, чтобы получить обратно деньги за несостоявшиеся рейсы, а офицер связи попытался на завтрашний день нанять машину в Дхаранбазар. Мы также отправили телеграммы вам в Тапледжунг и шерпам в Дханкуту, чтобы те сосредоточивали носильщиков в Дхаране.
Мы перестали думать о перспективах на будущее и взялись за дело. Утром доставили барабаны в Дхаранбазар, разбив там на скорую руку лагерь. К вечеру 6 апреля группками стали подтягиваться первые носильщики. Утром 7 апреля, в воскресенье, они были почти в полном составе, и около полудня мы наконец могли двинуться в путь.
Так завершился самый трудный период для нашей оставшейся в Дхаранбазаре группы.
Наступила волшебная перемена: после удручающе одно образных, испепеленных солнцем равнин Индии и заболоченных, перенаселенных пограничных районов мы вступили в настоящие леса. Исчезли орды бедняков, вся эта бездна человеческой нищеты...
Вскоре караван стал функционировать как хорошо смазанный механизм, свободно, без встрясок и задержек, но, на наш взгляд, несколько медленно. Мы неоднократно говорили с сардаром и наиками, но ни просьбы, ни угрозы не помогали. Пришлось примириться с этим, как позже выяснилось, семейным кланом.
Наконец 13 апреля я увидел Гималаи. Мы шли по длинному горному хребту, покрытому густой растительностью, и вдруг в какой-то момент перед нами открылся вид на север. Я знал, что мне предстояло увидеть, и все-таки у меня перехватило горло, когда я глядел на выступавшую из утренней дымки стену Гималаев — сияющий белый призрак над морем зелени.
Не знаю, как сложится дальше судьба экспедиции, но даже успех не затмит моего тогдашнего волнения...
В Добане к нам присоединились Шаман, Большой и Доктор. От них мы наконец узнали о планах Вальдека и вашей группы. Впрочем, Анджей передал мне твою открытку.
Я понял, какую злую шутку сыграл с вами случай. И ваше настроение, когда, промерзшие, голодные, вы обнаружили в Тапледжунге Соболя с барабанами, в которых вместо консервов и спальных мешков оказалась парусиновая обувь. Знаешь, мне теперь кажется, что в суматохе после прибытия самолета мы просто перепутали грузы. В Гхунзе мы были 20-го и, увы, на день задержались. Большинство носильщиков, нанятых в Дханкуте и Хиле, возвращались домой, пришлось подряжать новых.
Впрочем, не все были недовольны. День 21 апреля — очередной ламаистский праздник. Кульминация этого торжества — шествие жителей вокруг деревни со священными книгами на голове и питье местного пива, чанга, — была для наших фотографов целым событием.
По выходе из Гхунзы, у подножия морены ледника Жанну, на биваке, мы встретили Вальдека и Анджея Гардаса, вышедших нам навстречу.
Два дня спустя мы оказались все вместе».
25 апреля
Вышли мы довольно поздно, но и слишком рано для того, чтобы продолжить с кем-нибудь вчерашний спор о выборе дороги. С первых же минут стало немилосердно жечь солнце. Мы передвигались медленно, словно бы за время отдыха потеряли форму. Вальдек поставил перед нами цель: на этот раз полностью закончить разметку дороги через верхнюю часть ледника. Поэтому, миновав осыпи на ледниковой поверхности, мы сразу же начали трудоемкое и тяжелое зондирование снега. В качестве зондов вполне годились пластмассовые вешки, которых у нас теперь оказалось достаточно. Вязкий и мокрый снег на обледенелых буграх еще не представлял трудности, но во впадинах начиналась тяжкая работа. Справа и слева за нами оставались широкие желтоватые трещины. Проложить среди них надежную, без опасную дорогу — сложная задача. Образовав одну связку с Вальдеком и Юзеком, мы шли цепью, но так, чтобы один из нас был несколько впереди.
— Справа — по пояс, слева, кажется, трещина, посредине — только по бедра, — бросали мы друг другу. Каждый зондировал избранное направление, а потом шли там, где путь представлялся менее опасным. Размеченная нами дорога тянулась зигзагами к котловине, по которой мы всходили на ледопад.
База лежала перед нами как на ладони. Там все было в движении: люди — темные точечки — передвигались по окрестным склонам, ставились новые палатки. Ох, не завидовал я их работе!
Соболю с Мацеком предстояло сосредоточить все горное снаряжение, одежду и распределить их среди участников экспедиции. Они должны были также провести отбор так называемого общего инвентаря — штурмовых палаток, кошек, ледорубов, верёвок — и сложить его в палатке-складе. Весеку, который с нынешнего дня становился ответственным за снабжение, предстояло вместе с Большим и Рогалем установить большую палатку-ангар, предназначавшуюся для хранения продуктов, и заняться их отбором.
Войтек и Петр продолжали принимать и рассчитывать носильщиков, а также занимались некоторыми делами чисто формального порядка. Например, известно было, что расходы на караван превзошли наши ожидания. И Петр намеревался воспользоваться отъездом Анджея Струмилло в Польшу, чтобы с его помощью привести в движение деньги, хранящиеся в «Рэстра Бэнк» в Биратнагаре. Кроме того, он заготавливал «дипломатические» письма руководству клуба с просьбой раздобыть дополнительную валюту. Стало ясно: без этого нам просто не добраться до Польши.
Но честно говоря, финансовые проблемы нас занимали мало. Апрель подходил к концу, а мы после десятидневного пребывания в горах по-прежнему не в состоянии пройти ледопад и выбраться на плато.
А сейчас, взмокшие от страшной жары, мы размеренно передвигались по губчатой, пропитанной влагой белизне, следуя к котловине. Мы оставляли за собой вешки — разноцветные лоскутки на пластмассовых стержнях, укрепленных на ледяных буграх или в тех местах, где приходилось пересекать трещины. Мы оказались далеко вправо, возле заслоняющего небо откоса Белой Волны, когда Вальдек обнаружил следы японского лагеря. Во впадине, на посеревшем от пыли снегу, валялись остатки продуктов, бутановые баллоны, горелки и пять пар карплей — овальных решеток, прикрепляемых к подошве и облегчающих передвижение по снегу (их именуют также снежными ракетками). Они наверняка могли пригодиться, особенно при снегопадах: своих у нас не было.
Это, пожалуй, главная удача сегодняшней вылазки. Хотя мы работали в поте лица, нам удалось маркировать путь только в верхнем участке ледника. До ледопада мы даже не дошли.
В шесть часов в скверном настроении мы возвратились в лагерь. Надрывались целый день, а похвалиться нечем. Снова кто-нибудь с виду беззлобно спросит: и чего ради вы все лезете через ледопад? Но в лагере было тихо, наши коллеги, намучившиеся за день, еще не привыкшие к подобной высоте, улеглись в палатках. Петр забился в заново поставленную «Балтику», возле которой сушилась на камнях шкура яка.
На кухне нас поджидал Рогаль.
— Марек, желаю тебе всяческих успехов в день твоих именин,— с порога приветствовал он меня. Для меня это явилось полной неожиданностью, я и сам забыл, что сегодня мои именины, но молниеносно сориентировался: именины ведь у нас общие.
— И тебе, Марек, мои самые лучшие пожелания в день твоих именин и... твоего рождения.
Его удивление было не меньшим. Рогаль никак не предполагал, что я тоже помню о дне его рождения.
Мы обедали молча, когда в кухню вошел Мацек. Хотя он и храбрился, было заметно, что самочувствие у него неважное. Это действие высоты, которое особенно ощущают в лагере те, кто еще не поднимался так высоко.
— Хорошо, что носильщики наконец ушли. — Он недовольно махнул рукой. — Завтра недурно было бы двинуть по выше в горы, трудно усидеть среди этих отвратительных камней!
— Рванул бы куда-нибудь? — пошутил я.
— Охотно, да куда тут рванёшь?! Лед да снег вокруг, с морен камни валятся, а этот Кангбахен — чертов нахал, — пренебрежительно бросил он.
— Этот нахал еще даст ему пинка, — спокойно произнес Вальдек, когда Мацек удалился. Развязность и пренебрежительный тон, с каким он говорил о горах, словно они не представляли для него никаких трудностей, будили в нас чувство протеста. В его высказываниях слишком часто проскальзывало презрение к «старикам», по его мнению слишком осторожным, мелочно-предусмотрительным, лишённым воображения.
Не прошло и четверти часа, как с очередным визитом явился Рубикек. И он не находил себе места.
— Привет, ребята. Как дела? — весело приветствовал он нас. Потом спросил, точно так же как Войтек:
— Почему не пошли мореной?
Мы понимающе переглянулись. Приходится это растолковывать каждому. Вальдек спокойно объяснил, но Рубинек не казался убежденным.
После общего ужина мы рано укрылись в палатке. Медлен но подступавшая усталость сморила нас окончательно. Завтра мы никуда не идем, однако нам предстоит снова заняться укладкой снаряжения и продуктов, горы которых, прикрытые брезентом, возвышались на территории базового лагеря.
Мы лежали в спальных мешках. Вальдек что-то скрупулезно подсчитывал при свете налобного фонаря, когда стали вспыхивать зарницы и начало погромыхивать. Явно надвигалась буря.
Палатки залило белым, холодным светом, громовые раскаты грохотали прямо над нами. Сквозь палаточное оконце видно было, как покрытые снегом склоны долины озаряются резкими вспышками молний. Темные контуры гор, омытые огнем, казались еще могущественнее и грознее, а потом растворялись во тьме. Далеко на горизонте через каждые десять — пятнадцать секунд светлело как днем. Мы лежали молча, а рядом с нами прокатывались целые каскады низких, мрачных звуков. Потом всё начало затихать, а когда гроза отдалилась, мы постепенно уловили усиливающийся шелест падающего снега.
26 апреля
Утром, когда я проснулся, Юзек и Весек спали как убитые, но Вальдека в палатке уже не было. Из соседней «турни» доносилось певучее бормотание молящегося Джепы. Лагерь был окутан легкой, освежающей утренней дымкой, палатки покрывала белая корка льда. Пожалуй, вчера шел дождь? На стенке крохотной палатки, где обитал Анджей Струмилло, кто-то успел крупно выцарапать на ледяной глазури: «Струмилло». Пан Анджей в своей тирольской шапочке шнуровал ботинки.
— Пан Марек, уходим, — весело сообщил мне он.
— Вы сегодня спускаетесь в Гхунзу?
— Нет, отправляемся вверх.
Сегодня впервые из базового лагеря уходили в поход новички: Анджей Петрашек, Мацей Пентковский, Анджей Струмилло, а с ними скорее всего Вальдек.
— Мокрые вещи лучше всего сушить на себе! — пояснил мне Вальдек, когда я выразил удивление, что он отправляется в путь, не успев обсохнуть после вчерашнего.
Часом позже с двумя длинными еловыми мачтами отправились Вангчу и Джепа. Следовательно, мы все-таки будем наводить мосты!
Весь день мы провели в лагере. Соболь сортировал снаряжение, мы укладывали продукты в палатке-складе. Поставленные горизонтально бочки мы заполняли продуктами, и к тому же в большом количестве. Их было столько, что я не представлял себе, когда мы успеем с ними покончить. Но зрелище это ласкало взгляд, оно наполняло меня, хотя я вовсе не обжора, блаженным чувством безопасности: с барашком и яком покончено, покончено с желудочными заболеваниями!
Рубинек суетился около кухни. Он поставил себе целью сделать приличную топку с трубой, так, чтобы сидевшие на кухне не задыхались от дыма.
После обеда всех охватила лихорадка писания писем. Завтра утром Струмилло спускается в Гхунзу: он возвращается на родину. У нас редкая возможность послать с ним весточку домой.
Парни вернулись вечером. Запорошенные снегом, они отогревались чаем. Вальдек был лаконичен, но чувствовалось, что дела у них пошли не лучше, чем вчера. Только когда мы сидели в палатке, он коротко рассказал нам о минувшем дне.
— Скверно! Глубокий снег, множество трещин, но даже там, где их нет, шерпы с багажом увязнут в снегу. Завтра необходимо перекопать самые тяжёлые участки, а выше вырубить надежные ступени на обрывистых снежных склонах и на обледенелых мерах.
— Как?! Большие снежные пространства, а ты спокойно говоришь — перекопать!
— Ничего не поделаешь, — повторил он. — Возьмите саперные лопатки. Где копать, об этом мне вам говорить не нужно. Сами увидите, где нам пришлось повозиться.
27 апреля
Из базового лагеря мы вышли втроем: Юзек, Весек и я.
Распрощавшись с Анджеем Струмилло, двинулись через ледник. Свежий снег на камнях сверкал на солнце. Было безоблачно. На небе постепенно истаивал светлый рожок месяца. От ледника еще тянуло холодом. Мы бодро, без задержек продвигались к снежным ловушкам, в которых вчера увязла группа Вальдека. Перед нами белела устрашающе могучая стена Кангбахена. Царила тишина, нарушаемая только скрипом ботинок и хрустом лопающихся под ногами скользких ледяных пластинок в крохотных лужицах. Мы постепенно согревались и от быстрого марша, и от солнца, которое повисло над долиной. На душе было легко и радостно. Но время шло, и постепенно становилось нестерпимо жарко.
Перед нами желтела широкая впадина, засыпанная грязным снегом. Рядом лежали принесенные шерпами шесты с привязанной к ним верёвкой. Несколько выше, уже в кулуаре, сильно разрыхленный снег — глубокие следы справа и слева. Еще выше — опять вырыты в снегу ямы, словно из них пытались выкарабкаться. Мы взялись за саперные лопатки. Все это выглядело смешным: огромная белая гора, необъятные массы снега — и мы, крохотные муравьи с саперными лопатками. Чего мы хотели добиться?
Через два часа мы мало-мальски расчистили самый тяжёлый стометровый участок кулуара. Нет, при таких темпах нам никогда не одолеть вершину! Выше нам предстояло пробивать дорогу в глубоком снегу и подправлять ступени на покрытых льдом местах. В ход пошли ледорубы.
Уже после полудня, едва держась на ногах от солнца и от усталости, мокрые по пояс, мы добрались до впадины посредине ледопада. Здесь мы окончательно капитулировали. Не хватало сил даже на то, чтобы громко сказать, что мы думаем обо всем этом. Промокшие, примирившиеся со своей участью, мы возвратились около пяти в базовый лагерь.
В кухне кроме Сташишина сидел приземистый, толстенький человек с добродушной физиономией, кутавшийся в темно-синюю куртку-пуховку.
— Вы не знакомы? — удивился Большой. — Это офицер связи. Он сегодня прибыл сюда из деревни Кангбахен с последней партией носильщиков.
— Мы как раз поставили мачту с флагом, — рассказывал позже Рубинек, — когда снизу явился этот толстяк, запыхавшийся и усталый. Но ему хватило темперамента, чтобы сперва закатить сардару и шерпам скандал: как это они позволили укрепить на мачте польский флаг выше непальского! Из-за этого разгорелся страстный национальный спор, длившийся целый день. Петр не желал уступать, в результате мачту вовсе ликвидировали. Невелика потеря — шест пригодится для моста над расщелинами. Вместо мачты шерпы насыпали два холмика камней — чортэны и повесили на палках молитвенные флажки.
Вечером все мы сошлись в продымленной кухне за ужином. Анг Тсеринг, напрасно наставляемый Сташишиным по части меню, бесстрастно подавал гуляш с макаронами и маринованные огурцы. Все это, с одобрения Большого, обильно сдобрено чили, острой приправой из разных сортов перца. Сплошной огонь во рту! Несколько человек, в том числе и я, громко протестовали, заявляя, что избыток специй раздражает не только вспухшие губы, но и пищевод. Мы разбились на два лагеря, но ссора стихла в самом зародыше — и так, чёрт подери, мы слопаем всё, что нам ни подадут.
У нас под ногами перекатывались кастрюли, тарелки, чайник для заварки. Шерпы явно не желали пользоваться сооружением Рубинека — двумя топками у стены с дымоходом из железной бочки без дна. Но что поделаешь, наши повара любили погреться у огня посреди помещения, мы же во время еды задыхались от дыма. Но это еще полбеды, хуже было то, что повар использовал пол в качестве кухонного стола и множество операций, таких, как резка, деление на порции, производил на клочках бумаги, разложенных на камнях. А ведь у шерпов привычка сплевывать на землю, прямо под ноги.
Когда мы покончили с едой, Петр провел короткое совещание. Огонь отражался на наших лицах, грязных, усталых, изрезанных морщинами. Мы подались вперед: он говорил тихо.
— Хм, итак, панове, — начал он медленно, бесстрастно, как только он один способен говорить.— Работы в лагере в целом закончены. Правда, еще несколько дней мы будем приводить в порядок запасы продовольствия, но все уже могут отправляться наверх. Три последних выхода, происходившие на глазах всей экспедиции, позволили ясно понять, что дела плохи. Подготовка удобной дороги для снабжения лагеря I поглощает уйму времени, но хуже всего то, что постоянные снегопады сводят на нет всю проделанную работу. Правда, где-то в нише возле плато с неделю стоит пустая палатка запроектированного лагеря I, но это никак не меняет положения. Лагеря нет, так как вторично достичь палатки не удалось ни одной группе. Мы даже не знаем точно, где эта «турня», если она вообще уцелела. Завтра из базового лагеря отправятся две группы, — продолжал он. — Вальдек со своими продолжит маркировку маршрута, а я с Войтеком Бранским и Мареком Рогальским доставим в лагерь I вторую палатку.
— Значит, вы собираетесь добраться до поставленной «турни»? — недоверчиво спросил кто-то.
— Разумеется,— возмутился Петр, явно уязвленный таким неверием.
Мы поднялись с каменных лавок. Пора идти спать.
Возле нашей палатки «рондо» стояли Рогаль и Рубинек. Мы на минуту задержались, поглядывая на небо и пытаясь по звездам угадать завтрашнюю погоду.
— А после того как вы отправились в горы, перед самым уходом Анджея Струмилло, Большой собрал всех нас возле чортэнов, чтобы сделать групповой исторический снимок экспедиции. Пан Анджей захватил негатив с собой... Жаль, что вас не было, — закончил Рогаль.
28 апреля
Отправились они утром. Сначала группа Петра, потом Вальдек, Шимек, Соболь, Доктор и Мацек. Увиделись мы с ними только к концу дня. Они поочередно возвращались, утомленные, мокрые, со следами солнечных ожогов на лицах. Шаман и Доктор сразу проследовали в палатку. Мацек так вымотался, что, не сказав ни единого слова, влез в «рондо».
—Ну и досталось ему от этого «нахала», — констатировал Вальдек. — Мы побывали только на высоте 5300 метров. Погода скверная, непрерывный снегопад, мгла и вдобавок влажно. Мы разметили остаток пути до снеговика. Когда добрались туда, тройка Петра находилась несколько выше, но они тотчас вернулись. Сошли на площадку возле снежной бабы и спокойно начали готовиться к ночлегу. Разбили две палатки.
— Итак, мы имеем второй лагерь I, — изрек Юзек.
— Похоже, что так. — Вальдек был явно недоволен.
Все наши усилия последних дней сосредоточивались на том, чтобы пробиться к установленной группой Вальдека палатке и там, у самого плато, разбить лагерь I. А место на терраске находилось часах в четырех нормального марша от базы. Явно слишком близко: лагерь всегда закладывается с расчетом почти на дневной переход. Мы отправились спать в скверном настроении.
Палатка становится уютным домом, если у ее обитателей хорошее настроение. Сегодня же она показалась мне сырой, мрачной, неприветливой. Щелкая зубами от холода, мы молча залезали в спальные мешки.
— Вальдек, мы завтра выходим? — еще раз удостоверился я.
— Да, но с тяжелым грузом — со снаряжением для лагеря Петра, а потом двинемся выше, продолжим маркировку дороги.
Я проснулся глубокой ночью. Рядом мерно дышали мои коллеги. Почему же мне не спится? Ответ пришел быстрее, чем я предполагал. Ужасная боль глубоко в животе и неожиданные спазмы, от которых мой рот заполнился отвратительной, горькой жидкостью. Я моментально выскочил из спального мешка. Ощупью, торопливо распустил узел рукава палатки и босиком выбежал на обжигающий ступни снег. Я стал на колени, низко опустив голову, у меня началась рвота. Едва живой от слабости, я еще долго вдыхал морозный воздух, постепенно все во мне успокаивалось. Из палатки до меня донесся встревоженный голос Вальдека:
— Марек, тебе плохо?
Я взял себя в руки и ответил как можно спокойнее:
— Нет, с чего ты взял? Пустяки!
«Слышал он или нет?» — билась в голове мысль. Теперь главное было не то, что происходит со мной, а сумею ли я скрыть свое недомогание?
29 апреля
Утром меня мучила головная боль, я был слаб, как муха. Ребята спали, я тихо выбрался из палатки. База еще не успела проснуться, только из кухни тянулся дымок от разведенного огня. Шерпы готовили завтрак к сегодняшнему выходу. Было холодно. Но небо красивое, без единой тучки, похоже, что погода установится. Только с ребра Кангбахена вздымались белые плюмажи снега. Там господствует ветер. Я украдкой принялся уничтожать следы ночного происшествия. Перебрасывая камни, разбудил парней.
Рюкзаки мы уложили еще с вечера. Большой для каждого из нас (в том числе и для шерпов) заготовил почти двадцатикилограммовую ношу — снаряжение и продукты. Вместе с нами впервые следовали наши гималайские «тигры»: Джепа, Пасанг Дава и Вангчу.
Вальдек, всегда уделявший большое внимание вопросам безопасности, разделил нас на три смешанные группы: мы не знали, как шерпы передвигаются по леднику. Они, правда, принимали участие в гималайских экспедициях (это значилось в их удостоверениях), но лучше проверить их самочувствие, их возможности, а пока что пользоваться верёвкой.
В двадцать минут восьмого мы вышли в путь. Хотя еще рано, но тепло, а из-за Рамтанга уже выглядывает золотистое солнце, предвещая зной. Мы двигались медленно, не в связке, сильно согнувшись под тяжестью рюкзаков. Предстоит еще разойтись, разогреться. Я держался в хвосте колонны, занятый своими ощущениями. Я был явно не в форме.
Через ледник мне приходилось идти уже в пятый раз, но все казалось другим, неведомым, хотя подсознательно я и угадывал нечто знакомое. Ледник живет и постоянно меняет свою конфигурацию: возникают новые трещины, обрушиваются ледовые глыбы, исчезают провалы. Сегодня ледник был беленький, словно бы новый, будто на него не ступала еще нога человека. Может, мы шли несколько другим путем?
Позади нас остались Шимек и Вангчу. Шаман намеревался немного поснимать, а на обратном пути вместе с Вангчу подровнять бугры, поправить вешки на леднике. Наша группа напоминала гусеницу, которая то сжималась, то растягивалась. Но головку ее неизменно составляли Гардас и двое шерпов. Время шло, солнце лупило по нашим головам, постепенно оживали ручейки в ледовых желобах. Мы пере двигались молча, погруженные в себя, каждый по-своему ощущая атмосферу пробуждающегося ледника. Взгляд все время упирался в ледяные трещины, где обзор заслоняли километровые скаты и стенки. Гардас, а вслед за ним шерпы исчезли из нашего поля зрения.
— Он не должен отрываться от нас, — беспокоился Вальдек.
Наконец мы вступили на несколько волнистый верхний снежный ярус ледника. Гардас, удалившийся на добрых несколько сот метров, казался крохотной цветной фигуркой. Верхняя часть ледника изобилует скрытыми трещинами, и Вальдек не на шутку разволновался.
— Анджей! Стой! — принялись мы орать, прибавив шагу.
Шерпы остановились, но Гардас, будто не слыша, продолжал идти. Поджидал он нас там, где снег сделался уже совсем глубоким. Запыхавшись, мы настигли его.
— Ты разве не... слышал... как тебе кричали? — Вальдек тяжело дышал. — Если ты не способен примениться к правилам хождения по леднику — а они тебе, кажется, известны, — не будешь больше подниматься! — Он был вне себя.
— Я шел в одиночку с самого начала, когда не было снега и опасности скрытых трещин. А потом просто подыскивал хорошее место, где остановиться, — пытался оправдаться Анджей.
— Ты, брат, — это звучало грозно, — не рассказывай мне сказки! Ты уже долго идешь по снегу и... не хочу этого повторять. Если еще раз выкинешь такой номер, то... понял? — отчитывал его Вальдек.
Гардас обязан был идти в связке или по крайней мере в группе. Трещины поглотили уже многих индивидуалистов как в Альпах, так и в Гималаях. Почти в любой гималайской экспедиции кто-нибудь проваливается в трещину, и только оперативной помощи коллег он бывает обязан спасением, если спасение вообще возможно.
После минутного отдыха мы в связке двинулись выше. Шаман запечатлевал на пленку наш подъем. Они с Вангчу возвратятся отсюда в базовый лагерь. Ледопад здесь неожиданно круто поднимался. Выше тянулись совершенно сносные ступеньки, оставшиеся от предыдущих восхождений, и можно было продвигаться быстрее. Склон сделался положе, еще несколько траверсов среди щелей, и наконец долгожданная картина: алый лоскуток маркировки и первая палатка.
Мы находились на терраске — слегка вогнутом корытце, иссеченном сотнями трещин. Сейчас она напоминала раскаленную сковородку. Царил зной без малейшего дуновения ветерка. Возле широких зеленоватых трещин стояли две желтые «турни». Слева от них высились потрескавшиеся белые башни сераков, за ними вдали белел массивный треугольник снежной стены Рамтанга и скальное ребро Мыши, изобилующее крутыми утесами, — оно высоко врастало в стену Кангбахена. Справа над сераками — Белая Волна, равномерно изрезанная полосами ледовых заструг, такая близкая, чуть ли не на расстоянии вытянутой руки! От палаток мы видели дорогу, уходящую слегка вверх, через впадину, траверсами вдоль трещин и выше, через снежные мосты. Группы Петра не было, вероятно, они работали наверху, но легкий туман над ледопадом заслонял перспективу.
Мы занялись приготовлением обеда, когда над нами появились три фигурки, медленно сходящие вниз. Вскоре они были на противоположном краю терраски. Первый, Войтек, резво огибал расщелины, последним медленно брел Петр, а между ними Рогаль, пытавшийся не утратить равновесия: верёвка, к которой он был привязан, дергала его то назад, то вперед.
— Вы заняли наши палатки! Мы собирались еще побыть на биваке. Можете поставить принесенную с собой «турню», — сказал Войтек, когда все трое приблизились к нам.
— Панове, спускайтесь вниз, — предложил Вальдек. — Эту фазу операции — прокладку трассы, доставку снаряжения — следует вести, совершая частью вылазки с базы. Нужно доставить продукты, сделать здесь что удастся и возвращаться. Длительное пребывание на высоте не способствует акклиматизации. Наша группа, не считая меня, еще ни разу не ночевала выше базового лагеря. Поэтому сегодня отправляйтесь вниз, мы поработаем, а завтра во второй половине дня вернемся.
— Мы не настолько устали, чтобы спускаться! — упорствовал Войтек.
— С точки зрения акклиматизации ваше пребывание здесь вредно. Смотри, ты при первой же вылазке уже ночуешь здесь, а Юзек или Марек совершают, пожалуй, уже четвертое восхождение, но ни разу не ночевали. Кроме того, еще одна проблема: сейчас необходимо доставлять продукты и снаряжение, и кто-то должен заниматься этим. Отсиживаясь здесь, вы съедаете все, что доставили. И это называется операция по снабжению!
Еще с минуту продолжался этот спор, но Петр, который до этого молчал, коротко решил:
— Спускаемся!..
После обеда Вальдек и Юзек отправились вверх размечать дорогу. Весек и я по распоряжению шефа принялись обносить лагерь верёвочной оградой, чтобы кто-нибудь не ухнул в зияющие тут же рядом с палатками щели. Потом мы установили маркировочные флажки в сложном лабиринте трещин на самой террасе. Лагерь и выход из него были подготовлены теперь с учетом всех правил безопасности.
Вальдек с Юзеком спустились сверху около семи. Последние лучи солнца, угасающего за Белой Волной, падали на крыши палаток; снег под ногами был твердый и смерзшийся. Нагромождение сераков и верхушка Рамтанга утопали в неспокойном багровом свете. Мы постепенно укладывались в палатках.
После семи я по радиотелефону связался с базовым лагерем. Мацек сообщал, что группа Петра завтра намеревается отправиться с новым грузом. Нас ждала первая ночь выше базы, на уровне 5100 метров. Эта высота на несколько сот метров превосходит Монблан, но она почти на три километра ниже вершины нашей горы. После нынешнего знойного дня нас мучили головные боли, и мы с некоторым страхом ждали, сумеем ли заснуть. Было уже поздно и совершенно тихо, когда снаружи что-то зашуршало и из другой палатки в бивачных унтах приплелся Юзек.
— Марек, дай таблетку, — с порога попросил он. Доктор снабдил меня «черными таблетками», которые должны были успокаивать головную боль, вызванную кисло родным голоданием, и действовать как снотворное.
— И у тебя болит? — поинтересовался я.
— Нет, но вначале я всегда плохо засыпаю. А так проглочу — и порядок!
В нашей палатке было тесно — «турня» с трудом вмещала троих, но мы улеглись «валетом», уткнув головы в рюкзаки, и... наступило утро.
Мы проснулись бодрые, отдохнувшие.
30 апреля
— Проклятие! — удрученно выругался я. Погода стояла мерзкая. Все вокруг было затянуто туманом, сквозь который время от времени робко пробивалось солнце. Шел мелкий снег.
Как все это непохоже на вчерашнее! Сидя вечером возле палатки, я чувствовал себя так, словно нахожусь в гнезде аиста: долина и базовый лагерь остались где-то глубоко под нами, вдали — белые цепи гор. А сегодня — липкая вата тумана, серо, никакой видимости.
Мы двинулись вверх налегке. На этот раз с кошками. Юзеку и Вальдеку — нашей первой группе — предстояло размечать дорогу до впадин на краю террасы. Там, где нас ждала почти две недели мифическая палатка — предвестник несостоявшегося лагеря I. Весек, Анджей Гардас и я образовали вторую группу, задачей которой было тянуть верёвочные перила вдоль террасы, через откос верхнего яруса ледопада. Я нес верёвку, у Весека, притороченные к поясу, побрякивали ледовые крючья и карабины. Через четверть часа мы были у ледовой стенки.
— Ну, пока. Мы идем дальше, — бросил Вальдек, и они начали медленно карабкаться в гору. Весек вслед за ними вырубал ступени во льду, мы с Анджеем готовили перила.
— Чёрт побери! Это не верёвка, а макароны, — мучился Анджей с задубевшими витками.
Через минуту Весек вбил первый крюк, и мы закрепили конец верёвки. Отсюда должны были начаться страховочные перила. Мы медленно продвигались вверх, вколачивая крючья и прикрепляя к ним верёвку. За нами оставались десятки метров голубовато-белого нейлона.
Юзек и Вальдек шли высоко над нами, на один-два отрезка верёвки выше. В тумане лишь на короткий миг мелькнули их желтые куртки, но мы все время слышали их приглушенные восклицания:
— Ка-а-акой снег!
— Ужасный, но буду пробовать. Бе-е-реги-и-сь!
Верхний ярус ледопада — это система террасированных образований, разделенных сераками и ледовыми расщелинами. Мы не первые шли этой дорогой. Дней пятнадцать назад здесь проходила тройка Вальдека, а вчера — группа Петра. Но их следы так замело после ночного снегопада, а во многих местах и вовсе затерло, что практически Юзек и Вальдек заново прокладывали дорогу.
Около десяти снег повалил вовсю. Следуя за головной двойкой в какой-нибудь четверти часа от нее, мы с трудов находили ее следы. Хорошо, что за спиной у нас оставались перила, а в существенных для ориентировки местах — алый флажок, в тумане единственный знак надежды. Часа через три мы добрались до ведущей двойки.
— Не приближайтесь, чёрт вас подери!
Крик Вальдека заставил нас остановиться.
Он только что одолел внушительных размеров трещину и теперь страховал осторожно передвигавшегося Юзека. Вдоль кромки в снегу виднелись ямы, несколько обрывов, следы многочисленных попыток переправиться, а на значительном расстоянии — провалы от зондирования. Ох, недурно же они здесь увязли!
Откуда-то снизу до нас донеслись отдаленные крики:
— Ва-альдек! Ю-юзек!
Неужели Войтек? Мы были поражены.
— Ну и ну! Я никак не думал, что они на следующий же день выйдут с базы! — Весек не скрывал своего восхищения.
— Во-о-й-тек! Пе-етр! Мы здесь! — рявкнули мы как по команде.
— По-о-ня-ли! — донеслось в ответ
Мы двинулись дальше. За расщелиной проскользнули налево, через невысокую снежную стенку, и очутились у края впадины. Снег здесь оказался очень глубоким, царила тишина, и было очень тепло. В тумане, как конфетти, кружились влажные хлопья снега, мгновенно тая на руках и лицах. Видимости никакой! Тепло и отсутствие ветра обычно создают ощущение спокойствия и надежности. Но в горах это впечатление обманчиво. Высокая температура и массы снега всегда вызывают опасность лавины. С этим мы уже сталкивались в Татрах.
Четыре года назад мы с Весеком ночевали зимой в снежной впадине, напоминавшей эту, неподалеку от скального ребра, а склоны горы имели незначительную крутизну. Погода тоже напоминала нынешнюю: тепло и снегопад. Мы засыпали в палатке с блаженным чувством безопасности: почти плоско, совсем рядом ребро, нам ничто не угрожает. Рано утром, пожалуй, еще сквозь сон, я услышал стремительно нарастающий грохот. А уже через минуту меня вышвырнуло из спального мешка на мокрый пол палатки, придавило пологом и тяжелым слоем снега. Подо мной лежал полураздавленный Весек. Испуганные, мы моментально выскочили через разорванную стенку наружу, но вокруг все по-прежнему было спокойно, тепло, и только снег продолжал валить. Но наша палатка, собственно, то, что от нее осталось, была уже у самого края шестисотметрового отвесного ущелья. А накануне мы разбили ее в ста метрах от этого обрыва. Теперь же на старом месте высилась чуть ли не полукилометровая снежная гора. Нам еще крупно повезло: голова лавины передвинула палатку, и хорошо, что только на край впадины. Под снегом оказалась и большая часть нашего снаряжения, но, главное, мы уцелели!
Вот почему нынешняя впадина мне крайне не понравилась. В тумане нельзя даже было понять, какова крутизна окружающих склонов. С минуту поразмыслив, мы двинулись вперед. Несмотря на не прекращавшийся снегопад, на дне впадины можно было увидеть следы трещин, пересекающих ее по всей длине. Вальдек и Юзек уже по пояс погрузились в снег, пытаясь обогнуть справа первую из них.
— Весек, осторожнее! — Я зондировал снег палкой. — Попытаюсь пройти по мосту! чёрт его знает, мост ли это или свежевыпавший снег, — успел я еще проговорить и... по самую грудь ухнул вниз. Ноги натолкнулись на твердое основание, но облепивший меня мокрый снег ссыпался вниз, и под ногами грозно зазияла трещина.
Я осторожно выкарабкался наверх, цепляясь за натянувшуюся верёвку. Нет, лучше идти по следам Вальдека! Первая группа уже обогнула трещину и брела в снегу, следуя круто вверх, к краю впадины. Минут через пятнадцать мы все пятеро уже были там.
— Ничего не видать, но, может, это терраса? — с надеждой вздохнул Анджей.
Снег продолжал валить, стало сумрачно, хотя не было еще и двух часов.
— Спускаемся! Совершенно бессмысленно идти дальше! — заявил Вальдек.
Повернув, они медленно побрели вниз, увязая в снегу.
Спускаясь по крутому откосу ледопада, мы добавили еще несколько крючьев, укрепив опорные верёвки. Уже находясь на краю террасы, возле палаток «единицы», повстречались с быстро приближавшейся к нам тройкой: Петром, Войтеком и Рогалем. Ведущим был Войтек.
— Ребята, чего ради вы лезете наверх? — спросил Юзек. — Видимости никакой!
— Но ведь идти можно! — Войтек пожал плечами, словно бы его удивил наш спуск. — Мы захватили с собой палатку, заночуем выше, может, заложим лагерь два.
— Ты что, уже почти три! Скоро стемнеет! А кроме того, где ты станешь закладывать лагерь, если в этом проклятом тумане не различишь собственную ногу! Как же сориентируешься, что вокруг?
— Посмотрим. — Он уже направлялся вверх. — Может, погода поправится?
Мы двинулись вниз.
— Ну, держитесь! — и мы разошлись. Наша тройка направилась к «единице», они, как духи, медленно растаяли во мгле. Из находящихся неподалеку палаток доносились голоса Доктора и Шамана. Доктор, вероятно, рассказывал что-то смешное, потому что Шаман хохотал до упаду. Да, Анджей Петрашек обладает своеобразным чувством юмора. В его шутках немало сарказма, но они, как правило, ни для кого не обидны.
Мы добрались до палаток, и Анджей Гардас после минутного раздумья спросил:
— Вальдек, могу я остаться в лагере?
— Если хочешь... оставайся, — Вальдек несколько заколебался.
Сегодня до лагеря I дошли Рубинек, Большой и трое шерпов. Они доставили немного снаряжения и большой запас продуктов. На глаз продуктов теперь было свыше ста килограммов. Ночевка Гардаса не создавала никаких проблем.
После кратковременного отдыха мы заторопились в базовый лагерь. Вальдек молчал, но по его мине заметно было: он не в восторге, что очередную палатку раскинет группа Петра. Памятуя о вчерашнем опыте, он не протестовал, ограничившись тем, что изложил Петру подробности конфигурации района и снеговых условий наверху.
Позже Рогаль рассказывал о попытках заложить лагерь II:
«Да. Условия действительно оказались тяжелыми. Глубокий снег, мгла. Но мы упорно карабкались вверх. Ваши следы едва просматривались, хотя вы прошли два часа назад. Петр, однако, мечтал до 1 мая заложить лагерь II. Важна была дата: Первое мая! Это сообщение он намеревался тотчас передать на родину. И эта сила, вероятно, гнала нас наверх — при отвратительной погоде, по колено в снегу. Уже смеркалось, а мы по-прежнему петляли, пытаясь обогнуть расщелины. Наконец ваши следы оборвались у оставленной вешки. Уже в сплошных сумерках мы выкарабкались на плоское снежное пространство. На террасу это не было похоже.
До этого момента мы все время шли в тумане, но теперь, когда похолодало, туман мгновенно исчез, опустился вниз. Мы увидели, что перед нами дыбится снежная, а может, ледовая стена. Но следовало позаботиться о ночлеге.
Заход солнца был великолепен, Рамтанг, сераки и снег — все в пурпурных тонах. Небо без единого облачка — предвестник хорошей погоды на завтра.
Утром, а это было 1 мая, нас разбудило солнце. После завтрака мы двинулись вверх. Но куда идти? Справа снежные поля становились все круче, соединяясь далее с ледовыми склонами Белой Волны, прямо перед нами нависла снежная стена. Поэтому мы направились влево, пожалуй, как раз туда, где стояла «турня» Вальдека. Здесь путь нам перегородила трещина. Ох, старик, мы порядком повозились, пытаясь ее обойти, но не получилось...
Следовало изменить цель. Мы направились к стенке. Вёл Войтек, которого я страховал. Петр готовил снаряжение для спорных перил. И тут мы услышали! голос Соболя. Он стоял рядом с Гардасом возле нашей палатки. Ветер доносил отдаленные слова:
— Берите... больше... лево... Там... «турня»...
Долгое время продолжалась эта комическая беседа на расстоянии. Соболь надрывался и крыл нас последними словами, не стану их повторять, но наконец, видя, что мы не реагируем, начал спускаться.
А погода явно портилась. Через несколько часов мы были наверху, за нами осталась восьмидесятиметровая линия перил, но тут, как и вчера, повалил снег. Потемнело. Мы стояли на краю террасы (да, видно было, что на этот раз перед нами терраса), а круто вверх уходило снежное поле, иссеченное тут и там темными полосами трещин. Идти или возвращаться, размышляли мы, так как время приближалось к пяти. В конечном счете мы еще около часа карабкались вверх, петляя, ища проходы через трещины, карабкались, собственно, непонятно зачем. Когда вернулись к нашей палатке, названной, кажется, промежуточным лагерем 5600, рядом уже стояла вторая, в которой как раз готовили ужин Шаман и Доктор. Они принесли с собой палатку и солидный запас продуктов. Ясное дело, к утру этот запас растаял, ты же знаешь аппетит Шамана».
— А вы весь день провели на базе? — минуту спустя спросил Рогаль.
— Да, — ответил я. — Вся наша группа, а также Мацек, Рубинек, Большой, офицер связи и сардар. Только Соболь отправился с шерпами, с ними вы и увиделись после полудня. Мы же занялись сушкой, устроили баню, стирку, а вечером Юзек извлек экспедиционный магнитофон, и мы,сидя на кухне, слушали Вивальди, а потом эстрадные песни. Одну из них — «Горько, горько» Терезы Тутинас я счел самой своевременной песней: нам действительно было совсем не сладко. Мы сидели, греясь у огня, снаружи шел снег, а наша операция — мы это прекрасно чувствовали — оставляла желать лучшего!
— То есть как? — удивился Рогаль.
— А у тебя не было такого ощущения, что отсутствовала какая-то высшая тактика действия? Две эти группы — наша, или Вальдека, и ваша — действовали наверху независимо одна от другой и даже преследовали разные цели. Мы любой ценой хотели добраться до расставленной «турни» и там, именно там, заложить лагерь I. Отсюда этот упорный сизифов труд, маркировка, расчистка дороги и установка перил по направлению к террасе. Вы в первый же день достигли снеговика и поставили палатки, потом вновь подняли палатку 150 метрами выше, на высоту 5600, и там возник этот, как мы назвали его, «промежуточный лагерь». Вальдек, что бы ни говорили, пожалуй, наиболее опытный из нас и, казалось бы, признанный тактик экспедиции, не хотел закладывать лагеря посреди ледопада. В случае непогоды это опасно. Но нелепо также было бы, ежедневно сменяя наверху друг друга, затевать дискуссию: чей план реализовать! Мы как будто пытались взять инициативу в свои руки, но нам это не удалось: вы неизменно нас опережали.
— Смотри, насколько иначе можно оценивать некоторые факты, — продолжал я, помолчав с минуту. — Вечером мы с Соболем сидели в палатке, и он сообщал по радиотелефону: «Вальдек, я в самом деле не могу понять Петра. Они подняли палатку на полтораста метров выше — и шабаш! Сколько же лагерей придется разбивать при такой тактике?! Я говорил с ними, когда они готовились одолеть ледовую стенку, но меня и слушать не стали. А вечером вернулись ни с чем, разыскать в котловине «турню» даже и не пытались!»
— Ну, Марек, ты сам понимаешь, что трудно было дискутировать с Соболем на дистанции в несколько сот метров!
— Да, но я не об этом. Мы считаем, что незачем было закладывать промежуточный лагерь. Какой смысл в этих двух лагерях, если они находятся на расстоянии полуторачасового перехода один от другого? Ты же знаешь Вальдека, он не способен отстаивать свою концепцию. Все кончилось бы ссорой. Поэтому в конце концов, проспорив весь вечер, мы, учитывая проделанную вами работу, по-новому приспособили реальные факты к оптимальному варианту операции. Мы решили ликвидировать лагерь I (он стоит среди сераков), сохранив в качестве аварийного промежуточный лагерь с одной палаткой, и наметили создание нового лагеря I на террасе, а лагерь II постановили заложить высоко, под самым уступом, выходящим на грань, которая тянется к Белой Волне.
1 мая
Еще вечером, после разговора с Соболем, мы стали готовиться к завтрашнему выходу. В боевом настроении, внутренне собранные, мы приводили в порядок снаряжение, стремясь не забыть все те мелочи, прихватить которые раньше недоставало времени: налобные фонарики, узлы Пруссика, карабины, защитные очки, носки, рукавицы, наконец, кошки.
Весек заблаговременно запас на три-четыре дня продуктов, я позаботился о плитке и топливе. Юзек подготовил верёвки, палатки и все необходимое для установки страховочных перил. В свое «рондо» мы втащили порядочных размеров камень и на нем с помощью молотка приспособили кошки к нашим «завратам» (марка горных ботинок).
Вальдек при свече еще долго штудировал данные югославов. По выходе на террасу мы собирались направиться к седловине на ребре, соединяющем пик 7535 с Белой Волной. Между собой мы называли это место перевалом. Там югославы столкнулись с большими трудностями. Более точными данными японской экспедиции 1973 года мы не располагали.
Наконец Вальдек задул свечу, мы перестали переговариваться и после кратких пожеланий спокойной ночи заснули, прижавшись друг к другу. Рядом с нами стояли выстроенные в ряд, подготовленные к маршруту рюкзаки со станками.
2 мая
— Вставайте, скоро пять! — разбудил нас голос Вальдека. «Проклятие, ну и кремень же он, — подумал я, — никогда не проспит!»
Лагерь был погружен в сон, вокруг темнота, за пределами «рондо» — усыпанное звездами черное небо и трескучий мороз. В кухне уже хозяйничал Анг Тсеринг, готовивший молочный суп и чай. В половине седьмого мы покинули лагерь. Все еще спали, а мы, полусонные, молча двинулись в путь. Перед глазами только белый кружок света от налобного фонаря да темный силуэт идущего впереди коллеги. Мы следовали гуськом, спотыкаясь в этой тьме египетской. Смерзшийся снег хрустел под ногами. Прекрасен этот ночной марш наверх, к солнцу и свету, хотя он и более утомителен, чем обычный маршрут.
Рюкзаки весили порядочно: каждый из нас нес запас продуктов, снаряжение и личные вещи — все вместе свыше двадцати пяти килограммов. Тяжелая ноша при сильном морозе имеет свои преимущества — человек быстро согревается.
— Я просто испекся! — Юзек остановился, сбросил с себя куртку, а потом и свитер.
Мы последовали его примеру и, хотя царил мороз, продолжали идти в одних рубашках, и нам совсем не было холодно. А над Рамтангом уже забрезжили первые проблески света. Мы добрались до подножия ледопада, когда с востока, из-за грани над долиной, выкатился солнечный диск. Мы могли идти быстро, снег держал великолепно, и после девяти мы добрались до лагеря I.
Соболь и Гардас как раз кончали завтракать. Мы присели на беспорядочно брошенные в снег рюкзаки, наслаждаясь ощущением легкости в спинах.
— Может, приготовить что-нибудь поесть? — неуверенно предложил Весек. — Стоит мне подкрепиться, как я становлюсь другим человеком. Увидите, мою усталость как рукой снимет.
— Панове, не будем устраивать привал, снег размякнет, — возразил недовольный Вальдек.
Но мы были другого мнения. Мы тяжело дышали от усталости и не испытывали особой охоты идти дальше. До статочным оправданием служило то, что обоим Анджеям предстояло отправиться с нами выше, а они еще были не готовы. Понятно, что на это требуется какое-то время.
Сделалось тепло и приятно. Мы сидели молча, глазея на искрящийся от солнца ледовый занавес Белой Волны, светлую вершину Рамтанга и долину. Мы были еще невысоко, но взгляд простирался к далекому горизонту, где белели зазубренные вершины сотен и тысяч гор.
Только через два часа мы двинулись дальше. Соболь и Анджей Гардас захватили с собой часть продуктов, сосредоточенных в лагере I. Три наши связки двигались медленно, вяло, словно привал выбил нас из утреннего маршевого ритма. Снег теперь держал отвратительно, сделался влажным, размяк, стало жарко.
Солнце в последние дни пригревало так интенсивно, что сераки, через которые проходила трасса, подтаяли и несколько ледовых крючьев, которыми крепились верёвочные перила, вывалилось. Я нес молоток и вколачивал крючья заново. Солнце очистило лабиринт верхнего яруса сераков от свежего снега, трещины увеличились, а снежный покров стал настолько мягок, что мы проваливались по колено.
— Чёрт подери, надо было выйти пораньше. — Теперь мы досадовали, что потеряли столько времени, готовя еду.
Только Вальдек тактично отмалчивался: мы сами расплачивались за свое безрассудство. Согбенные под тяжестью рюкзаков, мы тащились шаг за шагом, уже отчетливо ощущая действие высоты. Ноги передвигались, как в замедленном кинофильме, в висках пульсировало, дыхание сделалось частым и хриплым. Неподалеку от впадины на большом снежном карнизе мы увидели одиноко стоящую «турню» промежуточного лагеря 5600. Выше нее по плоскому пространству тянулись следы, огибая длинную трещину, потом сворачивали налево, вверх.
— Вчера... там стояли... еще две палатки... Вероятно, одну они подняли выше, — тяжело дыша, отрывисто выкрикивал Соболь.
— Э-эй! Есть тут кто-нибудь? — крикнули мы издали, барахтаясь в глубоком снегу. Но ответом нам было молчание.
— Видно, все отправились разбивать «двойку», — пред положил кто-то из нас.
Палатка стояла около узкой трещины, тянувшейся перпендикулярно карнизам, а подтаявший след за ней говорил о недавнем присутствии второй палатки.
Над нами вздымался склон, а выше нависала иссеченная снежная стена высотой в несколько десятков метров. Слева тянулись карниз и террасы, а далеко за ними — скальное ребро Мыши. Мы поднялись еще выше и в одной из отдаленных впадин заметили маленькую желтую пирамидку. Первым разглядел ее Юзек.
— Вальдек, не ваша ли это палатка?
— Пожалуй, да... Да! Наверняка она, — подтвердил Вальдек, подумав с минуту. Палатка стояла в добром километре от нас, немного ниже.
Надо будет потом спуститься и свернуть ее. Теперь, когда дорога уже проложена, и речи быть не может о том, чтобы разбивать там лагерь номер один. — Одной фразой решилась проблема, несколько дней подряд служившая источником обид и тревог.
Миновав небольшой ледовый кулуар, мы оказались в высшей точке карниза и увидели вертикальную ледовую стенку, по которой тянулись верёвочные перила; пользуясь ими, вниз спускалась двойка — Шаман и Анджей Петрашек. Через несколько минут мы встретились у подножия стены.
— Панове, мы нашли хорошее место для лагеря два. Уже на самой террасе. Раскинули там одну «турню», в ней немного продуктов. Теперь мы спускаемся на базу.
— Хорошо. Вы долго были наверху, а ведь вы еще плохо акклиматизировались. Но скажи, лагерь заложен в безопасной зоне? — беспокоился Вальдек.
— Да, безусловно. Трещин нет, и, думаю, с верхней террасы лавины не сорвутся.
— Шаман, — вставил я, — а как твое самочувствие?
— Чувствую себя недурно, хотя последние дни мы не сидели сложа руки. Я не могу себе простить, что не захватил камеру. Ах, вчера был такой удивительный закат! Эти краски! Под нами море белых облаков, а вокруг пурпурно-фиолетовые вершины. Редко случается наблюдать нечто подобное!
— А Петр не спускается? — прервал восторги Шимека Юзек.
— Все спустятся, они в получасе ходьбы от нас. Поболтай те с ними, а теперь простите: мы спешим вниз. Уже два, а база далеко.
И они двинулись дальше, а мы медленно поднялись с рюкзаков.
— Андже-ей! Сколько еще до террасы? — не вовремя спохватился я. Знать это мне было крайне необходимо: я чувствовал страшную усталость. У меня маленький размер обуви, и потому я глубже других увязаю в снегу. Мне казалось, что рюкзак сделался вдвое тяжелее, чем при выходе, и я не мог дождаться бивака.
— Три четверти часа! — отозвался Анджей.
Они еще раз весело помахали нам и скрылись за сераком, а мы стали карабкаться вверх с помощью верёвочных перил. Было довольно-таки круто, рыхлый снег осыпался со стены, и дорога шла по живому, губчатому льду. Этот отрезок пути я начал одолевать в слишком быстром темпе, и теперь пришлось остановиться, чтобы выровнять дыхание. Прижавшись лицом к стене, я утолял жажду влажным снегом, а снизу доносился голос Весека, торопившего меня:
— Ну что там?
— Иду дальше!
— Надо все-таки двинуться.
Траверс влево. верёвочные перила пружинят, рюкзак сильно тянет назад. Но вот и долгожданный конец.
Мы уже вскарабкались на край террасы, и тогда над нами на крутых снежных склонах появились три хорошо знакомые фигуры.
— Ну, как дела, панове? — сердечно приветствовал нас Петр.
— Готовимся к биваку.
— Вы прихватили палатку? Это хорошо. На террасе мы разбили только одну «турню». В ней немного еды. А дальше дорога сама вас выведет. Направо, через террасу, до подножия скальной башни, ниспадающей с пика 7535, — и на перевал. Мне кажется, что до ребра недалеко, но там вас могут задержать препятствия, о которых упоминали югославы.
С минуту они обсуждали с Вальдеком дальнейший ход операции. Все выглядело оптимистически: погода, которая до сих пор была недурна, и далее обещала быть такой же, а снег, хотя и глубокий, годился для ходьбы.
Мы болтали, расслабившись. Они были веселы, их опаленные солнцем физиономии светились радостью и гордостью после удачного дня. Ушли куда-то обиды и невысказанные претензии, мы крепко почувствовали наше единство. Мы радовались их удаче и своему дальнейшему пути, который сулит нам новые увлекательные приключения.
Они исчезли за изломом, спускаясь с помощью верёвочных перил. Вместе с ними сходил и Анджей Гардас, который вымотался и решил отправиться на отдых в базовый лагерь.
Мы взяли у Соболя снаряжение, а он, самый бодрый из всех нас,— весь запас продуктов, который нёс Гардас.
Нас еще ждал крутой, гладкий снежный склон. Дорога, проложенная парнями, уходила к самому небу. Мы шли медленно, едва передвигая ноги, по двое в связке. Соболь, уже без партнера, ни слова не говоря, вырвался вперед.
— У него всегда прорывается дух индивидуализма. Он обязан идти в одной из связок, — ворчал себе под нос раздраженный Вальдек.
Соболь в таких случаях с большой неохотой подчинялся приказам, и не стоило затевать перепалку. Ведь дорога не представляла опасности, а у Соболя многолетний опыт альпиниста.
Крутой склон, казалось, не имеет конца, а из нас с каждым метром, как воздух из продырявленного мяча, утекали силы. Один, второй, третий флажок... Соболь далеко впереди, и вот уже исчез за снежной вершиной, из-за которой теперь вырастала громадная стена Кангбахека. Склон становился более пологим.
Мы миновали очередную вешку и увидели макушку палатки. Конец пути. Последние метры мы шли как в трансе, совершенно обессилев, только эта желтая макушка поощряла нас, заставляя делать следующий шаг.
Наконец переход завершен. С облегчением скинули мы со спин тяжеленные рюкзаки. Сели, тяжело дыша. Из «турни» донесся, голос Соболя:
— Все благополучно добрались?
Мы огляделись вокруг. Территория лагеря была вне опасности, можно свободно раскинуть еще одну палатку.
— Этот всегда сумеет устроиться! — ворчал Вальдек, указывая на «турню», откуда доносился шум поднятой Соболем возни.
— Панове, подкиньте топлива! И не возьмется ли кто-нибудь очистить от снега мои ботинки? — донеслось до нас.
— Соболь, ты никак спятил? — буркнул Весек.
Мы принялись раскидывать «памирку», которая могла вместить троих.
Весек ругался вполголоса, кляня поведение нашего «спринтера». При такой усталости легко повздорить. И в конце концов они резко поговорили. Причиной явились продукты, которые нес Соболь, считавший их своими. А там были сплошные деликатесы.
— Увидишь теперь, какие продукты будешь у меня носить! — кипятился Весек.
Стало холодно, окрестные вершины пылали в лучах заходящего солнца. Мы влезли в палатку. Шум бутановой горелки, запах супа и пламя свечи создавали иллюзию домашнего уюта.
Весек сидел в углу возле плитки, Вальдек, как обычно, делал заметки, а я украдкой извлек из кармана рюкзака старый, но еще не просмотренный мной номер краковского еженедельника «Тыгодник повшехный» и принялся читать его вслух.
— Сумасшедший! — пробормотал Вальдек с улыбкой.
3 мая
Вечером мы решили, что утром спустимся вместе с Вальдеком и принесем «турню», поставленную его группой, а Весек с Юзеком позже пойдут свертывать палатку, установленную Шимеком и Доктором.
Мы сошли вниз, не позавтракав, чтобы успеть пораньше: утром снег хорошо держал. Сначала наугад направо, в ту сторону, где мы заметили вчера желтые очертания палатки.
Терраса — большое снежное поле длиной в несколько километров, на участке лагеря плоское как стол — сразу сделалась круче, а потом перешла в снежные и ледовые уступы. Траверсируя вправо и влево, мы через полчаса очутились в небольшой впадине, где среди трещин, параллельно тянувшихся по склону, стояла покрытая инеем «турня».
— Какая уйма трещин. — Вальдек не скрывал своего удивления. Десять дней назад тут было гладкое снежное поле.
Стены и пол «турни» смерзлись и напоминали твердые доски. Внутри валялись намокшие продукты, баллон с бутаном, в углу виднелась целая куча снега, хотя палатка была плотно зашнурована. Мы с большим трудом свернули ее в рулон, предварительно почистив.
К девяти, порядком уставшие, дотащились до лагеря. Нас ожидал горячий завтрак, приготовленный Весеком. Вместе с Юзеком они как раз прикрепляли кошки, а минуту спустя отправились за второй палаткой вниз. Мы напились чаю и уже уписывали из общего котелка манную кашу на молоке, когда появился в хорошем настроении пышущий энергией Соболь.
— Привет! Как погодка? — произнес он как бы про себя, оглядываясь по сторонам.
Небо было безоблачно, солнце, дул легкий ветерок.
— Погода как по заказу! Стоило бы подняться вверх, на разведку. Заодно можно забросить какой-нибудь груз. Как вы на это смотрите?
— Недурная мысль, проторим дальше дорогу, — ответил я. Правда, дальнейший путь, каким шли югославы, казался нам наиболее удобным, но мы еще не решили окончательно, какой маршрут изберем. Снежный склон над нами устремлялся вверх и переходил затем в скальные кручи Кангбахена, под которыми едва просматривалась белая полоска верхней террасы. По своему типу она напоминала Галерею Ганкова в Татрах и точно так же тянулась через весь массив на 800-1000 метров ниже вершины.
Выход на верхнюю террасу — цель ближайших дней.
На западе ребро Кангбахена обрывалось справа скально-ледовой башней, которая смыкалась с продолжением грани Белой Волны. Седловину на ребре, неподалеку от основания башни, мы называли перевалом. Туда девять лет назад и направлялись югославы.
Можно было попытаться взойти на террасу с восточной стороны. Правда, ребро Мыши врастало в стену Кангбахена значительно ниже, но снежная башня — слабо выраженное продолжение ребра Мыши — создавала возможность для подъема.
— Ребята, только не лезьте по кулуару. Оттуда могут падать лавины, — предостерегал нас Вальдек, показывая рукой в сторону снежной башни. Влево от нее ниспадала покрытая трещинами депрессия сераков, переходившая ниже перевала в широкий снежный кулуар. Там обозначились желоба, образованные лавинами. Дальше направо невысокая система сераков доходила почти до самого перевала.
— За кого ты нас принимаешь? — возмутился Соболь. — Мы прекрасно знаем, что надо подниматься по борту кулуара, а не по его середине.
— Вальдек, а ты не идешь?
— Если вы не против, я останусь. У меня болит ухо и горло. Вообще я паршиво себя чувствую. Если завтра не станет лучше, спущусь на базу.
Мы стали подниматься. Солнце передвинулось к западу и било прямо в лицо. Снег оказался вязким. Соболь шагал налегке, энергично прокладывая дорогу. Я тащился за ним, сгорбившись, опустив голову вниз. Я нес рюкзак и, хотя шел след в след, все время проваливался по колено. Однако энергия Соболя как бы передавалась и мне, постепенно меня захватила жажда борьбы. Час спустя мы поменялись местами, и теперь уже я стал сражаться с пушистым и глубоким снегом.
Близилось три часа, на террасу ложились длинные тени от ребра Белой Волны. Мы вступили в зону холода. Из лагеря по нашим следам быстро продвигались две точки: Юзек и Весек.
Мы еще не знали, что час назад туда прибыли Рубинек, Большой, Мацек и все шерпы. Уже похолодало, когда Юзек и Весек догнали нас. Оба с поклажей, состоящей из палатки и продуктов. Мы находились возле грани. Преграда из сераков в виде маленького, не представляющего опасности ледового грибка, как бы придавленного каблуком к земле, белела перед нами. Между ледовыми стенками тянулось несколько сбросов. Потом перевал. Прямо рукой подать, всего несколько сот метров! Завтра он будет наш!
Пошел снег, поползли полосы влажного тумана.
— Панове, пора обедать! — подал я сигнал к возвращению.
Мы вытряхнули все продукты в чехол от палатки и вместе с палаткой засунули его в непромокаемый мешок из фольги. Мешок закопали в снег, Юзек вбил рядом вешку — это поможет нам завтра обнаружить наше хранилище, — и вот уже мы стремительно несемся вниз.
Запорошенные снегом, мокрые, но в хорошем настроении, мы после пяти часов добрались до лагеря.
— До перевала всего три-четыре часа пути! Переход через сераки не кажется трудным! — уже издалека выкрикивали мы нетерпеливо ожидавшему нас Вальдеку.
— Завтра мы должны заложить лагерь III на перевале. — Впервые, кажется, за все время экспедиции нас охватил прилив оптимизма.
Вальдеку передалось это настроение, он возбужденно сказал:
— Ну ладно. Я уже чувствую себя получше. Если ночью горло не разболится, завтра утром отправлюсь с вами на перевал.
Рубинек выглядел усталым и был не в настроении.
— Мы вышли рано утром, — рассказывал он, когда наконец получил возможность говорить. — Трое наших и четверо шерпов. На этот раз Сташишин сам проследил, чтобы сардар Дорджи не увиливал и отправился вместе с другими. Нас еще с вечера ожидала поровну разделенная между всеми поклажа — по семнадцать килограммов на каждого. Дорджи явно был оскорблен, что его приравнивают к остальным шерпам. Как будто бы он неважно себя чувствовал, но ведь он постоянно так говорил, и на сей раз Сташишин был неумолим. Пожалуй, он поступил правильно, хотя темп, навязанный шерпами, оказался слишком стремительным. Они неслись вперед как угорелые. Мы, кажется, сегодня установили рекорд стремительного броска к «единице» и «двойке». Хуже всего, что мне выпало идти в связке с Дорджи. Он был зол и, как партнер по связке, вел себя поистине недопустимо. Дергал верёвку, когда я отставал, а иногда вовсе не тянул ее. На крутых и опасных уступах я шел без всякой страховки, обмирая при мысли, что через секунду он меня дернет. Когда мы останавливались передохнуть, он вдруг без предупреждения устремлялся вверх. Так в связке мы добрались до лагеря II, я совершенно вымотанный, и здесь в присутствии Вальдека прямо в лицо бросил Дорджи: «Sardar is not gentleman alpinist!» (Сардар поступает не по-джентльменски!) Тут он разозлился на меня и забился в палатку, отказавшись от чая.
— Сидел бы в своей лавке в Катманду и не лазил в горы! — резюмировал кто-то.
Солнце уже скрылось за Белой Волной, а со дна долины поползли клубы тумана. Удержится ли погода до завтра? Снегопад и туман не предвещали ничего хорошего.
Мы влезли в палатку и принялись второй раз на дню готовить еду. Самое главное — это чай. После стольких усилий при таком зное, когда организм обезвожен сильным выделением пота, каждому требовалось выпить не менее двух литров воды.
Позже по радиотелефону мы связались с базовым лагерем. Войтек спрашивал, что надо доставить снизу, говорил, что погода и у них не лучше, валит снег, но они готовы к завтрашнему выходу. Мы пообещали, что, пожалуй, уже завтра доберемся до перевала и там заложим лагерь III.
4 мая
Утром мы отправились вверх в хорошем настроении. Нас подстегивало стремление выйти на перевал, который, казалось, находился буквально в двух шагах. Даже Вальдек словно забыл о своем вчерашнем недомогании.
Мир был прекрасен. Пушистый снег под ногами, легкий морозец, охлаждающий разгоряченные тела. Нависающие над нами кручи Кангбахена уже не казались такими грозны ми. Не беда, что они ощерились на нас ледовыми обрывами: все равно через два-три, ну, может, через пять дней мы будем над ними!
Наша семерка продвигалась гуськом. К этой постоянной уже группе подключились Рубинек и Мацек. Солнце поощрительно нам улыбалось: загорайте! Но жалок жребий легковерных. На такой высоте солнечные лучи сжигают кожу на незащищенных лицах. Поэтому сегодня Мацек, Весек и Рубинек плотно прикрыли физиономии марлевыми масками, Соболь и Юзек — толстым слоем мази Лассара, а Вальдека и меня спасала густая щетина.
Вчерашние следы едва угадывались, перед нами простиралась гладкая белизна. Ночью шел снег. Сразу же за лагерем мы увязли по колено. Через каждые несколько десятков метров приходилось сменять друг друга, прокладывая дорогу. Одышка и вялость, сковывающая мышцы ног, лишали возможности долго идти впереди. Только Соболь гнал вверх без передышки, размашистыми шагами, а мы сзади посылали ему вдогонку отрывистые проклятия:
— Соболь... ты не мог бы... чёрт подери... делать шаги покороче?!
Терраса, вначале только слегка наклонная, неожиданно поползла вверх. В голове пульсировало, солнце припекало затылок, защитные очки запотели, но мы размеренно и неуклонно продвигались вперед. И с каждым новым шагом, с каждым глотком воздуха приближались к белым горбам, ледовым вершинам, снежным уступам. То, что издалека казалось снежным склоном, изрезанным несколькими не большими линиями сераков, увеличивалось на глазах, горбы разрастались, стены со множеством трещин становились отвесными, взору открывались осыпи рухнувших одна на другую снежных глыб. Мы уже миновали место, где вчера укрыли груз, и, сворачивая вверх, начали карабкаться на возвышенность по правому борту впадины.
— Ну довольно. Пора идти в связках, — остановил нас Вальдек. — Вверх последует одна двойка. Остальные подождут.
«Можно плюхнуться на минуту», — порадовался я в душе.
Мы уселись на рюкзаки, глядя вверх, где Соболь, страхуемый Вальдеком, одолевал последние метры снежной крутизны. Через минуту оба они скрылись за ней.
— Что там? — уже через несколько минут не выдержал Мацек.
— Сейчас! Когда можно будет идти, мы вас позовем, — донесся откуда-то снизу сдавленный голос Вальдека.
Мы терпеливо ждали, но когда через четверть часа никаких сигналов не последовало, устремились на снежный купол.
Соболь и Вальдек находились в глубокой седловине, над которой вздымалась отколовшаяся десятиметровая стена из снега и льда. В месте ее стыка с дном впадины она образовала метровой ширины трещину. Из зеленоватой бездны тянуло холодом.
Соболь как раз проверял связку, примеряясь к снежной стене. С вершины купола можно было наблюдать за его действиями. Он послал в нашу сторону улыбку, поправил вязаный шлем, вопросительно взглянул на Вальдека.
— Можно идти?
Вальдек, стоя метрах в десяти от Соболя, страховал его через плечо. Он крепче уперся, утоптал снег под ногами.
— Давай!
Медленно, тщательно Соболь вырубил первую ступеньку в стене, прямо над щелью. Он стоял над ней, широко расставив ноги. Потом вторая ступенька. Уже поднялся чуть выше. Мы затаили дыхание. Нависающая стенка не давала возможности уцепиться. Легонько, чтобы не утратить равновесия, он искал захвата для рук. Вытянул руку... выше... уцепился!.. Надежнее поставил ноги на ступенях, и внезапно...
— Падаю! — донеслось до нас, когда падение уже совершилось.
Соболь провалился в трещину до пояса. Через минуту, запыхавшись, выкарабкался на снег. Он тяжело дышал.
— Чёрт побери! Ну и мучение!
Еще одна попытка. Его поле боя было погружено в тень. Солнце, которое здесь жгло наши макушки, не проникало под навес. Соболь, стоявший в тени после очередной своей попытки, казался бледнее обычного: на подобной высоте такие упражнения стоили громадных усилий. Но он по-прежнему не смирялся.
— Дайте ледорубы! — крикнул он. Неудача должна была его разозлить.
Вбитые горизонтально в снежную стену ледорубы могли служить ступеньками. Первый ледоруб уже сидел в стене, чуть выше второй, потом третий и четвертый. Нас было семеро — семь ледорубов, а над Соболем десятиметровая отвесная белая стена. Он вытащил самый нижний ледоруб и уже пытался вбить его возможно выше, когда вылетел тот, на котором он стоял. И на этом все попытки закончились.
— Чёрт побери! — ругаясь, он вытирал окровавленные руки.
— Вальдек, это препятствие можно преодолеть, но надо по-иному взяться за дело. А продолжать так бессмысленно, нужно добросовестно поработать с крючьями, — волновался Весек. — Не устраивайте игры, возьмите костыли, крюки, надо докопаться до самого льда и лезть наверх.
— Тут надо лезть с умом, — бросил Мацек многозначительно.
После нескольких попыток они смирились. Продолжать было слишком рискованно. От падений Соболя трещина угрожающе расширилась.
— Может, нам попытаться? — предложил Вальдеку Весек.
— Нет, чего ради пытаться! Тут необходимы лестницы. Ты хочешь показать, на что способен? Если ты даже влезешь, что из того? Как использовать эту дорогу для транспортировки? Братец, побереги лучше силы для вершины. Тогда они тебе пригодятся!
— Чёрт возьми! Вальдуха капитулирует! — Весек говорил, обращаясь к нам, но Вальдек должен был его слышать. — Нечего здесь забавляться ледорубами, надо спокойно поработать крючьями. И эта стенка наверняка уступит.
Вальдек и Соболь выбрались из впадины. Мы сели на снег, размышляя, что предпринять. Все рисовалось в таких радужных тонах, а теперь...
— Уже около двух, — прервал я разговоры. — Осталось два часа светлого времени. Надо двигаться, если мы собираемся что-то сделать!
— Весек, ты на словах проявлял столько энергии, так, может, отправишься со мной поискать обходной путь? — иронически спросил Вальдек.
Весек стремительно обернулся.
— Весек, только без грубостей! — просительно обратился я к нему. — Помнишь, мы говорили друг другу в Варшаве: залог хорошей атмосферы и удачи — умение беспрекословно подчиняться руководителю экспедиции или группы.
— Ну ладно,— буркнул он, вовсе не убежденный.
Мы оба встали, за нами поднялся Соболь. Юзек схватил фотоаппарат. Я в связке с Соболем направлялся вправо, ниже купола, вторая двойка ждала результатов нашей попытки, Юзек щелкал снимок за снимком.
— Может, мы одолеем стену через систему мостиков? — вслух рассуждал я.
От купола нагромождение сераков выходило на поле выше стенки. Толстая пушистая шапка на этой неведомо каким образом еще держащейся снежной конструкции не внушая доверия. Я шел медленно, пробуя ледорубом снег. Передо мной еще отрезок моста в несколько метров, а дальше — стенка, на другом ее конце недавно мучился Соболь. Но здесь она ниже (мост примыкал высоко) и не совсем отвесная. Да, выйти над ней, пожалуй, будет нетрудно. Передо мной маячил только этот выпуклый белый отрезок. Напряженно прислушиваясь, не затрещит ли что-нибудь, я делал каждый новый шаг очень осторожно, но с подсознательным ощущением, что мне удастся его сделать. Внезапно (длилось это долю секунды), непонятно каким образом, я оказался под слоем снега. Натянутая как струна верёвка от моей груди уходила через дыру в снегу туда, где виднелось темно-голубое небо.
Царила тишина, которую нарушал только шелест снега, сыплющегося сверху на лицо, плечи, за ворот рубахи... Я находился в глубокой снежной пещере, повиснув на верёвке в полуметре от ее дна. Ноги и руки словно бы независимо от моей воли лихорадочно нащупывали опору, на груди я чувствовал резкое сжатие верёвки.
— Эй, там, опустите меня вниз, — вместо крика изо рта у меня вырвалась только сдавленная мольба.
Верёвка медленно дрогнула, и вот я уже на собственных ногах. До этого момента я был спокоен, но теперь сердце колотилось, словно обезумевшая птица.
Как выбраться отсюда?
К счастью, это оказалось не так уж трудно, и вскоре, пробившись сквозь снежный навес, я уже был под ослепи тельными солнечными лучами. Несколькими метрами выше маячили темные, размытые фигуры. Кажется, мои коллеги? Я смахнул снег с очков. Конечно, это они!
— Марек, ты не расшибся? — донесся до меня испуганный голос Весека.
Мокрый от снега и, кажется, пребывающий в состоянии шока, я нервно рассмеялся.
— Да нет, что ты! Но как это выглядело?
— Ты был наверху и вдруг исчез, — с философским спокойствием пояснил страховавший меня Соболь.
Я выбрался наверх. Дальнейшие попытки были бессмысленны. Единственный снежный мост рухнул подо мной. Теперь оставалось только идти вправо. Вальдек и Весек уже брели в том направлении, утопая в глубоком снегу. Долгое время они стояли в сотне метров от нас, кружили, исчезали в расщелине, слышны были какие-то споры. Когда они вернулись, их мины не предвещали ничего хорошего.
— Мы пересекли трещину — спустились вниз, а дальше прошли по снежному мосту,— сообщил Вальдек. — Но это еще ненадежный путь. Пока мы не соорудим мостика через эту трещину, не может быть и речи о выходе на перевал. Японцы проложили лестницы, у них было нечто вроде транспортного устройства, — показал он рукой.
По другую сторону трещины, на ледяной стене, высоко над нашими головами из-под снега торчало несколько разноцветных верёвок. К сожалению, они обрывались на высоте добрых пятнадцати метров над нами. Как близко до них и в то же время как далеко!
— Возвращаемся, — заключил Вальдек. — На базе необходимо изготовить лестницы.
Минуту спустя размашистыми шагами мы мчались вниз. Позади остался наш новый склад, а в нем — «турня», горючее и продукты (бессмысленно было тащить все это обратно) и очередной красный флажок.
Юзек, Соболь и Весек гнали как сумасшедшие. Возле предыдущего склада валялась упавшая от ветра вешка. Никто из них даже не нагнулся, чтобы заново установить ее.
— Послушай-ка! — Я повернулся на голос Весека. — Этот твой друг должен многому еще в горах научиться, — едко заметил он.
Пришибленные и усталые, мы быстро добрались до «двойки». И уже занимались приготовлением обеда в «рондо», когда из легкого тумана на склоне, ниже наших палаток, появились Войтек и Рогаль, а потом Шаман и Доктор. Последние метры они преодолевали с огромным трудом. Войтек с облегчением сбросил с плеч тяжелый мешок, потом появился Рогаль с измученным, осунувшимся лицом, а последним, отдыхая на заключительном этапе после каждого шага, Петр.
— Меня... окончательно... допекло... Я слишком много набил в рюкзак, — прохрипел он, с трудом переводя дыхание.
Петр молча опустился на мешок, видно было, что ему не по себе. Его патриаршья борода покрылась густым слоем инея, но он не обращал на это внимания. Глубоко запавшие глаза глядели на нас умоляюще.
— Скорее... пить... — Он показал рукой на горло. — Ну, как там, наверху? — хрипло спросил он, отхлебнув чаю.
Спускаемся на базу. Добраться до перевала не удалось. Система сераков очень сложна, нужны дополнительные верёвки, ледовые крючья и лестницы. Без них о подъеме нечего и думать. Японцы поднялись с помощью лестниц.
— Мы принесли две дополнительные палатки, верёвки, немного продуктов, — добавил Петр, с минуту помолчав. — Но лестницы здесь сделать не из чего... Хорошо. Спускайтесь, а мы тем временем попытаемся поднять снаряжение выше.
Видно было, что наша неудача его разочаровала.
Позже Рогаль на базе рассказывал:
«Да, Марек, ваш спуск явился для нас страшным ударом. Больше того — мы разуверились в вас. Ваша группа бесспорно была сильнее; из лагеря II никаких особых трудностей по пути на перевал не наблюдалось, и однако же вы капитулировали. Мы остались в «двойке» в скверном настроении: у Петра болело горло, меня донимал мучительный сухой кашель, только Войтека распирала энергия, и... кроме того, у нас было ощущение, будто ему кажется, что мы для него слишком слабые партнеры».
А мы готовились отправиться вниз. Первыми спускались в базовый лагерь Соболь и Юзек. Через полчаса двинулись и мы: Весек, Вальдек, Збышек Сташишин и я. Солнце снижалось к отрогам гор, мороз крепчал, день угасал на глазах. В «двойке» осталась группа Петра, а также Доктор, Шаман, Гардас и трое шерпов.
Измученные и подавленные, мы медленно спускались к леднику, в самом низу которого в сгущающихся сумерках вырисовывались цветные макушки палаток. Сумрак захватил нас на леднике. Освещенные очертания палаток внизу, словно морские маяки, указывали нам путь.
В базовый лагерь мы прибыли около семи часов. Я, как всегда, заскочил на кухню: Джепа разжигал керосиновую плитку, а Таши, присев на корточки возле толки, улыбнулся мне, поднялся и спросил:
— Sahb, tea? With sugar? (Саиб, чаю? С сахаром?) — Он уже изучил мои привычки.
Вечером мы сошлись за ужином, который шерпы приготовили под руководством Большого. Мы ели молча. Повара, видя нашу подавленность, тактично ретировались. Все, кроме меня и Весека, уже разбрелись, когда приплелся закутанный в куртку офицер связи. Ему явно недоставало компании.
— Troubles? (Трудности?) — поинтересовался он.
— Да, сложности с преодолением барьера сераков возле перевала. — Я не склонен был к пространным объяснениям.
Меня стала бить дрожь от холода, глаза болели от солнца.
Пора, было отправляться спать. Когда я поднимался со скамьи, он спросил:
— What's your name, mister? (Как вас зовут?)
— Марек Малятынский.
— Ма... рек, — повторил он по складам. — My name is Bir Bahadur Jondzun (А я — Бир Богадур Джондзун).
Я отправился в палатку. Почувствовать согревающее тепло спального мешка, а потом заснуть и забыть обо всем!
— Сколько у нас еще верёвок? — в темноте спросил меня Вальдек.
— Вероятно, около десятка, в основном для спуска.
— Мы должны соорудить из них лестницу.
5 мая
Весь следующий день мы провели на базе. Измученные вчерашними усилиями и простуженные, мы слонялись между палаткой и кухней, заполняя избыток времени едой. Погода как бы в насмешку стояла великолепная, небо было безоблачное. Наша гора ободряюще сияла на солнце, со склона взметало большие плюмажи снега. Все это было словно вы зов судьбы. Только бы и идти туда! Но нас это не воодушевляло — нас ничто уже не интересовало. Каждый был занят своими делами и мыслями. Даже Вальдек больше не вспоминал про лестницу. Воцарилась атмосфера явной депрессии, мы переговаривались друг с другом вполголоса, а встречались все вместе только за трапезой да когда мылись около полудня.
Рубинек еще до этого соорудил великолепную мыльню. Ниже кухни на возвышении он поставил большую железную бочку с отверстием на дне, которое затыкалось деревяшкой. В полдень бочка нагревалась так, что вода в ней становилась горячей.
После мытья Соболь залез в палатку. Юзек строчил письмо домой. Вальдек копался в каких-то данных, что-то подсчитывая в своем блокноте. Весек и я занялись починкой и штопкой одежды. По лагерю разносился только исполненный солидности голос Большого, который снова наставлял поваров. После обеда мы принялись за чтение. «Эссе» А. Камю, которые Эва вручила мне накануне отъезда на площади Дефилад, я, к сожалению, забыл в «фиате», «Непал, старое и новое» В. Гелжинского я прочитал уже, пожалуй, дважды. Да, впрочем, мне хотелось перенестись в совершенно иной мир, нежели долина Катманду или Терая. К счастью, в соседней палатке я обнаружил «Автопамфлет» Я. Герхарда и, прихватив со склада банку подсоленных орешков, скоротал таким образом полуденные часы. Перед ужином я направился к радиотелефону.
— Алло, лагерь два, лагерь два, говорит база! Как меня слышите? Прием!
— Это лагерь два. Слышу тебя хорошо, — захрипел в микрофон Войтек.
— Что у вас? Как самочувствие?
— Мы нащупали обход вашей трещины и по сбросам поднялись на сто метров выше. Здесь нам преградила путь новая трещина. Над ней — японская лестница. Пожалуй, следует до нее добраться. Но как, мы пока не знаем. Самочувствие у нас неважное. Петра беспокоит горло. Марека Рогальского замучил кашель.
Значит, и им не везет. Я испытал нечто вроде недостойного удовлетворения, вспоминая их вчерашние кислые мины, когда мы вернулись ни с чем, но тотчас же устыдился этого, и тем большая тоска охватила меня. А ведь дело обстояло значительно лучше, чем мы уразумели из этого разговора. До перевала они тоже не добрались, но...
Через несколько дней Петр рассказывал:
«Налегке, почти без снаряжения, мы отправились вчетвером: Марек Рогальский и я, несколько позже — Войтек и Рубинек. Шел уже десятый час. Мы карабкались вверх по вашим уже заметенным снегом следам без особых надежд, но... нам хотелось увидеть все это вблизи. С того места, откуда ваши следы устремлялись резко вверх, мы направились вправо. Погода выдалась хорошая, горло мне не досаждало, поэтому я длительное время пробивал дорогу, следуя в связке с Мареком. Снежный склон по направлению к Белой Волне становился все круче, я даже начал опасаться какой-нибудь лавины.
Несколькими сотнями метров далее вправо, прямо над головой, я заметил японскую вешку, а еще выше — верёвочные перила. Наверное, те, что видели и вы. Следовательно, японцы шли этим же путем! Мы стояли, раздумывая, что предпринять, когда нас догнала вторая группа. Я предложил подниматься, преодолевая скрытые трещины и мосты, к свисающим сверху верёвкам. Но Войтек авторитет но заявил, что отсюда переть вверх бессмысленно, надо попытаться дальше, правее.
И они с Рубинеком вышли в ведущие. Дорога определилась сама собой — на снежный сброс под громадный серак, а отсюда можно было направляться вверх, левее, по крутой ледовой впадине либо по-прежнему траверсом вправо. Склон там, однако, становился все круче. Мы двинулись кулуаром.
Повалил снег, мгла сгустилась, и невозможно было разобрать, правильно ли мы идем. Мы снова отстали, Войтек несся галопом, как это с ним случается, не оглядываясь на нас. По длинному сбросу мы взяли резко влево, а потом по крутому откосу вверх и... Факт остается фактом — мы оказались на снежной терраске под сераком, там, где позже установили «рондо». Несколькими десятками метров выше свисали очередные японские верёвочные перила. Только путь к ним опять преграждала трещина. С прошлого года тут, похоже, все изменилось: трещина увеличилась и стала непреодолимой. Мы рассчитывали обойти серак справа, со стороны Белой Волны, однако там оказалось слишком круто. Мы повертелись еще немного, но уже было поздно, снегопад продолжался, донимал холод. Пришлось возвращаться.
Шимек и Анджей тоже отправились утром вслед за нами, захватив снаряжение и продукты, но, гм... были, кажется, не в форме, а кроме того, не знали, верный ли мы избрали путь, поэтому донесли поклажу до вашего склада и там оставили. Пентковский и Гардас вышли еще позже и свой груз просто бросили в снег неподалеку от «двойки». Мацек... Ну, он все еще не акклиматизировался, а Гардас уже тогда начал жаловаться на сердце. Однако мы все заночевали в «двойке», только шерпы спустились на базу».
А вот как об этом вспоминал Шимек:
«Все происходило совсем не так. Я отправился вместе с Доктором поздно, когда группа Петра возвратилась в «двойку». Мы собрались в вечерний поход и двинулись после захода солнца. Днем снег такой рыхлый, что совсем скисаешь от сырости. А вечером, когда прихватит мороз, идти легче, видишь при лунном свете тоже по-другому. Но наш переход оказался не таким идиллическим, каким я его воображал. Поднялся ветер, взметая снег, который бил в лицо, склоны обледенели и казались еще круче, так что искренне вам признаюсь, мне было не по себе. Мы прошли меньше, чем намеревались: добрались до склада Вальдека и устроили рядом еще один, выкопав яму в фирновом снегу».
Из палатки Мацека я притащил транзистор, подключил его к антенне радиотелефона и слушал многоязычные голоса далекого мира. Как много событий совершается там, а здесь... За несколько дней мы не в состоянии одолеть какую-то сотню метров. В палатке звучала веселая музыка.
— Марек, ты не можешь сделать чуточку тише? — донесся до меня сердитый голос Вальдека, а потом его едкое замечание: — В горах вообще не рекомендуется слушать радио.
— Сейчас, сейчас, я только найду Варшаву и сразу выключу. Что сейчас происходит в Польше?
Я вращал в темноте рукоятку, чутко улавливая звучание польской речи. Но пошли Москва, Париж, Лондон, Кельн, а Варшавы все не было. Удивил меня едва различимый голос дикторши, говорившей: «Ici radio Canada. This is Canada. Начинаем передачу на польском языке». Чёрт их возьми! Сидят себе на другом полушарии, а их слышно.
— Весек, когда вступит в эксплуатацию радиостанция в Гомбине? Может, тогда будет слышно Варшаву?
— Что? В каком Гомбине? — встрепенулся он, ничего не соображая. — В Гомбине... в июле.
Грядущие «гималайцы» услышат. Я выключил транзистор; тишину нарушало только мерное дыхание моих коллег, послужившее мне колыбельной.
6 мая
На следующий день мы едва-едва передвигались по территории лагеря, двигались с такой осторожностью, словно были из хрупкого стекла. Что это — результат перегрузок последних дней или следствие дурного психического состояния, трудно сказать. Вероятно, и то и другое.
Погода по-прежнему стояла отменная, тучи приоткрыли обледенелую стену нашей горы. Выше темнели скальные грани и венчающая их вершина. Казалось, они приглашали подняться, выглядели такими великолепными и близкими... Тем досаднее нам было.
Ведь для покорения вершины нужно и счастье. Понятно, что должны быть все объективные условия: хорошая погода, соответствующий подбор группы, четкая организация. Но необходима и удача. А удачи нам явно недоставало.
Мы еще находились под действием последних срывов. Надежды на восхождение были невелики, соответственно таяла и наша вера. Молчаливые, замкнутые, мы слонялись по базе, ища, чем бы заняться, только бы скоротать день. Увлечься работой и забыть обо всем неприятном, не думать о том, что, казалось, было уже предрешено. Но где-то глубоко в нас продолжало жить страстное желание, хотя и омрачённое горечью неудач.
Только Вальдек пытался нас расшевелить:
— Ребята, сегодня должна пойти на разведку двойка. Пора наконец решить: идем ли мы на перевал или попытаемся пробраться по грани Мыши?
Но желающих не оказалось. Возможно, возьмись Вальдек как руководитель за дело решительнее, любители нашлись бы, но он по очереди уговаривал каждого из нас, а каждый надеялся на другого.
— Это естественно, — говорил он мне. — Люди психически не выдерживают. Отсюда общая подавленность, нежелание действовать. А пойти следовало бы!
Я, поддакивая, слушал его, и во мне боролись две мысли. Одна: «Братец, да отвяжись ты от меня, чего ради ты именно мне говоришь все это?» — и вторая, лестная для моего самолюбия: «Ведь это проявление доверия ко мне!»
Да, я отлично понимал, что должен пойти. Независимо от того, есть ли смысл отправляться двойкой, и не ради горы, не ради дела, а ради дружбы, ради оказываемого мне доверия.
Раскачивающийся солнечный шар, слезящиеся, воспаленные глаза, ноющие мышцы, одышка, угнетенное состояние, эти рыхлые скопления снега и необходимость заставить себя сделать следующий шаг, подавив собственное нежелание и слабость. Нет, сегодня это не по мне!
В конце концов я выдавил из себя слова согласия. Однако помимо моего желания они прозвучали так жалко, что Вальдек не принял их всерьез, и этим все и кончилось. Такой оборот дела меня не огорчил, но и не порадовал. Все совершалось как бы помимо моей воли. Я потащился в палатку. Книжка путевых очерков об Англии и кружка чая помогли мне забыть о действительности.
После обеда, уже в четвертом часу, в базовый лагерь вернулись Мацек, Гардас и Рубинек. Гардас чувствовал себя неважно, Рубинек прихрамывал, а Мацек едва стоял на ногах от усталости. Опаленная солнцем физиономия, запавшие глаза, рот, искривленный гримасой, которая должна была изображать улыбку.
— Ох, ребята, ну и пристукнуло меня, — произнес он так мягко и грустно, что мне его просто стало жалко. Все антипатии и недоразумения развеялись. Сегодня он получил свое боевое крещение.
От прибывших мы узнали, что Шаман и Доктор остались в «двойке», а группа Петра с тяжелым грузом отправилась выше.
Когда солнце уже перевалило за грань Белой Волны и сделалось прохладнее, мы несколько пришли в себя. Завтра мы обязаны выйти! Осознав это, мы взяли себя в руки, и наше передвижение по лагерю приобрело более слаженный, целеустремленный характер. Как и перед каждым походом, следовало приготовить продукты и снаряжение для очередной транспортировки на террасу.
В семь часов мы по радиотелефону связались с Войтеком.
— Алло! Алло! Мы заложили лагерь III, — долетел до нас хрипловатый голос Войтека. — Поставили «рондо» под перевалом. Дальше дорога трудная. Перед нами желоб, а над ним на ледовой стене виднеются лестницы японцев... Вы завтра выходите? Да? Это хорошо. Обязательно захватите с собой снаряжение для установки верёвочных перил... Я тебя не понял, повтори, повтори... Как самочувствие? Самочувствие неплохое, но у Петра болит горло, а у Марека кашель. Завтра попытаемся подняться выше, если ничего не получится, спустимся на базу передохнуть.
Эти отрывистые фразы мы ловили с напряженным вниманием. Браво, ребята! Вы удивили нас. Несмотря на скверное самочувствие, они заложили этот проклятый лагерь. Жаль, конечно, что не на самом перевале. Но и это большое дело!
Рогаль потом рассказывал мне о закладке лагеря IIIa и последующих:
«Солидно нагрузившись, мы вышли поздно, около девяти... В рюкзаках личные вещи, немного еды и техническое снаряжение — костыли, ледовые крючья, карабины. Войтек, самый сильный из нас троих, нес «рондо». Снег был кошмарный, мешки тяжелые, а самочувствие неважное. Я пытался заглушить кашель. Петр отмалчивался, но мы знали: его донимает горло.
Шли медленно, утопая по колено в снегу. В двенадцать мы остановились под сераком, на том месте, до которого добрались вчера. От него конусом ниспадал наметенный снег. Здесь нужно было вырыть площадку для «рондо».
Петр, хотя и страшно вымотался, энергично принялся за работу. Надо признать, он был душой всего дела. Насадив на ледоруб прихваченную с собой саперную лопатку, он вырубал громадные снежные глыбы, которые мы спихивали вниз. Так продолжалось довольно долго. Наконец мы поставили палатку и стали растапливать снег для чая. Нас мучили головные боли и страшная жажда. Потом приготовили еду, отдохнули и направились к желобу. Мы ходили вокруг него, присматриваясь к японским верёвочным перилам, болтавшимся в полутора десятках метров над нашими головами, искали возможности пройти, но ничего подходящего придумать не могли. В палатку мы вернулись, когда стемнело. Шум бутановой плитки, пламя свечи создавали атмосферу уюта. Снаружи дул ветер. Полусидя-полулежа мы ждали, покуда поспеют макароны, а Войтек принялся говорить о шансах подъема на вершину.
Такие речи он вел не впервые. Мне запомнился подобный разговор в промежуточном лагере 5600. Его волновало, кто войдет в состав штурмовой группы. Да, он наверняка оказался сильнее нас, все время чувствовал себя великолепно и жаждал взойти на вершину, мы же были не в лучшей форме. И это не давало ему покоя... Знаешь, Марек, по правде сказать, я и не рассчитывал взойти на вершину, ведь до этого мне не приходилось подниматься так высоко. Как и каждый из нас, я тоже вынашивал свою мечту, но трудно было в тот вечер, когда меня изводил чертовский кашель, обманываться, воображая, будто я стану одним из счастливцев. Что касается Петра, то состояние его горла было серьезным препятствием, и, хотя сам он, может быть, не отдавал себе в том отчета, Войтек это видел. Мы слушали молча. Петр как обычно говорил мало, а Войтек откашлялся и вроде бы нерешительно начал излагать свои соображения о том, как будут дальше развиваться события.
«Создавшееся положение вещей, — отчетливо запомнились мне его слова, — наиболее выгодно для группы Вальдека. Я не хочу, чтобы меня поняли неверно, но, пожалуй, именно их группа заложит лагерь IV выше перевала, потом мы — лагерь V где-то на верхней террасе, и оттуда они начнут штурм».
В выводах Войтека, казалось бы логичных, звучала явная нотка сожаления, что он сам оказался в нашей, более слабой группе».
— Марек, — прервал я Рогаля, — подобная ситуация возникла на самом деле случайно. На выбор партнеров обычно воздействует ряд обстоятельств. Как правило, совместные переживания в горах, взаимное доверие и привязанность, прочный духовный контакт, сходная житейская философия и оценка гор — все это объединяет людей в коллектив. Подчас это может быть такое соотношение: ты необходим мне, но и я тебе тоже; иногда — простой расчет: этот самый выносливый, и с ним стоит ходить, с ним больше надежд на успех. Но бывает и просто случай. Имей я право выбора, я, конечно, хотел бы ходить с Весеком и Вальдеком. Что же касается Вальдека, то тут многое произошло само собой. Кроме тебя, все, кто прибыл на ледник Рамтанг с группой разведки, были связаны с Вальдеком. В эту группу вошел дополнительно один Весек. Меня же с Весеком связывает не только совместное восхождение на пик Коммунизма, но, возможно, в не меньшей степени — вечера, проведенные вместе в Варшаве. Нам казалось, что тебя связали с Петром Кавказ, Монголия и совместная работа в клубе. Так само собой все и сложилось, и это естественно. Никто из нас не искал себе более подходящего партнера, он просто ходил с тем, с кем успел больше сжиться.
— Да ведь я-то это знаю... Но в конце концов нельзя быть в претензии к Войтеку. У меня таких претензий и нет. Каждый вправе бороться за личный успех. Но ваша группа... выглядела более заманчиво еще по одной причине. Вы действовали по какому-то плану. Ты сам подсмеивался над тем, что Вальдек каждый вечер проводил с блокнотом, контролировал, насколько далеко мы продвинулись, разрабатывал новые варианты, планировал день за днем — кто куда, что следует делать. Мы подшучивали над тем, что он развел в горах «бюрократию», но, поверь мне, мы ценили все это. И мы верили, что в результате дойдем с ним до вершины!
«У нас же все было по-другому, — продолжал Рогаль. — Каждое утро мы раздумывали, что предпринять, а Петр на ходу принимал решения. Я ничего не говорил, но чувствовал, что увязаю во всем этом, потому что никакого «конца» не видел. Изо дня в день переходы, прокладка дороги, но все это без всякого плана. Будущее Петру представлялось очень туманным. А оставались всего три майские недели.
На следующий день, 7 мая, мы вышли из палатки с намерением одолеть желоб. Мы, кажется, все еще находились под впечатлением двукратного неудачного визита на его кромку. Желоб напоминал след от удара гигантским мечом, который раскроил пополам эти белые ледяные блоки. На сей раз мы захватили с собой верёвки, крючья, но не представляли, как одолеть препятствие.
Серак, на котором стояла палатка, невозможно было обойти справа из-за сильной крутизны, а дальше следовали еще более иссеченные трещинами сбросы. Прямо перед нами желоб оказался столь широким и глубоким, что требовалась лестница.
Можно было только попытаться взять влево.
Туда направился страхуемый нами Войтек. Район выглядел скверно, сплошные трещины, мягкий, глубокий снег. Непонятно было, как здесь передвигаться, не провалишься ли в какую-нибудь дыру? Войтек пытался прибегнуть к различным приемам, но вернулся ни с чем. Оставалось форсировать трещину с помощью лестницы или жерди, доставленных снизу, либо идти еще дальше влево по направлению к кулуару.
В час дня мы начали спуск на базу, подавленные тем, что и здесь путь нам перекрыло препятствие. В «двойке» мы застали вашу группу, прибывшую сегодня из базового лагеря. На пороге «рондо» сидел Вальдек. Он только что вскипятил чай и дал нам утолить жажду. Войтек и Петр уселись рядом, чтобы поговорить и с минуту отдохнуть, но как раз готовились к спуску Шимек и Доктор.
Честно тебе признаюсь, мне в тот момент всего этого было достаточно. Достаточно было и моей группы, и той атмосферы подавленности и нервозности, какую создавал Войтек, того весьма неприятного для нас ощущения, что он вынужден прозябать с нами, и... даже покашливания Петра.
И пока они отдыхали, я в связке с Анджеем и Шимеком стал спускаться вниз, на базу.
Тебя же я вообще не видел, кажется, ты вовсе не выходил из палатки».
— Все верно. Весек готовил. А мы с Юзеком лежали в спальных мешках. Для меня это, вероятно, был самый тяжелый день за все время путешествия.
7 мая
В этот день я, кажется, проснулся раньше всех. Ночь выдалась очень холодной, на стенках и крыше нашей палатки поблескивал толстый слой инея. Мы быстро и решительно оделись. Вчерашнее настроение миновало бесследно. Теперь мы испытывали радость и... напряжение перед началом операции.
До восхода солнца оставалось еще часа полтора.
— Ну и копаешься же ты! — Весек в нетерпении смотрел, как я мучаюсь с лопнувшими тесемками на гетрах, пытаясь их связать. Он уже был готов, стоял в своей плотной шерстяной рубашке, обмотался шарфом по самый подбородок, на голову натянул добротной вязки шапку. Я с завистью поглядывал на нее. Моя была совсем ажурной, и я отчетливо чувствовал, как холод кольцом охватывает виски и лоб. Мы поели молочного супа (у меня пропал аппетит), закусили бутербродами с паштетом, последний глоток чая — и в путь.
С первых же шагов я почувствовал, что со мной что-то не в порядке. Я дышал с трудом, рюкзак давил на меня так, словно был набит камнями, налитые свинцом ноги разъезжались на льду и щебне. Уже через четверть часа я сильно отстал.
— Что с тобой? — Весек ждал, опершись о большой камень.
— Не знаю, — беспомощно отозвался я.
Мы растянулись на широком пространстве. Впереди шли шерпы, потом Соболь и Вальдек, чуть дальше — Юзек и на порядочном расстоянии от них — Весек и я. Когда мы выбрались на ледопад, нас настигло солнце. Защитные очки моментально запотели. Я продвигался тяжело дыша, шаг за шагом, не видя ни друзей, ни деталей местности. Перед глазами у меня маячили только смазанные следы, уходящие вверх. Но в этом была и своя положительная сторона. Я не видел, что до цели еще далеко, много часов пути. Я знал только одно — надо сделать шаг, еще шаг и... продолжать идти дальше. Голова пылала огнем. Я сорвал шапку.
— Марек! Немедленно надень! Замерзнешь, идиот! — донесся до меня голос Весека.
Ага, значит, он здесь.
— Послушай, почему ты такой потный? — услышал я через минуту.
Он снова заставил меня думать, искать ответа. Я стряхнул с себя оцепенение, сосредоточился и почувствовал, что у меня жар.
«Черт возьми! Я заболел!» — Меня охватил страх. Но не надолго: минуту спустя я снова отключился. Я знал только, что продолжаю идти. В этом сомнений не было. Стой я на одном месте, Весек, наверно, кричал бы на меня. А этого я не слышал. И я был доволен. Я делал очередной шаг и мысленно бормотал: раз, два... и так до пятидесяти. Когда сознание прояснялось, я видел перед собой размытый силуэт Весека. Горы широко раздались, стали более низкими, молочно-белыми и настораживающе уродливыми. И все это как бы смазано.
Около десяти мы добрались до высоты 5400 метров, до «единицы». Кажется, минут через двадцать после Соболя. Мне сделалось настолько лучше, что я снова вернулся к реальности. Мы сидели на рюкзаках, и я чувствовал, как меня бросает то в жар, то в холод.
— Я что-то паршиво себя чувствую, и зуб болит, — жаловался Юзек.
— Знаешь, у меня тоже жар, — шепнул я ему на ухо. Больше мне нечем было похвалиться.
Я понимал, что должен сократить время отдыха и выйти раньше остальных, иначе опять буду плестись в хвосте. Через несколько минут я заставил себя подняться, натянул рюкзак, и мы вместе с Весеком двинулись вверх. Сразу вслед за нами поднялись остальные, а потом и шерпы. Я шел в полубессознательном состоянии, в расстегнутой рубашке и все-таки обливался потом, но старался сохранять хороший темп. Мне очень не хотелось оказаться позади всех.
Через два часа мы миновали последние верёвочные перила; снежный склон выравнивался, впереди виднелись ещё две вешки. Сейчас доберемся до «двойки»!
Я уже заметил Анджея Петрашека в красной ковбойке и Шимека с камерой в руке. Они, вероятно, увидели нас раньше. Я шел медленно, а за мной, сворачивая на ходу верёвку, одолевал оставшиеся метры Весек. Только теперь я сообразил, что, на удивление, добрался первым. На склоне ниже нас из легкого тумана появилась следующая тройка. Шимек начал фотографировать.
Первым, пошатываясь от усталости, с низко опущенной головой плелся Соболь, за ним по пятам — Юзек, несколькими метрами далее — Вальдек. На последнем отрезке пути Юзек не выдержал, стал обгонять Соболя.
— Ты испортишь Шимеку кадр! Не беги так! — крикнул я.
Юзек свободным шагом опережал его, словно здесь была ровная местность, а мне так хотелось, чтобы видно было, как мы карабкаемся в гору и как все чертовски устали.
— Я просто не мог дождаться, когда закончится этот переход! — Юзек с облегчением сбросил рюкзак в снег. Мы сели возле «турни».
— Анджей, где Петр заложил «тройку»? — спросил Весек Доктора.
— Вон там под сераком, — повел он рукой. — Их даже видно отсюда. Погляди!
Под самым перевалом, на потрескавшемся барьере сераков, суетились три муравья, вскоре начавшие спуск. Испытывая озноб от высокой температуры, я влез в «рондо». Когда я уже лежал в спальном мешке и меня поочередно бросало то в жар, то в холод, через открытый рукав влезли Весек и Юзек. Весек зажег бутан, а Юзек намеревался забраться в спальный мешок.
— Однако же и донимает этот зуб! Кажется, у меня температура, — произнес он тоном человека, целиком поглощенного болью. — Я говорил с Доктором. Вероятно, мне завтра придется спуститься на базу.
— Держи! Выпей горячего чая. Но лучше сядь! — Весек сунул мне в руку кружку. Я напился и снова ухнул в мешок. Когда я открыл глаза, было совершенно темно. На стенах палатки колебалось пламя свечи, возле бутановой горелки, застыла неподвижная фигура, закутанная в пуховую куртку.
— Юзек, Марек, что с вами? Завтра вам, должно быть, придется отправиться на базу, — это говорил Вальдек. — Анджей Петрашек займется вами.
— Я, пожалуй, спущусь, — без возражений согласился Юзек.
— Вальдек, завтра поглядим, возможно, мне полегчает. — Я руками и ногами отбивался от самой мысли о спуске. О, судьба, предоставь мне шанс! Стоит мне спуститься, и я уже наверняка сюда не вернусь...
— Братец, не морочь мне голову, если разболелся, спускайся вниз и лечись. Расклеишься всерьез, вот тогда мы с тобой намучаемся! — донеслись до меня его трезвые слова.
— У меня все пройдет, я не так уж скверно себя чувствую. Обычная легкая простуда. Вот сейчас проглочу кальципирин, и сразу полегчает. Юзек, а тебе дать?
— Марек, не строй из себя героя. Ты весь горишь! — это был голос Весека.
— Давай! Вреда не будет, а боль, возможно, снимет, — это уже говорил Юзек.
Мы проглотили пилюли. Весек как добрый дух протянул мне кружку с чаем, и я облегченно закрыл глаза. Надо заснуть! Сон и лекарство поставят меня на ноги, не придется возвращаться на базу.
Но уснуть я не мог. Меня мучил жар, болело горло, голову ломило, а озноб не проходил. Я ворочался в спальном мешке, рядом укладывались коллеги, потом воцарилась тишина, нарушаемая ровным ритмом дыхания. Проснулся я среди ночи. Мне казалось, что я лежу в горячей воде, настолько я был мокрый.
«Ох, малютка, я чуть было не отдал богу душу! Мне уже никуда не взойти!» — мелькнула отчаянная мысль.
Хотя в палатке царил холод (в темноте видно было, как от моего дыхания клубится пар), я расстегнул спальный мешок и ждал, когда меня сморит сон.
8 мая
Утром все стало ясно.
Я тоже спускаюсь. — Мне пришлось уступить. Так же как вчера любой ценой мне хотелось остаться, так теперь у меня появилась надежда, что единственный шанс — это быстрый спуск и лечение. Может, Анджей поставит меня на ноги?
— Собирайтесь? Спускайтесь в двойке. А мы трое — Соболь, Весек и я — отправимся в лагерь под сераком, — заключил Вапьдек.
— Весек, пойдем со мной, — тихим голосом, как ребенок, попросил я. — Стоит нам разлучиться теперь, и мы уже никогда не окажемся в одной группе. А вся наша сила в том, что мы вместе. Спустись с нами! — настаивал я в отчаянии. — Послезавтра снова выйдем. Кангбахен подождет!
С минуту он колебался, терзаемый чувством долга по отношению к Вальдеку и группе, которой он теперь был необходим, и всем тем, что связывало его со мной.
— Хорошо, я спускаюсь, — наконец решился Весек.
Я с облегчением вздохнул.
— Знаешь, я тоже чувствую себя неважно. У меня болят лобные пазухи, хочу подлечиться немного, — вслух оправдывался он перед самим собой.
— Как знаешь,— пожал плечами Вальдек.
В девять мы направились вниз, на базу, по нашим вчерашним следам.
Соболь и Вальдек остались одни вместе с шерпами. Поддерживаемый Весеком, я спускался первым на короткой верёвке, но настолько ослаб, что ноги у меня заплетались. После двух мы добрались до базового лагеря. Анджей Петрашек забрал нас в свою палатку, осмотрел, измерил температуру, назначил лекарства: Юзеку какие-то антибиотики, а мне изохин.
После обеда мы влезли в спальные мешки. У меня температура оказалась тридцать восемь, у Юзека тоже около этого.
Большой, Гардас и Рубинек сегодня из базового лагеря спустились в долину Рамтанга. Первые двое недостаточно акклиматизировались, и Доктор рекомендовал им сойти еще ниже. Они намеревались заняться ловлей бабочек. Гардас собирался пополнить свои коллекции растений. А тем временем после полудня поднялся сильный ветер, погода испортилась, приплыл туман, а вечером повалил снег. Как-то при такой погоде удастся их прогулка? Но важнее было, каково положение наверху?
— Что они сообщили по радиотелефону? — полный тревоги, обратился я к Весеку.
— Они вместе с двумя шерпами добрались до лагеря у перевала. Потом шерпы спустились на высоту 5600, а они остались. Не знаю, удалось ли им чего-нибудь добиться. Вряд ли, погода ужасная, снегопад.
9 мая
Снова утро встретило нас белизной. За ночь выпало больше двадцати сантиметров снега. Палатки прогибались под его тяжестью. Видимости никакой, вокруг базового лагеря и над ледопадом повис густой туман.
Мы встретились за завтраком. На лицах ребят отразились трудности предыдущих дней, вид у них был кислый, губы покрыты сыпью, которая мешала есть. Они молча прихлёбывали молочный суп.
Мацек, пожалуй, уже пришел в себя, но его юмор скорее напоминал юмор висельника:
— Пано-о-ве! Эта гора — дьявольский кукиш! Просто опупеть можно в этих проклятых снегах! Почувствовать бы солнце, теплое прикосновение скал, запах растительности на граните — вот удовольствие! Вот это альпинизм! А здесь чертова дыра! Думали ли вы когда-нибудь, — язвительно шипел он, — что окажетесь в таких условиях, где, чтобы отправить письмо, надо с десяток дней шпарить вниз?! Чертова дыра! — с яростью повторял он.
Я был занят своими мыслями. Я испытывал страшную слабость и не чувствовал никакого улучшения, у меня болела гайморова полость и даже зубы.
— Анджей, ты не можешь дать мне антибиотики? Пилюли, предписанные Доктором, казались мне малоэффективными.
— Глотай пока что изохин, а там посмотрим, — Анджей держал меня на определенной дистанции.
Я разгорячился, узнав, что он велел Весеку принимать окситерацин. Как это так?! Ведь это же я болен по-настоящему, у меня температура, а он занялся Весеком!
— Старик, я никакого улучшения не чувствую, — жаловался я.
— Марек, перестань надоедать! У Весека в самом деле забиты лобные пазухи, — коротко отрезал Анджей, и я остался один на один со своими тревогами. Я беспомощно вертелся на кухне, злясь, что мне не дали ударной дозы. Такую уйму таблеток мы притащили сюда, а зачем?!
Около полудня мы сидели на кухне, объедаясь до пресыщения всякой всячиной. Я ел уже все без ограничения, но по-прежнему был слаб, как муха, и температура у меня не падала. Все уже говорили о возвращении. Даже Петр считал дни, оставшиеся до конца экспедиции. Посидим еще до конца мая, а потом, что бы не происходило, надо спускаться.
— ...Придет муссон. Увидишь, Петр!
— Ну, приятель, зачем быть таким пессимистом? Все не так уж плохо. Экспедиции работали и в период муссонов, — улыбался он мне по-отцовски, но я все равно ему не верил.
Неужели этот человек не понимает, что происходит на самом деле? Излишний оптимизм — в лучшем случае признак отсутствия воображения.
Юзек тоже чувствовал себя разбитым. У него распухла половина физиономии — видимо, воспаление надкостницы.
Когда наступил вечер и спустились сумерки, разговоры сосредоточились вокруг наших ребят у перевала. Шел легкий снег, но туман рассеялся. Кангбахен казался грозным и отталкивающим. А они сидят где-то там, в палатке. Тщетно, однако, высматривали мы у перевала свет «тройки». Увидеть ничего не удалось. Темнота и усилившийся мороз заставили нас острее почувствовать их одиночество в крохотном кубике палатки, повисшем между небом и землей. Мы не завидовали им в эту морозную, беззвездную ночь, отрезанным от базы и от всех нас.
С нетерпением ждали мы часа, когда Мацек должен был выйти на связь. Наконец-то семь часов!
— Алло, лагерь три! Вы меня слышите? Прием! Алло, лагерь три, отвечайте, отвечайте! — взволнованно неслось в микрофон.
Почему они молчат? Неужели?.. Ах, что за глупые мысли лезут в голову! Но ведь нынешней ночью шел снег, а после этого все могло случиться.
— Отвечайте, отвечайте!
Наше волнение все возрастало.
Было уже четверть восьмого.
— Мацек, продолжай вызывать их! — Даже Большой под дался эмоциям.
— Это лагерь три... лагерь три... — услышали мы наконец желанные слова. Говорил Соболь, мы его едва слышали. Немногое удалось понять, но мы сообразили, что они установи ли верёвочные перила на каком-то отрезке пути над «тройкой». Шерпы сегодня собирались вернуться в базовый лагерь.
— Если бы только знать, как на самом деле их дела, — услышал я чей-то голос. Мы продолжали ждать возле умолкнувшего радиотелефона, но связь прервалась. Первым покинул нас молчаливый Петр, который, так ни слова и не сказав, уединился в «Балтике». Можно было отправляться спать. Сегодня снега нападало столько, что нечего было и думать о выходе. Мы с Юзеком влезли в палатку. Через минуту появилась разгоряченная, милая физиономия Весека.
— Держите! — Он бросил нам пачку печенья, потом протянул по кружке горячего чая. Мы уже лежали в спальных мешках. Весек, как обычно, подложил под голову ботинки и гору вещей, а Юзек при свете налобного фонаря снова царапал письмо.
— Ты ведешь дневник, а я все излагаю в письмах, — отреагировал он на мою реплику.
Оба они успели заснуть, а я все еще лежал с транзистором на груди, слушая Четвертый концерт Бетховена, транслировавшийся из Мадраса.
10 мая
Ночью опять шел снег, а утро встретило нас туманом. Он плыл снизу, из долины, и, поднимаясь вверх, лениво переваливал через снежные склоны. Настроение большинства из нас под стать погоде тоже было тоскливым. Юзек все еще с флюсом, Весек лечился антибиотиками, да и я по-прежнему чувствовал себя очень слабым. Я снова помчался к Анджею Петрашеку.
— Могу дать тебе соду, будешь распускать ее в чай ной ложке и пить утром и вечером, — заключил он.
Почему он упорствует, не желая дать мне настоящего лекарства? Я обозлился на него, мне казалось, он пренебрегает моей болезнью, а меня самого считает истериком.
После завтрака мы связались с лагерем III. Вальдек сообщил, что ночью снова выпало сантиметров на пятнадцать снега. С утра погода была хорошая, а сейчас тучи и возможны новые осадки. Он просил еще, чтобы шерпы, когда вновь отправятся наверх, захватили его пуховые штаны, титановые кошки и несколько катушек кинопленки.
А на базе сквозь туман просвечивало солнце. Мы еще пребывали под впечатлением разговора, когда Петр созвал всех на кухню на «военный совет». Завтра должна была выйти его группа — Мацек и Рубинек, а днем позже — Весек, Юзек, я и Анджей Петрашек, последний в качестве опекуна выздоравливающих. Цель — выход на перевал и начало действий выше него.
Подготовка к операции захватила всех. Парни мылись, некоторых осматривал врач. Весек и я отбирали продукты на складе — лучшие предназначались как рацион для штурмующих. Мацек мастерил лестницу из спусковой верёвки и деревянных реек. Потом они готовили собственные вещи для завтрашнего похода, а мы занялись чтением.
На базе преобладало настроение сосредоточенности перед новой операцией, смешанное с неверием в успех и мечтами о возвращении. Трудные условия, неблагодарная и безрезультатная работа наверху, сомнения в смысле наших действий — вероятно, это заставило нас несколько идеализировать все, что было связано с родиной. Все тамошние, даже незначительные, удачи и радости казались теперь исполненными смысла и значения. Как хорошо, что каждого из нас ждет там силе облюбованное место.
Туман тем временем рассеялся, над нами белым плюмажем снега дымил Кангбахен. Это продолжалось недолго, опять наползли тучи, повалил снег.
— Внизу тоже должен идти снег, — нахмурился Рубинек. — Только бы не наступила долговременная смена погоды! Ведь утром надо отправляться в путь! Надежды на удачу мало, но вопрос пока не предрешен. На этот раз необходимо потрудиться наверху достаточно долго, возможно, до самого штурма вершины. Только бы здоровье не подкачало! Посмотри, большинство кашляют, хрипят или схватили насморк. А тут еще и погода. Увы, в Гималаях погода — это лотерея. Близится пора муссонов, времени в обрез!
В базовом лагере с полудня непрерывно шел снег. И все-таки группа Петра готовилась к выходу. Наперекор всему — мерзкой погоде, плохому самочувствию и далеко не лучшему настроению.
Из вчерашнего разговора с лагерем у перевала мы узнали, что и там не переставая валит снег, снежный слой достиг уже полуметровой толщины и начинают срываться лавины. Вальдек и Соболь явно пали духом и готовились к спуску.
Они намеревались отправиться рано утром, пока не греет солнце, снег смерзшийся и не угрожают лавины. Чем раньше выйти, тем менее вероятно, что обратный путь будет отрезан.
Мы на всякий случай договорились о связи на семь утра. Уже известно было, что группа Петра дождется возвращения Вальдека и Соболя на базу.
Утром они подтвердили, что спускаются, а позже мы увидели две крошечные фигурки на фоне потрескавшихся сераков.
Мы стояли возле кухни на возвышении морены, когда они сходили по нагромождениям ледопада, а потом то появлялись, то исчезали на выступах ледника.
Ледопад, стены Кангбахена, поверхность ледника, окрестные склоны — все покрывал свежий снег. На склонах Белой Волны виднелись лавинные впадины. Даже скальная грань нашей горы казалась посеребренной. За последние дни должно было выпасть порядочно снега. Облачность была низкая, над долиной плыли гонимые ветром темные тучи, сквозь них время от времени пробивалось солнце.
К половине одиннадцатого они добрались до базового лагеря. Таши уже поджидал их на кухне с чаем. На их лицах, покрытых густой щетиной и посеревших от усталости, отражалось облегчение, радость, но кроме этого... что-то еще. Сосредоточенность или тревога? Жадно выпив чай, они сбросили рюкзаки, а мы, не давая им передохнуть, нетерпеливо засыпали их вопросами.
— Это чудо, что мы спустились, — Соболь удивленно пока чал головой, словно бы еще не доверяя тому, что он среди своих.
— ?!.
— Дорога через ледопад начисто уничтожена из-за обвала сераков. Там уже не пройти, — процедил Вальдек мрачную новость, — сераки перевернулись... Это наверняка не лавины... Вся система сераков под «единицей» рухнула, они опрокинулись, как спичечные коробки, словно там произошло землетрясение. Страховочные перила сорваны, открылись новые трещины, весь склон усыпан осколками льда... Только провидение, видимо, о нас позаботилось: это чудо, что там в этот момент никого не оказалось!..
Мы были убиты. Целые недели тяжкого труда пошли насмарку. Оставалась, правда, дорога югославов, но начинать ее теперь, когда домуссонный период подходит к концу и работа экспедиции завершается,— не бессмысленно ли это? Недели через три, не позже, начнутся снегопады, нескончаемые снегопады, небо станет темным, массы снега будут расти, и нам не только не подняться вверх — может случиться, что мы окажемся здесь абсолютно отрезанными. В лучшем случае нас ждет возвращение под мокрым, беспрерывно сыплющимся снегом, а в долинах — под проливным дождем.
А может, попытаться еще раз одолеть ледопад? Сделать хотя бы одну попытку?
— Ты считаешь, по ледопаду теперь действительно не пройти? — негромко обратился я к Весеку. — Ведь какие только обрывы не преодолеваются!
— Братец! — Вальдек должен был услышать мой вопрос. — Почему ты это го-во-ришь? Ведь тебя там не было! Не веришь мне, спроси у Соболя! Дорога непроходима. — Он разволновался не на шутку. — Единственная возможность — попытаться пройти маршрутом югославов!
На этом и порешили. Мы еще долго говорили, вялость и подавленность последних дней миновали. Рассказы наших коллег явились для нас хорошей встряской.
— Панове! Необходимо, чтобы кто-нибудь еще сегодня отправился на разведку и присмотрел выход с ледника на боковую морену у склонов Рамтанга, — принял Петр решение. — Надо проверить, не сыплется ли там сверху!
— А лагерь номер один? — спросил Юзек.
— Придется его ликвидировать, а палатки перебросить выше. Пусть шерпы пойдут и свернут их.
Днем на разведку двинулись Войтек Бранский и Шимек Вдовяк, а к «единице» — тройка шерпов.
Я вслед за Вальдеком влез в палатку, когда он, сбросив мокрые брюки и носки, натягивал сухую одежду.
— Ну, братец, вот это был спуск! Всю дорогу душа в пятках! Да вдобавок боязнь, как бы на сераках не настигло нас солнце!
Позже Вальдек рассказывал:
«В первый день, 8 мая, двойку шерпов — Вангчу и Джепу — мы отправили вниз, в «единицу», за очередной партией продуктов для лагеря II. А мы четверо, то есть Соболь, Пасанг Дава, Дорджи и я, должны были двинуться вверх.
Мы вышли вскоре после вашего спуска. Было тяжело, глубокий снег, и, кажется, тогда дул ветер. Подъем давался с трудом. Хотя мы были в приличной форме, рюкзаки оказались такими тяжелыми, что приходилось часто сменять друг друга, прокладывая дорогу. Следы группы Петра совершенно замело, но можно было понять, как проходила дорога... Кроме того, они оставляли вешки. На траверсе оказался такой слой свежевыпавшего снега, что, клянусь, я боялся, как бы не соскользнула снежная доска. Потом появился плоский участок, и мы очутились под сераком.
Я внимательно его осмотрел. На нем было много характерных слоев, а ведь каждый ледяной слой — это год. Если он так долго простоял, подумал я, значит, не рухнет и теперь... Дальше следы совсем исчезали, но путь вновь указывала вешка. На крутом отрезке вверх снег абсолютно не держал. Мы брели медленно, увязая по пояс в свежем снегу. И там Соболь обнаружил японские верёвочные перила... Когда мы добрались до палатки, то были всем этим сыты по горло. Мы расчистили засыпанный вход и могли наконец немного передохнуть.
Шерпы прибыли значительно позже и сразу же заторопились вниз, не захотели даже задержаться и выпить чаю.
После полудня мы отправились на разведку вдоль кромки трещины. Над нами высилась ледяная круча, с которой свисали японские верёвки. Японцы должны были соорудить здесь подъемник для транспортировки клади через трещину. Грузы, вероятно, поднимались с помощью карабинов... Погода?.. Снова повалил снег. Когда мы вернулись в палатку, я принялся делать заметки, наводил порядок, потом долго готовили еду, и подошла пора укладываться. Утром мы выбрались из палатки в девять часов. Нам казалось, что с левой стороны можно пройти, но не исключено, что мы угодим в кулуар, а там сверху могут сорваться сераки. Поэтому следовало попытаться зайти справа. Район был весь изрезан трещинами. Расщелины, сераки, а между ними присыпанные снегом громадные провалы с ледовыми помостами, прикрытыми снежным слоем.
Сходная картина запомнилась мне по экспедиции в Гиндукуш. Дело было около Лунгхо-э-Досаре. С подстраховкой я выбрался на место, напоминавшее котловину. Сделав шаг, я провалился в снег по колено, сделав еще два — увяз по грудь, ледорубом пытался нащупать дно, но не смог. Казалось, под снегом гигантская пустота.
Здесь было нечто подобное. Мы шли с подстраховкой по кромке трещины, ежеминутно зондируя дно, но сам характер рельефа теснил нас вниз. Трещина заметно расширялась... У меня было ощущение, что это должна быть какая-нибудь ужасная, совершенно непроходимая снежная котловина.
Потом мы взяли влево. Солнце светило сквозь туман, шел легкий снег. Было очень жарко. Мы продвигались вверх по краю трещины, вплоть до того места, где она сужалась и над ней образовался мост — снежный конус, наметенный со стенки. Здесь мы обязательно должны пройти!..
В полдень наступила такая чертовская жара — истинная баня! — что мы вернулись в палатку. Немного передохнули в прохладе, натопили воды для питья, а потом изрезали верёвку на петли и приготовили все необходимое, чтобы ставить перила.
В два вышли снова. Первый отрезок от снежного конуса прокладывал Соболь. Основание верёвочных перил мы закрепили внизу, так что приходилось весь свободный конец пропускать через каждый карабин. На покрытом льдом склоне нужно было вырубать ледорубом ступени. А потом мы добрались до навеса, под которым почти горизонтально тянулся четкий ледяной сброс. Над ним нависали сераки... Выглядело это грозно, но, по-моему, это образование ника кой опасности не представляет. Сброс не отколовшаяся часть, скорее он возник в результате эрозионного действия солнца и ветра, а стена и карнизы, пожалуй, составляют единое снежное целое, выходящее на перевал.
У карниза мы пошли в качестве ведущих. Вбивая близко один к другому ледовые крючья и крепя на них петли, я добрался до кромки, из-за которой сверху свисал конец японской верёвки. Было уже поздно, солнце собиралось садиться, ударил мороз, не переставая шел снег. Соболь начал жаловаться, что у него мерзнут ноги и пора возвращаться. Я пытался его приободрить, но он боялся отморозить пальцы.
А это был ключевой момент. Принципиально важно было завершить установку перил, чтобы назавтра кому-то другому не пришлось там упражняться и он мог бы спокойно взойти наверх. Поэтому мы решили, что Соболь возвратится в палатку и приготовит поесть, а я закончу установку перил.
Мы развязались, и он начал спускаться. Опрометчиво?.. Зачем отвлеченно теоретизировать! Я прекрасно знаю, что незыблемое правило альпинизма — оставаться в связке в любой ситуации. Но теперь, когда оставался какой-нибудь десяток метров до японских перил и необходимо было до них добраться, а у Соболя мерзли ноги, я пошел на такой риск совершенно сознательно. Ясно, что ни на каких курсах по альпинизму я ничего подобного не стал бы рекомендовать.
Но правила правилами, практика практикой, а жизнь есть жизнь. В деятельности альпиниста, как и во всякой другой, нужно уметь определять самое важное. Например, когда сходишь с горы, а погода меняется, лучше спуститься быстро с менее надежной страховкой (хотя на курсах тебе этого никогда не порекомендуют), нежели сходить медленно, с жесткой страховкой. И ты предпочтешь поступить так, не правда ли? Сейчас же самое главное было: я должен закончить сегодня этот отрезок. А Соболь? Он опытен, не лучше и не хуже меня, он и один мог спуститься. Естественно, не исключено, что ему что-нибудь свалится на голову или же он почувствует себя плохо, понадобится моя помощь, но вероятность этого была почти минимальной. То же самое могло произойти и со мной. И мы оба сознательно пошли на такой риск… Но чего ради я все это тебе рассказываю?
Мы укрепили с Соболем верёвочные перила на этих полутораста метрах, и это главное! Потом я добрался до японской страховки, до самого ее конца — глубоко вбитого в снег алюминиевого уголка, к которому она была приторочена. Для проверки я нажал на уголок, сидел он крепко.
Возвращаясь, я связал перила японцев с нашей верёвкой, наложив их друг на друга. Теперь в зависимости от обстоятельств их можно было продолжить. В семь я начал спускаться. Было уже темно, а снег все шел и шел…
В палатке мы потом долго готовили еду.
На следующий день, 10 мая, мы встали в семь. Палатка прогибалась под тяжестью снега. За ночь снова нападало. Снаружи висел туман, сквозь который время от времени просвечивало солнце. Шёл легкий снежок. Погода такая, что можно идти, но в равной степени можно и не высовывать носа из палатки… Помни: в подобных условиях, если у партнера нет желания выходить, не следует его уламывать. Но тут все предрешила сама погода. После десяти начался обильный снегопад и продолжался до вечера. Мы стряхивали снег с крыши палатки, а она вновь покрывалась толстым слоем. С кулуара двинулись лавины. Нам стало не по себе, при таких обстоятельствах человека охватывает тревога. У меня появилось ощущение, будто что-то происходит или, может, уже произошло. Мы занимались приготовлением еды, время шло, и я начинал побаиваться, что с перевала на нас сорвется лавина… Соболь чувствовал себя плохо… Вечером мы решили, что рано утром спустимся, собрали рюкзаки и дали знать об этом на базу… Спали мы беспокойно и недолго.
Наутро быстро собрались и после пяти натощак двинулись вниз, жестко страхуясь… Снег оказался глубиной по пояс. Я боялся идти траверсами, обстановка была лавиноопасная и сверху могла сорваться снежная масса. Но на продолжении первой линии перил есть снежный мост, до которого мы с Весеком дошли неделю назад. Итак, мы двинули вниз напрямую и… подгадали самым идеальным образом. Отсюда по азимуту на палатку «двойки» и вниз! Быстро! Прежде чем успеет взойти солнце, которое может сдвинуть массы снега! Дорогу уже преграждал лавинный конус.
Утопая в рыхлом снегу, мы добрались до лагеря II. Там наспех, всухомятку перекусили. Подогревать чай времени не было. Шло состязание с солнцем.
Через полчаса мы начали спуск, пользуясь первыми верёвочными перилами. Ниже тянулось нагромождение из резанных трещинами глыб. Так, словно бы сераки, эти исполинские ледяные блоки, под действием какой-то страшной силы опрокинулись и разбились на куски. И тогда я догадался… Это произошло позавчера или, возможно, вчера ночью. Поэтому и нарастала в душе та непостижимая тревога, ощущение, будто что-то случилось…
Мы постояли с минуту, раздумывая над тем, не подняться ли выше, попытавшись обойти ледопад тем путем, каким шли югославы. Но мы его не знали… и побаивались солнца — оно как раз взошло. А кроме того, если уж здесь сорвалась лавина, то есть надежда, что новых теперь не последует. И мы решили спускаться. Чудовищное нагромождение льда и снега — не знаю даже, как это и назвать, — наши порванные верёвочные перила, то выступающие из-под массивных кусков льда, то исчезающие под ними, одинокая вешка, укрепленная на верхушке недоступного серака, словно бы ее водрузил там некий дух, — все это было странно и жутко.
Мы в волнении разыскивали место спуска, кидаясь то вправо, то влево. Я молил только об одном: чтобы никого из вас не оказалось там… под этой грудой обломков. А время шло… Наконец лагерь I, а потом и база… Теперь ты знаешь все».
