23 мая

— Панове-е-е! Время приниматься за готовку! — разбудил меня настырный голос Вальдека, доносившийся из сосед ней палатки. Я открыл глаза, но было еще совсем темно. Ощупью нашел на лобный фонарь, воткнутый вечером между мной и Весеком. Было четверть пятого.

Глубокая ночь, а он уже устроил подъём! Человек еще спал бы себе и спал! Ага, ведь сегодня мы начинаем траверс, сообразил я через минуту. Натянув куртку, бивачные унты, я выкарабкался в тамбур. Плитка, спички... надо натаять снегу!

Когда я расшнуровал рукав, в палатку ворвался морозный, отрезвляющий воз дух. Вокруг море лунного света. По другую сторону долины белела озаренная мертвенно-бледным сиянием верши на Рамтанга. Такой леденящий жилы застывший кошмар можно увидеть и почувствовать только светлой ночью посреди покрытых снегом гор...

Готовить мы кончили после шести. Молочный суп, сухарь, чай — вот наша еда на весь сегодняшний день. Но я даже не думал о том, что мы мало поели: я был полон отчаянного нетерпения в ожидании исхода, который уже близок. Успех предрешался траверсом.

Мы, нервничая, собирались в дорогу. Весек сунул мне в рот половинку шоколадного батончика, выделил несколько конфет, я натянул ботинки и выкарабкался наружу. Над террасой вставал рассвет, а с ним пробудился ветер. Словно из трубы, ударили в небо столбы пыли. Снежная мгла медленно заволакивала террасу. По склону с глухим гулом соскальзывали пылевидные сухие лавины.

Мы принялись складывать палатку. Смерзшееся полотнище оказывало сопротивление, парусина трещала при свертывании.

— Марек, поторопись, они уже выходят! — бубнил у меня над ухом Весек.

Я же воюю с этой проклятой палаткой!

Войтек и Рубинек успели надеть рюкзаки и двинулись к перевалу. Окоченевшими руками я пытался совладать с непослушными ремнями своих кошек, беспомощно глядя, как минутой позже отправляются в путь Вальдек и Юзек.

— Ты чертовски долго возишься! — нервничал Весек. — Я думал, мы выйдем первыми. После вчерашнего не хочется, чтобы создалось впечатление, будто мы едем на чужом горбу.

— Успокойся, я и так спешу по мере сил. Ведь ребятам не пришлось снимать палатки. Они продолжают путь с «высотным», которым так и не воспользовались. Увидишь, мы скоро их нагоним! — Я старался сохранить терпение, хотя меня злило, что Весек уже с утра выражает недовольство.

Ведущая двойка опередила нас метров на четыреста. Войтек и Рубинек медленно брели по глубокому снегу, слегка поднимаясь в гору. За ними следовали Вальдек и Юзек. Ветер теребил в воздухе верёвки, которыми они были связаны. Я сделал снимок, и мы двинулись. Позади остались две покинутые «турни» — наш последний стационарный лагерь. Альпийский штурм начался.

Наметенный ветром снег был рыхлым, под тяжестью рюкзаков мы проваливались по колено. Порывы метели ударяли в лицо.

Плотно закутавшись в анораки, мы шли, низко наклонившись вперед, чтобы защититься от ветра. Было трудно дышать. Шаг, два вдоха, снова шаг и два вдоха. Несмотря на тяжелый груз и мерзкий снег, мы продвигались ритмично и быстро.

Мы догнали Юзека, потом опередили Вальдека, но Войтек и Рубинек все время оказывались далеко впереди. Войтек прокладывал дорогу, как машина, сохраняя великолепную форму.

Наступил полдень, а мы неутомимо, шаг за шагом одолевали снежное пространство. Нам удалось уже немного подняться; под нами осталась вершина Белой Волны, которой до семи тысяч недостает всего каких-нибудь десяти — пятнадцати метров. Только скальные ребра вершинного купола Кангбахена казались такими же далекими, как и утром.

Мы шли молча, каждый на длину верёвки отдаленный от своего партнера. Ветер постоянно бил нам прямо в глаза, ноги пронизывал резкий холод. Только Рубинека спасали пуховые брюки.

Мы вышли на место ведущих. Сначала дорогу долгое время прокладывал Весек, потом настала моя очередь. Я осторожно пробовал снег ледорубом, прежде чем сделать очередной шаг, чтобы не утратить равновесия и не рухнуть вниз вместе со ступенькой! Стоило покачнуться или поскользнуться, как приходилось прилагать все силы, чтобы не упасть. А на такой высоте это требует громадных усилий, приводит к нарушению дыхания. В подобных случаях приходилось замирать на месте и ждать несколько десятков секунд, пока дыхание выровняется и исчезнет ощущение удушья. Перед глазами постепенно пропадали багровые круги.

И снова снег... И снова вперед, шаг за шагом... Через каждые несколько минут кратковременная остановка...

Когда наконец прекратится эта мука? Я веду всего лишь несколько минут, а уже как безумный мечтаю, чтобы кто-то шел впереди. С радостью позволяю Весеку сменить меня. Потом опять я, а теперь Вальдек.

Прокладывая траверс под темными скалами, мы миновали невысокое скальное ребро. Вальдек, остановившись, энергично прокапывал снег ледорубом. Мы все сгрудились возле него.

— Осторожнее, подо мной сплошной лед! — заставил он нас остановиться. — Я должен вбить крюк.

Мы терпеливо ждали, а он все никак не мог отыскать подходящего места для страховки. Время шло, нас начал бить озноб.

«Уже четвертый час. Ну и портачит он. Может, попытаться пройти в кошках, а Весек подстрахует меня ледорубом, иначе совсем околею!» — решил я.

— Весек! Внимание, иду!

Я обогнул Вальдека снизу.

Сначала у меня получилось неожиданно легко. Но уже через несколько метров я оказался на сплошном льду, припорошенном легким слоем снега. Я шел осторожно, сильно согнувшись, упираясь низко перехваченным ледорубом в склон горы. Пришлось наклониться так, что рюкзак переваливался через мою голову, и вырубать во льду неглубокие ступеньки.

«Осторожно, осторожно, берегись! Ты не имеешь права грохнуться сейчас вниз!» — вслух говорил я себе, стараясь заглушить охватывающий меня страх.

Я уже отдалился от коллег, но лед все не кончался. Кончилась верёвка! Я. старательно выдолбил две ступеньки для себя, две для Весека. Уперся коленями в склон и всем телом навалился на вбитый в лед конец ледоруба. Перед моими глазами была гладкая ледяная глазурь, любимый, добрый ледоруб, и мне решительно не хотелось оборачиваться. Я чувствовал, что за спиной у меня — только ледяное поле и воздух.

— Весек, можешь идти. Но прошу тебя, осторожнее! — крикнул я, не поворачивая головы.

Через минуту он добрался до меня, и я мог двинуться дальше. Вскоре лед кончился, и снова начался глубокий снег, чудесный глубокий снег, в котором я чувствовал себя в полной безопасности! Меня еще продолжала бить дрожь.

Держа путь несколько вниз, мы добрались до скального ребрышка и, поджидая коллег, стали подыскивать место для палатки.

Полчаса спустя прибыл Вальдек, затем остальные.

— Ну, братец! Я, собственно, должен бы тебя здорово пропесочить! — Он слегка злился. — Ведь на таком льду легко сорваться. С тяжелым рюкзаком, прежде чем успеешь обернуться и начнешь тормозить, ты нарушишь положение партнера, и вы оба загремите вниз. Я вколотил там четыре крюка, мои титановые кошки на льду абсолютно не держат.Но если уж даже на нем вы чувствуете себя уверенно и способны передвигаться, то почему не вырубаете нормальных ступенек?

Уже четыре. Стало сумрачно, мороз усилился. Мы энергично принялись копать площадки. Теперь, после целого дня трудов, необходимо быстрее укрыться в палатке: после захода солнца, когда становится очень холодно, растрачивается особенно много сил. Ребята облюбовали место у скальной шпоры. Время шло, но ни нам, ни им никак не удавалось поставить палатку. Видно было, как они ледоруба ми разрыхляют и утаптывают снег, потом размышляют над чем-то. Явился Вальдек.

— Мы докопались с одной стороны до самых скал, а с другой нагребли снегу, но он все время сползает вниз. Нам не удается расставить палатку целиком. Рубинеку придется спать с вами.

— Наш выбор пал на него: он из всех нас самый меленький, — добавил Вальдек, видя, что мы не в восторге от его слов.— Ваши рюкзаки можем забрать к себе.

Я не мог скрыть своего недовольства. Спать в «турне» втроем очень тесно, совсем не удастся отдохнуть. Вдобавок ко всему и у нас часть основания не умещалась на площадке. Мы уже валились с ног от усталости и с нетерпением ждали минуты, когда можно будет развалиться в теплом спальном мешке, приготовить что-нибудь поесть. А тут принудительное уплотнение. Но что поделаешь!

— Ребята, примете меня? — полушутя спросил Рубинек. — Лягу «валетом», могу заняться готовкой!

— Понятно!

Втроем мы едва уместились в палатке. Приходилось лежать на боку. Рубинек расположился головой к выходу и, как пообещал, хозяйничал на кухоньке. Весек и я лежали головой в другую сторону, в полусне ожидая, когда Рубинек предложит нам взяться за ложки.

— Уже половина одиннадцатого! — взглянул я на часы, когда мы кончили есть и стали укладываться.

— Спокойной ночи! — еще донесся до меня голос Збышека, и я заснул.

Юзек:

«У меня дела складывались неважно. Я чувствовал себя хуже, чем в предыдущие дни. Мне показалось, что и Вальдеку сегодня тяжело. Вы нагнали нас так быстро... Утомительный день, но... по-настоящему мне досталось при подготовке площадок. Это меня окончательно доконало; такая скверная работенка, что господи боже!..»

Шимек в лагере II:

«Вчера мне было плохо. Поэтому сегодня я вместе с Мацеком стал спускаться с перевала в «двойку». Шерпы кажется, отправились выше, в японский лагерь. Мы двинулись в путь только около полудня. Сверху во втором лагере было видно какое-то движение. Я решил, что там готовятся к ночлегу, и теперь, когда Мацек намерен вернуться на базу, я присоединюсь к ним. Потом лагерь II скрылся из моих глаз. Мы вышли из-за снежной складки, и я увидел... приближающуюся тройку. Меня удивило и почти оскорбило, что они следуют выше, оставив меня. Ведь Доктор до сих пор являлся моим партнером. Он должен вернуться!

Можно было просить их либо настаивать, чтобы кто-то остался со мной — ведь мне следовало заняться съемками, но, страшно обозлившись, я подумал только: «Шут с ними!» — и мы разошлись. Они, видите ли, так ужасно спешили, что успели добраться лишь до «рондо» у перевала».

Рогаль в лагере IIIa, у перевала:

«Мы вышли с базы рано, около семи утра, планируя сегодня же добраться до перевала, в лагерь III. На леднике Доктор задал нашему движению истинно олимпийский темп. Было еще холодно, но на морене нас настигло солнце. Бодрый темп и страшная жара мстили за себя. Мы добрались до лагеря II измученные, буквально умирая от жажды. Два часа отдыхали, готовя еду и питье. Я помню отврати тельную кашу с привкусом жидкости «Людвик» от плохо вымытой посуды. От нее я долго потом не мог прийти в себя.

На траверсе виднелись шесть темных точек, медленно движущихся по снежному полю. Это были вы!

Наконец, взяв себя в руки, мы двинулись дальше. В нескольких сотнях метров за лагерем повстречали сходящую вниз двойку. Шаман имел оскорбленный вид, оттого что мы следуем дальше.

Мы говорили недолго. Петр советовал ему спуститься в базовый лагерь на два дня. Ободрял его заверениями, что Сташишин планирует еще один выход к «четверке». Мы разошлись: Шаман — к «двойке», а мы в этот день поспели только в лагерь у перевала.

Вечером связались с Войтеком. Он сообщал о биваке на высоте 7100, на крохотной террасочке. Беспокоился, что шерпы не идут вслед за вами. Мы не могли воздействовать на них — ведь они находились на японской стоянке. Петр считал, что по крайней мере один из вас должен остаться, чтобы руководить шерпами».

24 мая

Спали мы очень долго. Вчера нам крепко досталось, а ночь, проведенная в тесноте, не принесла желанного отдыха. Ныли мышцы ног и плечи. Впервые в жизни мы ночевали так высоко (7100 метров над уровнем моря!). Но, несмотря на все это, наша шестерка хорошо провела ночь. Если бы только она оказалась длиннее!

С трудом мы принялись за работу. Приготовление завтра ка, одевание, потом свертывание палаток — все это отняло у нас уйму времени. Мы были измучены и потому страшно замешкались. Лишь после одиннадцати смогли двинуться дальше.

Как и вчера, образовали три связки по двое. Войтек с Рубинеком, Вальдек с Юзеком, Весек со мной. Мы перевали ли через скальную гряду, наискось забирая вверх, к седловине на ребре.

Ветер был такой же, как и вчера, но снег значительно хуже. Мы проваливались по колено. Прокладывали дорогу, каждые четверть часа сменяя друг друга. Дольше всех выдерживал Войтек.

— Он в превосходной форме! — Юзек был полон уважения

— Ну а ты как себя чувствуешь? — переговаривались мы с ним во время привала.

— Я ослаб, но идётся мне хорошо.

— Старик... Просто сегодня такой день! Завтра будешь чувствовать себя лучше. — Я продолжал верить, что так оно и произойдет.

Высота уже давала знать о себе. Делалось душно, легкие как бы уменьшились в объеме. При каждом шаге приходи лось делать больше глубоких вдохов... Мы часто останавливались, опираясь на ледорубы. Нас охватывала усталость и апатия. Я знал только, что нужно передвигать ноги, а день... еще далеко не кончился.

— Это результат вчерашней усталости и того, что не удалось как следует выспаться, — объясняли мы себе причину низкого темпа.

Время летело, а высота возрастала незначительно. Шел уже третий час, когда Вальдек добрался до скальных плит, скрытых под тонким слоем снега. Он пытался вбить ледовый крюк, но снег был сыпучий, а под ним всюду сплошные скалы. Не дожидаясь результатов этих усилий, я обошел его по широкой дуге и добрался до скальной гряды.

По нашим следам пришли и коллеги.

— Скоро три. Время подыскивать место для ночлега.

Мы помнили о том, сколько времени потратили вчера на подготовку площадок.

Но всюду, куда хватал глаз, не обнаруживаю места, где можно поставить палатки. Я стал карабкаться вверх по гребню гряды. Слева вниз уходил глубокий снежный кулуар. С трудом одолевая снеговые и скальные нагромождения, я добрался до вклинившейся в снег скалы. Над ней десяти-пятнадцатиметровая снежная грань, нависающая над кулуаром, она вела под скальный уступ. Я подумал, что выше должна быть приличная полка.

— Попытаюсь еще подняться. Страхуй! — бросил я Весеку.

Он глубоко вогнал в снег ледоруб, обвязав его верёвкой.

Правая часть стены напоминала обледеневший желоб. Я карабкался медленно, крайне осторожно, чувствуя, что спешить нельзя, что я не могу допустить ни малейшей оплошности. Стена стала отвесной, а скалы были залиты ледяной глазурью. Подо мной — снежное поле, на нем крохотные закоченевшие фигурки в разноцветных куртках и шапках. Мне казалось, что они смотрят на меня, надеясь, что я найду место для ночлега.

Сперва я испытывал страх, естественную боязнь. Но действие высоты, мороз и желание поскорее найти место для бивака подавили инстинкт самосохранения. Поняв, что карабкаться мне уже недолго, я вообще перестал бояться. Не было в этот момент ничего важнее, чем одолеть стенку и найти место для палаток!

Здесь — я, нависающая скала, ледовая глазурь на граните, рюкзак, который (не знаю почему) я так и не сбросил, там, внизу, — они (ждут!), снег, еще ниже — скальные глыбы, снежная поверхность, уходящая куда-то далеко вниз. «Сорвусь? Нет! А может, и сорвусь. Ну, тогда еще выше!» — проносились в голове безрассудные мысли.

Мне пришлось снять рукавицы (а было очень холодно). Оранжевая вершина Рамтанга напоминала, что необходимо поторапливаться — скоро зайдет солнце. Я добрался до края уступа и высунул голову. Выше было только... наклонное снежное поле.

— Здесь поставить палатки нельзя!

Я медленно возвращался назад, преодолевая страх и испытывая облегчение после каждого удачного шага.

Мы не знали, что предпринять. Копать ли площадки на скальном карнизе или отступить к подножию гряды, туда, откуда мы прибыли? Нас охватили усталость и холод. Рубинек поднялся еще раз, но и он не сумел присмотреть места для ночлега. Горы озарились уже блеском заходящего солнца, вершина Рамтанга купалась в пурпуре. Надвигались сумерки, времени на дальнейшие поиски не было. Коллеги выбрали место в снегу, тут же у скалы. Весек и я приняли решение копать площадку прямо на самом навесе.

Твердый фирновый снег с трудом уступал под ударами ледоруба. Мы глубоко вклинились в навес, следя за тем, чтобы со стороны кулуара сохранился достаточно толстый слой снега. Все вокруг окрасилось сначала в пурпурные, затем в тревожно-фиолетовые тона. Самое время отправляться в палатки!

Мы закончили работу после семи, когда сделалось темно, и все краски поблекли. Наши коллеги уже скрылись в палатке; один только Вальдек расхаживал возле «высотного» и верёвкой приторачивал палатку к скале.

— Подстрахуйте «турню»,— напомнил он нам.

Мы кивнули — да, разумеется, — но у нас на это уже не было сил. Холод лишил нас последней энергии и воли.

— Платформа достаточно велика. Не будем вертеться, а значит, не свалимся,— убеждали мы сами себя, влезая в палатку.

Наконец-то, через десять часов, мы сбросили кошки. Ступни были как деревянные, задубели и утратили всякую чувствительность, а ботинки пропитались влагой. Мы тряслись от холода, но уже приятно пыхтела бутановая плитка, и я добавлял в котелок очередную порцию снега.

Мы целый день шли вместе, но, не считая нескольких фраз на привалах, почти не разговаривали друг с другом. Колоссальное напряжение, низкое давление приводят к тому, что такой переход мы фактически совершаем в одиночестве, сходном с одиночеством бегуна на длинную дистанцию. Погруженные в себя, обращая внимание лишь на то, что прямо перед глазами, и только время от времени — на партнера, мы вели борьбу со снегом, ветром и собственной слабостью. Вечерние минуты в палатке — это время отдыха, время разговоров, первых размышлений и обмена впечатлениями. Пройденный за день отрезок пути позволяет сбросить с себя груз тревоги — нынешний этап уже позади! Сегодня нам повезло, а завтра?..

Сидя на корточках, я следил за варившимся супом, а Весек усмехнулся и коротко подвел итог:

— Ну, старик! После сегодняшнего можно сказать, что наши дела не так уж плохи!..

Я знал, что это так. Теперь, когда тяготы и мороз позади, нам наконец сделалось тепло и хорошо. Вторая палатка стояла совсем близко от нас, но казалось, что она где-то очень далеко. Что там происходит, как у ребят прошел день, мы не знали.

Юзек:

«Идешь, брат, шаг за шагом, и конца не видать. Время летит, а дорога все не кончается. Пейзажи? Впечатления? Нет, от дороги абсолютно ничего не запомнилось. Знаю только, что идти мне на этот раз было хуже, чем обычно, тяжелее. Я, как говорится, был «без огонька», ничто меня не радовало. Когда же я ловил себя на том, что обеспокоен своим самочувствием, тотчас объяснял себе это тяжелым рюкзаком, рыхлым снегом, ну и высотой. И тогда все мне казалось нормальным».

Рубинек:

«Дорога была очень трудная, я все ощутимее чувствовал высоту. А потом опять бесконечное барахтанье в снегу, изнурительное копание площадок. Операцией по установке и страховке палатки руководил Вальдек; он один умел заложить каркас к «высотному», составленный из стоек «турни». Все это производилось при значительной крутизне — у горных полей сорокапятиградусный наклон, у гряды и того больше. На этот раз я уместился в нашей палатке, но с наиболее опасной стороны. И было нам страшно тесно».

Шимек, по-прежнему в «двойке»:

«Утром мы с Мацеком расстались. Он решил в одиночку спуститься на базу Радиотелефона у меня не было, и я просил его убедить Большого отправиться вверх. Я видел в этом единственную возможность снова подняться в горы, где застряла моя унесенная шерпами камера. Единственную возможность запечатлеть на пленке ваше возвращение.

Весь день я провел в «двойке». Здесь оказалось изобилие продуктов, впервые за все время я отъелся и отдохнул.

После полудня наблюдал за вами в бинокль. Вы очень долго топтались на месте, на скальном ребре. Крохотные разноцветные фигурки двигались то вверх, то вниз. «Вероятно, ребята уткнулись в непропуск», — с тревогой подумал я.

Стало темно и холодно, я отправился в палатку. Ночью начался страшный мороз, небо было усыпано звездами. Я тревожился за вас, мне казалось, что вам «хана», что вы проводите ночь, приткнувшись на этих острых каменьях. Я, однако, не видел никаких огней».

Рогаль в лагере III, на перевале:

«Мы вышли из «рондо» поздно и, медленно передвигаясь в рыхлом снегу, к полудню достигли перевала. Мы намеревались подняться выше, к японскому лагерю, но потом решили предварительно связаться с базой.

Обеспокоенный Большой сообщал, что на леднике видит одного Мацека. Он заметил также шерпов, свертывающих палатки в японском лагере, а потом сходящих вниз. Вскоре они уже были на перевале, навьюченные рюкзаками, которые были набиты под завязку японскими «трофеями», палаткой, запасом бутана, верёвками. Для них экспедиция кончилась.

Шерпов крайне разочаровало, что Петр предложил им освободить рюкзаки от «трофеев» и заночевать на перевале. Он также объявил, что утром они вместе с нами отправятся наверх.

Вечером Войтек кратко проинформировал по радиотелефону: «Рыхлый снег, сильный ветер и мало желающих прокладывать дорогу. Поэтому мы достигли лишь уровня 7300 метров»

Нам стало ясно, что задача завтра еще не будет решена».

25 мая

 — Марек, поторопись ты со своим рюкзаком! — донесся до меня, как и каждое утро, недовольный голос Весека.

— Отстань ты от меня! Делай свое дело! — Мои слова оказались быстрее моих мыслей.

Чего он, собственно, ко мне пристал? Стоит собравшийся в дорогу, обвязанный верёвкой, злой, что остальные уже затягивают тесемки рюкзаков, а я все не управлюсь с палаткой, не желающей умещаться в мешке. «Мог бы и помочь!» — подумал я раздраженно, но оскорбленная гордость не позволяла мне просить об этом.

Верно, что мы принялись готовить еду в четыре утра, а сейчас восемь, но все здесь тянется вдвое дольше. И эта проклятая обледеневшая «турня»!..

Не стой над душой, лучше запакуй оставшиеся вещи, а я буду сворачивать палатку. И вообще, может, ты хоть сегодня потащишь мешок с палаткой, а я возьму твой рюкзак! Сам видишь, какая она тяжелая!

— Хорошо, — охотно согласился он, и до меня дошло наконец, что это не лагерный капо, а всего лишь мой беспокойный партнер, мой товарищ. И я сконфуженно улыбнулся.

Вальдек уже спустился с кулуара. Сегодня он в связке с Войтеком, и их верёвка должна была служить нам страховочными перилами.

— Можете спускаться, — крикнул он снизу.

Я сошел первым. Через минуту рядом со мной оказался и Весек.

Скальные ребра, ниспадающие с верхушки Кангбахена и привершинной грани, были совсем рядом, рукой подать. Где-то здесь следовало попытаться выйти на ребро. Может, именно кулуаром? Он уходил высоко вверх, сужался, заканчиваясь скальной горловиной и системой карнизов.

Я прошел несколько десятков шагов.

—...Сорок де...вять, пять...десят, — уже на первом отрезке верёвки меня сковала одышка. Желоб оказался очень крутым, а движение в глубоком снегу требовало громадных усилий.

Ступени, вырубленные мной, срывались из-под подошв вниз. Я нуждался хотя бы в минутном отдыхе.

Под собой я видел бородатую физиономию Весека, который выжидающе посматривал на меня. Парни были у стены; последний из них, кажется Войтек, уже спускался с карниза в желоб. На рюкзаке неподвижно застыла в сидячем положении фигура с низко опущенной головой.

«Это Юзек! Что-то он неважно выглядит!» — пронеслась в голове мысль.

Я сделал снимок и полез выше. Снежный слой уходил высоко вверх, к скалам. Там надо будет прокладывать траверс, но пока легче всего идти желобом. Он так круто шел вверх, что нам приходилось жестко страховаться с помощью ледоруба.

Поднялся ветер. Сверху на нас обрушились целые каскады снежной пыли, хлестали по лицу. Я не мог дышать. Шел, задыхаясь, едва передвигая ноги, мысленно подсчитывая шаги, не обращая внимания на учащенное биение сердца под свитером.

— Еще три... еще два... один!

Из последних сил я решил одолеть те полсотни шагов, которые для себя наметил. В общем же нынешнее мое самочувствие было превосходно.. Изматывающее до потери дыхания единоборство со снежной стихией доставляло мне удовольствие.

После одной-двух верёвок я подменял Весека в прокладывании дороги. Вслед за нами неизменно шли Вальдек и Войтек. Только последняя двойка осталась далеко внизу.

— Посмотри, ты видишь, что с ними? — указал рукой Весек.

Я видел, и минутами меня охватывала тревога. Миновал полдень. Ветер стих, сделалось тепло. Снег превратился во влажную, тестообразную массу. Брюки промокли до самых бедер, ботинки пропитались влагой, но мы неустанно карабкались вверх. Под кошками нарастали толстые лепешки снега, которые поминутно приходилось сбивать ледорубом.

На левом ограничении ребра я заметил какой-то красный предмет. Или у меня галлюцинации? Нет! Действительно, среди отдаленных скал виднелся алый прямоугольник. Я не в состоянии был определить его размеры. Кажется, палатка!

— Весек, Вальдек! Смотрите, палатка югославов! — крикнул я вниз. — Это, наверное...

— Ка...ни...стра, — донеслось в ответ.

Значит, и югославы входили на перевал отсюда!

Еще два отрезка верёвки, и нужно будет прокладывать траверс к кулуару. Дальше окружающие кулуар стенки были высокими, монолитными, всякая возможность пройти там исключалась.

Наконец я добрался до скалы. Глубокий снег уступил место ломкому насту между блоками. Склон, сперва очень крутой, становился положе. Я добрался до внушительной груды камней, сел, крепко упершись ногами и страхуя карабкающегося Весека. Он добрался тяжело дыша, по пояс вывозившись в снегу. После него появился Вальдек, увешанный своими фотоаппаратами, и Войтек. Мы сидели, поджидая последнюю пару. Над нами снег, изрезанный полосками скал, уходил прямо в безоблачное небо. Там был перевал. Казалось, нас разделяет всего несколько десятков метров, буквально рукой подать! Снова поднялся ветер. Мы прижались друг к другу.

— С Юзеком... кажется... дела плохи... Он жалуется... на... удушье, — перед нами возник тяжело дышащий Рубинек.

Мы взяли верёвку, связывающую его с Юзеком, и начали жестко страховать. верёвка двигалась крайне медленно, и я начал опасаться, что Юзеку самому не справиться.

Он еле-еле выбрался, отдыхая на каждом шагу.

— Ну и скверный же снег! У меня просто нет... сил! — Гримаса страшной усталости и тревоги исказила его лицо. Он тяжело осел, как человек, полностью исчерпавший свои силы, отчаянно захлебываясь от учащенного дыхания. Постепенно он стал оживать.

Был уже четвертый час.

— Пора подыскивать место для ночлега.

Мы помнили, что нас ждет еще окаянная работа по расчистке площадок.

Двинулись по снегу, пошатываясь от усталости и порывов ветра, кружили среди камней. Снег был твердый, наносный, кошки громко скрежетали по насту. Наконец добрались до массивных темных каменных блоков, заслоняющих от ветра. Здесь было тихо, «уютно», мы сели, но я быстро терял тепло, меня охватывала усталость и полное безразличие. Весек сжался, натянул куртку на колени.

— Разбиваем... палатки... здесь? — спрашивали или, может, скорее констатировали коллеги.

Под самыми глыбами наискось вниз уходил снежный навес. Он вполне годился как площадка для палатки.

Мы вяло принялись ковырять снег. Рубинек и Вальдек искали место около глыбы и наконец выбрали наклонную скальную плиту, выступающую из-под снега. Сделалось холодно, снизу неприятно, мерзко тянуло стужей. Меня била дрожь. Мы постепенно вгрызались в снег. Ребята неспешно, как в кадрах с замедленной киносъемкой, собирали камни и укладывали их, расширяя площадку. Присев на корточки, они передвигали глыбы, стремясь придать им горизонтальное положение. Время шло, а они по-прежнему поднимали, переносили, перетаскивали.... Высокогорные каменщики.

Я тупо бил ледорубом. В голове — полная пустота. Я не отдавал себе отчета в том, чем заняты мои товарищи, в том, что время идет... Ощущал только смертельную усталость.

И когда это кончится? Меня томило только одно желание: нырнуть в спальный мешок и отдохнуть, погрузиться в сон!

В какой-то момент я обратил внимание, что нас трое. Рядом со мной выгребал снег Юзек.

— Наша палатка слишком велика и не умещается на той скале, — пояснил он.

Минуту спустя явился еще и Вальдек. Меня охватил мрачный пессимизм, когда я понял, что они собираются раскинуть палатку на месте, облюбованном Весеком и мной.

— Две палатки? Нет, не получится! Идем, Весек, поищем другую площадку, — смирился я без единого слова протеста.

Мы стали заканчивать начатую ими площадку. У меня ломило в висках, я чувствовал страшную сухость во рту: с утра ни капли воды! Лицо пылало, как от лихорадки, — результат многочасового ветра...

Когда мы влезли в палатку, было темно. Каждое движение являлось актом самоотверженности, после каждого шага, каждого жеста приводилось отдыхать. А ведь нужно было приготовить ужин и еще суп на утро — мы намеревались выйти возможно раньше. Время шло, а мы еще растапливали снег. В палатке стало тепло, чадила горящая свечка,

Наконец мы насытились, суп и чай на утро тоже были готовы. Я погасил бутановую горелку, прикрыл Весека и себя пуховыми куртками.

— Завтра уже наступило! 26 мая... Спокойной ночи, старик, — пробормотал из-под курток Весек.

Все будет как надо! Не знаю только, успеем ли мы завтра спуститься ниже. Разве что восхождение на вершину сойдет благополучно. — Я был полон оптимизма.

Снаружи монотонно завывал ветер, а палатка медленно наполнялась холодом. Я все глубже погружался в сон.

Вльдек:

«Меня беспокоил Юзек. Сегодня мне стало ясно: это серьезный кризис. Ведь уже не раз так случалось, что у кого-то выпадал «трудный день» и он оказывался в плохой форме, но у Юзека этот «трудный день» затягивался. Я шел в связке с Войтеком и все время далеко внизу видел Юзека. Он передвигался медленно, часто отдыхая.

Вчера я еще не испытывал беспокойства, был полностью поглощен дорогой. Такой переход — это тяжелая, утомительная работа, усилие, необходимое для достижения определённой цели. Здесь не время фиксировать впечатления и раздумывать. Я шел медленно. Выработал для себя такой стиль: иду не спеша, а силы экономлю напоследок, для бивака. Никогда ведь не знаешь, что нас еще может ждать. Поэтому я не волнуюсь, если партнер не торопится. Вчера я не обратил внимания, не заметил, что Юзек идет медленно, может, потому, что плохо себя чувствует... А он ничего не сказал мне...

Если я и думал о ком-нибудь из группы, так это о тебе и Весеке. Из всей шестерки вы были самыми молодыми, высокогорного опыта у вас было меньше, чем у остальных. У молодых чувство гордости подчас преобладает над разумом. И у них быстрее наступает детериорация — полное нарушение работоспособности организма, выход его из строя. Я опасался именно этого.

Но сегодня... я заметил, что с Юзеком неблагополучно. Когда мы добрались до бивака, он совершенно обессилел. Потом отдохнул и даже активно помогал расчищать площадки. У меня, появилась робкая надежда, что дело не так уж плохо, что, может, я вижу все в слишком мрачном свете, преувеличиваю... Однако тревога не проходила. Завтра у нас есть шансы дойти до цели, ради которой мы и прибыли сюда. Но что будет завтра? Утро покажет».

Юзек:

«С бивака мы отправились в другом составе, нежели до этого. Вальдек и Войтек чувствовали себя лучше, были сильнее и хотели пробивать дорогу. Я шел в связке с Рубинеком, который вчера измучился и мало шел ведущим. Сразу после выхода со мной стало твориться что-то неладное: я чувствовал покалывание в легких и удушье. Мы плелись в хвосте.

Я шел очень медленно, поминутно останавливаясь. Я пользовался вашими ступенями, и это должно было облегчать мне передвижение, но, чёрт побери, напрасная надежда!.. Мы все время отставали... Я даже сделал снимок: Рубинек на целый отрезок верёвки впереди меня, а вы где-то далеко, у самых скал, метров на сто выше. Збышек останавливался, страховал меня, у него было много времени на эти остановки, а я тащился еле-еле, бездумно. Но в конечном счете дошел!

При расчистке площадок я тоже работал. Не щадил себя, стремясь показать, что не окончательно скис. Однако быстро выбился из сил. Проклятие, эта каторжная работа, пожалуй, добила меня окончательно.

Потом я готовил ужин. Нужно было хоть как-то отблагодарить коллег, ведь в этот день я мало потрудился. Ребята уже лежали в спальных мешках, а я все еще дежурил у плитки, добавлял снега в котелок.

Ох, как он медленно таял! Мне приходилось бороться со сном...

Стало холодно, я накрылся курткой, и меня охватила какая-то всеобъемлющая усталость. Я заснул...»

Шаман, все еще в «двойке»:

«Я сидел в «двойке» совершенно один. Целый день один. Сташишин не явился, а радиотелефона у меня не было. Я не знал, что предпринять, ждать ли еще?

Может, все же представится случай подняться вверх, обольщался я надеждой.

Около полудня я увидел, как вы среди снежных вихрей приближаетесь к кулуару. Вероятно, свирепствовал дикий ветер, на ребре Кангбахена вздымались целые столбы снежной пыли. Я наблюдал за последней двойкой. Она продвигалась страшно медленно, вяло, почти стояла на месте.

«Вероятно, вчерашнее прозябание на острых камнях их доконало. Может, они обморозились? Как же они в таком состоянии влезут на вершину?» — раздумывал я.

Кулуар вырисовывался в сокращенной перспективе. Видимо, мне поэтому и кажется, будто они все время топчутся на одном месте, объяснял я себе.

Потом все вы исчезли из виду, а я нашел себе товарища. Ко мне прилетел большой черный ворон. Он глазел на меня, выгребая из снега отбросы. Вечером я жег мусор, желая дать знать, что жив».

Рогаль в лагере IV:

«На перевале мы заночевали вшестером: Петр, Доктор, я и трое шерпов. Утром мы все отправились к японскому лагерю. Шерпы помогали нести снаряжение и продукты. Петр намеревался еще использовать шерпов на траверсе.

Большой сообщил нам по радиотелефону, что сардар уже готовится ликвидировать лагеря и договаривается с носильщиками о возвращении. При каждом выходе на связь он торопил нас, требуя, чтобы мы постепенно свертывали операцию. Вот-вот должен был начаться муссон! Мы приняли решение: двое шерпов спустятся вниз, а один пойдет с нами на вершину. Группа из четырех человек более четко слажена, а кроме того... как было бы здорово, если бы хоть один из шерпов, гражданин этой страны, ступил на вершину, еще раньше говорили мы друг другу.

Нам пришлось самим выбрать одного из них. Пасанг Дава не годился: его никто не любил. Джепа был самый обязательный, самый опытный, но он необходим как старший в двойке, сходящей вниз. Оставался Малый — Вангчу, самый тихий из них, спокойный, покладистый и, кроме того, проверенный: он уже побывал на высоте восьми тысяч метров.

— О'кей! — согласился он.

И двое шерпов спустились вниз. А мы, теперь уже вчетвером, направились в лагерь IV».