18 мая

Спал я неспокойно, меня донимали сны, в которых повторялись внешне ни как не связанные образы: нескончаемый снегопад, Варшава, какая-то лавина, Эва, далекий Кангбахен и лица моих коллег, искаженные гримасой злобы и обиды. Я проснулся среди ночи, но прошло еще много времени, прежде чем я понял, какой смысл таится в этих бес покойных и странных видениях: поздно уже завоевывать вершину! Это муссон!

Остался только обратный путь на ро дину, а там нас ждут бесконечные упрёки коллег, что своим спуском и двух дневным пребыванием в базовом лагере мы предрешили судьбу экспедиции — упустили единственный шанс в своей жизни. Исполненный тревоги, я выбрался из «рондо» наружу. Стояла еще глубокая морозная ночь, на темном небе сиял лунный серп и мерцали яркие звезды. Ничего еще не случилось. Я облегченно вздохнул. Воздух был холодный, отрезвляющий, и я проникался этим невероятным спокойствием и тишиной спящей долины, над которой темной громадой вздымалась наша незавоёванная вершина.

Я включил транзистор.

— Сегодня в Карл-Маркс-Штадте, так же как и вчера в Лейпциге, победу одержал поляк Станислав Шозда, — тихо прошелестело радио.

«Велогонки Мира!» — сообразил я. Наши выигрывают! Сенсация! Утром сообщу ребятам. Мы тоже выжмем из себя все.

Это просто удивительно: здесь, в сердце Азии, где, по словам Вальдека, нам следует концентрировать свои мыс ли только на вершине, отрешившись от всех будничных переживаний и волнений, я так радовался тому, что сегодня воодушевляет половину Польши! Но и в самом деле, это краткое сообщение все лило в меня надежду.

Все поднялись рано. Погода была неважная, дул ветер, небо заволокло тучами. Звездное небо — предвестник хорошей погоды, пожалуй, лишь в Татрах. Но ведь победа Шозды остается в силе: она наверняка мне не приснилась!

Перед завтраком Мацек по радио вызвал Вальдека. Тот сразу же отозвался. Они уже позавтракали и как раз готовились к выходу.

Мы начали готовить завтрак в пять часов. Страшный холод, поэтому все так затянулось, выходим поздно, но, может быть, скоро проглянет солнце? А пока условия тяжелые. Мы продолжим работу на куполе, — доносился до нас тихий, измученный голос Вальдека.

— Мацек, скажи о победе Шозды.

— Какой еще Шозда? — не понял он.

— Шозда победил вчера в велогонках Мира, я уже говорил вам об этом!

— Да выбрось ты из головы эти велогонки!

— Ну скажи же им, чёрт возьми! — Меня раздражало, что это не производит на него никакого впечатления. — Может, такая новость обрадует ребят!

— Марек, уймись ты со своим Шоздой! — проявил он полное непонимание.

После завтрака Мацек и трое шерпов, навьюченные, двинулись к «двойке», а мы занялись упаковкой имущества, предназначенного к распродаже. Большой, преисполненный гордости, расхаживал по складу, демонстрируя уже заполненные ёмкости и возле каждой называл обещанную за нее сумму.

— Итого 2200 рупий. Ну что, неплохо?

— Великолепно, Збышек, ты прирожденный делец!

Надо было отдать ему должное: как фактический хозяин базового лагеря он проявил себя прекрасно, а теперь, когда экспедиция заканчивалась, обнаружил удивительную предусмотрительность и заботу о состоянии наших финансов. Всю эту массу лишних продуктов — килограммы картофельного пюре, на которое мы и глядеть не могли, десятки кусков мыла, несколько сот пачек сигарет «Спорт», предназначенных носильщикам, множество пар кед, пригодных в лучшем случае для ног исполина, — он здесь, посредине ледника, собирался превратить в шелестящие бумажки непальских рупий! Большой наверняка заслужил ящик кока-колы, о которой мечтал последние недели.

Склад опустел, и видно было, что жребий брошен: мы не собираемся торчать здесь до зимы, и этот выход должен быть последним.

Перед самым обедом мы закончили сборы, и все сошлись на кухне. Войтек, который до полудня разговаривал с сардаром, вернулся сияющий.

— Панове, я уверен, что мы одолеем Кангбахен! Возможно, уже сегодня Вальдек и Юзек заложат лагерь IV на краю террасы. Югославы одолевали расстояние от лагеря IV до лагеря V за несколько часов! От их лагеря V до кулуара, выводящего на ребро у вершинного купола, правда, еще далеко, но есть шансы через два-три дня выйти на это ребро. Если погода удержится и на террасе не будет свежего снега, то мы сможем преодолеть это расстояние еще быстрее.

— Постой, постой! Не надо из одной крайности впадать в другую. Еще недавно шерпы заявили, что нам потребуется почти три недели на покорение горы, а теперь ты утверждаешь, будто достаточно нескольких дней.

Оптимизм Войтека казался мне преувеличенным.

— Поглядим!

Мои сомнения не могли поколебать его веры.

Терраса имела свыше четырех километров в длину и находилась на высоте 7000–7500 метров. Чтобы преодолеть это круто наклонное снежное поле, изрезанное в нескольких местах скальными шпорами, при неведомых нам трудностях технического порядка и степени заснеженности, мы поначалу предполагали заложить два-три промежуточных лагеря и один, последний, на перевале, возможно, прямо у самой седловины. Но теперь на это не было времени.

Единственная возможность — альпийский штурм Кангбахена. Это означает выход в маршрут с тяжелым грузом, с продуктами и снаряжением на все время операции, с тем чтобы после каждого дня подъема устанавливать палатку, а, переночевав, утром ликвидировать бивак и со всем багажом следовать дальше. К подобному методу мы прибегли два года назад при штурме пика Коммунизма на Памире, и все завершилось благополучно. Правда, там большая часть пути пролегала на высоте шести тысяч метров и кроме нас действовали советские экспедиции, здесь же должно быть значительно выше и приходится рассчитывать исключительно на свои силы, а дорога не изучена.

Мы долго обсуждали вопрос о снаряжении и провианте, которые необходимо захватить из базового лагеря. В последние дни группа Петра доставляла продукты из нижних лагерей на перевал. Петр стремился по радио информировать нас, что и куда доставлено, но так как слышимость в общем была никудышная, не было уверенности, есть ли там все необходимое, не обнаружится ли нехватка чего-нибудь важного? Поэтому кроме индивидуального снаряжения, кухни и палатки (вторую, предназначенную для штурма, имели при себе Вальдек и Юзек) мы решили прихватить строго определённый запас продовольствия, который в случае чего позволит нам продержаться все восемь дней операции. Лучше нести тяжелый рюкзак, чем потом проклинать себя за то, что отсутствует самое необходимое.

Во второй половине дня повалил влажный снег. Шерпы вернулись мокрые, усталые, в дурном настроении. Не удивительно. Завтра их ждал следующий выход, вместе с нами, а просушиться до утра было почти невозможно.

Мы закончили сборы до ужина. К своему рюкзаку я прибавил «турню», Весек — часть моих продуктов. Вечером Войтек долго вызывал по радиотелефону Вальдека. Они с Юзеком добрались до японского лагеря. Им действительно удалось обнаружить две пришедшие в негодность палатки с полным снаряжением. Завтра они намерены вновь отправиться вверх и выйти на террасу. Войтек сообщил Вальдеку, а затем Петру, что мы выходим с базы с тяжелым грузом, намереваясь из последнего лагеря начать штурм альпийским методом. Муссон должен был приближаться, и Петр принял наше сообщение к сведению, как единственно разумное решение, возражать он не стал.

Вечером, когда Войтек, Рубинек и Большой укрылись в палатках и мы остались с Весеком вдвоем, на кухню явился офицер. Он подсел ко мне, просительно улыбнулся, а потом произнес как бы про себя:

— No cigarettes…

Я угостил его «Спортом», и мы стали беседовать. Он был из пригорода Катманду, а в настоящее время служил в столице в качестве младшего полицейского инспектора. Наша экспедиция была, пожалуй, первой гималайской экспедицией, в которой ему довелось участвовать. На базе он, кажется, чувствовал себя неважно: его донимали мороз, низкое давление, скука и одиночество.

— Участие в экспедиции, вероятно, интереснее, чем ваша служба в Катманду? — поинтересовался я.

— Я не получил второго спального мешка. По ночам я мерзну. Еда тоже неважная, со вчерашнего дня у меня ни одной сигареты…

— Завтра мы уходим надолго… Идем до самой вершины, — я предпочел сменить тему.

Он недоверчиво пожал плечами. С минуту раздумывал, потом неуверенно начал:

— Марек, ваша экспедиция не похожа на все другие… В японских экспедициях сначала идут sherpas, а потом members. Sherpas несут грузы, закладывают лагеря, a members приходят и живут в готовых лагерях. А у вас members первыми отправляются вверх, сами несут поклажу, a sherpas идут сзади… Вы какие-то странные, постоянно карабкаетесь вверх, не теряете присутствия духа при неудаче. У вас много силы.

Его удивление меня позабавило. Не многое же ему было известно об экспедициях! Почти в каждой из них все участники работают и носят грузы наравне с шерпами… А его восхищение нашим снаряжением? Что оно в сравнении с великолепным и сверхлегким оснащением других экспедиций!

Но я не стал рассеивать его заблуждения. Пусть продолжает думать, что мы великолепно оснащены, что мы сильные и стойкие.

Керосиновая лампа уже угасала, когда мы кончили разговаривать.

— Итак, завтра к вершине! Держи, брат, за нас большие пальцы поднятыми кверху! — И я показал ему, как принято у нас желать удачи.

— Марек, а мы делаем иначе. — Он сложил два пальца в виде буквы «V» (victoria). Возможно, он служил когда-то в отряде гуркхов под командованием англичан.

19 мая

Стоявшие возле кухонной стены громадные мешки действительно выглядели ужасающе.

— Сколько твой весит? — допытывался Войтек.

— Двадцать пять.

— Ну, это слабовато, братец, мой — двадцать семь!

Мы поглядели на часы. Время приближалось к половине восьмого. Мы помогли друг другу забросить за спину рюкзаки, и начался наш, трудно подсчитать какой, марш через ледник. Шерпам предстояло выйти несколько позже.

— Не забывайте про связь! Утренние и вечерние нечетные часы! И… удачи вам! — напутствовал нас Сташишин.

Совсем рассвело, но над долиной все время проплывали тучи, солнца сегодня не будет. Мы шли не спеша, стараясь выдерживать ровный темп. Поотстал только Рубинек, который не мог управиться с привязанными к рюкзаку лыжами.

Час пути по леднику, потом налево вверх по каменному откосу на высокую морену под склонами Рамтанга. Здесь камни кончились и начался снег. Сегодня был мороз, и мы почти не проваливались. После одиннадцати вышли на край террасы. Стало тепло, но над террасой висел туман, и видимость оказалась никудышной. Следы — результат много численных переходов через поля — пропадали, расплывались в желтоватой, подсвеченной молочной мгле. После медленного, долгого вышагивания мы миновали последнюю возвышенность, за ней уже были палатки «двойки». Мы сбросили рюкзаки. Теперь можно и передохнуть. Даже туман рассеялся, и солнце приятно пригревало. Я протер заиндевевшие очки и огляделся вокруг.

Мацек стоял возле «турни», затягивая на своих коротких лыжах крепления. Через минуту он двинулся вверх по склону.

— Проклятие… Представляете, что за пытка! Вроде бы едешь под горку, прямо вниз, без всяких телодвижений, а через сотню метров ноги как ватные, — добравшись до палаток, он тяжело дышал.

Близилось три. Туман осел, на безоблачном небе сияло солнце, далеко на плато простирались тени от ребер Белой Волны.

— Сфотографируй меня, — попросил Мацек. — Хочу иметь вещественное доказательство моего рекорда. Кто из поляков ходил на лыжах так высоко? Тот склон — это верные шесть тысяч метров!

Отдохнув, Рубинек тоже попытался пойти на лыжах, но тотчас же бросил.

— Солнце растопило снег, — пояснил он, — наст не держит.

Мы направились в палатку. В «рондо» оказались горы продуктов.

— Весек, ты наш шеф-повар. Может, приготовил бы что-нибудь изысканное? — подзадоривал Войтек.

— Ладно, приготовлю.

Весека не надо было упрашивать.

Продолжалось это бесконечно долго, но наконец со сковородки стали поступать великолепно поджаренные гренки. Мы были зверски голодны, и нас раздражало, что они жарятся так медленно и что никак нельзя наесться досыта.

Мы готовили, жарили до самого вечера, вплоть до выхода на связь. Большой уведомил нас, что часть лишних вещей уже отправлена вниз. Вальдек и Юзек сообщали, что спустились на перевал для отдыха, а в японском лагере сегодня ночует группа Петра.

20 мая

Утром мы только к восьми часам были готовы к выходу. В «рондо» оказалось столько всякой всячины — самые лучшие супы, курица, шоколад, жаль было оставлять все это. Продукты, которые мы несли с базы, выглядели значительно скромнее. Поневоле нам с Весеком пришлось добавить к ним по банке консервов, несколько пакетов супа, шоколад. Нагрузившись таким порядком, мы двинулись в путь. Сегодня ведущим был Мацек. Он шел с легким рюкзаком, чтобы прокладывать дорогу. На террасе несколько дней назад выпал снег, но сейчас снежный слой оказался плотным — он несколько подтаял на солнце, и мы почти не проваливались.

Наша группа растянулась на несколько сот метров. Мацек несся вперед, Весек и я замыкали колонну. Мы проклинали теперь свою предусмотрительность, заставившую нас прихватить из «двойки» дополнительные продукты. Дорогу преградил огромный лавинный конус. Вероятно, это остатки мощной лавины, которую мы наблюдали еще с перевала. Голова ее задержалась ниже, и нам пришлось преодолевать широко разлившуюся белую реку, обходя громадные, потрескавшиеся сераки и глыбы смерзшегося снега. Типичная тяжелая грунтовая лавина.

К середине дня, измотанные, изнывая от жары, мы добрались до лагеря у перевала.

— Надо хоть с минутку передохнуть. — Я тяжело дышал, отирая пот со лба.

— Панове, я сделаю компот, это займет две минуты, — принял решение Весек, спеша пресечь мои упреки.

Мы уже заканчивали пить компот, когда снизу подоспели шерпы. Они шли быстро и ловко, связанные верёвкой. Шерпы сбросили мешки наземь, и я заметил, что вид у них тоже крайне усталый. Они сидели на рюкзаках, а Пасанг Дава, как всегда, достал пачку «Спорта» и закурил.

— Sherpas, come on! Есть еще горячий чай! — пригласили мы.

— Thanks, sahb!

Они тотчас подошли, без характерной для них робости. Видимо, им очень хотелось пить.

Пора было отправляться. Измученные подъемом, мы реши ли немного облегчить рюкзаки, оставив в «рондо» часть продуктов.

В три часа мы впятером двумя группами двинулись вверх. Шерпы остались и принялись готовить еду, прежде чем отправиться дальше. Когда мы вышли на траверс, сверху до нас донеслись людские голоса, а через минуту перед нами появились Доктор, Рогаль и Петр. Не было только Шимека. Мы стояли друг против друга, удивленные встречей, не зная, как разминуться на узкой ледовой кромке. Они выглядели смертельно усталыми, замкнутыми. У Петра была смешно взлохмачена борода.

— Мы спускаемся на базу. На перевале, в «тройке», — Вальдек, Юзек и Шимек, — сообщил Рогаль. Его физиономия за эти дни покрылась густой щетиной.

Сегодня мы ночевали в японском лагере. Уже неделю мы выше базы, пора и передохнуть! Постоянная переноска грузов, восхождения и спуски порядком нас вымотали!

— А почему Шимек остался? Хочет участвовать в штурме?

— Не знаю. Говорил, будто остается, чтобы заснять ваш выход на штурм, а потом возвращение. Мы уговаривали его спуститься вместе с нами, но он уперся. Ты же знаешь Шимека, ему лучше других известно, что делать… Нам кажется, ему следует спуститься ниже, пребывание на перевале — это не отдых. Ну, нам время идти. Поднимаю за вас большие пальцы!

Мы осторожно разминулись, держась руками за верёвочные перила и обходя друг друга. Узкая полоска траверса обледенела, а под ней… обрыв в несколько сот метров.

Рюкзаки, хотя мы у перевала и облегчили их, крепко нам досаждали. Теперь мы флегматично брели по глубокому снегу, вслушиваясь в гулкие удары собственных сердец. Склон стал выравниваться, и мы увидели желтые крыши палаток. Вальдек и Шимек заметили нас, поспешили навстречу.

— Привет!

Мы освободились от груза и сели на рюкзаки, греясь на солнце, которое как раз вынырнуло из-за туч. Из палатки выполз Юзек. Тени под глазами, ввалившиеся щеки и грустное выражение лица свидетельствовали, что дела у него не ахти как.

— У тебя есть сигареты? — спросил он.

Я протянул ему измятую пачку «Спорта».

— Как самочувствие, старик?

— Э-э-э… я какой-то слабый, — уныло выговорил он.

— Не огорчайся, братец, завтра наверняка выздоровеешь.

Из-за снежной вершины показалась тройка: Войтек, Рубинек и Мацек. Мы передохнули еще с четверть часа, а потом сообща стали устанавливать «рондо»; палатку доставила сюда группа Петра. Шимек кружил возле нас, фотографируя, пока мы управлялись с громадным полотнищем.

— Сколько у вас продуктов? — забеспокоился Вальдек.

— Немного. Мы принесли с собой снаряжение, личные вещи, — пояснил Рубинек.

— Это скверно. Здесь почти ничего нет.

Только Шимек радовался.

— Как хорошо, что Мацек здесь! Я уже думал, что останусь совсем один. Мне не хотелось спускаться в тот момент, когда вы готовитесь к штурму. Хочу быть рядом с вами, заснять вас сейчас и по возвращении. Я тем временем отправлюсь передохнуть, и, возможно, вместе с Мацеком мы двинемся вам навстречу.

Подтягивались шерпы. Стало шумно. Они распаковали доставленные продукты, кислородные баллоны, техническое снаряжение и, не мешкая, начали спускаться в лагерь у перевала.

Принесли они, однако, немного. Вальдек был раздражен:

— С чем, собственно, вы собираетесь штурмовать вершину?

Нам же казалось, что все в порядке. Мы пришли сюда навьюченные как ослы, не жалея себя, а он еще в претензии, что мало принесли. Ведь всё, «чёрт подери, такое тяжелое! И палатка, и бутан, и снаряжение, и собственные наши вещи!

— Наверное, высота ударила ему в голову, — ворчал Весек себе под нос.

Стемнело. Ветер снова неистовствовал, пронизывая до мозга костей. Мы влезли в «рондо». Из соседней палатки доносился голос Вальдека, который, кажется, по радиотелефону связывался с базой.

А вот как это впоследствии излагал Вальдек:

«Да, я действительно взбеленился из-за этой еды. Вы явились без всяких «общественных» продуктов. Так у меня и помечено в блокноте. Я попросил Петра направить к нам шерпов с дополнительной партией продовольствия. Они еще могли подбросить его из «двойки». Признаюсь тебе откровенно, я не мог взять себя в руки и говорил без обиняков: для личных целей вы охотно спустились вниз, а как для дела нужно, так вас нет! Петр обещал послать шерпов. Только когда мы кончили разговаривать, я почувствовал неприятный осадок: мне не хватило сдержанности».

И как это восприняли в базовом лагере:

«Мы только добрались до базы, — вспоминал Марек Рогальский. — В абсолютной темноте, полуживые от усталости…. Петр уже после «двойки» стал слабеть, дальнейший спуск был сущим адом. На леднике он передвигался зигзагами, поминутно спотыкаясь. Мы уже понимали, что до базы доберемся поздно и план однодневного отдыха рушится. А ледник казался бесконечным… Путь нам указывал только фонарь, поставленный Сташишиным на стене кухни.

Едва прибыли на место, как по радио состоялся разговор с Вальдеком. Мы толком, пожалуй, даже не поняли, о чем он сообщал, а что уж говорить о спокойной и трезвой реакции с нашей стороны! Все мы подвержены эмоциям и сразу поддались общему настроению, осудив вашу четверку. Эгоцентристы, чёрт подери! Это Вальдек-то вынужден голодать, тот, кто надрывался из последних сил, пока вы прохлаждались на базе!

Мы сами еще ощущали усталость минувшего дня, усилия прошедшей недели и легко отождествляли себя с Вальдеком. Хочешь услышать об этих днях?

День спустя после вашего спуска мы вчетвером отправились на перевал. Забросили туда «рондо» и, кажется, какие-то продукты. Дул слабый ветер, тучи разошлись, и мы увидели великолепную иглу Жанну. Это нечто невероятное! Юзек и Вальдек сидели возле палатки, закипал чай. Они сегодня же собирались отправиться к куполу. А мы раздумывали, не заночевать ли здесь, однако Вальдек заставил нас спуститься.

— Спуститесь ниже перевала. Там лучше отдыхать, и ветер слабее.

И мы спустились, они же, как оказалось, тогда не покинули перевал. Вечером состоялся разговор с вами, и Войтек объяснил нам, почему вы выходите только 19-го. Нас это несколько разозлило. Объяснения Войтека, что вы якобы необходимы для коммерческих дел, трудно было принять всерьез. Нам показалось, что это только отговорки, на самом же деле вы заняты своими интересами, не считаясь с чужим положением. Ведь Вальдек и Юзек ждут вас!

Назавтра мы забросили на перевал личные вещи и заночевали там. А Вальдек и Юзек уже находились в японском лагере.

Наша четверка тоже отправилась туда днем позже, когда вы вышли из базового лагеря. Мы шли медленно, неся одну «турню». Дул очень сильный ветер. При таком ветре траверс над долиной Джалунга оказался тяжелым делом: снег, выдуваемый из-под ног, под ним камни, а дальше — сплошной лед… Мы добрались до лагеря, когда Вальдек и Юзек готовились к спуску. Вальдек в этот день навешивал верёвочные перила и был совершенно вымотан, Юзек уже несколько суток неважно себя чувствовал. Они спускались на перевал передохнуть.

Утром мы решили вернуться на базу и на траверсе встретили вас. Потом долгое, мучительное топанье через террасу, затем ледник… И наконец разговор по радио с Вальдеком, и это чувство недовольства и горечи по отношению к вам, охватившее, пожалуй, всех, кто находился на базе…»

21 мая

Еще в темноте мы начали готовить завтрак. Выйдем до восхода солнца, хотя следовало бы его дождаться. Тогда становится теплее, и человек совершенно иначе себя чувствует. А сейчас такой дьявольский холод.

Я съежился и натянул на голову капюшон пуховой куртки. Весек с неодобрением поглядывал на меня.

— Зачерпни снегу! — протянул он мне холодный котелок.

Я взял себя в руки, расшнуровал палатку. Ударило морозом. Я нагреб снегу, поглядывая на ярко освещенную «турню».

В восемь мы были почти готовы, Войтек и Рубинек выволакивали рюкзаки наружу; я никак не мог управиться с завязками гетр. Весек поторапливал меня:

— Быстрее, чёрт побери, мы опять самые последние!

— Марек, Весек! — донесся до нас голос Войтека. — Мы с Рубинеком и Войтеком пойдем первыми. Вы с Юзеком можете отправляться за нами через полчаса. Надо укрепить верёвочные перила по дороге на купол, для этого троих достаточно. Вам спешить нечего. Юзек еще в палатке.

Одетые, мы выбрались наружу и разговаривали с Шимеком и Мацеком (они сегодня оставались на перевале), когда на склоне появились шерпы. Они доставили снаряжение и продукты из лагеря 6200. Помня про вчерашнюю усталость, мы отдали шерпам часть упакованных съестных припасов, Шимек присовокупил свою камеру — завтра он собирался направиться выше. Но наши рюкзаки полегчали не слишком заметно.

Я взглянул на часы: пора идти. Три крошечных пятнышка — наши коллеги — виднелись уже возле скальной вершины, откуда начинался траверс над долиной Джалунга. Я следовал первым, в середине связки находился Юзек, на конце — Весек. Отрезок вдоль верёвочных перил, установленных нами в предыдущий раз, мы преодолели в бодром темпе. Но на траверсе нас снова настиг ветер, пришлось идти медленнее. По крутому снежному полю тянулись верёвочные перила, укрепленные Вальдеком и Юзеком. Они навесили их на длинных петлях, притороченных к крючьям, вбитым в толстый слой обледеневшего снега. У нас под ногами снег сдуло, выступавшие из-под него камни были покрыты льдом, кошки скрежетали на скалах. В какой-то момент верёвка, связывавшая меня с партнерами, натянулась, я оглянулся назад. Две сильно ссутулившиеся фигуры в желтых пуховках, над головами которых чудовищно возвышались рюкзаки, шаг за шагом передвигались вдоль верёвочных перил. Со дна долины наползали рваные полосы облаков, расползались по склону, обволакивая коллег, которые время от времени пропадали из виду. Я остановился на том месте, куда успел добраться несколько дней назад. Сверху доносился разговор Вальдека с Войтеком. Они находились неподалеку: неужто мы догоняем их? Значит, можно передохнуть.

Мы сбросили рюкзаки, присели. Юзек уронил голову, молчал.

— Старик, что с тобой?

— Давит станок рюкзака, трудно идти, — ответил он тихо.

— Выше голову! Это такой день…

Нет, это не тот Юзек, какого я помнил по Памиру. Там мы прозвали его спринтером, он передвигался очень быстро и каждый день при переходе постоянно опережал нас. Теперь он был измучен, неразговорчив, в плохом настроении.

Но это не вызывало у меня тревоги. Каждому из нас выпадает на долю (и еще выпадет) самый тяжелый день. Может, сегодня как раз очередь Юзека?

— Не расстраивайся, завтра нас обскачешь, — успокоил я его. — Взять у тебя что-нибудь из поклажи?

— Нет, — отрицательно повел он головой. — Я уже могу идти.

Мы двинулись дальше. Верёвочные перила продолжались вдоль траверса, огибая Снежный купол справа.

Началась полоса льда. Верёвки уходили вверх зигзагом. При этом были использованы широкие трещины во льду. Дорога была проложена удивительно логично, а вбитые на расстоянии нескольких метров друг от друга крючья делали ее исключительно надежной и безопасной. Солнце вышло из-за туч, озарив ледяные волны на склоне. В глазах заплясали тысячи искр. Ах, как угрожающе выглядит эта покрытая складками обледенелая круча!

Мне снова пришлось ждать. Юзек присел на снег, позади него, опершись на ледоруб, стоял Весек.

— Ну, старик, великолепную дорогу вы проложили. Высший класс! — искренне восхищался я их работой.

— Э-э-э, все это, собственно, дело рук Вальдека. Здесь он прокладывал. — Похвала не вызвала у Юзека никакой радости.

— Чепуху ты мелешь! — рассердился я. — Вальдека и твоя! Вы оба ее сделали, одному Вальдеку такая работа была бы не под силу!

Вальдек так вспоминал о времени, проведенном с Юзеком:

«Марек, ты помнишь день, когда после полудня вы с перевала спускались в базовый лагерь? Мы тогда остались с Юзеком вдвоем. Назавтра погода выдалась хорошая, но мы установили только одни перила на траверсе, все сорок метров, и уперлись в стенку ледовой глыбы. Много времени отняло у нас укрепление ваших опорных верёвок, непонятно почему проложенных по небольшим скалам, а… ведь день короток!

Наутро мы вышли рано. Был туман, дул сильный ветер, но мы намеревались в этот день добраться до вершины купола, где, как я считал, находился лагерь японцев. Поэтому мы взяли с собой тяжело набитые рюкзаки: личные вещи, продукты, а вдобавок к этому уйму верёвок, костылей и карабинов — все необходимое для работы и ночевки.

На траверсе я был ведущим. Я манипулировал длинными петлями так, чтобы не устроить маятника и не слететь вниз, Юзек… больше страховал. Мне показалось, что с установкой верёвочных перил я управляюсь быстро и ловко, ну… что просто сегодня у меня это лучше получается. Потом мы уперлись в ледовую стену. Верёвки я прокладывал зигзагом, используя систему трещин во льду. В общем все это сильно затянулось. Меня настолько поглотило само занятие, что я не осознал тогда: Юзек мерзнет. Ему подолгу приходилось выстаивать на месте, пока я вбивал крючья и вырубал ступени.

Наконец склон стал более пологим, и я увидел голубые куски полотна, выступающие из-под снега. Это были палатки. Одна, слева, в лучшем состоянии, другая, под толстым снежным слоем, пришла в полную негодность. Первую мы начали ремонтировать: я связал мачты, Юзек принялся выгребать изнутри снег. Чай вскипятили на японской горелке, воспользовавшись остатками их бутана. В палатке оказалось немного продуктов: намокшие пакетики суповых концентратов, макарон, стружки сушеной капусты, несколько банок консервов. Помню, мы неуверенно ели крабов, сомневаясь, съедобны ли они, пролежав почти год. Но мороз — превосходный консервант!

Спать мы отправились рано. А утром снова дул сильный ветер, трудно было принять решение: продолжать ли работу или спускаться? Наконец около полудня, когда ветер поутих, мы двинулись. Возле палаток обнаружили три связки новенькой японской верёвки. Часть ее мы прихватили с собой и полезли наверх. Сначала было легче, но выше ледовая стенка становилась все круче, приходилось навешивать верёвочные перила.

Сначала Юзек шел за мной, но потом решил вернуться в палатку. К счастью, место было безопасное, свалиться просто некуда, и я спокойно мог оставаться один. А он стоял возле палатки и наблюдал, все ли у меня благополучно.

Установкой перил я занимался недолго. Я устал и все время испытывал голод, здесь ведь не было почти никакой еды. Когда вернулся в палатку, мы решили спускаться к «тройке» на перевале. Мы уже собирались двинуться в путь, когда прибыла четверка Петра. Они намеревались заночевать в японском лагере».

Мы медленно двинулись вверх. Очередной привал на ледяной круче — и далее склон уже выравнивался. К нашим верёвочным перилам была подвязана японская страховка. Еще минута, и мы увидели троих коллег, «турню» и имевшую жалкий вид бесформенную японскую палатку с желтой надписью: «Rikkyo». Рядом с «турней» из-под снега выступал край полотнища второй японской палатки — печальные следы последней стоянки прошлогодней экспедиции.

Палатки стояли на верхушке купола, но склон тянулся дальше чуть вверх, и выше я заметил несколько массивных сераков. Направляясь на террасу, следовало идти в этом направлении.

— Быстро вы добрались, — похвалил нас Вальдек. Он стоял рядом с Войтеком, разматывая большой клубок спутавшейся верёвки. Кажется, этот человек не знает ни минуты отдыха!..

Мы сбросили рюкзаки. Юзек, молчаливый и мрачный, тяжело опустился на снег, а Весека и меня разбирало любопытство поглядеть, как оборудован этот японский лагерь. Мы сунули головы в палатку. Ее наполовину засыпало снегом, свод провис до самого пола, но внутри палатки было уютно и светло. На полу валялись матрацы из пенопласта, разобранная бутановая плитка, пакеты с продуктами, лекарства в разноцветной упаковке, а в углу, у входа, — набор блестящих алюминиевых кастрюль.

— Шерпы уже здесь! — услышали мы голоса снаружи.

Шерпы приближались легким пружинистым шагом, словно не чувствуя высоты. Они тотчас принялись освобождать рюкзаки. Стало пасмурно, повалил снег, и шерпы спешили вернуться на перевал.

Белый, пушистый слой быстро покрывал доставленный ими груз.

— Надо убрать все это барахло в палатки!

Мы занялись переноской снаряжения в «турню», а продуктов — в японскую палатку и не заметили, что Вальдек и Войтек уже приготовились отправляться вверх.

— Панове, погода такая неустойчивая, валит снег. Вы промокнете! — пытался я заставить их отказаться от своего намерения.

Еще только час дня. Мы хотим разведать дорогу выше. Возможно, укрепим перила на небольшом отрезке. Жаль время терять! — Войтек хлопнул меня по плечу.

Может, вам нужно помочь? — Втайне я надеялся, что он ответит отказом.

Нет, — разгадал он мои тайные надежды. — Двоих достаточно.

Подошел Вальдек.

— Кто еще идет с нами? — спросил он.

Юзек и Рубинек не выказали желания.

— Нет, нам надо разбить палатку, — оправдывались мы, хотя истинной причиной было нежелание карабкаться выше в такую погоду.

Сверху наплывали туман и холод. Видимость сделалась минимальной, очертания сераков рядом с лагерем исчезли. Растаяли во мгле и наши парни, доносились только отзвуки их голосов, мерное позвякивание карабинов и крючьев. Внизу еще видна была грань Белой Волны, перевал с желтыми пятнами палаток, а прямо под ногами — белая поверхность плато, взрыхленная кое-где гигантскими разрывами трещин.

Вскоре и эту картину заволокло туманом. Стало ужасно холодно. Рубинек давно уже укрылся в японской палатке, Юзек забился в «турню». Нам тоже пришлось заняться установкой палатки.

Некоторое время мы с Весеком расхаживали, подыскивая подходящее место, и наконец выбрали точку на склоне, чуть повыше японской палатки.

— «Турню» с одной стороны заслонит «японец»!

Усталость и холод всегда вызывают нежелание работать.

Мы переступали с ноги на ногу, чтобы разогреться, неловко ковыряя склон ледорубами. Снег был глубокий, но твердый. Ветер навевал со склона вниз груды снега, мгновенно засыпая вырытые нами ямы. Только около пяти мы управились с площадкой и установили «турню».

Надвигались сумерки. Солнце, которое до этого пробивалось сквозь туман, должно было уже спрятаться за горами. Воцарился ощутимый мороз. Снегопад продолжался.

Весек влез в палатку, снял ботинки, я подал ему рюкзак и с нетерпением ждал своей очереди. Он укладывал матрасик, а я тем временем нагребал снег возле рукава палатки.

— Весек, снег для чая по левую сторону. Помни, не перепутай, если надумаешь ночью выходить! Можно забираться?

— Нет, погоди еще.

Снова воцарилась тишина, нарушаемая только звуками какой-то возни и сопением Весека.

— Чёрт возьми, я продрогну до костей! Поторопись!

— Минуточку!

— Можно? — Я нетерпеливо поколачивал ногой об ногу, согревая пальцы.

— Давай!.. Но у нас почти нечего есть. Пойди к Юзеку и Рубинеку, раздобудь какой-нибудь суп и чай.

Я направился к палатке Юзека.

— Юзек!

Никто не отзывался.

Я раздвинул незашнурованный вход. В полумраке, за грудой в беспорядке раскиданных, запорошенных снегом верёвок я увидел фигуру в полулежачей позе.

— Ты спишь?

— Нет, не сплю. Просто мне холодно, — буркнул он.

— Одолжи чаю.

— У нас, кажется, нет ничего съестного…

У Рубинека гудела бутановая горелка. Голубая палатка подсвечивалась пламенем бутана.

— Чай? Прошу, — он протянул мне пачку.

Я возвратился в палатку. Медленно укладывался в спальном мешке, растирая ноющие от переохлаждения подошвы ног, а Весек дежурил у плитки. В палатке, установленной выше остальных, царил жуткий холод. Ветер гулял по стенкам: палатка японцев и снежный откос оказались ненадёжной защитой. Пламя плитки, однако, постепенно прогревало воздух, и час спустя, хотя вода еще не вскипела, сделалось вполне сносно.

Мы по очереди занимались приготовлением еды, перебрасываясь замечаниями о том, что нас ждет. Сегодня мы поднялись выше, чем в предыдущий раз. Дело пошло неплохо, несмотря на тяжелые рюкзаки. Завтра мы заложим лагерь IV, а оттуда начнется альпийский штурм. Для нас он начался именно сегодня: мы все время тащили палатку, а завтра нам предстоит свернуть ее и забросить еще выше. Но, несмотря На подобную нагрузку, мы оба чувствовали себя превосходно. Бородатая физиономия Весека светилась улыбкой, и мы не испытывали никаких опасений, никакого страха перед решающими днями.

Со стороны соседних палаток донеслись голоса Войтека и Вальдека, потом возбужденные, возмущенные восклицания последнего.

— Что там, чёрт подери, происходит? — Мы замолчали, вслушиваясь.

Несколько минут продолжались эти непонятные для нас упреки, потом послышались шаги. Кто-то с силой ударил по оттяжкам палатки, и в раздвинутом рукаве показалась усталая, пылающая гневом физиономия Вальдека.

— Марек, дайте что-нибудь пожевать! Я чертовски голоден, — резко произнес он.

— У нас еще ничего не готово… Только суп вот-вот сварится… Хочешь сухарь? — Я не знал, как его успокоить.

— И вы ничего не приготовили? — Он был вне себя от возмущения. — Так что же, чёрт возьми, тут происходит? Целый день вкалываешь, а ни один из вас даже задницы не поднял, чтоб что-то сварить. Я просто лопну от ярости — Юзек лежит в палатке, у Рубинека ничего нет! Дайте по крайней мере банку консервов, я сам о себе позабочусь!

— Но у нас и консервов нет. Вся жратва, которую принесли снизу шерпы, у Рубинека.

— Ну, чёрт подери, меня сейчас хватит удар! Ведь и тот твердит, что у него нечего есть! — Он подался назад.

— Постой! Сейчас суп поспеет!

Но Вальдека уже и след простыл.

Вальдек:

«Для меня это был, пожалуй, самый мучительный, возможно, самый тягостный день! Я разбил защитные очки, ты сам знаешь, что это значит в горах, и это меня подкосило. Кроме того, мы с Войтеком долго работали, не имея ни крошки во рту. Возвращались в лагерь уже затемно, при густом снегопаде, окончательно вымотанные. В палатке — бардак, Юзек лежит, развалясь, посредине, мне даже лечь негде. Готовить он и не начинал. Так, может, Рубинек? Ну где там!.. Тогда вы? И у вас ничего! Я страшно возмутился. Почувствовал себя просто обманутым. Мы надрывались целый день, а явились в лагерь — оказывается, все вы уже в спальных мешках и никто из вас не потрудился хоть что-то сготовить! Может, я был слишком вспыльчив? Но мне хотелось побудить вас к какой-то активности».

Юзек:

«Для меня это был крайне неприятный день. Я шёл в связке с тобой и Веселом, но еле передвигался. Я обессилел, дыхание перехватывало. Вдобавок начались боли в спине, приходилось часто садиться и отдыхать.

«Это проклятый станок рюкзака давит меня», — объяснял я себе причину перебоев в дыхании. Позже Войтек и Вальдек отправились выше, а я забрался в палатку: мне стало холодно. И… я действительно провалялся в спальном мешке эти несколько часов до того момента, когда они вернулись. Время летело быстро… возможно, я немного вздремнул. Когда явился Вальдек, наверняка утомленный и голодный, он взъелся на меня не только за то, что я ничего не приготовил, но и что не навел в палатке порядка. Он крыл меня, но я сказал ему, что, кажется, заболел и завтра, вероятно, спущусь ниже, и… тогда он замолчал. Вечером я слышал, как он говорил с базой по радиотелефону:

«Мы возвращаемся с Войтеком, проработав целый день наверху, — говорил он, обиженный и злой, — а здесь и поесть нечего! Все отлеживаются в спальных мешках, одни мы с Войтеком устанавливаем верёвочные перила. Работать никто не хочет!» — жаловался он Петру.

«Вот и отправляйтесь с Войтеком вдвоём на штурм, раз только вы работаете, — посоветовал ему Петр, — остальные пусть займутся заброской продуктов снизу, а позже служат для вас поддержкой».

Рубинек:

«Я готовил куриный бульон, когда сверху спустились Вальдек и Войтек. Я услышал, как взбешенный Вальдек отчитывал Юзека, потом он ворвался ко мне, словно снаряд, злой от голода, и начал беспричинно придираться, почему я не пошел вместе с ними наверх, а теперь даже пожрать ничего не приготовил. Ну что ж, он просто-напросто страшно устал».

Мы долго готовили ужин. Чтобы на такой высоте получить котелок кипятка, надо затратить почти час. У нас уже слипались глаза, но нам хотелось еще раз выпить чаю. Из соседних палаток все время доносились разговоры. Вальдек по радиотелефону связывался с базовым лагерем, вполголоса болтали друг с другом Войтек и Рубинек.

Я плотно закутался в пуховую куртку и ждал, пока закипит вода. Весек улегся в спальном мешке, натянув на голову шапку, и лежал молча, с закрытыми глазами. Воцарилась тишина, только ветер время от времени завывал на верёвках оттяжек, а сухой шелест снега, сваливавшегося со стенок «турни», свидетельствовал, что метель продолжается.

Я молчал, терзаемый чувством вины: в самом деле, некрасиво получилось с Вальдеком.

«Что же произошло с этими продуктами? Ведь все мы что-то с собой принесли, а потом еще трое шерпов пополнили наши запасы… Может быть, тут какое-то недоразумение?»

Мы не могли ответить на этот вопрос. Чай наконец был готов. Выпили еще по кружке, я погасил бутановую горелку и свечу. Теперь можно и спать. Постепенно ступни ног, которые я водрузил на ботинки, каждый раз укладываемые мной внутрь спальника (чтоб не затвердели), стали отогреваться.

Я засыпал, вслушиваясь в однообразный шум ветра.

22 мая

Проснулся я поздно.

Весек еще спал, прикрыв свитером лицо. В соседних палатках царила тишина. Вальдек, должно быть страшно умаялся — ведь до сих пор именно он так домогался, чтобы мы вставали рано.

Я разжег бутан, расшнуровал рукав, чтобы нагрести снегу. У выхода высился порядочный свеженаметённый сугроб.

Похлебав молочного супа, мы закусили его сухарем и вылезли из палатки. Снаружи возился только Рубинек.

— Вчера они не закончили установку перил. Наверное, оба страшно вымотались, может, поэтому Вальдек сегодня про являет некоторую нерадивость, — иронически улыбнулся Рубинек.

Но уже через минуту из палатки донесся голос Вальдека:

— Марек? Вы позавтракали? Тогда отправляйтесь и продолжите установку перил. Еще надо вырубить во льду ступени на участке, где мы вчера навесили перила.

Мы как раз привязываем кошки.

Вышли мы около одиннадцати. Сияло солнце, в воздухе висела легкая дымка. Перевалили через глубокую трещину, отсюда начиналась снежно-ледовая башня. Путь пролегал по ее скату, дальше вправо шел крутой траверс. Перила были укреплены великолепно, крючья вбиты глубоко в лед, требовалось только вырубить ступени на обледенелом склоне. Через две верёвки перила кончились.

Дальше Рубинек пошел ведущим, его страховал Весек, я, подстраховавшись узлом Пруссика, ледорубом высекал ступени. Двигались мы медленно: установка перил — дело трудоемкое. Сверху доносилось позвякивание крючьев и металлический стук молотка.

— Верёвка вся! — наконец крикнул Рубинек.

— Я сменю тебя, — предложил Весек. — Закреплю один-два пролета, а потом пойдет Марек.

Мы одолели еще несколько десятков метров, и Весек остановился.

— Верёвка кончилась! Сразу начинается выход на снежное поле… Можете приблизиться!

Еще несколько метров по обледенелому склону — и вот мы в глубоком, рыхлом снегу. Не так уж круто, хотя дальше откос становится отвесным.

— При таком снеге, пожалуй, не стоит устанавливать перила? — засомневался Весек.

— Не стоит, — согласились мы с ним.

Медленно, глубоко проваливаясь, добрались до снежной терраски под вздымавшимся кверху карнизом. Было уже очень высоко, перевал виднелся далеко внизу. Сердце колотилось, открытый рот жадно хватал воздух. Несмотря на усталость, мы с тревогой осматривались вокруг. Обрывистый снежный склон уходил куда-то в пространство, ограниченное в нескольких километрах отсюда темными ребрами, ниспадающими с вершинного купола Кангбахена. Это уже была верхняя терраса! Теперь нас ждал траверс, потом — грань и… вершина?

Дыхание постепенно выравнивалось.

— Пожалуй, недурное место для лагеря четыре? Вальдек едва ли станет возражать, — раздумывали мы с Весеком.

— Да, здесь можно безбоязненно расставлять палатки, — решил Рубинек.

Мы начали копать площадку для палаток. Следовало разровнять снежную складку, равномерно бегущую к самой кромке карниза. Почти час мы потратили на то, чтобы вскопать ледорубами снег, утоптать его и разбить нашу «турню». Потом стали помогать Рубинеку. В этот момент мы заметили подходившую тройку. Первым появился Юзек, за ним — Войтек, в самом конце — увешанный фотоаппаратами Вальдек. Выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

— Вы даже поленились… дотянуть до конца… верёвочные перила?! — выдавил он возмущенно.

— Что значит поленились? Ведь мы же поставили перила! — Весек прямо весь затрясся.

— Старик, было сказано дотянуть перила вплоть до выхода на террасу! А последний отрезок?

— Последний пролет менее крутой, сильно заснежен. Перила здесь не нужны! — Весек еще больше ощетинился. Все разворачивалось молниеносно.

— Старик, не ты будешь решать, где нужно, а где нет. Ты, как видно, еще не дорос до этого! Вам дали задание, и вы обязаны его выполнить! — Он был вне себя от ярости.

— Это пустые придирки. Ты сам знаешь, что здесь и не трудно, и не опасно.

— Ты… — В минуты волнения Вальдек заикался. — Если тебе не нравятся распоряжения или нет желания их выполнять, можешь отправляться вниз.

— Пожалуйста! Желаешь избавиться от меня? Хоть сейчас уйду! — Весек, оскорбленный, вскипел, чуть ли не кричал.

— Вальдек, — попытался я оборвать ссору. — Ты, правда, считаешь, что верёвочные перила на этом отрезке необходимы? Мы уже сняли кошки, а ты настаиваешь теперь, чтобы мы спустились и укрепили верёвки.

— Марек, — резко набросился он на меня, — ты рассуждаешь, словно никогда не был в горах! А если выпадет снег, опустится туман или, не дай бог, что-то случится на траверсе, тогда при спуске вы съедете здесь на заднице и затормозите километра на два ниже! Ты устал, тебе не хочется, так и скажи, но, чёрт подери, не доказывай мне, будто страховочная верёвка здесь лишняя! Вы должны закончить установку перил, и точка!

Сделалось тихо. Все мы стояли молча, словно пораженные этой невероятной по своей резкости и вместе с тем почти гротесковой ссорой. Вальдек тормошил рюкзак, вытряхивал в снег вещи, что-то ища. Наконец выгреб: то были крючья и петли. Схватил верёвку и начал копать снег, ища твердый грунт. Мы глядели, как завороженные, а он, как видно, добрался до льда и нервозно вколачивал один, потом второй крюк, собираясь крепить страховочные перила. Весек бормотал себе под нос проклятия:

— Мы полдня плясали вокруг этих проклятых перил, а он тащился сзади по верёвке! Как он смеет теперь орать? Ведь мы же выполнили работу. Хорошо или плохо, но выполнили!

— Успокойся, Весек! Заткнись наконец! Неужто высота так на тебя подействовала? — пытался я его урезонить.

— Ну, Весек, давай, пошли, — Рубинек произнес это спокойно и мягко, его тон являл полнейший контраст с возбуждёнными голосами, звучавшими еще минуту назад. — Надо или не надо, пойдем и поставим!

Мы стали молча прикреплять кошки. Весек управился первый и стал как шальной сбегать по склону, волоча за собой закрепленную Вальдеком верёвку. За ним устремился Рубинек, потом я.

Минут через сорок мы снова были в лагере. Вальдек и Юзек заканчивали установку третьей «турни».

— Вероятно, теперь спустится, проверит да еще велит переделывать? — раздраженно пробормотал Весек.

Однако от ссоры не осталось и следа, мы разговаривали друг с другом спокойно, готовясь к завтрашнему походу.

Было, кажется, уже часа три, когда неожиданно для всех нас из-за склона появились трое шерпов во главе с Мацеком. Он шел быстро, без рюкзака, лихо размахивая своим коротким ледорубом. Нас несколько уязвило, что он передвигался налегке, в то время как шерпы сгибались под тяжестью рюкзаков.

— Привет, boys! Я привел вам шерпов с грузом снаряжения и продуктов. — Он был в превосходном расположении духа. Стоял бодрый, демонстрируя в улыбке белоснежные, прямо для кино созданные зубы, явно любуясь своим поступком.

— Я все время прокладывал дорогу! — предупредил он наши комментарии. — Самочувствие отличное.

Мацек был весел и в самом деле мил. Его радость как бы передалась и нам. Шерпы быстро освободили рюкзаки и проявили нетерпение, намереваясь тотчас же спускаться.

— Ну, а какая здесь, собственно, высота? — поинтересовался Мацек. — Тысяч семь будет?

— Шесть тысяч восемьсот пятьдесят метров, — Войтек извлек свой альтиметр. — Но возможно, и больше.

— Так высоко я еще никогда не взбирался, — Мацек обрадовался. — И дошел я сюда действительно в хорошей форме. Если б я чувствовал себя так и раньше! Ну да что там, — махнул он рукой, — может, в другой раз… Теперь же нам пора возвращаться… Ну, итак. Поднимаю за вас оба больших пальца! Оседлайте наконец этот чёртов бугорок!

Солнце уже угасало за горами, наступал, как и всегда в эти часы, мороз. Они начали спускаться вниз. Пора было и нам укрыться в палатках Мы разожгли бутановую плитку, а снаружи продолжали трудиться не покладая рук Вальдек и Юзек, потом уже один только Юзек.

— Я нагреб вам снегу на завтра, — поясняюще хлопнул он по полотняной стенке.

— Спасибо, старик.

Из соседней палатки донесся до нас громко заданный вопрос.

— Завтра утром мы отправляемся на штурм. Я хочу спросить каждого из вас: все ли хотят, все ли готовы идти?

— Ну конечно, — несколько удивились Войтек и Рубинек.

— Я тоже пойду, — заверил Юзек — Да! — коротко бросили мы.

Я почувствовал облегчение. Был задан вопрос, и каждый из нас мог подтвердить свое желание и решимость идти до конца.

Я испытывал некоторую неловкость оттого, что мы мало работали в последние дни, не мог забыть вчерашнего разговора Вальдека с Петром и последовавшей сразу за этим нынешней ссоры Возможно, он незаслуженно закатил нам такой скандал, но, увы, он был прав, думал я. Весек, кроме всего прочего, склочник, мне необходимо изолировать их друг от друга. А Вальдек… Он мне определенно импонировал: отчитал нас, но первым принялся за установку верёвочных перил!

До этого меня охватывало беспокойство: возможно, после всего происшедшего Вальдек велит нам или только одному Весеку спуститься вниз. Тогда мы ушли бы вдвоем. Такое решение было принято нами в лагере, и пришлось бы его осуществить. Теперь же, когда каждый из нас сказал: «Да», все эти сожаления, ссоры уже не в счет, и это поистине великолепно! Нас ждет только желанная гора. Я не испытывал никакого страха перед нею, никаких опасений. Она наполняла меня верой в то, что все хорошо кончится.

Я опасался самое большее скверного самочувствия или, что еще более скверно, болезни. Ужасное чувство, если ты жаждешь этого восхождения больше всего на свете, но при всем желании не можешь сделать ни одного шага — у тебя нет сил. Но хуже и несправедливее то, что подобная ситуация всегда вынуждает отказаться от цели кого-то еще…

В последние дни я внимательно следил за собой: я был в хорошей форме. Так же чувствовал себя и мой партнер — Весек.

И, зная, что на другом конце верёвки мои действительно превосходные коллеги и друзья, я был уверен: мы способны дойти до цели.

Так думал я. Но что думали другие? О чем размышляли они в этот вечер? Петр:

«Мы были на базе, когда вы заложили лагерь IV, готовясь начать траверс верхней террасы. После отдыха мы намеревались двинуться выше… прямо до самой вершины.

Да, мы жаждали взойти на вершину. В качестве вспомогательной группы, которая сначала будет обеспечивать вашу, а потом не откажется и от своих собственных устремлений. Для поддержки и возможного штурма нам требовался отдых. Мне как руководителю следовало мыслить строго логически: после того как восемь дней мы провели выше базового лагеря, полагалось устроить перерыв… Люди измучились, я тоже чувствовал себя не настолько хорошо, чтобы долго оставаться наверху.

Я все время думал о вершине. Казалось абсолютно реальным, что если вы проложите дорогу через террасу, то послезавтра нам будет значительно легче, и мы вслед за вами тоже взойдем на вершину. Если это вам не удастся, то вы хотя бы забросите палатки настолько высоко, чтобы у нас тоже была возможность взойти наверх. Я был твердо убежден в успехе операции, если только не придет муссон. Наличие второй штурмовой группы, которая тоже хочет подняться на вершину, — это чисто тактическое требование, гарантирующее надежную страховку.

В эти последние дни, которые мы провели на базе, а вы двигались к лагерю IV, от Вальдека по радиотелефону все время поступали тревожные сигналы. То он сообщал о нехватке продуктов или топлива, то говорил, что никто не хочет работать. Я не располагал исчерпывающей информацией: чего недостает на самом деле и что необходимо забросить снизу. Вообще же настораживающие факты все время повторялись: люди несли только личные вещи, «общественные» предпочитали оставлять на складах, создаваемых по пути. Может, я несколько преувеличиваю, но то Мацек чего-нибудь не донес, то Рубинек где-то оставил продукты, то ты бросил кислородный баллон, а Весек — верёвки. Словно в расчете на то, что добрый дух втащит все это!.. Я знаю: вам было тяжело, но у меня создавалось впечатление, что мы постоянно что-то носим за вас, впопыхах тащим что-нибудь, в чем у вас нехватка. Когда мы находились на базе, некоторые из наших коллег даже поговаривали, что ваш штурм не подготовлен и его следует приостановить… Я предоставил решать это Вальдеку, он мой заместитель, а теперь руководил вашей группой.

Чтобы воспрепятствовать безрассудной, импровизированной гонке на вершину, я уже заранее решил: если состоятся два восхождения, обе даты будут сообщены одновременно и фамилии всех восходителей даны в алфавитном порядке.

В тот день вы подтвердили, что отправляетесь на штурм, и я назначил в штурмовую группу Вальдемара Олеха и Войцеха Бранского, остальных — во вспомогательную группу. Окончательно решать вопрос я уполномочивал моего заместителя — Вальдека. Потом мы говорили еще раз, и Войтек сообщил, что вы отправляетесь все вместе, хотите заложить лагерь V, и просил о поддержке снизу. Я по радиотелефюну связался с перевалом — Шимек был нездоров, а Мацек, кажется, пребывал в состоянии эйфории. Он похвалялся, что дошел до лагеря IV, что на высоте 7300 метров оставался в отличной форме, а теперь собирается спускаться в «двойку». Рассчитывать на них я не мог. Несмотря на эти тревоги, всех в базовом лагере захватило настроение близости вершины. Мы выпили за успех нашего штурма бутылку «Туборга», единственную, какую я донес из Биратнагара. Завтра нам предстояло двинуться вслед за вами. Я планировал, что ваша группа может достичь вершины 25 мая, у нас есть шансы — 27-го. В ближайшие дни мы будем обеспечивать вас. Эмоции, состояние возбуждения захватили даже Большого. Хотя он страдал желудочными недомоганиями, он жаждал отправиться в «четверку» фотографировать победителей. Офицер и наики допытывались, когда мы заканчиваем горную акцию: они торопились домой».

Весек:

«Я молча лежал в спальном мешке и все еще переживал ссору с Вальдеком. Я чувствовал всю глупость и неприглядность положения. Это столкновение высоких идеалов альпинизма с прозой жизни. Мы идем штурмовать вершину, цель наших стремлений, нашу хрустальную гору, и ведь известно, что если потерпим неудачу, то всем мечтам конец!

А тут придирки из-за всякой ерунды! Неужели Вальдек не способен отвлечься от пустяков, отделить крупное от мелко го хотя бы в тот момент, когда начинается наш знаменательный день?

Я немного побаивался, оттого что мы отправляемся в путь в таком скверном настроении. Меня охватывало отчаяние, злость на Вальдека и на самого себя, поскольку я осознавал это противоречие между могучим братством, товариществом и заурядной ссорой, которой мы сами были причиной. Я досадовал и на тебя за то, что ты не занял четкой позиции, предпочел остаться в стороне, свалив все на действие высоты. Ведь, чёрт возьми, я действительно чувствовал себя великолепно и высоту на этот раз, о чем ты и сам знаешь, сносил превосходно. А предстоящий путь? Да, я отдавал себе отчет в том, что это безумная затея: если нас настигнет муссон, то нам уже не вернуться»

Вальдек:

«Ссора с Весеком? Какая ссора? Возможно, я избрал слишком резкий тон, но сделал это сознательно… Вам дали задание установить верёвочные перила вплоть до террасы — вы этого не сделали!

Если кто-то не понимает того, что насущно необходимо, то проявляет только свою неопытность, но он всегда должен отвечать за последствия. Это обычное мужское дело!

Я не собирался устраивать дискуссию о целесообразности установки перил. Безопасный доступ к исходному лагерю на краю террасы я рассматривал как крайне важный момент на нашем пути. Это облегчало транспортировку, не позволяло заблудиться в тумане. И когда вы позже укрепили перила — задача была решена, вопрос исчерпан. Имелись более существенные проблемы.

До этого вечера я еще не знал, отправимся ли мы на вершину или только заложим лагерь V около ребра Кангбахена. Однако из разговора с Петром мне стало известно (только теперь!), что 16 мая муссон дошел до Мадраса. Ничего другого не оставалось, как попытаться прибегнуть к альпийскому штурму вершины.

Каждого из вас я поименно спрашивал: хочешь ли идти? При следующей связи я подтвердил Петру: мы идем все! А потом все время думал: какой путь избрать? Продолжать подниматься или же сразу начать траверс? Важно было одно, чтобы траверс пролегал возможно выше. Чем выше, тем меньше опасность лавин, даже если по пути пришлось бы преодолевать скальные ребра.

Тревоги? Мечты? Времени «психологизировать» у меня не было. Обдумав, как идти, я привел в порядок фотоаппаратуру, потом приготовил еду. И наконец — спать. Лечь как можно раньше!»

Юзек:

«Во время этого перехода я чувствовал себя иначе, чем обычно, ощущал какую-то слабость. Состояние оказалось далеко не лучшим… Поэтому возникали минуты сомнений и колебаний. Помню, как за несколько дней до этого мы спустились на перевал и я говорил с Вальдеком: «Я не в лучшей форме, еще не пришел в себя после воспаления надкостницы. Перед штурмом следовало бы отдохнуть несколько дней на базе».

С другой стороны, покидая базовый лагерь, я сказал себе (даже упомянул об этом в письме домой), что это последний выход. Конец постоянному ползанию по леднику! Теперь либо вершина, либо… прости-прощай.

И когда дорога выше перевала, с верёвочными перилами, была позади, я (несмотря на усталость, голод и тревогу из-за своего состояния), как и Вальдек, сохранял оптимизм. Трудности, кажется, уже преодолены, теперь траверс, мы выйдем на ребро — и Кангбахен недалеко.

Но меня продолжали терзать сомнения: спускаться или не спускаться на базу?

Однако, чёрт подери, прибыли вы. Было известно: вы направляетесь на вершину. Все было предрешено. За вами должна следовать группа Петра, но я знал, что с ними мне на вершину не взобраться: у них мало шансов на это, пожалуй, им не успеть.

И я остался. Потом был этот подъем с вами к японскому лагерю, когда у меня начались перебои в дыхании и я почувствовал страшную слабость. Да… лучшее доказательство — то, что я провалялся в палатке весь день, пока Вальдек и Войтек устанавливали верёвочные перила: я действительно даже не приготовил поесть, и когда Вальдек обложил меня, я сказал, что болен и завтра, пожалуй, спущусь. Я действительно так думал, но отложил окончательное решение до утра. Просто не нашлось никого, с кем я мог бы спуститься.

Утром я почувствовал себя лучше, и мы отправились выше. Я все время вел нашу тройку, чтобы доказать им и самому себе, что вчера у меня был просто кратковременный кризис, а сегодня все в порядке. Позже мы расчищали площадку, и, когда все укрылись в палатках, я еще продолжал расхаживать, принес снег и продукты, стремясь показать, что я в хорошей форме и чувствую себя совсем неплохо.

Уже лежа в палатке, я решил, что мои дела не так скверны, надо идти, надо пытаться, пока есть возможность!»

Войтек:

«Что я чувствовал, что думал в лагере IV накануне штурма?

Периодом сомнений, раздумий, колебаний и, наконец, решения атаковать вершину «с ходу» было для меня время, проведенное на базе, куда мы спустились, пришибленные нечеловеческими условиями над перевалом и намерением двух Анджеев вернуться домой.

В течение этих двух дней на базе я писал корреспонденции, готовил партию барахла для продажи сардару, пытался при этом еще что-то читать и все время взирал на неприступную стену Кангбахена и на это чертовски крутое, почти трехкилометровое снежное пространство у ребра, которое мы называли верхней террасой. Решающей для меня оказалась беседа с Дорджи. Он сказал, что во время экспедиции югославов в 1965 году добирался из лагеря IV в лагерь V без подстраховки за три-четыре часа. Это, конечно, происходило в послемуссонный период, когда снежный покров не так глубок.

Тогда я уверовал в возможность штурма горы по альпийской системе. С этого момента я перестал философствовать. Когда мы шли к «четверке», я несся вперед, не ввязываясь ни в какие свары, не реагируя на них. Меня уже не тяготил рюкзак, но я мог понять Весека, который поспешил освободиться от двух, вероятно, обременявших его кассет с кинопленкой. Я не настаивал также на более справедливом дележе продуктов. Я был полон веры, а вместе с тем побаивался, как бы что-то не забарахлило в моем организме.

А в лагере IV? Когда все сказали: «Да!», я думал уже только о деталях чисто технического порядка и о том, не разболятся ли у меня зубы, как это случилось со мной у пика Коммунизма»

Шимек:

«Свои мечты о вершине, свои ожидания и надежды я пережил уже раньше… Я был в группе Петра. Мы ходили на перевал, потом в японский лагерь и снова на перевал. Мы трудились в меру своих сил, но что-то во всем этом было не в порядке… То, что я был не в форме, тоже, вероятно, сказывалось.

Петр всю операцию организовал в расчете на то, чтобы обязательно взойти на вершину, но ведь, пожалуй, никто из нашей четверки еще не дозрел до этого. На леднике мы оказались десятью днями позже вас…

В эти дни я ощущал какую-то магию вершины. Чувствовалось, что все охвачены жаждой восхождения, все хотят достичь вершины. И поэтому, как мне казалось, мы поступали не так, как удобнее всего для вас — штурмовой группы, но так, чтобы самим оказаться ближе к вершине и стремиться к ней.

А если какая-то группа, ваша или наша, идет на вершину, это уже поистине великое дело… Еще несколько дней назад был полный провал, а теперь появилась надежда закончить операцию с честью. Мы должны составлять единую группу, которая, хотя фактически и разобщена, действует согласованно… а тут раскол коллектива надвое как бы сохраняется. Мы должны заботиться о вас — лишь после удачного окончания вашего штурма планировать свой собственный.

Я знал, что думал иначе, чем они, я чувствовал какую-то ответственность… Возможно, остальные трое считали это отсутствием смелости с моей стороны.

Но ведь восхождение кого-либо из нас, одного или двух, — это и общий успех! Кроме того, важно запечатлеть все это на кинопленке!

Поэтому, когда Петр, Рогаль и Доктор решили на день спуститься на базу перед новым подъемом вверх, я решил: останусь на перевале. Мне хотелось быть ближе к тому, что происходило сейчас, к самому важному, чтобы иметь возможность снимать ваше восхождение и спуск… победителей?

Днем позже вы отправились вверх, и Войтек спросил меня, может, всерьез, а возможно, из вежливости: пойду ли я с вами? Я отказался. На следующий день я намеревался двинуться за вами вслед, чтобы снимать с более высокой точки. Я даже дал шерпам камеру.

Но утром почувствовал себя плохо. К «четверке» пошли только шерпы и Мацек. У меня наступали периоды полного нарушения дыхания. Всей силой воли я вынужден был, братец, регулировать выдох, словно межреберные мышцы отказывались мне повиноваться. Я мог только лежать, а когда выходил из палатки, у меня начиналось головокружение, нарушалась работа сердца.

К концу дня вся четверка вернулась. Мацек сбегал сверху, размахивая своим маленьким ледорубом, словно какой-нибудь супермен. Я с трудом вытянул из него, что завтра вы выходите на траверс. Он был возбужден, неестественно радостен. «Ребята с энтузиазмом приветствовали мой подъём!» — восхищенно болтал он.

Видно, парень нуждался в одобрении, как бегун на стадионе, после своих переживаний, связанных с перенесенной болезнью. Для него задача была решена: свой рекорд он уже поставил.

— Я побывал на высоте семи тысяч метров! — ликовал он.

Теперь, счастливый, Мацек мог спускаться на базу. Я решил вместе с ним добраться до «двойки», передохнуть, а потом попытаться еще раз подняться вверх…»