26 мая

Рассвет 26 мая. Я, кажется, никогда его не забуду… Для меня этот рассвет начался рано, гораздо раньше, чем он успел наступить. Я проснулся, когда было еще совсем темно. Лежал с открытыми глазами, со стиснутым горлом, ощущая тяжесть тревоги в груди.

«Эмоции или действие высоты? А может, просто страх?» — проносились в го лове беспорядочные мысли. Сегодня все должно решиться.

Надо мной белел толстый слой инея. При каждом выдохе изо рта вырывалось облачко пара. Наверное, страшный мороз. Я лежал в полнейшей тишине, надеясь, что еще не время вставать. Возле палатки заскрипел снег. Я услышал голос Рогаля:

— Весек, Марек, поднимайтесь! Уже пять!

Я стал дергать спальный мешок Весека.

— Что?.. Который час? — пробормотал он, еще толком не проснувшись.

— Пять. Пора подниматься!

Меня сразу же охватил холод. Дрожа от озноба, я надел свитер и зажег бутановую плитку, потом с трудом стал натягивать непослушные носки.

Весек присел на корточки возле горелки. Время шло. Мерзлый белый ком медленно превращался в молочный суп. Мы напились чаю, съели по сухарю. Еще три-четыре штуки печенья и конфеты на дорогу, и пора покидать палатки.

— Возьмем один рюкзак? Только пуховые куртки, запасные свитера и штурмовую порцию еды. — Я подавал Весеку продукты. — Первый раз налегке.

— Только не забудь петли и налобный фонарь, — напомнил он.

Снаружи царил холод. Над заснеженными вершинами забрезжил рассвет; лучи солнца выползли из-за «высотного». С порога нашей «турни» видны были только оранжевые гетры коллег, остальное заслоняла скала. Я неловко привязывал кошки. Весек уже разматывал верёвку, которой мы сегодня свяжемся. Парни вышли из палатки, повертелись вокруг, подошли к нам. Первый, второй, третий. «Только трое? Почему трое?» — подумал с тревогой.

— Что с Юзеком? — прохрипел я.

Из-за палатки выкатился желтый шар солнца, ослепив меня своим блеском.

— Юзек не пойдет, — донесся чей-то ответ.

Я подался ближе.

— Как это так?

— Он не может. Плохо себя чувствует. Он утомился, пребывает в полусне, с трудом удерживает равновесие. Мы с ним говорили, и он сказал, что не пойдет. Он сам это сказал.

Итак, свершилось! Вчера он сильно вымотался, но я не думал, даже не мог себе представить, что дело примет такой оборот.

— Что-то… серьезное?

— Кажется, нет. Но в таком состоянии он идти не может.

Мы покормили его, закутали в пуховые куртки. Палатка привязана к скалам, а Юзека мы с помощью блок-карабина свободно подстраховали к верёвке, которой закреплена палатка. Так он дождется нашего возвращения.

Я подошел к приоткрытому рукаву. В углу под кучей пуховок виднелась съежившаяся фигурка. На темном лице беспокойно поблескивали громадные глаза.

— Старик, как самочувствие?

— Скверно… Сегодня идти не могу. Не в состоянии. Может быть, завтра… — В его голосе звучала надежда.

— Наверняка, Юзек, наверняка. — Я не мог иначе подбодрить его.

— Время отправляться, — поторапливал нас Войтек.

— Готовы? Захватите еще… — доносились до нас голоса коллег.

Я перестал тревожиться о Юзеке. В таких условиях ему, пожалуй, ничего не грозит. Через несколько часов мы вернемся, а он переждет в палатке, выспится.

Я уже не думал об этом. Сейчас… сейчас самое важное то, что нас ждет.

Было половина восьмого, над вершинами появились первые облака, когда мы двинулись вверх. Я, Вальдек на блок-карабине и Весек. За нами вторая группа — Войтек и Рубинек.

Огибая массивные каменные блоки, мы попали в не слишком крутую, просторную часть расщелины, имевшую форму расширяющейся воронки. Мы продвигались медленно, вслушиваясь в собственное учащенное дыхание и скрип смерзшегося снега. Время шло, а мы все еще передвигались вверх по расщелине. Плотный фирн уступил место толстому слою мягкого, навеянного ветром снега. Я проваливался по колено. Каждый шаг, каждый вдох стоили громадных усилий, однако от возбуждения я не чувствовал этого. Ведь мы приближались к высокой, желанной цели!

Сделалось светло. Я остановился и оглянулся назад. Наша палатка уменьшилась уже до размеров спичечного коробка. Метров на пятнадцать ниже меня сгорбленные фигурки, опершись руками о ледорубы, казалось, дремали, погружённые в думы. Это усталость, это действие высоты. Над нами, там, где ветер вздымал к небу белые плюмажи снега, ребро переходило в пологую седловину. Вероятно, уже перевал.

Расщелина еще больше расширилась. Снег вновь сделался твердым, обкатанным вихрями. Здесь нас и настиг ветер. Невероятная его сила вынудила меня согнуться. Лицо секли снежные иглы. Невозможно было перевести дыхание. Я повернулся к ветру спиной. Неподалеку упорно двигались вверх разноцветные фигурки. Ветер надувал их куртки подобно воздушным шарам. Я сделал снимок: четыре пёстрые фигурки, а фон — маленькие заснеженные бугорки высочайших гор мира.

Еще незначительная возвышенность, еще несколько шагов по твердому, утрамбованному фирну, и., я оказался на ребре. Перевал! Перпендикулярно линии ребра вдаль уходила белая, гладкая как стол равнина с легким прогибом посередине. Итак, это не перевал, а край снежного плато.

Прямо против нас загадочно темнела окутанная облаком вершина Западной Канченджанги — Джалунг-Канг. Почти во семь с половиной тысяч метров. Казалось, она в двух шагах, отделенная от нас только снежной равниной и скальной башней, уходящей вверх, к самым вершинам. В действительности же нас разделяло расстояние в несколько километров.

На продолжении ребра из недр плато вырастала красивая, правильной формы пирамидка. Небо было окрашено в глубокие тона. Безоблачное, темно-голубое небо, и лишь один этот скалистый треугольничек.

— Это купол Кангбахена!..

У меня от волнения сжалось сердце. Я впервые увидел купол вблизи. Он был невысок, самое большее 250 метров, и словно примостился возле массивной махины, третьей по высоте вершины Земли. Как маленький скальный пригорок в тени великой Канченджанги!

Пирамидка не выглядела устрашающе. Среди скал можно было заметить белые полосы снежников.

«Пойдем той дорогой! И поднимемся! Уже ничто не в состоянии нас удержать!» — Мне хотелось кричать от радости.

Подоспел Вальдек, затем Весек.

— Фантастика! — выдохнул он. Мы по-прежнему понимали друг друга с полуслова.

И я, и он, оба мы знали, что нынешний день завершится успешно. Какие бы трудности ни встретились на нашем пути — достигнем цели! Взойдем на вершину!

Меня охватило ужасное нетерпение. Пусть же наконец наступит эта минута!

— Давай рюкзак и веди! — лихорадочно поторапливал я Весека, помня, что мы обещали друг другу поочередно быть ведущими.

Он двинулся по самому краю белого поля. Сразу же ровная площадка превратилась в ряд обнажений, возвышений, впадин и снежных бугров. Весек шел быстро, словно вовсе не чувствуя высоты. Вслед за ним шел Вальдек, потом — я. Два шага, два вдоха, снова два шага. Видно, волнение нас окрылило. Я не обращал внимания на ветер, который неистовствовал на снежной поверхности. Он осыпал нас снежной пудрой, не позволял сделать выдох. Мы то брели в глубоких сугробах, то вновь попадали на участки, где ветер сдувал снег, скользкие, как ледовая плита.

Подступавшие к куполу снежные склоны становились все круче, но скальная пирамидка по-прежнему маячила впереди. Всматриваясь в эту нашу «волшебную гору», я не обратил внимания на то, что слишком приблизился к Вальдеку.

Весек почти на целый отрезок верёвки вырвался вперед, а Вальдек на блок-карабине оказался тут же, подле меня. Он шел по острию карниза, с трудом балансируя под ударами ветра.

Хотя я чувствовал как бы легкое опьянение и мое восприятие притупилось, однако я понимал всю опасность ситуации. У меня не было запаса верёвки, чтобы в случае необходимости страховать Вальдека, а Весек был уже далеко впереди, шел не оборачиваясь, чтобы взглянуть, что происходит за его спиной.

— Ве-сек! Ве-сек! — закричал я. — Иди, чёрт подери, медленнее!

Но он не слышал. Мой крик растворялся в однообразном шуме ветра.

Начался обрывистый подъем. Наконец мы добрались до скал. Кошки резко заскрежетали по граниту. Верёвка круто пошла вверх. Приходилось помогать себе руками. Один захват. Второй. Третий. Как трудно задирать ногу! Задыхаясь от усилий, я погрузил лицо в снежную шапку, прикрывающую скальный блок. Напиться бы чего-нибудь, остудить воспаленную физиономию!

Вальдек, в нескольких метрах впереди, медленно карабкался вверх, словно приклеенный ветром к покатым блокам, а верёвка, связывавшая его с Весеком, натянулась почти как струна. Неужели Весек ни разу не остановится? Прошло уже два часа, пора поменяться местами!

Пирамидка сделалась круче. Неподалеку от нас уже виднелась скальная вершина горы. Весек двинулся вправо по обрывистым плитам.

— Пошел дальше?! Скверно! Слева было бы легче! Почему он избрал этот путь?!

Я подскочил к Вальдеку как безумный, так, что перед глазами у меня заплясали черные круги.

— Весек! Стой! — захлебывался я спазматическими криками.

Он не слышал… Заметив, что Весек стоит надежно, я крикнул еще раз, а потом рванул за верёвку. Но он не прореагировал. Верёвка медленно поползла по снегу.

— Почему он не пошел влево? — в голосе Вальдека звучало явное неодобрение.

— Куда ты лезешь?! Стой, чёрт возьми! — В ярости я резко рванул верёвку. Желто-голубая змея замерла. Весек остановился. Мы подошли к нему.

— Марек, ты, кажется, спятил! Хочешь сбросить меня вниз?

— Куда… ты… так летишь?.. Ты все время… идешь слиш…ком быстро, — зло выкрикивал я слова, прерываемые одышкой. — И не пора ли…. поменяться… местами?..

Через минуту дыхание выровнялось, мое озлобление прошло, и я ясно понял всю глупость своего поведения. Весек, кажется, заметил это и улыбнулся.

Все было о'кей!

Мы с Весеком поменялись местами. Вальдек прицепился к петле посередине верёвки. Я двинулся налево, огибая плиты, а потом вправо. Ведя траверс по крутым скалам, я вышел на ребро прямо у скальной вершины.

— Идти по ребру? Нет! Это очень трудно. Там нам не пройти.

— Съезжай вниз и веди траверс. Я страхую тебя ледорубом, — подсказывал Вальдек.

Я не спеша вырубал ступени в обледенелой расщелине. Надо мной — полные тревоги лица страхующих меня коллег.

— Ну как там? Пройти можно?

— Кажется, да. — Я остановился. Теперь траверс поперек кулуара, дальше под скалами, по наклонному снежному полю. Ветер сдувал сверху снежную крупу.

— Теперь давай вверх! — снова донесся до меня голос Вальдека.

Словно автомат, я передвигался на четвереньках, всматриваясь в выступающую из-за грани все более широкую панораму неба. Шаг Вдох. Еще шаг. Вдох. Наконец я вплотную подобрался к ребру, откуда снежный карниз вел вверх к отстоящей метров на десять вершине. Подо мной остались скальные выступы.

Это уже конец! Там, несколькими шагами выше, наша вершина!

Я остановился на маленьком уступе скалы возле выступающих из-под снега скальных обломков. Над ними снежно-белая вершина. Я не решался идти дальше… один. Мои коллеги преодолевали последние метры, я начал страховать их своим ледорубом. Вальдек шел, высоко подняв голову, словно заглядевшись на белую вершину, находившуюся прямо надо мной, Весек, весь согнувшийся под тяжестью рюкзака, крепко опирался на ледоруб. Втроем мы едва-едва уместились на скальной полке.

— Марек, пожалуй, установим здесь верёвочные перила? Они облегчат путь остальным и пригодятся всем… при спуске, — выдохнул Вальдек.

Трясущимися от волнения руками я распустил узел верёвки, укрепил жесткую страховку на ледорубе и по самую головку вогнал его в снег. Я ждал, содрогаясь от нетерпения, когда смогу двинуться выше. Но следует ли мне идти первым?

— Ну, давай. Освободим здесь место для них! — скомандовал Вальдек. Приближалась вторая тройка.

Я двинулся к вершине. Уже острое снежное ребро! Вокруг, насколько хватает глаз, повсюду белеют горы… Один только этот маленький холмик передо мной! Я с трудом удерживал равновесие на снежном лезвии. Но теперь мне необходим ледоруб! Какое же острое это ребро! Последние шаги. Уже! Вершина! Нет. Понижение, снова снежное ребро и сотней метров далее — второй куполок.

«Какой же из них выше? Неважно! Я должен добраться и туда!»

Интуитивно я чувствовал, что необходимо взойти на обе макушки, но вместе с тем меня охватил страх.

«Нет! Без ледоруба не пойду. Не хочу! Рисковать, находясь в двух шагах от цели?»

Я возвращался еще быстрее.

«Может, успею еще взойти вместе с ними?»

Отчаянная одышка напомнила мне, на какой высоте я нахожусь. Я начал считать шаги, чтобы быстрее сделать это дьявольское усилие. Двадцать — со мной разминулась восходящая четверка. Восемьдесят — я был рядом с оставленным ледорубом. Сто пятьдесят семь — я добрался до предыдущего места.

На другом холме видны были уже четыре яркие фигуры. Я ощутил легкую досаду, что не успел, что мы не взошли разом. Через несколько минут я добрался до коллег. Расцеловал сияющего Весека.

— Ну, Весек… видишь? Вот мы и вскарабкались! — Я захлебывался от одышки. Рванулся к улыбающейся тройке.

— Осторожно! — урезонивал меня Вальдек. — Не сходи с ума!

Крохотная снежная терраска едва вмещала нас пятерых. Мы растянулись вдоль ребра, сбрасывали рюкзаки, доставали фотоаппараты. Я ждал, когда выровняется дыхание, упиваясь этой единственной, неповторимой минутой. Первой минутой на нашей вершине!

Мы покорили Кангбахен. Наши мечты сбылись. Жаль только, что Юзек… Я ощутил мимолетную грусть, оттого что нас всего пятеро. И однако же я чувствовал себя счастливым. Мне все еще казалось, будто это сон, что именно я стою на верхушке величайшей из непокоренных вершин Гималаев. Ведь еще так недавно, едва начав с Весеком увлекаться альпинизмом, мы уже грезили о Гималаях. И так быстро наши мечты сбылись!

— Алло, база! Алло, база! — Войтек извлек радиотелефон.

— Слышу тебя хорошо, — донесся до меня радостный голос Сташишина. — Мы видим вас на вершине! В бинокль. Офицер и сардар рядом со мной! Уже час, как мы наблюдаем за вами. Поздравляем! Радио Непала еще вчера сообщило о штурме.

— В котором часу это было? — Вальдек уже сидел на рюкзаке с неизменным блокнотом в руке.

— В одиннадцать двадцать.

Мы извлекли из мешков скромную штурмовую еду. Несколько конфет, печенье, молоко в тюбиках. Я швырнул конфету в снег: пусть боги даруют нам благополучное возвращение домой! Перекусив, мы принялись фотографироваться. Тучи уже закрыли большинство вершин. Четкая панорама не получится!

— Хорошо, что офицер в бинокль видел нас на вершине! По крайней мере не будет сомнений, что мы в самом деле взошли, — утешился я.

Фотографировались мы долго. Фотографировали самих себя и белый океан облаков под нами. Войтек измерил температуру воздуха — всего тринадцать градусов ниже нуля. Солнце еще сияло, было тепло, так что я смог сменить катушку в аппарате. Постепенно наплывал легкий туман.

— Панове, погода портится. Делайте снимки с флагами, и пора спускаться. Неизвестно, что с Юзеком… — напомнил Рубинек.

Мы вернулись на первую вершину. Она, однако, оказалась выше. Мы встали, вскинув ледоруб с пришпиленными к нему непальским и польским флагами. Вальдек и Рубинек защелкали затворами.

— Спускаемся!

Траверс под карнизами

Вид на Рамтанг из лагеря

Кангбахен. Видны ледопад, крутой склон и верхняя терраса, по которой проходила штурмовая группа

Лагерь II, основная база экспедиции

Белая Волна

Среди сераков ледопада, выше лагеря I

Из лагеря II через плато к перевалу

Вершина Жанну. Вид с ребра Кангбахена

Лагерь II и вершина горы Уэдж

Лагерь II и ребро Мыши

Крутой снежный склон ведет на перевал. Вдалеке скальный купол Кангбахена

Верёвочные перила — надежная опора

В лагере III, на перевале

В вязком снегу плато мы проваливались по колено

Кангбахен (высота 7902 м). Вид с боковой морены ледника Рамтанг

Фиаты по пути на родину. Вдали — Арарат.

Вальдек еще фотографировал, Войтек извлек лист бумаги, авторучку и полиэтиленовый пакет Составил записку о восхождении: «On the 28th of May 5 members of the 1st Polish Nepal Himalaya Expedition — Kangbachen 1974 reached the top of Kangbachen at 11.20 a.m…» (26 мая в 11 часов 20 минут дня 5 членов Первой польской непальской гималайской экспедиции «Кангбахен-1974» достигли вершины Кангбахена…).

Я двинулся в связке с Весеком и Рубинеком. Мы спускались первыми. Оказавшись последним в группе, я обогнул Войтека, который разгребал снег среди острых камней, ниже вершины, подыскивая место для пакета.

Спуск по скалам происходил быстро. Только оказавшись на снегу, у подножия вершинного купола, я ощутил смертельную усталость. Страшно хотелось пить. Едва передвигая ноги, мы спешили среди легкого тумана по запорошенным следам к перевалу. Джалунг-Канг плотно закрыли тучи. Наш куполок посерел, его все гуще окутывал поднимавшийся снизу туман. Пошел мелкий снег.

После двух мы были на биваке. Через минуту подоспели Вальдек и Войтек.

— Как Юзек? — спросил я, когда они заглянули в нашу палатку.

— Ничего. Почти все время спал. Чувствует себя, кажется, получше. Он обижен и возбужден. Собирается завтра отправиться на вершину. Спрашивает, кто пойдет вместе с ним.

Мы уже страшно устали. Никаких эмоций я не испытывал, меня охватила апатия и чувство сожаления, что все у нас уже позади. Стало сумеречно, снег шел все сильнее.

— Нет, сегодня мы не будем спускаться. — И мы влезли в «турню».

Юзек:

«Я слышал, как вы вернулись. Довольные, счастливые, что побывали на вершине. Я даже не спрашивал, это можно было почувствовать, распознать по самому тону голосов. Кажется, я даже вас не поздравил. Мне было так не по себе, так досадно при мысли, что вы могли пойти одни, а меня оставить здесь…

Проснулся я поздно. Было совсем светло. Я не понимал, что произошло.

«Где они все? Почему я один? Может, они бродят возле палатки?»

Я попытался встать, чтобы выглянуть наружу, но не в состоянии был сохранить равновесие. Хотел выйти, но заметил, что привязан к верёвке. Царила мертвая тишина. Я сообразил, что вы ушли.

Давно ли? Часов у меня не было, я не знал, сколько сейчас времени.

«Может, они близко?» Я дополз наконец до рукава палатки. Сплошная белизна, слепящий свет, и кругом — ни души. Пусто!

Ушли! Один! Мне стало страшно досадно, хотелось плакать от отчаяния и злости. Я подумал, что вы, наверное, нарочно меня не разбудили. Вчера я едва тащился, чувствовал себя паршиво, возможно, поэтому.

И я снова пытался подняться, но в голове у меня по-прежнему шумело, пришлось лечь.

«Как же они могли?!» Если бы меня разбудили, я бы, вероятно, дошел! А теперь что мне делать? Разве я один управлюсь? Кто пойдет со мной на вершину? Вопрос: пойду ли я еще?

Потом, обиженный, я заснул в незастегнутом спальном мешке. И спал так крепко, что разбудили меня только ваши голоса… Вы вернулись… с вершины…

И я продолжал возмущаться, оскорбленный тем, что вы меня не разбудили, не желал с вами разговаривать. Ведь, чёрт подери, я сумел бы пойти! Кангбахен — это, возможно, было самое большее, чего я смог бы достичь в своей жизни!

Явился Вальдек, я говорил с ним: к нему у меня было больше всего претензий. Он объяснил мне, что произошло утром. Ничего подобного я не помнил… Ах, значит, поэтому…

От него я узнал, что вы шли немногим больше трех часов. «Сейчас только вторая половина дня. Может, я еще и сегодня успею. Не все потеряно. А может, завтра. Только кто со мной пойдет?.. Возможно, я пойду один, а завтра кто-нибудь дождется моего возвращения с вершины?» — еще лелеял я надежду.

Можно было торжествовать: Кангбахен покорен! Но если цель так близка и недостает одного-единственного дня — это в самом деле личная трагедия. И ведь я всегда хорошо себя чувствовал высоко в горах. На этот раз я был уверен, что взойду. На базе можно было говорить, что шансы невелики, что скорее всего ничего не получится, но в глубине души каждый из нас верил, пожалуй, что взойдет на вершину Точно так же верил и я. А теперь?..

Нет, я не смирюсь, сделаю все, чтобы завтра туда подняться! Ведь это так близко, думалось мне».

Вальдек:

«Утром, когда мы собирались в дорогу, Юзек сказал, что плохо себя чувствует и, пожалуй, ему не справиться. Я решал, что делать: оставить ли с Юзеком кого-нибудь или отозвать всю штурмовую группу? Но он ел, выходил из палатки, рвоты у него не было, он разговаривал с нами, словом, это не походило ни на горную болезнь, ни на детериорацию. Я не заметил никаких типичных симптомов, может быть, только эта повышенная сонливость…

Спуск поэтому не требовался, но я еще размышлял: не оставить ли с ним Рубинека?

Почему именно Рубинека? Мне просто казалось, что после перелома ноги в прошлом году он самый слабый из нас, самый медлительный, а теперь, хотя это, возможно, и негуманно, учитывались силы и возможности каждого участника. Неизвестно, что нас еще могло ожидать… Я не чувствовал себя, однако, в полном смысле руководителем, чтобы в подобной ситуации принимать решение о том, кому остаться, не говоря уже о возможности вынудить кого-то исполнить его.

Втроем мы решили, что подстрахуем Юзека длинной петлей к верёвке, крепящей палатку. Мы приготовили еду, накрыли его пуховыми куртками, палатка находилась в безопасном месте. И мы ушли… Если бы состояние Юзека в то время уже было серьезным, то, будь спокоен, я сумел бы отказаться от вершины и скомандовать спуск.

К счастью, оказалось, что он спал почти все время, пока мы отсутствовали, и, возможно, даже чувствовал себя чуточку лучше».

Войтек:

«Последние дни я пробивал дорогу, как машина, независимо от того, чья была очередь, и вообще почти не замечал, что происходит вокруг.

Только на предвершинном плато, когда я увидел вершину, наступила разрядка. Я знал уже, что гора будет нашей. Я достал из рюкзака радиотелефон и связался с базой: «Алло, это штурмовая группа! Видим вершину! Скоро будем там. Поддерживайте связь!»

А Юзек? В его утреннем состоянии я не усматривал никакой опасности. Ему, по-моему, ничто не грозило. Между критическим состоянием и простым недомоганием — дистанция огромного размера. По-моему, он мог бы идти. Мне казалось, что он поступает благородно: чувствует себя не в форме и отказывается. Ради своих коллег…»

Шимек, очередной день в лагере II:

«Который же это день я торчал в «двойке»? Третий? Нет, уже четвертый…

Я увидел утром, как вы карабкались вверх по кулуару. Вы сохраняли фантастический темп. Потом я заметил вас на ребре, а в одиннадцать — красное пятнышко… на вершине! Вы долго сидели там. В бинокль видны были даже ваши ноги на фоне неба. Я гордился вами!

Потом все заволокло туманом, пошел снег. После полудня с перевала спустились Пасанг Дава и Джепа. Они несли «рондо» и остатки снаряжения. Первым делом я рванулся к радиотелефону, который они принесли, хотел связаться с вами. Я также все время надеялся, что из базового лагеря прибудет Сташишин. Однако батарейки сели. Связаться с вами не удалось.

Я сообщил шерпам, что вершина покорена, они радовались, как дети».

Рогаль в «четверке»:

«Весь день мы провели в «четверке». Лагерь оказался очень тихим, был удачно расположен, и в нем — уйма доставленных шерпами продуктов. Мы, полные тревоги, ждали связи, не спеша готовясь к завтрашнему штурму.

В одиннадцать Большой сообщил нам с базы, что в бинокль видел пятерку уже у самой вершины. Вскоре после этого мы услышали в микрофон спокойный, начисто лишенный эмоций голос Войтека: «Мы на вершине Кангбахена!»

Мы радовались, тронутые до глубины души.

Связь, увы, была односторонней: мы вас слышали, вы же — только базовый лагерь. Из разговора Войтека с базой мы узнали, что на вершину взошли пятеро, Юзек оставался на биваке.

Позже Большой передал, что заказал носильщиков на 1 июня, а шерпы уже ликвидировали лагерь на перевале. Все кончилось… Вечером в нашу палатку явился Доктор. Мы раздумывали, стоит ли в создавшихся условиях пытаться совершать второе восхождение или нет?

Во время дневного сеанса связи Войтек Бранский уведомил, что Юзек в плохой форме, но повода для беспокойства нет. По словам Войтека, можно было уже ликвидировать «четверку», штурмовой группе в качестве поддержки мы уже не требовались.

Если мы отправимся вверх, вся операция затянется на три-четыре дня, а так как группа Валъдека, как мы поняли, измотана, некому будет заняться ликвидацией лагерей.

Муссон уже как будто дошел до Непала, и, хотя погода еще не успела испортиться, сделалось слишком тепло, и это вызывало тревогу.

«В лагере IV слишком мало кислорода, он в лагере у перевала, но доставить его некому. Только когда принесут кислород, можно отправляться в путь. Кроме того, нет вспомогательной группы», — считал Доктор.

Я согласился с мнением старших коллег, будучи самым неопытным, неакклиматизировавшимся на такой высоте. Петр, как всегда, отмалчивался. Доктор хотел взойти на вершину, он себя чувствовал великолепно, но в создавшейся ситуации высказывался скорее «против», нежели «за».

Мы решили отказаться от восхождения на вершину. И тогда каждый из нас пережил чувство разочарования и подавленности».

Петр:

«Я искренне обрадовался, узнав по радиотелефону, что вы взошли на вершину. Цель была достигнута, собственные мечты как-то утратили силу. Я даже удивился, но они не владели мной. Мои стремления как руководителя экспедиции переплелись с моими личными мечтами, но первые оказались сильнее. Больше всего я хотел, чтобы группа поднялась на вершину.

Если бы я сам тоже оказался на вершине, я, в известном смысле, побывал бы там дважды. Но ведь не все мечты в экспедиции сбываются, думал я.

Отступились ли мы? Нет! Во время разговора я молчал. Пусть сначала выскажется вся группа. Да, муссон, видимо, надвигался, но погода могла продержаться еще несколько дней. Утром увидим: может быть, пойдем?!

Кислорода действительно не было, но шерпов можно еще было вернуть назад из лагеря II. Ведь если говорить о завтрашнем дне, то я предусмотрел возможность еще одного штурма, к примеру, силами двойки. Беспокоило одно: оставит ли штурмовая группа палатку на биваке у вершины? Нам тогда было бы значительно легче. Но Войтек не знал, сможете ли вы оставить одну из палаток. Он не объяснял, почему. Мы терялись в догадках: в чем тут дело? Может, высота так на него повлияла?»

Соболь после спуска с гор:

«В тот день я добрался до Биратнагара. Знакомый врач из местной больницы уже знал о вашем успехе. Утром по радио он слышал последние известия.

Я прежде всего был удивлен, кроме того, меня обуревали два других чувства, трудно сказать, какое больше: большущая радость и ужасная досада, что меня на вершине не оказалось. Значит, вы все-таки поднялись!.. Меня подвел мой строго рационалистический подход к проблеме, побудивший меня принять решение покинуть экспедицию. Я упрекнул себя в том, что не поставил на карту все ради того, чтобы остаться с вами и осуществить наш план.

Ведь я столько сил вложил в эту экспедицию, столько времени ей отдал!.. Но, когда я решил спускаться, шансы на покорение Кангбахена действительно были ничтожны. Я уходил, взвесив все «за» и «против», уверенный, что поступил правильно, памятуя как о согласии Петра, так и о том, что не понизил потенциал группы, возможно штурмующей вершину, так как на мое место имелось немало желающих, притом достаточно сильных.

Да, я жестоко просчитался. Я подвел себя, а возможно, еще и других.

И я принял решение вновь вернуться сюда».

27 мая

— Марек! Весек! — отрывистый настойчивый голос снаружи подействовал на меня отрезвляюще.

— Что? Который час? — Я лениво потянулся.

— С Юзеком плохо! Одевайтесь! Мы должны выйти еще до рассвета! Через минуту я принесу вам суп. — Я узнал взволнованный голос Рубинека.

Я тотчас же стряхнул с себя остатки сна.

Заскрипел снег. Значит, Рубинек ушел! Я даже не успел спросить, что значит это «плохо». Зажег налобный фонарь и принялся поспешно натягивать носки, гетры, потом штаны. Было около пяти. Минуты через две в рукаве палатки появилась рука с котелком.

— Збышек! Збышек! Постой! Что случилось?

— Юзек почти без сознания, абсолютно беспомощен. Не в состоянии есть. Несет чепуху… Это горная болезнь… Необходимо немедленно спустить его ниже.

Из истории гималайских экспедиций все мы знали, что самое главное в подобных случаях — срочно эвакуировать больного вниз или же дать ему кислород. Но кислород имелся только в лагере IV. Надо спешить!

Мы выхлебали котелок молочного супа, вскипятить чай времени не было. В лихорадочной спешке, волнуясь, стали укладывать рюкзаки. Усталость и вчерашние эмоции, а теперь еще тревога и проклятая теснота «турни» давали о себе знать приступами внезапного удушья.

После шести мы выбрались из палатки наружу. Уже светало, шел легкий снег. Со вчерашнего дня его прибави лось сантиметров на пятнадцать.

Парни суетились возле «высотного», Вальдек ликвидиро вал подстраховку. Войтек дополнительно загружал рюкзак. Я подошел к Вальдеку.

— Вечером, брат, он еще был в форме. Собирался сегодня отправиться на вершину, расспрашивал, каким маршрутом идти, разговаривал, ел. Даже ночью выходил по нужде. Завтрак мы стали готовить очень рано, обеспокоенные вечерним снегопадом. После него терраса будет лавиноопасной, необходимо успеть спуститься до восхода солнца как можно ниже. Тут и выяснилось, что Юзек в полубессознательном состоянии, сонный, не может удержать в руках кружку с молоком. Когда я будил его, он вообще не реагировал! — Вальдек заикался от волнения. — И нам надо поторопиться, чтобы нас не настигло солнце. Иначе это может плохо кончиться…

Слова Вальдека, его ломающийся, взволнованный голос, тревога на лице не на шутку напугали меня. Значит, положение действительно серьезное, если даже Вальдек, всегда спокойный Вальдек, не скрывает смятения и страха.

Через четверть часа мы были готовы. Рубинек и Вальдек помогали Юзеку выйти из палатки. Это и в самом деле была страшная картина, когда его — неподвижную куклу — выволакивали на снег.

— Наденьте ему очки! — крикнул кто-то.

Толстая, закутанная в несколько пуховых курток фигура в белых очках, в капюшоне, закрывавшем половину физиономии… И это Юзек?! Поддерживаемый коллегами, он прошел несколько шагов и тяжело, без звука, рухнул в снег.

— Куда… вы меня… тащите? Дайте поспать… Оставьте меня здесь… Никуда я не пойду… Я спать хочу! — доносилось из-под капюшона. Он выговаривал это тоном избалованного ребенка.

Боже, и это — Юзек?

— Юзек! Братец, что с тобой? — Я почти кричал ему в лицо, потрясенный этой невероятной метаморфозой. Но его лицо было лицом отсутствующего, погруженного в свои страдания человека.

— Я хочу спать… Оставьте меня… здесь…

Кажется, он даже не слышал моих слов.

Всех нас это страшно взволновало. Надо тотчас же спуститься вниз! Только как? Сможет ли он идти?

— Поддерживайте его! Пусть не сидит на снегу!.. У кого еще есть верёвка?.. Разберите по рюкзакам его вещи! — перемешивались крики, просьбы, распоряжения.

Мы добавили его вещи к своим; рюкзаки снова стали тяжелыми. Все лихорадочно суетились между двумя палатками, полные тревоги.

— Марек, Весек, захватите с собой «турню»! Палатка нам может еще понадобиться, — лихорадочно призывал нас Вальдек.

Я уже уложил рюкзак и с неохотой принялся сворачивать «турню». Смерзшееся полотно не повиновалось, а, когда я начал сражаться со стойками, пол лопнул, однако выдернуть стойки так и не удалось.

— Бессмысленно! Это не палатка, а рухлядь. Развалится окончательно, как только я начну ее свертывать. Она разорвалась и отяжелела ото льда. Не стоит с ней возиться! — У меня не хватило духу признаться, что я просто не в силах волочить ее вниз.

С минуту еще продолжался спор, брать или не брать палатку. Наконец его прервал Рубинек. Он в категорической форме заявил, что мы должны идти налегке. Учитывая состояние Юзека, необходимо выбраться как можно быстрее, чтобы к вечеру добраться до «четверки». Следующий бивак может оказаться для больного последним. Вальдек замолчал, но не выглядел убежденным.

Начало светить солнце, становилось тепло. Только бы погода нам благоприятствовала!

— Войтек, ты договорился с Доктором и с Петром?

— Да. Они тотчас же с кислородом выходят нам навстречу. Мы должны спускаться по кулуару прямо вниз, огибая скальное ребро. Они будут прокладывать траверс через террасу, горизонтально. Просили выходить на связь каждые два часа.

Збышек начал руководить. Без лишних слов, без дискуссий мы выполняли его указания.

— Привяжите его! Каждый из нас страхует Юзека на индивидуальной верёвке. Двое по бокам, двое выше, на длинных концах!

К страховочному ремню Юзека мы подвязали пять вере вок. Вальдек и я держали его на длинных концах, Войтек и Весек жестко страховали с обеих сторон. Ниже Юзека шел накоротко связанный с ним Рубинек.

Вышли мы сразу после семи. Обрывистый склон сбегал вниз, в направлении кулуара. Весек и Войтек волокли Юзека по снегу, Вальдек и я страховали сопровождающих с по мощью ледорубов. Мы спускали Юзека как безжизненный куль, в свежевыпавшем снегу образовывалась борозда, а впереди снежная масса вздувалась бугром. До скал на краю кулуара мы добрались быстро.

— Видите! Идут!

Далеко слева на траверсе видны были четыре темные точки. Юзек постепенно приходил в себя. Становилось все солнечнее и теплее. Круто нависший снег в кулуаре грозно поблескивал на солнце, терраса выглядела малопривлекательно.

— Ну, панове, двинулись, — поторапливал нас Вальдек. — Около полудня станет лавиноопасно.

По обрывистым скалам я спустился в кулуар, поднялся по нему выше и занял позицию. Вальдек страховал еще и с самой кромки.

— Следите за Юзеком, под снегом камни, — рычал я.

Они спустились удачно. В кулуаре снежный слой был толще, нежели позавчера. чёрт возьми, ну и нападало! Толь ко бы не съехать отсюда вместе с лавиной!

Начался спуск по кулуару. Мы брели по колено, по пояс в снегу вниз, к террасе. Юзек двигал перед собой толстую снежную подушку Он пытался нам помогать, отталкиваясь руками. Мы страховали попеременно, когда Вальдек удерживал всех на верёвке, я заходил вперед, занимая ниже страховочную позицию. Рубинек пробивал дорогу, Войтек и Весек волокли привязанного Юзека, придерживаясь нужного направления.

Прошло всего два часа, но нас стала донимать усталость. Мы валились в снег, задыхаясь, тяжелые мешки переваливались через наши головы. Ужасное солнце отбирало остатки сил. Появился туман.

— Когда же они придут? — Четверка Петра исчезла из наших глаз за скальной грядой, ограничивающей кулуар. — Когда же они покажутся?

Юзек тихо стонал, сердце разрывалось, но как облегчить его участь? Через несколько часов, страшно измученные, отупев от солнца, мы выбрались из кулуара.

Время подходило к двенадцати. На привале Войтек извлек из рюкзака радиотелефон.

— Что случилось? Почему, чёрт подери, не выходите на связь? — донесся до нас взволнованный голос Доктора.

— Нам очень тяжело… Мы не в состоянии останавливаться в определенные часы и доставать радиотелефон, — пояснил Войтек.

Минуту спустя из базового лагеря отозвался Збышек Сташишин. Из беседы с ним мы узнали, что спасательная группа направляется слишком высоко. Они должны спуститься и вести к нам траверс горизонтально.

Нужно было снова продолжать путь, взять левее, так мы быстрее встретим ребят с кислородом. Только теперь начались настоящие трудности. Транспортировка наискось по склону превосходила наши возможности. Мы хрипели под тяжестью рюкзаков, изо всех сил сжимая в руках верёвки, от которых ныли руки и плечи. Время шло, но конца дороги не было видно. Мы проглядели все глаза, высматривая коллег, но перед нами белело только затянутое дымкой пустое пространство террасы.

— Нам не справиться! — Я повалился в снег, перед глазами плыли темные круги. Рядом дышал, как выброшенная на песок рыба, Весек.

— Когда это кончится?! Неужели они никогда не придут?!

За спиной у нас свыше четырехсот метров расщелины и порядочный отрезок на склоне, но перед нами еще целые километры траверса по снежному откосу. Жара отнимала у нас последние силы.

— Юзек! Юзек! Помоги нам! Попытайся идти! — Мы чуть ли не молились на него.

Он пытался это сделать. Ступал шаг или два и валился в снег. Мы волокли его дальше, покуда могли, пока наконец не падали сами. Дико хотелось пить. На террасу опустился туман, сквозь него пробивалось палящее солнце. Ужасная жара. Безрассудно, не в меру поглощали мы снег, тщетно пытаясь утолить жажду.

— Войтек, свяжись с ними! Почему их не видно? Может, утром нам просто показалось? Почему они едва-едва тащатся? Прошло уже шесть часов. Ведь нам одним не управиться! — перемежались возгласы обиды и отчаяния. Мы извлек ли радиотелефон.

— Алло, Петр… Алло, Анджей… Алло, спасательная группа, отзовитесь!

Ответом было молчание.

— Говорит база, говорит база! Слышу вас хорошо, — неожиданно донесся до нас голос Збышека Сташишина. — Я только что разговаривал с Петром. Не знаю, почему они вас не слышат. Возможно, мешают скальные ребра. Вижу обе группы в бинокль. Они уже близко, близко от вас. Я попытаюсь направить их по верному пути. Немедленно связываюсь с ними. Как Юзек, что сообщить Доктору?

— Они уже близко! — Я готов был разрыдаться от счастья. Но пока что мы должны идти! Быстрее! Ведь у нас нет палаток. Надо добраться до «четверки» любой ценой.

Мы передвигались медленно. Юзек вел себя очень мужественно. С невероятным упорством он пытался пройти несколько шагов, поддерживаемый снизу и сверху, падал в снег, и все начиналось снова.

— Левой. Теперь правой, еще шаг! Чуть выше! — под сказывали мы ему.

Он был уже в полном сознании. И очень хотел нам помочь. Его физиономия искривилась в нечеловеческой гримасе усталости и боли.

— Проклятие! Я почти… не в состоянии идти… Ногу просто рвет.

Время шло, а мы по-прежнему держали путь наискось, влево, по глубокому, рыхлому снегу. Было около трех. Нас уже сломила усталость, через каждые несколько минут мы падали во влажную белизну вместе с нашим больным, но продолжали продвигаться в направлении спасательного лагеря IV. Увы, никто не появлялся в пределах нашей видимости. Язык, рот вспухли и потрескались — это оттого, что мы поглощали снег. Брюки давно успели промокнуть, и ощутимый холод охватывал икры и ступни.

«Что будет, если нас здесь настигнет ночь?! Отмороженные ноги! Пусть же наконец явятся коллеги! Пусть заберут Юзека! Ведь мы подыхаем от усталости: за спиной у нас — вершина! Почему их нет?» Во мне говорил только подсознательный, звериный страх и жажда, чтобы кто-то облегчил мою участь, взял мой рюкзак и верёвку, позаботился о Юзеке, чтобы наконец появилась палатка, в которую можно забраться и отдохнуть.

Наступили сумерки. За плечами у нас — десять часов мучительного пути. Мы засомневались, сумеем ли вообще отыскать сегодня друг друга в беспредельных снегах террасы.

— Хоп, хоп!.. Хоп!.. Хоп!.. — орали мы как сумасшедшие. А вдруг они за грядой? Никто, однако, не отзывался.

— Покричим еще! — настаивал Войтек.

Мы были бессильны перед лицом этого бескрайнего снежного пространства. И не могли понять, почему наши коллеги еще не добрались до нас. Мы должны идти! Любой ценой надо пытаться это делать. Иначе… не избежать трагического исхода! За ближайшим ребром должен быть лишь отрезок пути по снежному полю и лагерь. Да, там должен находиться лагерь!

Глубокий снег уступил место твердому фирну. Склон становился все круче. Недалек был уже край террасы и почти двухкилометровый обрыв над лагерем II. Под тонким слоем пушистого снега появился лед. А это крайне опасно.

Вместе с Вальдеком мы удерживали всю четверку на ледорубах, а они не могли найти места, где можно было бы примоститься. Наконец нашли точку опоры. Но как теперь выбраться за пределы ледового поля? Войтек сделал попытку, но отступил. Я прошел несколько дальше, но они, видимо, не верили, что я сумею удержать всех пятерых на ледорубе. Вальдек достал молоток и ледовые крючья, вбил несколько штук, спустил коллег ниже, а потом принялся выделывать акробатические номера, чтобы добраться до нас. Уже темнело, стал прихватывать мороз. От скал нас отделяло, возможно, каких-нибудь сто — сто пятьдесят метров. И тогда мы увидели Петра с Анджеем. Они стояли тут же, рядом, ниже гряды.

— Давайте сюда! — кричали они.

— Идиоты! Это вы идите сюда! Здесь сплошной лед! Вы должны были добраться до нас уже давно. Должны были помочь нам. А теперь, когда у нас под ногами ледяной обрыв, они кричат: давайте сюда! Постукайте себя по лбу, — кричал я.

Полчаса спустя, страхуясь при помощи крючьев, которые укрепил Вальдек, мы спустились под скалы. Было уже шесть.

— Почему так поздно? — накинулись мы на них.

Но вопросы были излишни. Стоило взглянуть на них, чтобы понять, что и они хлебнули горя. Постаревшие от усталости лица, бессмысленные взгляды.

Юзек уже сидел на рюкзаке. Доктор достал кислородный баллон, аппарат, мундштук, потом потянулся к аптечке.

— Где ваша палатка? — поторапливал он нас.

— У нас ее нет… Возьмите Юзека к себе… Наша палатка осталась наверху.

— Что?! У вас нет палатки?! — У него прямо сперло дыхание. — И у нас нет…

Не было сил выяснять теперь, как получилось, что и мы, и они понадеялись на то, что другая группа тащит с собой палатку. Впрочем… сейчас все это уже не имело значения. Сделалось совершенно темно. Нам предстояло ночевать в снегу, но если бы речь шла только о нас, мы, вероятно, не предприняли бы ни малейшего усилия. Но как помочь Юзеку? Ведь он может просто не выжить.

Рубинек принялся долбить ледорубом щели под скалами, образующими основание выступа.

— Идите сюда! Выроем пещеру!

Через минуту он, а потом и Вальдек скрылись в туннеле под снегом. Мы в полной апатии сидели возле Петра, трясясь от усталости и холода. Ломило головы и мышцы.

Явился Доктор.

— Панове, всем буметан против обморожения, — протянул он нам какие-то таблетки.

Безвольные и равнодушные, мы глотали их. Петр извлек из рюкзака термос с питьем. Мы жадно протянули руки.

— Это… только… для Юзека… У меня… тоже весь день… во рту… не было ни капли… — Он говорил хрипло, с большим трудом. — Я совершенно задыхаюсь. Не могу откашляться.

— Может, у тебя найдется что-нибудь перекусить?

— Конфеты, шоколад, сушеные фрукты.

Прошло несколько минут, четверть часа. Я отправился помочь коллегам. В пещере, однако, невозможно было уместиться. Юзек уже лежал в спальном мешке, рядом с ним расширяли яму Збышек, Вальдек и Войтек. Для нас здесь места не оставалось.

— Весек! Надо копать другую пещеру!

Петр, смертельно измотанный, безразличный уже ко всему на свете, завернулся в спасательное полотнище из алюминиевой фольги, разложил на снегу верёвки и рюкзак и молча повалился на них.

Было уже около одиннадцати, когда нам удалось вырыть небольшую нору под скалами. Мы расшнуровали ботинки и улеглись на рюкзаки. Хорошо, что Юзек уже под опекой Доктора…

Будет чертовски холодная ночь. Но мне наплевать на это…

Вальдек:

«Я проснулся около двух часов ночи. Рубинек, кажется, тоже… В четыре, может быть в пять, он стал разогревать манную кашу и молоко. Когда пора было завтракать, выясни лось, что с Юзеком плохо. Он немного поел, но, кажется, чисто подсознательно, ложка вываливалась у него из рук… Он все время хотел спать. Я покрикивал на него, чтобы разбудить, но безуспешно. Когда я энергично принялся за дело, то обнаружил, что это полная детериорация. Мы дали вам в это время котелок с кашей, Рубинек отнес его, а я начал быстро собираться. Юзек стал пороть чушь, теряя сознание.

Потом мы с Рубинеком принялись одевать Юзека, натягивать на него штаны, пуховую куртку. Все это продолжалось долго, сказывалась нарастающая усталость и последствия вчерашних волнений. Я знал уже, что сегодня нам не поспеть на перевал, что наше дело плохо и хотел заставить Весека и тебя взять «высотный» или «турню», но безуспешно, у вас не было сил. В семь утра мы сообщили на базу и в оба лагеря о случившемся, прося о помощи. Связали Юзека и выволокли его из палатки.

Мы медленно двинулись вниз, надежно страхуясь. Вскоре я заметил спешащих нам на подмогу четырех человек… Позже появился туман, начался зной, снег стал вязким.

В пять мы встретили Петра и Доктора. Следовало приниматься за подготовку ночлега. Уже зашло солнце, когда Рубинек нашел подходящее место в щели, ниже скального выступа»

Юзек:

«Я помню, как лежал в палатке и кто-то меня одевал, натягивал две пары штанов. Позже, когда я был в сидячем положении, меня связали верёвкой и укутали в какую-то пуховую одежду… По выходе из палатки меня ослепило солнце. Обессилев, я рухнул в снег, но мне казалось, что погода установилась и вообще все нормально…

Спуск прошел быстро, запомнилось немногое. Ниже я, наверное, почувствовал себя лучше, так как припоминаю гораздо больше. Снег оказался рыхлым и глубоким, а кроме того, туман и солнце. Я пытался идти, но у меня страшно разболелась нога.

«Когда это кончится? — думал я. — Когда наконец мы доберёмся до палаток?»

Я испытывал неловкость оттого, что не только не взошел на вершину, но теперь еще столько людей вынуждено возиться со мной…

Я снова пытался идти. Но эта нога!.. Каждую минуту я падал…

Но вот и конец. Я сидел на рюкзаке, и никто уже не понуждал меня идти, не заставлял передвигать ноги. Доктор напоил меня чаем из термоса, потом дал кислород. Мне показалось, результата никакого.

Потом я очутился в пещере. В спальном мешке было тепло и хорошо, я принял множество таблеток, выпил горячего чая… Мне и в голову не пришло, что положение серьезное и со мной могло что-то случиться».

Доктор:

«Когда вечером Войтек по радиотелефону сообщил, что в качестве поддержки мы уже не нужны, что же касается Юзека, то нет причин для опасений, мы почувствовали себя лишними; наше участие в штурме завершилось…

Часто случается, что у кого-то неважное самочувствие в день выхода к вершине, поэтому он остается на биваке. И вчерашнее недомогание Юзека у меня не вызвало серьезных опасений, особенно когда мне все это по радиотелефону так излагали.

«Когда мы вернулись с вершины, Юзек чувствовал себя лучше. Завтра сам собирается на верхушку. Вы можете ликвидировать «четверку», — сообщила вечером штурмовая группа.

В семь утра Войтек вышел с нами на связь. Юзек болен! Он в полубессознательном состоянии, сонный, слабо реагирует на внешние раздражители. «Валится с ног», — слышно было по радиотелефону из палатки Петра и Рогаля.

По описанию Войтека я понял, что это горная болезнь. Я тотчас же помчался в другую палатку, схватил аппарат.

«Немедленно спускайтесь ниже! — распорядился я. — Это самое важное».

«Анджей, это не действие высоты, отсутствуют типичные симптомы! Это какая-то другая болезнь, нечто вроде спячки! Он настолько сонный, что валится у нас из рук. Выходите нам навстречу, прихвати какие-нибудь пилюли!» — твердил Войтек.

Я взволновался не на шутку. Все, что он говорил, свидетельствовало о беспечности и безответственности. Я попросил его еще раз описать симптомы начала заболевания и подробно описать нынешнее состояние больного. Вопрос был ясен…

Условились, что вы сразу же спускаетесь, а мы выходим с кислородом, прокладывая траверс горизонтально, а потом вместе вернемся в лагерь IV. Связь через каждые два часа.

Мы захватили с собой аптечку и весь хирургический инструмент, кислородный баллон, пуховые куртки и немного питья. Дорогу прокладывал Петр.

Снег был страшно глубокий, вязкий. Сперва мы вас видели, но потом наполз туман. Петр шел первым, пользуясь ледорубом, как циркулем: описывал им полукруг по снегу, определяя, каков угол падения склона, где лучше идти. Мы беспокоились, так как не могли с вами связаться. Наконец в двенадцать отозвался Войтек: «С Юзеком плохо…»

Я злился, что вы не связывались с нами в условленное время.

«Это немыслимо. Мы в страшно тяжелых условиях и не можем останавливаться, доставать из рюкзака радиотелефон…»

Погода портилась. Видимости никакой, вокруг сплошной туман. Дорогу стал прокладывать Вангчу, но он плохо чувствовал, где следует идти, каков угол падения. Он либо забирался слишком высоко, либо спускался ниже, чем требовалось. Его отправили в хвост колонны.

Мы стали прокладывать траверс дальше, и я пошел ведущим. Вы вновь не отзывались на наши вызовы по радио телефону.

«Что там происходит? Почему это тянется так долго?»

Мы беспокоились и чувствовали страшную усталость.

Было, пожалуй, часа четыре, когда мы подходили к скальному выступу и когда с базы отозвался по радио Сташишин.

«Вы уже приближаетесь к ним. Вас разделяет скальное ребро. В тучах сейчас образуется окно, немедля проверю, где они. Иду за биноклем, через десять минут выйду на связь. Будьте готовы к приему!»

Четверть часа спустя он подтвердил, что видит вас прямо за выступом и что через полчаса мы должны встретиться. Уже надвигались сумерки, и мы засомневались, успеем ли сегодня вернуться в лагерь. Прождали полтора часа, но вас все не было. Так как у нас не было палатки, мы решили, что Рогаль и Вангчу возвратятся в «четверку». Они нужны были там и для того, чтобы проследить за шерпами, которые доставят кислород. Марек отдал Петру свою пуховую куртку, я выдал всем глюкардиамид, и двойка отбыла.

Надвигалась темнота, мороз крепчал. Мы попытались, так и не дождавшись вас, пробиться через заметенные сугроба ми острые камни и глубокий снег к подножию скального выступа. И там мы заметили вашу группу. Прошло еще полчаса, прежде чем вы до нас добрались.

Я сразу же ввел Юзеку кислород, дал антибиотики, учитывая возможность инфекции. Потом фуросемид, мочегонное средство, применяемое в случае отека легких. Констатировал у него тромбофлебит на левой ноге. Следовало срочно уложить его в спальный мешок. Я выдал всем буметан и глюкардиамид. А сам принялся копать пещеры».

Шимек в лагере на перевале:

«Проснулся я рано утром, включил радиотелефон и услышал голос Войтека. Узнал, что Юзек вчера не взошел на вершину, а теперь ему плохо: он теряет сознание, неконтактен. Потом отозвался Рогаль. Взволнованный, он выяснял, в каком лагере находятся оставшиеся кислородные баллоны. Я по радиотелефону мог только слушать, батареи почти полностью сели, но мне ясно было, что необходимо срочно отправляться вверх: кислород у меня, в «двойке».

Я разбудил шерпов. Налегке, только с одними баллонами и небольшим запасом провианта, мы отправились к «рондо» у перевала. Шерпы быстро опорожнили рюкзаки. Они хотели тотчас же спуститься на базу. Они не могли понять, что положение создалось драматическое, что там, наверху, необходим кислород и надо его туда забросить. Я подключил все найденные в палатке батарейки, и, к счастью, радиотелефон заработал. Мне удалось связаться с базой. Я сообщил Большому, что шерпы не хотят идти выше, и он подозвал к аппарату сардара. Этот разговор продолжался долго. Я ничего из него не понял, но можно было почувствовать, что сардар велит им отправляться.

Они нехотя снова укладывали рюкзаки, забрали кислород, снаряжение и оставшиеся здесь пуховые куртки. Мы договорились, что я буду прокладывать путь до перевала, следуя налегке, а они потом отправятся дальше, к японскому лагерю. И мы двинулись. Я остался на перевале».

Большой в базовом лагере:

«В семь утра из разговора Войтека по радио с лагерем IV я узнал о болезни Юзека. Это меня встревожило: ваши группы были далеко друг от друга, кроме того, в лагерях отсутствовало необходимое снаряжение.

Настоящая нервотрепка началась еще перед полуднем. Я видел ваше возвращение: несколько темных точек среди бескрайних снегов. В довершение ко всему туман, а группа Петра не могла наладить с вами связь. Мы с Мацеком ждали дальнейшего развития событий, полные тревоги, с ужасным ощущением абсолютного своего бессилия и невозможности чем-либо вам помочь.

Около двенадцати я подключил радиотелефон к большой выносной антенне, чтобы лучше вас слышать, а потом с биноклем поднялся выше на ледник: скальный выступ Белой Волны не позволял увидеть террасу с базы. Вы к этому времени уже успели спуститься ниже, а группа Петра направлялась слишком высоко. Я связался с ними и рекомендовал спуститься. Позже вышел на связь Шимек, который вместе с шерпами добрался до «рондо» у перевала. Шерпы собирались. Тотчас последовать вниз, а Шимек, не зная английского, не мог растолковать им, что подъем необходимо продолжать. Снизу как раз прибыл сардар, я немедленно подозвал его к аппарату, попросив по-непальски распорядиться, чтобы шерпы доставили кислород наверх. И с облегчением вздохнул, когда их удалось склонить к этому.

Петр скоро начал сомневаться, смогут ли они сегодня добраться до вас. Из-за отсутствия палатки они колебались, не вернуться ли: ведь к ночи можно не поспеть в «четвёрку». Я знал, что с Юзеком дело плохо и стал их подбадривать, несколько искажая истинное положение вещей, уве ряя, будто встреча вот-вот произойдет.

Снова прошел час или два. На террасе шесть точек несколько сместились влево. В сопоставлении с громадой снежных полей это выглядело на самом деле безнадежно… Эти масштабы… эта скала… и вы, затерянные, ползающие там, как жуки… В бинокль было видно, что вы волочите Юзека словно какой-то тюк, от которого на снегу остается широкая борозда.

После полудня распространился туман, но в нем возникали окна. В какой-то момент я заметил, что группа Петра остановилась. Время связи еще не подошло, и сообщений от них не поступало. Я страшно волновался: уж не собираются ли они вернуться? Но они снова двинулись… По радиотелефону все время спрашивали: далеко ли еще? Я отвечал, что уже близко, побуждая их следовать дальше. В минуты сомнений они раздумывали: не вернуться ли? Я хорошо понимал их: туман, никакой видимости, день на исходе, а у них нет палатки.

Я метался от бинокля к радиотелефону и обратно… но тягостнее всего было бессилие… Счастье, что, хотя туман распространился, возникали просветы. Помогло само провидение: если бы не эти окна, вы, вероятно, никогда не нашли бы друг друга».

28 мая

Я проснулся от пронизывающего холода. Между мной и Весеком на обоих спальных мешках белел слой снега, влажные снежинки проникали под куртку и внутрь спального мешка. Мы лежали в выдолбленной вечером норе, свесив ноги над снежным обрывом, у нас над головой нависала потрескавшаяся, обледенелая кромка пещеры. Налетел ветер, сверху нам на лица посыпалась снежная крупа.

— Ничего, брат, не поделаешь. Нужно собираться.

Мы выкарабкались из своего логова, окоченевшие и разбитые. Неподалеку от нашей норы на рюкзаке восседал Петр. Я несколько удивился: он выглядел молодцом, так, словно ночлег прямо на снегу для него дело привычное.

— Ты промерз?

— Нет… Ночь была теплая… Только ветер все время гнал на меня сухие лавины.

Лишь теперь я заметил, что вид у него крайне утомленный.

Время приближалось к восьми. Было еще пасмурно. Низкая облачность не позволяла солнцу пробиться. Далеко внизу раскинулись посеревшие снежные поля, стальных оттенков камни и скалы, покрытый щебнем ледник. Я с минуту глядел вниз, туда, где должен был находиться базовый лагерь, а там — уют, еда и конец всем мучениям. Кошмар вчерашнего дня и ночного рытья пещер миновал. Юзек был под опекой Доктора, но нас ожидал еще долгий и трудный спуск.

Я сел рядом с Петром на рюкзак, тут же пристроился Весек, и мы молча ждали, когда из пещер выползут наши коллеги и кто-то подаст сигнал отправляться в путь. Правда, и сегодня желательно было поспешить, но прошел час, а никому не хотелось подойти к яме и поторопить коллег, такая апатия и усталость нас одолевали. Наконец из пещеры появился Вальдек.

— Юзеку лучше. Вечером он выпил много чаю, всю ночь дышал кислородом… Парни уже готовят кое-что поесть, — сообщил он.

Из остатков сухофруктов мы принялись варить компот. Петр выгребал из мешка крошки шоколада. Бутан монотонно урчал, а мы сидели на рюкзаках, переговариваясь друг с другом и глядя вниз, на грязноватый ледник и долину, которые теперь, с появлением солнца, обретали краски. Появились остальные. Юзек, бледный и осунувшийся, с физиономией, вытянувшейся от усталости и болезни, жаловался на боль в ноге.

— У него еще трудности с дыханием, но легкие в порядке. Только ко всему остальному у него неизвестно откуда тромбофлебит на левой ноге.

Возле Юзека суетился все еще сосредоточенный и озабоченный Доктор.

Мы стали упаковывать рюкзаки и связываться верёвками, разбившись на группы.

— Halo, sahb… halo! — донеслось сверху, из-за выступа.

Приближались Джепа и Пасанг Дава. Они шли быстро, умело одолевая крутой снежный склон, а потом кулуар возле самых скал. Как, чёрт подери, они нас здесь отыскали, если вчерашние следы почти начисто замело?

— Very… hard… snow… sahb! (Очень… твердый… снег… саиб!) — обнажили они в улыбке зубы, еще задыхаясь от усталости.

Сегодня они установили немалый рекорд: добрались сюда прямо из японского лагеря.

«А наши проковырялись целый день…» — с неприязненным чувством подумал я.

Шерпы тотчас подключились к тем, кто окружал Юзека. Они начали заботливо помогать ему, поняв наконец, что он действительно болен и нуждается в помощи. Возле Юзека неотступно хлопотал Вальдек.

Связавшись, мы образовали длинный поезд. Первый — Пасанг, второй — Джепа (они страхуют Юзека на короткой петле), с другой стороны — Войтек, Вальдек и в самом конце — Рубинек. Петр и Доктор связались короткой верёвкой, Весек и я тоже.

Стало тепло. Солнце жарило сквозь туман. Снег лежал влажным, толстым и липким слоем. Лавинные воронки на склоне впереди нас настораживали. Стоит одному сорваться, как мы все свалимся вниз. Передвигались мы крайне медленно, тяжело, пробиваясь сквозь глубокую, пропитанную влагой белую массу. Джепа страховал Юзека с исключительным вниманием. Когда наш больной соскальзывал вместе со ступенькой вниз, шерп деликатно, но решительно страховал его от дальнейшего скольжения, терпеливо ожидая, пока Юзек отдохнет, помогая ему снова войти в след.

Уже час, как длился переход. Сделалось нестерпимо жарко. К усталости прибавилась жажда. Мы разделись до рубашек, но это не принесло ожидаемой прохлады. Юзек делал несколько шагов и падал в снег, проклиная переход, жару и больную ногу. Видно было, что он вымотан. Во время стоянки Джепа и Вальдек помогли ему снять пуховую куртку, и он сидел прямо на снегу, свесив голову, с ожесточенным и потным лицом. Он жаловался на удушье, поэтому Доктор дал ему маску, подключив ее к кислородному баллону. Позже Юзек попытался идти прямо в маске, но это не принесло ожидаемого облегчения: маска оказалась тесной.

И снова марш, снова привал, очертания едва держащихся на ногах людей, негромкий, отрывистый шепот, просьбы, а вокруг нас — сплошное море тумана. Жажда доводила до исступления. Мучительное разгребание снега ногами и фигуры коллег, проплывающие передо мной по склону, — единственное и нескончаемое ощущение от этого марша. Попадем ли мы при таком темпе в лагерь до наступления ночи?

Снова Юзек оступился и рухнул в снег. Мы стояли, отупевшие, бесчувственные, глядя, как Джепа, словно самая заботливая нянька, приводил в порядок одежду Юзека, вытаптывая ступеньки, помогал ему подняться, негромко подбадривал его:

— Sahb, come on!.. Come on! One hour and camp, sahb… Finish! (Саиб, пошли!.. Пошли! Еще час — и лагерь, саиб… Конец!)

Измученный зноем и жаждой, я предложил Весеку: мы выйдем вперед, проложим дорогу, а в лагере позаботимся о том, чтобы организовать питье для всех. Мы сказали об этом Вальдеку, он согласился, и мы начали снизу опережать эскорт. Но кажется, наши коллеги ожидали от нас совсем иного, потому что мне запомнилось едкое замечание Рубинека:

— Лучше было бы, если б молодежь шла рядом с шерпами, подстраховывая Юзека.

Я слишком отупел, чтобы объяснять, почему мы их обгоняем, но Весека это задело, и он тотчас осадил Збышека.

Едва различимые следы служили нам путеводной нитью в тумане. Мы проваливались по бедра, мечтая о лагере и хотя бы о капле воды, понося солнце и зной, которые лишали нас последних сил. Наконец начался незначительный спуск вниз. В тумане замаячили темные пятна: может, это палатки?

— Хоп! Хоп! Ма-а-рек! — крикнули мы раз, другой.

Через минуту раздался ответный приглушенный оклик, пятна приобрели очертания палаток.

— Пить! Пить! — рычал я как безумный. Этим единственным словом я проще всего мог выразить нашу муку.

Мы дошли до «турни» и тяжело рухнули на мешки.

— Ребята! Я уже поставил воду! Сейчас организуем что-нибудь попить.

Из палатки выкарабкался Рогаль.

— Марек… приготовь побольше жидкости… возьми Вангчу и следуйте… по нашим следам к ребятам. Они умирают от жажды.

Час спустя мы сидели возле «турни», утолив жажду, но по-прежнему без сил, еще не придя в себя, а Рогаль и Вангчу направились вверх, неся в руках большую кастрюлю с чаем. Термос оказался разбитым.

Повалил снег — первый предвестник муссона? Белые влажные хлопья оседали на рубашках, охлаждая воспаленные лица. На слабо различимом склоне возникли темные фигуры. Приближаются!

Мы с Весеком решили сегодня же спуститься ниже. Петр и Вальдек не возражали. Нас оказалось здесь одиннадцать человек, а в «четверке» только три «турни». На всех места для ночлега не хватит.

Петр:

«Я добрел до «четверки» совершенно обессиленный. Вчера я проложил, пожалуй, две трети пути на террасе. Когда мы еще поднимались, снег был твердым, но, спускаясь, стали утопать по колено.

Включался в прокладку пути в меру сил и Доктор, потом я пытался привлечь к этому шерпа, но он не смог идти ведущим… Да, это был тот максимум усилий, на какой мы были способны без еды и капли влаги. Мы сомневались уже, дойдем ли до вас, но не могло быть и речи о том, чтобы отступить..

Я чувствовал смертельную усталость, точно так же как после броска к «четверке». Из лагеря уходили вниз четыре человека, я же рассчитывал, что уйдут только двое. Но раз у вас не было сил, пришлось дать согласие.

Меня несколько беспокоило, что мы остаемся одни. Я не знал, что может наступить завтра. Хватит ли кислорода? Сможем ли мы спустить Юзека ниже, сбавив ему этот километр высоты? Выдержит ли Вальдек такую нагрузку?

Вершина уже взята. И вопрос о ней больше меня не волновал, была только тревога, как пройдет завтрашний спуск. Не было ни обид, ни претензий в отношении действий отдельных людей… Все это появилось позже».

Да, нет смысла скрывать, сегодня мы еще могли сделать попытку спуститься на ледник, но хватит ли у нас на это сил? Мы мечтали лишь об одном: как можно быстрее попасть в базовый лагерь, попасть любой ценой.

Юзек сидел, тяжело дыша, на рюкзаке, вокруг кружили все более густые снежинки. Он не обращал на них внимания.

— Держись, старик! Надеюсь, ты справишься!

— Справлюсь, чёрт подери! Если б не нога… Жжет как огнем…

Мы уложили в рюкзаки часть вещей, которые следовало отправить отсюда вниз, а парням они уже не требовались, попрощались и двинулись. За нами намеревались спуститься еще два-три человека, но ждать их не имело смысла. Чем длительнее привал, тем труднее потом отправиться в путь.

Ох, как здорово помогали нам теперь верёвочные перила, из-за которых несколько дней назад мы вели борьбу с Вальдеком! За эти дни выпало столько снега, что обстановка стала опасной. Под кошками образовывались снежные лепёшки, и мы ежеминутно скользили по нескольку метров. Смеркалось. Спотыкаясь от усталости, судорожно сжимая в руках узел Пруссика, мы сходили вниз, к перевалу. Через час японский лагерь остался у нас за спиной. Уже наступили сумерки, когда мы добрались до перевала. В единственной оставшейся «турне», прогнувшейся, заметенной снегом, лежал одинокий Шимек. Мы присели возле рукава на корточки и стали беспорядочно рассказывать Шимеку о минувших днях, раздумывая над тем, не заночевать ли здесь.

— Панове, палатка почти развалилась. Внутри — гора снаряжения. Втроем нам здесь не уместиться, — отговаривал он нас.

— Может, спустишься вместе с нами под перевал?

— Нет. Я должен дождаться парней… и кинокамеру! Шерпы обещали захватить ее из японского лагеря. Может быть, я сумею еще кое-что снять! Вчера и сегодня рано утром я слышал по едва-едва работавшему радиотелефону ваши драматические переговоры… Слышал, как Большой, полный беспокойства, помогал вам встретиться друг с другом. Я чувствовал, что необходим вам, что должен выйти, что могу пригодиться при буксировке Юзека. Это было невыносимо: я отлеживаюсь здесь в палатке, а там… Я не мог заснуть… Боялся, что Юзек этого не вынесет… Утром пытался подняться выше. Но была такая чертовская жара, снег влажный. Я добрался до первых верёвочных перил, начал карабкаться. Но на кошки налипали целые глыбы, в одном месте я поскользнулся… и слетел вниз. К счастью, повис на узле Пруссика. Вам знакомо чувство, когда ты один и попадаешь в подобный переплет? Отвратительный туман, скверное настроение, а тут еще этот полет… Человек не в силах владеть собой, к чему-то прислушиваешься, сердце колотится как сумасшедшее, чуть ли не в панику впадаешь. Я вернулся в палатку…

Становилось все темнее, и мы, не мешкая, начали спуск. Склон покрывали громадные массы снега. Как он только держался при подобном угле наклона? Туман немного поре дел, всходила луна. Сераки и поля под нами, изрезанные трещинами, имели вид грозный и отталкивающий. Снова потянулись верёвочные перила. Я шел траверсом, едва передвигая ноги, как автомат, не чувствуя опасности. Толстый слой снега держал плохо, а я от усталости был невнимателен. Ступенька обвалилась у меня под ногой, тяжелый рюкзак перевесил, и я сорвался. верёвка натянулась как струна, я повис десятью метрами ниже траверса. Сразу же пришел в себя. Все во мне выло от страха: выдержат ли ледовые костыли? Нервозно, беспорядочно я разрывал руками снег и лед, пытаясь вскарабкаться вверх. Выбрался совершенно обессиленный, дрожа от волнения. Еще четверть часа пути, теперь медленно, осторожно — и вот уже можно увидеть темное пятнышко «рондо». Конец сегодняшнего маршрута.

Мы забросили в палатку рюкзаки, я нагреб снегу и развалился на спальном мешке, глядя, как Весек роется в груде оставленных вещей в поисках съестного.

— Я обнаружил бульон, есть мед и чай. Имеется обезвоженная японская капуста.

Бутан успокаивающе урчал, пламя свечи отбрасывало на стену силуэт бородатого Весека, а я чувствовал, как проходит нервное напряжение, вызванное тем, что мне пришлось «сделать ласточку». Меня все больше одолевала смертельная усталость. Мы оба молчали, не чувствуя ни радости, ни облегчения, все еще ощущая волнения и накал последних дней. Поздно вечером снаружи донеслись голоса, потом в рукаве появилась голова Рубинека. Он пришел вместе с Войтеком.

— Ну и досталось мне! — сказал Войтек. — У меня на теле вскочила эта гадость, которую называют проклятием альпинистов, так что я едва шел… Мы отправились значительно позже вас. Солнце уже зашло, и туман сделался еще гуще. Слава богу, что по всему пути на перевал были установлены верёвочные перила. Я доставил Шимеку камеру, а он попотчевал нас чаем… Чертовская боль, а тут — палатка, горячая еда… Меня это окончательно размагнитило. Я заколебался: не остаться ли? Но Збышек уговорил меня спуститься. Дальше мы передвигались почти ощупью. Луна светила сквозь туман, все казалось нереальным, грозным и прекрасным. На траверсе, возле верёвочных перил, я почувствовал себя как дома. А потом мы увидели «рондо», высветленное изнутри пламенем свечи. Я облегченно вздохнул: уже конец.

29 мая

Меня разбудил свет. Снова день. Последний день, отделяющий нас от базы. Уже с самого раннего утра в безоблачном небе повис раскаленный диск солнца. Ледовые заструги Белой Волны сверкали сияющим блеском. Еще до того как мы успели покинуть лагерь, начался невыносимый зной. Словно что-то должно было произойти, будто и в самом деле это предвещало изменение погоды.

Мы вышли поздно, измученные и хмурые после изматывающих, нервозных дней. Медленно и молча продвигались шаг за шагом к темным пятнам палаток «двойки». Шаг за шагом, ступень за ступенью по подтаявшим, расползающимся следам, мы в последний раз приближались к долгожданной базе и желанным зеленым долинам.

Всего лишь несколько, может быть еще десяток, часов странствований, единоборства с безбрежной пустотой белой равнины, борьбы с вязким снегом и собственной слабостью.

Каждый шаг вниз превращает Гималаи только в воспоминания. Задыхаясь от напряжения, обливаясь потом, мы не чувствовали, что этот многокрасочный сон остается позади. Что здесь уже не повторится день усилий, мучений… и того ликования, которое охватывает в горах. В этот день в душе у нас не нашлось места для того, чтобы оценить всю прелесть пребывания в этом царстве белых снегов.

Дряблые, ослабевшие мышцы, проклятия, срывавшиеся с обожженных солнцем губ, запавшие глаза, ожесточившиеся лица и одна-единственная мысль: скорее бы все это кончи лось! Такими мы возвращались.

Вскоре после полудня мы добрались до «двойки». Зной и жажда пробудили в нас самые дурные инстинкты. Мы ринулись на поиски чего-нибудь, что способно утолить жажду, вороша и сминая груды скопившихся здесь продуктов и снаряжения. Но нам ничего не удалось обнаружить, в кастрюлях и котелках оказались засохшие, покрывшиеся коркой остатки пищи. Рядом валялись сумки, пакеты, консервные банки, ныне, пожалуй, уже никому не нужные. Среди них жирные, влажные паштеты из рыбной печени. Подавляя отвращение, мы ложками поглощали эту вязкую массу, упиваясь редкими каплями маслянистой влаги.

И вдруг озарение! В изгибе крыши, образовавшем углубление, на брезентовой поверхности снег за эти дни успел превратиться в воду. Растворив в ней фруктовый концентрат, мы получили великолепный напиток.

Потом наступило время отъедаться. Перед этим мы с неделю жили на голодном пайке. Мед, языки, шоколад, вафли. Просто чудо, что все это не завершилось для нас самым плачевным образом!

На небе появились первые тучки. Солнце скрылось где-то за ними, жара спала, но снег сделался еще хуже. Мы медленно двинулись по этой охваченной таянием пустыне. Сначала нам было по колено, потом по пояс, но чем дальше, тем это все больше напоминало голгофу. Мы утопали в пропитанной влагой белизне, проваливаясь по самую грудь и плечи, не зная даже, то ли это опора, то ли, возможно, подточенные солнцем, припорошенные снегом трещины. Раздраженные, проклиная эти сизифовы усилия, мы выкарабкивались из снежных провалов, пытаясь продвинуться дальше на коленях. Небо плотно заволокло тучами, повеяло холо дом, а мы еще никак не могли миновать террасу.

В какой-то момент Весек провалился почти по самую шею, а когда наконец нам удалось его вытянуть, обнаружилось, что свой ледоруб он потерял где-то под снегом. Напрасно мы искали его, перерыв все вокруг метр за метром.

— Панове! Нечего рисковать! Сделаем связку! — Рубинек, как всегда, оказался самым рассудительным.

— Дополнительная работа и трата сил, но ничего не поделаешь, — покорился я, не раздумывая и не протестуя.

— Плевать я хотел! Два шага осталось!.. — взбунтовался Весек.

До конца плато оставалось каких-нибудь сто метров.

Медленно, вяло раскручивали мы верёвку, глядя на этот комический бунт. Весек тащил на себе рюкзак, пытаясь на четвереньках добраться до более твердого грунта. Он проваливался, ругался от ярости, но привязываться к верёвке не пожелал.

Мы миновали плато. Начинал падать снег. Со стен Рамтанга со свистом летели камни. Дорога югославов задним числом угрожала смельчакам… Сегодня для Войтека день испытаний. Он шел неутомимо, без жалоб, хотя видно было, какие муки причиняет ему ходьба.

Сотни метров по шатким камням, молчание, нарушаемое проклятиями или стонами, спуск по осыпающейся трещине — и начался ледник. Серую, лишенную снежной белизны поверхность покрывали новью трещины, свежий щебень и каменные глыбы. По ледовым долинам вниз резво устремлялись ручейки. Шел снег с дождем. Мир сделался мрачным и хмурым. На склонах Рамтанга шумели ручьи, осыпая щебень. Совершенно мокрые, мы медленно приближались к базовому лагерю.

В палатке-кухне нас ожидали с горячим чаем Сонам и Таши.

— Sahb! Sahb! — стремительно бросились они к нам.

Ладони, сложенные для приветствия, склоненные головы и тихое «намасте» — они встречали нас, как встречают только близких и дорогих. Во взглядах шерпов можно было прочитать волнение, заботу, гордость и неподдельную радость. Появились Мацек, Большой и даже офицер связи.

— Браво, ребята! Вы молодцы!

— Mister Marek, congratulations! I enjoy very much… I just sent the message about victory to Katmandu! (Мистер Марек, поздравляю! Я восхищен… Только что отправил в Катманду депешу о вашей победе!)

Радостные голоса, поздравления, похвалы, вопросы — все это как-то не доходило до нашего сознания. Мы молча сели, очень немногое могли мы им сейчас сказать…

— Что с парнями? — прохрипел кто-то из нас, выразив то, что в этот момент больше всего тревожило.

— Они сегодня ночуют в «рондо». Сообщили по радиотелефону, что Юзек идет неплохо, только у него по-прежнему болит нога. Завтра отправляемся им навстречу.

Тревога, которая до этого сидела глубоко в подсознании у каждого из нас, стала затихать.

30 мая

Утром после долгого, каменного сна я пробудился еще слабый и разбитый, но с легкостью на душе, словно избавившись от тяжести, все эти дни давившей не только на плечи, но и на сердце.

После полудня зычный голос Войтека: «Идут!» — заставил нас выскочить из палатки.

По затуманенной дождем поверхности ледника приближались темные фигуры. Они подходили измученные, исхудалые, засыпанные мокрым снегом, молчаливые, промокшие до последней нитки. Потемневшие от влаги рюкзаки сваливали на кухне.

Наконец мы увидели Юзека. Он шел в сопровождении Вальдека. Шел медленно, обеими руками опираясь на лыжные палки, в желтой куртке, как в пелерине, низко опустив голову. Мы выбежали им навстречу с горячим чаем…

Только теперь, когда все мы собрались в базовом лагере, только теперь Кангбахен стал по-настоящему наш. Одна из высочайших вершин Гималаев, на которую еще не ступала нога человека, была теперь завоевана нашими совместными усилиями.

Я почувствовал себя счастливым, преисполненным свободы и спокойствия, которых никто не в силах меня лишить. Шел снег с дождем. Он становился все сильнее. Над ледопадом маячила расплывающаяся в тумане, грозная и неправдоподобно близкая вершина нашей горы.

Я видел ее в последний раз…

Варшава, 1975 г.