Я опечалилась. Перспектива греть скамейку поясницей не прельщала. Набиваться на постой к сегодняшним знакомым, пусть один из них как бы и супруг, было совестно. Однако, вспомнив поговорку: «Чистая совесть, бесспорно, мягкая подушка, но еще мягче наволочка, набитая денежными купюрами», — я плюнула, решив, что лучше посгораю от стыда с полчасика, просясь переночевать, чем всю ночь меня будет жечь холод.

С такими мыслями я и направилась разыскивать общежитие боевого факультета. Поплутав, не без этого, нашла. Уже запаслась сердобольной историей для бабушки-вахтерши, когда перед входом увидела список. На металле рунической вязью шли фамилии студентов и номера комнат. И третьим в списке выгравировано: «Эрвин Торон».

Меня от этого имени словно перемкнуло, а мысли заработали со скоростью турбированного движка, когда впечатываешь педаль газа в пол. Крысявка, почуяв мой настрой, беспокойно зашевелила усами.

— Ты что удумала?

— Каким заклинанием определяют, беременная ли девица?

— Сканирование. Если есть сдвоенная аура, то, значит, понесла… — еще не догадываясь, о чем это я, ответила крысявка.

— А ты за младенчика в утробе сойдешь?

Голохвостая закашлялась.

— Так сойдешь? — Ослы и те могли позаимствовать моего упорства. Причем оптом.

— Наверное, — неуверенно начала крысявка, когда я ее сграбастала и запихнула в вырез платья. — Правда, обычно еще и заклинание родства накладывают, чтобы быть уверенным в том, кто отец… — Это она уже вещала, путаясь в ткани.

— Ну, будем надеяться, что адепты пятого курса боевого факультета в генетике не сильны… — подбодрила я то ли себя, то ли Энжи.

Вахтерша все же обнаружилась. Вернее, вахтер. Едва завидев меня, он тут же попытался выдворить нахалку из мужского общежития: не положено девушкам, да еще на ночь глядя… Но куда ему до госпожи Смерти. У той аргументы повесомее были, и то я ее переубедила. Правда, била на этот раз ниже пояса: тем, на что мужчина ответить навряд ли может. Вспомнив беременных подруг, я прижала ладонь к пояснице, чуть распрямилась, со стоном напрягая живот, чтобы он казался побольше, и, изображая девку на сносях, начала:

— Да об непотребствах не беспокойтесь, мне о них думать-то уже не с руки. Роды скоро. Я к мужу пришла, он дома забыл. — И для достоверности тряхнула своим узелком. Причем специально взяла его в ту руку, на которой красовался браслет.

Вахтер не успел открыть рот, чтобы развернуть меня повежливее, как тут же его закрыл. Не иначе с панталыку его сбил исконный мужской стереотип: беременная баба — что взведенная бомба. Чуть такую делом ли, словом ли тронешь… и родить может. Не стала разрывать шаблонов этого, судя по всем признакам, закоренелого холостяка.

— Ой! — Я положила руку на живот.

Под ладонью завозилась Энжи, изображая начало родовой деятельности. Вахтер подавился так и не прозвучавшими словами, а я же, воспользовавшись его замешательством, протараторила:

— Я быстречко. Туда, обратно и назад.

Мужик лишь ошалело кивнул, а я посеменила утячьей походочкой, что свойственна лишь отяжелевшим. Комнаты адептов начинались со второго этажа. Нужную дверь нашла быстро. Вот только звуки, доносившиеся из-за двери, наводили на мысль, что если я минуту назад «рожала», то тут явно «беременели».

Стало обидно за мою предшественницу. Рей хоть и поступила весьма опрометчиво и безрассудно, но ведь не из корысти же. А этот Эрвин мог бы просто отфутболить девчонку, а не ломать ей жизнь.

Решительно одернула рукав, пряча под тканью браслет. Сейчас он будет неуместен. Постучала громко и настойчиво, как коллектор при исполнении. Стоны на миг оборвались, а потом послышалось:

— Занят!

Я недолго думая развернулась и что есть силы шандарахнула каблуком о дверь. От души. Раз двадцать.

С той стороны послышались ругань и шорохи. Многообещающее: «Сейчас я…» — оборвалось на полуслове, когда в распахнувшейся двери парень увидел мое лицо.

Не знаю, какими фразами в этом мире принято приветствовать тех, с кем некогда провел бурную ночь, но вырвавшееся из уст адепта: «Да чтоб тебя!» — подозреваю, не самая популярная из них.

Эрвин (а это был он, слишком уж похож на тот образ, что описывала Рей в своем дневнике) попытался захлопнуть дверь. Но от злого бухгалтера еще ни один оптовик целым не уходил. А то, что парень работал «на потоке», а не штучно, меняя дев в своей постели, как иной — одноразовые бритвы, становилось понятно по его виду.

Красивый той притягательной мужской красотой, в которой все неправильно. Выше меня на голову, с неровно обрезанными до плеч льняными волосами. Чуть раскосые, кошачьи глаза цвета дымчатой зелени внимательно изучали меня. Длинный греческий нос с горбинкой и подбородок как у Брута. Но самое главное — неуловимый отпечаток властности на его лице.

Так вот ты каков — причина самоубийства Рей.

Парень, нет, молодой мужчина, напрягся. Тем четче проступил рельеф стальных мышц. Его рука, сильная, типично мужская, с жилами вен, дернула дверь, желая захлопнуть ее перед моим носом. Я же, дитя века атома, приученная к коварству лифтов, чисто инстинктивно сделала то, что совершает всякий русский человек, когда хочет остановить закрывающиеся створки: сунула ботинок в щель. Благо подметки у моей обувки оказались дубленые и с честью выдержали испытание.

— Милый, кто там? — томно донеслось из глубины.

— Проблемы, — нагло ответила я: отступать было особо некуда.

— Маловата ты для моих проблем. — Эрвин оценил мою настойчивость и, поняв, что с закрытием двери его неприятность в моем лице не исчезнет, осведомился: — Чего надо?

— Пить, а то так есть хочется, что переночевать негде, — выдала я всю глубинную суть дела.

— Переночевать, говоришь. — Он хищно усмехнулся, открывая дверь шире.

Что же, есть люди, которым костюм Адама к лицу, а фиговый листочек только портит картину. Эрвин был из их числа. И, судя по его поведению, он это прекрасно знал. Вот только если блондин намеревался смутить пусть уже и не девицу, но, по его прикидкам, еще не сильно опытную женщину… тут он просчитался.

В отличие от Рей, у которой одна-единственная ночь разделила жизнь на «до» и «после», у меня за плечами был небольшой практический и глобальный (в век Интернета у кого его нет?) теоретический опыт. Все же в двадцать шесть я едва не дошла до загса с Вадиком, моим бывшим. Полгода мы жили вместе и уже подали заявление, когда я услышала гениальное мужское выражение: «Мы не подходим друг другу, нам нужно расстаться, чтобы не совершить ошибку».

Тогда он собрал чемодан и ушел из нашей съемной квартиры. А я через месяц узнала, что причиной несовместимости характеров стала трешка в центре. Потому как любящая и симпатичная Ирочка — это, конечно, хорошо, но трехкомнатный аквариум, где плавала золотая рыбка Аллочка, лучше. К тому же в комплекте с миленькой, но глупой женой шел тесть-депутат. Но это было потом, а сначала я ревела в подушку и заедала горе шоколадом.

Подруга и коллега Лена, отбирая очередную плитку, увещевала, что я испорчу фигуру и у меня будут прыщи. Я же, жуя ломтик за ломтиком, утверждала, что прыщи появляются не от шоколада, а от тех сволочей, которые вызывают стресс, который лечится только шоколадно-шоповой терапией.

Но, так или иначе, свою прививку любви я получила. Потом были отношения с Родионом, но уже без той остроты и романтизма. Зато веселые. И расстались мы с ним легко: как-то оба поняли, что хотим от жизни разного. Я — дома и семьи, он — приключений и свободы. Но мы друг другу и так ничего не обещали, поэтому-то и не было разочарований.

В общем, если телом ныне я была почти девица (как кто-то шутил — первый раз не считается), то душой — уже женщина. Немного циничная, уже практичная, но еще не до конца разучившаяся верить в любовь. И эта женщина разглядывала красавчика, усмехаясь: что я такого тут не видела?

Вот только того, кто стоял напротив, тоже было не смутить. Он, поняв, что и я заливаться румянцем не собираюсь, выдохнул:

— С нашей последней встречи ты изменилась. Теперь хотя бы не такая пресная и глупо-наивная.

— Раз уж ты сравнил меня с пресным тестом, то можно сказать, что я еще — как и опара. Ты меня помял — а я подошла и раздалась благодаря твоим стараниям. — Я бесцеремонно оттеснила Эрвина плечом и вошла в комнату.

Две кровати, одна из которых убрана, а на второй — симпатичная малышка. Блондинка с пышной грудью, которую она не слишком старательно (так, чтобы мужской взор мог оценить и наигранную стыдливость, и приятную округлость полушарий с ложбинкой) прикрывала одеялом. В полумраке свечей ее сливочная кожа казалась весьма соблазнительной. Хоть сейчас для фото на глянец «Плейбоя». Татуировка на шее — значит, адептка.

— Что за… — начала она.

Я же не обратила на нее никакого внимания, а с радостным:

— Нормальная кровать! — подошла ко второму ложу.

Потом деловито сняла ботинки, стянула покрывало и легла на матрас, замотавшись в одеяло, как в кокон.

В комнате повисла тишина.

— Да вы, ребята, не стесняйтесь, продолжайте. Я тут посплю малость…

Эх, наивно я полагала, что на меня не обратят внимания. Эрвин содрал с меня одеяло.

— Быстро встала и ушла! — отчеканил он.

— Прогонишь мать своего ребенка? — парировала я.

— Какого, к утопленникам, ребенка?

— Обыкновенного. Который появляется, когда мужчина погружает в женщину семенную жидкость… — начала я занудным тоном нашего лектора по анализу и аудиту. — Кстати, вам, милая, — я обернулась к девушке, — я бы тоже рекомендовала после этой ночи посетить лекаря. А то, знаете ли, беременность, интимные болезни… Я, например, после одной ночи с ним, — кивок в сторону начавшего не на шутку злиться адепта, — лечилась.

— Видимо, в клинике душевнобольных, — не остался в долгу блондин, у которого ночь любви накрылась медным тазом.

Но мои слова уже попали на благодатную почву, потому как девица вскочила, откинув одеяло и отринув уже ненужную скромность, залепила пощечину своему, надо полагать, уже экс-бойфренду и начала спешно натягивать рубашку и штаны, бормоча под нос:

— Подлец! А уверял, что у него руна от внебрачных детей есть… Зараза с усохшим корнем!

— Милена, подожди!.. — Эрвин попытался остановить кхм… девушку, но полюбовница оказалась не только проворной, но и горячей штучкой.

В прямом смысле слова горячей: на ее руке загорелся фаербол.

Когда дверь за красоткой захлопнулась, на меня уставились в упор. Словно расстрелять хотели. Причем дважды.

— Ну? — многообещающе начал он.

Я же, выдохнув, признала:

— Согласна, не самая лучшая идея — вломиться к тебе, но мне банально негде переночевать.

Меня все еще сверлили взглядом, словно размышляя, свернуть шею сейчас или еще подождать. Но вот то, что прозвучало дальше… не думала, что он начнет с этого. Хотя нет. Я не думала, что он вот так просто заговорит. Слишком много злости чувствовалось сейчас в этом мужчине. Оттого, едва прозвучал его вопрос, я мысленно с облегчением вздохнула: если заговорил, значит, пусть неосознанно, но готов к мировой.

— Ты правда беременна от меня?

Нервно сглотнула. И решила начать издалека.

— Слушай, то, что было между нами, — недоразумение. Оно уже в прошлом, — начала с покаяния, которое бальзамом должно было пролиться на пострадавшее мужское самолюбие. — И сейчас я прекрасно понимаю, что было ошибкой полагать, что у меня есть шансы…

Я старалась говорить окольными фразами, все же дневниковые откровения Рей — не личные воспоминания. Вероятность осечки велика.

— Ты из породы тех хранителей домашнего очага, кто умудряется своей кочергой ворошить одновременно еще пару костров. Так что можешь в плане женитьбы быть спокоен. Я свою ошибку поняла и осознала…

— Ты не ответила на мой вопрос: чей у тебя ребенок.

— Ничей, — сдалась я. — Энжи, вылезай.

Иногда лучшее оружие — это честность. Нагая, обезоруживающая честность с крысиной мордой, которая готова защищать свою хозяйку и грызть противников до последнего резца.

— И ты… — Эрвин начал приближаться, грозя нависнуть над маленькой мной.

В воздухе прямо-таки звучало «посмела». Оттого я поспешно решила сменить русло недосказанной мысли:

— …и я пришла к единственному человеку, которого знаю во всем городе. А что мне оставалось делать, если ворота академии закрыты?

— Они не выпускают лишь тех, кто не завершил обучение, — тоном «это не про тебя» возразил Эрвин и осекся. — Ты поступила? Тогда тебе должны выделить общежитие. Что у меня забыла?

— Да нет, ночлег. — И пояснила: — Поступила, но не в академию, а на курсы. Оттого общежития не выделили. И мне негде спать. Я только сегодня приехала.

На меня смотрели, оценивали, изучали, препарировали, взвешивали… и наконец вынесли вердикт:

— А я тебя недооценил… Думал, просто глупая и чуть наглая провинциалочка.

Он наклонился и, схватив меня за подбородок, пристально посмотрел в глаза:

— Будь я не так уверен, что передо мной именно та девушка из захолустья, что пришла ко мне ночью сама, в наивной надежде, что если я разделю с ней постель, то и безропотно позволю надеть на себя брачный браслет, подумал бы, что сегодня у меня в гостях просто похожая красотка.

Если бы я была Рей, восемнадцатилетней юной дурочкой, то на такие слова залепила бы пощечину. Но, увы, разница почти в десять лет ровно в это же число раз тормозит необдуманные выплески эмоций. Кто-то называет это опытом, кто-то — умением сдерживаться. Так или иначе, но только не ныряя с головой в эмоции, можно ответить достойно. Провокацией на провокацию.

— В каждом заблуждении есть доля истины, но чаще — наоборот, — я выдохнула эти слова ему прямо в лицо. Без ноток соблазна. Они здесь были излишни.

Зрачки мужчины расширились, дыхание чуть участилось. Его тело, до этого бывшее на взводе и не получившее разрядки, напряглось.

Мы так и замерли. Глаза в глаза. Не шевелясь. Запах пота и желания. Смятые простыни за широкой спиной. Его хриплое дыхание. Мои ровные вдохи и выдохи. Он наклонился с недвусмысленным желанием: чтобы даже не поцеловать — смять мои губы, но усмешка вкупе с ехидным: «На те же грабли? Увольте», — вылилась на блондина ушатом холодной воды.

Он разозлился:

— Ты ненормальная! Провоцируешь, дразнишь и тут же бьешь наотмашь. Тебе нужна моя помощь, но ты не просишь. Ты ее требуешь!

— Знаешь, та мудрая женщина, что меня воспитывала, как-то сказала, что если тебя ударили по правой щеке, подставь левую, а сама врежь кулаком в солнечное сплетение, потом вторым — в челюсть, а дальше действуй по ситуации…

— А она не учила тебя вообще не нарываться на пощечины?

— И этому тоже, — вздохнула я и, вкладывая в голос все свое обаяние, добавила: — Но ведь по-другому ты бы меня не пустил переночевать.

Говоря все это, я не отрывала он него взгляда. Пристального. Не умоляющего, не флиртующего, но чисто женского.

— Вот ведь зараза! — в сердцах бросил Эрвин. — Оставайся.

Он встал, ни разу не целомудренный, обнаженный, злой скорее уже на себя, нежели на меня, что поддался, согласился.

— Спасибо, — прошептала в ответ.

Я не праздновала победу — внутри хронограф отсчитывал последние мгновения. Не прошло и минуты, как по коридору послышались шаркающие шаги. Это вахтер, не дождавшись «роженицы», решил лично проверить, все ли в порядке, и вынести (если и правда дело пошло) или вывести (симулянтку под белы рученьки) брюхатую.

Когда раздался стук в дверь, Эрвин уже накинул черный халат.

— Это по поводу меня.

— Проскочила мимо вахтера? — понимающе хмыкнул адепт.

Видимо, в его практике этот случай был отнюдь не первым, скорее уж сто первым.

Я молча пожала плечами и развела руки в стороны: дескать, что поделаешь. Получила в ответ ироничный взгляд и изогнутую в насмешке бровь.

— Сиди здесь, разберусь.

По этому «разберусь» поняла, что все же, несмотря на весь его кобелизм и сволочизм, была в этом Эрвине исконно мужская черта: если он что-то решил, то уже не отступает. Своеобразный кодекс чести у бесчестного.

Щель между открывшейся дверью и косяком загородила широкая мужская спина. Сипловатый голос вахтера и уверенный — Эрвина.

А я поймала себя на мысли, что с момента появления в этом мире впервые мои проблемы кто-то решает за меня.

Когда адепт вернулся, усмехаясь, я не выдержала:

— Что? — и едва успела сцедить зевоту в кулак.

Пережитое давало о себе знать, и когда поняла, что геноцида отдельно взятой псевдобеременяшки не будет, усталость навалилась бетонной плитой.

— Спи уже, недоразумение, — покачал головой Эрвин.

Я сочла это за приказ и как была, сидя, покачнулась и упала боком на кровать. То ли провалилась в сон, то ли в полуобморок.

Как сквозь плотную пелену почувствовала: чьи-то руки меня аккуратно укрывают. А потом прошелестел задумчивый шепот:

— И как я такую занятную умудрился проглядеть?

Утро встретило меня ласковым прикосновением солнечного луча и настырным тычком чего-то мокрого и щекотного в нос. Открыла глаза и убедилась: таки крысявка решила поработать будильником на полставки.

— Просыпайся, соня, — пропищала она мне в ухо, — пока этот ухажер глаза не продрал. Переночевала — и будет с тебя.

С таким нехитрым планом головастой я была полностью согласна. Хотелось, конечно, помыться и поесть, тем более что заботливый хозяин повесил у моего изголовья халат, а на столе лежали фрукты — свидетели так и не совершившейся вакханалии Эрвина с блондиночкой. Но я прекрасно понимала, что вчерашняя хохма — поутру уже не хохма, и если мне удалось накануне напроситься на ночлег, то сейчас хозяин может потребовать плату за постой.

А я как истинная внучка еврейской бабушки предпочитала не натуральный расчет и не денежный, а записать услугу в счет давешнего долга Эрвина перед Рей.

Оттого, подобрав ботинки, на цыпочках прокралась к двери и тихонько выскользнула в коридор. Общежитие еще спало тем безмятежным сном, что бывает лишь в ранний рассветный час, когда каждый звук — как горное эхо, а воздух до холода чист.

Вахтер, прикорнув на своем посту, опустил голову на сложенные руки. Я уже было хотела так же незаметно выскользнуть на улицу, когда крысявка меня остановила:

— Сними сторожевой аркан, а то всех перебудишь.

Я уставилась на нее недоуменно.

— Ех ты… — только и протянула крысявка, а потом, ловко перебирая лапками, спустилась с моего плеча и, виляя хвостом, потрусила к двери.

Там она с ловкостью скалолазки по клепкам, петлям и скобам добралась до замка и… всунула хвост в скважину. Энжи окутало серебристой магией, отчего голохвостая чихнула, но упорно продолжила взлом.

Вахтер сонно причмокнул губами, но так и не проснулся, когда замок с тихим скрежетом открылся.

Ворота, увы, так просто было не отворить, оттого пару часов я провела на одной из лавочек. Благо время удалось провести с пользой: талмуд по законам империи оказался весьма занимательным.

А едва врата заскрипели, распахивая створки, я поспешила в город. Если верить расписанию в выданном мне пергаменте, завтра начинаются занятия. А в полдень мне еще нужно встретиться с муженьком…

Временное жилье нашлось быстро. Как оказалось, не я одна в академии озадачена проблемой, куда складировать свои кости. За воротами магистерии имелось аж три доходных дома. Как говорится, на любой вкус и кошелек. Мне особо перебирать не приходилось, оттого я сговорилась там, где цена за постой была самой низкой. Правда, сам процесс этого сговора…

Хозяйка, еврейшей души женщина, несмотря на то что гоблинша, напомнила мне тетю Моню, бабулину соседку. Та, когда ее ненаглядный Семочка упал с горки и сломал ногу, вопрошала костоправа в платной клинике: «За шо таки дорого наложили гипс?» Врач не растерялся и ответил в тон: «Понимаю, у вас горе и вы хотите поторговаться…» Вот и гоблинша, содержательница дома, была из той же породы: пришлось долго слюни по щекам гонять, прежде чем горбатая карга согласилась на три серебра в месяц (супротив поначалу заявленных пяти) за каморку на чердаке.

Пока мы поднимались по скрипучей лестнице, я убедилась: дом не только доходный, но и очень веселый. Из-за дверей слышались то крики (прямо как будто грузины на депиляции, ей-богу), то стоны, смех, шумные разговоры. В общем, жизнь тут бурлила, била ключом. Причем разводным и сразу по барабанным перепонкам.

Зато, несмотря на тесноту, комнатка оказалась вполне милой и даже с таким чудом, как древний медный кран, рядом с которым соседствовал каменный кругляш — местный аналог плиты.

Кабинет размышлений же был этажом ниже. Когда мы проходили мимо него, хозяйка махнула на дверь с ромашкой и пояснила, что это женский. Мне стало интересно: а мужской как обозначен? Если использовать все ту же растительную символику, то ближе всего по смыслу исконно русское огородное растение — хрен. Впрочем, свои мысли я оставила при себе.

Со слов все той же хозяйки, прачечная и комнаты омовений находились внизу, на первом этаже. Отрадно, что я забралась от сырости аж выше некуда — под самую крышу.

Осмотрев комнату и оставив там свои пожитки, направилась по лавкам: нужно было купить продукты, кое-что из одежды и, самое главное, — все для учебы.

Увы, в этом мире, как и в родном, если хочешь чего-то добиться, не стоит надеяться на покровительство и чудо. Пока же самый надежный способ встать на ноги — это обзавестись профессией. Увы, особо я ничего не умела. Но сейчас у меня появился реальный шанс восполнить этот недостаток.

В вояже по лавкам и рынку я убедилась, что семи серебрушек вполне хватит не только на две недели, что отделяли меня от стипендии, но даже месяца на два вполне сносной жизни. Однако мои радужные мысли утратили всякие краски, едва я перешла к покупкам, касающимся самой учебы. Пергаменты, свитки, чернила, перья — это я понимаю. Даже стандартный чугунный котел по форме номер восемь. Но… пеленка классическая для младенца человеческого, межкрыльные валики для драконят, разжиматель зубов для детеныша оборотня (чтобы не повредить прикус, когда будете пытаться разжать его челюсти, если он вас цапнет, как заботливо пояснила торговка), пузырек с мазью от укусов вампиренышей и прочая…

Когда я, загруженная свертками по самую макушку, вышла из последней «дитячьей» лавки, то у меня создалось ощущение, что я иду не на курсы нянь, а в гильдию Черных Плащей.

Время близилось к полудню, поэтому я, едва вернувшись в снятую комнатку и сгрузив свое богатство, умылась, переплела косу и поспешила в академию на условленную встречу с моим новоиспеченным муженьком. Перехватила пирожок по дороге, оттого, идя в магистерию, пребывала вполне в благодушном настроении.

Проходя в ворота, еще раз поймала себя на том, что ищу глазами «привратницу», встреченную накануне. Но старухи нигде не было.

А вот едва я подошла к условленному месту, поняла: хорошее на сегодня закончилось. Рядом с бледным, но упрямо поджимавшим губы Альтом под сенью дуба стоял тот мой нечаянный сосед по каюте на дирижабле.

Сейчас я могла его хорошенько разглядеть. Волевой подбородок, волосы цвета южной ночи, высокие скулы, прямой нос, белесая ниточка шрама, рассекавшего левую бровь. И обещание долгой и мучительной смерти одной глупой курсистке в темно-синих глазах.

— Так это и есть твоя возлюбленная, ради которой ты, братишка, отринул свой род? — холодно сказал он, даже не представившись для приличия.

Альт вскинул голову:

— Да. И о решении своем не жалею.

Чужак чуть скривил губы в усмешке:

— Ты бы хоть девушку пожалел… Вдовец.

Мне вдруг стало страшно от его взгляда. Два стальных стилета, нацеленных на меня. В животе свернулась, как змея клубком, тревога. Судорожная, разрастающаяся, грозящая перейти в панику. Это чувство, когда ты жертва, когда беззащитна, — его я ненавидела больше всего. Как в той жизни, так и здесь. Разозлилась. На саму себя, на этого мужчину, что стоял напротив и так буднично решал, кому жить, а кому умирать. За этими его простыми словами слышалась не угроза, скорее констатация факта. Злость вытесняет страх, но я осознанно пошла на эту подмену чувств.

Подошла к нему вплотную, отчего глаза Альта расширились, став размером с плошки. Вздернула подбородок и уверенно сказала:

— Вы этого не сделаете.

— Верите, что мой братец вас защитит? Напрасно.

— Нет. Но я — лишь симптом, а не первопричина болезни. Вы же не похожи на целителя, что ставит припарки, маскируя язву. Вы тот, кто разрезает рану и выдавливает гной.

— И откуда же, по-твоему, следует давить этот «гной»? — Усмешка во взгляде, сжатые губы, хлесткий, как пощечина, вопрос.

— Из головы. Поскольку именно в голове, в мыслях, наши желания, наша дурость, сила и слабость.

В синих глазах вспыхнуло удивление. Резкий рывок, рука в перчатке схватила меня за горло, и он притянул меня к себе.

Я почти прижалась к его телу и могла поклясться, что чувствую биение сердца. Размеренное, как удары метронома. Мое же пустилось вскачь, и, похоже, собеседника это позабавило.

— Отпусти ее! Это все я. Не трогай. — Осипший голос Альта выдавал его с головой. Парень был напуган. До сорванных связок, до дрожи в коленях.

— Отрекись от звания адепта, — лишь холод и металл в голосе Вердэна-старшего. Наглядная демонстрация силы всегда вызывает безотчетный страх.

— Нет, — мотнул упрямо головой Альт.

— Тогда первым взносом за учебу станет смерть твоей жены.

Парень колебался, горло сдавливало все сильнее. Я пыталась разжать стальную хватку.

Энжи, видя, что дело плохо, перестала изображать испуганную обычную крысочку у меня за пазухой и пришла на помощь.

Может, перчатки из телячьей кожи и хороши, но зубы потомственной погрызухи — лучше. С остервенелым криком крысявка в прыжке преодолела две ладони и заткнулась, крепко сомкнув челюсти на большом пальце моего душителя.

Мне бы, как испуганной серой мышке, пискнуть, обрадовавшись тому, что хватка ослабла, вырваться и убежать. Но дело в том, что я была взращена на заветах бабушки, а вот характер достался от папы — бывшего десантника, покрестившего страну от Калининграда до Владивостока, от Пятигорска до Ямала за рулем фуры. Оттого и понимала: бегство от проблем их не решит.

Если разбираться, то здесь и сейчас. А не ждать, когда в спину прилетит нож.

Кто сказал, что бокс не для девушек? Хлесткий джеб, дополненный хуком с правой. Девичье тело, которому непривычны были сии пируэты, сразу же отозвалось болью во враз сбитых костяшках.

Я рассчитывала выиграть мгновения, пока противник обескуражен, чтобы отстраниться и врезать магией, которая уже жгла кончики пальцев, — еще немного, и сорвется.

Не успела. Мужчина походя стряхнул сначала крысу, а затем, перехватив мою руку, так и не долетевшую до его челюсти, заломил, практически выворачивая сустав.

Я зашипела от боли, слезы брызнули из глаз. Громом среди ясного неба прозвучало:

— Даже если ты ее убьешь, я все равно не вернусь в род.

Захват ослаб. Вердэн медленно повернулся к Альту:

— Не вернешься? — Насмешка, смешанная с удивлением.

— Нет. Я не хочу быть заложником родового проклятия! Я вправе сам выбирать свой путь. Это ты должен был возглавить род.

— А я уже было обрадовался, что ты возмужал… Но вновь слышу слова мальчишки, но не мужчины, — протянул брюнет.

— Сам-то… Ты сам, Дэниэль, когда тебе было семнадцать, сбежал в эту же академию разве не за этим же? Ты, как и я, хотел свободы.

— И дорого заплатил за свое решение, — отрезал старший. — Поверь мне, я знаю, что говорю. Тебе кажется, что маги свободны, что с дипломом тебя ждут подвиги, слава, может, даже дарованные земли и милость императора, но поверь, это не так. — В его словах слышались горечь и опыт собственных ошибок.

Я стояла не шевелясь.

— Ложь, очередная ложь, чтобы вернуть меня, — взвился Альт.

— Уже поздно возвращать, — усмехнулся Вердэн. — Ты поступил и отныне под протекторатом академии. Я полагаю, спрашивать, на чей счет ты перечислил часть своего наследства, тоже бессмысленно.

А я зацепилась за прозвучавшее «протекторат», оттого выдавила, стараясь, чтобы мой голос звучал твердо:

— Как и шантажировать моей смертью. Я тоже под защитой академии.

Он держал меня одной рукой так, словно я была кутенком. «Сильный, сволочь», — подумалось зло.

Словно не веря услышанному, второй рукой брюнет отогнул ворот моего платья. Я буквально кожей почувствовала его взгляд.

— Проклятые души! — выругался он, а потом с издевкой добавил: — Да, убить не могу. А жаль. Но причинить боль — вполне.

С этими словами он начал зубами стягивать с руки перчатку.

Вот только в Альте, похоже, все же проснулись ошметки совести. Иначе с чего бы он с криком бросился на старшего брата, хватая его ладонь?

Когда их руки соприкоснулись, мне показалось, что между этими двумя родилась шаровая молния. Краткий миг — и запахло паленой кожей.

Грозный окрик: «Что здесь происходит?» — подействовал как ушат холодной воды.

Вердэн, среагировавший первым, отпустил меня и, отойдя на шаг, улыбнулся так, будто увидел старого доброго друга.

— Магистр Равнее! Сколько весен? Рад вас видеть все так же в добром здравии… — Радушная улыбка, чуть разведенные в сторону руки, словно хотел обнять, но при свидетелях сдержался.

— Вердэн? Дэниэль Вердэн? — недоверчиво, но без тени недовольства вопросил старый, как замшелый пенек, магистр.

— Он самый. Напутствую вот брата перед учебой… — лукавая усмешка.

Я лишь поразилась лицедейскому мастерству. Да голливудские актеры сдохнут от зависти!

Увы, Альт не мог потягаться со старшим братом в умении так ловко менять маски и все еще стоял взъерошенный и насупленный.

— Помню-помню, как и вы, досточтимый советник, когда-то таким же юношей прибыли в нашу магистерию, — улыбнулся старик, на краткий миг погрузившись в реку времени. А потом, спохватившись, спросил: — А как вы прошли? В учебный год дух не пускает посторонних на территорию академии.

— Так учеба и начнется с седьмым ударом колокола. Когда он прозвучит, я удалюсь, — с хитринкой ответил Вердэн.

Я прямо прослезилась от этой умильной беседы: ни дать ни взять возмужавший ученик и его наставник. Но внешне стояла и не отсвечивала, старательно все запоминая.

Выходит, в стенах магистерии меня не тронут. Впрочем, и за его пределами убить не смогут. А покалечить, как показала практика, — вполне.

Вторя его словам, на башне прозвучал набат.

— Кажется, мне пора. — Вердэн обращался исключительно к магистру, но вот мне одной послышалось, что в его словах сквозит то ли обещание, то ли угроза скорой встречи?

Дэниэль развернулся и уверенным широким шагом направился к воротам. И это его чуть ли не смертельно раненным я видела не далее чем двое суток назад?

Альт, перепуганный, как турист на «банане», так и стоял, провожая старшего брата взглядом. А вот маг, поглаживая окладистую бороду, прошептал вслед удаляющемуся советнику:

— И кто бы мог подумать десять лет назад, что этого отчаянного юнца ждет такое будущее? — А потом, словно опомнившись, поторопил нас: — А вы, адепты, живо на построение.

Лишь успела возразить, что я не адептка, а курсистка, но преподаватель, кажется, не особо признавал различия. Похоже, он был из тех, кто считал, что новый учебный год должны встретить все. Муженек, баюкая обожженную руку, поковылял вслед за магом.

У старика, к слову, хоть он и был малого роста, шаг оказался дюже шустрым. Всегда поражалась этому феномену некоторых людей преклонного возраста: у нас эдакие бабули-одуванчики кряхтят на лавке, тыкая батогом в робко выглядывающие по весне из-под юбки первые коленки. Эти старушки еле ковыляют до супермаркета, плюясь вслед тем, кто моложе их, ворчат на беременную или инвалида, что сидит в автобусе, хотя рядом есть свободное место. В общем, всячески показывают, что повестка от Смерти им уже давно торжественно вручена и вот-вот начнется веселая туса, на которой шестеро молодчиков понесут эту бабулю в деревянном «дольче габано» на плечах. Но это только в городе. Стоит этим одуванчикам приехать на дачу… Еще электричку они берут штурмом, орут в вагоне, как мигалка депутата, и, добравшись до вожделенных грядок, начинают махать лопатой похлеще мотоблока.

Вот и этот маг мне смутно напомнил престарелых перечниц. На вид такой милый старичок — дунь, и улетит, но что-то мне подсказывало, что по кладбищу за умертвиями (или от них) этот убеленный сединами старик чешет весьма резво.

Я же, потерев многострадальное горло (и ведь только-только синяки от удавки сошли), пошла к крысявке.

Энжи сидела на задних лапах и занималась очень ответственным делом: вылизывала передние.

— Сильно тебя? — поинтересовалась я, не зная, чем помочь.

— Ты про удар? — уточнила крыса. — Нет, слегка. А вот то, что эта зараза жжется, как раскаленный пульсар… Теперь лапы неделю заживать будут.

Я аккуратно взяла Энжи и усадила себе на плечо, но крысявка завозилась, скользнула за воротник, а потом и вовсе потребовала расплести косу. Дескать, она за волосами спрячется, чтобы не отсвечивать. Я лишь хмыкнула: как погрызуха с ее габаритами сможет быть незаметной на загривке? Но едва я расплела ленту, как почувствовала: крыса словно уменьшается в размерах. Сейчас, по ощущениям, она была не больше полевки.

— Ну, чего встала? — тоненько пропищала Энжи. — Чем мельче, тем ожоги быстрее зарастают.

Я лишь пожала плечами и направилась в аудиторию башни западного креста, где сегодня должны были собраться все курсистки. А завтра с утра нас уже ждали занятия.

Нашла аудиторию с трудом. Надпись: «Магистры, убедительная просьба, закрывайте за собой портал после перехода, а дверь — после входа!» — напрочь зашоривала собой руну с номером аудитории, отчего я прошла мимо нужной аж два раза.

Впрочем, я успела до начала. Проскользнув ужом, заняла одно из свободных мест как раз перед тем, как в аудиторию вошла дама. Эта фрау представилась нам как магесса Арелия и заявила, что имеет в прошлом немалый опыт бонны, а ныне же она — преподаватель няньковедения при магистерии.

А я смотрела на ее лицо и понимала, что никакая она не няня, она бебиситтер, вернее даже, бебитерьер. Коренастая, с крутыми боками, в чепце и с выражением «покусаю всех» на лице. Такая могла не только мелких оборотней разнять, но и дракона за хвост оттягать.

Меж тем магесса вещала, что она является нашим куратором и ручается, что через год сделает из нас образцовых нянь. Глядя на нее, в это отчего-то охотно верилось.

Я скосила глаза в сторону, разглядывая своих сокурсниц. Как ни странно, дородной тетки, что я видела вчера, выходя с экзамена, тут не было. Зато та мелкая русоволосая в очках сидела недалеко от меня. Всего нас, возжелавших стать няньками, была дюжина.

После короткой вступительной речи нам выдали свитки — аналог табеля успеваемости, и отпустили восвояси до завтра.

Едва я вышла из аудитории, прикидывая, что сегодня второй раз навряд ли увижу своего «деверя» и можно отдохнуть, как лоб в лоб столкнулась с Альтом.

Адепт, уже с перевязанной рукой, караулил меня под дверью столь же истово, как судебные приставы — пополнение банковской карты у должника.

Я честно хотела пройти мимо, и если бы меня не схватили за руку с фразой: «Подожди, пожалуйста, я все объясню», — то так бы и произошло.

— Альт, я, конечно, не стилист, но с мозгами, поверь, тебе было бы лучше, — выпалила я.

Ну не дурак ли? Подходить к злой женщине, которую не далее как час назад записал под расход.

— Прости, что…

Его слова меня добили. Копившаяся злость заплясала на кончиках пальцев и сорвалась прежде, чем я успела что-то осознать. Альта швырнуло, прокатило по полу и впечатало в стену. Слабый стон поверженного заставил меня устыдиться собственного порыва гнева.

Подбежав к Альту, я лишь спросила:

— Жить будешь?

— Не дождешься. — Парень с кряхтеньем поднялся. Скула, которой он здорово приложился, начала наливаться багрянцем. — Пар выпустила? Готова к диалогу или ты пока еще однозначно права?

— Права, но откуда такие познания о женщинах? — Как ни странно, на душе действительно стало спокойно.

— У меня помимо старшего брата еще пять младших сестер, — обреченно выдохнул Альт. — И раз остыла, тогда давай поговорим.

Я согласилась. Альт начал с козырей: заявил, что знал — Дэниэль меня убить не сможет. Я же тоже под протекторатом магистерии, а вот про «навредить» он, увы, не подумал. А дальше… Со слов муженька выходило, что над их семьей по мужской линии тяготеет проклятие: тот, кто становится главой рода, принимает его на себя. Когда я вопросила, что именно за проклятие, оказалось, что все до банального просто: глава рода не должен быть магом.

Признаться, я не улавливала, в чем такая беда.

— У тебя же у самой дар, как ты не понимаешь?! — горячо воскликнул Альт. — Это же как если бы у человека враз вырвали глаза, залили воском уши, оторвали руки.

— Не заметила. Я столько лет жила без этой магии и как-то, получив дар Смерти, его особо не ощущаю…

— Значит, он просто не вошел в силу, — упрямо гнул свое Альт. — Когда он раскроется полностью, ты меня поймешь. Я просто не захотел становиться добровольным калекой. Да и не должен был. Мой брат…

Он с обидой махнул рукой. А я поняла: младшенький не знает, что старшему при всем желании уже не стать главой рода. Имперскому шпиону магия нужнее, чем второму сыну рода Вердэн.

На мой закономерный вопрос, а что по этому поводу думает его отец, Альт лишь усмехнулся, сообщив, что отец уже ничего не думает, а вот отчим — ровно то же, что и матушка, и в этом вопросе полностью с ней согласен, впрочем, как и вся остальная семья.

За разговором мы дошли до ворот академии.

— Извини, дальше проводить не могу, — сник муженек. — Защита защитой, но, как я понял сегодня, с Дэна станется просто накинуть на меня аркан и запихнуть в мешок. Так что… за ворота я ни ногой. Но я сейчас отправлю вестника к Каю, он…

— Да не надо меня уговаривать, я и так соглашусь, — махнула я рукой на своего горе-муженька.

Идти мне было всего ничего: один квартал. Когда я наконец оказалась у себя в каморке, первым делом поставила согреться воды. Благодаря Энжи я быстро освоила, как управляться с горячим камнем. Отдельно радовало то, что огненный дух, заключенный в местный аналог плиты, разогревал только воду. Оттого посудина, в которой готовили, могла быть абсолютно любой, а не только металлической. Чем я и воспользовалась, налив воду в глиняный горшок. Среди моих сегодняшних покупок значились еще ватрушка, коврига и шматок сала. Но сильнее чем есть мне хотелось помыться. Поэтому-то я спустилась вниз, в «комнату омовений», на поверку оказавшуюся душевой и прачечной, отделенными друг от друга лишь перегородкой.

Когда я, помывшаяся, с влажными волосами и мокрой, пахнущей пеной Энжи на плече, вернулась в комнату, там меня ждал сюрприз. Наглый сюрприз, развалившийся на моей кровати и жующий бутерброд с салом! С моим салом.

Как говорила бабуля: «Женщина должна уметь закатывать три вещи: банки, глаза и истерику». Но то женщина. А вот этому наглому визитеру сейчас мне хотелось закатать кое-что другое… Для начала — губу.

— И? — Я вздернула бровь, рассматривая Эрвина.

Боевик тут же подобрался, сел на кровати, отложил бутерброд и тоном человека, который понимает, что не прав, но извиняется не от раскаяния, а из желания извлечь выгоду, сообщил:

— Знаешь, я подумал… Кажется, мы с тобой немного не с того начали и не туда ушли.

Я ссадила уже не крысу — мышь с плеча на стол и, уперев руки в бока, в сердцах ответила:

— Зато пришли куда надо — к концу. И заметь, в этот раз обошлось даже без обвинений в поруганной чести и без желания во что бы то ни стало сыграть свадьбу. Так что ты должен это ценить, бережно хранить в памяти и не пытаться повторить.

— Почему не пытаться? — подался вперед гость, провокационно усмехаясь.

«Хорош, паршивец, хорош. Соблазнять умеет и постоянно этот навык совершенствует», — подумалось при взгляде на боевика. Улыбка на чувственных губах, уверенный, чуть насмешливый взгляд карих глаз и скрытая мощь.

А потом взгляд упал на ополовиненную ковригу и малюсенький остаток еще недавно внушительного кусочка сальца. Перченого. И подумалось: «Бедная Рей. Она, пытаясь заарканить этого мужчину, поймать его в брачные силки и пленить семейным бытом, даже не подозревала, как тяжело было бы прокормить его в этом самом плену».

— Потому что попытка повторения всегда приводит к печали: будет с чем сравнивать, а следовательно, и разочаровываться…

По лицу Эрвина я поняла, что и без повторного входа в одну и ту же реку у него есть с чем сравнить. У такого любовника, как этот боевик, в анамнезе значится внушительная куча красоток… А потом поймала себя на мысли, что ничего хорошего в этой жизни кучами обычно не измеряется, и усмехнулась.

Вот только гость принял невольную улыбку на свой счет и, поднявшись, стремительно приблизился ко мне, прижав к закрытой двери. Щеку опалило горячее дыхание, а сильные руки по-хозяйски обхватили талию. Я почувствовала его твердое тело.

— Знаешь, чего мне сейчас хочется больше всего?

Я лишь мотнула головой. Это был не мальчишка-студент, поддавшийся сиюминутному порыву злости. Передо мной стоял воин, которого не отвлечь от намеченной цели пустопорожней болтовней.

— Не знаешь? А я отвечу, — прошептал он мне на ухо, лаская его языком. — Я хочу впиться в твой рот, раздвинуть языком губы, коснуться языка. Почувствовать тебя на вкус. Целовать так, чтобы ты не смогла дышать. Я хочу быть твоим воздухом, твоим огнем, что сжигает изнутри и дарит наслаждение. Хочу повторить нашу ночь, сжимать твое тело, чувствовать под ладонями его мягкость и податливость. Слышать твои стоны. Проводить по коже пальцами, языком, губами. Заклеймить тебя своими поцелуями…

Он перевел взгляд на меня, щекоча шею дыханием. В его гипнотизировавших глазах проскользнуло то, чего я не видела раньше у мужчин: голод.

— Может, еще сальца? — брякнула я первое, что пришло на ум, лишь бы прервать этот стремительно приближающийся к горизонтали вечер.

От моего невинного вопроса Эрвин опешил, словно кот, на которого вылили кувшин воды. Он слегка отстранился.

— Что? — Мужик натурально не понял: он тут о страсти, а я о любви. О любви к еде.

Свидетельница этой сцены Энжи так томно вздохнула, что мы с боевиком невольно повернули головы в ее сторону. Мышуха сидела, уперев лапу, согнутую в кулачок, под подбородок, и смотрела на гостя влюбленным взглядом.

— Какие слова… Какие чувства… — пропищала она.

— Какая гениальная актерская игра и зазубренный до последней запятой текст, — продолжила я ее тоном, окончательно приходя в себя, и, обращаясь уже к визитеру, добавила: — Руки убрал.

Наглец и не подумал отдернуть хваталки от моей тазобедренной композиции и, не отрицая того, что речь — не экспромт, а давно и успешно обкатанный номер, лишь улыбнулся:

— А если нет?

Я подалась вперед, словно хотела его поцеловать. Эрвин с усмешкой победителя (ломалась-ломалась, но таки сдалась) потянулся ко мне, прикрывая глаза, и… тут они встретились. Мои губы и его шея. Если мужик по-хорошему не понимает, надо объяснить на доступном для него языке.

Укус получился смачный. Не знаю, что представлял себе боевик в предвкушении так и не состоявшегося поцелуя, но я рисовала в воображении ужин. Вкусный, сытный ужин с отбивной. А еще шашлычок. Оттого впилась в шею незваного гостя не хуже вампира.

Он закричал. Я заурчала на манер кошки, у которой пытаются выдернуть из сомкнутых челюстей колбасную шкурку. Во рту сразу же появился солоноватый привкус.

И тут я услышала писк. Это Энжи наконец-то поняла, что мужик пришел не в чувствах изъясняться, а банально получить то, чего хотел. Его вел исключительно полезный для продолжения рода инстинкт. Единственное, ему хотелось не просто траха, а обоюдно-приятного.

Увы, в мышиной ипостаси из Энжи защитник получился смех да и только, но до боевика все же дошло, что ему отказывают, несмотря на весь напор. К его чести, он умел отступать. Еще больше я бы порадовалась, если бы он умел красиво проигрывать, но сдаваться, видимо, было не в природе Эрвина.

Он отстранился, зажимая шею ладонью:

— Значит, ты все же отвергаешь меня? — Кажется, мой укус его ничуть не отвратил. — Я ведь не каждой предлагаю.

— А я не каждому и отказываю. — Я вспомнила, что не далее чем вчера вышла замуж.

Едва прозвучали эти мои слова, как я поняла: сморозила глупость. В глазах Эрвина отразились отблески азарта. Охотник получил вызов.

— Знаешь, Рей, с каждой новой встречей ты все больше удивляешь меня.

— Так и не ищи встреч со мной, а то ненароком до разрыва сердца доудивляться сможешь.

— Это мы еще увидим.

Он отнял руку от шеи и провел пальцем по моей щеке. Словно алую метку поставил. А потом аккуратно отодвинул меня от двери и вышел.

— И что это было? — пропищала Энжи, оказавшаяся в результате неравной схватки на полу.

— Преддверие крупных неприятностей, вот что это было, — ответила я, стирая с лица кровавую отметину.

Прокручивая в голове события, я поняла, что ненароком зацепила этого боевика не на шутку. А своим сегодняшним отказом лишь подстегнула. Эрвин оказался из породы тех, кто привык побеждать, покорять. И чем тяжелее доставалась победа, тем она была слаще.

Запоздало подумала, а не стоило ли заикнуться о том, что я уже замужем? И тут же поняла — бессмысленно. Боевика наличие мужа не остановило бы. Да и какой муж, если снятая комнатка красноречивее всяких слов свидетельствует — в ней живет одинокая девушка.

После ухода нечаянного визитера я подперла дверь стулом (так, на всякий случай) и села ужинать. По причине того, что мебель выполняла охранную функцию, трапезничать пришлось на кровати. Я с сожалением глянула на тот аппендикс, что остался от шмата сала. Вздохнула и отложила его до худших времен как заначку, а пока решила насладиться ватрушкой. Энжи не отставала, набивая за обе щеки. Вот так, за чаем с ватрушкой и тихой беседой, мы и скоротали вечер.

Когда я начала клевать носом, хвостатая все еще вдохновленно пищала: ей надо было выговориться. Ведь не каждый день на глазах крысявки рушился образ «мужчины, в которого можно влюбиться». Оттого голохвостая, снедаемая чувством вселенского разочарования, усиленно полоскала мне уши.

Под конец я не выдержала и, не прекращая зевать, процитировала бабулю и выдала:

— Энжи, пожалуйста, закрой шторы, рот и сделай ночь до утра.

Крысявка обиделась, замолчала, а я, воспользовавшись окном тишины, наконец-то смогла заснуть.

Утро наступило рано и резко: от ударов колокола, что будил всю округу.

Поплескав на лицо воды и переодевшись в чистое, я подхватила холщовую торбу с вещами, собранными накануне для первого дня учебы, и поспешила в академию. Успела вовремя, по ощущениям, минут за десять до звонка. В аудитории еще было полно свободных мест, и я села на второй ряд поближе к окну.

Когда я уже разместилась, рядом со мной попросила разрешения присесть еще одна курсистка. Рыженькая, с россыпью конопушек на лице. Девушка-осень, хитрая лисица, поющая медь. И голос ее был под стать: звонкий, переливчатый.

— Меня зовут Марьяника, — представилась она.

— Рей.

Она присела на скамью и начала доставать из сумки пергамент, писчее перо и бутылек чернил, который от неловкого движения рыженькой покачнулся. Неплотно притертая пробка отлетела, когда веснушка в последний момент успела поймать заваливающийся набок бутылек.

Пара капель чернил все же попала на запястье Марьяники, к ее досаде. Она недовольно закусила губу и полезла в недра сумки за платком.

— Ну вот, всегда так! И муж говаривал, что у меня не руки, а лопасти мельницы, — в сердцах бросила Марьяника, старательно оттирая пятна платком.

Получалось у нее плохо: чернила были на диво качественные. Я мельком глянула на точеное запястье, которое обвивал жгут родового узора. Руны мелкие, льнули одна к другой, прямо как чешуйки, и прятались за брачным браслетом. Последний Марьяника, поморщившись, сдвинула ниже, закрывая вязь татуировки.

Ее коротко оброненное «говаривал» меня насторожило.

— А что у тебя с мужем, что ты о нем упоминаешь в прошедшем времени? — аккуратно поинтересовалась я: вопрос все же был достаточно личный.

— А-а-а. — Она махнула рукой с платком, чуть повторно не расплескав чернила. — Уехал еще полгода назад. Записался на корабль и отчалил. Уверял, что вернется через месяц-другой с деньгами. Но прошло уже три срока от обещанного, а его корабля все нет и нет. Я уже и к чернокнижникам ходила, последние деньги отдала, чтобы узнать: жив ли? Как оказалось, и жив, и здравствует. Только неизвестно где. А жить на что-то надо. Вот на курсы и пошла. А ты как тут оказалась?

Я уже было хотела обтекаемо ответить на вопрос веснушки, но хлопнула дверь и в класс вошла наша куратор. Первая лекция по няньковедению была посвящена основам безопасности. Как ни странно, не безопасности дитячьей, а нашей, то бишь будущих нянь. Нам прочитали ликбез о щитах и их применении. Особенно упирала преподаватель на необходимость защитных заслонов при работе с отпрысками драконьих родов. Те, с ее слов, до трех лет могли, не меняя формы, в людском обличье плеваться огнем.

Я представила себе кроху, что пускает не обычные, а огненные слюни… Брр.

После того как мы записали теорию, пришло время практики. Нам предложили обратиться к собственному дару, почувствовать его и создать простейший щит. Надо ли говорить, что у меня ровным счетом ничего не получилось? В то время как моя соседка вполне сносно плела заклинания, мне приходилось лишь вхолостую щелкать пальцами. Наконец я разозлилась. В первую очередь на себя. Ведь дар-то у меня есть. Вон как вчера приложила Альта. Подстегиваемая недовольными взглядами куратора и ее едкими комментариями, я представила, как по моим венам течет сила, как она собирается на кончиках пальцев.

Не открывая глаз, я почувствовала, что начало колоть подушечки, а затем и фаланги, кисти. Из меня лилась сила, и я стала выводить затейливый узор, рисуя его сперва в воображении, а затем в воздухе.

Наверное, такое чувство испытывал Микеланджело, творя из мрамора Давида. Вот только по итогам моего маготворчества в воздухе зависло отнюдь не произведение искусства. Корявенький щит, дырявый, как решето. «Зато он хотя бы получился», — подбодрила я себя, глядя на зеленоватую кляксу.

Звук набата оповестил об окончании лекции. Отвлеклась, и мой щит лопнул мыльным пузырем. Благо не у меня одной он оказался таким хлипким, а если точнее, то почти у всех щиты напоминали кукурузу, которую засунули в горячую духовку.

Второй парой у нас в расписании стоял таинственный «уход». Куратор, пришедшая после перерыва, заявила, что сейчас мы отправляемся в город. Как чуть позже выяснилось — в приют, что находился недалеко от академии.

Богадельня располагалась в старом здании и могла похвастаться узкими, как лазейка в законе, коридорами. Ее стены оглашал смех вперемешку с плачем. Когда мы дошли до одной из дверей, рев заметно усилился. Куратор толкнула створки, впуская сбившихся в кучку курсисток. Нам предстала комната, в которой было не меньше двух дюжин люлек. И в каждой — младенец.

— Вот, — куратор широким жестом показала на колыбельки. — Сегодня вы выберете себе подопечного, о котором будете заботиться на протяжении всего обучения.

Курсистки сначала несмело, а потом уже деловито разбрелись между своими «учебными пособиями». Ну да, живой материал, как выразилась потом куратор, гораздо лучше любых фантомов. А то, что неопытная нянька могла и навредить по незнанию… так на то они и приютские.

Я же, бредя мимо колыбелей, вглядывалась в личики. У кого-то гноились глазки, кто-то разевал беззубый рот, ища пустышку или рожок, другие в протестующем жесте задирали ножки, норовя выбраться из пеленок.

Мое внимание привлек малыш, а вернее, малышка. Очаровательная, с пухлыми щечками, она отчаянно вертела головкой. «Бьянка», — прочла я на карточке, что была вложена в карман на ее люльке. А когда случайно встретилась с крохой взглядом, то поняла — никакую другую не возьму.

— Рейнара Эрлис, вы уже определились? — вернул меня к реальности голос куратора.

— Да, вот она. — Я указала на люльку.

— А вы уверены, что справитесь с вампиром?

Вопрос куратора меня отрезвил.