Глава 12
Она же вопрос двенадцатый:
— Как вы относитесь к политике сдерживания?
Признаться, я не поверила своим ушам. Марна? Та, которую он любил? Ящерица, что вышла замуж за его брата и вроде как умерла? Да из-за ее гибели практически и началась война между людьми и драконами. А она сидела подле кнесса? Да быть такого не может! Но, судя по всему, эта блондинка с удивительно нежной, светлой кожей, большими искренними голубыми глазами, исключительно правильными чертами лица и есть внезапно воскресшая покойная.
Меж тем Брок словно воды в рот набрал. Да и сама красавица вдруг побледнела и, схватившись за руку кнесса, наклонилась к нему, пытаясь что-то прошептать на ухо. Но владыка лишь скинул ее изящную тонкую кисть со своего запястья, впившись взглядом в меня.
Правитель Верхнего предела изучал, раздевал взглядом, препарировал. А у меня под его взором во рту стало тесно от зубов. Я почувствовала, что передо мной хищник, который думает: сожрать сейчас или пока пусть живет? И это меня злило до бешеного желания вцепиться в кнесскую глотку. И вроде с чего бы?
Красивое породистое лицо владыки, обласканное лучами солнца до бронзового оттенка, волевой подбородок, чувственные губы и решительный разлет бровей — не мужчина, а мечта любой девушки пубертатного возраста. Добавить к этому чуть вьющиеся каштановые волосы до плеч и глаза оттенка темного шоколада — и портрет сердцееда готов. Но тем не менее этот красавец мне претил.
Пауза затягивалась, а я не желала начинать первой. Хотя бы оттого, что понятия не имела, как нужно приветствовать этого кнесса. В зале повисла давящая тишина. Если поначалу были еще слышны шепотки и пересуды, то сейчас все присутствующие уставились на нас. Не только мужи, но и девы, что сновали с подносами еды, будто замерли, жадно вслушиваясь в звенящую пустоту звуков.
Первым молчание нарушил Энпарс:
— Признаться, я представлял себе будущую невесту немного иной. Вестник описывал тебя как красавицу, сравнимую ликом лишь с солнцем, да послы всегда склонны приукрашать внешность дев, которых сватают. Но в этот раз посланец изрядно солгал. Ты, Раана, не похожа на солнце, ты и есть солнце. Такая же огненная.
Вступительная речь кнесса не подкачала.
Я уже было перевела дыхание, готовя про себя ответный спич: «я малость не ваша невеста, вот возьмите от настоящей Рааны гостинчик, а я отчаливаю», как кнесс продолжил:
— Я рад, что тебе удалось спастись. Не чаял увидеть тебя живой, после того как мои дружинники принесли горестные вести. Мой отряд направился встречать свадебный обоз с тобою, но не успел ровно на один день. Когда же воины вернулись и сообщили мне о том, что тело кнессы Рааны обезглавлено, я просил лишь об одной милости Многоликого: чтобы произошло чудо, и ты осталась жива, сохранив печать…
И тут я решила перебить местную монаршую особу, больно уж повод был подходящий:
— Светлейший кнесс, дело в том, что Многоликий услышал вашу мольбу…
Отвечать «тыканьем» поостереглась. Хотя, насколько я успела убедиться, в этом мире вассалы не заморачивались светским «вы» по отношению к сюзеренам, даже если первые годились в сыновья, а то и во внуки вторым.
— Дело в том, что Раана предстала перед ним лично, а меня выслали, так сказать, ей на замену. Поэтому печать я вам принесла, но вот в невесты… Увы, — я выразительно развела руками.
— Печать при тебе? — с лица красавца кнесса сразу же стекла приветливость, и он требовательно добавил: — Покажи.
Я уже потянулась к вороту, как змея ожила и заскользила по моей шее. Сероузорная вынырнула из горловины сама. Ее голова оказалась под моим подбородком. Язык змеи трепетал, пробуя ложь и лицемерие, щедро разлитые в воздухе, на вкус.
Брок стоял, глядя лишь в одну точку. На нее — Марну. А моя душа наполнялась тоской. Все же я успела поверить. Зря.
— И правда, печать, — полетел по рядами воинов тихий гул.
Кнесс же, встав, решительным шагом пересек зал, остановившись напротив меня. Змея зашипела, словно почувствовав его приближение.
— Действительно, печать равнинников, — Энпарс смело протянул руку, хватая сероузорную за горло, но она обратилась дымом, и в следующий миг я почувствовала на шее привычный холодок металла. — Гримк, посылай летуна с вестью, что кнесс Энпарс принимает присягу уряда равнинных земель и дарует им свое покровительство.
Человек, что стоял в углу, в тени, при этих словах встрепенулся и исчез в боковой двери. Светлейший хапнул мою руку и, подняв ее высоко над нашими головами, обернулся к воинам:
— Братья, злой рок отнял у меня дочь Олруса, Раану, но Многоликий не покинул нас и сохранил кнесскую печать. Ее носительница и станет моей женой.
Три дюжины глоток дружно рявкнули «ура», отчего я едва не получила контузию.
— Зачем жена? — я попыталась вырвать свою руку из стальной хватки. Куда там.
— А ты предпочитаешь, чтобы тебе отсекли голову? — вкрадчиво поинтересовался Энпарс.
— Н — н — нет… — сдавленно пролепетала я. — Но как же…
— Печать покидает шею своего владельца в двух случаях: когда передается тому, кто одного с его носителем рода, или если умирает ее хозяин. Ты мне понравилась, так что радуйся великой чести…
Мой мозг лихорадочно заработал, и я вспомнила, что это не первая печать, которую кнессу передавали в плату за защиту от драконов.
— А как же предыдущие…? — я не договорила, но Энпарс все понял.
— Со мной до этого не случалось светлейшего Олруса — правителя равнинных земель. Остальные были более сговорчивы. Одни кнессы принимали меня в род названым сыном, и их печать перетекала ко мне, другим же я становился побратимом. А вот твой старик Олрус решил, что его дочь достойна большего, чем стать мне девятой сестрой. Кнесс равнинников потребовал, чтобы его дочь, Раана, стала мне женой. А печать, которую он передал с нею, — залогом мира и моего покровительства.
— И что мешает мне сейчас назваться вашей сестрой?
— Я, — нагло усмехнулся светлейший. — Названую сестру в постель хоть и уложишь, но жену — приятнее.
Я похолодела. Если этот кнесс так запросто способен жениться, то и избавиться от супруги может так же легко. Так что свадьба — всего лишь фарс. Может, он и убил бы меня прямо сейчас, но если до отца Рааны, Олруса, дойдет слух о том, как «приданое» перекочевало к «жениху» — старик может озлиться… А так Энпарс получит печать чуть позже, зато с удовольствием.
Вокруг вовсю раздавались радостные крики «жена», и даже Марна криво улыбалась, хоть и гнула в тонких пальчиках вилку, когда на весь зал прогремел голос молчавшего до этого момента Брока.
— Светлейший владетель Верхнего предела волен выбирать себе в жены любую, но есть ещё и право, что древнее самих кнесских родов — право священного поединка за свою женщину. И я заявляю при всех и каждом, что бросаю тебе, кнесс Энпарс, вызов за мою нареченную. На мечах, в кругу, где сам Многоликий ведет клинок в бой.
Брок подошел ко мне, беря вторую мою руку, чтобы ни у кого в зале не осталось сомнений: вот она, причина, по которой пришлый вызывал правителя на поединок. Но смотрел он при этом на Марну. Драконица хищно улыбнулась.
А мне стало нестерпимо обидно вот так стоять посреди зала и ощущать себя лишь поводом для того, чтобы скрестились мечи. И я поняла: нет для женщины роли противнее, чем роль ширмы.
Брок бредил Марной, когда умирал, бредит и сейчас… Как бы мой провожатый не уверял, что я ему небезразлична, его взгляд выжигал все надежды, оставляя на сердце рубцы.
Некоторых отчаяние ввергает в пучину апатии, когда даже мыслить — непосильный труд. Увы, или к счастью, я страдала другой крайностью: чем мне хуже, тем лучше я соображаю.
Но почему для того, чтобы понять, на что ты способен, насколько силен, нужно оказаться в такой ситуации, когда быть сильной окажется для тебя единственным выходом, чтобы выжить?
Мозг буквально вскипел, а мозаика, до этого разрозненная, начала складываться в картину… Вот Брока везут к кнессу. Плененного. Но как показало сражение в излучине реки, когда нас преследовали, — победить этого ящера не под силу даже его крылатым братьям, причем скопом. Закономерный вопрос: как тогда людям удалось заточить Брока в клетку? Вывод напрашивался сам собой: потому что он это им позволил. Зачем? Судя по всему, дракон не видел иного способа проникнуть в крепость. Посыльных, чтобы перелетали через стену с его волосами и тестировали охранную систему, у моего провожатого не было, как и кнесской печати, что защищала бы и маскировала его от охранного заклинания.
Ну вот Брок добился своей цели — проник к кнессу и бросил ему вызов под личиной простого смертного. Сдается мне, что эту личину он выбрал не просто так. Чтобы Энпарс принял бой. Вряд ли кнесс вышел бы на открытый ратный поединок с драконом. Ведь Энпарс даже не маг. Вопрос номер два — как же тогда кнесс сумел победить в войне? — я пока отложила.
Итак, цель дракона стала понятна: добраться до Энпарса, убить главного врага и тем самым обезопасить твердыни. Или все же Брок знал, что тут его ждет Марна, и пришел за ней?
Я закусила губу: а мне не все ли равно? Главное — отдать печать кнессу, как я и обещала.
— А если дева не желает этого поединка? — встряла я, пытаясь выдернуть уже обе руки из мужских кандалов.
— А деву и спрашивать не станут, — почти хором ответили кнесс и дракон.
На мне клинками скрестились взгляды этих двоих, а потом Энпарс, выразительно посмотрев на Брока, веско бросил:
— Да пусть свершится бой, что нас рассудит.
Энпарс был уверен в своей победе. Высокий, широкоплечий, в полной мужской силе супротив грязного оборванца с рассеченной скулой — кнесс выглядел профессиональным боксером против обычного трудяги с завода. Вот только в этом случае внешность была обманчива.
Я посмотрела на шею, в разлет ключиц владыки, и мои глаза расширились от удивления: там, где у меня обреталась тонкая змейка, у Энпарса шею обвивала здоровенная анаконда в ладонь шириной. Сглотнула. Пригляделась внимательнее.
Отчего она показалась мне абсолютно неживой? Если только так можно говорить о металле.
— Владыка, так ночь же уже на пороге, — подал голос кто-то из воинов.
— Верно, — поддержал его старец в рясе, что сидел за столом по левую руку от кнесса. — Светлейший Энпарс, божий суд не вершится при свете луны, его должны благословить лучи восходящего солнца.
Зал загудел полусотней голосов. Не каждый день владыке, сильнейшему из воинов человеческих урядов, бросает вызов босяк.
— Закон божьего поединка меж воинами, что решили скрестить мечи на суде, отстаивая свою правду и свое право, гласит, — возвестил местный дланник, — что перед сражением ночь надобно провести в молитвах и покаянии.
Все одобрительно загудели, принимая правоту слов этого провайдера Многоликого. Броку и Энпарсу пришлось согласиться. И если первого отвели в подземелья — подумать о бренном и собственной глупости, то второй не оглядываясь удалился в свои покои. Правда перед этим отдал распоряжение служанкам увести меня в комнату и подготовить к завтрашней свадьбе.
О Марне, казалось, все разом забыли. Я бы с радостью присоединилась к этим «всем», но прожигающий взгляд голубых глаз чувствовала спинным мозгом до тех пор, пока не вышла из зала.
Я усиленно размышляла, пока мы со служанкой поднимались по узкой витой лестнице. Мне не хватало нескольких кусочков, чтобы картина полностью сложилась.
Прислужница, что шла впереди, неся масляный светильник, была не молодой и не старухой: первый седой волос успел лишь слегка тронуть ее густые русые волосы. Чуть сгорбленная спина женщины без слов говорила, что руки ее хозяйки не боятся работы. А вот столь ли проворен язык провожатой — мне еще предстояло выяснить.
Я словно невзначай оступилась и охнула. Прислужница инстинктивно обернулась.
Так теперь нужно поймать ее взгляд, застенчиво улыбнуться и посетовать на свою неловкость и усталость. Все это у меня получилось практически само собой.
Разыгранные мною неуклюжесть и смущение возымели эффект: у служанки разгладились поджатые губы, в глазах промелькнула тень сочувствия, словно она хотела помочь, подать руку, но не сделала этого.
Не помогла, хотя и хотела… Значит, пока я для нее не друг, зато уж точно не враг, что уже хорошо. Для этой женщины я была пришлая, от которой неизвестно чего ждать. И все же мимолетный жест, когда рука прислужницы на миг метнулась мне навстречу, сказал о многом: жалость не чужда моей провожатой. Следовательно, я буду давить на сочувствие, как соковыжималка на лимонную цедру, выдаивая досуха.
— Прости, — жутко хотелось добавить «те» той, что старше меня, но я понимала: госпожа не должна выкать служанке. К тому же какие «вы»? Мне нужно стать ей как можно ближе, так сказать заполучить, расположить к себе информатора за шестьдесят секунд. Поэтому фамильярность мне в помощь. Я продолжила: — Право, неловко, что напугала, но дорога была долгой и опасной и…
Я нарочно не договорила. Хотела пошатнуться ещё раз, но потом прикинула, что грохнуться в обморок будет гораздо эффективнее.
Прицелилась, развернувшись здоровым боком, и полетела лицом вперед. Провожатая оказалась сердобольной, правда, глубоко в душе. Головой о ступеньки я все же тюкнулась, но удостоилась причитаний. Ничего не значащие фразы «ну как же так!» и «что скажет владыка» перемежались с более интригующими «сейчас же вся в синяках будет… как же завтра ее на алтаре кнесс перед всеми… снимет с молодой жены золототканое покрывало и увидит, что Ульма не уберегла».
На миг мне и вправду захотелось потерять сознание от безумной усталости, но я волевым усилием отогнала эту мысль.
— Все в порядке, — слабый голос даже не пришлось изображать.
— Напугалась же я, госпожа, — упрек, что сквозил в словах служанки, был с оттенком облегчения. — Уже скоро дойдем, совсем немного осталось.
Она и вправду не солгала. Несколько витков лестницы, что я преодолела, опираясь на ее руку, — и мы оказались на верхнем этаже, практически под крышей башни. Темный коридор едва ли мог похвастать десятком дверей. Стены в отметинах сажи от чадящих факелов — это все, что я успела заметить, прежде чем оказалась внутри своей опочивальни. Или все же тюрьмы? Толстые стены, надёжные двери и прочные решетки определенно служили одной цели — безопасности. Вот только моей или от меня?
Служанка тут же начала хлопотать: нашла в недрах сундука чистую одежду для меня, расправила кровать. Когда я заикнулась о «помыться», Ульма лишь тихонько вздохнула и сообщила, что скоро все принесет.
Ее «принесет» меня слегка озадачило. По наивности полагала, что меня отведут куда-то вниз, где есть бочки с теплой водой.
Я осталась одна. На миг силы покинули меня, и я буквально упала на край расстеленной кровати. Он нее пахло затхлостью и плесенью, балдахин явно мог претендовать на звание «почетный пылесборник года», но тем не менее перина была мягкой, а постельное белье — чистым.
За окном послышался волчий вой, протяжный и обреченный. Сребророгий только-только народившийся месяц заглянул в стрельчатое окно. Его свет, чуть приглушенный пламенем трех свечей, лег сквозь решетку неровными узорами на пол.
От созерцания ажура, что соткал на полу месяц, меня оторвал звук ударившей о стену тяжелой двери. На пороге появились сразу несколько служанок. Две несли ведра с водой, от которой шел пар, Ульма же держала в руках корыто. Последнее было торжественно поставлено на пол посередине комнаты. В него тут же выплеснули ведро воды.
Я озадачилась способом помывки, но все оказалось просто: нужно было встать ногами в это самое корыто, затем присесть намылиться, смыть с себя пену и окатиться вторым ведром. Вот такая вот походная ванна. Единственное «но»: мне не дали это сделать в одиночестве. Не то, чтобы я сильно смущалась. В старых общежитиях (а пока я училась, комнату пришлось менять раза три) не было отдельных душевых, но все же…
Едва я сняла платье, как удостоилась слаженных охов: распухшая лодыжка меркла по сравнению с синюшным плечом, кучей синяков и ссадин по всему телу. Зря Ульма так переживала насчет отметин после обморока — на общем фоне они терялись.
Зато мыли меня осторожно. А потом, когда две девушки унесли корыто с водой, я смогла исполнить и вторую свою мечту: поесть. Ужин, что появился сразу после «ванны», оказался сытным и простым: кусок пирога, вяленое мясо и кружка сбитня.
Служанки, поклонившись, ушли, и в комнате осталась только Ульма. Она мазала меня заживляющим кремом. Пах он отвратно, зато приятно холодил кожу. А ещё у крема был один неоспоримый плюс: втирался он долго, поэтому за лечебным процессом удалось разговорить служанку.
Начала я издалека, посетовала на войну и идущие с ней рука об руку голод и разруху. Ульма вздохнула, и поведала весьма интересную вещь. Оказывается, голод и мор грозили жителям Верхнего предела ещё до начала войны: с гор, что подпирали облака, начал спускаться ледник. Его жадные языки отъедали поля и пашни, обрекая на голодные зимы, которые становились год от года все более лютыми.
А соседи, что жили чуть ниже, в долине, граничившей с горянами, не желали потесниться. Так было при старом кнессе. Но он умер, и на его место пришел Энпарс. Молодой владыка получил свой уряд голодным, разрушенным и озлобленным. И тут грянула война с драконами — тварями, что огненными камнями нападали с небес, выжигая все окрест.
Лишь кнесс Верхнего предела сумел отстоять свой уряд, спасти жителей. Видя такое, под знамена Энпарса подтянулись и соседи, до этого гордые и заносчивые. А за ними — и те, кто напрямую не граничил с Верхнем пределом.
Равнинники потеснились, и обитатели предгорий смогли спуститься в долины, распахать тучные поля, засеяв их своим зерном. Сейчас Верхний предел — самый большой уряд и его границы все продолжают шириться. Разрастаются владения Энпарса без междоусобных войн.
— Вот и после вашей свадьбы к уряду кнесса еще прибудет, — неспешно текла речь Ульмы, пока она втирала крем мне в ногу.
Служанка сама, кажется, не заметила, как рассказала мне даже больше, чем все. Но на то я и была журналистка, чтобы уметь выразительно слушать. Диктофон, который я под видом амулета, охраняющего от злых духов, вновь надела на шею после омовения, усердно работал, записывая каждое слово.
В моей голове все крутились слова чернокнижника про оружие, которым были побеждены драконы. «Самое честное, благородное и исключительно кнесское. Только одноразовое», — так заявил мой несостоявшийся убийца прежде, чем исчезнуть. А что может быть самым кнесским, если не…
— Сколько побед одержал Энпарс над драконами? — перебила я Ульму, вещавшую о том, какой их кнесс замечательный и как с ним хорошо живется горянам.
— Восемь, — кажется, служанка обиделась. Причем вовсе не из-за того, что я ее перебила, а потому, что не знаю всем известного.
— А сколько кнессов отдали ему свои печати? — вновь спросила я.
— Семь, — уже чуть медленнее протянула Ульма, словно сомневаясь в моем уме.
Меня так и подмывало задать главный вопрос: а можно ли с помощью печати убить дракона? Но, если озвучу его сейчас, то готова биться об заклад, что об этих моих вопросах служанка обязательно доложит Энпарсу.
Ульма уже заплетала мне две косы, когда я незаметно выключила диктофон, нащупав его кнопку под нательной рубахой. Мне надо было все хорошо обдумать.
А ещё я чувствовала себя неуютно без оружия. Хоть самого завалящего. Но у меня отняли даже кинжал. Хотя… попытка не пытка.
— Могут ли мне вернуть кинжал, который забрали при входе? Он единственная память о моем отце, — я состроила самое жалостливое выражение лица.
Ульма поджала губы, но все же обронила: «Если владыка позволит», — и удалилась.
Выпроводив служанку, я легла. Но в горизонтальном положении мозги растекались, а сон, наоборот, активизировался. Так дело не пойдет! Откинув одеяло, я встала. Потом моя нежно любимая и обожаемая паранойя нашептала, что кто-то может следить за мною в замочную скважину. Я решила задобрить свою шизу и изобразила на постели подобие фигуры.
Но чувство тревоги не покидало. Я знала, что лучше всего его успокоит не таблетка, и даже не жидкость для снятия стресса, что плещется в бутылках с маркировкой сорок градусов. Нет. Вернейшее средство для моего умиротворения — кинжал, который отобрали на входе. Только клинок дарил мне успокоение, а моим врагам — возможность упокоения.
Пока же я нервно выстукивала дробь кончиками пальцев по подоконнику. А если женщина на нервах, то даже жнецам смерти лучше отойти в сторонку и не заслонять собой ее цель. Моей задачей стало вернуть кинжал. За этим я и пошла. На цыпочках подкралась к двери, налегла на нее. Та хоть и с неохотой, но подалась и заскрипела бы, если бы я не успела ее остановить.
Вышла из спальни и тихонько двинулась вниз. Я так увлеклась, прислушиваясь к шорохам и шепоткам уснувшего замка, что спустилась на этаж ниже, в подземелья, где царили сырость и спертый воздух. Уже хотела было уйти, даже развернулась, как услышала разговор. Невнятный. Но ведомая журналистским чутьем, направилась на звук. Не зря.
— Оставьте нас, — приказал властный женский голос.
— Владыка не велел отлучаться от него, — нехотя возразил бас.
— Ты. Перечишь. Мне? Советнице кнесса? — она говорила, словно клеймо выжигала: четко и точно припечатывая каждое слово, как расклеенное тавро.
— Так сегодня вы, госпожа, советница, а завтра после свадьбы ещё неизвестно, как обернётся… — в мужском голосе звучало сомнение.
За его уважительным «советница» я без труда разобрала иной статус — «любовница». Марна? К этому разговору явно стоит прислушаться. Рука рефлекторно сжала диктофон, нащупав кнопку.
— Есть вещи неизменные. Например, мудрый совет. Молодая жена, говорят, слаба здоровьем. А горы не терпят слабаков. Долго ли наживет эта пришлая? Подумай. Я же незыблема…
— Хорошо, но только недолго, — с облегчением сдался охранник. Лязгнул засов, и послышались его приближающиеся шаги. Я вжалась в стену, а потом рука нащупала нишу, в которую я и шагнула, сливаясь с сумраком.
Охранник прошел мимо меня. Загромыхали его сапоги по коридору, ступеням.
Я же кошачьим шагом двинулась вперед.
— Ты пришел сюда ради меня? — сейчас голос Марны был нежен и чарующ.
Я высунула нос из — за угла. Красавица стояла посреди камеры, Брок сидел на охапке соломы. Ничем не скованный, спокойный и даже расслабленный. Его меч лежал рядом с ним. Значит, дракона и вправду здесь оставили лишь на ночь перед поединком.
— Как ты тут оказалась? — вместо ответа спросил Брок, внимательно глядя на свою бывшую невесту.
— Я стала бескрылой.
Марна присела рядом, на грязную прелую солому, не побоявшись испачкать бархатное платье. Взяла его руку в свои ладони. Дракон не отдернул. Они молча смотрели друг на друга, а я кусала губы, считая про себя секунды. На седьмой она заговорила.
— В день свадьбы я поняла, какую ошибку совершила. Я всегда любила тебя, но мой отец… Ему нужен был наследник, сильный дракон, что поделится своим даром с сердцем моего оплота, позволив тому парить, а не спускаться год от года все ниже к земле.
Она заплакала. Не навзрыд, с красными опухшими глазами и шмыгающим носом, а красиво, когда по щеке катится одинокая слеза. Марна все правильно рассчитала. От такой женской влаги мужчины не бегут, а наоборот, прижимают к своей груди, чтобы утешить. Хотя и этого драконица дожидаться не стала, а прильнула к Броку сама.
Обняла его шею, доверчиво заглянула в глаза.
Ее голос звучал горным ручьем, а история в лучших традициях вирусной рекламы вызывала живой отклик и сочувствие.
Со слов Марны выходило, что ее отец повелел ей выйти замуж за энга Оплота Огня Небес, потому как он — сильнейший из ныне живущих драконов, и точно не откажет в просьбе, что традиционно во время свадьбы озвучивает жениху молодая невеста. А прошение — то малое: поделиться своей силой с сердцем Оплота Звездных Ветров — родиной Марны. Но в первом совместном полете, когда новоиспеченные супруги летели крыло к крылу, драконица узнала: на самом деле не Вьельм отдал часть себя сердцу своей парящей твердыни, а его брат, Брок.
— Надо мне было слушать не отца, а свои чувства, — как по нотам раскаивалась Марна.
Но самое противное было даже не это, а то, что Брок ей, кажется, верил.
— И вот тогда я от отчаяния спустилась слишком низко. А потом, — она все же всхлипнула, — на меня обрушилось заклинание такой силы, о которой я и не подозревала. Тело охватил огонь. Я не смогла его сбить и камнем рухнула вниз. Мне повезло: горная река, что текла по порожистым уступам, оказалась хоть и холодной, но глубокой. Она-то и приняла меня в свои воды, правда, уже в человеческом облике. Я была без сознания, когда кто-то из крестьян выловил мое тело из потока. В полубреду меня везли куда-то на телеге. Я мало что тогда запомнила. Лишь ясное небо, которое искрилось синевой над моей головой. И как его окрасил во все цвета пламени Вьельм. Он выжег несколько деревень и один выселок. Словно обезумев, палил все вокруг. А потом прилетели и другие драконы. Их огонь сжег моих спасителей. Пламя и меня бы убило, если бы я не была драконом. Но хуже всего то, что безумие Вьельма отняло жизнь у того, кому я оказалась должна. И теперь я не могу вернуть долг, а мой дракон, придавленный тяжестью невозвращенного скульда, не может взлететь в небо.
— Почему же ты не направила вестника? Не дала понять моему брату, что жива? — Брок не упрекал, просто спрашивал, а сам гладил ее волосы.
— Когда я оправилась после падения, уже шла война, гибли драконы. Меня душила жажда мести. Мои сородичи умирали по вине Энпарса. А я не какая-то слабая человечка, которая прогибается под любым, кто сильнее, и забывает, что значит род и долг, едва переступит отчий порог. И пусть все, и кнесс в том числе, думают, верят, считают меня человеком, но внутри я все еще крылата! — она сжала кулачок и запрокинула голову, глядя в глаза Брока, — Владыка Верхнего предела нашел оружие, что способно пробивать наши шкуры, словно стрела — листы пергамента. И я поклялась себе, что узнаю секрет кнесса и уничтожу его во что бы то ни стало. И задуманное мне удалось.
Дракон затаил дыхание, а я, кажется, уже знала, что услышу дальше.
— Это печати.
— Печати? — неверяще переспросил Брок. — Их же нельзя использовать как оружие. Само существо артефакта противится этому. Печать — залог не только силы правящего, но и мира, стабильности. Когда Энпарс впаял свою в ворота, чтобы оградить город от проникновения нас, драконов — это одно. Дар Многоликого способен защищать. Но боги заповедовали, что их творение нельзя использовать, как оружие.
— Это если ты не обратился к чернокнижию, — шмыгнула носом Марна. — Правда, когда печать используют в темных ритуалах, она сгорает. Вот почему Энпарс заставлял склоняться перед ним соседей и принимал вассальные клятвы. Вместе с присягой на верность правитель Верхнего предела требовал отдать ему и символ кнесской власти. Оттого каждая победа в битве — это чья-то сгоревшая печать.
И как у нее получалось быть красивой даже в слезах?
— Зачем он на это пошел? Сила печати спасает от неурожая и засухи, с ее помощью можно остановить мор и заставить склонить горячие головы тех, кто решит затеять бунт, — казалось, Брок не мог поверить в очевидное.
— Энпарс тщеславен, — пропела Марна. — А сейчас он сжег последнюю печать — кольцо тритона, что отдали ему болотники. Владыке понадобилась очередная. Но отец этой Рааны не пожелал стать простым вассалом, а захотел быть равным и просватал свою дочь за Энпарса. Но я верю, что завтра ты одержишь победу…
— Подожди. А как же та печать, что впаяна над воротами в крепость? Я сам видел, как два месяца назад перед заключение мира она не дала войти в крепость Рейнху, располовинив его.
— Это ещё один секрет Энпарса, как и фальшивый полоз на его шее, что лишь выглядит амулетом, а на деле — простой кусок металла. Так вот… Над воротами нет никакой печати. Это лишь обман. У кнесса есть слуга — талантливый некромант. Все те драконы, что в облике людей якобы входили в ворота, уже были мертвы. Их ловили и показательно доставляли к воротам, чтобы люди видели, как их охраняет кнесс и сила его печати. Стадо верило своему пастуху и буквально боготворило его.
Марна позволила себе мимолетную презрительную улыбку.
— Но почему ты сама не убила Энпарса, когда узнала обо всем? — подозрительно спросил Брок, и драконица чуть отпрянула с видом оскорбленной невинности.
— Когда кнесс приблизил меня к себе, он потребовал клятву, что я не причиню ему вреда. Моя рука просто не может подняться против Энпарса.
Марна продолжала играть роль несчастной, но не сломленной мстительницы, но я же узнала и увидела достаточно. А смотреть, как шуршащая ткань сползает с ее плеча, оголяя нежную кожу… Увольте меня от созерцания последнего женского довода. Я не была наивной, чтобы не понять: сейчас Марна предложит Броку себя, и ее тело щедро расплатится по этой сделке.
Зато я кажется все поняла, ребус оказался разгадан.
Выключила диктофон. Тихо, крадучись, я растворилась в тени. По лестнице поднималась привидением, но когда оказалась у себя в комнате — с шумом бухнулась на кровать. Подтянула колени к подбородку, обняла полушку, упершись лопатками в спинку ложа и просидела так до утра. Встретила рассвет с абсолютно сухими глазами.
Я выживу. Не сломаюсь, чего бы мне это не стоило. И пусть я всего лишь пешка, но и пешка, знающая расклад, способна победить королеву.
Вот только партия, как показали события, начала разыгрываться задолго до моего появления в этом мире.
Первый ход судьбы, которая играет белыми фигурами. И сразу ферзем.
С гор начал спускаться ледник, и молодому кнесссу, едва — едва перенявшему власть и печать, грозит полное разорение его маленького уряда. На соседей войной не пойдешь: они сильнее и будут стоять за свои земли до конца.
Ответный ход черным конем Энпарса.
В голову кнесса приходит гениальный план: ослабить приграничных соседей войной, но не с собой, а с драконами. Решение дерзкое, и владыка ставит на карту все, что имеет: собственную власть. Он обращается к чернокнижникам (а иначе откуда мой несостоявшийся черноглазый убийца в курсе, что можно обернуть силу печати в смертельное заклятье?) и его печать становится оружием.
Энпарс нападает на дракона, который спускается слишком низко к земле. Причем делает это не на территории собственного уряда. Владыка Верхнего предела убивает драконицу на глазах крылатого соплеменника. Возможно, повод был бы недостаточен, если бы этой убитой не оказалась юная жена энга парящей твердыни, Вьельма.
Молодой вдовец в ярости от потери любимой заливает все огнем. Ему отвечают человеческие маги, не знающие еще, что послужило причиной такого гнева дракона. Начинается война.
Еще один ход судьбы.
Фортуна, играя белыми, уходит в оборону, и отнимает у Энпарса его печать в первой же серьезной битве с драконами. Ящеры не разбирают, кто из людей виновен и жгут всех подряд. Но кнессу удается главное — полностью отбить атаку и сохранить свои земли, в то время как у соседей сгорают целые города. Но правителю Верхнего предела для сохранения инициативы нужна новая печать.
Ответный ход черных. Ладья.
Энпарс убеждает сопредельников, что сможет защитить их, но требует подчиниться ему, встать под его знамёна и в качестве гаранта верности — отдать печать. Те нехотя, но подчиняются. Владыка медленно, но верно расширяет свои земли. Его Предел процветает, в то время как не желающие подчиниться уряды полыхают в огне.
Энпарс становится героем, сумевшим не только объединить разрозненные уряды, но и положить конец кровопролитной войне.
Белой королеве шах и мат.
Хитрая комбинация была разыграна кнессом вовсе не из-за тщеславия, как утверждала Марна. Нет. Владыка пытался спасти свой народ. За счет смертей других? Ну, не он первый, и не он последний. А что до того, что его попечение о жителях собственного уряда оплачены кровью соседей — в политике не бывает всеобщего блага.
Я могла понять и Марну, которая продавала себя в жены сильнейшему из драконов ради того, чтобы ее Оплот и дальше мог парить в небесах. Наверняка она изначально планировала использовать Брока и через него подобраться к Вьельму, считая энга сильнейшим. Что же, прогадала. Но какая, по сути, мне разница?
Скорее уж мне есть дело до мачехи Рааны, Вайнесс, которая приказала меня убить. Полагаю, она просто не желала лишаться всего, что имеет жена кнесса. Ведь едва я передам печать Энпарсу, не будет больше уряда равнинников. Будет вотчина владыки Верхнего предела. А чтобы удержать собственную местечковую власть, все средства хороши.
Я усмехнулась. Хорошая могла бы получиться статья из всего этого. Но главное слово здесь — могла бы.
У меня же, далекой от всей этой политики, цель стояла весьма прозаичная — просто передать печать кнессу и после этого убраться побыстрее и подальше. А раз без свадьбы этот процесс не возможен, то…
Я закусила губу: свадьба будет, если кнесс останется жив после поединка с Броком. Душа рвалась в клочья, но внешне я была спокойна. И когда поутру Ульма со служанками зашли ко мне в комнату, я уже сидела на кровати живым воплощением каменно-невозмутимой статуи.
Прислужницы внесли тончайшую, белую, расшитую золотой нитью нательную сорочку с длинным рукавом и покрывало. Свадебный наряд, как пояснили они.
Со слов Ульмы, дланник сочетает нас браком сразу же после боя. То, что в поединке кнесс победит, ни у кого не возникало сомнений. Так и должно быть: народ верит в абсолютную силу своего вождя и никак иначе.
Я скалилась пластиковой улыбкой, пока на моей голове сооружали венец из кос, пока одевали, прятали лицо и тело под покрывалом, концы которого волочились по земле. Все это время я изображала подобие радости. Лишь когда ткань скрыла меня совсем, маска треснула. Из всех прежних вещей на мне остался лишь диктофон, висевший на шнурке на шее — защитный амулет, как я гордо отрекомендовала его служанкам.
Скрипнула дверь, впуская в комнату кнесса. Служанки тут же исчезли. Я стояла посреди спальни столбом.
— По обычаю я должен тебя спросить во время свадьбы, но предпочту это сделать не на виду у всей толпы, поскольку молодые девы бывают не всегда благоразумны в своих просьбах. Твое желание?
— Что? — не поняла я.
— Каково твое желание, как невесты?
Мне вспомнилась, что о подобном вчера в подземелье упоминала Марна. Что же мне просить у будущего супруга? До одури захотелось крикнуть: «Забери печать безо всякой свадьбы и отпусти меня живой». Но, увы, эта моя прихоть была из разряда несбыточных.
— Пусть вернут мне кинжал, что отобрали вчера. Это память об отце, и я хотела бы ее сохранить.
— Что ж, у моей будущей супруги весьма разумное и умеренное желание, — усмехнулся Энпарс. — Если и дальше будешь меня так радовать, я буду милостив.
Больше не говоря ни слова, кнесс развернулся и вышел.
Спустя несколько минут мне принесли кинжал, с которым я не пожелала расставаться. Выпроводив всех служанок, привязала его к запястью. Похоже, в этим мире единственная моя опора — это я сама.
Мне было больно. Не телу, душе. Она звенела тысячью осколков, и я шла по ним босая. Но это в мыслях, а наяву — спустилась по лестнице, пересекла зал и очутилась на улице, где шумела толпа. Ткань, сквозь которую проникал свет, позволяла отчасти видеть происходящее.
Площадь. Еще вчера здесь была деревянная мостовая, застеленная досками, а сегодня… Зачищенный до земли круг, в котором босиком с ноги на ногу переминался кнесс и недвижимо стоял Брок.
«Чтобы судили земля и небо», — пронесся по толпе шепоток.
На бой пришли поглазеть все, от мала до велика. Как же! Сам кнесс скрестит меч с пришлым оборванцем, что посмел бросить вызов древних.
Меня обшаривали тысячи взглядов, думая, что под свадебным и покрывалом стоит причина этого вызова. Вот только эти тысячи ошибались. Брок бился за своих сородичей, Энпарс — за власть. И оба, отчасти, сами того не подозревая, за Марну. А я… Я была лишь поводом, ширмой.
Мой взгляд упал на драконицу. Та гордо стояла на возвышении рядом с помостом, украшенным цветами. Прямая спина, откинутые назад золотистые волосы, которые целовал ветер — настоящая кнесса, полная величия и уверенности.
Народ толкался на площади, лузгал орехи, жевал пряники и переваривал новости, перетирая их на языках уже который раз подряд. И тут раздался удар колокола. До этого шумная площадь затихла и старческий голос, что зазвучал, с первых слов набрал небывалую силу.
Это был не дланник, что вчера сидел по левую руку от кнесса. Сегодня вещал старец с окладистой густой бородой и высохшим лицом. Его лысый череп был обтянут пергаментной кожей. Глубокие морщины на лбу старика, выцветшие до белёсого радужки глаз — все это заставляло невольно уважать того, кто, по ощущениям, даже не ровесник века, а старший брат пары столетий.
— Право на поединок за свою нареченную столь же древнее, как и сам род людской. И если двое мужей хотят получить себе одну и ту же деву, то должны сразиться за нее перед очами Многоликого, на голой земле, что приглядит за честным судом, не даст свершиться кривде и подлогу.
Старец говорил долго и с расстановкой, чтобы все и каждый услышали. И не только народ на площади, но и Многоликий, чье царство на небесах, и Мать-земля, и Хозяин вод, и Владыка огня — для них, а не только для людей, вещал дланник.
— Каждый из вас еще может отступиться от девы, — увещевал сребробородый. — Если так, то пусть тот, кто отдает свое право, выйдет из круга.
Энпарс упрямо мотнул головой, а потом посмотрел на меня. Хотя я и стояла, укрытая с макушки до пят покрывалом, но все равно от взгляда будто плетью хлестнуло. Брок даже головы в мою сторону не повернул, лишь меч перехватил поудобнее.
— Что ж, раз так, да пусть победит сильнейший!
Едва отзвучали последние слова дланника, как камни круга налились светом и жаром, заставив самых любопытных зрителей, которые подошли вплотную, отпрянуть.
Секунда оглушительной тишины — и зазвенела сталь.
Энпарс атаковал первым, не рубящим верхним, а боковым ударом. Он не стал красоваться, здраво решив, что глупость пришлого оборванца, посмевшего перейти ему, владыке, дорогу, должна быть наказана. Кнесс мастерски владел мечом, чувствовались и опыт, и немалая сила в каждом его ударе. И все же он с трудом оборонялся, поскольку Брок оказался и гибок, и ловок, несмотря на его обманчивую внешность неуклюжего угрюмца. Дракон постоянно менял тактику, наплевав на все мыслимые правила боя, отводя удары и словно играя со смертью.
Они оба были сильны, и их бой напоминал диковинный танец под жуткую, но в то же время прекрасную песнь стали. Эту первобытную музыку, от которой в жилах стыла кровь, слушали все и каждый, порою забывая даже дышать.
Выпад Энпарса. Узкое лезвие его меча змеей скользнуло рядом с лицом дракона, едва не оставив на скуле кровавый росчерк. Брок отпрянул, но не от испуга, а чтобы нанести свой удар. Рубящий, сильный настолько, что принявшая его сталь клинка владыки заискрила. В какой-то миг я подумала, что одно из лезвий не выдюжит и просто переломится.
Но Энпарс держал удар. На его шее вздулись вены, на висках выступил пот, а мышцы застыли буграми. Два зверя в людских шкурах, которые решили поговорить на языке мечей, вели сейчас свой диалог. Взгляды, оскалы, рычание.
Владыке удалось отвести удар в сторону, и уже в следующий миг он взвился в прыжке. Бил с разворота.
Брок отступил шаг назад. Его тело — уставшее, с ссадинами и кровоподтеками, старыми белесыми шрамами — было почти обнажено. Лишь набедренная повязка, как и у Энпарса, которая скрывала мало: обычаи в этом мире соблюдались вплоть до мелочей, таких, как одежда. Все, как заповедано богами и далекими предками.
И кнесс радовал девичьи взгляды литыми мышцами, поджарым телом, на котором война тоже успела оставить свои метки.
Я неотрывно смотрела на этих двоих, то сжимая кулаки, то кусая в кровь губы. Мое сердце пропустило удар, а потом забилось вдвое быстрее, заполошно и часто, когда Энпарс, словно решив, что игр достаточно, коротко замахнулся, целя в бок противника. Брок принял удар на лезвие меча в последний момент, и в тот миг, когда кнесс распрямился, дракон ловко ушел вниз, выскользнув из — под его руки. И быстрым точным ударом, словно не мечом, копьем, достал Энпарса.
Сталь вошла в грудь владыки ровно наполовину. Последнее, что я запомнила, это удивленный стекленеющий взгляд кнесса. Он так и не успел понять, что проиграл.
Тишину, что воцарилась над площадью, можно было резать ножом. Вязкая, давящая, предгрозовая. Ее рассек голос, показавшийся мне раскатом гром.
— Небо изъявило свою волю.
Еще раз вспыхнули ярким светом камни. Старец шагнул в круг, склонился над телом, а потом протянул руку к здоровенной металлической змее, что украшала шею Энпарса. И в этот же миг его лицо посерело, словно дланник узрел то, что страшнее даже собственной кончины.
— Кнесс мертв и… Его печать тоже, — голос седобородого казался потерянным. — Она недвижима… пожелала умереть вместе с хозяином.
«Ее и не было. Это просто кусок железа, что кнесс носил для отвода глаз», — мысленно заорала я, уже готовясь к тому, что меня начнет душить неисполненная клятва. Кнесс мертв и банально некому вручать мою змеевну.
На лицах зрителей проступали растерянность и испуг. Лишиться кнесса — это беда, но все когда-то рождаются и потом умирают. Но потерять печать!
И тут Марна крикнула. Звонко, отчетливо:
— Кнесс умер, но по закону древних тот, кто бросил правителю вызов и сумел победить, сам становится вожаком. А что до печати… На пришлой невесте она есть, и вполне живая…
Все взоры обратились на золотоволосую деву. Ту, что дала надежду. Марна сейчас была подобна богине, которая улыбалась и словно изнутри сияла теплом. А я поняла: она все рассчитала. Заранее и хладнокровно.
Над толпою тем временем неслось:
— Кнесс!
— Кнесс!
— Кнесс!
Все склоняли головы перед тем, кто убил их правителя: ведь лишь Броку теперь по воле Многоликого дозволялось взять в жены ту, которая носила на шее печать. А это значит, что только дракон может стать не только кнессом, но и владетелем артефакта, дарящего плодородие и процветание всему народу.
Жар, что начал сдавливать грудь, отступил.
Меня же буквально вытолкнули к Броку. Иди, мол, выходи замуж давай.
Дракон, не глядя, взял меня за руку и повел. Как чуть позже я сообразила, к тому самому помосту, украшенному цветами. На струганых досках в центре находился белый камень, покрытый белой же простыней.
Меня словно перемкнуло. В голове отчетливо зазвучали слова дракона: «А ваши кнессы и вовсе не знают что такое стыд: берут своих жен первый раз на глазах всей толпы, едва отзвучат слова брачной клятвы».
Не хочу! Не хочу быть овцой на заклании! А оттого, что меня разыграли втемную — становилось обидно вдвойне. Сейчас я отдам печать, а завтра молодая жена станет молодым и перспективным трупом.
Едва мое тело похоронят, как Брок возьмет себе в супруги новую. На этот раз ту, которая ему люба и под стать — Марну. Видимо, вчера все же стоило остаться в подземелье и, как это не противно, дослушать все до конца.
Но ничего.
Брок, хоть уже и выполнил клятву, привел меня к кнессу, вряд ли обернется в крылатую ипостась на глазах всей толпы… Не рискнет пустить дракону под хвост столь изящную партию. А мне терять нечего.
Улыбнулась отчаянно и бесшабашно: была не была. Сыграем.
Дланник читал слова клятвы, которые повторяли я и Брок. Местный священник резал нам руки ритуальным ножом, бубнил что — то про верность и почтение. А я отсчитывала секунды.
— Теперь ты, дева Лекса, жена при муже, люби его и почитай, как главного заступника своего…
— Мы уже супруги? — перебила я дланника на полуслове.
Он запнулся от такой наглости и набрал воздуха в грудь. Явно, не чтобы коротко ответить «да» или «нет».
— Я спросила.
— Лекса… — вмешался Брок, почуявший неладное.
— Да, — опешил от моего напора старец.
— Прекрасно, — я скинула покрывало, заставив всю толпу зрителей ахнуть в очередной раз. Схватила Брока за руку и для верности вслух приказала печати: — Ползи.
Змеевна на моей шее ожила, правда как-то нехотя. Ее тело, обвивая мою руку, начало струиться и за пару ударов сердца, перетекло на запястье Брока.
Дракон, да и все вокруг завороженно смотрели на живую печать — надежду Верхнего предела.
Мне только этого и требовалась. Едва Змеевна обвила руку Брока, как я отпустила его запястье, резко развернулась, разбежалась и прыгнула в тот самый миг, когда метелка просвистела над головами зрителей.
Удар о черен получился знатный, но я так поднаторела в заскакивании на свой транспорт, летящий на полном ходу, что еще пара раз — и я смогу получить корочки почетного джигита.
Вслед мне понеслось знакомое до боли:
— Лекса!
Но я даже не обернулась.
Каждый получил свое. Я — жизнь, Брок — власть и мир между драконами и людьми, а супербонусом отхватил себе еще и Марну. Ту, которой бредил.
Вот теперь, когда мы с драконом узнали друг друга поближе — самое время послать друг друга подальше. Это я и сделала с превеликим удовольствием. Правда, летела, особо не разбирая дороги. Как позже выяснилось — в горы: туда, где водятся неприятности и тролли.
О последних я узнала, как переборчивый мужик, что ищет жену методом тыка: напоровшись. Причем влетела в живую каменную глыбу на полном ходу.
Вот почему я никогда не могу побыть одна? Ко мне постоянно приходят то аппетит, то неприятности, а то и вовсе закадычный друг — полный капец. Сегодня явно был день именно его визита.
Метелка череном ударилась о грудь тролля. Я слетела с нее, умудрившись кошкой перевернуться в полете. Приземлилась, упав плашмя на бедро и тут же крутанулась, уходя от здоровенной лапищи с кулаком, что решила меня припечатать.
Сломанная метла валялась в паре метров от меня, но уже была бесполезна: на такой не улетишь. В своих же бегательных способностях сильно сомневалась. И тут я озверела: суметь выжить в водовороте интриг, уйти от всех наемников, что охотились за моей головой, выполнить клятву, которая могла меня угробить, сбежать с собственной свадьбы и в результате быть раздавленной каким — то троллем?
Местный Кинг Конг взревел от досады и ударил себя лапой в грудь, когда я в очередной раз ушла из — под его удара, ящерицей обогнув валун.
Его здоровенная патлатая башка с маленький глазками, короткая толстая шея, желтые клыки — все это вызывало желание убраться отсюда куда подальше, чем за здоровенный камень, ставший мне временной защитой.
Еще один удар. Я вновь отскочила, понимая, что ещё немного — и окажусь в западне: в паре метров от меня маячил обрыв.
Запястье кольнуло, словно кинжал напомнил о себе. Я ухватилась за призрачный шанс. Да, этой открывалкой для консервов мне его не убить… Если только не воткнуть острие в глаз.
Напружинив ноги, оттолкнулась от земли, беря разгон с места. Прыжок. Я на валуне. Еще один — и очутилась на уступе, вровень с башкой тролля. Повернула в руке кинжал, перехватывая поудобнее. Основанием ладони нечаянно надавила на камень, расположенный в крестовине. И тут меня ждал сюрприз.
Клинок резко удлинился, превратившись в меч, и весить стал соответственно. Я, до этого балансировавшая на краю уступа качнулась вперед. Меч потянул меня вниз, прямиком на тролля, что несся тараном. Мне оставалось лишь одно: попытаться удержать эту орясину горизонтально.
Тролль напоролся на острие сам, в лучших традициях шашлыка. Покачнулся, а затем стал медленно падать. И я, все еще висевшая на мече, вместе с ним. Благо, оказалась сверху, иначе эта туша меня бы запросто расплющила.
Первое, что сделала, осознав, что мне все же удалось спастись, — рассмеялась. Истерично, захлебываясь. Успокоилась с трудом и, похлопав тролля по груди, на которой все ещё сидела, произнесла вслух:
— Да уж, я возможно не та самая еда, которую ты, дорогой монстр, искал, но я «та самая» на которую ты нарвался.
Тролль, знамо, ничего не ответил. Я сползла с убитого и хромая побрела к одной из елок. Больше спешить некуда. Стоит сесть и отдохнуть. Потом — попытаться починить метлу. А дальше… дальше осень, а за ней зима. Светлый день сменится ночью. А мне надо жить. Просто жить. Пусть уже не в двадцать первом веке техногенного мира, а здесь…
Рука неосознанно потянулась к единственной вещи, которая осталась у меня из той, другой, только моей реальности. И тут диктофон пиликнул. Жалобно. Я достала его из выреза. Аккумулятор садился.
По щекам побежали слезы. Злые, горькие, отчаянные, беззвучные. Решительно стерла их рукавом. Взгляд упал на экран. До полной разрядки есть еще пара часов записи. Отложить? Растянуть агонию или…
«Для начала стоит рассказать немного о себе…» — с этих слов начала свое последнее интервью.
Я говорила и говорила. Слезы уже не бежали по щекам, глаза успели высохнуть от малодушной влаги. Солнце клонилось к закату. Огонек на диктофоне мигнул последний раз, сохраняя запись, и потух. Навсегда.
— Удивительная история. И ты сама удивительная, — от этого голоса я вздрогнула.
И, наверное, буду содрогаться всегда, если мне удастся выжить.
Чернокнижник. Мой личный кошмар.
Медленно обернулась. Он стоял, прислонившись к одной из елей. Все такие же черные глаза, выбритые виски. Новый шрам рядом с татуировкой розы ветров.
— Будешь убивать?
— Сначала хотел, но теперь передумал.
— Интересно, почему? — я почувствовала, что ровно вот сейчас перешагнула ту грань, за которой уже не существует страха.
— На тебе уже нет печати, но ее сила словно пропитала тебя. Именно благодаря этой силе ты так легко управляешься с одной из самых норовистых метел. Но это пока. А потом… Кто знает, может, этот дар угаснет. Или наоборот, прорастет, сделав тебя одной из самых сильных ведьм, которых знал этот мир. Ты не слышала, что сильнейшие колдуньи всегда были пришлыми из других миров?
Я лишь помотала головой: с чего бы?
— Пока ты рассказывала о себе своему странному артефакту, у меня было достаточно времени, чтобы изучить тебя уже без фона печати. И честно скажу, ты меня заинтересовала.
Я скептически изогнула бровь:
— Честность и прямота — непозволительная роскошь. Неужели чернокнижники — такие транжиры?
— Нет, мы скряги. Но я вижу перед собой будущую ведьму. И я хочу, чтобы эта ведьма стала черной.
— Зачем?
— Видишь ли, Лекса, — он произнес мое имя легко, без запинки, словно не раз говорил его про себя. — Демоны хмерны очень жадны до душ. И щедро награждают тех, кто приводит под их покровительство наделенных даром. Особо бездна любит ведьм и готова одарить их силой, требуя взамен лишь служения. Черная ведьма — та, с которой приходится считаться даже кнессам. Свободная. Независимая… Подумай.
Вот теперь я верила: чернокнижник честен со мной. Он не скрывал своей выгоды, если я соглашусь, как и сразу обозначив цену: свобода и независимость, что дарует статус черной ведьмы в обмен на ее душу..
После того, как со мной поступил Брок, внутри поселился холод, от которого, я знала, не спастись в горячей ванне или под пледом, его не растопит жар печи. Словно у меня враз выгорели все провода, что отвечали за свет и тепло. Это умирала моя душа. Так что, чувствую, хмерны бездны скоро потеряют ко мне интерес: нечего будет заполучать.
— У меня есть время подумать?
— До первого снега, — улыбнулся чернокнижник, словно я уже согласилась. — А чтобы лучше размышлялось, позволь предложить уединенное место, где будешь только ты и твои мысли.
— Что это за место? — я уже перестала удивляться.
— Не все ли равно, главное, что тебя там не побеспокоят.
Он подошел ближе и протянул мне руку. Я заколебалась. Встала и, обойдя чернокнижника, наклонилась за метелкой. Не следует бросать тех, кто был верен тебе до конца. Потом подошла к троллю. Не с первого раза, но все же сумела правильно нажать на камень в крестовине. Меч вновь превратился в кинжал.
Мой нехитрый скарб был собран.
После я вложила руку в открытую ладонь чернокнижника. Что ж, если те, кому я верила, предали меня, то почему бы тому, кто хотел меня убить, не помочь мне?
Клубы черного тумана окутали наши тела, и в следующий миг я уже стояла на берегу. Море неспешно катило свои свинцовые воды, перешептываясь с галькой, выстилавшей пляж.
— Вот твой дом, — чернокнижник указал на одинокую хижину, приютившуюся у скалы. — Я приду с первым снегом. За ответом.
Темный маг, как истинный искуситель, не давил, требуя определиться немедленно, но так верно подталкивал к нужному ему ответу… Будто знал, что время нашепчет мне те слова, что выгодны его темному божеству.
Оглянулась на свое жилище: опалубка из крупной гальки и зеленая двускатная крыша, на которой дерн чувствовал себя вполне вольготно. Вот оно, мое временное пристанище — ещё не такое ветхое, чтобы развалиться от сильного ветра, но уже повидавшее изрядно штормов. Дом одиноко стоял на каменном уступе, обещая покой.
Когда я обернулась, чтобы спросить у чернокнижника, есть ли поблизости хоть одна живая душа, то увидела только клубы черного тумана, которые пронизывающий ветер рвал на мелкие клочья.
Я поёжилась и, покрепче прижав к себе метелку и кинжал, побрела к своему новому дому.
* * *
Два месяца спустя
Лето на побережье оказалось вовсе не знойным, скорее слегка прохладным. Я научилась разводить огонь в печи, добывать рыбу. В кадушках, оставленных прошлыми хозяевами, под гнетом томились капуста и моченые яблоки. В подполе — морковь, репа и брюква, а в сундуке — одежда.
Я узнала о наглости диких коз и коварстве морских ветров. Но самое главное: научилась понимать и принимать себя в этом мире.
Чернокнижник не соврал — здесь меня действительно не беспокоил никто. Ну разве что рокот волн, когда море ярилось. Что же до одиночества… Я не стремилась его преодолеть, скорее наслаждалась им. Оно стало для меня уютным, и больше никого не хотелось пускать в свою жизнь. Но так же я понимала, что рано или поздно мне придется столкнуться с людьми. Или с троллями. Или с драконами. Хотя о последних старалась не думать. Особенно об одном.
Увы, нельзя всю жизнь прожить в одиночестве, как бы этого не хотелось. Но еще больше я не желала вновь становиться пешкой. Мысли все чаще возвращались к словам чернокнижника: «Что ты теряешь?».
Это утро ничем не отличалось от других. Разве что туман был плотнее обычного. Я вышла на порог с ведром в руках: недалеко от дома тек ручеек, спускавшейся с горы. Он был неширокий, но когда-то заботливые руки запрудили его, сложили камни лоханью, и теперь я там каждое утро набирала воды.
Заперла дверь, чтобы не выстудить избяное тепло, обернулась и замерла.
Посреди тропки сидела рыжая лиса. Откормленная, уже без пятен плеши на шкуре. Она умостилась на заду, обвив себя хвостом, и облизывалась, глядя на меня с хитрым прищуром.
Поставила ведро на землю. Осмотрелась. Но плотный туман играл против меня.
— Выходи, Йон, — мой голос показался чужим.
Зашуршала галька, и из тумана шагнул перевертыш. Все такой же. Время его ничуть не изменило. Ну разве что ещё сильнее загорел.
— Выглядишь разочаровательно, — вместо приветствия выдала я.
Лицо Йона посмурнело.
— А как мне еще выглядеть, прошерстив вдоль и поперек пятнадцать кнесских урядов? Я, между прочим, один из лучших поисковиков равнинных и горных земель, и то не смог взять твой след. Он оборвался рядом с телом мертвого тролля, словно смел его кто. Сейчас и то наткнулся на тебя случайно, просто почуяв за несколько полетов стрелы.
— Зачем было вообще искать? — я не собиралась приглашать Йона на порог. Не стоит вносить в мою новую, устоявшуюся жизнь прошлое. А шкура был тем самым прошлым.
— Мне-то незачем. А вот один дракон как с цепи сорвался. Хотя какой он сейчас дракон — кнесс, — Йон хохотнул, — собрал под собою все уряды, объединил. А люди и не подозревают, что правит ими (причем справедливо правит) дракон.
Я стояла, скрестив руки на груди, и молчала.
— Брок просил меня найти тебя.
— Скажи, что не сумел выполнить просьбы, — я сглотнула.
— Поздно… — с каким-то особым садистским наслаждением выдал шкура. — Веретено назад я послал ему вестника. И, судя по тому, что я слышу, он уже здесь.
Лично я не уловила ни звука. Но это было ровно до того момента, когда огромные крылья разорвали покрывало тумана в клочья. На землю опустился дракон.
Несколько ударов сердца — и перед нами уже стоял Брок. В отличие от Йона он изменился. Появилась новая морщина на лбу, черты лица словно заострились.
— Спасибо, побратим, — кивком головы Брок поприветствовал оборотня, а потом впился взглядом в меня.
Я молчала. Дракон тоже. Йон, преступив с ноги на ногу, начал тихо уходить во вновь сгущающийся туман. Лиса нарочито нехотя последовала за ним.
А мы все так и стояли друг напротив друга. Наконец, я прикрыла глаза, выдохнула.
— Почему ты молчишь? — всегда решительный Брок сейчас, судя его голосу, был растерян.
— Подбираю слова, — не стала кривить душой.
— Какие?
— Преимущественно цензурные и без проклятий. Но пока в моей будущей речи лишь запятые.
Я все так же стояла с закрытыми глазами. Не видеть. А лучше ещё и не слышать. Забыть.
Руки, что легли на плечи, заставили вздрогнуть. Я напряглась, замерев.
— Я не уйду, пока ты не выслушаешь меня до конца, — дракон просил и требовал одновременно. — Скажи, почему ты сбежала?
Вроде бы простой и короткий вопрос, от которого разбилась стена, что держала мои чувства в узде.
— Потому что ненавижу. Ненавижу тех, кто говорит, что любит, а потом предает. Использует. Скажи, долго вы смеялись с Марной надо мной в том подземелье, накануне боя? Это ее идея, объединить все уряды под тобой, сделать тебя кнессом всех человеческих земель? Для чего…
Я не договорила. Меня буквально смяло штормовой волной. Поцелуя не было. Губы впились в губы, требуя, клеймя, утверждаясь. Словно Брок просто устал слушать и ждать.
Он отпрянул так же внезапно, заставив меня пошатнуться, а в следующую секунду мой кулак врезался в его скулу.
— Ненавижу тебя, ненавижу!
— Знаешь, это взаимно!
Я опешила.
— Ты хотя бы можешь себе представить, каково это, когда та, которая говорила, что любит тебя, сбегает сразу после обручения? Не сказав ни слова, просто исчезает. А ты сходишь с ума, потому что кроме нее тебе никто не нужен.
— Как же! Марн..
— Не было у меня ничего с женой брата. И быть не могло! — Брок встряхнул меня за плечи. — Мне поклясться своей жизнью, чтобы ты поверила: я не брал ни одну женщину после тебя. Так вот, если моего слова тебя мало, то я клянусь!
Брок не просто залучился, он засиял, и этот свет почти обжигал.
Я подавилась вдохом. Вздрогнула. По горлу прокатился ком, рухнувший в живот и скрутивший все внутри в тугой узел.
Дракон же, словно не обращая внимания на то, что небеса приняли его клятву, продолжал:
— Да, в ту ночь, в Сейринк… Лекса. Я не железный и далеко не праведник, скорее уж наоборот.
— Поэтому решил повторить все на бис, перед толпой? Закрепить брак, так сказать, как истинный кнесс? — я припомнила белое полотно на камне алтаря, что должно было служить своеобразным японским флагом для всех зрителей.
— Нет, я бы просто отнес тебя на руках в башню. Но ты не смогла довериться мне даже в этом. А объяснять тебе посреди людской толпы, что происходящее — всего лишь часть плана — извини! Было не место и не время, — в словах Брока звучала ярость.
Но я тоже кипела от злости. Мы оба клокотали и готовы были взорваться. Куда исчез расчетливый манипулятор, что сумел разыграть сложнейшую партию до конца? Почему мой мозг отказывался соображать рядом с этим мерзавцем? Неужели я все равно его люблю? Несмотря ни на что?
Сейчас мы напоминали оголенные провода.
— Ненавижу — простонал Брок, — ненавижу тебя за то, что до одури люблю и ничего не могу с этим поделать.
Его воля и самоконтроль полетели к чертям. Я почувствовала это каждой клеточкой своего тела.
Больше разговоров не было.
Когда Брок схватил меня, я попыталась оттолкнуть его. Слабо, скорее борясь с собой, чем с ним. И даже это сопротивление далось мне безумно тяжело. Тело, как оказалось, не забыло его прикосновения, ласки, поцелуи.
Я не помню, как мы оказались в доме, на кровати. Внутри все горело огнем, а вокруг был только он.
Брок придавил меня своим телом, буквально впечатав в простыню, продолжая целовать. Это казалось сплошным сумасшествием. Одно на двоих помешательство, когда на пол летит одежда, сливаются стоны и хрипы, тело сжимают пальцы, словно заявляя свое право на обладание.
Я больше не сопротивлялась. Не хотелось игры, томительных ласк. Мне нужен был Брок, нужен до боли. Слияние тел. Слияние душ.
Его шепот:
— Ты мне необходима, безднова ведьма, просто необходима.
Мой срывающийся хриплый, безумный крик:
— Брок!
Его толчки, мои ноги, что обвивали его поясницу, губы, что распухли от поцелуев, но все никак не могли остановиться, ногти, впившиеся в спину и расчертившие ее новыми шрамами — мы брали друг друга, пили, не замечая ничего вокруг.
Мы потерялись во времени и пространстве, и ни один из нас не хотел возвращаться из этого небытия.
Уже под вечер, когда он нежно обнимал меня за плечи, думая, что я уснула, до моего слуха донесся шепот:
— Как же я ждал тебя… Моя несносная рыжая, моя любимая…
Это признание заставило открыть глаза:
— Брок, — протянула я сонно, — а не было ли ещё чего в том молоке в ночь на Сейринк…. Ведь ты же меня ненавидел.
— А не было ничего тогда, — огорошил меня дракон.
От такого заявления слетели остатки дремы. Я даже села, в последний момент поймав край одеяла, что норовило сползти вниз, оголив грудь.
— Как не было, ты же сам признался утром…
— Если бы ты знала, каких усилий мне стоило остановиться тогда, сколь велико оказалось искушение. — Брок притворно вздохнул. — Ты была такая желанная, яркая, близкая, и я уже почти сорвался, когда понял: не желаю так, в дурмане и беспамятстве. Я хотел видеть твои глаза, не затянутые поволокой макового молока, знать, что ты отдаешься мне по собственной воле, а не по зову отвара. Лекса, между нами не должно быть ничего и никого. Только ты и я.
Я ничего на это не сказала. Зато сделала: поцеловала.
Брок, как истинный командующий, провел контрнаступление, и в результате поцелуй перешел в иную, горизонтальную плоскость.
— Искусительница… — простонал мне в губы дракон. — Рыжая несносная ведьма, в которую я влюбился, едва поймал с того злополучного дерева.
— Когда требовал, чтобы я приняла долг? — уточнила я.
— Да, — усмехнулся дракон. — К слову о долгах. Ты не хочешь мне прямо сейчас кое-что отдать?
— М-м-м-м? — я удивленно изогнула бровь.
— Супружеский долг например… За лето по нему накопились изрядные проценты.
Нет. Это не дракон. Это еврей с крыльями!
— Скряга, — в шутку попыталась укусить этого евреистого дракона.
— Нет. Просто я очень рачительный кнесс, мечтающий о маленьких рыжих дракончиках…
А я поняла: даже потеряв голову от любви, этот хитрый манипулятор умудряется плести свои интриги. И в моем случае — привязать к себе как можно крепче. Что ж, в кои-то веки я была совсем не против.
