Проснулась я оттого, что тело кололо сотней иголок. Голова раскалывалась, во рту чувствовался отвратный вкус, будто залпом выпила стакан сока из гнилой капусты. Но главное — я не могла пошевелиться. Совсем.

Порою страх — это лишь трамплин для подвига. Так получилось и у меня.

Я забилась, завозилась полевкой, чей хвост прищемила мышеловка, и поняла, что вовсе не спеленута смирительной рубашкой. Да и вообще, рубашки как таковой на мне не было. Зато имелся стог. В котором я, судя по всему, и провела предыдущую ночь.

Выбравшись из своего убежища, я осмотрелась. Первое, что… Вернее, первый, кого я увидела, был Брок. А потом в голову начли лезть воспоминания. А за ними нагрянула и вторая волна, но уже не страха, а паники.

Кажется, вчера я изнасиловала дракона. Как же неудобно получилось. А ведь он точно отбивался… Впрочем, последнее, что я четко помнила, это то, как Брок заламывает мне руку, а я его кусаю, и ящер, шипя и ругаясь, отпускает захват.

Посмотрела на разорванную в клочья рубаху дракона, мою, почти целую, но живописно украшавшую вершину стога, потом взглянула на саму жертву моего разврата, пока еще мирно дремавшую, и мне захотелось завыть в голос.

Потерпевший дракон спал. Но от этого мне не становилось менее совестно: расцарапанные плечи, несколько засосов на сильной шее и, кажется, даже пара выдранных клоков волос.

Я опустила взгляд ниже и поняла, что отныне буду пить только воду. Ладно рубашка, но как я смогла порвать на ящере штаны? Из плотной ткани, что по прочности навряд ли уступает джинсовой.

А потом с замиранием сердца провела рукой по своей груди. Обнаженной. Увы, если во мне и теплился огарок надежды — вдруг ночью мы все же не дошли до самого главного, то когда я поняла, что на мне костюм Евы, этот огонек с шипением погас.

Я тихо, чтобы не расплескать мозги, повернула голову. Казалось, любое резкое движение заставит мою черепную коробку разлететься на мелкие кусочки, а серое думательное вещество — и вовсе растечься киселём. Поэтому я была предельно осторожна.

Мои штаны оказались в двадцати метрах от места нашей сенно — стоговой вакханалии. Кроссовки — и того дальше. Предметы исключительно дамского гардероба обнаружились отчего — то под боком Брока. Осторожно ступая по стерне, я добралась до своей одежды.

Лишь когда была полностью одета, смогла выдохнуть и начать раскаиваться. Сожалела старательно, алея от стыда и не представляя, как посмотрю дракону в глаза. Он людей и так ненавидел, а сейчас ко всеобщей нелюбви добавится еще и антипатия к конкретной особе…

— Проснулась, — от голоса, совсем даже не сонного, я подскочила, а приземлившись на многострадальную ногу, запрыгала на второй, шипя от боли.

— Вчера это тебе не мешало, — кивнув на мою лодыжку и сурово скрестив руки на обнаженной и расцарапанной груди, осуждающе заявил дракон.

— Извини… — я не знала, что сказать в свое оправдание и ляпнула: — Я случайно, нечаянно получилось…

Ящер закашлялся, но я, собрав все свое мужество, решила покаяться до конца:

— Знаю, мне нет оправдания, но все же прошу: прости меня, что я с применением грубой силы тебя совратила, изнасиловала и надругалась…

Брок согнулся в приступе кашля, я уже испугалась, не схватил ли он за одну ночь пневмонию, но дракон распрямился. И этот наглый крылатый не кашлял. Он хохотал.

— Надругалась… — он все же не смог совладать со смехом. — Извини, но для того, чтобы меня совратить твоих силенок маловато.

— Но как же… — я развела руками и взглядом указала на разодранную в клочья рубаху дракона и порты, одна штанина которых радовала мир дырами, а вторая уцелела лишь чудом.

— Но я же не говорил, что ты не пыталась. Причем, весьма рьяно, — он протянул руку, чтобы потереть себе шею, и поморщился.

Я же облегченно выдохнула и только тут поняла, что до боли в костяшках сжимаю кулаки.

Брок же, не подозревая о том, какие душевные терзания до этого меня раздирали, лишь с сожалением повертел головой и спросил то, что может спросить лишь мужик:

— А поесть ничего не осталось?

— Нет, — облегчение от осознания того, что ночью не произошло окончательной капитуляции драконьих нравов, было велико, но все же внутри, где — то глубоко, точил червячок. — Зато приближается пища духовная.

Я не кривила душой. Смурной, но уже умытый, причесанный, в чистой рубахе и даже кожаной безрукавке к нам широким шагом приближался Йон. Рядом трусила лисица.

Когда оборотень подошел, вместо приветствия он бросил:

— Я смотрю вы весело провели ночку.

— Не было ничего!

— Не завидуй, шкура!

Мы с драконом ответили почти синхронно и эмоционально, что возымело обратный эффект. Йон заухмылялся.

— Заметь, побратим, я второй раз нахожу тебя поутру в компании с это рыжей, и ты опять так старательно отпираешься, что впору думать только одно.

— Посмотрел бы я на тебя, когда на твою шею кинется почти ведьма, что отпила макового молока… — сказал Брок и осекся.

Йон икнул. Судя по случившемуся вчера у молодой вдовушки, оборотень уже испытал на себе все прелести дегустации местного напитка любви.

— Кстати, а что это вообще за гадость такая, и откуда она у Бажены? — задала я главный вопрос, кивнув на опрокинутый жбан.

— А разве не знаешь? — изумился шкура.

— Думаешь, если бы знала, отхлебнула бы вчера? — в тон ему ответила я.

Просветил меня дракон. Оказалось, что это гадское «молоко» варят раз в году, в ночь на Сейринк. А незримый Многоликий будто бы, умывшись этим отваром, наделяет его чудодейственной силой. Пьют его девы и юноши лишь единожды в жизни, перед тем, как водить танок и бежать в лес. И если повезет, и одарит Многоликий чрево, то зачатые в праздничную ночь дети непременно народятся сильными и здоровыми. А девку такую, понесшую после Сейринка, с радостью в любой дом женою возьмут: сумела зачать с первого раза, да к тому же дитя осенено божественным благословением…

Видимо, Бажена решила, что можно опоить Йона и миновать стадию «ночной лес». Вот и зачерпнула она макового молока из котла, но, торопясь собрать в дорогу снедь, эта заполошная всучила жбан с маковым отваром мне.

Правда, от такой догадки легче не стало. Все равно было жутко стыдно перед Броком. Мое молчаливое самобичевание прервал дракон, ехидно поинтересовавшись у оборотня:

— А ты, помнится, так рвался в лес…

— Рвался, — не стал спорить Йон. — И даже был бы счастлив этой ночью, если бы не одна рыжая зараза.

«Я-то тут при чем?» — мелькнула мысль. Но я даже толком обидеться не успела, как шкура кивнул на лису.

Патрикеевна села, обвила зад хвостом и виновато прикрыла лапой морду. Но отчего у меня было ощущение, что раскаяния в этой лисьей моське ни на грамм?

— Что, она крутилась рядом, наблюдая за процессом, и тебя это озаботило? — изогнув бровь поинтересовался дракон таким тоном, дескать неужели такая ерунда, как хвостатый свидетель, могла смутить любвеобильного оборотня.

— Если бы. Эта плешивая вела себя как законная жена, заставшая благоверного на горячем. Она кусала девок, прыгала мне на спину в самый ответственный момент, а последней беглянке, которой я задрал подол, и вовсе вцепилась зубами в ухо. В общем, никакого удовольствия в этот раз не получил.

Я честно старалась сохранить серьезное выражение лица. Целых две минуты. Брок продержался чуть дольше. Но все — таки мы не выдержали. Йон на этот демарш демонстративно обиделся. Лиса — уничижительно фыркнула. А я поняла — что такое Сейринк я запомню навсегда.

Шкура же в ответ на наше зубоскальство лишь прошелся выразительным взглядом по разорванным штанам Брока. Теперь стыдно стало мне. Ну в чем дракон теперь пойдет?

Запасные порты, что были на дне котомки, увы, на жертву моего опьяненного темперамента не налезали. Пришлось дракону щеголять в чудом державшихся на завязках этих. Вернее в одной уцелевшей штанине и лохмотьях второй. Оборотень пожаловал безрукавку со своего плеча. Целыми, после моей попытки «совратить» дракона, остались лишь его сапоги из дубленой кожи.

Зато отсутствие вещей сделало наши сборы в дорогу рекордно быстрыми.

— Куда теперь? — сидя на метле, я старалась говорить как можно более непринужденно. — Может, в деревню вернемся за одеждой? У нас три золотых есть…

— Не может, — скривился шкура и признался: — Я под утро там слегка… Обернулся. От огорчения. Деревенские увидели и организовали мне увеселительный забег с вилами и факелами.

Брок ничего не сказал, но на его лице аршинными буквами читалось: «Я в тебе и не сомневался».

Йон же смело выдержал взгляд побратима, а потом выразительно осмотрел самого Брока, потом меня, потом лису и припечатал:

— Двинемся на тракт, что идет к Шойбе.

— По нему быстрее и удобнее идти? — зная оборотня, на всякий случай уточнила я.

— И это тоже, — согласился шкура. — А ещё на нем удобнее грабить.

— Мы никого не будем грабить, — с нажимом произнес Брок.

— Хорошо, не грабить, а забирать одежду, провиант и деньги из чужого кармана угрозами и почти без насилия, — слишком уверенно парировал Йон.

— Извлекать деньги из чужого кошеля, не прибегая к этому самому насилию, называется по-другому, — вставила я свои пять копеек. — Умные люди величают это искусство бизнесом.

Брок от моих слов посмурнел, зато Йон расцвел улыбкой и оптимистично заявил:

— Тогда пойдемте на тракт. Будем делать этот самый бизнес, что бы данное слово ни значило.

Преувеличенно радостное Йоново «пойдемте» растянулось на добрых полдня. Причем в животе Брока так выразительно урчало, что даже шкура начал поглядывать в сторону побратима. Наконец, я не выдержала и обратилась к оборотню:

— Слушай, может ты сбегаешь, поймаешь и убьешь кого-нибудь по — быстренькому, и мы пообедаем?

Ящер круто развернулся, собираясь что-то сказать, но его опередили:

— Чего? — опешил блохастый, — Я тебе не головорез какой-нибудь.

— Вообще-то, я имела в виду зайца, тетерева, куропатку… — мне оставалось лишь покачать головой.

Да уж, я еще понимаю — дракон. Он не до конца поправился и пока всецело подтверждал давно известную истину: то, что не убивает, делает из людей циников с нездоровым чувством юмора и оригинальным образом мысли. Потому-то ему думать о членовредительском подтексте моей просьбы не зазорно. Но оборотня же никто по башке не бил накануне. Хотя… Или максимальная кровожадность мышления — это генетически закрепленная мужская черта?

— А-а-а… Ты это имела ввиду, — перевертыш выдохнул и повертел головой.

А потом его ухо натурально дернулось. Миг — и весь Йон превратился в слух.

— Кажется, обед отменяется, — понял причину столь странного поведения побратима крылатый.

Судя по суровому виду Брока, голод все же сумел договориться с принципиальностью, а то и вовсе взял ее в долю: ящер идею облегчить поклажу путников уже не отвергал. Правда, чую, самой пристальной лесной таможне подвергнутся отнюдь не кошели, а съестные припасы тех, кто едет сейчас по тракту.

Йон сиганул в кусты напрямик, ориентируясь на звук. Я же предпочла взлететь чуть выше, поэтому пригибалась и смотрела в оба, чтобы не получить очередной веткой по носу. Брок слегка приотстал.

Когда мы оказались у обочины дороги, то и я уже услышала скрип колес и цокот копыт. Но тут встал вопрос: как, собственно, делать бизнес? У нас не имелось даже меча. Вернее, он был у Йона, пока им не подзакусил дракон.

Мы, не сговариваясь, переглянулись. И почему-то эти два сильных, чего греха таить, красивых мужчины, воина, где надо — смелых, умных, а оттого в меру отважных, уставились на маленькую меня.

— Чего?

— Ну ты же у нас специалист по пакостям и неприятностям, — соблаговолил пояснить шкура.

— Зато оружие массового поражения, на которое массы смотрят и поражаются до дрожи в пятках, у нас дракон, — пошла я в атаку. — А тебя, Йон, вообще должны бояться все женатые мужики.

— Почему это только женатые? — подозрительно уточнил оборотень.

— Потому как ты способен не только наставить раскидистые рога, но и осчастливить законного супруга мохнатым пополнением семейства.

Крыть шкуре было нечем.

Обоз вот — вот должен был показаться из-за поворота.

— Хорошо, — выдохнул Брок. — Дракон так дракон.

Он отошел на десяток шагов, намереваясь обернуться. Я лишь покачала головой. Да уж, эта здоровенная крылатая ящерица была отличным тактиком, готовым принять удар на себя. Могу поспорить, в каждой битве Брок дрался едва ли не до последнего вздоха, и до смерти (чую, и в буквальном смысле тоже) ненавидел отступать.

Но судя по тому, что встретились мы, когда ящер сидел в клетке, такую дисциплину, как стратегия, дракон усердно прогуливал.

— И как ты собираешься заниматься вымогательством? Тьфу. В смысле, вести переговоры и требовать пошлину за проезд? — исправилась я.

Крылатый посмотрел на меня сердито.

— Заешь, я вообще-то первый раз граблю, — едко заметил дракон.

Я же поняла: этих двоих правильно вести бизнес ещё учить и учить.

— Сначала клиенту надо дать возможность выбора без выбора, — начала я, но тут показалась дышло телеги, и пришлось срочно сворачивать просветительскую деятельность.

Мы все сиганули в кусты. Лисица, которая то крутилась рядом, то скрывалась в лесу, пока мы шли до тракта, уже поджидала нас в зарослях ракитника.

— И? — вопросил Йон.

— Пока сидите здесь. Ты, как я позову, выйдешь из кустов. А ты подашь голос, когда скажу, — раздала я указания, некультурно, зато доходчиво тыча пальцем поочередно в Брока и шкуру. А потом, посмотрев на плешивую рыжую, скомандовала: — Пошли со мной.

Плутовка вильнула хвостом: де, не очень-то и хочется своей шкурой рисковать. Но я ее и не спрашивала, подхватила под тощее брюхо. На роль ведьминской горжетки рыжая подошла отлично, заодно надежно закрыв печать, которая все норовила выглянуть через продранный ворот.

Когда я вылетела на середину тракта верхом на метле, лиса уже старательно обвисла, репетируя роль шланга.

— Стойте! Я хочу взять у вас интервью! — заорала я, не успевшая собраться с мыслями от неожиданности, но потом исправилась: — В смысле, ограбить. Кошелек или …

К слову, крик и фраза про взятие интервью были давно и прочно отрепетированы, почти на рефлекторном уровне, чтобы мой голос при надобности мог перекричать луженые глотки коллег — репортеров. Поэтому по сравнению с выданными мною сейчас децибелами, пожарная сирена не выла, а тихо шептала.

Во время этого короткого спича я одной рукой держала черен поганки — метлы. Она же, словно нарочно, вдруг загарцевала подо мной, отчего я чувствовала себя, как турист на банане. Второй рукой я, во время взбрыкивания своего летательного аппарата, инстинктивно вцепилась в лису. Подозреваю, со стороны это выглядело как замах из — за головы.

Небольшой обоз (всего-то пять телег) сразу же разделился на два лагеря: одни осенили себя божественными знамениями, вторые — луками и стрелами. Причем, ладно бы решили благословить ими однотележников, а то — меня.

Едины ограбляемые были только в одном:

— Черная ведьма!

— Душу выпьет!

— Убить ее!

— Щас заклятьем шибанет!

Потенциальные жертвы обстоятельств, как всегда случается, услышали только мою первую реплику.

В меня полетели стрелы.

Я почти увернулась. Нет, с технической точки зрения я благополучно разминулась со всеми оперенными летуньями, что нацелили на меня свои каленые жала. Но вот то, как я это сделала…. Кто сказал, что пилотам для освоения мертвой петли нужно не меньше ста часов лета? Ха. Да в них просто при этом не целились из луков и арбалетов. В моем случае учителя попались дюже талантливые. А один еще и меткий: стрела застряла в черене прямо передо мной и сейчас напоминала гигантскую метку прицела, что вертикалью маячит перед оком снайпера.

Нет, определенно задуманный гоп — стоп пошел не по плану. Зато лиса, видя, что если она и дальше будет изображать предмет гардероба непутевой грабительницы, то ее нашпигуют стрелами, как урну в торговом центре флаерами, решила дать деру. Вернее, лету. Оттолкнувшись от меня лапами, она сиганула прочь, чем вызвала новый приступ паники среди молящейся категории граждан — обозников.

— Чернокнижница!

— Она оживляет трупы!

— Мужики, она вообще — то живая была, — заорала я ради справедливости, закладывая очередной вираж.

Ответом мне стал очередной водопад стрел, от которого я позорно ушла свечкой вверх.

А потом из кустов завыли, протяжно так. Сразу стало понятно: не человек. Когда же на этот вой ещё и откликнулись… Даже у меня мурашки по спине побежали.

Но не рулада заставила обозников мысленно попрощаться с этим светом: на тракт вышел Брок. В своем драконьем образе он был впечатляющ до дрожи в коленках.

«Депутаты» от партии «Молящихся» заблеяли еще громче. Охрана приготовилась подороже продать свои жизни и ощетинилась: одни — копьями, другие — мечами. И над всем ними зависла я.

Надо было срочно вступать в дипломатические переговоры, пока охрана обоза ещё могла меня услышать. Набрала побольше воздуха прикидывая, как в одну реплику вложить мысль: мы мирные разбойники и никого убивать не собираемся. Только позаимствуем немножко вещей.

Краткость — сестра таланта. Я оказалась очень одаренной, потому как весь глубинный смысл идеи о мирного ограблении свелся у меня к четырем словам:

— Собираем плату за проезд!

Оторопели, кажется, все. Это-то мне и требовалось. Я штопором спустилась вниз, зависнув над землею в паре локтей.

— Не нужны мне ваши души ни разу! Мне бы свои прокормить, — глянув на дракона, у которого в этот момент выразительно заурчал живот, начала я свою вымогательскую речь. — Оттого на этом тракте с сегодняшнего дня установлена таможня. Плата за проезд необременительная. К тому же у вас есть выбор…

— Какой еще выбор? — подозрительно донеслось из-под шлема одного из охранников обоза.

— Вы можете заплатить или нам, или лекарю.

— А лекарю за что? — нашелся тут же другой, молодой, без брони и с льняными вихрами, стянутыми очельем.

— За то, что он соберет в лубки ваши раздробленные кости и залечит ожоги, — искренне заверила я.

Дракон в подтверждение моих слов ударил хвостом. И вроде не сильно так, но кони всхрапнули. «Молящаяся» часть пассажиров, поняв, что убивать их вроде как не собираются, повылезала из-под телег. Это оказались двое купцов (первый — вольный сокол, второй — с дочерью) и несколько путников, что опасались ехать в одиночку.

Спустя полчаса торгов, когда и охрана обоза, и дракон уже искренне сожалели, что не сошлись в рукопашную, мы с двумя местными коммерсантами все-таки пришли к соглашению. Когда же озвучили оное воинам обоза и дракону, то обе «боевые группировки» плюнули в едином порыве.

Йон, вылезая из кустов и отдирая от шеи (моя так этой рыжей морде не понравилась, а оборотнева — прям не отцепить) лису, озвучил общее мнение воинов:

— Вы совсем ку-ку? — он повертел пальцем у виска для выразительности.

В тишине леса кукушка, заслышав пение конкурента, решила оповестить, что эта часть лесной территории таки под ее протекцией, и закуковала. Громко и остервенело.

Но купцам было плевать на мнение критиков, а уж когда из спасения собственной шкуры можно извлечь выгоду — и подавно. Я же вспомнила, что покойная кнесса проповедовала сохранение мира, и прикинула: этот самый мир устанавливают не политики, а торговцы. Поэтому решила, что нынешнюю сделку можно считать вкладом в упрочнение мира межу высоколетающими и прямоходящими.

Мы ударили по рукам.

Брок зарычал и стал стремительно менять ипостась. Подозреваю, что это он сделал с единственной целью: так удобнее душить рыжих журналисток.

— Мне? Охранять людей?

Ему вторили обозники:

— Нам, с этим драконом?

Но меня больше моральной стороны вопроса интересовала пищевая:

— Плату, в смысле еду вперед.

— Твой дракон ещё ничего не наохранял, — тут же возразил купец. — И оборотень тоже.

— Уважаемый, а вы не слышали народной мудрости: дракон, когда поблизости люди, долго голодным не бывает?

— Нет, — буркнул второй торгаш, уже понимая, что убедиться в супернадежности новой дополнительной охраны не факт, что удастся, зато в прожорливости — вот прям сейчас.

Купец развернулся к одному из обозников, и гаркнул:

— Хран. Достань шматок сала и ковригу для новых обережников.

Вновь посмотрел на меня и уточнил:

— Это все?

Я изогнула бровь и прищурилась:

— А ходить новый охранник должен в рванье?

Звук стираемой зубной эмали я услышала отчетливо, но купец был ученый и не такими кровопийцами — покупателями. Потому он почти спокойным тоном бросил через плечо:

— И одежду найди этим….

Больше торговец ничего спрашивать не стал. Зато второй его «коллега» буркнул себе под нос, что его всегда настораживали умные бабы, мирно настроенные драконы и обещания кнёссов о снижении налогов, но паче всего — черные ведьмы, сулящие чистую выгоду.

— А меня — щедрые торговцы, — не удержалась я от ответного комплимента.

После обмена любезностями обоз снова двинулся в путь. Йон бессовестно сидел на одной из телег и активно работал челюстями, попеременно откусывая от куска перченого сала и от ломтя хлеба, которые держал в обеих руках. При этом блохастый умудрялся ещё и переглядываться с симпатичной девицей, что ехала чуть поодаль, рядом с одним из купцов. Лиса, сидевшая подле Йона, лишь фыркала.

Я покачала головой. Шкура был неисправим. Зато Брок зыркал на меня сердито. Правда, делал это в новых штанах и рубахе, не переставая жевать. Когда в недрах драконьего желудка исчез третий шмат сала и вторая коврига хлеба, к злому взгляду ящера добавился второй: разгневанного Храна. Оказалось, что этот уже немолодой мужчина отвечал в обозе за провиант, и его до красных пятен на щеках раздражал тот факт, что прожорливый дракон в одну морду утрескивает снедь, которой хватило бы трем здоровым мужикам. И при этом голодным взором смотрит: а есть ли еще?

Подивилась аппетиту ящера, но вспомнив, как быстро зажил ожог… Все имеет свою цену, хорошо, что в случае Брока она измерялась всего лишь килокалориями.

Я же, пролетев вперед, наткнулась на любопытный взгляд той самой девицы, которую так усердно совращал взглядом Йон. Думала, не стоит ли взлететь чуть выше, когда девушка решилась на вопрос:

— Госпожа ведьма, а это тяжело? — краснея от собственной смелости она смущенно посмотрела на меня.

— Что? — не поняла я.

— Летать на метле — девушка и вовсе грозила превратиться в переспелую ягоду, которую французы романтично именуют поме де амор, или плод любви.

А тут ещё сердитый взгляд сидевшего рядом купца… Но женское любопытство все же было в ней превыше смущения и страха перед колдовкой. Потому, комкая в руках ткань собственной рубахи она ждала ответа.

— Не очень, но сидеть на лавке всяко удобнее… — протянула я с намеком, кивнув на облучок.

Девушка намек поняла и, пододвинувшись, предложила:

— Так садитесь, госпожа ведьма…

Меня дважды просить не пришлось. Как выяснилось из разговора (к которому потом присоединился и отец девушки, купец Ротмин), причина девичьего любопытства была простой, как половица: отец вез дочку в стольную Шойбу — поглазеть на ярмарку и знаменитые на все кнесские уряды бои магов. На последних чародеи соревновались в своем умении колдовать.

Юная Ярика, которая на поверку вила из батюшки верёвки, непременно захотела себе в мужья взаправдашнего мага. Да не абы кого, а знаменитого Умара Ружримского — драконоборца и красавца, прославленного в сражениях последней войны. Этот самый Умар завсегда выступал в колдовских боях и выходил победителем.

Отец, конечно, посмеивался над дочерней блажью, но на ярмарку дитятю взял. Ярика же решила, что едва знаменитый драконоборец увидит ее, то сразу предложит зазнобе руку, сердце, голову и прочие органы своего доблестного чародейского организма, не забыв про самую важную запчасть — кошелек.

Ротмин, как мне чудилось, согласился взять дочь с одной единственной целью: чтобы та убедилась, как несбыточна ее мечта, и наконец — таки благосклонно взглянула на сына его давнего торгового партнера.

Меня же Ярика пригласила присесть, чтобы всего лишь побольше узнать о магах. Но эта наивная девушка и не подозревала, что проще присосавшегося клеща от кожи отодрать, чем узнать у журналистки то, что та рассказывать не намерена. Зато я умудрилась выцыганить из словоохотливой купеческой дочки прорву информации.

За насыщением пищей духовной настал черед отведать и обычной: наступил вечер, и вереница телег остановилась на ночлег.

Обозники перешучивались, разминались после долгого пути, вздыхали. Вокруг царствовала обычная походная суета.

Повозки установили полукругом, начали разжигать костры.

Я спешилась, ища взглядом Брока. Дракон, все такой же угрюмый, помогал другим воинам распрягать лошадей.

Словно почувствовав мой интерес, он обернулся и в упор посмотрел на меня. Я поежилась под его взглядом и зябко обхватила плечи. Брок же отвернулся, словно меня тут и вовсе не было.

Ну и ладно. Не больно-то и хотелось.

Вечер тек неспешно, но при этом разительно отличался от той картины, какую я видела, наткнувшись на стражников, охранявших клетку с Броком. Я чувствовала себя здесь … почти в безопасности. Или это от того, что и простые путники, и охрана обоза слегка побаивалась «госпожу ведьму»?

В котелках кипело варево, к которому меня благоразумно не допускали. А вдруг какого зелья подолью в еду? Зато миску с кашей мне поднесли одной из первых.

Я, присев рядом с оборотнем, жевала разварившееся зерно и думала об этой странности. А потом не выдержала и поделилась наблюдением. Йон тоже задумался, а потом выдал неожиданный ответ:

— Наверное, это потому, что они мирные. Война… Для торговца пряностями или крестьянина едино: сожжет ли его добро драконье пламя или съедят поборы кнесса на армию. Но вдвойне обидно бывает простому люду, когда его начинает грабить войско, на содержание которого и были отданы последние гроши из кошелей ремесленников, землепашцев, торговцев. Потому у обывателей нет той лютой ненависти к драконам, что у воевавших.

— А у тебя? У тебя эта ненависть есть? К людям.

— Знаешь, — шкура облизал ложку и положил ее в опустевшую миску. — Как ни странно, тоже нет.

— А с чего вообще началась эта самая война? — глядя на плясавшие в ночи языки костра, задала давно мучивший меня вопрос.

Йон открыл было рот, чтобы ответить, когда мне на плечо легла рука и чуть хриплый голос произнёс:

— А как ты думаешь, с чего начинаются войны?

Я вздрогнула.

Медленно повернула голову и увидела отрешенное лицо, испещрённое морщинами и отмеченное уродливым рубленым шрамом. Я заприметила этого старца еще тогда, когда летела на метелке вдоль обоза. Да и как не обратить внимания на седого, как лунь, слепца, что держал спину прямо, а видел с повязкой на глазах, казалось, больше, чем некоторые зрячие?

Йон замер. Я же, отчего-то оробев, сглотнула и предельно честно ответила:

— Причина любой войны — желание.

Старик крякнул, помотал седой головой и присел рядом.

— Интересно… — задумчиво протянул он, словно сомневаясь.

— Ну да, — я решила пояснить: — желания богатств, земель, мести, любви, власти…

— Слишком разумные мысли для дурной девичьей головы, — по-своему понял нежданный собеседник, которого никто не приглашал. — Хотя, если эта голова принадлежит ведьме, то в нее может прийти все, что угодно…

— Так война между драконами и людьми началась по иной причине? — провокационно, в истинно журналистском тоне задала я вопрос.

Слепец усмехнулся, но крючок заглотил.

То, что перед нами природный и исключительный оратор, стало ясно хотя бы по мягкому, но сильному голосу, уверенности в правоте своих слов. Да и сама история оказалась весьма познавательной. Все началось пару лет назад: драконы напали на несколько кнесских урядов. Вернее, сначала один, вожак, спалил дотла бриталь.

Когда же местные маги ощетинились боевыми заклинаниями и начали жалить пульсарами вероломного ящера, знатно пересчитав чародейскими хуками его бока и едва не завалив, крылатый унесся ввысь. А через день драконы полили огнем уже пять окрестных деревень, и вспыхнула война.

Сражения в воздухе и на земле шли с переменным успехом. Драконы были сильнее, но людей — больше. Под натиском небесного племени стенали и равнинники, и лесные жители, и болотники, и хижнане, и бутинты, и житноши, и везиры… Сыны парящих твердынь не разбирали границ кнесских урядов.

Лишь уряд стража Верхнего предела драконы не тронули. Вернее, попытались, но встретили препону. Будто кто длань простер над горянами.

Сопредельники, видя такое, решили, что лучше примкнуть к сумевшему дать отпор драконам соседу. Кнессы поклонились владыке Верхнего предела, попросились под защиту, тем самым избегнув участи быть сожженными до голого пепелища.

В знак покорности правитель предгорий затребовал печати. Кнессы покорились.

Диктофон, который я умудрилась включить украдкой (хоть и не с самого начала речи слепца), старательно укладывал в свою цифровую память сведения о новейшей истории этого мира.

У меня же рождались все новые и новые вопросы. Они зудели на кончике языка, роились в голове, щекотали подушечки пальцев. Но я молчала. Порою кусала щеку с внутренней стороны, иногда впивалась ногтями в кожу так, что на ней оставались полумесяцы с алыми каплями, и сидела безмолвно, пытаясь понять…

Печати. Чем они так ценны?

Почему дракон напал ни с того ни с сего. Обезумел? Тогда бы за него не мстили сородичи.

— Энпарс сумел объединить под своей дланью почти половину кнесских урядов и дал отпор драконам, — меж тем продолжал свой рассказ старик, — в битве под Льдистыми пиками страж Верхнего предела не победил, но выиграл больше. Мы знатно тогда помяли крылья драконам. Настолько, что те пожелали заключить мир и даже заплатили дань полновесным золотом… Вот только каждая монета из тех мешков, что отдали драконы, была оплачена кровью тех людей, кто погиб в этой треклятой войне.

Когда рассказчик закончил, и я машинально выключила диктофон, мне отчего-то расхотелось задавать свои вопросы. Не здесь и не сейчас. И не этому слепцу. Слишком он убежденно рассказывал о правоте людей. Через край восхвалял силу и мудрость кнесса Энпарса. За сиянием его речи не было видно и тени правды. Или, может, в незрячем говорило отчаяние? Наверняка свои глаза он потерял, сражаясь с крылатыми ящерами. И нынешнему слепцу хотелось бы верить, что оставил он свое зрение на поле брани не зря, а отстаивая правое дело.

Мне нужно было что-то сказать нежданному собеседнику, который решил скоротать вечер, поведав о былом. Вот только рассказ о времени, что ещё недавно было настоящим и не успело покрыться пылью веков, вышел безрадостным.

Журналистская выучка требовала, вопила: поблагодари, заверь, что прониклась и уверовала именно в его правду об этой войне. Но с языка сорвались другие слова:

Не ищите вы вздорного вымысла

В тех речах, что так громко звучат.

Ложь не бывает бессмысленной,

Когда обмануть хотят.

Правда — палач нечаянный.

Ее тяжело снести.

За нее умирают отчаянно.

Или к ней не находят пути.

Но расплата за ложь ядовитую,

Как и за правду порой

Звенит кровавой монетою

Только кто стоит за ценой?

Едва прозвучали последние слова, я уже жалела, что не дала взятку — обещание собственной совести. Ну что мне мешало покивать китайским болванчиком, будто я во все верю? Может то, что в глубине души понимала: таким образом я предаю Брока. Наверняка у него на эту самую войну тоже есть своя правда.

— Ведьма, — то ли сказал, то ли плюнул слепец и поднялся, чтобы уйти.

Его ни я, ни Йон не стали окликать. Но и сидеть вот так, в тишине, под пристальным взглядом оборотня, не хотелось. Потому я, заприметив, что Ярика схватила котелок и пошла его мыть, припустила следом за ней.

Догнала уже почти на границе света, что отбрасывали костры. Слово за слово, выяснилось, что несмотря на то, что девушка — дочь торговца, она отнюдь не белоручка. Впрочем, в последнем я убедились у ручейка, что был шириною от силы в три ладони. Зато его воды хватало путникам не только на еду.

Вода журчала, шепталась, колола руки холодом родника, что бил неподалеку, давая начало ручью. Его неспешное течение дарило покой и умиротворение, словно смывая жгучий яд противоречивых эмоций.

Ярика смеялась, зубоскалила, все пытаясь выведать, отчего ведьма не пользуется волшбой, а по — простому драит котелок. Я отшучивалась, что де мытье посуды без чародейства — это своего рода ритуал, благодаря которому можно узнать, насколько сильно тебя любит мужчина. Ведь если он влюблен, то пообещает всего лишь горы золота и алмазов, а если любит по-настоящему, предложит ещё и помыть за тебя котелок.

Увы, никто пока не был столь одержим страстью, чтобы предложить свою помощь. А фольклорного элемента моего мира, мистера Пропера, подозреваю, нельзя было вызвать даже через пентаграмму. Поэтому мы с Ярикой медленно, но верно одерживали победу над грязью самостоятельно.

Когда же бока котелка, натертые песком, засияли, дочка торговца вскочила, тряхнув дюжиной своих косичек, что перемежались с распущенными волосами, и подхватила посудину. Увы, я такой резвостью со своей еще не до конца зажившей ногой похвастаться не могла.

Егоза смотрела на мое кряхтение и притопывала на месте: ей не терпелось вернуться к костру, где уже звучал смех. Судя по тому, что кто-то горланил в меру пристойную песню, обозники были из тех людей, которые живут для радости, а не существуют для тоски.

До меня донеслось:

За зазнобу милую

Выпить я хочу,

Но как это сделаю —

От жинки получу.

И от тещи пакостной

Я б напился всласть,

Только ведь зараза та,

В хмель не даст упасть.

И с бабулькой старою,

Выпил б чарку я,

Сидя на завалинке

На исходе дня.

Но я понял истину:

С этой или той,

Без вина немыслимо

Обрести покой.

Так мужик спивается,

День за днем идет…

А виной всему опять

Этот бабий род.

Но как бы не хотелось Ярике побыстрее присоединиться к веселью, она все же дожидалась меня.

— Беги уже, сама дойду, — заверила я ее.

В ответ только пятки засверкали.

Прихрамывая, я тихонько побрела на свет. Но то ли день сегодня такой, то ли я такая, но меня второй раз за вечер напугали. И если слепец сделал это так, что я не дернулась, а закаменела, то тут, в кустах, когда тебя за талию со спины обнимает темнота… Рефлекторный тычок локтем и отточенный дворовыми драками удар затылком, который метил в переносицу противника, сделали свое дело.

Субъект, положивший на меня в темноте свою лапу, зашипел. Правда, сквозь зубы. Но хваталки так и не убрал. А вот то, что в плане роста промахнулась уже я, стало понятно, когда мой затылок ударил не в ожидаемое лицо противника, а в грудь. Причем, знакомую такую грудь, широкую и твердую. Да и волевой подбородок, который я созерцала с запрокинутой ныне головой, был мною не так давно весьма пристально изучен.

Брок смотрел на меня сверху вниз. Все такой же хмурый: поджатые губы, складка меж бровей. Ну точно небо пред ненастьем: буря пока не начала рвать своими ветрами тучи, дождь ещё не надавал хлестких капель — пощечин, но воздух уже искрил.

— Ты меня напугал, — я сглотнула, чуть отстраняясь и поворачиваясь лицом к дракону.

Было странно стоять вот так, рядом с ним. Брок казался мне скалой, что нависает, угрожая обвалиться, и одновременно защищает от стылых ветров.

— Прости, — его глухой голос, скупая фраза, и прикосновение мозолистой ладони, что напоминало ожог (дракон все еще не отпустил меня) — все это говорило о том, что ящер словно опасается, что я не приму его извинений, сбегу.

— Ты тоже извини. Я с перепугу тебя ударила, — мои слова показались какими — то незначащими, глупыми.

— Я не за то просил прощения, — выдохнул дракон, будто собираясь сделать самый ответственный шаг в своей жизни. Ну, или как минимум предложить совместную ипотеку. — За то, что злюсь на тебя. За это прости.

Я закусила губу. Мужская логика во всей красе сразила меня наповал: я лучше извинюсь и продолжу в том же духе, чем попробую что-то изменить в себе. Ну хорошо. Если мустанга нельзя объездить, то, может, стоит его задобрить сахарным бураком, а потом и вовсе откормить до жирка, чтобы он был не столь резв? В смысле, в беседе с Броком зайти с другой стороны.

— Хорошо, — начала я миролюбиво, даже ладонь поверх его руки, той, что все еще держала меня, положила. — Тогда не мог бы ты пояснить: почему ты на меня сердит?

— Потому, что я мужчина. Это я должен решать проблемы, добывать пропитание, защищать…

— А еще кричать в порыве страсти: «Ар — р — р, моя!» и в гневе: «Молчи, женщина», — закончила я за него.

Дракон удивленно моргнул, будто увидел перед собой привидение. Мне же стало все предельно понятно. Ящер, похоже, на своей шкуре впервые в полной мере познал синдром сломавшегося олимпийца.

Когда ты ещё вчера — чуть ли не надежда нации, когда привык идти только вперед, побеждать, несмотря ни на что, вести за собой… А сегодня вдруг оказался в инвалидном кресле, и тебе подносят к губам стакан воды.

Разум отказывается верить телу и кричит: «Я могу», бьется в силках парализованных мышц. Душа горит в пламени отчаяния, что ты не смог, подвел всех и в первую очередь себя. Вот тогда-то с головой накрывает злость.

Брока я в этот момент понимала. Но тут же в моей временами весьма рационально мыслящей черепушке возник вопрос: почему дракон ощутил это все только сейчас, а не тогда, когда сидел в клетке?

— Зачем я должен кричать «Ар — р — р»? — вопрос Брока выдернул меня из размышлений.

— Ну, так обычно кричат все властные муд… мужчины, — я поправилась в последний момент, впрочем, не упомянув, что сей вопль гориллы, словившей в ягодицу заряд соли, мужики издают в основном в женском воображении.

— Странные, однако, слова любви в тех местах, откуда ты, — Брок намеренно опустил «мир».

«Не верит», — в груди кольнула обида.

— У тебя тоже странные, — не преминула подколоть в ответ. — Должен, обязан….То, что ты должен — это отдавать налог в казну, что не должен — заповедано Многоликим, — я припомнила имя местного божества, прикинув, что у того в религиозном загашнике наверняка есть парочка табу типа «не укради, когда можешь честно обмануть». — Все, за сим обязательная часть заканчивается. Остальное ты вправе выбирать сам.

— А если я выберу тебя? Не спрашивая твоего согласия… — голос Брока вдруг резко сел.

Проверяет? Провоцирует? Говорит правду? Хочет уйти от неприятной темы? От этого дракона можно было ожидать всего. Его губы снова изогнулись в усмешке, и я поняла: все же провокатор! Ну, ящерица крылатая, держись!

— Тогда у меня тоже будет выбор: сражаться, поддаться и обхитрить, или принять. И если выберу последнее, — я прильнула к Броку так, что мое дыхание коснулось его лица, — то прижмусь к тебе, трону языком губы, укушу жадным поцелуем. Запущу руки в твои жесткие волосы, чтобы ощущать, как они защекочут подушечки пальцев. Я захочу услышать бешеный стук твоего сердца и треск срываемой одежды… И это будет тоже часть выбора, — закончила я сухо, опрокинув последнюю фразу крошкой льда на разгорячившегося дракона.

То, что и моя ответная провокация имела эффект, стало понятно по тому, как часто Брок задышал. Видимо, воображение у ящера было отличное.

Дракон оценил и фыркнул.

— Знаешь, ты либо хитрюга, каких свет не видывал, либо сумасшедшая.

— Порою это две крайности одной натуры.

— Если только ведьминской, — незлобно поддел ящер.

И вот что странно: за этими обоюдными провокациями и подколками мы оба как-то подзабыли о том, что один не в меру гордый дракон злится на себя (а заодно и на меня), ощущая — он не единственный защитник и надежда.

— А, может, не так плохо быть ведьмой? — задумчиво протянула я.

— В смысле — не так уж и плохо мешать в котле крысиный помет и сушеные лягушачьи лапки? Страдать радикулитом от полетов на метле и иметь горб? — прищурился дракон.

— Нет, быть свободной. Хотя бы отчасти.

В этот момент я покачнулась и оперлась на больную ногу. Щиколотку кольнуло, и я непроизвольно поморщилась. Брок, не говоря ни слова, просто подхватил меня на руки, не дав упасть.

— Ты же… — «не до конца поправился» так и не договорила.

Ящер лишь усмехнулся и заверил, что еще пара шматков сала — и от ожога не останется и следа. Снести же тощую девицу он и сейчас в состоянии. Но, вопреки своим же словам, никуда не нес, а стоял на месте и внимательно смотрел на меня. А потом задал неожиданный вопрос:

— А что для тебя эта самая свобода?

Я растерялась. И вправду, что?

— Когда я сама могу выбрать свой путь.

— Чтобы уйти?

— Или остаться. Выбор — это не всегда движение. Порою это просто осознание того, что тебе дорого, за что ты готов сражаться.

— Сражаться должны мужчины, а удел женщин — ждать, — возразил этот непробиваемый упрямец.

— И даже драконицы ждут? — поразилась я.

— И даже они, — в тон мне ответил Брок. — Ждут, надеются и верят.

Нет, его не переубедить, что истинное счастье — это возможность взлететь самой и знать, что если начнешь падать, то тебя поймают. Это. А не сидение на земле, пусть и парящей в небесах.

— Тебе никто не говорил, что ты тиран в мягких тапках?

— Нет, — мотнул головой дракон. — Γоворили много лестного, пока я был младшим братом энга парящей твердыни, много честного, когда стал командующим, и унизительного, пока был в плену, но «тираном» ещё никто не оскорблял.

Я смотрела на Брока. Спокойного, собранного, за шутливым тоном скрывающего то, что его гнетет, и решилась:

— Скажи, то нападение дракона, который выжег бриталь… Оно ведь произошло не на пустом месте?

Я почувствовала, что мышцы на руках Брока сократились резко, как бюджет, и я оказалась еще теснее прижата к телу дракона.