…Рано утром, 21 июля, мы выдвинулись от аэропорта в сторону Песок.

«Мы» — это пять танков и два взвода пехоты на трех БМПшках. Два танка вел комбат — майор Кащенко, «Кащей». Один — командир роты, капитан Лавренко. Оставшиеся два танка — мой взвод.

Паша Вовк с танкистами его взвода

Вот такие силы были выделены для штурма укрепрайона на участке Пески — Первомайское.

Ну, а чему удивляться? В батальоне вместо положенных по штату 40 танков — в наличии 11. В роте, вместо 11 — пять…

Просквозили через поселок. Лавренко с одной БМП ушел налево, где у сепаров был блок. Как ротный там воевал, я не видел. По рассказам, расстрелял весь БК, но из боя не вышел: пошел давить минометную батарею. Танк Лавренко не вернулся: пацаны погибли.

О гибели их много чего говорили, и что гранатой себя подорвали, чтобы в плен не сдаваться, и еще разное… Саня Мамалуй рассказывал: уже в сентябре прикрывал он встречу комбрига с противником (по обмену пленными). Сепар из батальона «Восток» (позывной «Майор») был 21 июля в том бою. Комбриг спросил:

— Как погиб мой «семьдесят первый»?

— Его зажгли гранатометчики. Танк шел по дороге, танк горел, а пулемет стрелял… — ответил сепар.

Что правда, что нет — не знаю. Главное одно: экипаж Лавренко погиб, до конца исполнив свой долг.

…Танк ротного ушел по дороге влево, а мы двинулись направо, на Первомайское. Потом комбат с одной БМПшкой и двумя танками выдвинулся южнее, на левый край Первомайского. Там у сепаров были какие-то склады, комбат пошел их громить.

Я с двумя танками и одной БМП продолжал движение по дороге. Карта у нас была слабенькая, спутниковая. На ней, справа от дороги, была обозначена посадка. С командиром взвода мотострелков мы договорились, что у этой посадки они выскочат на правый фланг и будут двигаться справа от дороги.

Едем-едем — посадки нет. Вместо нее здание и хоздвор фирмы, торгующей тракторами, а дальше какой-то промышленный недострой.

Уже показался впереди виадук, где сепары. Я выстрелил — попал в мостовой настил, потом еще несколько выстрелов дал под мост. Там загорелось.

С мотострелками связи нет. Со вторым танком тоже — ТПУ-шки отказали. Мотострелки, видимо, решили, что мои выстрелы — это сигнал, ссыпались с БМП.

Я веду огонь, второй мой танк, «восемнашка», не стреляет. Потом узнал — отказал у него механизм заряжания. Кстати, в танке Ротного он тоже отказал, но тот ведь танкист матерый — организовал, вручную заряжались, хотя, конечно, темп стрельбы — никакой. Так «восемнашка» до своей гибели ни разу из пушки и не выстрелила…

В танке, чтоб вы понимали, — жара, гарь, ни черта из него под броней не видно. Связи — ёк!

Высунулся по пояс из башни, смотрю: ё-мое! Мотострелок лежит убитый, в стороне еще два лежат! «Восемнашке» ору, руками вожу:

— Выдвинься вправо-вперед, прикрой правый фланг!

Танк начал выдвигаться, и тут в нас прилетело.

Граната из РПГ ударила в башню, сантиметрах в сорока ниже меня. К счастью, прошла по касательной: сорвала пару коробок активной брони и разбила ящик с патронами.

Я свалился в башню и «потух».

Очнулся почти сразу же: в ушах звон, голова раскалывается, а рот полон каких-то железячек. Я отплевываться — а это осколки патронов, которые граната разнесла: гильз там, рубашек пулевых… Чего только на войне не бывает: глаза-лицо целы, а рот полон этой фигни.

НСВТ мой «клина словил» — патрон застрял, потом, после всего, еле-еле монтировкой выбили.

— Поздравляю, пацаны! — говорю экипажу. — Первая п…дюлина прилетела!

С БК беда: осколочно-фугасные все у нас вышли, осталось пяток бронебойных.

Тут опять — бум! Что-то прилетело в корму. Под броню пошел дым. Дышать нечем, тошнит. Огнетушителей нету. Скомандовал экипажу покинуть машину.

Моторный отсек дымит, тушить нечем. Бегу к мотострелкам, они в окопчике. Комвзвода мотострелков раненый сидит.

Второй мой танк, «восемнашка», неожиданно рванул вперед, в само Первомайское. Там его и зажгли. Заполыхал танчик, но пацаны успели выпрыгнуть, спрятались во дворах.

Ну, организовал под мостом, под виадуком этим, оборону, какую-никакую. Флаг сепарский сорвать приказал, к е…ой матери. Кругом автоматы валяются сепарские, радейки — так драпанули, что аж тапки поотлетали. Танк — сила…

«Бэха» наша подошла, но не стреляла. Побежал я вытаскивать убитых. Одного паренька притащил, Женю Юденко. 20 лет ему было. Наповал, в шею… Потом гляжу, в окопчике еще лежит, раненый. Вытащил. Под ним второй — Вова Полешко, с огромной дыркой в ноге. Вытащил. Третий! Та ёлки, сколько вас?! Смотрю, а там, под низом — Лешка Геер лежит, улыбается, подраненный, но живой.

Я «бэхе» кричу:

— Подъезжай, прикроешь! Сейчас загрузим раненых-убитых, повезешь на аэропорт!

БМП подтянулась, стала поперек дороги. Я уже подзадолбался, дыхалка-то не та уже: и возраст, и Афган… Говорю мотострелкам:

— Давайте, подтягивайте свои яйца, раненых тягайте! Люди-то тяжелые…

И тут в БМП-шке закрываются задние люки и она — хренак! Уехала!

Я ох…ел! Куда, сука, а раненые?! Капец, один танк дымит, второй горит, а единственная броня и пушка — укатили!

Кто-то из мотострелков, кажется, Коля Тугушев, «Матрос», бежит рядом, по броне прикладом колотит, но где там…

В паре сотен метров от нас «бэха» приостановилась, на нее из посадки запрыгнули еще какие-то мотострелки — и вся это п. добратия окончательно умотала.

Остались у моста семеро мотострелков — харьковчан и днепропетровцев, я с экипажем, ну, и раненые. Короче, вырисовывается жопа.

Потом, после всего, я механа с той БМПшки за шкварник:

— Ты что ж, гад, творишь?!

Он мне:

— А что я?! Комвзвода сел, раненый, приказал уходить!

Такие дела. Еще бы минут пять выдержки да стойкости, и вместо бесчестья — слава…

Ну, засел я наверху, в сепарских окопах, пацаны — под мостом… И тут взорвалась «восемнашка».

Башня стволом вверх, на хвосте из огня, взлетела вверх метров на тридцать. Ну, все, думаю: п…ец пацанам! Даже толком и не познакомился…

Мой танк к этому времени потух. Говорю механику:

— Пробуй завести! Заведешь — забирай раненых и 200-х, отвози в аэропорт и возвращайся!

Танк завелся. Раненых погрузили и увезли.

Пришла БМП-шка из группы комбата, а с ней Саша Савченко и Васька Цыган. Командир машины говорит:

— Надо пару человек, слева, у моста, позиция хорошая — мы займем.

Говорю:

— Да бери любого, вон, сидят, гренадеры суворовские!

Сгоревшая «восемнашка»

Взял он пару человек, пошли они к тому мосту, что левее, да не дошли: заглохли. Убило там у них потом пацанчика одного…

Пришли танки комбата. Тут пацаны из «восемнашки» отзвонились — живы, прячутся.

Пошли мы их искать.

Ну как «мы»? Я впереди, посреди улицы, за мной два танка ползут, за танками сразу — комбат Кащенко и Олежка Посохов, мотострелок.

Идем, выкрикиваем пацанов с «восемнашки», постреливаем.

И тут видим, справа два тела перебегают в глубине сада, от сарайчика за дом. Ну, в Афгане понятно: стреляй, не ошибешься: «духи» кругом. А тут оружия мы не приметили, заорали им:

— Стоять!

Но не стреляли. Ну, они и смылись, сепары-то…

Ладно, идем, уже край села виднеется, там тела какие-то: выбегут — спрячутся, выбегут — спрячутся.

Я танкам скомандовал: «Огонь!» Они почти одновременно навалили на край села. Движение там прекратилось, а я оглох на оба уха…

Тут выскочили сзади нас пацаны из восемнадцатой машины. Мы стали отходить. Впереди меня шел Посохов, комбат — сзади.

Вдруг Посохов с размаху сел. Сидит, улыбается. Кричу ему:

— Случилось что-то?!

Он улыбается, кивает. В плече дырка огромная черная, но крови нет. Потом выяснилось — 12,7 мм поймал, с пули, когда она сквозь броню проходила, рубашка слезла и закупорила рану. Удивительно, но рукой Олежка двигать мог!

Встал он, пошли дальше, оборачиваюсь — и в этот момент Кащей подпрыгнул и скатился в кювет.

— Комбата ранило!

Пацаны, экипаж «восемнашки», подхватили командира, а у того три дырки в одной ноге, четвертая — в другой. Олейник со всей дури, на адреналине, забрасывая Кащея на броню, так подбросил, что комбат через танк перелетел. Ну, погрузили, пошли дальше.

По нам валят с разных точек, мы отвечаем. Время как-то замедлилось: честно, видишь, как черные полосы по воздуху идут — пули в тебя летят, свои пули видишь! Такое странное ощущение, мозг по-другому совсем в бою работает…

В автоматах трофейных, что на броне валялись, в каждом по 2–3 дырки потом оказалось. Как нас всех там не положили — не понимаю: фарт…

Вышли мы.

Устал я крепко. А еще поутру думал бронежилет на себя натянуть! Вообще бы тогда сдох в нем…

Опустошение какое-то накатило. Не слышу ни хрена. Сел у крайних домов под абрикосой, думаю: посижу, поем абрикос, подожду этих. Отстреляю все магазины — и будь, что будет…

Потом вспоминаю: пацаны вечером картошку жарить будут, с тушенкой! И что — без меня, что ли сожрут?! Нет! Надо идти!

И пошел.

Сели мы на броню, доехали до моста — и тут у меня сознание потухло, как выключатель кто-то нажал.

Очнулся уже на перекрестке, при въезде в Пески. Медведюк, комбат-2 там стоял…

Сгрузили меня с танка, доложился о потерях. Медведюк мне: чего, мол, орешь? Я ему:

— Не слышу ничего, контузия!

— Так езжай на госпиталь!

— Подожду пока, в Афгане и похуже бывало!

Незнакомые бойцы приволокли четверых сепаров-саперов. Взяли их на Песках вместе с машиной, но кто конкретно брал — не знаю: может, там рассказывали, но я ведь глухой…

Построили мы колонну, проехали через Пески на дамбу и ушли на 15-й блок, на отдых.

Таким был мой первый бой в этой войне…