Юрий Мамчур

НИКОГДА НЕ ПИШИТЕ «ТОЛПА»…

Он вышел первым.

Почему именно он, и несколько месяцев спустя не стал объяснять. Так уж получилось. Да и какая разница — первый, второй… Не он — другой вышел бы. О чем разговор?

…Со всех сторон, сколько охватывал взгляд, толпились люди. Море людей! И колыхалось оно, как море. Набирало силу откуда-то изнутри, всхлестывалось, обрушивалось могучим тысячеголосьем…

— Требуют кого-нибудь из руководства! — козырнул запыхавшийся постовой.

Казалось, чиркни спичкой — и манифестация взорвется, сметая и ограду, и милицию. Полковник Сурков уже не понаслышке знал, что в передрягах таких, случается, секунда дело решает…

Он направился к бушующей толпе.

Потом Михаил Семенович поправит меня: никогда не пишите «толпа». Пишите: «народ».

…Сурков пошел к народу.

Начальником политотдела Ереванского гарнизона его назначили в апреле прошлого года. Не только Армения и Азербайджан — вся страна еще не оправилась от шока после сумгаитской трагедии. И все же на Кавказ Сурков ехал, веря в лучшее. В конце концов, каждый должен заниматься своим делом. Одни — решать ту же карабахскую проблему, другие — поддерживать общественный порядок, третьи, как от века велось, — крепить боеготовность и дисциплину…

Город будто заболевал. Гудящие скопления взбудораженных людей на площадях. Усиленные патрули на каждом шагу… Беседы с командиром, офицерами политотдела, беглый просмотр информационных сводок не оставили от иллюзий и следа: то, что он видел по пути из аэропорта в штаб, считалось относительным и, судя по всему, лишь временным затишьем. А после первых поездок по частям и знакомства с местными партийными, советскими работниками окончательно убедился: за что бы он здесь ни брался, о чем бы ни заводил разговор, его всюду будет подстерегать тревожное, как крик о помощи, и резкое, словно выстрел: «Карабах!» Одни просили разъяснить, что привело к кровопролитию в автономной области. Другие настойчиво интересовались, можно ли, на его взгляд, пресечь разгул насилия и достижим ли вообще в этой тупиковой ситуации взаимоприемлемый разумный компромисс…

С оценками Михаил Семенович не спешил. Делать какие бы то ни было опрометчивые или скоропалительные заявления на эту тему он, политработник такого ранга в республике, права не имел.

Вечерами подолгу разговаривал с начальником гарнизона. Допоздна засиживался с подполковником Геворкяном, начальником отделения пропаганды и агитации. Уроженец здешних мест, Эдуард Саркисович в обстановке разбирался во всех тонкостях. И Сурков с каждым днем все больше убеждался: происходящее в Армении, равно как и в Азербайджане, с ходу не осмыслить. Чтобы избежать поверхностных оценок и схематичных суждений, а попросту говоря, не наделать глупостей, следовало не только скрупулезно разобраться в динамике и расстановке сил общественного движения, но и хорошенько вглядеться в прошлое народа, особенности его культуры и традиций.

Разрываясь между поездками по частям, приемами по личным вопросам и оперативными сводками, Михаил Семенович крепко взялся за книги. И жил теперь будто в двух измерениях: в прошлом и настоящем. В конце минувшего столетия Ассоциация армянских рабочих-революционеров издавала газету «Азат Айастан» («Свободная Армения»). Затем организовывалась первая марксистская группа армян-пролетариев… А на семьдесят первом году Советской власти Сурков наблюдал так называемую сидячую забастовку, где перед «сидящими», бряцая бутафорскими кандалами, упитанные молодчики ходили у развернутых томов Маркса и Ленина. Там, в глубине веков, на Армению двигались несметные полчища завоевателей — киммерийцы и персы, арабы и сельджуки… И трепетала в «Военных песнях» Р. Патканяна заветная мечта и последняя надежда истерзанного народа — с помощью России свергнуть ненавистное турецкое иго. Здесь же, на Театральной площади, слышались истерические выкрики: «Выйти из СССР! Какая разница — под турецким ятаганом или русским автоматом?»

Там, на заре нашей эры, Армения принимала христианство и воздвигался собор Эчмиадзин, ставший духовным, религиозным центром всех армян, а в лихую годину иноземного владычества — средоточением их науки и культуры. А здесь, рядом со знаменитой «Историей Армении» Мовсеса Хоренаци, на столе лежала в несколько строк докладная: «В гарнизонах участились случаи избиения детей военнослужащих…»

Сурков с болью читал о трагедии 1915–1916 годов, когда по приказу турецких властей было уничтожено более полутора миллионов армян, а оставшихся судьба разбросала по всему миру. И в куда более зловещем свете представало «открытое письмо» некоего И. Мурадяна, одного из зачинателей и вдохновителей «карабахского движения»: «Самооборона является священным правом армянского народа, несколько раз прошедшего через ад геноцида… Следует не останавливаться перед затратами… Важнейшей задачей зарубежных армян является овладение ядерным оружием…»

Против кого хотят направить это оружие мурадяны, размышлял Сурков. И куда они толкают соотечественников?

Ему все больше становилась ясна механика и логика действий пресловутого «комитета» и его азербайджанских «идейных противников» — разбередить, растравить кровоточащие раны двух наций, не дать утихнуть накаленным Сумгаитом страстям, довести дело до междоусобицы… Для чего? Чтобы удовлетворить свои политические амбиции, чтобы отвести гнев народа от истинных виновников той же сумгаитской резни — коррупции и мафии, бюрократов и взяточников. Чтобы любой ценой, даже ценой братоубийства, замедлить, оттянуть перестроечные, очистительные процессы в обеих республиках.

Так неужто народ, который пережил столько горя и все же пронес через века высокие идеалы и свободолюбивый дух, — неужели этот народ не поймет, не разберется, кто есть кто?

Сурков пошел к народу. В первых рядах, заметив офицера, настороженно замолчали, но видели его единицы, а были здесь тысячи.

Он остановился и поднял руку:

— Товарищи!

Его не слышали.

— Товарищи! Я — полковник Сурков…

Его не хотели слушать. Гневные лица. Обозленные взгляды. Но самое страшное — начиналось уже то, что называется массовым психозом. И тогда, набрав побольше воздуху, он крикнул что было сил:

— Я готов выслушать вас!

Всколыхнулась площадь и… заговорила. Кроме гремящего со всех сторон слова «Карабах» до Суркова все четче доносилось другое. Непосильные поборы взяточников. Засилье бюрократов. Сверхплатная медицина. Никудышное жилье…

Потом, месяцы спустя, в одной из газет он наткнется на фразу, которая удивительно емко и кратко выразит его собственное, к тому времени прочное убеждение: «Националистическое движение появляется в первую очередь там и тогда, где и когда нарушается социальная справедливость…»

А сейчас в лицо Суркову выплескивалось все, что копилось в людях не годами — десятилетиями. Чье-то бездарное правление. Безнаказанность хапуг. Бесстыдное попрание элементарных норм морали…

Что мог он, полковник Сурков?

Сейчас он мог только слушать. И сносить упреки за все, в чем был и не был виноват.

Он честно работал всю жизнь, с 14 лет. На заводе слесарем. Потом на стройке в Петродворце. В инженерно-экономическом институте учился на совесть. Комсомольский оперотряд возглавлял — от бандитских ножей не прятался. Сержантскую лямку тянул сполна. На срочной же стал коммунистом. Офицерские погоны надел — ни себя, ни семьи не щадил. Звания досрочно не за красивые глаза давали. И сюда, в солнечную, как обещала глянцевая реклама Аэрофлота, Армению не с курорта прикатил — из Заполярья путь держал…

Не было на нем никакой вины.

А может, была? Как на тысячах, миллионах таких, как он? Мало было не жалеть себя. Мало было изо всех сил тянуть лямку, дневать и ночевать на службе. Надо было сделать невозможное. Подняться выше себя — против всего, что мешало жить, трудиться, дышать полной грудью, что неотступно тащило страну вот к этому: гулу тысяч возмущенных голосов на улицах и площадях.

Но он-то боролся! Правду резал без оглядки на чины и ранги. И «неудобным», и битым был не раз. Но, даже с синяками и шишками, не на кулак, не на окрик уповал — на совесть, порядочность тех, кто рядом. Или и этого было мало?

Заходится сердце жгучей болью. Да только никому из этих тысяч до боли твоей дела нет. А успокоить людей надо. Вызволить их рассудок из-под пьянящего гипноза горлопанов и провокаторов. Разрядить, заземлить на себе их гнев и ярость. Пока не пошли в ход камни и дубинки, пока не пролилась кровь, положение можно спасти. Сейчас. Иначе будет поздно. Иначе не разум на разум — сила на силу пойдет. Только нужно говорить и убеждать, спорить и доказывать…

Суркова слушали. И с чем-то уже соглашались. Но вдруг откуда-то сбоку донеслось:

— Они хотят повторить «Звартноц»!

И отпрянули люди. И сжались кулаки.

По городу ползли слухи, один чудовищней другого. Якобы в аэропорту «Звартноц», где манифестанты захватили взлетно-посадочные полосы и не давали приземлиться самолетам, солдаты и офицеры избивали невиновных, топтали детей, давили людей БТРами.

На следующий день после инцидента в аэропорту у штаба гарнизона собралась демонстрация. Улюлюканье, свист, плакаты. Кто-то из командования уже отдал приказ вызвать караул и усиленные наряды…

Сурков не позволил. На бегу схватил фуражку, бросился на улицу. Вслед за ним сквозь плотные ряды митингующих протискивались другие политотдельцы.

Они спорили до хрипоты. Доказывали. Приводили факты. Уличали во лжи заводил. Убеждали в своей правоте самых непримиримых. И лопались вымыслы, как мыльные пузыри. Через час на опустевшем тротуаре под окнами штаба валялись лишь окурки да брошенные за ненадобностью транспаранты…

Но там, у штаба, было человек пятьсот, не больше. Там еще можно было дискуссировать. А здесь?

— Не верьте военному! — призывал тот же голос.

— При чем здесь армия? — вторили ему.

…Через месяц на большей части республики будет введено особое положение. И уже ни у кого не возникнет вопрос, почему в самых горячих и тревожных точках «заправляют» военные. На них легла вся полнота ответственности за жизнь и безопасность населения. И этих тысяч, которые стояли сейчас перед Сурковым. Рабочим местом политработников он на долгое время определил посты, заставы и комендатуры. Да и сам отдавал им львиную долю сил и времени. Люди несли службу круглые сутки. Вместе с усталостью неизбежно накапливалось раздражение. Нельзя было допустить, чтобы оно нашло выход в какой-либо стычке с теми же забастовщиками. И каждый день, каждый час — вопросы, вопросы… Кто же все-таки прав? Почему столько беженцев? Правда ли, что милиция и местные власти не препятствуют разбою и насилию?

— Я Афганистан прошел, — тихо, чтобы не слышали подчиненные, говорил Суркову донельзя измотанный бесконечной нервотрепкой и ночными бдениями старший офицер. — Но объясните, Михаил Семенович, как мы дошли до жизни такой, что на нашей, советской, земле солдат в бронежилеты одеваем?

Думай, Сурков. Отвечай, Сурков. Убеждай, политработник… На встречу политотдельцев с армянами-«афганцами» он, как ни старался, приехать не смог, поэтому вел ее полковник Сорокин. Теперь Сурков, кажется, окончательно понял слова Михаила Михайловича, своего зама: два часа — будто по минному полю и под перекрестным огнем… Но главное — не напрасно. После встречи этой ветераны сделали окончательный выбор: попросили командование Особого района в случае необходимости располагать ими как бойцами действительной службы, гарантировав при этом железную дисциплину и уставной порядок…

Запомнилось: провожая очередной наряд на патрулирование улиц, замполит роты напутствовал солдат:

— Что бы ни происходило, действуйте, как подобает комсомольцам, интернационалистам.

Все вроде верно говорил лейтенант. То, что они интернационалисты, этим славным парням внушали с пеленок. В детском саду. В пионерской дружине. Когда в комсомол принимали. Сейчас — на каждом политзанятии. Рассказывали, что фашистов одолели лишь благодаря единству и сплоченности всех наций и народностей. Про Ташкент…

А дальше? Одни лозунги на памяти. «Равные среди равных», «семья братских народов»… Пятнадцать гербов и флагов в обрамлении праздничных венков. Помпезные концерты с танцорами в национальных костюмах… Результат — вот он; спросите паренька, только что примерившего солдатские сапоги, о «братских» и «равных», и, за редким исключением, услышите, что познания «интернационалиста» не идут дальше формул типа: «Грузия — мандарины», «Узбекистан — хлопок», «Азербайджан — нефть», «Молдавия — виноград»…

Армения по такой логике становится не иначе как олицетворением коньячных изделий мирового класса.

Нет, сколько не говори «сахар», во рту слаще не станет. Сколько ни повторяй «мы — интернационалисты», качества этого в людях не прибавится. Хоть все заборы обвешай плакатами, гербами и флагами. Чтобы прибавилось — с людьми работать надо. По-настоящему — целенаправленно, умно и тонко. Только вот как?

…— Не верьте военному!..

Но Сурков говорил, и ему внимали.

— Каждый человек имеет право отстаивать свои убеждения, но только законными методами, по-людски…

— Вы, полковник, лучше уйдите, — услышал сзади угрожающее. — От греха подальше… Уйдите!

Он вздрогнул. Не от страха — даже не обернулся. А будто снова глянул на него зрачок наставленного в упор автомата и резанул рыдающий мальчишеский крик: «Не подходите, товарищ полковник!» Казалось, давно забыл, а сейчас будто наяву…

Его, в ту пору начальника политотдела дивизии, подняли на рассвете: ЧП! Солдат ушел. С оружием. Засел на какой-то заброшенной даче, никого не подпускает — грозится стрелять по каждому, кто приблизится. Уговоры, увещевания — все впустую. Уже и «броню» подогнали…

Сурков шел в полный рост.

— Что же ты делаешь, сынок?!

— Уйдите, товарищ полковник!

Но он не останавливался:

— Куда же я от тебя, сынок?

Как Михаила Семеновича потом «чистили» в высоких кабинетах! Ишь, герой выискался! А если бы тот стрельнул? Ведь зрелый человек, а туда же, на рожон!

Сурков не мог простить себе другого. Потолкуй кто раньше с тем солдатом по-умному, по-взрослому, поддержи в трудную минуту — и не покалечил бы парень себе жизнь, никому не пришлось бы идти на его автомат.

А здесь, по большому счету, разве не то же самое происходит, только не с одним человеком — с тысячами? Сколько раз говорено на всех уровнях: «быть ближе к людям», «жить чаяниями народа»… До тех пор призывали и клялись друг другу, пока народ сам не «приблизился», выплеснувшись на улицы манифестациями под водительством более чем сомнительных лидеров. Ситуация эта, не предусмотренная никакими учебниками и наставлениями, вынудила по-новому взглянуть на многие стереотипы. В том же интернациональном воспитании. Вечера вопросов и ответов, встречи с трудовыми коллективами, дни национальной кухни — все это было здорово. Пока трудовые коллективы не забастовали, а кухня солдатская с введением особого положения не стала ассоциироваться со словом «полевая»…

Сурков не уставал повторять политработникам: если раньше достаточно было владеть, как говорится, формами и методами, обладать определенной суммой знаний, то теперь счет иной и мера их партийной зрелости другая. Способность отстоять свою точку зрения не на политзанятии или комсомольском диспуте, а в жестком споре, подчас с идейными — без натяжек — противниками. Умение убедить в своей правоте не только подчиненных, но и тех, кто к армии на первый взгляд отношения не имеет. Наконец, готовность пойти в самое пекло — туда, где кипят страсти, где безрассудство правит бал и горячие головы тянутся к оружию… Потому что этим человеком должен быть не кто-то безымянный, а именно ты — коммунист, политработник. Потому что иной раз отвратить беду больше некому. И если не пойдешь ты — прольется чья-то кровь и пойдут под град камней твои солдаты.

И они — выходили. Полковник В. Саражин. Подполковники Е. Егоров, А. Зозуля, Н. Худенко. Майор Н. Ляпин… Выходили один на один. Без милицейских кордонов. Без усиленных патрулей. Без бронежилетов. В забытых горных селениях, на огромных городских площадях, в вузовских аудиториях и цеховых пролетах звенели, захлебывались, хрипели их голоса:

— Братья! Остановитесь!

И кто-то прятал нож. И кто-то снимал нервный палец с курка… Эх, братья!

Суркова уже обступили со всех сторон.

— Любой народ, каким бы цивилизованным он ни был, какого вероисповедания ни придерживался, можно столкнуть в пропасть братоубийства — для этого надо лишь ослепить его разум, затмить память о прошлом…

— А вы-то знаете о нашем прошлом? — раздались возгласы.

— Знаю! — твердо сказал Сурков. — И могу кое-что напомнить…

Уже через несколько дней после приезда в Ереван он позаботился о том, чтобы военнослужащие получали как можно больше информации об истории двух народов — армянского и азербайджанского, об их культуре и традициях, о причинах и корнях карабахского конфликта, о текущей обстановке в регионе. Совместно с ЦК Компартии Армении политотдельцы организовали лекторий при гарнизонном Доме офицеров. Первую лекцию читал секретарь республиканского ЦК по идеологии Г. Галоян. Многое из того, что рассказал Галуст Анушеванович — академик, человек энциклопедических знаний, — было внове даже для слушателей, проживших в этом крае годы…

Михаил Семенович знал, что делал. Не за каменной стеной стояли посты в городе. К солдатам и офицерам постоянно подходили люди. И частенько между ними возникали не просто разговоры, а настоящие дебаты. Нашлось немало охотников «просветить» военных на свой лад. И каково же было удивление ереванцев, когда обнаруживалось, что те осведомлены и компетентны в самых жгучих местных проблемах. А что касалось всякого рода «зловещих слухов и сенсаций», любой солдат у бронетранспортера на перекрестке не без гордости — знай наших! — выдавал исчерпывающую и, как показывало время, правдивую информацию.

Горожане постепенно начинали видеть в них не просто бессловесные и непробиваемые бронежилеты, а Сашей, Ваней, Хачиков, Сережей, Автандилов… Все больше прохожих здоровались. Не слезали с бэтээров пацаны. И никому было невдомек, что в это время в политотделе гарнизона дни и ночи работают мощные группы из самых квалифицированных офицеров-политработников по сбору и анализу информации, изучению и формированию общественного мнения, прогнозированию развития обстановки. Сюда непрерывным потоком стекались политдонесения с мест, листовки и воззвания лидеров «Карабаха». Здесь без умолку трезвонили телефонные аппараты. Здесь готовились сводки военного командования, которые ежедневно появлялись в местных газетах. Здесь взвешивалось каждое слово памятного обращения к населению и трудящимся первого коменданта Особого района генерал-лейтенанта В. Самсонова: «… эта вынужденная мера продиктована суровой необходимостью, направленной на защиту ваших интересов, прав и достоинства…»

Нет, не имидж Вооруженным Силам создавали эти группы. Задача была куда серьезней и сложнее: перехватить инициативу у идеологов «Карабаха» и всевозможных политических авантюристов, вырвать из-под их влияния основную массу населения.

Работой групп руководил полковник Сурков. К тому времени он станет одной из самых популярных фигур в республике. Его будут знать на предприятиях и в вузах. Он выскажет перед телекамерами свое мнение по острейшим социальным и национальным проблемам, что многим придется не по вкусу. Но большинство поймет и признает его, станет называть не иначе как «наш полковник» и приветливо махать при встрече: здравствуй, Сурков! Библиотека его пополнится книгами известных армянских писателей, в том числе тех, с которыми спорил, казалось, насмерть. И на книгах тех будут автографы: «С глубоким уважением…» Приписка для дочери: «Гордись отцом».

Но это нескоро. А сейчас кто-то невидимый кричал:

— Не слушайте! Чистейшей воды пропаганда!

— Именно так, — соглашался Сурков, — чистейшей воды, а не игра в прятки за чужими спинами! Я искренне хочу понять вас.

— Чтобы понять, посмотрите в глаза голодающим!

О голодовке Михаил Семенович знал. Несколько человек продолжали ее не первый день. Акция эта явно была рассчитана на «широкую публику». Но растолковывать это сейчас — только масла в огонь подливать. И он сказал:

— Давайте пойдем и спокойно разберемся. И не только с голодающими…

И пошел. Перед ним расступались, и скоро он шагал по живому коридору. Его провожали сотни недоверчивых, недоуменных, озадаченных взглядов. Притихла площадь. Теперь был слышен лишь голос Суркова:

— Идемте, товарищи! Что же вы?

Люди стояли. Но вот, оглянувшись растерянно, тронулся с места один, другой. Кто-то заторопился вдруг, чтобы не отстать…

Нет, недаром он самолично вводил в обстановку каждого офицера, прибывающего служить в республику, разъяснял сложность положения, местные особенности, нюансы.

— Руководители предприятий в отчаянии, — говорил очередным новичкам. — Директор табачной фабрики, например, стала поощрять рабочих, не участвующих в забастовках, сигаретами. Мужчине — сорок пачек, женщине — двадцать…

Кто-то из офицеров засмеялся. А один, посуровев лицом, заверил:

— Будьте, товарищ полковник, спокойны. Если что, мы эти толпы — железной рукой!.. — И показал кулачище с футбольный мяч.

Нахмурился Михаил Семенович от такого оборота. «Толпа», говорил он, слово обезличенное, ничем не примечательное. Но обращаться с ним надо осторожно. Особенно сейчас. Толпа — это, скажем, на массовом гулянье. В метро. На вокзале. В очереди. Но когда речь идет о людях, выходящих на улицы и площади с транспарантами, то это уже не толпа. Другое дело, что лозунги их могут быть ошибочны, а требования — неприемлемы. Но среди сотен и тысяч идущих кто-то искренне верит в них, а кто-то обманут, есть просто любопытствующие и есть такие, кто сам хочет разобраться в происходящем. Поэтому, пока есть малейшая возможность, надо стараться людей понять и либо согласиться с их позициями, либо доказать свои…

— И еще. Присматривайтесь ко всему окружающему. Вдумывайтесь. Старайтесь принять этот народ таким, какой он есть, — со всеми сильными и слабыми сторонами. Это, считайте, половина успеха вашей службы здесь.

А сам думал о том, что его бы, Суркова, воля — первым делом ввел бы во всех военных училищах и академиях серьезный специальный курс — называйте как хотите, той же этнической подготовкой. Да еще бы с обязательным изучением какого-то национального языка… Скольких проблем и недоразумений удалось бы избежать — что внутри воинских коллективов, что с местным населением! По крайней мере не пришлось бы сейчас, когда, как говорится, петух клюнул, впопыхах наверстывать то, что упускалось годами. И не растолковывал бы каждый день взрослым людям прописные «интернациональные» истины…

Скоро за Сурковым шла уже процессия, и с каждой минутой к ней примыкали новые и новые сотни людей. В ту же сторону двигались другие группы, и впереди них Михаил Семенович увидел знакомые лица — товарищей из ЦК и Совмина республики. Значит, не один он здесь «из руководства»!

К Михаилу Семеновичу протиснулся какой-то молодой парень:

— Так вы за нас, что ли?

— Ну сам подумай, — ответил Михаил Семенович. — За кого мне еще быть?

Через месяц вздрогнет этот город и эта площадь, а в каких-то десятках километрах отсюда предательски разверзнется земля. И наверное, кого-то из идущих сейчас вслед за Сурковым не станет. А он бросится в самое пекло. Обезумевшие от боли и горя люди все равно будут узнавать его, и потянутся со всех сторон молящие руки: помоги, Сурков, мы же поверили тебе!..

Это будут самые черные часы его жизни. Но он останется здесь до конца. Пока не спасут последнего и последнего не захоронят. Пока не сделает все мыслимое и немыслимое, чтобы накормить и обогреть, утешить и поднять людей на страшный и скорбный труд. И рядом с ним дни и ночи будут сотни командиров, политработников, техников, строителей, врачей — тысячи таких же, как он, коммунистов.

Здесь, в самом измученном, растерзанном, разрушенном стихией округе страны — Ленинакано-Ширакском, его выдвинут в кандидаты и изберут, почти единогласно, народным депутатом СССР.

Придет день, когда в республике его станут называть уже не «наш полковник», а «наш генерал».

Все это будет.

А сейчас он, охрипший, осунувшийся, враз постаревший, идет, ничего не загадывая наперед, не думая, что станется с ним. Идет, не опуская головы и не отводя глаз.

 

Олег Владыкин

У ВОЛЧЬИХ ВОРОТ

Пассажирский поезд Тбилиси — Баку шел на восток, отстукивая рельсовые стыки уже по азербайджанской земле. С минуты на минуту он должен был сделать очередную остановку — в Кировабаде. В этом городе, как и в столице республики, где мне предстояло оказаться через несколько часов, вторые сутки действовало особое положение.

И я, повинуясь невольному желанию собственными глазами увидеть хоть какие-нибудь признаки чрезвычайной обстановки, прочувствовать ее атмосферу, раскрыл окно в коридоре вагона.

— Ты что делаешь?! — тотчас раздался резкий окрик проводника-грузина. — С луны, что ли, свалился? Здесь стреляют, камни в окна бросают. Уходи в купе и сиди там тихонечко.

Что ж, для меня особое положение, введенное в ряде районов Закавказья 24 ноября 1988 года, было пока действительно чем-то абстрактным, не наполненным предметным содержанием личного опыта. Но для того же проводника, для многих и многих других людей, постоянно живущих в этом регионе, события, разворачивающиеся в Армении и Азербайджане, стали ежедневной тревогой, бедой, негаданно ворвавшейся едва ли не в каждую отдельную жизнь. Судьбы кавказцев самых разных национальностей история и география накрепко увязали в один тугой узел, который теперь, быть может, обозначился особенно явственно.

Я столкнулся с этим еще в Москве, в разноязыкой толпе возле аэрофлотовских касс. 24 ноября спрос на авиабилеты в сторону Закавказских республик внезапно увеличился в несколько раз. Вылететь в Баку или Ереван мне не удалось. Чудом попал в самолет на Тбилиси, в котором главной темой разговоров всех пассажиров был, как мне показалось, межнациональный конфликт, повлекший введение особого положения в нескольких районах. Люди волновались, пытались предугадать дальнейший ход событий, понять причины происходящего на древней земле Кавказа.

Гадали о том же и мои соседи по купе в поезде — пожилой колхозник из Орджоникидзевского района Грузии и студент пединститута из Махачкалы. Георгий Леонтьевич Хачидзе, встревоженный за судьбу родственников, живущих в Баку, ехал проведать и, если понадобится, вывезти их оттуда. Аварец Джамал Гаджиев возвращался от тбилисских друзей домой. Несколькими днями раньше, по пути в гости, он уже проезжал через Баку. Оказался в автобусе, который остановила толпа демонстрантов. Джамала вместе с другими пассажирами высадили, водителю пригрозили, что отказ от забастовки на транспорте может для него плохо кончиться. Теперь Гаджиев переживал: сумеет ли в создавшейся обстановке благополучно добраться до Махачкалы, выехать из парализованного забастовками и манифестациями Баку?

— Зачем им все это? — недоумевал студент. — Неужели нельзя решать свои проблемы какими-то другими способами? Даже представить не могу, что было бы у нас в Дагестане, начни люди так же разбираться в межнациональных отношениях. Ведь тридцать шесть коренных народностей проживает в нашей республике…

Признаюсь, вопрос, заданный Джамалом, в последующие дни не раз вставал и передо мной. Порой казалось просто непостижимым: почему люди, возмущаясь какими-то порядками, сетуя на неудовлетворяющие их условия жизни, делали все для того, чтобы жизнь свою усложнить еще больше, создать искусственно новые трудности и себе лично, и согражданам? Но впервые этим вопросом я задался там, в Кировабаде, во время короткой остановки поезда. Уж слишком противоестественным выглядел совершенно пустой вокзал в немаленьком в общем-то городе. Ни встречающих, ни провожающих на перроне. Вышли несколько пассажиров из вагонов и поспешно растворились в ночи. Действовал комендантский час. И, словно отсчитывая минуты его течения, желтым глазом равномерно мигал светофор над хорошо видимым с поезда ближайшим перекрестком — тоже совершенно пустынным.

А утром была встреча с Баку. Там время действия комендантского часа уже закончилось. На привокзальной площади было людно, открывали свои палатки кооператоры и… устраивались на броне танков отдохнуть воины, стоявшие на посту всю ночь.

Присутствие на улицах военной техники и солдат в бронежилетах возле нее поначалу показалось едва ли не единственным проявлением особенности обстановки в столице Азербайджана, ее отличия от любого другого большого города. Но вскоре я стал замечать и другие характерные детали. Была суббота, а многие магазины не работали. Ездили личные автомобили, но общественный транспорт, похоже, совсем не действовал. Впрочем, иной раз я видел несущийся на бешеной скорости рейсовый автобус — весь в развевающихся флагах, с распахнутыми дверями и окнами, из которых раздавалось неистовое скандирование десятка полтора молодых глоток: «Карабах! Карабах!»

Но главной приметой города в тот день было все-таки движение пешеходов. Толпы людей, будто подчиняясь единой воле, шли с разных районов Баку в одном направлении — к площади имени В. И. Ленина, где уже несколько суток подряд продолжался непрерывный митинг. Прошел туда и я, увидев многотысячное человеческое море.

И первое слово, которое понял на площади в усиленной мощными динамиками азербайджанской речи, было снова: «Карабах…»

Попросил стоящих рядом бакинцев объяснить, кто на трибуне и о чем говорит оратор. Мне охотно стали переводить.

— Это Неймат Панахов. Его у нас все любят. Он молодой рабочий с машиностроительного завода имени лейтенанта Шмидта. Честный, прямой — настоящий человек перестройки. Говорит, что надо бороться с ворами и взяточниками, которые так долго грабили народ, и жить по законам справедливости. Вот такие, как он, должны быть у нас руководителями в республике…

С интересом наблюдал я за тем, как слушала толпа Панахова. Стоило поднять ему руку, и над площадью мгновенно воцарялась тишина. Уверенный, хорошо поставленный голос Неймата обрушивался из множества динамиков на собравшихся, будто откровения пророка. Ему внимали затаив дыхание. Однако любое акцентирование в речи, лозунг, призыв сразу же подхватывались толпой. Подобно стону великана, эхо прокатывалось по площади — и снова тишина. Это впечатляло.

— Какие требования он выдвигает сейчас? — спросил я у своих переводчиков.

— Справедливые… Чтобы не отменялось постановление Президиума Верховного Совета СССР от восемнадцатого июля восемьдесят восьмого года, подтвердившее принадлежность Нагорно-Карабахской автономной области к Азербайджанской ССР. Создать такое же автономное формирование для азербайджанцев на территории Армении. И чтобы был возмещен ущерб, нанесенный самовольным строительством в дорогой для каждого азербайджанца природной зоне Топхана, а виновных в этом привлечь к суду.

Когда мои собеседники перечисляли провозглашенные с трибуны митинга требования, буквально на глазах они приходили в чрезвычайно возбужденное состояние. Начинали перебивать друг друга и все чаще выкрикивать одну и ту же фразу: «Их надо заставить!» Я поинтересовался: «Кого — их?» Удивление: «Как кого? Армян, конечно!» И тут страсти, что называется, стали выплескиваться через край. Вокруг образовалось плотное кольцо людей. Глаза горели неистовым огнем. «Или мы, или они!.. Не сдадимся!..» — раздавались со всех сторон выкрики и взмывали вверх крепко сжатые кулаки.

Эта картина снова и снова вспоминалась мне на следующий день — в воскресенье, когда читал опубликованное в республиканских газетах обращение ветеранов войны и труда к гражданам, молодежи города Баку. В нем были такие слова:

«В ответ на противоправные действия, спровоцированные безответственными, националистическими элементами, в Баку, Нахичевани и Кировабаде введен комендантский час. Отношение к этой мере, по нашему мнению, должно быть у нас у всех одно — это сделано с целью предотвращения возможных тяжелых последствий, обеспечения порядка и спокойствия.

…Призываем вас проявить спокойствие, благоразумие, не разрушать основы добрососедства, дружбы всех народов и национальностей, проживающих в нашем многонациональном Азербайджане».

За строками обращения увиделась суть происходящего в азербайджанской столице. Подписавшие текст активисты бакинской секции ветеранов войны и Вооруженных Сил СССР, члены комитетов содействия при райвоенкоматах выражали не просто озабоченность, а большую встревоженность тем, что в республике есть силы, которые целенаправленно разжигают националистический психоз, подстрекают население к беспорядкам, чреватым непредсказуемыми последствиями. Об этом в тот же день мы говорили и с заместителем коменданта Особого района города Баку по политической части генерал-майором Б. Александровым.

— К двадцать четвертому ноября в столице и ряде городов Азербайджана сложилась взрывоопасная ситуация, — рассказывал генерал. — Стали поступать сообщения о резко участившихся случаях угроз в адрес армянского населения и даже насильственных действиях. Это заставило Президиум Верховного Совета республики принять решение о вводе подразделений Советской Армии и внутренних войск МВД СССР в города, где межнациональные отношения были наиболее напряженными и грозили перейти в массовые столкновения. Принятые меры оказались весьма своевременными. С введением особого положения напряжение удалось несколько снизить, хотя до нормализации еще далеко…

Вместе с одним из офицеров комендатуры я проехал по военным постам на площадях, улицах и возле важнейших государственных и административных объектов. И поинтересовался у тех, кто нес службу в столь неординарных условиях, характером отношений с местным населением, его реакцией на присутствие войск в городе. Практически все солдаты и офицеры говорили о доброжелательности подавляющего большинства бакинцев, понимании ими ситуации.

— Местные жители видят в нас своих защитников, — рассказывал лейтенант Игорь Шикин, начальник поста на дороге, ведущей в аэропорт. — Они прямо говорят, что надеются на армию, которая не допустит сумгаитского кровопролития. Стараются как-то облегчить нашу непростую здесь службу, приносят нам продукты, сигареты и даже… цветы.

Неподалеку от поста я заметил солдата, стоявшего в окружении нескольких гражданских лиц. Подошел к ним и стал свидетелем трогательной встречи рядового Э. Юсифова со своими родителями и другими родственниками. Оказывается, Эльчин — бакинец, но служит в Прибалтийском военном округе. И вот в силу тревожных обстоятельств неожиданно попал в родной город.

— Как вы чувствуете себя дома в столь необычной роли? — спросил я у Эльчина.

— Без меня и моих товарищей здесь могла случиться беда. Мы здесь нужны. А вообще, за полтора года службы я хорошо научился выполнять приказы.

— Да, они молодцы, что пришли в Баку, — включилась в разговор мама солдата Рая Черкез-кызы. — Люди устали от беспорядков. Теперь стало как-то спокойнее жить.

— Только пусть наши дети поскорее вернутся в свои воинские части. Мне, конечно, будет грустно снова прощаться с сыном, но лучше все-таки, если он и его товарищи станут здесь уже не нужны, — высказал свою точку зрения глава семьи Тельман Али-оглы.

Надежда на скорейшую нормализацию обстановки… Ею жили в те дни в Баку многие, очень многие. Это я особенно остро почувствовал, присутствуя на приеме местных жителей комендантом одного из районов Баку полковником Александром Ивановичем Лебедем. Такие двухчасовые приемы он проводил в здании райисполкома ежедневно. В основном за помощью к военной администрации обращались лица армянской национальности.

— Мне подбрасывают угрожающие записки, — плакала пожилая женщина, — требуют, чтоб я уехала. Дайте мне уехать пока куда-нибудь, дайте солдат, чтобы сходить за вещами и запереть дом.

— Хорошо, вас будут сопровождать до квартиры и вещи помогут вынести, — пообещал комендант. — А вот с отъездом большие трудности: в аэропорту скопилось больше шести тысяч человек без билетов, немногим лучше на вокзале…

Следующей зашла в кабинет красивая молодая армянка:

— Мы с мужем уезжаем в Вильнюс к друзьям, чтобы переждать все это. Есть билеты на самолет сегодня ночью, а доехать до аэропорта нечем — сами знаете, транспорт в городе не работает.

— Выделим вам машину за два часа до вылета.

Внезапно раздается телефонный звонок.

— Да, мы охраняем этот микрорайон, — отвечает полковник абоненту. — Я думаю, это всего лишь слухи… Хорошо, хорошо, посты будут усилены…

А в кабинет тем временем вошли сразу несколько мужчин. Тревожные взгляды, тяжелые вздохи.

— Нашу делегацию послали много людей. У нас есть личные машины. Можем сами вывезти пятьдесят — сто семей за границу республики, если будете нас охранять.

— Охранение обеспечим. Составьте списки машин по номерам и фамилиям владельцев к завтрашнему вечеру, сформируем колонны.

— Но у нас еще просьба: нет бензина и нигде не заправляют… Комендант озадачен. Повернулся к работающему вместе с ним дежурному представителю исполкома районного Совета народных депутатов Я. Киримову:

— Тут уж ваша компетенция, помогайте гражданам.

— Но нам негде взять, нет своих запасов, — развел руками представитель исполкома. — И нам нигде никто не подчинится…

— Так вы же власть, проявите себя наконец! Завтра должна быть цистерна бензина.

Став свидетелем этого диалога, я сразу вспомнил, как накануне приема Александр Иванович сокрушался по поводу самоустранения местных органов власти от выполнения своих прямых функций. Надо полагать, совсем не случайно люди стали обращаться к военному коменданту и с такими просьбами, которые он, при всем желании, был не в состоянии, да и не полномочен решать: улучшить жилищные условия, посодействовать с направлением в специализированное лечебное заведение, выдать какую-нибудь справку — всего не перечислить.

Мне думается, по той же самой причине и воины-интернационалисты, проживающие в Баку, еще до введения особого положения решили взять на себя обязанность поддерживать порядок в районе площади имени В. И. Ленина. Ведь в иные дни там собирались сотни тысяч людей при полном отсутствии милиции.

— Мы не считаем правильными такие способы решения накопившихся проблем, как забастовки, бойкоты и бесконечное митингование, — высказывал свою точку зрения на происходящее председатель республиканского совета воинов-интернационалистов, кавалер ордена Красной Звезды старший лейтенант запаса Васиф Наджафов. — Не разделяем мы и убеждения тех, кто видит проявление национального достоинства в негативном отношении к другой нации, а естественное желание справедливо решить вопрос о Нагорном Карабахе — чуть ли не единственным подтверждением патриотизма. Но мы пришли на площадь, чтобы подстрекатели не вызвали беспорядков. Так вышло поначалу, что, кроме нас, этим заняться было практически некому.

Воины запаса провели 22 ноября экстренное совещание в своем совете, и в тот же день Васиф поднялся на трибуну митинга. Обратился к демонстрантам с предложением организовать службу общественного порядка, дабы не допустить провокаций в большом скоплении людей. И поскольку попытки спровоцировать незаконные акции на площади были, предложение большинству собравшихся показалось приемлемым. Вскоре на непрерывно продолжающемся митинге появились пикеты и оцепление «афганцев».

Инициатива была с пониманием встречена в ЦК ЛКСМ Азербайджана, который быстро обеспечил созданную службу общественного порядка стройотрядовской униформой. Включился в работу с воинами-интернационалистами, находящимися в постоянном дежурстве на площади, и республиканский военкомат. Провел с ними встречу, выделил две автомашины, урегулировал отрыв молодых людей в связи с чрезвычайными обстоятельствами от учебы и производства с администрацией вузов и предприятий. Представитель военкомата майор Н. Локошко так прямо и сказал мне, что никто из ребят не будет считаться прогульщиком.

На площади имени В. И. Ленина «афганцы» были хорошо заметны. Они создали своеобразный буфер между оцеплением войск и демонстрантами. Подавляющее большинство среди них — азербайджанцы, на родном языке разъясняли согражданам смысл присутствия войск в городе, способствовали взаимопониманию.

Помогали предотвращать провокации, вели досмотр сумок и портфелей у проходящих на площадь, стараясь не допустить проноса оружия, задерживали лиц, разжигающих националистические страсти в толпе, и передавали их милиции, появившейся здесь теперь в достаточном количестве.

Видел я парней в стройотрядовской униформе, с наградами на груди и в других районах города рядом с военными постами. Воины говорили, что получили от них немалую помощь.

* * *

С запада от Баку, на горном перевале, есть место, которое в народе исстари называют Волчьими Воротами. Когда-то здесь проходила караванная тропа, где брали грех на душу разбойники. Больно уж подходящие условия были для засад. Круто взбираясь вверх, тропа опоясывала петлей небольшую скалу. С одной стороны дороги — каменная стена, с другой — обрыв. Втягивался караван в петлю, а бандиты спрыгивали со скалы спереди да сзади от него и…

Теперь, конечно, тропы нет, но точно по ее былому начертанию пролегла современная автострада. И поговаривают — в наши дни «удобство» петли, случалось, тоже привлекало охотников до неправедного промысла. Местность вокруг по-прежнему пустынная, машины, поднимаясь на перевал, до предела сбрасывают скорость перед крутым поворотом. Словом, живет мрачное название «Волчьи Ворота».

Обо всем этом мне рассказывали воины усиленного комендантского поста, размещенного у той самой петли с введением особого положения в городе Баку. Они контролировали въезд в столицу республики с запада и, так сказать, нейтрализовали один из вероятных пунктов происшествий.

— Что, и впрямь такое уж мрачное местечко? — поинтересовался я у заместителя начальника поста гвардии капитана Михаила Малашенкова.

— Сколько правды в легенде — судить не берусь, — ответил офицер-десантник, — но нам хлопот здесь хватает. Мои подчиненные действуют совместно с моряками-каспийцами. Изъяли уже несколько единиц огнестрельного и десятки единиц холодного оружия. Владельцев этих опасных «игрушек» передали местным властям для разбирательства.

— Изъятие оружия происходит без серьезных осложнений?

— По-всякому бывает, конечно. Только самой сложной была ситуация, возникшая совсем по другой причине. Нам тогда пришлось объявить тревогу всему личному составу поста.

И гвардии капитан стал рассказывать, как все было. К посту подъехала колонна автобусов. Постовые остановили ее. Когда к ним вышли несколько человек, попросили тех предъявить документы. Выяснилось — в автобусах едут жители одного из районов Азербайджана. Но ведь в связи с особым положением в столицу разрешено впускать только лиц, имеющих бакинскую прописку. Об этом постовые сообщили гражданам. И тут произошло совершенно неожиданное. Взрыв эмоций! Из автобусов начали выскакивать люди с транспарантами. Образовалась толпа человек в триста. Все были сильно возбуждены, кричали: «Мы едем на митинг!» Двинулись на пост явно не с добрыми намерениями.

— Нам ничего не оставалось делать, как встать плечом к плечу цепью, — заканчивал свой рассказ Малашенков, — и дать понять людям, что отданный нам приказ выполним. Тогда они остановились, страсти постепенно улеглись. Появилась возможность разъяснить приезжим, какая сложная обстановка сложилась в Баку… Люди, окончательно успокоившись, повернули автобусы в обратный путь, домой.

Мы беседовали с офицером, сидя в большой палатке, установленной на самом гребне перевала. Штормовой каспийский ветер надрывался в попытках разодрать в клочья палаточный брезент, неистово завывал. Но это ничуть не мешало свободным от службы воинам мирно спать на нескольких установленных здесь кроватях.

— Да, не лучшее место для жилья, — сказал я Малашенкову.

— Зато отсюда одинаково близко до любой точки нашего участка. Начальник поста у нас предусмотрительный: все варианты действий рассчитал. А вот, кстати, и он…

Капитан 3 ранга Эрванд Аветисян устало опустился на табурет:

— Минутку свободную найти трудно. Днем большой поток транспорта. Проверка документов, досмотр машин… Хорошо, что сотрудников ГАИ нам выделили в помощь.

Вдруг полог палатки откинулся, вошедший матрос скороговоркой доложил:

— Товарищ капитан третьего ранга, там отпускают задержанную машину.

Вместе с офицером я поспешил вниз, к дороге. Действительно, с площадки задержанных уже готовился отъехать один автомобиль. Зеленый свет нарушителю дал… сотрудник ГАИ.

Подошли к нему:

— Кто распорядился?

— А зачем держать? Я шофера знаю — хороший человек, — развел руками младший сержант милиции.

Из дальнейшего разговора я понял, что водитель с неверно оформленными документами на перевозку груза был задержан в соответствии с требованиями коменданта Особого района. Вез продукты питания без указания в путевом листе места их сдачи. Значит, они могли попасть на площадь, где уже не первую неделю продолжался многотысячный митинг. Хранить их там было негде, места для приема пищи не оборудовались. Такие антисанитарные условия создали серьезную опасность распространения инфекций в большом скоплении людей.

Согласиться с этими доводами сотрудник ГАИ попросту не пожелал, а офицеру в моем присутствии нагрубил. В результате капитан 3 ранга силой данных ему полномочий отстранил младшего сержанта Бахтияра Бадалова от несения службы на посту, доложив о своем решении по телефону командованию.

По лицу Аветисяна было видно — он сильно огорчен.

— Вот и помогли нам… — вздыхал сокрушенно начальник поста.

Но буквально через десять минут у него появился новый повод для огорчения. Теперь уже попытку отпустить задержанную воинами машину предпринял старшина милиции. Ему, естественно, тоже напомнили о необходимости строго выполнять установления коменданта города, подчиняться требованиям начальника поста. Замечания старшина воспринимал с нескрываемым раздражением. Трудный диалог грозил затянуться, если бы его не прервал неожиданно подошедший к выяснявшим отношения… подполковник милиции.

— Я начальник ГАИ города Баку — Агакерим Мирзоев, приехал разобраться в причинах конфликта. Что тут у вас произошло?

С начальником поста Мирзоев прошел в палатку. Сели за стол и с подчеркнутой вежливостью друг к другу стали разбирать оба конфликтных случая во всех деталях. Однако в этот момент полог палатки вновь распахнулся, и в нее зашел крупного телосложения мужчина в андатровой шапке.

— Здравствуйте. Я заместитель министра торговли республики Сабир Муса-оглы Байрамов, — представился вошедший и тут же прижал руку к левой части груди, попросил воды. — Сердце второй день не отпускает. В городе нехватка продуктов, а тут еще машины задерживаются…

Пока собравшиеся в палатке представители разных ведомств изучали документы задержанных водителей, я сделал себе такую вот запись в блокноте: «Особое положение тем, наверное, и особенно, что в условиях его действия должностные лица высокого ранга способны через пятнадцать минут после задержки где-то двух машин оказаться возле них, покинув свои кабинеты. Интересно, смогли бы они поступить так же в обычной обстановке?» Читаю теперь эту запись и по-прежнему не знаю ответа на возникший тогда, на перевале, вопрос.

Между тем офицер милиции и заместитель министра торговли республики стали прощаться с начальником поста. Первый пообещал разобраться с подчиненными, нарушившими требования коменданта Особого района. Второй лично забрал задержанные автомобили, чтобы препроводить их в магазины. Конфликт был исчерпан.

Настало время и мне прощаться с воинами поста, которым командовал капитан 3 ранга Аветисян. Напоследок захотелось задать офицеру один довольно деликатный вопрос. Решился не без колебаний:

— Скажите, вам, как армянину по национальности, не приходится чувствовать здесь предвзятое отношение к себе?

— Я родился и вырос в Латвии, учился в Калининграде, — сказал Эрванд Мисропович. — Жил всегда среди людей самых разных национальностей. И привык каждого ценить не по национальной принадлежности, а по человеческим качествам. Думаю, что и ко мне относятся так же все нормальные люди.

Вдруг Аветисян показал на одного из своих подчиненных и, улыбаясь, предложил:

— Спросите мичмана Багалиева, кто у него самый лучший друг?

— А что тут особенного? Это Рачик, — ответил Мирбаба Багалиев. И тут же поправился: — Мичман Заргарян.

Начальник поста многозначительно поднял указательный палец вверх:

— То-то, им нечего делить. Я вообще считаю, что два народа всегда могут жить мирно рядом друг с другом, если им не мешают те… — Аветисян на мгновение задумался, — те, кто рад был бы везде устраивать «волчьи ворота», кому они удобны.

* * *

Первая неделя действия особого положения в столице и нескольких других городах Азербайджанской ССР промелькнула как один день. В штаб военного коменданта Особого района города Баку генерал-полковника М. Тягунова непрерывно поступали сведения из многих, даже самых отдаленных, уголков республики. И, судя по ним, казалось, что люди совсем забыли про сон и еду, о прочих своих обычных нуждах, перестали замечать восход и закат солнца, делить время на сутки и часы. Казалось, весь смысл своего существования они вдруг стали видеть в непрерывном митинговании, в демонстрациях и манифестациях. В самых разных местах события развивались по тому же сценарию, что и в Баку, где на площади имени В. И. Ленина постоянно находилась многотысячная толпа, несколько уменьшавшаяся лишь к ночи.

Войска сумели полностью взять под контроль положение в столице. Площадь блокировалась со всех сторон ежесуточно с вступлением в силу комендантского часа, и всякого, кто пытался ее после этого покинуть, задерживали. Но о снижении напряженности никто речи не заводил — ни в военной администрации, ни в партийных и советских органах, ни даже среди демонстрантов. Правда, с трибуны митинга то и дело раздавались призывы не допускать нарушений общественного порядка, недружелюбных, провокационных действий по отношению к введенным в город войскам. И, надо отметить, эти призывы сыграли определенную позитивную роль. Случаев экстремистских, агрессивных действий в Баку за первую неделю особого положения не было.

Только мог ли кто тогда дать гарантию, что ситуация вдруг резко не изменится? Ведь одновременно с призывами к сдержанности лидеры нескончаемой манифестации бросали в толпу и другие лозунги, диктовали такие способы борьбы за удовлетворение нередко ими же выдвинутых требований, которые могли привести к самым непредсказуемым последствиям.

— Митинг в Баку стал генератором событий по всей республике, — повторял не раз в те дни подчиненным заместитель коменданта Особого района по политчасти генерал-майор Б. Александров. — Мы должны считаться с этим. Делегации со многих мест Азербайджана приезжают сюда, «заряжаются» царящими на площади настроениями и затем, вернувшись домой, вызывают цепную реакцию забастовок, голодовок, бойкотирования органов власти, создавая новые очаги напряженности, подталкивая людей к безрассудным поступкам.

Тревожные вести поступали в Баку с разных концов республики. В городе Ленкорани изо дня в день митинг приобретал все более широкий размах. В городе Шеки несколько человек попытались напасть на военный патруль, что вынудило старшего лейтенанта В. Грачева открыть предупредительный огонь. А в пограничной Астаре демонстранты заблокировали важную транспортную магистраль, по которой наше государство осуществляет договорные автоперевозки в страны Ближнего и Среднего Востока. Узнав об этом, мы с фотожурналистом Виктором Хабаровым сразу же вылетели туда.

С борта заходившего на посадку вертолета было хорошо видно скопление большого числа автомобилей «Совтрансавто». Они замерли как раз там, где город разделяет на две части советско-иранская граница.

Когда приземлились и зашли к пограничникам, то узнали, что в общей сложности задержано около двухсот автомобилей — часть с нашей стороны, часть на территории южного соседа. Площадка — накопитель транспорта на советском контрольно-пропускном пункте ограниченна, на ней может разместиться только определенное количество машин. А выезд с КПП в нашу сторону преградили демонстранты, устроив по бакинскому образцу нескончаемый многосуточный митинг. Вот и заполнился накопитель до предела, дальше хода автомобилям не было. Хуже того, немало машин пограничники попросту не могли впустить с иранской территории на родную землю.

Мы подошли к водителям «Совтрансавто», вынужденным простаивать без дела в Астаре.

— О начавшихся в Азербайджане беспорядках мы узнали еще за рубежом, — рассказывал один из шоферов Алексей Степанович Кесов. — Встретили своих товарищей, ехавших навстречу. Фары, лобовые стекла, радиаторы машин разбиты. На выезде из города Пушкино в сторону Ленкорани дорогу перегородила толпа. Люди кричали, ложились под колеса, требуя повернуть автомобили обратно. Потом стали бросать камни. Нам трудно было поверить, что такое возможно в нашей стране. И вот теперь сами увидели…

За воротами КПП раздавались усиленные динамиком голоса. Мы прошли на митинг и сразу оказались в окружении людей с приколотыми к одежде табличками, на которых по-азербайджански было написано: «Карабах». Нас подвели к организаторам манифестации.

— Надо, чтобы нас услышали во всей стране и выполнили наши требования, — заговорили почти одновременно несколько человек. — Пока не выполнят, машины пропускать не будем.

Какие же требования у них? Оказалось, абсолютно те же, что у демонстрантов в Баку, на площади имени В. И. Ленина. И главное среди них: не допустить отмены постановления Президиума Верховного Совета СССР от 18 июля 1988 года, в котором идет речь о сохранении статуса Нагорно-Карабахской автономной области как составной части Азербайджанской ССР. Но было немало и других. Например, привлечь к строгой ответственности руководителей НКАО за ущерб, причиненный незаконным строительством в заповедной зоне Топхана, за отказ подчиняться Верховному Совету республики, бойкотирование его сессий депутатами от области.

Что ж, не признать правомерность этих требований в своей основе было бы нечестно. Только вот добивались их удовлетворения демонстранты тоже далеко не лояльными и безобидными способами.

Нам показали стоящую у пограничного КПП палатку, где лежали люди, объявившие голодовку. Четверо из них уже находились в состоянии сильного истощения. Осунувшиеся лица, воспаленные глаза, лежащие поверх одеял руки, похожие на ветви засохших деревьев. Нелегко было смотреть на все это. А к голодовке, как нам сказали, присоединялись каждый день еще по два-три человека.

Рядом с палаткой, на импровизированной трибуне, мы заметили нескольких парней с государственными наградами на груди. Сидели плечом к плечу на почетном месте. Сомнений не было — это «афганцы». И мы решили их расспросить о том, что они-то думают о происходящем вокруг, какую позицию занимают сами.

— Мы заодно с нашими земляками, — ответил за товарищей кавалер ордена Красного Знамени рядовой запаса Ахмед Агаев. — Иначе нельзя… Мы же боремся за перестройку.

Такой ответ, право, был для нас неожиданным. Слишком уж разнился он с тем, что мы слышали от воинов-интернационалистов в Баку, слишком по-разному понимали здесь и там «афганцы» смысл борьбы за идеи и цели перестройки. Бакинцы заняли активную позицию, делали все возможное для поддержания порядка в городе, не допускали нарушения законности демонстрантами, а в Астаре парни, прошедшие испытания и боль войны, спокойно созерцали, как изводили себя голодом три десятка жителей их родного города.

Спросили мы их и о том, почему не видят противоречия в позиции участников митинга: требуя строго взыскать с тех, кто разорял Топхану, они сами нанесли своей республике, всей стране немалый ущерб. Ведь задержка автотранспорта в Астаре оборачивалась огромными убытками, в том числе и в валюте.

Задумались Ахмед Агаев, Камран Мириев, Расим Мирзоев, другие воины запаса. Обещали обсудить между собой этот вопрос.

…Наш вертолет поднялся в воздух и отправился в обратный путь за полчаса до того момента, как Астара должна была стать еще одним городом Азербайджана, в котором вводилось особое положение. Прибыв в Баку, то и дело возвращались в разговорах к предположениям о дальнейшем развитии событий там, на границе. Утром следующего дня не выдержали: не дожидаясь, пока в штаб генерал-полковника Тягунова поступят сводки из районов, сами рано-рано позвонили в Астару:

— Как там у вас?

— Блокаду дороги удалось снять, — услышали в ответ. — Демонстранты освободили выезд из КПП, прекращена голодовка. Раз здравый смысл взял верх, особое положение решено было не вводить.

 

Николай Бурбыга

НА УЛИЦАХ КИРОВАБАДА

У гвардии ефрейтора А. Батырова был веский повод для радости. Командир взвода гвардии лейтенант Б. Гусев утром сообщил: служба подошла к концу, можно собираться в дорогу. «Передавай привет солнечному Узбекистану», — поздравляли товарищи. Не знал, не ведал солдат, каким в действительности будет для него этот день.

В середине дня рота спешила к мосту на реке Гянджачай… Кировабад, давно так сложилось, разделен мостами через реку на азербайджанскую и армянскую части. Во второй половине дня стало известно — готовится что-то нехорошее. Националистические элементы до крайности накалили обстановку в городе. На реке, разделяющей районы проживания азербайджанцев и армян, нужен был заслон. Защитить правопорядок — такой была задача. И каждый из офицеров счел нужным неоднократно напомнить: «Проявлять выдержку и спокойствие. По отношению к населению быть вежливыми и внимательными».

К мосту прибыли вовремя. Бесчинствующую толпу удалось оттеснить.

— Всё словно в тумане, — вспоминал командир роты гвардии старший лейтенант Р. Степаненко. — Мы пустили боевую машину, которая не подпускала толпу к мосту. В нее полетели бутылки с бензином, она загорелась и встала. На механика-водителя, сбивающего пламя, обрушился град камней. Надо было спасать водителя. Часть роты осталась тушить, часть побежала к толпе. Вперед.

Бросился на выручку и гвардии ефрейтор Батыров. Но ни он, ни его более молодые по срокам службы товарищи не заметили, что с тыла, сзади, на них покатился грузовик. Все же именно Батыров первым ощутил опасность, успел оттолкнуть в сторону двух молодых солдат. Уберечь себя не сумел: попал под колеса.

А ЗИЛ с разъяренными людьми за стеклом мчался уже с другой стороны. Замполит роты гвардии лейтенант В. Попов успел вскочить на подножку, увернувшись от удара ножом, рванул руль. Машина врезалась в дерево…

Экстремисты бросали бутылки с кислотой и зажигательной смесью. Кто-то метнул из толпы гранату, осколком которой было ранено несколько военнослужащих.

Водитель автобуса, стоявшего неподалеку, истерически отказывался доставить раненых в ближайшую больницу. Когда их доставить туда все же удалось… Командир роты гвардии старший лейтенант Р. Степаненко не может об этом рассказывать спокойно: мешают спазмы в горле.

В больнице, куда привезли раненых, все попрятались. Ротный выламывал двери кабинетов, чтобы найти хоть кого-нибудь. Он понимал, что значат в этой ситуации минуты. Степаненко уверен: окажи врачи вовремя помощь — его подчиненные остались бы живы.

Спасать пострадавших в конечном итоге пришлось военным медикам. Но гвардии лейтенанта Б. Гусева, гвардии рядовых О. Юрченко и А. Косенко спасти не удалось. Гвардии ефрейтор А. Батыров — в реанимации.

Горько писать и нельзя не писать эту правду. Она и в том, что никого из партийных и советских руководителей города на месте событий не было; правда и в том, что советскими медиками была нарушена клятва Гиппократа. Вот какую телеграмму в адрес Министерства обороны дал главврач больницы, куда сначала были доставлены получившие ранения военнослужащие, А. Назарли:

«От имени врачей скорой медицинской помощи, оказавших помощь пострадавшим во время мирной демонстрации, — сообщалось в ней, — требуем немедленной экспертизы на предмет наличия алкоголя в крови у военных, участвовавших в массовых избиениях мирного населения с применением огнестрельного и холодного оружия.

У раненых и сопровождавших их военных мы явно определили факты нетрезвого состояния. Привлечь их к экспертизе мы не смогли, так как они угрожали расправой с нами».

Зачем понадобилась главврачу «Скорой помощи» откровенная ложь? Чтобы ответить на этот вопрос, я встретился с А. Назарли. Оказывается, подтвердить свои слова он не может. Сам не видел, но предполагает, что подобное могло быть. А на мой вопрос, почему пострадавшим было отказано в помощи, отводит глаза в сторону. Молчит. Наконец соглашается: да, они сделали то, что должны были сделать, — защитили мост… Я бы добавил: выполнили свой гражданский и воинский долг. Защитили мост, за которым — женщины и дети, старики, жизни многих людей. И кто знает, может быть, и жизнь врача Назарли?..

Задаюсь вопросом: что стояло за теми трагическими событиями? От какого врага защищали мост военнослужащие? Эмоции, неуправляемость распаленной экстремистами толпы? О нет! Столь простое объяснение было бы далеким от правды.

Накануне событий в центральной прессе высказывались критические суждения, связанные с деятельностью коррумпированной бюрократии в регионе, были попытки назвать их поименно. Пытаясь спасти свои кресла и привилегии, уйти от ответственности перед законом за свои преступные деяния, эти люди поставили на карту национальные чувства своих народов. Известно, как легко при наличии попустительства, бездеятельности органов милиции всколыхнуть народные массы под псевдопатриотическими лозунгами, вывести их на улицы, толкнуть на путь противоправных действий.

Об этом же говорил в беседе секретарь ЦК Компартии Азербайджана Т. Оруджев:

— За спиной тех, кто бросает булыжники, — политические противники перестройки, авантюристы, главари так называемой теневой экономики. Потому и рассчитывать на быструю и легкую победу не приходится.

Да, за внешне стихийными, непредсказуемыми событиями наблюдательному человеку, аналитику нетрудно рассмотреть заранее составленный сценарий. Сценарий, где истинные цели авторов замаскированы лозунгами о «посягательстве на демократию», необходимости «защищать перестройку», упрятаны в националистическую, религиозную упаковку. Те, кому реальная перестройка грозит разоблачением, стремятся отвлечь от себя внимание дестабилизацией общественной жизни, подменить законность, правопорядок анархией. Лишь политически незрелый человек не увидит, что нынешние общественные эксцессы — это, образно говоря, арьергардные бои периода застоя, проявления давней болезни, загнанной глубоко вовнутрь общества.

… В Кировабаде введено особое положение. Для многих, видимо, понятие «комендантский час» олицетворяет спокойствие, обеспечиваемое неординарными средствами. Но как в эти тревожные дни воинам недостает взаимодействия с местными органами милиции, партийным активом, как трудно его наладить! Меня убеждали, что партийные активисты несут патрульную службу плечом к плечу с воинами. Но встретиться не удалось ни с одним. Не видел на постах и милиции. У экстремистов дело поставлено иначе.

Я спросил у народного поэта Азербайджана Бахтияра Вагабзаде, приехавшего в это горькое время в Кировабад, какие чувства он испытывает.

— Боль, недоумение и стыд, — был ответ.

* * *

До начала комендантского часа — считанные минуты.

— … И последнее, — заканчивает инструктаж личного состава подвижного патруля полковник В. Сорокин. — Будьте готовы к любой неожиданности. Вчера выстрелом из ракетницы ранен милиционер…

Направляемся к стоящим неподалеку машинам, занимаем свои места.

Улицы города в ночное время пустынны. Движение автотранспорта максимально ограничено, нужен специальный пропуск. Нет и прохожих. И вдруг у одного из домов на улице Шаумяна замечаем возбужденную группу людей. Среди взрослых — дети. Старший патруля гвардии подполковник В. Казимирчук с солдатами подходит к группе, просит разойтись по квартирам. Невысокий мужчина, назвавшийся Р. Мамедовым, — он и до этого задавал тон шумному разговору, — сообщает взволнованно: мол, дом может взлететь на воздух, хозяин одной из квартир открыл газовый кран и ушел…

Надо сказать, что в те дни город был буквально начинен различными слухами, небылицами. Вчера у полковника В. Сорокина, коменданта участка, бесконечно звонил телефон. Срывающимся голосом люди сообщали: беженцы, тысячами устремившиеся из Армении, прибывают в Кировабад со следами зверских издевательств, даже с отрезанными ушами…

Так ли это? Чтобы ответить на этот вопрос, я вместе с полковником Сорокиным побывал в пунктах приема беженцев. Ничего подобного там не было. Тогда я связался с военным комендантом железнодорожного участка города Баку полковником Н. Суховым. Он сообщил:

— За два дня мы встретили эшелоны из Иджеванского, Масисского и других районов Армении. Среди приехавших никто не отметил ни одного подобного случая. Однако пострадавшие в драках, с синяками, были.

Подполковник милиции В. Катков, представитель УВД Баку, заявил: глупости все это. Вчера прибыло 300 человек, и все, как говорится, целы. Видимо, отдельные группы людей специально распространяют подобные слухи. Почему так считаю? Слишком быстро эти слухи разлетаются.

Обо всем этом я и рассказал своим ночным собеседникам. Но видно было, что они мало верят словам. Все это время они внимательно следили за действиями гвардии младшего сержанта С. Присяжнюка, который через балкон поднялся на второй этаж.

— Запаха газа нет, — доложил он, вернувшись.

Жильцы дома молча расходятся по квартирам. Не торопится лишь Мамедов.

— Они нас грабят, — оправдывает он свое поведение, имея в виду иную национальность.

— Но ведь в этом доме и на всей улице ни одна квартира не разграблена, — говорит старший патруля.

— Здесь-то да, — соглашается нехотя собеседник, — но там… — и неопределенный взмах рукой.

Возвращаемся на маршрут.

— Слухи рождаются буквально из ничего, — делится впечатлениями гвардии младший сержант Присяжнюк. — Они словно детонаторы. Поверит человек очередной нелепости — и места себе не находит… Вчера в армянском районе подходит ко мне женщина и спрашивает: «Вы за кого — за нас или за них?» Далеко можно зайти с таким делением: «мы», «они».

Слушаю гвардии младшего сержанта и вспоминаю выступления ораторов на Театральной площади в Ереване. Что ни выступление, то «они должны», «они обязаны», «им следует». И в Баку, и здесь, в Кировабаде, самодеятельные «оракулы» тоже напирают на «они». Почему не пробивается к трибунам извечная мудрость народов? Почему редко звучит столь необходимое сегодня, как, впрочем и во все времена, слово о личном долге, личной ответственности тех, кто, бросив рабочее место, спешит на митинг, — долге перед всем советским народом, перед нашим единым государством? Почему верх берут те, кто исповедует пещерный «патриотизм», кто, тиражируя нелепые слухи, устраивая провокации, не уважает прежде всего собственный народ?

Болью в сердце отозвалась вчерашняя встреча с азербайджанцем В. Салимовым. Подошел ко мне этот немолодой уже человек со слезами на глазах. Рассказал: жена у него армянка, вместе прожили тридцать лет, трое детей. И вот врываются к нему в дом трое и требуют, чтобы через три часа ее здесь не было. «Что делать?» — спрашивает с надеждой измученный человек. Как могу, успокаиваю его. А как хотелось бы переадресовать этот вопрос устроителям митингов. Пусть бы ответили на него, раскрыв свое истинное лицо.

… Второй час ночи. Наш патруль задержал троих. Имеют при себе ножи, игральные карты и деньги — около десяти тысяч. Передаем задержанных милиции. При осмотре машины, принадлежащей С. Б., обнаружены нож и ракетница. Невольно возникает мысль о раненном ракетницей милиционере. Задержанного доставляем в комендатуру. А там уже целый арсенал «трофеев»: бутылки с бензином, кислотой, зажигательной смесью, ножи, ружья…

…В армянском районе беседую с О. Мурадовой. Она и некоторые другие жители коротают ночь у костра.

— Тут не до сна, — скорбит женщина. — Спасибо людям, что детей приютили. Меня ведь из собственной квартиры выбросили, вселили туда других…

Едем по названному адресу. В квартире действительно живет другая семья.

— Да разве это жизнь? — взволнованно рассказывает М. Рустамов и показывает в угол комнаты, где на полу спят дети. — Две недели назад уехали из Варденисского района Армении. Все это время находились прямо на улице. И вот говорят: есть пустая квартира. Понимаю, что нарушил закон, но…

Ничего, кроме горя, душевной боли, национальная рознь принести не может. А ведь остаются в тени те политические авантюристы, по вине которых у народов, извечно проживающих на одной земле, появились беженцы. Главных подстрекателей так просто не встретишь на ночных улицах города, многонациональное население которого жило и, уверен, будет жить единой трудовой семьей. Но как же важно людям научиться распознавать ложь, в какую бы национальную или религиозную упаковку ее ни рядили.

…На рассвете возвращаемся в подразделение. Гвардии младший сержант С. Присяжнюк, прощаясь, вспоминает наш ночной разговор:

— А знаете, как я ответил той армянке? Сказал так: «Мы — за правду!»

Усталое лицо гвардии младшего сержанта освещается улыбкой. Знаю: вечером ему снова на пост.

 

Олег Владыкин

ТАМ, ГДЕ РОЗОВЫЕ ГОРОДА…

Никогда не замечал за собой склонности к фатализму. И все же теперь так и хочется назвать предначертанием судьбы то удивительное обстоятельство, что журналистские хлопоты проложили мой путь в самом начале декабря 1988 года через два крупнейших, после столицы, города Армении. Второго числа оказался в Ленинакане, третьего приехал в Кировакан. Увидел их впервые в жизни.

Помнится, очень поразился своеобразию этих городов, по сравнению со многими виденными прежде, и в то же время их необыкновенной похожести друг на друга — словно одной рукой возводились. Такое впечатление создавалось из-за материала, который использовался там для строительства. Почти полностью возведенные из розового кавказского туфа, оба будто светились в лучах неяркого зимнего солнца. Как-то само собой напросилось для них общее имя — Заревые Города.

Его навеяли, очевидно, еще и встречи с местными жителями на улицах Кировакана. Если для обитателей высокогорья — ленинаканцев характерна внешняя суровость и, как говорят, крутость нравов, то эти были улыбчивы в общении между собой, приветливы, раскованны в поведении. Словом, люди в Кировакане на первый взгляд казались относительно беззаботными, пребывающими в полном благополучии, не обремененными какими-нибудь тревогами. Жаль, что тогда это всего лишь казалось…

Да, в начале декабря там не проводились митинги и демонстрации, как в ряде других городов и населенных пунктов Армении. Не встречались нигде пикетчики. Бесперебойно работали транспорт, магазины, предприятия, учреждения, учебные заведения. И все-таки, поездив по улицам и площадям на автомобиле, я очень скоро понял, что о нормальной, спокойной обстановке в Кировакане говорить не приходится.

То и дело встречались колонны грузовиков с домашним скарбом. Беженцы… С каждым днем их прибывало в Армению из Азербайджана все больше и больше. Сотни, тысячи армян, покинувших родные для них места в соседней республике.

Остановился возле одной колонны автомобилей, съехавших на обочину дороги. Разговорившись с людьми, выяснил, что они приехали из Шамхорского района Азербайджанской ССР.

— Я жил в селе Чардахлы, — говорил мне старик с грустными глазами, назвавшийся Тиграном Аршаковичем Аганесяном.— Оно подарило нашему Отечеству прославленного полководца — Маршала Советского Союза Ивана Христофоровича Баграмяна. Издавна жили на той земле армяне, считали ее родной. И вот теперь бегут оттуда…

— Что же заставило вас, уважаемый, покинуть Чардахлы? — спросил у старика.

— Посмотрите на мои руки, — Тигран Аршакович показал мозолистые, потрескавшиеся ладони. — Я работал механизатором в совхозе, делал все, что мне поручали. Но за последние три месяца не получил ни копейки. А еще в наше село перестали завозить хлеб, оборвали телефонные линии, отобрали личный скот. Как там было жить дальше?

— Мы тоже убедились, что в Шамхорском районе жизнь для армян стала невыносимой, — вступил в разговор Сое Гарушевич Закарян, водитель одного из грузовиков, вывозивших беженцев. — Их отрезали от всего белого света. Но и переезду в Армению мешали. Вроде бы разрешили направить отсюда за ними колонны машин. Мы съездили, загрузились. Да никак не могли выбраться с территории Азербайджана. Постоянно натыкались на пикеты, которые нас поворачивали. Спасибо военным — помогли.

Они стояли возле машин небольшими группами. Угрюмые, с печатью безысходности на лицах. Больше молчали, что так противоестественно для непосредственных, эмоциональных армян. Что сулило им ближайшее будущее? Начинать на новом месте с нуля. Искать работу, жилье…

Некоторые, не дожидаясь, пока в их судьбе примут участие местные власти, пытались устроиться сами. В ближайшем пригороде Кировакана, в поселке Шаумян, я видел целый квартал добротных каменных домов, брошенных уехавшими азербайджанцами. Кое-где уже появились надписи на калитках: «Занято. Саркис из Баку»…

Но были калитки и без надписей. Около одной стояла пожилая женщина в заношенном пальто. Спросил, кто она и откуда, чего ждет? Бизар Геворковна Сафарян, приехала с мужем из города Шамхора. Надеялась на встречу с представителем поселкового Совета, чтобы попроситься на заселение в «свободный» дом. Может, тогда и сын приехал бы, а так он…

— Уехал в Курган и — как пропал… — разрыдалась женщина. Пока успокаивали беженку, к дому подкатила черная «Волга». Из нее вышел средних лет мужчина, настороженно приблизился к нам. Назвался: Малумян Рачик Александрович. Выехал из села Зурнабад Ханарского района Азербайджанской ССР. Привез семью в семь человек. Признался: тоже рассчитывает занять дом, у которого давно стоит Сафарян. Пусть, мол, власти решают, кому нужнее жилье.

Я шел по пустынной улице поселка. Распахнутые двери, сваленные во дворах домашние вещи, сломанная мебель, забытые детские игрушки. Отсюда уезжали спешно, забирая с собой лишь самое необходимое.

Вдруг в переулочке заметил офицера и отделение солдат. С какой целью они тут? Лейтенант Александр Бойко и его подчиненные были направлены своим командованием для обеспечения порядка… на похоронах четырех азербайджанцев. Кто будет хоронить? Офицер не знал. Азербайджанцев в поселке не осталось, а местные жители армянской национальности заниматься этим не захотели.

— Вероятно, печальные хлопоты возьмет на себя администрация совхоза имени Шаумяна. А вот, кстати, и ее представители, — сказал лейтенант.

Подошедшие к нам двое мужчин представились: директор совхоза Гамлет Саркисян и… просто народный контролер. Они объяснили, что изучают ситуацию с освободившимся жильем. В поселке создали комиссию по его распределению среди беженцев. Что касается похорон — нет, такую заботу брать на себя администрация совхоза не собиралась. Может, военные возьмутся?..

Вообще в Кировакане и окружающих его районах особое положение в то время не вводилось. Тем не менее военные встречались на дорогах и около сел часто. Так, например, первый секретарь Гугарского райкома КПСС Л. Багдасарян обратился к командованию ближайших воинских частей Закавказского военного округа с просьбой оказать помощь в поддержании общественного порядка. Много позже мне довелось услышать разные оценки этого решения. В том числе и упреки в адрес партийного руководителя района в неспособности собственными силами обеспечить нормальные условия жизни людям, в стремлении переложить эти заботы на чужие плечи. Наверное, есть в них немалая доля истины. Но в том, что помощь армии оказалась необходимой и своевременной, сомневаться не приходилось. Особенно после поездки в село Айдарлы.

Названное и еще несколько сел с азербайджанским населением расположены в узкой долине вереницей. Единственная дорога ведет к ним через армянский поселок Лернапат. Через него же проложены и все коммуникации в глубь долины.

На въезде в Айдарлы я увидел перегораживающий дорогу танк, офицера и группу вооруженных солдат. Лейтенант Виталий Наклонный рассказал, что имеет задачу не допустить массовых столкновений армянского и азербайджанского населения.

— Страшно смотреть на все это, — говорил офицер. — Они здесь полностью блокированы. Транспорт не работает. Электричество не подается. Двадцатый день не завозятся хлеб, другие продукты. Живут лишь на своих запасах. И все равно пытаются подкармливать нас. Видят в нас единственную защиту. И днем и ночью находятся около танка, боятся далеко отходить.

Нас обступили жители села.

— А больше нам не от кого ждать защиты, — сказал учитель местной школы Гурбан Мамедов. — Пока не было танка и солдат, сюда приходили люди из Лернапата, угрожали, требовали, чтобы все отсюда уехали. Даже участковый инспектор старший лейтенант милиции Гарник Дарбинян был. Поставил ультиматум: если за два дня не уберемся, то он за последствия не ручается.

— Да, Дарбинян так говорил, — зашумели люди вокруг. — Он страшный человек. Даже когда танк уже стоял, приезжал сюда на машине, опять грозился.

Неожиданно толпа расступилась, к нам подвели под руки пожилого человека. На его лице не было живого места — сплошной синяк, глазные яблоки в сильных кровоподтеках.

— Моя фамилия Исмаилов, зовут Гасан Байрам-оглы. Я старый коммунист, агроном в здешнем совхозе. Смотрите, что со мной сделали в Лернапате. Остановили машину, на которой я ехал домой. Выволокли меня, свалили на землю. Кто-то крикнул: «Лей на него бензин и зажигай!» Это все видел Дарбинян, стоял в стороне. Потом меня стали бить ногами, прикладами автоматов.

— Чем? — переспросили мы.

— Прикладами автоматов Калашникова…

— У них откуда-то оружие! — опять зашумели люди вокруг. — В некоторых из нас уже стреляли. Чудом не попали.

Один за другим из общей массы людей выходили мужчины, снимали одежду, показывая следы жестоких побоев, которые понесли в Лернапате. Салех Сулейманов, Али Караев, Мамед Абдурахманов — всех невозможно было записать. Затем говорила Гугар Мамедова, у которой жители соседнего поселка отобрали личный скот:

— Я могу показать даже дом, где живет разбойник…

А еще поднес на руках ребенка плачущий Али Гасанов. Распахнул одеяльце, и… открылась ужасная картина: тельце было покрыто гноящимися язвами.

— Мы прятались в горах от набегов соседей из Лернапата, — рассказывал убитый горем отец, — и поморозились там ночами. Ребенок тоже. Теперь негде лечиться. В селе нет врача, а выехать в городскую больницу не можем — нас не выпускают.

— У них действительно полностью отсутствует медицинская помощь, — подтвердил лейтенант Наклонный. — Вчера наш военный фельдшер приезжал, чем мог помог. Но его на всех не хватит. Кто же позаботится об этих людях?

Не знал я, что ответить лейтенанту, чем утешить сельчан, которых офицер охранял. А они видели в каждом заезжем человеке надежду на помощь, на избавление от выпавших на их долю страданий. И стоило мне попытаться сесть в уазик, на котором приехал в село, как машину моментально окружила плотная толпа.

— Подождите, мы еще не все рассказали! — с отчаянием в глазах закричали мужчины. — Сообщите о нас куда следует…

Женщины стали со стенаниями падать перед машиной на колени.

— Спасите, умоляем… Спасите! — голосили они, хватаясь руками за колеса уазика.

Горе людей вырывалось из их истерзанных душ и клокотало вокруг меня вулканом разбушевавшихся страстей. Этому, казалось, не будет конца. С трудом пробравшись сквозь толпу к Гурбану Мамедову, попросил его объяснить своим односельчанам, что обязательно расскажу о них тем, кто сможет облегчить их участь. Учитель выручил. Машину отпустили.

И буквально через полчаса мы беседовали уже с генерал-майором А. Рябцевым, представителем командования Закавказского военного округа по принятым войсками зонам ответственности в окрестностях Кировакана.

— О критическом положении, сложившемся в азербайджанских селах Гугарского района, мы уже знаем, — сказал генерал-майор. — Только что в Айдарлы выехала группа военных медиков во главе с майором медицинской службы Рассказовым. С ней три машины «Скорой помощи», выделенные по нашему требованию. Местное руководство пообещало восстановить электроснабжение, проезд пассажирского транспорта, подвоз продуктов в села за Лернапатом. Впрочем, подобные обещания давались и прежде.

…Ранним воскресным утром я покидал Кировакан. Он опять будто светился розовым заревом в лучах взошедшего над горами солнца. Но снова и снова на его улицах встречались колонны грузовиков с армянскими беженцами из Азербайджана. Беда двух соседних народов зримо напоминала о себе в розовом городе. Но ни те, кто приехал сюда, ни местные жители — вообще никто не мог тогда предположить, что очень скоро в краю, где люди терзались взаимными обидами, произойдет трагедия несоразмеримо большая. Беда одна, как говорится, не ходит…

Было 4 декабря. До страшной трагедии оставалось всего три дня.