Расскажу-ка и я про свой интересный случай. А то забуду! Сейчас вспомнил…
Где-то году в сорок шестом – сорок седьмом дальний родственник, некто Аликов Хамзя, чтоб ему не вовремя икнулось, директор сельской школы, проживающий в селе Мочали, в нескольких километрах от лермонтовских Тархан, предложил мне:
– У тебя семь классов. В деревне у нас с пятью классами на заочное в педагогическое училище принимают. Пензенское училище! Единственное, между прочим…
Чем-то меня зацепило это предложение. Скорее всего, меня увлекла не педагогика, а близость к Чомбару. И дед мой там бывал у чомбарского губернатора… Словом, потянуло на родину писателя, к Тарханам, да и делать в Москве было нечего: завод поднадоел, военная романтика с бессонными ночами и сознанием служения Родине отошли в прошлое. Дай, думаю, и правда поступлю на заочное. А когда прислали мои контрольные работы с положительными оценками, там была приписка, что при желании я мог бы уже работать в селе Мочали, вести третий класс…
Ну что ж. Даю телеграмму родственнику: «Будь в сельсовете в означенный день и час, буду звонить».
Он радостно кричал мне в трубку, стараясь перекрыть потрескивания и глухие перепады в звуке:
– Да-да нам нужны педагоги! Давай!.. А ты из Москвы! Да еще с семилетним образованием! Давай! Приезжай!..
Ну, я и поехал в Каменно-Белинск, в районо.
На удивление приняли меня легко, можно сказать без преувеличения – даже с радостью. Поздравили, горячо пожали руку и отослали в село, дав на дорогу кипу контрольных работ пятого класса с напутствием: «Ознакомьтесь с обстановкой, с людьми». На станции я быстро нашел сельчан из нужного села и на санях поехал учительствовать. По дороге, от нечего делать, начал «знакомиться с людьми и обстановкой»: открыл одну из тетрадей. Сочинение ученика четвертого класса, отметка «хорошо». Я поразился: имя-отчество Ленина – Иосиф Виссарионович, а Сталина – Владимир Ильич! Не мог же пропустить такое учитель, пусть даже с пятью классами и слабым сельским образованием! Думаю, не зря меня приняли так лихо. И тетради дали в дорогу, чтобы я понял, куда попал.
Ну, это так, я увлекся. Хотел ведь рассказать про странный случай… Пришел я в школу. Меня со всеми познакомили. Все хорошо…
– А где я буду жить?
Наступила странная тишина. Учительницы переглянулись. А директор-родственник, сукин сын, с улыбочкой объявляет:
– Как где? Мы москвичу подготовили отличную избу. Натопили хорошо. Я уже ходил, проверял. Постель налажена, на столе лампа десятилинейная; керосин справа у двери, литра три, хватит надолго. Что еще?.. Дрова завезены, распилены, наколоты, пока хватит. Там наладим. Вот и всё! Пойдем покажу…
И мы пошли к избе, что одиноко стояла – первой от школы. Я шел и даже спиной чувствовал, что-то не так: все провожали нас напряженными взглядами, о чем-то шепотком переговаривались. Никто не расходился. Я грешным делом подумал, может, родственничек какую-то шутку подготовил?..
Но все обошлось. Была вторая половина дня. Уже вечерело. В деревнях рано зажигают свет, то бишь, лампы. Окна ведь маленькие, в избах с большими окнами намного холодней в зиму. Я привез с собой патефон, завел его и, слушая пластинку, начал просматривать тетради; их было несколько десятков. Видимо, районо проводило какую-то проверку, вот они и оказались там. Лампа горела светло и уютно. Меня почему-то клонило в сон. Я отложил тетрадки и приготовил постель. Вскипятил чай на стенной печке, по-моему, такие печи называют «голландками».
Почаевничал, убрал все со стола и снова принялся за тетради.
Фитилек лампы почему-то стал подрагивать, читать стало трудно… Лампа начала гаснуть. Я снял стекло, срезал ровненько фитиль, как делал отец в эвакуации, вставил стекло на место. Лампа светила отлично. Я продолжил проверку тетрадей…
Лампа опять стала гаснуть. Фитиль подрагивает, подрагивает… Огонь уменьшается, тает каким-то замысловатым крючком, – читать, конечно, невозможно. Ну, думаю, дело не в фитиле, а в керосине. Потушил лампу. Подождал, пока остынет стекло, вылил весь керосин из лампы во дворе…
При входе, в сенях, в темноте ударился головой о косяк. Меня почему-то обдало дрожью. Жутко! Внутри будто все застыло…
Залил керосином лампу заново – полностью. Осмотрелся. Чего я испугался?.. Зажег, еще раз подрезал фитиль. Вставил стекло. Светло! Но неуютно!.. Почему?.. Думаю, учителя шептались не напрасно: или керосин плохой, или знали странности лампы школьной. Что-то тут не так! Какая-то связь есть…
Начал читать. Что такое?! Только-только начал ухватывать, что там ученики насочиняли, как лампа снова начинает гаснуть. Думаю, не буду проверять! Завтра поменяю лампу и займусь тетрадями.
Завел патефон. Пел вместе с исполнителями. Менял пластинки. Дай, думаю, почитаю что-нибудь, на полке беллетристика школьная. Взял брошюрку, начал читать – лампа опять за свое!.. Бросил читать, взялся за патефон – лампа выправилась. Остановил патефон, смотрю на лампу – горит, сволочь! Светит нормально! «Как в лучших домах», как говорят в таких случаях!..
Взялся за тетрадь. Лампа опять замигала, как закашляла. Дрожит огонечек! Гаснет, мать его дери! Фитиль свертывается узелком!.. Подвинул лампу к краю стола: думаю, наверно, от окна сквозит. Ставлю ближе к окну, – горит плохо! Потушил лампу. Вышел, вылил керосин… А по деревне – Боже мой! С гармонью ребята идут!.. Гармонист лихо перебирает лады. Тонкий озорной голос выводит:
Все подпевают. Эх! Вот бы к ним махнуть! Да к девчатам! Но!.. Ни-ни. Педагогика… Нельзя учителю по деревне с гармонью! Собаки ошалеют, лаять перестанут…
Зашел в избу, досадуя. Ну, думаю, твою мать, попробуй, покашляй еще! Об пол так садану!.. Укоротил фитиль. Собрал лампу, зажег. Горит, и хорошо горит, мать ее! Ну что тут делать? В окно луна заглянула, словно гулять приглашает. Вышел. Ночь ясная, морозная. А дышится так легко, сладко даже. Думаю, если что – позову кого-нибудь. Уже нервы стали буксовать. Хоть сам лай…
Ребята прошли. С тоской смотрю в окно: светит, сволочь! Ярко светит!..
Зашел. Горит как родная! Горит, будто и не гасла. Думаю, давно бы так. Как я не догадался раньше припугнуть ее как следует?..
Прилег. Хрен с ней! Потухнет, – не встану. Назло кому-нибудь не встану! И чтобы вы думали? Погасла. Совсем погасла! У меня сон пропал. Лежу в темноте, верчусь в постели. Никольское вспомнил, военные годы…
Такой же зимой девчата на Святки решили гадать на ребят: кто за кого замуж выйдет. Девчатам по семнадцать лет; гадать хотят, а идти в баню ночью со свечой без сопровождающего боятся. Пригласили меня, вроде только проводить до бани. А уж там они сами свечу зажгут и в зеркальце облик суженого ждать будут (если, конечно, домовой или нечистый зеркальце не отберет и об пол не шандарахнет с хохотом страшным).
Я дал согласие быть сопровождающим и обязался никому ничего не говорить. А в случае чего за девчат в бане заступиться. Хотя, должен признаться, один в деревенскую баню я бы и днем не пошел – ощущение жутковатое! Удивительно суеверный народ в деревне. Недаром в конце каждого банного дня по обычаю, уходя, оставляют для «хозяина» стакан самогона и ломоть хлеба с салом. Так что всевозможные рассказы, легенды, пересуды на тему «нечистого» овладевают всем твоим существом, как только ты оказываешься в деревне. Ты, как в паутине, вязнешь в этом темном, липком ужасе; благоговейный страх мгновенно овладевает тобой…
Итак, первый этап гадания. Все сидят в избе, а кто гадает – с зеркалом выходит в сени. Там, в темноте, зажигает свечу и смотрит в зеркало: суженый обязательно появится. А на втором этапе, в бане, суженый уже заговорит…
Я рассказал о плане девчат Касиму, ну а он, разумеется, решил подшутить. Заранее в сенях, где-то в курятнике спрятался. А там, что на дворе, – мороз под двадцать пять! Пока девчонки спорили-рядили, кому первой в сени выходить, решали, с кого начинать, время шло! А Касим там мерз. Коченел!.. Потом рассказывал:
– Замерз, жуть! На Северном полюсе раз в сто теплее! Невмоготу было… Я было к курям ближе, да они как загалдят, суки! Перелетать начали с насеста на насест!.. Я уж плюнул на все, раскидал их и вылез. Кричал, кричал, чтоб дверь открыли!.. А кто выходил-то? Я ее-то и обнял, стиснул, трясу, чтоб со мной кричала сильней! А вы чего заперлись-то? Не понял я…
– Да Неля с испугу… А выходила Саида…
– А-а. А я не успел в зеркало посмотреть…
Итак, Саида, самая смелая и самая богобоязненная, осторожно держа в правой руке заранее зажженную свечу, дрожащей левой берет зеркало и с бабушкиной молитвой выходит. И только дверь в тишине хлопнула, как раздался оглушительный двухголосый нечеловеческий крик!.. Пухлая Неля, стоявшая на всякий случай у притолоки, мгновенно накинула крючок на дверь и отпрянула за печку, куда шарахнулись все девчонки.
На отчаянный крик Саиды наложился грубый мужской стон Касима. А к их крикам добавились пронзительные визги семнадцати простых деревенских девчат! Стоял такой дикий, душераздирающий вопль, что тысяча орущих обезьян не могла бы все это повторить. Это точно!.. Казалось, проснулась вся преисподняя!
В дверь из сеней ломились так, что петли прыгали, ходили ходуном. Переполох был страшный. Меня самого трясло…
А когда под общий вселенский визг из сеней раздался грубый голос:
– Открывай! Все равно убью всех!
Страх мой исчез. Я понял – Касим!.. Я открыл дверь, втащил Саиду. Она была как парализованная, не могла открыть глаза, двигаться. Возбужденно, заикаясь, твердила только одно:
– Я видела его в зеркало!.. Видела!.. Это был он! Он!.. Касим!.. Я видела в зеркало. Он меня трогал, я в зеркало видела. Он смотрел на меня из-за плеча!..
Съежившийся, весь в куриных перьях, отодвигая меня (мы с Саидой застряли в дверях), в избу пролез Касим. Заколеневший, с дикими глазами после темноты! Да еще в перьях!.. И ко всему, он еще начал отплясывать с притопами и прихлопами! Перья летели во все стороны…
Его не сразу признали, все продолжали визжать. Уставились на прыгающее чучело в пуху, ничего не понимая. Наконец все успокоились. Успокоили и Саиду. Дикий визг постепенно перешел во всеобщий смех, а потом и в неудержимый истеричный хохот…
Гадание на этом захлебнулось. Сколько я знаю, охотников гадать больше не находилось.
Саиде не суждено было выйти замуж за Касима, хотя она его любила. В двадцать лет он стал поваром. Работал в Пензе, в первоклассном ресторане. Где-то простудился, тяжело болел. Похоронен в Пензе. Я слышал, что Саида обращалась к матери Касима и его братьям, выясняя место захоронения любимого.
Да-а… Буду в Никольском, найду Саиду. Думаю, многое узнаю и напишу обязательно…
…Начало светать. Сна так и не было, но я продолжал лежать. Москву вспомнил: городская толчея, многолюдье, кинотеатры, огни, электричество. Машины снуют и гудят. Куда я приехал, «учитель хренов»? Рассказать кому, засмеют!..
Я умылся, позавтракал наспех. Почему-то спешил. Пулей выскочил из избы… Стало легче.
Подхожу к школе. Завуч на лестничной площадке дверь открывает. На меня смотрит выжидающе:
– Ну что?
– Чего «ну что»? – не понял я.
– Как ночь прошла? Спали как?
– Да никак! Никак не спал! Уж очень они меня достали!..
– Кто?
– Да огоньки проклятые!..
И я рассказал все, не стесняясь, со словами матерными.
Завуч тут же мне все поведал:
– Бегите от этой избы. Там колдунья жила!.. Умерла, никто не знал когда. Только по весне нельзя было пройти мимо избы из-за трупного зловония. Вскрыли дверь, а она мертвая! И на ней полно червей! Труп давно разложился… Селяне предлагали избу спалить вместе с трупом. Сельсовет и председатель колхоза не согласились, вызвали из района санитарную эпидемстанцию. Протравили. Потом вымыли все, переклеили обои, отремонтировали, и стала эта изба гостиницей… Уходите! Там никто ни разу за тридцать лет не спал!.. Проситесь на квартиру, тут многие сдают…
Подошел директор:
– Ну?!
– Что ну?! Сукин ты сын!.. – прорвало меня.
Он оправдываться:
– Я думал это басни сельчан. А ты – москвич, ничего не произойдет. Извини. У меня будешь жить…
Ночь в избе колдуньи испортила мне настроение не только на первый день моей «педагогической деятельности», но и на весь срок пребывания в селе Мочали. Я не помню, как прошел мой первый учительский день, кого вызывал, что говорил, что делал. Помню внимательные лица ребятишек, устремленные на меня любопытные глаза…
А потом их лица – испуганные, какие-то сжавшиеся, можно сказать, враз постаревшие. Наверное, я негодовал. Многих не было в классе. Одна не пришла – мама в ее шубе «ушла в тот конец села», метров за восемьсот, по каким-то нужным делам. У кого-то отец валенки отдал в починку. Третий ходит в школу через день, у них с отцом валенки одни на двоих. Кто-то остался с маленькими, – взрослые-то работают!..
По-моему, свою «бурную педагогическую эпоху» я закончил недели за две. Уехал в столицу родины с легким сердцем. И конечно, обрадовал домашних, особенно мать с отцом. Что и говорить, им я был нужней. Да-а…