Вспомнились другие эпизоды тех лет…

Начало 1950-х, когда почти каждый день ездил на метро во Дворец культуры ЗИЛ. Все ездили без опаски – метро самый безопасный вид транспорта. Никому и в голову не могла прийти мысль, что может что-то случиться. Какие там аварии? Какие террористические акты? Какой «человеческий фактор»?! Это сейчас подобные заголовки и сообщения не сходят со страниц газет, сыплются ворохом с экрана телевизора по всем каналам. А тогда… Другое время! Я помню, рубрика происшествий в газете «Вечерняя Москва» занимала не более полутора десятков строк. А сейчас: собака у президента Буша закашляла – целый подвал! Актриса Памела Андерсен сделала новую операцию по увеличению бюста – сенсация. Трансвеститы вышли с демонстрацией на улицу – сообщение из «горячей точки». Другими мы были тогда – в сороковые, пятидесятые. И интересы у нас были другие.

Во Дворце культуры мы занимались в театральном коллективе под руководством педагогов ВГИКа Лебедева и его жены, ставили спектакль «Бронепоезд 14–69» по пьесе Всеволода Иванова. В то время я работал в трехсменном режиме (утром, днем, ночью) на ЗИЛе формовщиком в третьем литейном цехе и учился в школе рабочей молодежи. Причем – не ради хвастовства, а чтобы был понятен стержень, настрой нашей жизни, замечу: работал не так, как представляют себе сейчас многие молодые: отпахал кое-как смену – и в койку! Не-ет! И еще раз нет! Помню, я подал четыре рационализаторских предложения, и приняты они были сразу. И практически сразу внедрены в производство! Ценили меня. И когда я собрался увольняться, уговаривали: «Зачем тебе это искусство? Что тебе этот театр, когда ты прирожденный рационализатор! Не уходи!» Начальник цеха даже сулил мне установить особую ставку – на уровне моей сдельной. Но я все же ушел. Мечта – это штука, брат, такая! Как серебристая лунная дорожка на ночной поверхности моря. И тянет, и манит, и завораживает. И не отпускает. Словом, я твердо решил готовиться к театральному или киноинституту. Но пока еще работал в «литейке».

Занятия в театральном коллективе были интересные. Мне в готовящемся спектакле была поручена роль Миши-студента.

До выхода спектакля оставалось несколько дней. Декорации готовы. Автору – Всеволоду Иванову показали, одобрение получили. Перед генеральной репетицией нужно было сдать спектакль партийной, профсоюзной комиссиям и представителям Министерства культуры, – в общем, половина зала ответственных людей. Бояться было нечего: спектакль сложился, декорации проверены, все исполнители – на подъеме, играют с воодушевлением, увлеченно.

Итак, день сдачи спектакля. Все идет хорошо. Принимают нас в абсолютной тишине. Подспудно у всех нарастает предощущение триумфа, все чувствуют: «Слава богу! Все идет как надо!..»

Настает время сцены, где китаец-патриот, чтобы наверняка остановить бронепоезд, должен подняться на насыпь и лечь на рельсы. Зал с ужасом следит за происходящим; драматизм и напряженность событий заставили всех оцепенеть. В глухой тишине, когда, кажется, даже дыхания не слышно, зрители следят, как Син-Бин-У карабкается по насыпи. Быстро приближаются огни бронепоезда. Последний миг!..

Син-Бин-У поднимается… Осталось повернуться к залу и крикнуть: «Прощайте, товарищи!..» А… его на насыпи – нет! Пропал! Будто и не было совсем!..

Первая шальная мысль, как потом говорили многие: «Син-Бин-У – струсил!..» Но тут раздался такой оглушительный грохот, такой непонятный, сверлящий скрежет и продолжительный визжащий скрип!.. Что там какой-то «бронепоезд 14–69»?! Китаец исчез, – вот проблема!.. Бронепоезд прогрохотал… И вдруг на весь замерший в тишине зал, вместо: «Прощайте товарищи!», откуда-то из-под земли – отчаянный крик Син-Бин-У:

– А-а-й!.. Ва-шу ма-ать!.. Ни хрена не вижу! Бл…и!

Зал грянул раскатистым озорным смехом. Зажгли свет!

Син-Бин-У – нет! А на гребне насыпи зияет огромная дыра!..

Кстати сказать, исполнитель роли китайца – забубенный парень, молотобоец Лешка Пивоваров частенько закладывал «за воротник», опаздывал на репетиции, и крепкое словцо было для него привычным.

Наконец, из дыры высовывается ошалелое лицо Син-Бин-У:

– Мать вашу… кривую!.. Понаделали тут! О-ой!.. Гвоздей понатыкали!.. Кажись, ноги разодрал! Ну хоть помоги кто вылезти-то, бл…и! – И вся эта реплика – прямо в зал – зрителю, присутствующим: – Ой!.. Ну, Вась, ты мне этот спектакль!.. Пропади он пропадом!..

Но тут его окружили, прикрыли спинами от зала. Начали утихомиривать, совестить.

– Да пошли вы все со своей комиссией! В гробу я их видал, эту комиссию Я чуть с ума не сошел!..

К нему подошли члены комиссии – солидные дяди от профсоюза, райкома:

– Ну как? Ничего!.. Парень молодой… до свадьбы заживет!..

– Какой заживет? Иди отсюда! Заживет!.. Заживет, ежли гвоздем пузо тебе проткнут?! Вот кто насыпь строил?! Декорации?! – не унимается Лешка Пивоваров. – Ему бы самому под бронепоезд лечь! Ох, я б ему помог! С бо-ольшой охотой, ма-ть евонную! Мне, бл…ь, показалось, что я действительно под бронепоезд попал: ни хрена не видно, над головой грохот! Темнота! Я даже забыл, что это на сцене, мать его ети!.. Думаю, подставили… Вась! Где ентот Васька Окорок-то? Он мне ответит! Окорок!.. Меня сукин сын сагитировал китайцем стать, а сам – речи толкать!.. О-ой!.. Пойду напьюсь!

Он действительно напился и всем рассказывал, что его поездом хотели задавить:

– Но я не китаец какой-нибудь «Бину-син», а Пивоваров! Пивоваров!..

А шум бронепоезда и в самом деле был отличный, правдивый. Звукооператор специально выезжал за город и несколько дней дежурил, ждал приближения тяжелого, груженого товарного состава.

Комиссия, мягко говоря, упрекнула руководство дворца в пренебрежении техникой безопасности, но спектакль сочли готовым, поздравили всех исполнителей.

На следующий день параллельно с работами по ремонту декораций начали вводить на роль китайца нового исполнителя – Виктора Носика, он вместе с Алексеем Локтевым перешел из детского сектора художественной самодеятельности в наш коллектив. А бедолага Пивоваров – ушел в запой…

Настал вечер генеральной репетиции. Все шло хорошо, дружно, легко. А когда началась сцена с китайцем – конфуз: неудержимый смех! И не только в зале, но и на сцене!.. Успокоились, поговорили. Начали репетировать… Вдруг – на том же месте – рассмеялись педагоги! Получилось еще смешней. Смех захватил весь зал! Повальный хохот…

Руководство секции художественной самодеятельности, обеспокоенное, решило провести организационное собрание: говорили о дисциплине, о неуместности смеха, о срыве работы…

Снова приступили к репетиции, с осторожностью, буквально боясь все сорвать. Критический момент: …Син-Бин-У подходит к насыпи… В зале начинается еле заметное шевеление…

– Внимание! Тишина! – одергивает шутников педагог. – Продолжаем репетировать!..

Все как загипнотизированные замерли. Наконец-то нет смеха. Но будто висит, порхает над залом смешинка. Как будто выбирает, кого поразить своей искрой. И находит… Теперь уже у кого-то из самого руководства секции вырывается задавленный писк!..

И все срывается! Булькающий надрывный грохот всего зала! Смеются уже все – безудержно, легко, широко. Свободно!..

– Внимание!..

Какое там внимание?!

– Внимание! Еще раз! Приготовились!.. – командует режиссер.

Но как только китаец подходит к насыпи – опять раскаты неудержимого смеха! Руководство секции художественной самодеятельности, извиняясь, но, продолжая смеяться, чтобы не мешать, виновато покидает зал.

Господи! Чего мы только не делали, чтобы остановить эту эпидемию смеха! Сердились друг на друга, препирались, оправдывались, отсаживались на другие места. Успокаивались…

Син-Бин-У, бедный (в который раз!), подходит к насыпи… Вспыхнув искрой, в зале возникает тихий тоненький всхлип, выползает смех… И переходит в торжествующий грохот! Это какая-то всеобщая истерия. Хохот, как море, волнами, перекатами колышет людей. Смеются и плачут педагоги…

Было жалко Виктора Носика. Молодой парень, талантливый; он впервые получил большую роль, очень старался, нашел для своего китайца какую-то особую пластику: надо было видеть, как он полз по этой злосчастной насыпи…

Но хохот уничтожал все! Кстати, и он, и Локтев Алексей, впоследствии стали известными артистами.

Смех прекращается сам собой. Успокоились. Начали репетировать. Откуда-то снова доносится предательский приглушенный писк – и опять взрыв хохота!.. Неудержимый, как лавина! Какая-то необузданная вселенская стихия!..

Педагог Лебедев, вытирая слезы, сквозь нервные всхлипы уговаривает:

– Ребята, вы же взрослые люди, дайте работать! Так нельзя!.. У меня живот уже заболел!..

Жена, заливаясь тонким рассыпчатым смехом, возражает:

– Георгий, ты сам-то успокоиться не можешь! Да и я тоже, – вытирает слезы. – Надо отложить репетицию на день-два.

Через два дня собрались. Пришли все, кроме основного исполнителя – командира партизанского отряда Вершинина. Поскольку у него с китайцем все сцены было хорошо отрепетированы, решили сразу приступить к сцене с Син-Бин-У на насыпи. Все волновались ужасно, а… Прошло все удачно, никто не смеялся. Но было скучно. Даже как-то уныло, буднично. Как ни странно, пропал драматизм.

– Ну, динамику-то мы вернем. За хвост вытащим!.. – бодро заявил педагог Лебедев. – Главное, от больного смеха избавились. Где там рабочие сцены? Пусть кто-нибудь попрыгает на насыпи… Да подольше! – Кто-то из рабочих с удовольствием запрыгал, заплясал вприсядку на насыпи.

– Как мы не догадались, надо было его вместо Пивоварова пустить! – пошутил режиссер. Никто не среагировал. Может, уже просто боялись смеяться?

Генеральная прошла при полном зале. Когда китаец полез на насыпь, среди зрителей зародился коварный шумок: видимо, до многих дошла история с Пивоваровым. Но зал не поддался; шумок подавили, все прошло благополучно.

Роль свою Носик сыграл отлично, можно сказать, профессионально. Он легко поступил во ВГИК.

Жалко было педагогов – Лебедева и его жену. Как они переживали! Наверное, сильнее, чем при сдаче экзаменов студентами во ВГИКе!

А педагоги были удивительные. Своим примером – интеллигентностью, эрудированностью, благородством учили нас культуре – буквально ухватив за душу, тянули ввысь – к искусству, к прекрасному. Они излучали доброжелательность, искренность, пробуждали в нас тягу к знаниям, к дружбе.

На окончательной сдаче спектакля, на обсуждении был и автор Всеволод Иванов. Обсуждали работы действующих лиц – главных героев, в их адрес было сказано много хороших слов. Обо мне ни слова. Молчали, понятное дело, роль студента Миши незначительна. И это знал сам Иванов. Какие тут могут быть слова?… Но жена Лебедева, посмотрев на меня, наверно, углядела на моем лице то ли обиду, то ли разочарование – наклонилась к Иванову. И вдруг тот начал говорить:

– Очень убедительным был Миша, я его не вижу. Его разве нет сегодня?.. А я сижу в первом ряду.

– Здесь! Вот он.

– Ага. Молодец, Миша. Все хорошо получилось удачно. У него студент получился даже интересней, чем у меня. – Я это пишу не потому, что и меня хвалили, нет просто хочу подчеркнуть: даже в таком маленьком эпизоде ярко видна психологическая тонкость, такт, мудрость педагога. Она сумела угадать настроение ученика и не прошла мимо. Была довольна и, посматривая на меня, она мило улыбалась и тихо аплодировала кончиками пальцев.

И мы, конечно, работая над спектаклем под руководством таких педагогов, получили немало: забродило в нас творческое начало. Многие стали ведущими артистами, режиссерами.