После окончания Театрального училища имени Щукина я и моя жена Лариса Колесова, учившаяся со мной на одном курсе, получили разрешение Министерства высшего и среднего специального образования защищаться не спектаклями, а фильмами, в порядке особого исключения, так как оба работали на Центральной студии документальных фильмов и все курсовые работы сдавали на кинопленке. На наше счастье, мы встретились с директором Восточно-Сибирской студии кинохроники Ягудиным Юсупом Усмановичем. Узнав, что мы готовы поехать в Иркутск, он пригласил нас на работу и обещал дать темы для дипломных работ. Мы согласились, это было уже предложение для режиссеров. Но разговоров, различных прожектов, сборов, метаний по инстанциям и магазинам было, как любил выражаться Ягудин, Царство ему Небесное, «вагон и маленькая тележка»! Удивительно мягкий, интеллигентный был человек, хотя и вырос в кинематографиста из партийных работников.
Итак, мы бросаем Москву! Даже не были уверены, что не навсегда. Мы едем в Сибирь! Всей семьей! В стужу и испытания, на кинолетопись геройских строек. Там Братская и Ангарская ГЭС, там гигант нефтехимии, там – священный Байкал!.. Ехали поездом и сразу со всеми вещами. Ехали семь дней – целую неделю!
Приехали. И знаете, разместили нас в старой церкви, в двух смежных комнатах на втором этаже. Церковь была каким-то образом «модернизирована», приспособлена под нужды студии кинохроники. Здесь располагались и проявка, и цех съемочной техники, и редакция, и администрация – словом, здесь, в старом полуразвалившемся храме с высоким белым шпилем, напоминавшем католический костел, и создавалась кинолетопись великих свершений в Восточной Сибири. К моменту нашего приезда студия со всеми своими производственными цехами переехала в новое, только что отстроенное здание, а в церкви еще оставалась какая-то «малость». И поэтому мы какое-то время жили там, как я понимаю, заняв помещение приемной и бывшего кабинета директора Ягудина. Помню, на первом этаже дежурили охранники; свои узелки с провизией они хитроумно подвешивали, чтобы туда не забрались тараканы и мыши, которыми почему-то кишмя кишел первый этаж. А на втором – странно! – никакой живности не было.
В Иркутске мне, как режиссеру из столицы, с Центральной студии документальных фильмов, сразу поручили ответственную картину, заказанную для проката за рубежом ССОДом. Фильм должен был состоять из нескольких новелл-очерков, повествующих о новых людях республики Бурятия – известной балерине Сахьяновой, народной артистке СССР, молодом физике Чемитдоржиеве и еще о ком-то, не помню, так как волею судеб сценарных героев фильма пришлось менять. Но не всё сразу – об этом позже.
Не помню и изначального названия сценария. Договорились, что на моей режиссерской работе мне будет ассистировать жена, а на ее картине – ассистентом буду я, – кадров тогда не хватало.
Мы получили удостоверения, командировочные, необходимые документы и вылетели в Улан-Удэ, столицу Бурятии, на ознакомление с объектами съемок. В Бурятии мы сразу будто окунулись в волшебство: летели на маленьком самолете через священный Байкал, – чудо! Приземлились будто в неведомой стране: кругом буряты – смуглые, узкоглазые, говорят на своем языке. Гостиница «Байкал» – на центральной площади, напротив здания обкома партии. Справа – Совет Министров республики. Впечатления ворохом сыпались, вызывая удивление и восторг.
Созвонившись по телефону, договорились о встрече с оператором корреспондентского пункта в Улан-Удэ Дегтяревым. Михаил Петрович пришел вечером к нам в гостиницу, приодевшись: в шляпе, в новом темно-синем пальто. Он его тут же снял и остался в добротном новом костюме при модном галстуке. А как же, пришел знакомиться со столичными режиссерами! Мы поговорили, дали ему сценарий. Оказалось, что с объектами съемок он, в основном, знаком. Бывал там.
Утром мы отправились в обком на прием ко второму секретарю Алесандру Александровичу Бадиеву. Картинка в памяти встает ясно: светлый кабинет с большим окном, солнце бьет в стекло, за столом приветливый круглолицый бурят в темном костюме. Улыбается, приглашает садиться. Представляет нам довольно узколицего с настороженными глазами-щелками инструктора отдела пропаганды Похосоева: «С ним вам придется работать вплотную…» И как-то незаметно чары рассеялись: несмотря на улыбчивость и благожелательный прием на нас сразу обрушилась жесткая партийная установка:
– Обком ваш сценарий не устраивает.
Мы в недоумении:
– Это не наш сценарий…
– Знаем. Писала некая Олзоева, наша местная. Поэтесса. Мы ей уже говорили, что сценарий не годится. Часть героев надо заменить – у нас есть более достойные кандидатуры… Так вот, товарищ Похосоев ознакомит вас с новыми кандидатурами, которые мы вам рекомендуем…
Господи, ну что тут скажешь! Прямо как снег не голову!.. Сценарий утвержден, фильм запущен в производство! Деньки съемочного периода защелкали – тик-так!.. Куда деваться, что делать?! Звоним Ягудину, так, мол, и так…
– Ты что?! – негодующе недоумевает директор студии. – Делай все, как обком велит! Если они не примут картину, все прахом пойдет, все в корзину! Мнение обкома неоспоримо и для заказчика, и для Госкино!..
Сколько же лет пришлось мне работать в этих тисках «Партия сказала – “НАДО!..”» Сколько бессмысленных споров, упирающихся в номенклатурный догматизм и высокомерие, сколько бессонных ночей, сколько убитых нервов, сколько попорченной крови!.. А сколько выношенных, дорогих сердцу эпизодов по велению сверху отправлено в корзину – не счесть! Кстати поясню: при монтаже все срезки пленки, ненужные дубли скидываются в специальную корзину – металлический каркас, обтянутый тканью, вот что значит у киношников «пошло в корзину».
Итак, первая рекомендуемая обкомом героиня – главный инженер авиазавода Дорида Семеновна Сыренова. Уазик корпункта приказом по студии выделен в наше распоряжение, и оператор Михаил Петрович, сев за руль, сам повез нас на завод, где когда-то снимал сюжет для киножурнала «Новости дня».
Познакомились с героиней. К нашему удовлетворению она оказалась обаятельной, свободно говорящей по-русски моложавой буряткой. Разговор вела легко, без излишнего кокетства и как-то очень доброжелательно, живо. Провела нас в главный цех сборки самолета Ан-25, где я и решил снимать начальный эпизод. Для меня как режиссера это были первые съемки. Честно признаться, я даже растерялся: цех-ангар – огромнейший; какая-то особая тишина и стерильность. Люди, работающие там, священнодействуют сразу над несколькими самолетами!..
Я не знал, с чего начинать съемку. А оператор ждет!.. Надо сказать, что от первых снятых кадров зависят дальнейшие взаимоотношения в киногруппе и общий интерес к работе.
Я топтался, осматривал самолет… И думал, с чего начинать и как не проколоться перед оператором. Он-то, хоть и не имел профессионального образования, но давно работал на корпункте и, несомненно, имел опыт. Не дождавшись моих предложений, Михаил Петрович с явным нетерпением спросил:
– Мы будем снимать, Рустам Бекарович?
– Да-да, Михаил Петрович, снимайте, снимайте! Я вот тут нашел кое-что, соображаю… Вы внутри определились?
– Да! Там пульт управления. Выигрышный.
– Со светом?
– Можно и без света. Тут красивые солнечные лучи по косой освещают весь пульт…
– Сейчас поднимемся.
Поднялись. Красиво с косыми лучами. Но это статика…
– Михаил Петрович, вот попробуйте снять со светом весь пульт. Не статично, а как бы разглядывая, медленно, будто ищете определенный рычажок: …Вот он! Нет, не тот, но где-то здесь. Вот дошел до края – нет, опять не здесь… Но где же он? И пошел обратно, также медленно… План метра на четыре. Нет, на пять! Там же ракорд тридцать-сорок кадров.
– Ясненько, Рустам Бекарыч, будет сделано! Всё…
Снято! Его правая рука от кнопки включения камеры лихо откинулась вверх, как бывает у залихватского гармониста, который, пробежав последний аккорд, отбрасывает руку. Я поздравил оператора с первым снятым кадром. Так поздравляли операторов Медведкин, Кармен, Кристи, Катанян – почти все режиссеры, с которыми мне довелось работать, – видимо, старая киношная традиция. Традицию продолжил и я.
И пошло!.. Освободился от первоначальной зажатости, уже видел нужные интересные планы. Снимали монтажно, строя сюжет.
Ну вот, взялся за гуж, не говори, что не дюж! Сняли героиню на работе, теперь что же? Снимаем ее дома. Все задумки, монтажные фразы, все эпизоды рождаются спонтанно, на ходу, по наитию, – сценария-то нет. С первой же картины я не только «сам себе режиссер, но и сам себе сценарист». Дорида Семеновна внимательно слушает мои соображения, охотно подхватывает, стараясь помочь общему делу:
– Рустам Бекарович, я вас поняла. Будем беседовать за накрытым столом, я угощу вас и Ларису Павловну настоящими бурятскими позами. Кстати, у вас будет возможность оценить, я действительно хорошо умею их готовить. Горячие, сочные. Бульон так и брызжет из них…
– Хорошо, Дорида Семеновна. И неплохо бы надеть вам что-нибудь национальное – платье, халат. Не фольклорное, но желательно красивое. Фильм-то у нас цветной. Теперь квартира, интерьер. Она у вас однокомнатная?
– Да. Мы на очереди, ждем…
Чтобы доказать зарубежному зрителю, что уровень жизни в СССР высокий и наши люди живут в благоустроенных современных домах, пришлось изощряться: единственную комнату, обогатив ее мебелью соседей, сняли из прихожей как гостиную. Прихожую с помощью зеркал и висящих кашпо – как вторую. А в туалете, прикрыв унитаз изящным журнальным столиком с телефоном, повесив коврик и эстамп, исключая боковые стены, соорудили нечто вроде третьей комнаты. Когда показывали готовый фильм Бадиеву, тот удивленно спросил у Похосоева:
– Она что, разве уже получила квартиру?
– Да нет, Александр Александрыч, это же киношники! Это они из однокомнатной трехкомнатную соорудили!..
– Как это?
– Они могут! Они все могут. Киношники, – одно слово!
– Ну вот! Что ж ты от меня ждешь? Пусть они и тебе сделают, хоть пятикомнатную!..
– Я понял вас, Александр Александрович, – улыбнулся он.
– Ну вот и хорошо, – Бадиев бросил строгий взгляд на Похосоева.
Тот удивленно, с тревогой посмотрел на меня. Будто я виноват в чем-то… Вот ерунда! При чем тут кино? По-моему, один из них не понял другого…
По окончании съемок новеллы о главном инженере авиазавода, Сыреновой Дориде Семеновне, предстояло разработать сюжет о чабане-буряте. В обкоме знакомили меня с биографиями, показывали фото, но ничего интересного, да еще для зарубежного зрителя, откровенно говоря, не было. В основном, не подходили внешне: буряты-то итак все узкоглазые, – а тут глаз совсем не видно! Вместо носа – пуговица. Какая-то во всем облике неопрятность – вся жизнь в степи.
Обком подбирал героев по их показателям: сколько овец в отаре, какой получил приплод, сколько сдал овчин, мяса, шерсти и т. д. А нам нужны герои, по возможности, фотогеничные, современные, а не анкеты с цифрами достижений – чтобы интересно было зарубежному зрителю и смотреть, и слушать, чтобы своей внешностью, обликом наши герои-буряты, представители прежде вымирающего народа, могли представлять современную Бурятию, «агитировать за советскую власть».
Решили вылететь на вертолете к пастбищам и знакомиться с людьми лично; с нами полетел консультант от обкома. Ну ничего не нашли, даже близко!.. Какая там фотогеничность, даже говорить не хочется! Эти люди родились в степи, всю жизнь в юртах, в пыли. Специфика овцеводства такова, что с ранней весны до осени чабаны с тысячными отарами овец кочуют с места на место. Животные выедают в степи всю траву, что вынуждает пастухов двигаться все дальше и дальше, даже в горы, на сочные долины. Конечно, тут ни кино, ни телевидения, ни газет, ни даже воды в достатке нет, – только отары да степь. Не за что уцепиться, чтобы показать быт современного человека, а из убогости кочевья достойный сюжет не построишь.
Летим. Летим еще к одному чабану… Консультант, завотделом сельского хозяйства Раднев говорит:
– Вот сейчас подлетим к стойбищу одного интересного чабана, может, подойдет? Своеобразный мужик, лет сорока. Жена молодая, детишки. Выписал себе «Волгу»… Вот-вот, смотрите, его пастбище! «Волгу» белую видите?.. Интересный случай: чабаны – богатые люди и капризные. Захотел он иметь белую «Волгу» и написал в обком: «Хочу купить “белуволгу”. Денег однака в еттом году много… Пажалста». Денег у них действительно много, всё, что захотят, им и привозят, только закажи. Директива партии такая есть. До революции-то – сами знаете: и сифилис, и трахома. Какой-то английский путешественник писал про Бурятию: «Дикий край. Сюда никогда не дойдет цивилизация…» Так вот, прислали ему машину на вертолете. Привезли. Залили бензин, завели; показали, как с места тронуться, как остановить. Степь широка – риска никакого, катайся, раз захотел. Он сел и поехал. Круг сделать не успел, заехал в яму. Остановился, вылез и говорит: «Однака на кой хрен мне етта «Волга»! На нем за бараном погонисься – и обратно не вернесься!» – Раднев со смаком передавал колорит речи. – И бросил «Волгу»-то! Вот несколько лет тут и стоит етта «Волга» – белая. А кому она нужна, как ее вывезешь? А ему нужна, твердит: «Однака етта моя «Волга»!..» А вон его юрта, дети бегают. Во-о-н и сам вышел на звук вертолета. Он понимает, без особых дел вертолет к нему не прилетит. В юрту ушел переодеваться, сейчас выйдет.
Вспомнилось: когда снимал фильм об эвенках-оленеводах в Джугджурской долине, был такой случай. Снимали улицу, прорубленную в тайге, двух-трех комнатные дома из кедрового бруса с пристройками. Комнаты заставлены привезенной на вертолетах чешской, финской мебелью, (кстати, замечу – как правило, не распакованной). Зашли к одному: в большой комнате белый рояль, крышка – вся в черных точках. Думаю, что такое? Мухи засидели что ли? А консультант поясняет, смеясь: «Нет, это он, оленевод, шкурки мокрые на рояле растягивает. Мелкими гвоздями прибивает». Оленевод хитро улыбается: «Однака шкурки лючче полючаюсся».
Вышли на улицу: идет эвенк, из карманов торчат бутылки с коньяком и в руках бутылок пять. Одна выскользнула. Он поддал ее ногой с досады и пошел дальше; если б нагнулся, выронил бы все. Консультант замечает ему: «Однако мало взял. Бутылка не довольна, не хочет идти с тобой!» – «Однака мине хватат. Дома ищще есть. Жинка взила».
…Сделав небольшой круг, вертолет приземлился. Чабан, засучивая рукава, вышел из юрты в белой нейлоновой рубашке. Раднев доволен:
– Я точно говорил, переодевался.
Подходим к чабану. На нем рубашка-то модная – финская, белая, нейлоновая, но… Грязная донельзя, и вся в крови, – он, видимо, в ней и барана режет, и гостей принимает. Снимать его нельзя, даже поменяв рубашку. От запаха немытого тела просто мутит. Дети подбежали; старшему лет девять, под носом заскорузло все. Вышла жена. Ну… красавица! Только одежда, конечно, тоже замусоленная. Лара мне говорит:
– Вот кого надо снимать: и красавица настоящая, и держится, как надо. И лицо открытое, умное. И вообще…
Я засомневался:
– Лохматая. Волосы длинные, путаные…
– Отведем в парикмахерскую, оденем. Слушай, а может, даже в джинсы? Представляешь, длинноволосая бурятка с распущенными волосами, как воронье крыло, и в джинсах! Раз денег у них много, скупиться не будут…
– А она чабанит? – уточнил я у консультанта, все еще не сдаваясь.
– А как же! Ударница! С мужем работает. Не отстает…
Меня вдруг осенило: что если ее на коня посадить?! На вороного коня!..
В синих джинсах, красной шелковой блузке скачет она вдоль Баргузинского хребта. Развеваются черные волосы, играя, плескаясь по алому шелку, наполняемому упругим ветром. Вперед, вперед!.. Это уже рождение образа. Красное с черным!.. Молодая устремленность, преодоление. Природная красота Бурятии и красота человека, слившегося с этой природой и побеждающего ее. На скаку она поворачивает коня и, укрупняясь, скачет на камеру. На крупном плане останавливается. Вот она – Бурятия!
В конце концов сняли мы и сюжет о чабанке. Получилось. После просмотра довольный Бадиев выплеснул:
– Чабанка снята прекрасно! – Потом как-то осторожно взглянул на нас искоса, понял, что не след партийному работнику так искренне восхищаться, исправился: – Я хочу сказать, хорошо, хорошо сняли чабанку.
…Встречали мы нашу героиню-чабанку в Москве на съезде комсомола. Словом, «пошла она в гору» с нашей легкой руки. А еще через год узнали, что стала она Героем Социалистического Труда.