#img_13.jpeg

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Ее зовут — В е р а  П е т р о в н а.

Его — С е р г е й  К о н с т а н т и н о в и ч.

Мы будем величать его по фамилии — Х м а р о в.

#img_14.jpeg

 

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

1

Кухня в московской квартире. На полках — цветастые чайники и подносы, на столе — самовар, превращенный в настольную лампу, на стене — связки лука и перца.

Спектакль начинается печальными звуками колокольчиков. Под эту простенькую, бесконечно повторяющуюся мелодию выделывает свои пируэты крохотная балерина, навеки замурованная в бутылку из-под джина. Рядом с бутылкой, погруженная в созерцание танца, на полу сидит  В е р а  П е т р о в н а. Детская поза этой тридцатипятилетней женщины выражает ее полную отрешенность от доносящегося сюда гомона позднего застолья.

Входит  Х м а р о в — несколько бравирующий грубоватыми манерами, однако вальяжный, благополучный, уверенный в себе по праву человека, привыкшего к успеху. Он закрывает за собой дверь и облегченно вздыхает, словно укрылся не от шума, а от грозы.

Х м а р о в. Мне сказали — на кухне есть второй телефон.

В е р а  П е т р о в н а (не отрывая глаз от танцующей куколки). Телефон на холодильнике.

Х м а р о в (набирает номер, услышав короткие гудки, кладет трубку. Чтобы скоротать ожидание, некоторое время наблюдает за танцем). Космическое одиночество. Танец в пустоте. Вам это кажется забавным?

В е р а  П е т р о в н а. Мне это кажется печальным. Особенно, когда кончается завод. Еще два-три такта и… вот — у нее не осталось сил даже на этот последний пируэт. (Заводит пружину.)

Опять зазвучала мелодия, и опять начала свой танец балерина. Хмаров с недоумением и любопытством наблюдает за Верой Петровной, затем еще раз набирает номер и кладет трубку. Общество этой странной, не располагающей к непринужденному молчанию женщины вынуждает его найти себе какое-нибудь занятие.

Х м а р о в. А если я налью чай?

В е р а  П е т р о в н а. Почему бы и нет?

Х м а р о в. И съем кусок торта. (Кладет кусок торта в глубокую тарелку, ест руками.) Интересно, куда меня привели?

В е р а  П е т р о в н а. Вас привели в дом к Ивану Семеновичу Смирнову.

Х м а р о в. Поэту?

В е р а  П е т р о в н а. Иван Семенович — врач.

Х м а р о в. А, это который знаменит тем, что знаком со всеми знаменитостями Москвы…

В е р а  П е т р о в н а. Сегодня день рождения хозяйки дома.

Х м а р о в. Почему вы не за столом?

В е р а  П е т р о в н а. Я отдыхаю. К тому же нет ничего скучнее знаменитостей — они говорят только о себе.

Х м а р о в. Бывают исключения. Например, я.

В е р а  П е т р о в н а. А вы знамениты?

Х м а р о в. Вы что, не смотрите телевизор?

В е р а  П е т р о в н а. Смотрю, но муж сердится, когда я сижу близко к экрану. Он любит, когда я сижу на диване, возле него.

Х м а р о в. И что из этого?

В е р а  П е т р о в н а. Я близорука. А мужу не нравится, когда я в очках.

Х м а р о в. Где вы откопали такого чурбана?

В е р а  П е т р о в н а. Но-но, не забывайтесь. (Надела очки, впервые посмотрела на Хмарова.)

Х м а р о в. Очки вам к лицу. Передайте мужу, что это сказал профессионал.

В е р а  П е т р о в н а. Вы художник?

Х м а р о в. В некотором смысле. Я художник, не умеющий рисовать.

В е р а  П е т р о в н а. Абстракционист?

Х м а р о в. Абстракционисты умеют рисовать. Нет, я не абстракционист.

В е р а  П е т р о в н а. А кто?

Х м а р о в. Узнаете, если сбросите тиранию чурбана и станете смотреть телевизор в очках. Съем-ка еще кусок торта…

В е р а  П е т р о в н а. Мне не нравится, когда моего мужа называют чурбаном.

Х м а р о в. Я его не знаю. Это не оскорбление, а художественный прием.

В е р а  П е т р о в н а. Конечно, вы не знаете его. В отличие от вас, он воспитан и добр. Сейчас досмотрю танец и отправлюсь к нему. (Словно показав язык.) Вот.

Х м а р о в. Скатертью дорога. Раб, смакующий свое рабство, — раб по призванию.

В е р а  П е т р о в н а (улыбнувшись этой детской перепалке). Вы забавный. Ваша жена любит вас?

Х м а р о в. Нет, она ревнует меня.

В е р а  П е т р о в н а. Но разве ревность не спутница любви?

Х м а р о в. Ревность спутница глупости. Она ревнует меня из самолюбия. Боится остаться в дурах, только и всего. Вы кто?

В е р а  П е т р о в н а. Примерная жена.

Х м а р о в. Я спрашиваю — кто вы по профессии?

В е р а  П е т р о в н а. То самое — примерная жена.

Х м а р о в. Это может составить смысл жизни?

В е р а  П е т р о в н а. Моей — да. Примерная жена — это хозяйка дома, домработница, секретарь, нянька, друг, сиделка. Она должна принимать гостей, которые порой, как и вы, не знают, в чей дом их занесло, следить за тем, чтобы муж не ушел на работу в домашних тапочках, подать чай в любимом стакане.

Х м а р о в. Мне лично наплевать, из чего пить. Было бы что.

В е р а  П е т р о в н а. Да, это заметно. (Встает.) Позвольте мне поухаживать за вами. Из этой тарелки удобнее есть суп. А для торта существует десертная — вот эта. И ложечка. Зачем же слизывать крем с пальцев, если есть ложечка? Теперь позвольте вашу кружку. Этот чай мы выльем, а вам дадим свежий. Чай надо пить из стакана или из фарфоровой чашки. Сколько кусков сахара?

Х м а р о в (несколько опешивший от этого мягкого натиска). Пять.

В е р а  П е т р о в н а. Пять — это самоубийство. Хватит и трех. И знаете, что еще входит в обязанности примерной жены?

Х м а р о в. Стоять с опахалом и чесать повелителю пятки.

В е р а  П е т р о в н а. Следить, чтобы мужу не мешал телефон. Вот сейчас, вместо того чтобы сосредоточиться на своих мыслях — разве мы не можем предположить, что они у вас есть? — вы думаете, а не освободился ли телефон, по которому вы должны позвонить. Какой там номер? Я наберу. О, ради всего святого, проглотите, я не спешу.

Х м а р о в (давясь). Один пять один — восемь восемь — двадцать.

В е р а  П е т р о в н а (набрала номер). Все еще занято. Ну как, не раздражают вас действия примерной жены?

Х м а р о в. Я обошелся бы официанткой и секретарем.

В е р а  П е т р о в н а. Ни та, ни другая не вложат в заботу о вас частицу любви. Крошечный оттенок, не правда ли? Но ведь, как известно, истина в оттенке.

Х м а р о в. Мне это не известно. Кто это сказал?

В е р а  П е т р о в н а. Ренан. Читать умные книги — еще одна обязанность примерной жены. Не налить ли вам в чай коньяк? Мой муж любит чай с коньяком.

Х м а р о в. Это от скаредности. Я не разбавляю напитки водой.

В е р а  П е т р о в н а. Пора мне познакомить вас с мужем. Вы не только раскаетесь, но, возможно, даже пополните свиту его друзей.

Х м а р о в. А он кто, король?

В е р а  П е т р о в н а. Если существует королевство под названием Дружба, то — да.

Х м а р о в (впервые улыбнулся). Слушайте, а вы мне нравитесь. Преданные жены омерзительнее всех остальных. От любви можно откупиться любовью. От преданности спасенья нет. Но, похоже, она не угнетает вашего мужа. Это делает вам честь.

В е р а  П е т р о в н а (с полупоклоном). Благодарю.

Х м а р о в. Передайте мужу, что у вас великолепные глаза.

В е р а  П е т р о в н а. Благодарю.

Х м а р о в. Но преданность лишает вас многих способов наслаждаться жизнью. Например, вы не ходите на свидания.

В е р а  П е т р о в н а (с комическим вздохом отчаяния). Увы.

Х м а р о в. Как говорили в старину — это полирует кровь. Всегда полезно иметь маленькую тайну от мужа. Разве это измена — вот так вот играть в гляделки и кудахтать про ерунду?

В е р а  П е т р о в н а. Нет.

Х м а р о в. Тогда почему вы не ходите на свидания?

В е р а  П е т р о в н а. Потому что меня на них не зовут.

Х м а р о в. Как! Не нашлось мужика, который желает остаться с вами наедине?

В е р а  П е т р о в н а. Представьте себе.

Х м а р о в. Поздравляю: вы окружены идиотами.

В е р а  П е т р о в н а. Я окружена преуспевающими людьми. Преуспевающие предпочитают назначать свидания счастливым женщинам.

Х м а р о в. А вы несчастливы?

В е р а  П е т р о в н а. Счастлива. Но что толку, если у меня такой вид, будто я несчастна. К тому же от близорукости я бываю рассеянна, а от рассеянности кажусь слабоумной.

Х м а р о в (замечает, что балерина уже не танцует, встает, заводит пружину и возвращается к столу). О чем мы говорили?

В е р а  П е т р о в н а. О том, что меня окружают идиоты.

Х м а р о в. Вот именно. Почему бы одному из них не пригласить вас посидеть в баре?

В е р а  П е т р о в н а. Да, почему?

Х м а р о в. Это я вас спрашиваю — почему?

В е р а  П е т р о в н а. Вместо того чтобы спрашивать, это могли бы сделать вы.

Х м а р о в. Я? Почему я?

В е р а  П е т р о в н а. Потому что вы говорили, что возможны и невинные свидания.

Х м а р о в (с вызовом самому себе). А что! Вы мне симпатичны.

В е р а  П е т р о в н а. Должна ли я считать, что вы почтили меня приглашением?

Х м а р о в. А что, черт подери! Считайте, пригласил.

В е р а  П е т р о в н а. Вам не кажется, что вас вынудили быть джентльменом?

Х м а р о в. Можно вынудить быть подлецом. К джентльменству можно только воззвать.

В е р а  П е т р о в н а. Вы поэт?

Х м а р о в. Нет, так высоко я не залетел.

В е р а  П е т р о в н а. Но, может быть, вы плохой поэт?

Х м а р о в. Я не мог бы быть плохим поэтом. Все, что я делаю, я должен делать лучше других.

В е р а  П е т р о в н а. Кстати, о слабоумии. Меня просили что-то принести. Что? Ах да, хрен. Вы не видите, где хрен?

Х м а р о в. На подоконнике.

В е р а  П е т р о в н а. Спасибо. Я скоро вернусь. (Набирает номер телефона.) Номер свободен. Как ваша фамилия?

Х м а р о в (поспешно доедая торт). Если подойдет Кирюха, скажите, что с ним будет говорить Хмырь.

В е р а  П е т р о в н а. Кирюха — это фамилия?

Х м а р о в. Это его кличка.

В е р а  П е т р о в н а. А Хмырь?

Х м а р о в. Это моя.

В е р а  П е т р о в н а. Алло. Товарищ Кирюха? Не кладите трубку, с вами будет говорить товарищ Хмырь. (Церемонно поклонившись, подает ему трубку.)

Так же церемонно поклонившись в ответ, он передает ей банку с хреном. Пребывает в этой дурашливой позе, пока она не скрывается за дверью.

Х м а р о в. Кирилл Васильевич? Хмаров. Два часа брожу по чужим пирам, дозваниваясь до тебя. Уже прилетел? А тогда какого черта он делает в гостинице? Что значит — прилег отдохнуть?! Поднимай и вези. Я буду через двадцать минут. Сижу на кухне, любуюсь балериной. Танцует. Да, для меня одного. Ладно, не вникай. Действуй.

В е р а  П е т р о в н а (входит). Вы уже поговорили?

Х м а р о в. Да. Могу я смыться по-английски или мне надо пожать руку хозяину дома и поздравить хозяйку?

В е р а  П е т р о в н а. Если вы торопитесь, хозяином можно пренебречь. А хозяйку можете поздравить. Хозяйка — это я.

Х м а р о в (берет со стола вазу с цветами, вручает ей). Примите мои поздравления. Прощайте. Благодарю за чай.

В е р а  П е т р о в н а. А как же наше свидание?

Х м а р о в. Теперь?! Когда я почти знаком с вашим мужем?!

В е р а  П е т р о в н а (отмерив кусочек мизинца, жалобно). Вот такое крохотное свидание в баре.

Х м а р о в (не сразу, пытаясь оценить степень серьезности происходящего). Вы и впрямь хотели бы увидеться со мной?

В е р а  П е т р о в н а. Не увиливайте, сударь. Кто кому назначает свидание? Вы мне или я вам?

Х м а р о в (решительно). Знаете ли вы бар «Пингвин»?

В е р а  П е т р о в н а. Конечно.

Х м а р о в. Удобно ли вам завтра, в четыре часа?

В е р а  П е т р о в н а (улыбнулась). Ступайте, я пошутила. Вы держались почти молодцом, и за это я разрешаю вам взять приглашение обратно.

Х м а р о в (неожиданно задетый). Нет, позвольте, теперь уж я настаиваю. Джентльмен я, черт подери, или нет. Завтра! В четыре! В баре «Пингвин»! (Поклонившись, выходит.)

Вера Петровна, улыбнувшись странной улыбкой, словно подсмеиваясь над собой, опять опускается на пол возле бутылки с танцующей куколкой.

2

На следующий день. Бар.

Х м а р о в (просматривает записи и одновременно разговаривает по телефону. В своей обычной дурашливо-грубоватой манере). Кирюха, не занимайся благотворительностью. Даже не буду смотреть. Не протежируй. А я тебе говорю — не протежируй! Мне нужна личность, а не типаж. Я в баре. Как стеклышко. Буду через час. Да, и еще: позвони сюда через двадцать минут и срочно вызови меня. Пожар, кораблекрушение — придумай что угодно. (Посмотрел направо, безрадостно.) Ага, явилась. Не твое собачье дело. Привет. (Кивает кому-то и делает рукой движение, словно просит повернуть в замке ключ.)

Близоруко щурясь, входит  В е р а  П е т р о в н а.

(Не двигаясь с места, несколько секунд критически рассматривает ее.) Я здесь.

В е р а  П е т р о в н а (повернувшись на голос). О, здравствуйте. Почему-то сюда никого не пускают. (Помолчала, несколько обескураженная его взглядом.) А потом вдруг дверь распахнулась, и мне любезно предложили войти.

Х м а р о в. Все правильно. Садитесь сюда. (Заходит за стойку.) Что будете пить? Коктейль? Виски? Коньяк?

В е р а  П е т р о в н а. Коньяк. Разве вы бармен?

Х м а р о в. Нет, но я с ним дружу. Зачем вы подпрыгиваете?

В е р а  П е т р о в н а. Этот стул для меня несколько высоковат. Можно, я сяду за стол?

Х м а р о в. Валяйте. (Провожает ее к столу, садится напротив.) Ваш коньяк. Я предпочитаю водку. Салют.

В е р а  П е т р о в н а. Ставлю условие: я расплачиваюсь сама.

Х м а р о в. Рад слышать.

В е р а  П е т р о в н а. Пожалуйста, не иронизируйте.

Х м а р о в. Я кредитоспособен. Салют.

В е р а  П е т р о в н а. Разве вы алкоголик? Почему вы так торопитесь выпить? Дело совсем не в деньгах. Дело в принципе. Вы не должны подумать, будто это свидание дает вам какие-нибудь права на меня.

Х м а р о в (раздельно). Клянусь, что никогда и ни при каких обстоятельствах не стану думать, будто это свидание дает мне какие-нибудь права на вас. Запомните мои слова и передайте их вашему мужу.

В е р а  П е т р о в н а. Благодарю вас. Я знала, что вы поймете, надо только хорошенько вам объяснить.

Х м а р о в. Салют.

В е р а  П е т р о в н а. Салют… Я подумала, нет ничего предосудительного, если замужняя женщина изредка позволит себе потанцевать и посмотреть на веселящихся людей.

Х м а р о в. Не терзайтесь угрызениями совести. Не будет вам ни танцев, ни людей. Здесь с четырех до шести перерыв.

В е р а  П е т р о в н а. Да? Сказать по правде, я вырядилась специально на случай, если мне доведется потанцевать.

Х м а р о в. Вы разочарованы?

В е р а  П е т р о в н а. Немного. Но это пройдет.

Х м а р о в. Поговорим о вас. Вы не против?

В е р а  П е т р о в н а. Если это вам интересно.

Х м а р о в. Мои вопросы иногда обескураживают.

В е р а  П е т р о в н а. У меня нет несбыточных мечтаний и нет претензий казаться значительнее, чем я есть. Поэтому я искренна, благожелательна и добродушна. Думаю, нет вопроса, который мог бы застать меня врасплох.

Х м а р о в. Вам не кажется, что вы наивная простушка? Это вопрос номер один.

В е р а  П е т р о в н а. Вы спрашиваете, не дура ли я? Не знаю. Во всяком случае, я часто кажусь себе глупее других. Разве с вами бывает не так?

Х м а р о в. Нет. Я всегда кажусь себе умнее других. Вопрос номер два: давно ли вы замужем?

В е р а  П е т р о в н а. Шестнадцать лет.

Х м а р о в. Какого черта вы терпите тиранию?

В е р а  П е т р о в н а. Господи, с чего вы взяли, что Иван Семенович тиран?

Х м а р о в. Вы даже не знаете, как подсесть к стойке бара. Видать, ваш старикашка лет на пятнадцать старше вас, желчен и ревнив.

В е р а  П е т р о в н а (улыбаясь, спокойно). Мой муж старше меня на двадцать лет, но выглядит моложе вас, хотя вам, очевидно, всего сорок пять. Он совсем не ревнив, заботлив и не водит меня в бары только потому, что мне лучше не прибегать к развлечениям подобного рода. В шестнадцать лет я попала в автокатастрофу. С тех пор меня пугают незнакомые маршруты и чужие дома. Я люблю одиночество, музыку, книги, но муж все же считает необходимым развлекать меня. Он приглашает своих друзей. Я люблю угощать. Это он после катастрофы сотворил меня из обломков.

Х м а р о в (после короткой паузы). Кстати, мне не сорок пять. Мне сорок.

В е р а  П е т р о в н а. Простите.

Х м а р о в. Ничего. Я поистаскался. Салют.

В е р а  П е т р о в н а. Салют.

Х м а р о в. Вы любите мужа?

В е р а  П е т р о в н а. Конечно.

Х м а р о в. Почему?

В е р а  П е т р о в н а. Хотя бы потому, что за добро надо платить добром.

Х м а р о в. Вы верующая? Не смущайтесь. Сейчас это модно.

В е р а  П е т р о в н а. Нет, я не верующая. Но я верую в добро. А вы?

Х м а р о в. Я — человек и по сей причине разделяю все заблуждения человечества.

В е р а  П е т р о в н а. Вы верите в бога?

Х м а р о в. Нет, сегодня я верю, что его нет. Сегодня я верю в разбегающиеся галактики, в вечность материи и постоянство скорости света. И поскольку я не умею объяснить главного — где начало всего и где конец, я не вижу, чем эта моя религия хуже любой другой. И так же, как вы веруете в добро, я верую в человеческий разум. Давайте помолимся на свой лад: чокнемся и выпьем за него. Ура.

В е р а  П е т р о в н а. Вы не знаете, эта машина работает?

Х м а р о в. Какая?

В е р а  П е т р о в н а. У вас за спиной. «Меломан». Я хочу танцевать.

Х м а р о в (без воодушевления). Если мне удастся обнаружить пятак.

В е р а  П е т р о в н а. Он есть у меня. Вот.

Х м а р о в (идет к «меломану», бросает монету в щель). Куда прикажете ткнуть?

В е р а  П е т р о в н а. На свой вкус.

Хмаров ткнул пальцем в одну из кнопок. Зазвучала музыка.

Х м а р о в. Эта штука называется фокстрот. Стиль «ретро». Возврат к предкам. Тридцатые годы. В манере диксиленд. Танцуется так…

В е р а  П е т р о в н а. Я знаю, как танцуется фокстрот. (Встает, подходит к Хмарову и вынуждает его танцевать. Делает несколько тщетных попыток заставить его следовать ритму танца.) Садитесь и смотрите, как танцует женщина, если у нее нет кавалера. (Сперва робко и неуверенно, а потом увлекаясь, танцует смешной, наивный танец. Разбрасывает в стороны ноги. Руки то взлетают вверх, то повисают вдоль тела. На лице неестественно широкая, застывшая улыбка.) Этот танец я назвала «Веселый Арлекин». И танцую его перед зеркалом, когда перемыта посуда… Не наливайте мне больше. Сейчас мы попрощаемся, и я отправлюсь домой. Вы не желаете меня развлекать. Трижды тайком от меня взглянули на часы. О, только не протестуйте! Я понимаю, у каждой шутки должны быть границы.

Х м а р о в. С чего это вам пришло в голову обидеться?

В е р а  П е т р о в н а. Я совершенно не обиделась. Вы вели себя прекрасно. Знаете, что сделал бы на вашем месте другой? Позвонил бы за час до свидания, сослался на изменившиеся планы и отменил встречу.

Х м а р о в. Тем более нечего убегать. Я же вам не позвонил?

В е р а  П е т р о в н а. Этого я не знаю.

Х м а р о в. Как — не знаете? Говорил я с вами по телефону или не говорил?

В е р а  П е т р о в н а. Я вас лишила возможности прибегнуть к этой увертке. Сегодня с утра я отключила телефон.

Х м а р о в (не сразу, улыбнувшись). Вы умница.

В е р а  П е т р о в н а. Признайтесь, вы пытались дозвониться?

Х м а р о в. Признаюсь.

В е р а  П е т р о в н а. Спасибо. Этой откровенностью вы выказали мне уважение. Вы очень милый и симпатичный. Сперва я решила, что ваша показная грубоватость — следствие неуверенности в себе. Но теперь я поняла — это такой стиль. Благодарю вас. Мне очень хотелось пройти через какое-нибудь приключение, и мне удалось через него пройти. Наверное, вам кажется смешным величать приключением такой пустяк, но, уверяю вас, для меня это то же, что для иной женщины прокрутить целый роман. И, может быть, не один. Как вас зовут?

Х м а р о в. А вас?

В е р а  П е т р о в н а. О, наконец-то. Меня зовут Верой Петровной.

Х м а р о в. Меня — Сергеем Константиновичем.

В е р а  П е т р о в н а. Конечно, я могла бы навести о вас справки. Но лучше, если вы сами скажете мне, кто вы такой.

Х м а р о в. А вы еще не догадались?

В е р а  П е т р о в н а. Увы. Вы художник, не умеющий рисовать, вы бегемот, рассуждающий о танцах. Мне так и не удалось вычислить, кто вы.

Х м а р о в (поманил ее к себе и словно о величайшей тайне). Есть только одна профессия в искусстве, где можно, зная понемногу обо всем и ничего толком не умея, заставлять всех плясать под свою дудку.

В е р а  П е т р о в н а. Вы режиссер!

Х м а р о в. Да.

В е р а  П е т р о в н а (со светской любезностью). О, конечно, я слышала: Сергей Константинович. Вы работаете в театре?

Х м а р о в (очень серьезно). Нет, в театре работал Константин Сергеевич — то был другой. А я работаю на «Мосфильме». Возможно, вы даже слышали: «Мосфильм». Вы ходите в кино?

В е р а  П е т р о в н а. Да. То есть нет. Вернее — иногда. Видите ли, я быстро утомляюсь. Поэтому мы с мужем если уж выбираемся из дома, то предпочитаем театр. Что вы снимаете сейчас?

Х м а р о в. Шедевр.

В е р а  П е т р о в н а. Я спрашиваю серьезно.

Х м а р о в. Я всегда снимаю шедевры.

В е р а  П е т р о в н а. О чем ваш шедевр?

Х м а р о в. Если вы имеете в виду сюжет — он банален. (Воздев палец.) Ибо! В искусстве драмы — а кино так или иначе искусство драмы — выигрывает тот, кто умеет небанально рассказать банальный сюжет. Он — ученый. Она — ассистентка. Немолода, некрасива, но талантлива и умна. Благодаря ее уму и таланту он стал тем, кто он есть, хотя даже не подозревает об этом. Она всю жизнь остается в тени только потому, что любит его. Это будет притча о самоотречении во имя любви… Незачем обижаться, когда в вашем присутствии режиссер посмотрел на часы. Конечно, я не стою у операционного стола, но и мое время кое-что стоит. Пока мы здесь беседуем, десятки людей разъезжают по городу, выполняя мои поручения. Сейчас, например, пробоваться на главную роль прибыл актер из Ленинграда. Он будет шестым. (Доверительно.) Для пробы я даю им ключевую сцену. Ассистентка решила уйти из института, а профессор, не понимая причины, грубо кричит. И тогда, обернувшись у двери, она говорит ему: «Я вас люблю». И здесь мне надо, чтобы он выдал себя с головой. Все должно стать ясным из паузы и фразы, произнесенной за нею. Вчера у меня был интеллигентный, думающий актер. Он сыграл мне так. (Отворачивается, закрывает лицо ладонями, Вере Петровне.) Подайте мне реплику.

В е р а  П е т р о в н а (не поняла). Простите?

Х м а р о в. Скажите: «Я вас люблю».

В е р а  П е т р о в н а (просто). Я вас люблю.

Х м а р о в (пародируя актера). Ну что вы, дорогуша моя, зачем же вдруг так? Ни с того ни с сего. Шел человек по улице, а вы его булыжником по голове. (Выходит из образа.) Своеобычно играет. Против текста. Этакого чеховского страдальца. А у меня в башке он другой. Сегодня утром пробовалась другая знаменитость. Ставлю перед камерой. Даю свет. Повторите еще раз: «Я вас люблю».

В е р а  П е т р о в н а. Я вас люблю.

Х м а р о в (пародируя пустовато-эпический стиль). Ну что вы, дорогуша моя, зачем же так? Ни с того ни с сего. Шел человек по улице… (Вдруг оборвал фразу, после короткой паузы.) А ну, повторите-ка еще раз.

В е р а  П е т р о в н а. Я вас люблю?

Х м а р о в. Да.

В е р а  П е т р о в н а. Я вас люблю.

Х м а р о в. Теперь встаньте — и еще раз. Ну.

В е р а  П е т р о в н а (встала, с некоторым удивлением). Я вас люблю.

Х м а р о в. Играли в самодеятельности?

В е р а  П е т р о в н а. Нет, никогда.

Х м а р о в. Мечтали о театре? Читали биографии великих актрис?

В е р а  П е т р о в н а. Вы собираетесь в чем-то меня упрекнуть?

Х м а р о в. Не задавайте идиотских вопросов! Читайте что-нибудь.

В е р а  П е т р о в н а. Как — читать?

Х м а р о в. Как на сцене. Вслух. Читайте ваши любимые стихи.

В е р а  П е т р о в н а. Я не умею как на сцене. Иногда я читаю стихи перед зеркалом, для себя.

Х м а р о в. Вот ваше зеркало. Я.

В е р а  П е т р о в н а (после короткой паузы).

Х м а р о в. Хватит. (Пристально смотрит на нее, словно примериваясь, как бы ее съесть.) Снимите эту паклю.

В е р а  П е т р о в н а. Это не пакля, это настоящий парижский парик.

Х м а р о в. Не торгуйтесь, иначе я стащу его сам.

В е р а  П е т р о в н а. Пожалуйста.

Х м а р о в. Так. Это уже лучше. Мишуру (показывает на серьги) тоже долой.

В е р а  П е т р о в н а. Это не мишура. Это очень хорошие серьги. Они достались мне от бабушки. Я вам еще не рассказывала, что моя бабушка — дочь того самого декабриста, который…

Х м а р о в. Не разговаривайте! Покажите профиль.

В е р а  П е т р о в н а. Но, позвольте, если вы объясните, зачем…

Х м а р о в. Поворачивайтесь. Вот так.

В е р а  П е т р о в н а. Решили загипнотизировать меня?

Х м а р о в. Послушайте, вы, я не беру на себя никаких обязательств. И ничего вам не обещаю, кроме того, что попробую вас на главную роль.

В е р а  П е т р о в н а. Меня?!

Х м а р о в. Вас.

В е р а  П е т р о в н а. В этом вашем… шедевре?

Х м а р о в. Да, да. На роль умной, талантливой женщины, которая полюбила ничтожного человека.

В е р а  П е т р о в н а. Вы, кажется, говорили, что она некрасива и немолода?

Х м а р о в. Это забота оператора и гримера.

В е р а  П е т р о в н а. Но я вовсе не собираюсь сниматься в кино.

Х м а р о в. Не набивайте себе цену. Снимите блузку.

В е р а  П е т р о в н а. Но-но!

Х м а р о в. Если можно, без ханжества. На одну минуту. Быстро, я жду.

В е р а  П е т р о в н а. Зачем вам надо, чтобы я сняла блузку?

Х м а р о в. Она смешная. Размышляет, может ли он ее полюбить. Рассматривает себя. Она будет обнажена. Мне нужна красивая грудь.

В е р а  П е т р о в н а. Не подходите — я закричу!

Х м а р о в. Ваша грудь нужна мне как режиссеру.

В е р а  П е т р о в н а. Не вижу разницы.

Х м а р о в. Я только взгляну.

В е р а  П е т р о в н а. Дудки! Можете поверить на слово: с этим у меня все благополучно.

Х м а р о в. Ладно, разберемся потом. Теперь — ноги.

Его прерывает телефонный звонок.

(В трубку.) Да? Я. Катись к черту! Ну и что из этого? Пусть он себе помирает от инфаркта, я не поеду, я занят. Эй, Кирюха, постой! Приготовь все для пробы, буду через десять минут. (Кладет трубку.) На чем мы остановились?

В е р а  П е т р о в н а. Кто это умирает от инфаркта?

Х м а р о в. Мой друг. Пусть умирает — мы сейчас говорим о ваших ногах.

В е р а  П е т р о в н а. Можно подумать, что вы выбираете лошадь.

Х м а р о в. Не просто лошадь. А самых чистых кровей. Если я поставлю на вас, я должен быть уверен, что сорву большой приз. Сейчас мы поедем на киностудию.

В е р а  П е т р о в н а. Я уже сказала: не испытываю ни малейшего желания сниматься в кино.

Х м а р о в. Чепуха! Можете напялить парик.

В е р а  П е т р о в н а. Я не пойду с вами хотя бы потому, что вы страшный, бездушный, сухой человек.

Х м а р о в. С чего вы это взяли?

В е р а  П е т р о в н а. Только сейчас вас просили приехать к умирающему, а вы пожелали ему поскорей умереть.

Х м а р о в. Никто не умирает. Я попросил моего помощника позвонить сюда и срочно, под любым грозным предлогом вызвать меня.

В е р а  П е т р о в н а. Зачем?

Х м а р о в. Чтобы не торчать здесь с вами больше двадцати минут. Не делайте круглые глаза. Вы утром подстроили телефонный трюк мне. Я собирался отплатить вам тем же. Теперь мы квиты. Мы едем на студию. Но помните: если вы окажетесь бездарной, а у меня окажется рак и моя жизнь будет зависеть от вашего мужа, — я умру, но роли вам не видать.

В е р а  П е т р о в н а. Я с вами никуда не пойду.

Х м а р о в. Пойдете.

В е р а  П е т р о в н а. Позвольте, куда вы меня тащите?! Вы не художник, вы хулиган!

3

После разговора в баре прошел месяц. Комната на студии. Гримировальный столик, кресло, ширма для переодевания. На тумбочке телефон. В е р а  П е т р о в н а  сидит перед зеркалом. На ней белый халат. Волосы собраны в пучок. Раздается стук в дверь. Вера Петровна не отвечает. Стучат сильнее. Затем дверь распахивается от удара, со звоном падает отлетевшая защелка. Входит  Х м а р о в.

Х м а р о в (резко). Какого черта?! Вас ждут в павильоне уже пятнадцать минут. Что вы делаете?

В е р а  П е т р о в н а. Навожу макияж.

Х м а р о в. Актрисы гримируются, а не наводят макияж.

В е р а  П е т р о в н а. В таком случае, я гримируюсь.

Х м а р о в. Для этого у вас есть гример.

В е р а  П е т р о в н а. Он превратил меня в старуху.

Х м а р о в (сдержал вспышку, сел в кресло, помедлив). Месяц назад я уговорил вас на пробу. К удивлению моих коллег, у вас оказались некоторые способности. (Срываясь на крик.) Способности, а не талант, ибо талант — это способности, помноженные на высокий профессионализм, и вам еще не по чину зазнаваться и перед каждой съемкой устраивать цирк! (Опять спокойно.) Целый месяц я уговаривал вас рискнуть сняться в моем фильме. (Опять срываясь на крик.) Что почитают за честь лучшие, признанные и любимые народом актрисы! Актрисы! А не жены джеков-потрошителей, проводящие полдня рядом с танцующей куколкой! (Опять спокойно.) Вы согласились. Съемочная группа приступила к работе — это стоит государству не одну тысячу рублей ежедневно, — и теперь вы выкидываете этот лицемерный трюк. Было бы честнее послать меня к черту месяц назад, а не отказываться от съемок в последний момент.

В е р а  П е т р о в н а. Во-первых, я не отказываюсь от съемок, а во-вторых, перестаньте чертыхаться.

Х м а р о в. Если вы не отказываетесь от съемок, то какого черта… простите… по какой причуде вам пришла в голову мысль разгримироваться?

В е р а  П е т р о в н а. Не желаю превращаться в старуху.

Х м а р о в. Но вы же читали сценарий! (С внезапно возникшим подозрением.) Вы читали сценарий или только подержали его в руках?

В е р а  П е т р о в н а. Конечно, читала. Три раза.

Х м а р о в. Разве вам не хотелось воспеть самоотречение во имя любви?

В е р а  П е т р о в н а. Хотелось. Но я не говорила, что эту идею надо воспевать в облике старухи, полупомешанной на своих лабораторных опытах.

Х м а р о в. Вы считаете, что умная сорокапятилетняя женщина для этого недостаточно хороша?

В е р а  П е т р о в н а. Возможно, и хороша, но еще лучше, если она будет лет на пятнадцать моложе.

Х м а р о в. А, черт! Вы либо сумасшедшая, либо дура. Простите.

В е р а  П е т р о в н а. За что вы просите прощения — за сумасшедшую или за дуру?

Х м а р о в. За черта. Вы просили не чертыхаться.

В е р а  П е т р о в н а. Пожалуйста, не вскакивайте. Ресницы — это самый ответственный момент.

Х м а р о в (спокойно). Знаете ли вы, что такое сценарий?

В е р а  П е т р о в н а. Я ведь ответила, что трижды читала его.

Х м а р о в. Это документ. Его нельзя переделать только потому, что исполнительнице не нравится ее роль.

В е р а  П е т р о в н а. И, пожалуйста, не говорите чепуху. Да еще таким убежденным тоном. Это Пушкина нельзя переделывать. Или Шекспира. А вы же не считаете, что этот ваш… как его… Гребешков — Пушкин или Шекспир?

Х м а р о в (не сразу). Шантажистка.

В е р а  П е т р о в н а. Согласившись принять участие в вашей затее, я взяла на себя некоторую долю ответственности за нее. Разве я не вправе оказывать вам помощь?

Х м а р о в. Какую?

В е р а  П е т р о в н а. Хотя бы высказать свое мнение.

Х м а р о в. Вы?! Я проел на этой студии зубы. Как вы посмели подумать, что меня интересует ваше мнение?! Кто режиссер фильма — вы или я?

В е р а  П е т р о в н а. Вы.

Х м а р о в. Советую это запомнить. (Набирает номер телефона.) Кирюха, объяви десятиминутный перерыв. Давай сюда гримера.

В е р а  П е т р о в н а. Гример не нужен. С лицом я управилась. Принимаюсь за прическу.

Х м а р о в. Бунт?

Вера Петровна не отвечает.

(В трубку.) Двадцатиминутный перекур. Гримера держи при себе. (Кладет трубку.)

В е р а  П е т р о в н а. И мне не нравится, что Кирилла Васильевича вы называете Кирюхой. Он вам в отцы годится.

Х м а р о в. Вы что, пришли наводить в кино свои порядки?

Вера Петровна не отвечает.

Мой отчим после каждой двойки порол меня, приговаривая: «Терпи, бедолага, я все едино сделаю из тебя антилихента». Институт и город довершили дело его рук. Как видите, я стал «антилихентом». Но с задубевшей кожей. Я служил в десантных войсках, был подручным кузнеца, работал бульдозеристом в Антарктиде. Вы проторчали жизнь в лабораторной колбе своего мужа. Чему вы можете меня научить?

Вера Петровна не отвечает.

Ну ладно, выкладывайте, что вы там думаете про сценарий. Ну же, я жду.

В е р а  П е т р о в н а. Раз уж вы любезно согласились подождать, я позвоню в клинику.

Х м а р о в. Нет.

В е р а  П е т р о в н а. Пожалуйста, не капризничайте. (Набирает номер.) Ольга Тимофеевна, добрый день. Как идет операция? Вот и прекрасно. Передайте, пожалуйста, Ивану Семеновичу, что я у подруги. Я знаю, что вечером у него лекция. Я вернусь домой не позже восьми. Всего доброго. (Кладет трубку.)

Х м а р о в. И долго вы собираетесь водить мужа за нос?

В е р а  П е т р о в н а. Столько, сколько сочту нужным.

Х м а р о в. У нас порой случаются ночные съемки. Хотите, чтобы он верил, будто вы ночуете у подруги?

В е р а  П е т р о в н а. Сейчас Иван Семенович плохо себя чувствует. Ему совсем не ко времени узнать, что его жена докатилась до знакомства с таким грубияном. Как вам прическа?

Х м а р о в. Нас ждут пятьдесят человек. Выкладывайте, чем вас не устраивает облик героини.

В е р а  П е т р о в н а. Хотите превратить ассистентку профессора в страшилище? Пожалуйста. Но тогда не сюсюкайте по поводу ее мужественного отрешения от личной жизни.

Х м а р о в (со снисходительной улыбкой). На свете миллионы смазливых мордашек. А я исследую психологию женщины, которая пожертвовала ради любви славой и семьей.

В е р а  П е т р о в н а. Ах, вот как? У нее могла быть семья? Но я не обнаружила ни строчки, где бы мужчины предлагали ей руку и сердце.

Х м а р о в. Ее не интересуют мужчины.

В е р а  П е т р о в н а. Может быть, вы ответите — почему?

Х м а р о в. Потому что ее интересует синтез белка.

В е р а  П е т р о в н а. А может быть, потому, что она не интересует мужчин?

Х м а р о в. Может быть. Это вы хотите превратить ее в кокотку. Для меня она — синий чулок.

В е р а  П е т р о в н а. Тогда ее самоотречение немногого стоит. Я не права?

Х м а р о в. Вы не можете быть правы.

В е р а  П е т р о в н а. Почему?

Х м а р о в. Потому что вы порете чушь.

В е р а  П е т р о в н а. Убедительно и логично. Я защищаю свою точку зрения — и в этом мое достояние. Вы нападаете на точку зрения другого — а это уже достояние общее.

Х м а р о в. Вам кажется, будто вы высказали глубокую мысль?

В е р а  П е т р о в н а. Я в этом убеждена.

Х м а р о в. Если вы начинаете с мании величия, интересно, к чему вы придете?

В е р а  П е т р о в н а. Извините, я просто повторила слова Монтескье.

Пауза. Покончив с прической, Вера Петровна встала и отправилась за ширму. Во время последующего разговора она переодевается.

Х м а р о в. Предположим, героиня помолодеет. Что это даст?

В е р а  П е т р о в н а. За нею начнет ухаживать директор института.

Х м а р о в. Директору института семьдесят лет.

В е р а  П е т р о в н а. Ну да, так сказано в сценарии. А на самом деле ему сорок пять. Холост, умен.

Х м а р о в. Весьма оригинально.

В е р а  П е т р о в н а. Начальник ведущей лаборатории готов ради нее оставить жену и детей.

Х м а р о в. Как, еще один?

В е р а  П е т р о в н а. Да.

Х м а р о в. Зачем вам понадобился второй ухажер?

В е р а  П е т р о в н а. Для того, чтобы был выбор. У нее два ухажера, но она отказывает им, потому что боготворит своего шефа. Это и называется самоотречением во имя любви.

Х м а р о в. Между прочим, в фильме есть и научные проблемы. Не хотите ли изменить что-нибудь и там?

В е р а  П е т р о в н а. Вы не очень-то глубоко изучили проблему синтеза белка.

Х м а р о в. Откуда вам это известно?

В е р а  П е т р о в н а. Мой муж интересуется операциями по пересадке органов. Проблема отторжения связана с проблемой синтеза белка. Я перевожу ему статьи из иностранных журналов.

Х м а р о в (не сразу). Что-нибудь еще?

В е р а  П е т р о в н а. Да, подайте мне, пожалуйста, пояс.

Хмаров кидает за ширму висевший на ручке кресла пояс.

Вы очень любезны. Благодарю.

Х м а р о в. Я действительно очень любезен. Продолжаю слушать вас, вместо того чтобы вышвырнуть за окно.

В е р а  П е т р о в н а (выходит из-за ширмы. За несколько минут, которые длилась эта сцена, она преобразилась). Как я вам нравлюсь теперь?

Х м а р о в. Московская модница. Из-за этого не стоило городить огород.

В е р а  П е т р о в н а. Вы городили огород, чтобы поставить на нем пугало. Взгляните на свой замысел по-иному, и вы осознаете все преимущества преображения героини. Мой шеф должен быть человеком лет пятидесяти пяти, застенчивым, скромным, деликатным, словом, вашей полной противоположностью. Если профессор старше ассистентки на двадцать пять лет…

Х м а р о в (перебивая). Не тратьте время на создание нового героя. Я не могу усложнять трактовку роли. Смирницкому ее не поднять.

В е р а  П е т р о в н а. Наконец-то я с вами согласна.

Х м а р о в. Что же прикажете делать?

В е р а  П е т р о в н а. Сменить актера.

Х м а р о в (как рыба, выброшенная на берег, глотнул воздух ртом). Еще одно слово — и меня будут судить за убийство.

В е р а  П е т р о в н а. Ваш профессор неказист, лысоват, неудачлив и не очень талантлив. Ему требуются годы там, где его ассистентке нужен миг озарения. Он из тех, кто собирает факты. Она умеет их сопоставлять.

Х м а р о в. Вы хотите, чтобы молодая красивая женщина любила не просто бездарность, но к тому же и неказистую из себя? За что она могла бы его полюбить?

В е р а  П е т р о в н а. Он щепетильно честен и добр.

Х м а р о в. Вы считаете, этих анемичных добродетелей достаточно для любви?

В е р а  П е т р о в н а. Для меня было бы достаточно.

Х м а р о в. Какого дьявола в таком случае его надо любить тайно?

В е р а  П е т р о в н а. Она знает, что профессор относится к ней как к ребенку. Он был другом ее погибших родителей и считает, что заменил ей отца.

Х м а р о в. Терпеть не могу мелодраму.

В е р а  П е т р о в н а. Зато у зрителей она имеет неизменный успех.

Х м а р о в (взрываясь). А я всегда плевал, плюю и буду плевать на успех!

В е р а  П е т р о в н а. Пожалуйста, не декларируйте глупость. Это неудачники говорят, что они плюют на успех. А вы знамениты.

Х м а р о в (вдруг). Сядьте за стол.

В е р а  П е т р о в н а. Зачем?

Х м а р о в. Сядьте! Возьмите карандаш. (Кладет перед ней лист бумаги.) Пишите.

В е р а  П е т р о в н а. Что?

Х м а р о в. Все, что угодно…

Вера Петровна пишет.

Достаточно, теперь встаньте и пройдитесь деловой походкой. Остановитесь. Встаньте за кресло. Это кафедра. Вы читаете лекцию. Произнесите что-нибудь умное.

В е р а  П е т р о в н а. Умное с вашей точки зрения или с моей?

Х м а р о в. С точки зрения французских энциклопедистов.

В е р а  П е т р о в н а. Жили-были дед да баба, ели кашу с молоком, рассердился дед на бабу — хлоп по пузу кулаком.

Х м а р о в (подумав). Предположим, я откажусь от услуг Смирницкого. Где я найду актера на роль лысого, по благородного и застенчивого ученого, который внушил любовь такому совершенству, как вы?

В е р а  П е т р о в н а. Такой актер у вас есть.

Х м а р о в. Кто?

В е р а  П е т р о в н а. Чухонцев.

Х м а р о в (подозрительно). Откуда вы знаете про Чухонцева?

В е р а  П е т р о в н а. Это не имеет значения.

Х м а р о в. Еще месяц назад вы не знали актеров ни по фамилии, ни в лицо. Кирюха откопал его в провинции. Откуда вам известно, на что он способен?

В е р а  П е т р о в н а. Я смотрела пробы.

Х м а р о в. Вы смотрели пробы? Так. Я своими руками выпустил из бутылки джинна. (Орет.) Кто дал вам пробы?! Кто посмел пустить вас в просмотровый зал?!

В е р а  П е т р о в н а. Не беснуйтесь. Я попросила Кирилла Васильевича и не вижу причины, по которой он должен был мне отказать.

Х м а р о в. Эта причина называется: всяк сверчок знай свой шесток. Я вышвырну его вон!

В е р а  П е т р о в н а. Чухонцев застенчив, мягок, но за всем этим чувствуется сила. В отличие от вас, он может себе позволить не выставлять мужской характер напоказ.

Х м а р о в. Что значит — в отличие от меня?

В е р а  П е т р о в н а. Восточная мудрость гласит: имеющий мускус в кармане не кричит об этом на всех перекрестках — запах мускуса говорит за него.

Х м а р о в. Я выпустил не джинна, а подколодную змею.

В е р а  П е т р о в н а. Представьте Чухонцева в сцене с министром. Принципиальность застенчивого человека обезоруживает.

Х м а р о в. Чухонцеву не нравится сценарий.

В е р а  П е т р о в н а. Вот видите! Значит, он не только талантлив, но и умен.

Х м а р о в (после паузы). Согласись я с вашими доводами, мне придется снимать другой фильм.

В е р а  П е т р о в н а. Он будет хуже задуманного?

Х м а р о в. Какая разница — хуже или лучше. Он будет другим.

В е р а  П е т р о в н а. Разница очень большая. Ремесленник может выпустить в свет то, что считает несовершенным, художник — никогда.

Х м а р о в. Оставьте менторский тон. И вообще — помолчите. Мне надо сосредоточиться. (По поводу раздавшегося телефонного звонка.) А, черт! (В трубку.) Да? Нет, гример не нужен. Как — что делать с актерами? Распустить. До утра. Смирницкий может улетать. И еще (подчеркнуто), Кирилл Васильевич, будь добр, приготовь мне пробы Чухонцева. Все. (Положил трубку.) Довольны? Ведь именно ради этого вы устроили сцену с переодеванием.

В е р а  П е т р о в н а. Если можно, я сниму туфли. Я не умею долго стоять на высоких каблуках. Сегодня вы еще не вышвырнете меня за окно?

Х м а р о в. Вы мне омерзительны.

В е р а  П е т р о в н а (улыбаясь). Возьмите там на столике. Я написала для вас.

Х м а р о в (берет лист бумаги, который он положил перед Верой Петровной, читает). «Вы умны. Вы добры. Спасибо. Я не сомневалась, что мне удастся вас переубедить».

Хмаров, глядя в глаза Вере Петровне, медленно рвет бумагу на несколько частей, затем поворачивается и выходит, с силой хлопнув дверью.

Вера Петровна смотрит ему вслед, сбрасывает туфли, падает в кресло и какое-то время сидит, улыбаясь, вполне довольная одержанной победой.

4

Комната в квартире Хмарова. Необходимые детали декорации: кресло, диван, возле дивана столик с лампой под абажуром. На столике телефон. На тумбочке проигрыватель. Вечер.

Входят  В е р а  П е т р о в н а  и  Х м а р о в.

Х м а р о в (плюхается в кресло). Два месяца назад я наугад брякнул насчет джинна, выпущенного из бутылки. Сегодня я утверждаю, вы — волшебница. Это все, что я хочу вам сказать.

В е р а  П е т р о в н а. Жаль. Могли бы предложить мне присесть.

Х м а р о в. Не разводите церемоний. Вот вам диван.

В е р а  П е т р о в н а. Зачем вы привезли меня к себе домой?

Х м а р о в (игнорируя вопрос). Ух, как вы сегодня совладали с паузой! В вашем молчании было заключено столько великих мыслей, сколько гениальных статуй в неотесанной глыбе мрамора… Это я вычитал у Олдоса Хаксли, чтобы при случае показать, что и я не лыком шит.

В е р а  П е т р о в н а. Все эти приемы, просмотры, премьеры, пустые кулуарные разговоры — зачем они вам? Ведь вы презираете светскую суету. Мне кажется, вы возите меня по Москве, чтобы скомпрометировать.

Х м а р о в. Вы проницательны.

В е р а  П е т р о в н а. Какую цель вы преследуете?

Х м а р о в. Догадайтесь.

В е р а  П е т р о в н а. Вы затеяли игру с моим мужем. Хотите доказать, что у вас на меня прав больше, чем у него.

Х м а р о в. А разве это не так?

В е р а  П е т р о в н а. Нет. Даже признавшись Ивану Семеновичу в порочной связи с кино, его интересы я ставлю превыше всего. (Помолчав.) Мне не следовало переступать порог вашего дома. Меня не покидает ощущение неловкости. Интересно, скольких женщин вы усаживали на этот диван?

Х м а р о в. Вы фетишистка?

В е р а  П е т р о в н а. Я не безразлична к биографии вещей. Так зачем же вы настояли, чтобы я приехала к вам?

Х м а р о в. Разве вам не интересно посмотреть, как живет Сергей Хмаров?

В е р а  П е т р о в н а. Я посмотрела. Если этим исчерпывается цель визита, разрешите мне встать и уйти.

Х м а р о в. Вы еще ничего не успели увидеть.

В е р а  П е т р о в н а. Успела. В прихожей висят три портрета. С тех пор как я, по вашей милости, познакомилась с кино, я знаю, что это портреты актрис.

Х м а р о в. И заметьте, очень хороших актрис.

В е р а  П е т р о в н а. Возможно. Но каждая из них в свое время была вашей женой. Неужели и впрямь существует традиция: жене режиссера принадлежит всегда главная роль?

Х м а р о в (забавляясь). Видите ли, обыватели, как всегда, путают следствие и причину. Выбирая актрису на главную роль, режиссер руководствуется своим вкусом. Что ж удивительного, если во время работы он влюбляется в нее и, как человек высоконравственный, предлагает стать своей женой. Не хотите же вы, чтобы я распутничал с женщиной, которую люблю?

В е р а  П е т р о в н а. Предположим, вы выбирали жен на свой вкус. Не объясните ли, почему все они выбрали именно вас?

Х м а р о в. Я умен, талантлив, обаятелен, сравнительно молод.

В е р а  П е т р о в н а (невольно улыбаясь). Ваша самовлюбленность обезоруживает.

Х м а р о в. Ну и прекрасно. Сбросьте доспехи, разоружитесь. Мы две лошадки, впряженные в одну тележку. И за то, что вы когда-то напоили меня чаем, я отплачу вам тем же. (Выходит.)

Вера Петровна, помедлив, начинает набирать номер телефона. Передумав, опускает трубку на рычаг. Встает, снимает плащ. Пройдясь по комнате, постояв перед картиной с обнаженной женщиной, садится на диван. Покосившись на картину, в раздумье морщит лоб, надевает плащ, застегнув на все пуговицы, и пересаживается в кресло.

(Входя.) К чаю будет поджаренный хлеб с плавленым сырком. Снимите пальто, здесь не вокзал.

В е р а  П е т р о в н а. В этом я не уверена.

Х м а р о в. Но-но-но, я устал от ваших подковырок.

В е р а  П е т р о в н а. Здесь холодно и пусто. Здесь не живут, а ждут.

Х м а р о в (философски, воздев палец). Где бы и как бы мы ни жили, мы не только существуем — мы ждем. Ждем благополучия, ждем счастья, ждем успеха, детей, внуков, старости, смерти, наконец.

В е р а  П е т р о в н а. В этой квартире ждут лишь одного: расставания.

Х м а р о в. Не огорчайтесь за моих жен. Мы расставались, когда нам уже нечего было дать друг другу. Так как же насчет пальто?

В е р а  П е т р о в н а (вдруг). Есть у вас пластинка «Времена года» Вивальди?

Х м а р о в. Вивальди не согревает. Могу предложить ликер.

В е р а  П е т р о в н а (констатируя). Вишневый.

Х м а р о в. Можно и вишневый. (Достает и ставит на стол бутылку и рюмку.)

В е р а  П е т р о в н а (подумав). Я бы предпочла Вивальди.

Х м а р о в (с удивлением). Пожалуйста. (Находит и ставит на проигрыватель пластинку. Некоторое время слушает музыку, затем подходит к Вере Петровне и садится на подлокотник кресла. Глубокомысленно.) Старые композиторы как старые вина — с годами аромат крепнет.

В е р а  П е т р о в н а. Пересядьте на диван.

Х м а р о в. Думаете, я собираюсь вас соблазнить?

В е р а  П е т р о в н а. Пересядьте на диван.

Х м а р о в. Дура.

Пауза. Хмаров пересаживается на диван.

В е р а  П е т р о в н а. Если я ошиблась и ненароком обидела вас — извините.

Х м а р о в. Ладно, не извиняйтесь. Я действительно прикидывал, как бы половчее вас обнять.

В е р а  П е т р о в н а. Я не в вашем вкусе.

Х м а р о в. Разве я не взял вас на главную роль?

В е р а  П е т р о в н а. Взяли. Но вашей героине по сценарию было за сорок, а вы еще хотели, чтобы ее загримировали на шестьдесят. Можете не ухаживать за мной. Я против традиций. И я не обидчива. Если у вас остается время для развлечений, поухаживайте лучше за своей женой.

Х м а р о в. Я развелся с нею три недели назад. И держу это в секрете. Боюсь ворошить муравейник московских невест, покуда в доме не воцарится новая жена.

В е р а  П е т р о в н а. О господи! Вы в самом деле убеждены, будто все женщины мечтают заполучить вас в мужья?

Х м а р о в. Да.

В е р а  П е т р о в н а. Но почему бы в таком случае и не разворошить муравейник? Почему бы не взглянуть на невест, если вы решили выбрать себе новую жену?

Х м а р о в. Я уже выбрал.

В е р а  П е т р о в н а. Кого?

Х м а р о в. Вас.

В е р а  П е т р о в н а. Пожалуйста, не шутите.

Х м а р о в. Я не шучу.

В е р а  П е т р о в н а. Мне говорили, что у вас есть излюбленный прием. Сперва вы напаиваете жертву вишневым ликером, а потом усыпляете ее бдительность при помощи Вивальди. Но я не знала, что вы к тому же сразу предлагаете ей руку.

Хмаров встает, выключает проигрыватель. Возвращается к столу, хватает бутылку с ликером.

(Вцепившись в бутылку.) Нет-нет, пожалуйста, не убирайте. (Завладев бутылкой, ставит ее на стол.) Я хочу попробовать. Ваши жертвы нахваливали этот ликер.

Х м а р о в (сел на диван, ровно). Вы спросили, зачем я завлек вас в свой дом. Отвечаю. Чтобы сделать вам предложение. Я сделал его. Решайте.

В е р а  П е т р о в н а (улыбаясь). Вы хотите, чтобы я приняла это всерьез?

Х м а р о в. Да.

В е р а  П е т р о в н а. Вы избалованы звездами. Я ординарна. Зачем вам такая жена?

Х м а р о в. Это вас не касается.

В е р а  П е т р о в н а. Единственно, что я умею, — это хозяйничать, вести дом. Но именно это мое дарование вам ни к чему. Вы прирожденная бездомная собака. Вы шастаете по друзьям и ресторанам. В собственной конуре вы довольствуетесь плавленым сырком.

Х м а р о в. Мне плевать на ваши рассуждения. Ваше дело ответить — хотите ли вы стать моей женой?

В е р а  П е т р о в н а. В таком случае, вы сами ответили за меня. Какой женщине хочется, чтобы муж у нее был грубиян?

Х м а р о в. Короче: да или нет?

В е р а  П е т р о в н а. Только сейчас вы заявили, что я фетишистка и дура. Вы вдруг обнаружили во мне достоинства? Какие?

Х м а р о в. Вы ребячливы, наивны и мудры. Из этого сплава природа создает великих людей.

В е р а  П е т р о в н а. Благодарю вас, но этот сплав не такая уже редкость.

Х м а р о в. Редкость. У меня из этих качеств есть только два. Наивностью меня судьба обошла.

В е р а  П е т р о в н а (с откровенной иронией). Не огорчайтесь, вы гораздо наивнее меня. Вы считаете свое мнение непогрешимым. Вы ведете себя как победитель в захваченной столице врага. Вы полагаете, что лишь одного качества вам недостает, чтобы причислить себя к сонму гениев. У меня невелик выбор. Я должна считать, что либо вы наивны, либо глупы. (Не давая Хмарову раскрыть рта.) Это вам за фетишистку и дуру. Вы слишком высоко задираете нос. Это вызывает желание щелкнуть по нему. Вам совершенно незачем свататься. Попробуйте соблазнить меня обычным путем.

Хмаров молча наполняет рюмку.

Мы с вами и впрямь две лошади в одной упряжке. Давайте добросовестно везти свою тележку. И будем помнить, что мы друзья. Ну вот, вы совершенно успокоились. Благодарю вас. Настоящий мужчина никогда не поддается желанию, возникшему в спешке и невпопад. А теперь встаньте и проводите меня. Мне надо выспаться, приготовить мужу завтрак и явиться на студию к девяти часам.

Х м а р о в. Похоже, из чувства самосохранения я ни разу не говорил того, что скажу сейчас.

В е р а  П е т р о в н а (встает). Хорошо, голубчик. Только давайте перенесем это на следующий раз.

Х м а р о в. Всего три слова.

В е р а  П е т р о в н а (остановилась в дверях). Да?

Х м а р о в. Я вас люблю.

В е р а  П е т р о в н а (на долю секунды растерялась, внимательно посмотрела на Хмарова, решив обратить это в шутку). Ну зачем же так? Ни с того ни с сего. Шел человек по улице, а вы его булыжником по голове.

Х м а р о в. Подойдите ко мне.

В е р а  П е т р о в н а. Зачем?

Х м а р о в. Разве вы не слышали?

В е р а  П е т р о в н а. Зачем вам это понадобилось?

Х м а р о в. Что именно — признаться или полюбить?

В е р а  П е т р о в н а. Признаться. Вы ничего не делаете просто так.

Х м а р о в. Я люблю ясность. Она упрощает отношения. Я не горец и не азиат. Я не могу вас ни украсть, ни купить. Поэтому вам всего-навсего надо сказать — да или нет.

В е р а  П е т р о в н а. Признания не упрощают отношения, они усложняют их.

Х м а р о в. Вам что, сотни мужчин признавались в любви?

В е р а  П е т р о в н а. Нет, вы второй. И только непринужденность вашей позы мешает мне оценить всю торжественность момента.

Х м а р о в. Я всегда сижу развалившись. Если вам это мешает, могу встать.

В е р а  П е т р о в н а. Я привыкла, не утруждайте себя. Еще три минуты назад наши обязательства друг перед другом носили дружеский и деловой характер. Вы уничтожили эту простоту. Вы хотите вынудить меня к действию.

Х м а р о в. Никто ни к чему вас не вынуждает. Всего одно слово — да или нет.

В е р а  П е т р о в н а. Что будет, если я скажу «нет»?

Х м а р о в. Я буду считать, что вы его не сказали. Я способен на длительную осаду.

В е р а  П е т р о в н а. Значит, вы вынудите меня к обороне. Что будет, если я скажу «да»?

Х м а р о в (с непосредственностью ребенка). Вы разведетесь с мужем. Разменяете его квартиру на две. В доставшуюся вам въедет Инга, а вы поселитесь здесь.

В е р а  П е т р о в н а. Значит, Иван Семенович должен лишиться не только жены, но и квартиры, в которой прожил тридцать лет. И когда таким образом я выкажу ему свою благодарность, вы тоже станете утверждать, что не вынудили меня к действию?

Х м а р о в. Да или нет?

В е р а  П е т р о в н а. Вы дарили женщинам цветы?

Х м а р о в (гордо). Никогда. Им хватало меня самого.

В е р а  П е т р о в н а. Ни одной из жен?

Х м а р о в. Мои бывшие жены — актрисы. Сниметесь в фильме — и вас тоже будут заваливать цветами. (После паузы.) На балконе в горшках растет какая-то дрянь. Можете срезать и считать, что я их вам преподнес. Так как же — да или нет?

В е р а  П е т р о в н а. Ни то ни другое. Мы будем считать, что этого разговора не было. Спокойной ночи. Я ухожу. (Поворачивается к двери, медлит.)

Х м а р о в. Чего же вы ждете?

В е р а  П е т р о в н а. Чтобы, как человек воспитанный, вы попрощались со мной.

Х м а р о в. Нет, вы ждете, чтобы я вас удержал. И могу сказать — почему.

В е р а  П е т р о в н а. Любопытно?

Х м а р о в. Потому что и вы любите меня.

В е р а  П е т р о в н а (обернулась, спокойно). Ну вот, теперь наши отношения упростились до предела. Я вынуждена уйти.

Х м а р о в. Валяйте.

В е р а  П е т р о в н а. Один вопрос: как вы догадались?

Х м а р о в. Любить безответно — удел сильных натур. Я самовозгораться не умею. Надо поджечь. Я пускаюсь в путь, только когда чувствую, что меня встретят на полдороге.

В е р а  П е т р о в н а. Я замужем.

Х м а р о в. Тем хуже для вашего мужа. (Набирает номер телефона.) Сейчас вы сообщите мужу, что уходите от него. Рвать надо сразу и с корнем.

В е р а  П е т р о в н а. Он в клинике.

Х м а р о в. В таком случае, позвоните туда. (Крутит диск.)

В е р а  П е т р о в н а. Откуда вам известен телефон клиники?

Х м а р о в. Было время, когда я звонил вам, лишь убедившись, что эскулап на боевом посту.

В е р а  П е т р о в н а (нажимает на рычаг). Даже в шутку не предлагайте мне ничего подобного.

Х м а р о в. Профессор горд и, значит, самолюбив. Он не потерпит неверной жены.

В е р а  П е т р о в н а. Вы правы, Иван Семенович не потерпит неверной жены.

Х м а р о в. Так что же?

В е р а  П е т р о в н а. У него будет верная жена.

Х м а р о в. Если вы даже и собираетесь придерживаться этой программы, кто, кроме вас, будет знать о вашей верности? Молва всесильна. Найдется болван, который из дружеских побуждений захочет уберечь вашего мужа от позора.

В е р а  П е т р о в н а. У Ивана Семеновича нет глупых друзей.

Х м а р о в (помолчав, легко, с улыбкой). Что ж, будем искать обходные пути. Но, как говорится в политических перебранках, отныне вся ответственность ложится на вас.

В е р а  П е т р о в н а (вдруг). Кажется, что-то горит. (Принюхивается.) Хлеб. (Поспешно выходит.)

Х м а р о в (размышляет. Затем решительно набирает номер телефона). Клиника? Как позвонить в кабинет профессора Смирнова? Что значит — не даете телефон? Это говорят из газеты. В завтрашнем номере стоит его статья, надо уточнить терминологию. (Записывает на листке бумаги номер телефона.) Спасибо. (Снова набирает номер.) Будьте добры, профессора Смирнова. Хорошо, я подожду. (Кладет трубку рядом с телефоном.)

В е р а  П е т р о в н а (входит). Если вам понадобятся угли, вы найдете их в мусорном ведре. Проводите меня.

Х м а р о в. Еще одну минуту. Сядьте сюда.

В е р а  П е т р о в н а (садится рядом с ним на диван). Я слушаю вас. (Уклонившись от объятий.) Не будьте мальчишкой.

Х м а р о в. Я вас люблю.

В е р а  П е т р о в н а. Прошу вас, не надо. Отпустите меня. Почему трубка лежит на письменном столе?

Х м а р о в. Чтобы сюда не позвонили.

В е р а  П е т р о в н а (встает, хочет положить трубку на аппарат, замечает листок с номером телефона; помедлив, берет трубку). Да?.. Да, это я.

Большая пауза.

(Кладет трубку.) Очевидно, это и есть ваш обходной маневр.

Хмаров не отвечает. Напряжен, ждет.

Нетрудно догадаться, зачем вы это сделали.

Х м а р о в. Не люблю двусмысленности, только и всего.

В е р а  П е т р о в н а. Нет, вы хотели испытать его гордость, заставить страдать. В расчете на то, что он не сможет примириться. (С силой.) Вы хотели заставить страдать человека, до которого вам не подняться, получи вы хоть десять гран-при! (Садится, закрывает лицо ладонями, плачет.)

Х м а р о в (растерян). Вера Петровна! Что вы! Не надо! (Встает на колени, с детской интонацией.) Что такого я сделал? Я хотел как лучше. И как быстрее. Я люблю вас. Хочу, чтобы вы были со мной. Я избрал гуманную тактику. Не раскроил ему череп палицей и не убил на дуэли. Я поступил как цивилизованный человек. Конечно же я хочу, чтобы он отступился. Но, если желаете, я принесу Ивану Семеновичу свои извинения. И даже проявлю великодушие: скажу, что во всем виноват я один. Ну, вот вы и успокоились. Спасибо вам! Вы моя единственная. Вы любите меня?

В е р а  П е т р о в н а (всхлипнула в последний раз). Да. Очень. Как бы иначе можно было вас выносить.

Х м а р о в. Мы помирились?

Не ответив, Вера Петровна встала, подошла к проигрывателю, включила его; взяла рюмку с ликером, рассмотрела на свет, понюхала, поставила. И, даже не взглянув на Хмарова, вышла.

Пауза. Хмаров стоит на коленях. Звучит Вивальди.

 

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

5

Номер в пансионате на берегу одного из валдайских озер. Широкие окна и дверь в лоджию открыты. За окнами верхушки сосен, ослепительно чистое небо. На подоконнике, на столе, на полу — в вазах, кувшинах, ведре — цветы. Розы, гладиолусы, гвоздики.

Зазвонил телефон. Из спальни выходит  Х м а р о в. Он в халате, на ногах домашние тапочки. Осунулся, небрит. Снимает и сразу кладет трубку. Ждет, мрачно уставившись на телефон. Дождался — телефон зазвонил.

Х м а р о в (изменив голос). Слушаю… Сергей Константинович болен и к телефону не подходит. Из какой газеты? Хорошо, я передам. (Кладет трубку, осторожно выглядывает в окно. Отвечая на стук в дверь.) Войдите.

В е р а  П е т р о в н а (входит, снимает шляпу, кладет на стол принесенный букет гладиолусов). Как вы себя чувствуете?

Х м а р о в. Как в нокдауне.

В е р а  П е т р о в н а. Встреча прошла прекрасно. Мы выступали прямо в цехе. Почему вы разбросали по всей комнате книги?

Х м а р о в. Так надо.

В е р а  П е т р о в н а. И как ваша пижама оказалась на письменном столе?

Х м а р о в. Убирайтесь в свой номер!

В е р а  П е т р о в н а. Хорошо. Позвольте мне только позаботиться о цветах. У меня уже нет места. Придется и этим погостить у вас.

Х м а р о в (выхватывает букет, выбрасывает его за окно, выталкивает Веру Петровну в лоджию). Полюбуйтесь. Пляж протянулся на два километра, но почему-то вся группа загорает именно здесь. (Закрывает дверь в лоджию, садится в кресло, раскрывает книгу, пытается сосредоточиться — это ему не удается. Швыряет книгу на диван, берет в руки следующую.)

В е р а  П е т р о в н а (приоткрывает дверь, робко). Здесь на стене летучие мыши.

Х м а р о в. Все живое надо любить.

В е р а  П е т р о в н а (ей стыдно в этом признаться). Я их боюсь.

Х м а р о в. Это ласточки, здесь нет летучих мышей.

В е р а  П е т р о в н а. Простите. Можно мне пройти?

Х м а р о в. Идите.

В е р а  П е т р о в н а (почти крадучись проходит мимо Хмарова, по дороге поднимает галстук, валявшийся на полу. У самой двери обернулась, помедлив). Что же все-таки происходит?

Х м а р о в. Что вы имеете в виду?

В е р а  П е т р о в н а. Наше безделье.

Х м а р о в (раздраженно). У группы ежедневно встречи со зрителями, выступления по телевидению, интервью. Это вы называете бездельем?

В е р а  П е т р о в н а. На небе ни облачка. Но аппаратура в чехлах. Люди пять дней валяются на пляже. Две сцены, из-за которых мы приехали на Валдай, в режиссерском сценарии расписаны по кадрам. Вы могли бы поручить их снять Кириллу Васильевичу. Пусть он не великий режиссер, но он знает, как надо снимать.

Х м а р о в (орет). Я мог бы поступить проще: выгнать его к чертовой матери! И выгоню, если он еще раз передаст через вас нечто подобное! (Спокойнее.) В искусстве ничего нельзя перепоручать. В искусстве мало знать — надо уметь. И уберите этот колумбарий, я еще не в гробу.

В е р а  П е т р о в н а (переждав вспышку). Я не верю в ваши головокружения. Вы симулянт.

Х м а р о в (с благородным негодованием). Я симулянт?! Вы смеете, глядя мне в глаза, заявлять, будто я докатился до лжи?

В е р а  П е т р о в н а. Да.

Х м а р о в. А эти таблетки?.. Вот! Желтые, красные, синие! По двадцать штук в день?..

В е р а  П е т р о в н а (протягивает ему пакетик). Это вам от Кирилла Васильевича.

Х м а р о в. Что это?

В е р а  П е т р о в н а. Желтые, красные, синие. Все те — по двадцать штук в день, — которые вы выбрасываете за окно. Он уже пять дней собирает их по утрам.

Х м а р о в (заглянул в пакетик, усмехнулся). Мог бы не жаловаться на безделье. Сто приседаний в его возрасте — не пустяк. (Исподлобья взглянул на Веру Петровну.) Что-нибудь еще?

В е р а  П е т р о в н а. Надеюсь, вы не лунатик?

Х м а р о в. Нет.

В е р а  П е т р о в н а. Но Кирилл Васильевич говорит, что каждую ночь вы осторожно, чтобы никто не заметил, перебираетесь с лоджии на крышу, спускаетесь по пожарной лестнице и до рассвета бродите по берегу. И вот я спрашиваю: что происходит с вами?

Х м а р о в (раздельно, в упор). То, что мне незачем и нечего больше снимать. В моем положении писатель сжигает рукопись, художник перегрунтовывает холст.

В е р а  П е т р о в н а. А что делает режиссер?

Х м а р о в. Прикидывается больным, валяет ваньку и не спит по ночам. Вам удалось вытащить из меня признание. Надеюсь, вы довольны теперь?

В е р а  П е т р о в н а (поднимая с пола книги). Нечто подобное я и подозревала. Только не знала, как далеко вы зашли.

Х м а р о в (передразнивая). «Нечто подобное я и подозревала»! Еще бы! Ведь здесь подглядывают за мной по ночам.

В е р а  П е т р о в н а. Пожалуйста, не беситесь.

Х м а р о в. Убирайтесь! Вы слишком умны для меня. (Выхватывает у нее книги, швыряет их на диван.) Могу сообщить, как далеко я зашел: в самую топь. И если вас подослала шайка этих трусливых себялюбцев — подите и донесите: Хмаров — банкрот.

Вера Петровна спокойно наблюдает за ним.

Считаете, я пошутил?

В е р а  П е т р о в н а. Я не считаю, что вы пошутили.

Х м а р о в. Ах, не считаете?

В е р а  П е т р о в н а. Нет.

Х м а р о в. Значит, спокойно соглашаетесь, что Хмаров бездарен и пуст?

В е р а  П е т р о в н а. Вы уже доказали, что не бездарны, и мы еще не выяснили, что пусты.

Х м а р о в (гордо). Можете поверить. Космический вакуум. Торричеллиева пустота.

Зазвонил телефон.

Сделайте одолжение, возьмите трубку.

В е р а  П е т р о в н а (в трубку). Слушаю. (Хмарову.) Пресса просит интервью у великого творца.

Х м а р о в (орет). Хмаров не великий творец, а великое дерьмо!

В е р а  П е т р о в н а (протягивает трубку). Скажите ему это сами.

Х м а р о в (выхватывает трубку, швыряет ее на аппарат). Хмаров не способен создавать. Хмаров способен воплощать. Лучше или хуже, но — воплощать. Он, как пианист, всего лишь посредник между сочинителем и слушателями. Но у пианиста есть хотя бы великие композиторы. А кто есть у Хмарова? Гребешков! (Уходит в спальню и немедленно возвращается, чтобы закончить мысль, рожденную в порыве самоуничижения.) И вообще — что такое кино? Пять, десять лет — и ленты устаревают. Неуловимо. Не тот костюм, не та тональность, не та манера актерской игры. Мы порождение цивилизации, а не культуры. Сегодня кино, завтра гипнотический сон — путешествие в страну грез, перевоплощение в одно из действующих лиц. Истинные творцы обходят кинематограф. Потому что жанры культуры вечны. Они родились из биологии человека. Звуки, краски, слова. Музыка, живопись, литература.

В е р а  П е т р о в н а (ничуть не тронутая этой тирадой). Разве вам не нравился снятый материал?

Х м а р о в. Нравился. Но теперь я прозрел. Элегантное занудство. Мальчишеская претензия быть на уровне моды. Героиня запустила опыт по синтезу белка и укатила на Валдай, чтобы лавры открытия достались шефу. Открытие совершилось. Профессор ликует. Прекрасно. Что мы должны снять здесь? Профессор приезжает в дом отдыха. Сообщает ассистентке об успехе. Перелистывая журнал, наталкивается на статью. Знаменитый академик обвиняет профессора в недобросовестности. Он-де наживает научный капитал, эксплуатируя талант сотрудников. Сердечный приступ. Она до утра отхаживает его и пишет академику укоризненное письмо. Вам нравится этот эпизод?

В е р а  П е т р о в н а. Если вы настаиваете, признаюсь: мне он кажется неудачным.

Х м а р о в. Вот. Новоявленный гений Чухонцев заявил, что в этой сцене ему нечего играть. И он прав, черт его подери! Да, она талантлива, ее башка набита завиральными идеями, но мне мало влюбленной сиделки. Здесь нужен поступок. Взрыв!

В е р а  П е т р о в н а. Может быть, весь фокус в другом решении эпизода?

Х м а р о в. Может быть.

В е р а  П е т р о в н а. Так в чем дело?

Х м а р о в. Я жду Гребешкова.

В е р а  П е т р о в н а. Ах, вот как! Вы ждете Гребешкова… Значит, печальная сказка о банкротстве была придумана для меня? Ваше отчаяние, как и ваша болезнь, оказалось фальшивым.

Х м а р о в. Отчаяние настоящее. Но я не самоубийца. Я привык бороться до конца.

В е р а  П е т р о в н а. Где же ваш сценарист?

Х м а р о в. Заболел.

В е р а  П е т р о в н а. Чем?

Х м а р о в. Манией величия. Возомнил себя драматургом, уехал писать пьесу и не сообщил куда. (Идет в спальню.)

В е р а  П е т р о в н а (этим вопросом останавливая его). В котором часу профессор понял, что великое открытие свершилось?

Х м а р о в. Предположим, утром. А что?

В е р а  П е т р о в н а. Если утром — плохо. Если в конце дня — можно было бы кое-что изобрести.

Х м а р о в. Например?

В е р а  П е т р о в н а. Например, он тщетно пытается соединиться с ней по телефону. Он едет на вокзал, но поезд ушел. И знаете, что он делает тогда?

Х м а р о в. То, что я сделаю сейчас, — заваливается спать.

В е р а  П е т р о в н а. Он едет на Валдай на машине. Он проводит ночь за рулем, и когда…

Х м а р о в. Кто вы такая, чтобы проникать в тайны моего ремесла? (Хлопнув дверью, уходит в спальню.)

Вера Петровна, прерванная на полуслове, жалко улыбаясь, комически, словно жалуясь невидимому собеседнику, разводит руками. Потом она собирает с дивана книги, кладет их на стол. Берет со стола пижаму, идет с нею в спальню. Останавливается. Медленно возвращается. Кладет пижаму на стол, переносит книги обратно на диван. Позволив себе роскошь расслабиться, садится в кресло и на какое-то время из женщины спокойной, с ироническим складом ума превращается в беспомощного, покинутого ребенка. Зазвонил телефон. Вера Петровна вздрагивает, мгновенно приходит в себя и, поправив прическу, словно ей предстоит встреча с собеседником лицом к лицу, берет трубку.

В е р а  П е т р о в н а (бодро). Слушаю. (Очень приветливо.) Да, Федор Петрович, я рассказала ему, как прошла встреча. Мне кажется, Сергей Константинович чувствует себя лучше. Ну что вы, милый Федор Петрович, зачем же меня развлекать? Уверяю вас, мне совершенно не скучно. Настроение?

Вера Петровна не успевает ответить, потому что в дверях спальни возникает  Х м а р о в. Перемена в его состоянии настолько разительна, что она от удивления опускает трубку.

Х м а р о в (кивнул на телефон). Кто там?

В е р а  П е т р о в н а. Чухонцев.

Х м а р о в. Прекрасно. (Забирает трубку.) Федор Петрович, жду вас вместе с Кириллом Васильевичем через двадцать минут. (Кладет трубку. Вере Петровне, торжественно, словно делясь откровением.) Профессор едет на Валдай на машине! Всю ночь за рулем! В поисках ассистентки он бежит на пляж. И вдруг встречается с академиком. Прорывается давняя неприязнь. Академик публично оскорбляет профессора, обвиняет в бездарности. И тогда она бросается на академика, аки львица, защищает детеныша. Она знает: разумнее промолчать, это может стоить карьеры. Но она не из тех, кто предает. Она лепит слова, как пощечины. И вдруг оборачивается, затылком почуяв беду: у профессора инфаркт. Ну?! Каково?!

В е р а  П е т р о в н а (еще не вполне оправившись от неожиданности). Мне кажется, вам пришла удачная мысль.

Х м а р о в. Удачная? Черта лысого! Великолепная! Элементарный ход, но сюжет обострился, рванулся вперед. (Энергично.) Ах, Хмаров! Ах, молодец! Почему разбросаны книги? И какого черта пижама лежит на столе? (Сгребает с дивана книги, сваливает в угол; скомкав пижаму, швыряет ее в дверь спальной; обнаружив посредине комнаты туфли, зафутболивает их под диван.) Да здравствует порядок! (Скрывается в спальне, говорит оттуда.) Помните, я обещал, что вам будут подносить цветы вязанками? Теперь я обещаю вам приз за лучшую женскую роль. (Входит, он уже сбросил халат, застегивает пояс на брюках, весело.) У меня репутация режиссера мирового класса. Пока они догадаются, что я полное дерьмо, успею схватить еще два-три гран-при. (Взглянул в окно.) Лежат, ханурики, лодыри проклятые! В поте лица станут есть хлеб свой! Они у меня запрыгают. Они запоют! Э, дьявол, до чего замечательный день!

В е р а  П е т р о в н а (упираясь в грудь Хмарова, который пытается привлечь ее в объятия). Вы делаете мне больно.

Х м а р о в (поднимает ее и водружает на письменный стол, окончательно забыв о только что перенесенном кризисе). Вы почти научились преодолевать земное тяготение. Еще два-три усилия — и вы воспарите вместе со мной. Чем выше, тем больше радиус обзора, тем больше факторов, над которыми стоит поразмышлять. Посмотрите, как извивается река, то удаляясь, то приближаясь к озеру. Она стремится к нему, как человеческая мысль к истине. Реки не могут не впадать. (Без перехода.) Знаете, что бы я сделал, будь я современником великого Хмыря? Записал бы все это. Кажется, я изрек значительную мысль. (Словно возвратившись издалека.) Ну, здравствуйте! Проклятое ремесло. Каждый раз преодоление. И каждый раз отчаяние. Пора бы привыкнуть, что они чередуются — падения и взлеты. Но каждый раз глубина отчаяния кажется бездонной. (Любуясь Верой Петровной, которая со своего пьедестала внимательно, словно изучая, наблюдает за ним.) Я не устаю все больше и больше влюбляться в вас. И зря. Мой тип — длинноногие блондинки. Они взаимозаменяемы. Вы уникальны. Куда я притулюсь, если вас не будет возле меня? Почему у вас глаза на мокром месте? Вас посмели обидеть?

В е р а  П е т р о в н а (улыбаясь). Все хорошо.

Х м а р о в. Если посмеют — скажите. Я беспощаден. Обидчика я разрублю на куски. (Скрывается в спальне.) Где бритва? Ага, нашлась.

В е р а  П е т р о в н а (кончиком мизинца стряхнула слезы, глубоко вздохнула, развела руками, словно объясняя невидимому собеседнику, что тому совершенно незачем расстраиваться из-за нее; прислушалась к жужжанию электробритвы, позвала). Послушайте, великий режиссер.

Х м а р о в (из спальни). Что?

В е р а  П е т р о в н а. Нет, ничего, пустяки. Я просто подумала, как хорошо, что здесь есть ласточки и нет летучих мышей, которых тоже надо было бы любить.

6

На следующий день. Летняя веранда кафе рядом со съемочной площадкой. Два столика под яркими зонтами. Телефон-автомат. За одним из столиков — Х м а р о в. В одной руке батон, в другой — бутылка молока.

Входит  В е р а  П е т р о в н а  в длинном, до пят, махровом халате.

В е р а  П е т р о в н а. Можно к вам?

Х м а р о в. У-у.

В е р а  П е т р о в н а. Бедненький. Я думала, вы успели перекусить в прошлый перерыв.

Х м а р о в. Черта с два! Художники заморочили мне голову эскизами. Не сбеги я сюда, куковал бы до ужина. Спрячьтесь под зонт. Еще один дубль — и шабаш.

В е р а  П е т р о в н а. Я пришла к вам для того…

Х м а р о в (поспешно). Прошу вас, только не о делах.

В е р а  П е т р о в н а. Мы работаем уже десять часов.

Х м а р о в. Да, день удался. (Встал, потянулся. Он возбужден, бодр.) Сегодня утром я в бинокль разглядывал церквушку. Вы любите слушать колокола?

В е р а  П е т р о в н а. Не знаю, я жила только возле мертвых церквей.

Х м а р о в. Колокола — это завораживает. Это — вечно. Как вода и огонь. Представьте: вы путник в степи. И вдруг оттуда, из-за холмов, послышался голос — низкий, вязкий, тяжелый. Первый удар. Второй. И вот зазвонили они, словно перекликаясь друг с другом, словно подталкивая друг друга все выше и выше. Они манят вас. И вы невольно ускоряете шаг, чтобы приблизиться к ним. Вы входите в город под звон колоколов. Пронизанный звуками воздух сгущается, и каждый ваш шаг теперь — это преодоление, это восхождение к вершине. Потому что вы вошли не в город, а под своды храма, имя которому — Искусство. Искусство, которому каждый вошедший приносит в жертву всю свою жизнь… По-моему, и эта тирада стоит того, чтобы ее записать. Кто тот тип в соломенной шляпе?

В е р а  П е т р о в н а. Это все тот же страдалец-корреспондент. Ждет обещанного интервью.

Х м а р о в (достает из кармана и протягивает Вере Петровне несколько сложенных листков). Пусть напечатает.

В е р а  П е т р о в н а. Что это?

Х м а р о в. Интервью. Можете взглянуть.

В е р а  П е т р о в н а. Разве вы давали ему интервью?

Х м а р о в. Нет, я написал его сам.

В е р а  П е т р о в н а. Ах, так?

Х м а р о в. Вас это удивляет?

В е р а  П е т р о в н а. По правде говоря, я не знала, что принято брать интервью у самого себя. (Читает.) «В своей обычной, хорошо всем известной грубоватой, но привлекательной манере маститый режиссер сказал: «Мой фильм поднимает настолько серьезные нравственные проблемы, что вряд ли за несколько минут…» (Складывает листки.)

Х м а р о в (встревожен). Там что-нибудь не то? Может быть, снять эпитеты вроде «талантливый» и «маститый»?

В е р а  П е т р о в н а. Если вы не считаете их преувеличением — оставьте.

Х м а р о в (величественно). Я не считаю их преувеличением. Будь на то моя воля, я бы всегда писал: гениальный. Меня окружают невежды. Талант — понятие неуловимое, а репутация — реальность. Ее можно и нужно создавать. И не из тщеславия, а для того, чтобы облегчить себе путь.

Вера Петровна, не отвечая, улыбается ему.

(Не выдержав этого взгляда, забирает листки и вычеркивает несколько слов.) Костоправ думает, что я вожу на вас воду, а я всегда и во всем слушаюсь вас. Что прикажете сделать еще?

В е р а  П е т р о в н а. Пожалуйста, выслушайте меня.

Х м а р о в. Шш-ш-ш! Слышите?

В е р а  П е т р о в н а. Что?

Х м а р о в. Музыку.

В е р а  П е т р о в н а. Нет.

Х м а р о в. Прислушайтесь, Бах.

В е р а  П е т р о в н а. Никакой музыки нет. Просто вы не желаете выслушать меня.

Х м а р о в. Да, я не желаю выслушать вас. Я погружен в работу, — заметьте, я не величаю этот процесс творчеством, я говорю: в работу, а этим бездельникам кажется, будто я отгородился от них крепостной стеной. И тогда они катапультируют через стену вас. Пользуются вашей бесхарактерностью. Стыдитесь. Вчера вечером мы поссорились, а вы вряд ли уже даже сможете вспомнить, из-за чего.

В е р а  П е т р о в н а. Из-за Кирилла Васильевича.

Х м а р о в. Верно. Он просился домой на два дня. Я не стал вас слушать — и в результате сегодня полноценный съемочный день.

В е р а  П е т р о в н а. Вы безнравственны.

Х м а р о в. Я? Почему?

В е р а  П е т р о в н а. Кирилл Васильевич просился не в Москву, а в деревню под Владимиром. У него при смерти мать. Вам не страшно? Так теряют друзей!

Х м а р о в (почти срываясь на крик). Я — художник! Я царь — живу один!

В е р а  П е т р о в н а. Вы чересчур откровенны со мной.

Х м а р о в. А с кем же мне откровенничать! Терпите, если я вас люблю. Кирюха знает, что такое кино. Каторжный труд. Все лишнее прочь. (После паузы, спокойно.) Скажите ему, пусть вечером едет на вокзал. (Посмотрел направо.) Ползают там как сонные мухи. Пора бы собираться. (Бросил взгляд на Веру Петровну.) Почему вы кутаетесь в халат, будто в медвежью доху? Сейчас тридцать градусов в тени. Вы простужены?

В е р а  П е т р о в н а. Нет.

Х м а р о в. А как вы себя чувствуете вообще?

В е р а  П е т р о в н а. Очень хорошо.

Х м а р о в. Тогда сообщите об этом своему мужу.

В е р а  П е т р о в н а. А почему я должна ему об этом сообщать?

Х м а р о в. Он затеял со мной дурацкий разговор: «Веру Петровну надо беречь. Вера Петровна переутомляется, и это может окончиться печально». И вообще — какого черта он приехал сюда?

В е р а  П е т р о в н а. У него свободных три дня, хочет отдохнуть, посмотреть, как идут дела.

Х м а р о в (бросив на нее быстрый взгляд, словно бы между прочим). Чухонцев рассказал мне об эпизоде из жизни одного хирурга. Когда тот с женой поехал рыбачить на Енисей, в леспромхозе произошел несчастный случай. За хирургом послали вертолет. Он сделал уникальную операцию. Ему не терпелось поделиться радостью с женой, но он не мог дозвониться до нее. Вертолет за ним должен был прилететь только утром. Была распутица, машины тонули в грязи. Тогда он выпросил лошадь и всю ночь верхом скакал через тайгу.

В е р а  П е т р о в н а. Я знаю об этом эпизоде из жизни одного хирурга. Это не секрет. Очевидно, Иван Семенович рассказал о нем Чухонцеву за преферансом.

Х м а р о в. Оказывается, вы перерабатываете в искусство свою жизнь. Наш киногерой, по вашей милости, превратился в друга погибших родителей своей ассистентки. Может быть, это тоже не плод художественного вымысла, а всего лишь история любви джека-потрошителя к своей жене?

В е р а  П е т р о в н а. Конечно. Неужели можно было до сих пор этого не понять?

Х м а р о в. Прекрасно! Выходит, я снимаю жизнеописание вашего мужа и еще смею жаловаться, что он болтается здесь. Скажите ему — пусть убирается. Он стал любимцем группы. Угощает всех коньяком. (Кричит направо.) Эй, там! Кирилл Васильевич! Кто-нибудь! Начинаем! (Вере Петровне.) Что с вами? Почему вы дрожите?

В е р а  П е т р о в н а. Не обращайте внимания.

Х м а р о в. Вы простудились.

В е р а  П е т р о в н а (легко). Иван Семенович прав, я действительно чуть-чуть переутомилась. Это нервы.

Х м а р о в. То самое?

В е р а  П е т р о в н а. Возможно. Но вы не тревожьтесь. Я буду держать себя в руках, и ничего не произойдет. Благопристойность ни разу не позволила мне потерять сознание при людях.

Х м а р о в. А бывает, вы теряете сознание?

В е р а  П е т р о в н а. Очень редко. Последние годы — нет.

Х м а р о в. И что вы испытываете тогда?

В е р а  П е т р о в н а. Ничего. У меня вдруг кружится голова. А потом я прихожу в себя.

Х м а р о в (целует ей руки). Не смейте падать в обморок при мне. Я здоровый мужик, на меня можно идти с ножом, но я теряюсь, когда люди падают в обморок или испытывают острую боль. (Посмотрел ей в глаза.) Все хорошо?

В е р а  П е т р о в н а. Я пришла к вам с просьбой отменить седьмой дубль.

Хмаров отворачивается, молчит.

Вы слышите меня?

Х м а р о в. Нет.

В е р а  П е т р о в н а. Люди изнемогают от жары. Оператор с Кириллом Васильевичем считают, что уже достаточно материала для монтажа.

Х м а р о в. Я ведь сказал, что не слышу вас. (Обернулся.) Как вы думаете, зачем мне нужен седьмой дубль? Беднягу академика вы отделали превосходно. Но дальше, хотя Чухонцев сыграл как бог, ни черта не вышло. Меня не устраиваете вы. Профессор схватился за сердце, а на вашем лице не боль, не отчаяние, а лишь обывательский страх. Поймите — она любит его. Болью и отчаянием она перед всеми себя выдает.

В е р а  П е т р о в н а (не сразу). Я старалась. Я очень старалась.

Х м а р о в. Постарайтесь еще. В спорте дают три попытки. Я щедрее. Уже дал шесть. Вы обязаны взять высоту.

В е р а  П е т р о в н а. Легко сказать. Как?

Х м а р о в. Не знаю. Режиссерские возможности я исчерпал. Ищите сами. Сосредоточьтесь. Покопайтесь в памяти. Вы это умеете. Где этот чертов Кирюха? (Уходя, с сарказмом.) У эскулапа не было инфаркта?

В е р а  П е т р о в н а. Нет.

Х м а р о в. Жаль. Теперь бы это пригодилось. Как пригодился случай в тайге. (Ушел.)

Вера Петровна осталась одна. Где-то на пляже зазвучала музыка: Прокофьев, «Ромео и Джульетта».

В е р а  П е т р о в н а (подошла в телефону, набрала номер). Это я. Как ты устроился? Вот и прекрасно! А самочувствие? И у меня тоже. Отличное — клянусь. Если по совести? Да, устаю. Как на духу? Самое тяжелое время — от четырех до шести. Да, все, как в последний раз. (Улыбнулась.) Увы, спать после обеда не могу. Ну что ты, милый, об этом надо было думать прежде. Теперь я на работе. На ра-бо-те! Мог бы ты подремать во время операции? Да, конечно, сравнение нелепо. Но у меня нет дублера. Час моего сна обойдется в двадцать шесть потерянных часов. Почему? Потому что в группе двадцать шесть человек. У нас остался еще один дубль. Конечно, если тебе интересно, ты можешь прийти.

Вера Петровна повесила трубку, прислушалась к музыке. Словно вспоминая что-то очень далекое, сделала несколько легких шагов. Остановилась. Ожили руки. В позе появилась грация балерины. И вот она делает одно забытое движение, второе, она танцует. Словно подчиняясь неведомым нам чарам, она пытается в пластике нащупать какое-то необходимое внутреннее состояние. Печальная тень печальной шекспировской героини ложится на ее лицо.

Х м а р о в (входит, наблюдает за импровизацией). Что вы делаете?

В е р а  П е т р о в н а (застигнутая врасплох, виновато). Ищу.

Х м а р о в. Эй, там! Уберите музыку! (Словно требуя объяснения.) Ну?

В е р а  П е т р о в н а (поколебавшись). Вы вынуждаете меня к признанию.

Х м а р о в (садится). Валяйте.

В е р а  П е т р о в н а (вздохнула, медленно, она давно ждала этого разговора). Когда-то, когда вы спросили, не мечтала ли я о сцене, — я солгала.

Хмаров молчит.

Вы не удивлены?

Хмаров молчит.

Я мечтала стать балериной. И не только мечтала. Я ею была.

Хмаров молчит.

Могу даже похвастаться: я была хорошей балериной. Вы все еще не удивлены?

Х м а р о в. Нет. Это знает вся группа. Эскулап за преферансом проболтался и об этом.

В е р а  П е т р о в н а (разочарована). Да?

Х м а р о в. Да. Если хотите, признание за признание: я знал об этом давно.

В е р а  П е т р о в н а. Откуда?

Х м а р о в. Походка, пластика — это как шило в мешке, это на всю жизнь. (Словно о ничего не значащем.) Да, вы были хорошей балериной. Солисткой балета. Так мне сказали специалисты. И мне приятно было об этом узнать. Если это все — вернемся к кино.

В е р а  П е т р о в н а (с удивлением и обидой). Вы знали и ничего не сказали? Почему?

Х м а р о в. Мне наплевать на вчерашний день. Я не историк, я футуролог. В моих руках ваше будущее. Это важней.

В е р а  П е т р о в н а (печально). Ну что ж, спасибо.

Х м а р о в. За что?

В е р а  П е т р о в н а. Хотя бы за то, что вы были снисходительны к моей лжи.

Х м а р о в (за кулисы). Музыку, я сказал! (Подождал, пока умолкла музыка.) Вы ищете не там. Мне не нужна изысканность пластики. Мне нужен один живописный мазок. (Деловито, напористо.) Слушайте меня внимательно. Когда, схватившись за сердце, профессор сползает вниз и вы склоняетесь над ним, — мне нужны настоящее отчаяние и настоящая боль.

В е р а  П е т р о в н а. Я говорила, мне не под силу драматическая роль.

Х м а р о в. Ерунда. Здесь не сцена — кино.

В е р а  П е т р о в н а (убито). Большего из меня не выжать. Простите.

Х м а р о в. Да нет же! Еще одно усилие.

В е р а  П е т р о в н а. Это бессмысленно. Нет.

Х м а р о в (посмотрел направо). Ага, наконец-то! Появился Кирюха. (Подумал, вдруг осененный, тоном приказа.) Кирилл Васильевич! А ну, кати на нее камеру. Работаем. Последний бросок. Пленки не жалеть!

В е р а  П е т р о в н а. Вы слишком азартны.

Х м а р о в. Просто я люблю свою работу и люблю делать ее хорошо. Последний дубль.

В е р а  П е т р о в н а. Я не могу.

Х м а р о в. Положитесь на меня. И на волшебство киномонтажа. Смотрите на меня. В глаза!

В е р а  П е т р о в н а. Это нелепо.

Х м а р о в. Вы — мать. Сейчас здесь погибает ваш ребенок. Ну!

В е р а  П е т р о в н а (как под гипнозом). Я попробую… Конечно, я… Нет, не могу.

Х м а р о в (возбуждаясь). Хорошо. Вы — жена. Погибает не Чухонцев, не профессор Ржевский. Погибает ваш муж. Во имя святого искусства пожертвуем им.

В е р а  П е т р о в н а (сделав над собой усилие). Нет. Простите. Я чувствую фальшь. Дайте людям передышку. Они работают уже…

Х м а р о в (встал, гневно). Вы бездарная тупица!!! Кто дал право оператору, Кирюхе и вам решать, сколько мне надо дублей для монтажа? Можно быть гением, можно быть ординарным, расхожим режиссером, но только халтурщик вставит в ленту заведомо недоделанный эпизод. У всех было достаточно передышек. Пять. Между каждым дублем. А у меня ни одной. У меня раскалывается голова, я проглотил две пачки анальгина, но я не клянчу передышек. (На самой гневной ноте.) Я двужильный, но всему есть предел! И у меня обыкновенное сердце. И оно… (Замирает, пошатнувшись, опускается на стул.)

В е р а  П е т р о в н а (не сразу). Что с вами?

Хмаров не отвечает. Голова его падает на лежащие на столе руки.

(Испуганно.) Сергей Константинович? Вам плохо? (Пытается поднять его голову, в панике.) Ему плохо! Сергей, Сережа! Кирилл Васильевич! Скорее! Ему плохо! Да прекратите же свою дурацкую съемку! Врача!

Х м а р о в (поднимает голову). Превосходно! (Целует Вере Петровне руки.) Гениально! (За кулисы.) Проявить немедленно. Для монтажа. За этот кусок отвечаете головой. Все свободны. (Встает, Вере Петровне.) Спасибо. (Хохочет.) Ай да Хмаров! Ай да молодец!

В е р а  П е т р о в н а (изумлена). Вы… Вы… Значит, это только для того, чтобы…

Х м а р о в. Ну да, дурочка. Разве позволил бы я себе в середине работы осиротить группу? Изобретательность — это тоже талант.

В е р а  П е т р о в н а (растерянна, жалка). Это жестоко. Вы чудовище. Вы…

Х м а р о в (с открытой улыбкой, убежденно). Да нет же, я не чудовище, я художник. Я дал вам новое ощущение. Ощущение безысходности, отчаяния и страха. Проанализируйте его, изучите, закрепите. Только достоверность приносит победу. Конечно же я варвар, эгоист, негодяй. Но теперь все позади. Ложитесь спать в десять. Будильник поставьте на семь. Ну-ну, что за настороженный взгляд? Иногда вы смотрите так, словно ожидаете, что я кинусь на кого-то с ножом. А я хочу только одного: работать. Работать, работать, работать!

В е р а  П е т р о в н а (подавленно). Наверное, вы правы. Но это жестоко. Это… (Падает.)

Х м а р о в (успевает поддержать ее. Растерян). А, черт! Эй, там! Где эскулап? Давайте его сюда!

7

Окно, задернутое шторой. Небольшой овальный старинный стол красного дерева. Два кресла. У изголовья постели на тумбочке — лекарства, зажженная лампа, телефон.

Входит  В е р а  П е т р о в н а — в халате поверх пижамы. Привычными движениями набирает на ладонь ассорти из таблеток и, высыпав их в рот, запивает водой. Зазвонил телефон.

В е р а  П е т р о в н а (в трубку). Да? Спасибо, я добралась хорошо. Милый Кирилл Васильевич, мы же договорились, никаких профессоров. Ну хорошо, я объясню почему. Есть только один хирург, способный меня излечить. Профессор Бодолян. Но его Иван Семенович приберегает на самый-самый крайний случай. Почему? Видите ли, пока Бодоляну удается только одна операция из восьми. (Услышала звонок в прихожей, в сторону двери.) Людочка, пожалуйста, откройте, звонят. (В трубку.) А зачем он ищет меня? Нет, сюда еще не звонил. (Кладет трубку. Хочет лечь.)

В это время в дверях появляется  Х м а р о в.

Х м а р о в. Какого черта вы сбежали со студии?

В е р а  П е т р о в н а (запахнула халат, с полным самообладанием). Я не сбежала, а ушла, когда окончилась съемка.

Х м а р о в (с обидой). Сегодня последний съемочный день. Я вас искал, хотел поздравить. (Увидел раскрытую постель.) Ха! Решили завалиться спать в четыре часа дня?

В е р а  П е т р о в н а (помедлив). Не хотите ли чаю?

Х м а р о в. В доме эскулапа — нет.

В е р а  П е т р о в н а. Может быть, пройдете в гостиную?

Х м а р о в. Я не собираюсь рассиживаться. Мы едем кутить.

В е р а  П е т р о в н а. По крайней мере, снимите пальто.

Х м а р о в. Нет.

В е р а  П е т р о в н а. Как вам будет угодно. Пожалуйста, присядьте. Я должна проводить подругу. (Выходит.)

Х м а р о в (набирает номер телефона). Это кто? Саня, привет. Хмаров. Передай Кириллу Васильевичу, что я ее нашел. Сейчас привезу. (Кладет трубку. Вере Петровне, которая вкатывает столик на колесах.) Зачем вы прикатили сюда ресторан?

В е р а  П е т р о в н а. Подруга приготовила еду. Можете поздравить меня здесь.

Х м а р о в. Я же сказал, что не буду пить чай.

В е р а  П е т р о в н а (ставит перед ним блюдо). Ваш любимый пирог.

Х м а р о в. Решили, как всегда, настоять на своем?

В е р а  П е т р о в н а (мягко). Это вы настояли на своем. Вы потребовали кутежа. Я решила: пусть будет так. Спасибо за то, что вы выхлопотали Кириллу Васильевичу квартиру.

Х м а р о в (ворчливо). Я делал все, как вы велели. Вы классная дама. Только и знаете, что воспитывать меня.

В е р а  П е т р о в н а. Это процесс обоюдный.

Х м а р о в. Да? Интересно, черт побери, что в вас воспитал я?

В е р а  П е т р о в н а. Хотя бы терпимость к вашей привычке чертыхаться и есть руками, когда рядом лежат вилка и нож.

Х м а р о в (с удивлением обнаружил в своей руке кусок пирога). Зачем вы подсунули мне пирог? Я не преломлю хлеба в доме вашего мужа.

В е р а  П е т р о в н а. Ну-ну, о гордости надо было заботиться прежде, чем вы съели половину.

Х м а р о в. Он агрессор! Захватил женщину, которую я люблю.

В е р а  П е т р о в н а. Откройте рот.

Х м а р о в. Не открою.

В е р а  П е т р о в н а. Пошире… (Почувствовав, что у нее иссякают силы.) Простите, мне бы хотелось прилечь. (Ложится.)

Х м а р о в (только теперь ощутив себя слоном в посудной лавке, обеспокоенно). Что с вами?

В е р а  П е т р о в н а (с виноватой улыбкой). Ничего.

Х м а р о в. Ого! Тут у вас что, аптечный ларек?

В е р а  П е т р о в н а (так же). Как видите.

Х м а р о в (берет термометр). Послушайте, у вас температура!

В е р а  П е т р о в н а (поспешно). Это не моя.

Х м а р о в. Да? А чья же? Эскулап в отлучке, на подруге, которая мне открыла, можно пахать.

В е р а  П е т р о в н а (так же). Это старая. Сегодня я еще не мерила. (Понимая, что проговорилась.) Вернее, я хотела сказать…

Х м а р о в. Я понял: сегодня вы еще не мерили. А когда?

В е р а  П е т р о в н а. Не вынуждайте меня опускаться до лжи.

Х м а р о в. Когда?

В е р а  П е т р о в н а. Вчера.

Х м а р о в. Тридцать восемь и две. (Помолчав.) После того как два месяца назад вы хлопнулись в обморок, я ежедневно осведомлялся о вашем здоровье. Значит, вы все-таки унижались до лжи… Эскулап трижды запугивал меня. Последний раз в день отъезда — неделю назад. Между прочим, он меня сердечно благодарил. За что?

В е р а  П е т р о в н а (все с той же виноватой улыбкой). Очевидно, за то, что из-за меня вы на неделю прервали съемки.

Х м а р о в. А я их прервал?

В е р а  П е т р о в н а. Нет, но Ивану Семеновичу совершенно не обязательно об этом узнать.

Х м а р о в. Почему?

В е р а  П е т р о в н а. Прошу вас, не надо. Мне неловко вести этот разговор.

Х м а р о в (готовый взорваться). В то время, как я получаю от него удовольствие…

В е р а  П е т р о в н а (вздохнула, сдалась). Иван Семенович настаивал, чтобы я легла в больницу. Я пообещала ему отлежаться дома.

Х м а р о в (снял пальто, швырнул в кресло). Всю эту неделю я был в отключке — после съемок запирался в монтажной: гнал, чтобы успеть на этот чертов фестиваль. (С силой, обвиняя.) Но ведь это не последний фестиваль на планете. И разве я Молох, пожирающий детей? Сколько вам надо было, чтобы отлежаться? Неделя? Две?

Вера Петровна не отвечает.

Что, больше? Месяц? Полтора?

Вера Петровна не отвечает.

Тогда какого дьявола эскулап бросил вас здесь одну?

В е р а  П е т р о в н а. У Ивана Семеновича международная конференция в Ташкенте.

Х м а р о в. А может, это вы выдворили эскулапа? Сказали: «Поезжай, Хмаров обещал прервать съемки?»

В е р а  П е т р о в н а. Может быть.

Х м а р о в (свистящим шепотом). Вера Петровна, стыдитесь. Это не ваш стиль. Вы превратили в подлеца не только меня, но и собственного мужа.

В е р а  П е т р о в н а. Обо мне заботились.

Х м а р о в. Да? Кто же?

В е р а  П е т р о в н а (поколебавшись). Кирилл Васильевич.

Х м а р о в. Ага. Кирилл Васильевич. Теперь понятно, куда он пропадал по вечерам.

В е р а  П е т р о в н а. И чтобы окончательно вас успокоить: по утрам на студию он отвозил меня на такси.

Х м а р о в. А живет он у черта на рогах. Вы к тому же еще и разорили бедного старика.

В е р а  П е т р о в н а. Все эти дни Кирилл Васильевич ночевал здесь — в гостиной, на диване.

Х м а р о в. Ай да Кирюха! На кой ляд я выбивал ему квартиру, если он устроился на жительство в этом дворце… Выходит, я своими руками вгонял вас в гроб.

В е р а  П е т р о в н а (улыбнулась). Ничего, великий режиссер, все будет хорошо.

Х м а р о в. Кому? Вам — может быть. Вы себе помрете — и дело с концом. А я майся совестью всю оставшуюся жизнь. (Набирает номер.)

В е р а  П е т р о в н а. Кому вы звоните?

Х м а р о в. Кому надо. Через час здесь будет вся Академия медицинских наук.

В е р а  П е т р о в н а (нажимает на рычаг). Пожалуйста, не стоит так волноваться.

Х м а р о в. Ха! Я волнуюсь? Кто вам это сказал?

В е р а  П е т р о в н а. Ваши глаза…

Х м а р о в. Вы идиотка!..

В е р а  П е т р о в н а. …и грубость, за которой вы хотите это волнение скрыть.

Х м а р о в (орет). Съем еще кусок пирога! Руками! Хоть б чем-то останусь самим собой… Хорошо, я волнуюсь. Пусть так. Но уж лучше волнение, даже панический страх, чем олимпийское спокойствие, которое вы пытаетесь разыграть. (С оттенком назидательности.) Болезнь — стихия. Можно с олимпийским спокойствием взирать на землетрясение и ураганы, но наивно думать, что стихия посчитается с ним.

В е р а  П е т р о в н а (пытается отшутиться). Стихия не посчитается и с паническим страхом, так что неразумно меня к нему призывать… Я ничего не разыгрываю. Просто в минуты опасности я становлюсь увереннее в себе и сильней. Это защитная реакция слабых людей.

Х м а р о в. А есть опасность?

В е р а  П е т р о в н а. Нет. Впрочем, теперь, когда все позади, можно сказать: небольшая, но есть.

Хмаров медленно хватается за телефонную трубку.

Не надо собирать консилиум.

Х м а р о в. Надо. Я хочу знать правду.

В е р а  П е т р о в н а (словно оправдываясь). Я с трудом выносила обычное земное притяжение. На меня навалились десятикратные перегрузки кино. Только и всего. Пожалуйста, не надо бегать по комнате. И не надо ничего говорить. Присядьте. Не в кресло, сюда. Дайте руку. (Помолчав.) Нет, пересядьте.

Х м а р о в. Почему?

В е р а  П е т р о в н а. Эта мизансцена что-то напоминает. Маргариту Готье.

Х м а р о в. Плевать.

В е р а  П е т р о в н а (после секундного колебания). Плевать. (Настроив себя на серьезный лад.) Знаете, какая после операции у меня была первая мысль? «Не смогу танцевать!» Иван Семенович сказал: «Не тревожься, ты отремонтирована на славу». Главная беда пришла потом. У меня появился страх перед сценой. Как страх высоты у сорвавшейся с трапеции гимнастки. Я не смогла его преодолеть. Шло время, и я смирилась. Год назад сюда занесло вас. Вы наградили меня мужеством. Но, увы, я наделена проклятой способностью видеть себя со стороны. Поначалу я стыдилась собственной бездарности, считала: никакая я не драматическая актриса. Между тем, как я играю, и как хотела бы сыграть — пропасть. И мне ее не перешагнуть. Я думала: а может быть, одного мужества в искусстве мало, нужна еще и ваша наглая уверенность в себе?

Х м а р о в. Ну, знаете ли! Моя самоуверенность — бравада. И вам это известно. Разве у меня не бывает приступов сознания собственной бездарности?

В е р а  П е т р о в н а. Шш-ш-ш. Бывает. Но они — приступы. Приступы приходят и уходят, а уверенность остается.

Х м а р о в (как очередное признание в любви). Вы головастик. Вы мне омерзительны. Я вас боюсь.

В е р а  П е т р о в н а (продолжая). Я решила: свалю эту поклажу, и баста, больше ни за какие коврижки не стану сниматься в кино.

Х м а р о в. Талант — это народное достояние. Никто не имеет права швырять его в мусоропровод.

В е р а  П е т р о в н а (жестом останавливает его). Тогда еще я не верила вам. Спросила: «А почему вы решили, что у меня есть талант?» Вы ответили (пародирует Хмарова): «Здрасте-пожалуйста! А кто же вас откопал на помойке, если не я?..»

Х м а р о в (кивнув на бутылку с куколкой). Вы наслаждались этими колокольчиками. Вы упрекаете меня в том, что вас поманили колокола?

В е р а  П е т р о в н а. Нет. Вы сказали: молитесь на меня, я удовлетворил тщеславие и честолюбие, достойное королевы, я привел вас в мир знаменитых художников, музыкантов, писателей и артистов. Во все времена они были элитой. Попасть в их среду почитали за честь… Вы были щедры. Обещали одарить меня славой. Но я размышляла: а вдруг это будет слава мыльного пузырика, волею ветра вознесенного выше других? И я страшилась грядущей кары — унижения человека, чьи претензии в искусстве обогнали его скромные возможности творца. Человека, который с апломбом судачит о премьерах и книжных новинках. Ревниво следит за тем, кто и как поздоровался с ним. Огорчается, если ему не прислали билет на премьеру или прием. Я ужаснулась: бог с ней, с этой жизнью, предпочитаю проводить вечера наедине с графом Толстым. (Радуясь воспоминанию.) Но однажды вы при всех наорали на меня. Обозвали бездарной тупицей. (Опять жестом останавливает Хмарова, пытающегося протестовать.) И тогда я поняла: во мне есть не просто способность, но — талант. Тупую бездарность вы не посмели бы назвать тем, что она есть. Людей, обойденных талантом, вы жалеете, как детей и калек. А разве вы можете обидеть ребенка или калеку? «Бездарная тупица»! На вашем варварском языке это означало — вы признали меня, вы разговаривали со мной на равных. Да-да, не улыбайтесь. Осознав это, я вдруг ощутила уверенность. С тех пор каждый день я спешила на студию как на праздник. Во мне проснулось мое прежнее искусство, хотя теперь оно и заговорило иным языком… Когда-то Иван Семенович вернул мне жизнь. Господи, как я дорожила ею! Как берегла! Музыка, книги, лекарства, покой. Милая, уютная, оранжерейная жизнь. Страшное, бессмысленное существование. Без труда, без падений, без взлетов… Через шестнадцать лет вы вдохнули в меня душу. И это было — как третье рождение. (Смягчая серьезность признания шутливой улыбкой.) Теперь вы видите, великий режиссер, что вам незачем казниться. Что бы там ни случилось — я благодарна вам. До самой смерти. И там — в раю ли, в аду — на всю свою вечную жизнь. (Подносит к губам и целует его руку.) Вот теперь, кажется, я сказала все… Я устала, мне необходимо поспать. Ступайте. Я вам позвоню.

Помедлив, Хмаров встает.

И еще одно. О колокольчиках. (Протягивая бутылку с танцующей куколкой, с шутливой торжественностью.) В знак того, что вы вернули мне колокола, прошу принять от меня в подарок эту печальную балерину.

Х м а р о в (невесело усмехнулся). В правилах хорошего тона сказано: отказываться от подарка не принято, следует поблагодарить. Благодарю. (Поклонившись, принимает подарок, идет к двери.)

Телефонный звонок.

В е р а  П е т р о в н а (в трубку). Слушаю. Он у меня. (Хмарову.) Кирилл Васильевич.

Х м а р о в (берет трубку). Да? (Мрачнеет.) А ты понимаешь, что это значит? Он всех нас пустил под откос! Не знаю, что делать! Для начала — не желаю с тобой говорить. (Кладет трубку.)

В е р а  П е т р о в н а. Что случилось?

Х м а р о в (не сразу). Так, ерунда.

В е р а  П е т р о в н а. А все же?

Х м а р о в. Спите. И помните: я запрещаю вам две недели появляться на студии. (Идет к двери.)

В е р а  П е т р о в н а. В таком случае, я узнаю у Кирилла Васильевича. (Протягивает руку к телефону.)

Х м а р о в (остановился). Не надо. Оператор зарядил аппарат бракованной пленкой. Это выяснилось только сейчас.

В е р а  П е т р о в н а. Что вы собираетесь делать?

Х м а р о в. Не знаю. Откуда мне знать? Пойду и задушу оператора — это единственная мысль, которая у меня есть. (В сердцах пнул ногой кресло, сел.)

В е р а  П е т р о в н а. Где Чухонцев?

Х м а р о в. На студии, где же еще ему быть.

В е р а  П е т р о в н а. И вся группа?

Х м а р о в. Конечно. Я ведь поехал за вами. Мы собрались в ресторан.

В е р а  П е т р о в н а. Значит, все складывается удачно.

Х м а р о в. Все летит к чертовой матери! И не делайте вид, будто вы не понимаете, что произошло.

В е р а  П е т р о в н а. Пожалуйста, возьмите себя в руки. (Приподнимается. От смертельной усталости не осталось и следа, жизнерадостно.) Декорация не разобрана, группа на месте. Сейчас мы поедем и переснимем эпизод.

Х м а р о в. Вы рехнулись! Как я могу вас снимать?

В е р а  П е т р о в н а. Так же, как и вчера.

Х м а р о в. Вчера я не знал о вашем разговоре с Кирюхой… Что вы делаете?

В е р а  П е т р о в н а. Собираю волосы, хочу встать.

Х м а р о в. Не смейте, я запрещаю.

В е р а  П е т р о в н а. Вы запрещаете? (С горьким укором.) Запрещаете! А я-то ожидала совсем другого.

Х м а р о в. Чего же?

В е р а  П е т р о в н а. Если не приказа, то просьбы.

Х м а р о в. Какой?

В е р а  П е т р о в н а. Встать и выполнить свой долг.

Х м а р о в. Я не убийца.

В е р а  П е т р о в н а. Нет, но вы художник. Пожалуйста, встряхнитесь. Что стоят все ваши декларации, если сейчас вы поведете себя как размазня?

Х м а р о в. Вам легко говорить.

В е р а  П е т р о в н а (требовательно). Встаньте! Ну же! Вы сильный, умный, решительный. Я всегда восхищалась вами. Нас ждут. Идите поймайте такси.

Х м а р о в. Не надо шаманить. Нет.

В е р а  П е т р о в н а (просительно). Я вас очень, очень прошу. Позвольте мне думать, что вы видите во мне товарища и коллегу, а не только женщину, которой вы объясняетесь в любви.

Хмаров не отвечает.

(Жестко, с бесконечным презрением.) Вы жалкий хвастун! Ничтожный лицемер! Мне стыдно за вас. Кто вам сказал, будто вы работали в Антарктиде? Это вам привиделось во сне. Орать на съемках — вот все, на что вы способны. Когда доходит до настоящего дела — вы сидите потерянный, как баба, у которой на базаре из-за пазухи вытащили кошелек. Ну, хотя бы одно мужское достоинство! Прямодушие! Где оно у вас? Можете вы собраться с мыслями и честно сказать, чего вы в глубине души хотите сейчас от меня?

Х м а р о в (убито). Не знаю. Я же сказал: сейчас я туп.

В е р а  П е т р о в н а. А если совсем честно?

Х м а р о в (так же). Кино — это производство. Чего я могу хотеть, если сегодня у нас последний съемочный день.

В е р а  П е т р о в н а (спокойно). Вот видите, вы знаете, чего хотите. Чтобы я поехала на студию. Незачем было клеветать на свой ум. Пожалуйста, не вздыхайте. Дайте и мне возможность хоть чуточку погордиться собой. Поверьте, усилие, которое я сейчас сделаю, стоит того. Отдерните, пожалуйста, штору.

Хмаров отдергивает штору.

(Зажмуривается, ослепленная ярким светом.) Спасибо. Теперь самое время вспомнить пошловатый афоризм: искусство требует жертв. Вы еще здесь?

Х м а р о в. Да.

В е р а  П е т р о в н а. Не теряйте времени. Я спущусь через десять минут.

Хмаров идет к двери. Вспомнив, возвращается за пальто, достает из внутреннего кармана цветы в целлофане.

Х м а р о в (в некотором смущении от собственного поступка). Чтобы поздравить, по дороге заехал на рынок. Цените.

В е р а  П е т р о в н а (открыла глаза). О, благодарю вас. Вы мой щедрый, великодушный и дорогой. Это первый букет в жизни, который вы купили на свои деньги.

Х м а р о в (мрачно). И последний. Я и не подозревал, что это грабеж. (Выходит.)

Некоторое время Вера Петровна, словно собираясь с силами, лежит, рассматривая букет, затем встает и идет к двери.

8

Через месяц.

Одна из гостиных в престижном отеле за рубежом. Кресло, на столике телефон и газеты. За кулисами — в зале для приемов — звучит медленный вальс.

Входят  В е р а  П е т р о в н а  и  Х м а р о в. Вечернее платье и смокинг.

Х м а р о в (он чуть навеселе; протянул один из двух прихваченных с собой бокалов). Где нынче можно выпить мускатное шампанское и откушать черной икры и раков? Только за рубежом. Что вы сжимаете в кулаке?

В е р а  П е т р о в н а (прячет руку за спину). Это секрет.

Х м а р о в. Знаем мы эти дамские секреты. Милый пустячок, талисман. Я угадал?

В е р а  П е т р о в н а. Вы угадали. Почему мы ушли из зала?

Х м а р о в. Садитесь. И не волнуйтесь. Будем ждать.

В е р а  П е т р о в н а. Чего?

Х м а р о в. Новостей. Презираю почести, но Федоровский непременно хочет поздравить первым. Надо уважить. Он друг и председатель жюри. Я просил соединить по этому телефону.

В е р а  П е т р о в н а (осторожно). В газетах много пишут о фильме Косталлини.

Х м а р о в. А как же иначе, он — мэтр.

В е р а  П е т р о в н а. Восторгаются Жаном Сормье.

Х м а р о в. Пусть их. Сормье — дебютант. Есть традиции. Дебютанты не получают гран-при. Что там сегодня?

В е р а  П е т р о в н а (просматривая газету). «Майкл Кервуд — большой художник».

Х м а р о в. Да уж не меньше супергориллы из своего боевика. Когда она отгрызает голову героине, невольно хватаешься за свою. Он завораживает ужасами. Зритель — кролик перед экраном удава-Кервуда.

В е р а  П е т р о в н а. О вас. «Сергей Хмаров — мастер психологического нюанса». «Зрители покорены». Хвалят Чухонцева.

Х м а р о в (гордо). Я — Мидас кинематографа. Делаю знаменитым каждого, к кому прикоснусь.

В е р а  П е т р о в н а. Тут и обо мне.

Х м а р о в. Читайте.

В е р а  П е т р о в н а. Заметка называется «Первая роль»… Впрочем, о роли ни слова. Возраст, рост, цвет волос и прочая чепуха. Даже выяснили, что Хмаров привез на фестиваль жену московского хирурга.

Х м а р о в. Черт с ними. Выпьем. За то, что вы царица бала. Слава Хмарову, открывшему вас. Если хотите, здесь только два фильма претендуют на гран-при. Косталлини и мой.

В е р а  П е т р о в н а. Вы говорили, что не принимаете Косталлини.

Х м а р о в. Я не принимаю его мировоззрение.

В е р а  П е т р о в н а. А это не одно и то же?

Х м а р о в. Нет. Сегодня в мире не найти мастера, равного ему. Но идет борьба за человека. Я считаю: художник должен уметь увидеть и показать лучшее, что в нем есть. Это прибавляет уверенность и возбуждает у человека желание быть человеком. Косталлини внушает ему: ты похотлив, ничтожен, труслив. В его фильмах ни глотка свежего воздуха. Никаких надежд. У него мировоззрение пораженца, у меня — борца. Другой разницы между нами нет.

В е р а  П е т р о в н а. Это рассуждения профессионала. Зритель уходит с его фильма потрясенный.

Х м а р о в. Потрясенный и подавленный. Еще бы! Его актеры годятся на шекспировские роли. Его сценаристы пишут не на косноязычном языке междометий. Они умеют формулировать мысль. Тем хуже и страшнее. Он впитывает отчаяние общества, концентрирует, возвращает на экран мощным лучом кинопроектора и порождает новую волну отчаяния. Замкнутый круг. (Долго смотрит на молчащий телефон.) Дождутся, гости вылакают все мускатное. Придется запивать тосты их кислятиной «Клико».

В е р а  П е т р о в н а. Вот и попались. Вы волнуетесь, как и все.

Х м а р о в. Я тоже не истукан.

В е р а  П е т р о в н а. А как же насчет презрения к почестям?

Х м а р о в (по секрету). Чтобы презирать почести, надо их сперва заслужить. Пускай сперва дадут, а уж потом мы покажем, до какой степени нам на них наплевать. (Серьезно.) Вот он, взгляните — Жан Сормье. Острый, неуживчивый, злой. В его годы я был таким же. Ему плевать на нюансы. Кампучия. Он заставил зрителей ужаснуться. Пробился к совести через равнодушие сытых людей.

В е р а  П е т р о в н а (несколько удивлена). Разве сегодня на пресс-конференции вы не сказали, что, к сожалению, не знаете этого фильма?

Х м а р о в. Сказал.

В е р а  П е т р о в н а. Тогда что это значит?

Х м а р о в. Только то, что на этой ярмарке тщеславия я оказался не лучше других. Я профессионал. Я жив, пока во мне не умерло любопытство. Я смотрел этот фильм. Дважды. По утрам. Пока почтенные гости фестиваля отсыпались после приемов. Там есть просчеты. Он молод, хочет сказать сразу и все. Захлебывается от гнева. Речь не всегда внятна. Но меня захватил его гнев. (Потряс газетами.) Мир рехнулся. Президентов подстреливают, как куропаток. В толпе взрывают бомбы. Захватывают заложников. Бесноватые генералы готовят человечество к мысли о самоубийстве. Кто смирился — тот мертв. Сормье почувствовал это острее других.

В е р а  П е т р о в н а. Сумасшествие проходит, а искусство остается. Долг художника воспитывать нравственность. Только нравственность может спасти мир.

Х м а р о в (резко). Долг художника — не уходить от сегодняшних страстей человечества. Конечно, Жану сунут какой-нибудь приз. А я — клянусь! — поддался бы нормальным человеческим эмоциям, наплевал на мэтров и дал гран-при этому юнцу.

В е р а  П е т р о в н а. Что ж, подите и скажите им об этом.

Х м а р о в. Да? (Хитро усмехнулся.) Они сочтут Хмарова сумасшедшим. Пусть лучше считают Хмарова мастером психологического нюанса. Давайте помолимся за этого сердитого молодого человека и пожелаем ему в жизни удачи. Салют. (Посмотрел на телефон.) Между прочим, могли бы и поторопиться, понять: люди измаялись, ожидаючи ихних призов… Заявляю доверительно и официально: я решил. Следующий фильм — о целине. Сценарий юного гения из Литинститута лежит в правом ящике моего письменного стола. Кажется, вы читали его. Крупно. Без прикрас. Я колебался, думал: сколько еще можно об этом? Зачем? А целина — это хлеб, мясо. (С силой.) В стране не хватает жратвы, а сибирский мужик Хмаров решил прослыть мастером психологического нюанса. (Вспоминая и воспламеняясь.) У, какой сценарище! Какая рубка характеров! Помните любовную сцену в палатке?

В е р а  П е т р о в н а (цитируя). «Я не верю в рай под брезентовой крышей. Мне нужен весь мир».

Х м а р о в. И он отвечает: «На!» Взмахом ножа распарывает брезент, и они остаются обнаженные, в тайге, под проливным осенним дождем. А?!

В е р а  П е т р о в н а. Это будет замечательная сцена. И, конечно, у вашей героини будет красивая грудь.

Х м а р о в. Какого черта вы улыбаетесь? Почему вам повсюду мерещится пошлость?

В е р а  П е т р о в н а. Я просто радуюсь: вы без передышки готовы к новым боям. (Раскрывает ладонь). Возьмите.

Х м а р о в (берет и рассматривает маленькое стеклышко). Что это?

В е р а  П е т р о в н а. Осколок разбитого вдребезги. На счастье.

Х м а р о в. Черт подери, неужели от той самой линзы? (Входит в образ профессора, смотрит на пол перед собой, трагическим шепотом.) Что вы наделали?

В е р а  П е т р о в н а (вступает в игру, смотрит в ту же точку, в ужасе). Простите меня. Пожалуйста, простите меня.

Х м а р о в. Зачем вам понадобился мой микроскоп?

В е р а  П е т р о в н а. Не знаю… Я не знаю. Просто хотела заглянуть… Я… я куплю вам новый.

Х м а р о в («собирает» осколки, готовый расплакаться). Это микроскоп моего деда!

В е р а  П е т р о в н а (тоже готовая разрыдаться). Я куплю такой же, я…

Х м а р о в. Это — реликвия. В этот микроскоп однажды заглянул сам Пастер!

В е р а  П е т р о в н а. Я подарю что-нибудь другое. Сувенир.

Х м а р о в. Зачем мне ваш сувенир?

В е р а  П е т р о в н а. Тогда я подарю вам совсем хороший подарок… синтез белка.

Эта неожиданная игра пришлась очень кстати. Ушло напряжение. Они смеются. Хмаров обнимает Веру Петровну. Вальс.

Х м а р о в (радуясь воспоминанию). Мы надолго застряли на этом эпизоде. Вы говорили: муляж меня не вдохновляет. Требовали настоящий старенький микроскоп. И я принес его вам, черт подери.

В е р а  П е т р о в н а. И правильно сделали. Мы сняли эпизод за час.

Х м а р о в. Между прочим, его разыскал эскулап. У ветхой старушенции. Хотел купить, я сказал: нет, обойдемся без меценатов.

В е р а  П е т р о в н а. Не очень-то любезно с вашей стороны. Человек хочет помочь, вы обзываете его меценатом. У вас никогда не бывает денег, поэтому, естественно, вы не меценат.

Х м а р о в. Не меценат, однако купил. За свои кровные. Да-с. Потому что ни одна студия в мире не пойдет на то, чтобы кокнуть музейную вещь. Старушенция уверяла, что в тот микроскоп и впрямь заглядывал Пастер.

В е р а  П е т р о в н а. Ну уж?

Х м а р о в. Да уж. Так что поскреб по сусекам, нашел.

В е р а  П е т р о в н а. И много?

Х м а р о в. Чепуха! Загнал пять новых колес от «Жигулей»!

В е р а  П е т р о в н а (остановилась). О!

Х м а р о в. Не огорчайтесь, эпизод стоит того.

В е р а  П е т р о в н а (не сразу). Спасибо. Эпизод действительно стоил того. (Садится, видно, что танец дался ей нелегко.) Что-то мы развеселились. Не к добру.

Телефонный звонок.

Х м а р о в. Вот и литавры. (Берет трубку.) Хмаров. Москва? Давайте. Не меня? Да, она здесь. (Удивлен.) Это вас.

В е р а  П е т р о в н а (по телефону). Слушаю. (Живо.) Ах, это ты! Здравствуй. Как хорошо, что ты меня отыскал.

Х м а р о в (подозрительно). Кто это?

В е р а  П е т р о в н а. Это Иван Семенович. Да-да, я слышу тебя прекрасно.

Х м а р о в. Какого черта! Скажите, чтобы не занимал телефон.

В е р а  П е т р о в н а. Шш-ш. Это я не тебе. Да, он здесь, рядом.

Х м а р о в. Дайте трубку, скажу ему несколько слов.

В е р а  П е т р о в н а (удерживая Хмарова на расстоянии). Все складывается неплохо. Кажется, к этому идет. Нет, еще рано, я непременно передам. Ты — первый. Это ему будет особенно приятно. Хорошо, милый, спасибо. Он тебе тоже кланяется. (Хмарову.) Чухонцев беседует с прессой. Подите узнайте, нет ли новостей. (И, так как Хмаров не двинулся с места, настойчиво.) Пожалуйста. (Подождала, пока Хмаров уйдет, понизив голос.) Бодолян посмотрел снимки? И что сказал? Нет, я не падаю духом. Пожалуйста, не сокрушайся и не успокаивай. Я не ребенок: пустившись в путь, знала, что меня ждет. Да, конечно, не задержусь. Завтра я буду в Москве.

Теперь вся сцена до конца будет идти освещенная странным светом, который создает печальная отстраненность Веры Петровны от празднества, бушующего вокруг. Дыхание беды уже коснулось ее.

Х м а р о в (вошел на последней фразе). Еще чего — в Москву. Посол — мой друг, я все улажу.

В е р а  П е т р о в н а. Я рядовой член делегации, я улетаю со всеми.

Х м а р о в. Ваш долг оставаться со мной до конца.

В е р а  П е т р о в н а. Увы, моя миссия оканчивается. Я подаю в отставку.

Х м а р о в. Я ее не принимаю. У нас не подают в отставку. У нас ждут, пока выгонят. Вас еще не выгоняют, ждите. (Неожиданно раздражаясь.) «Иван Семенович»! «Иван Семенович»! Не было дня, чтобы это имя произносилось меньше десяти раз. В Москве восемь миллионов жителей, но почему-то сюда звонит именно он.

В е р а  П е т р о в н а (улыбаясь этой вспышке). По-моему, вы просто-напросто ревнуете.

Х м а р о в. Я?! К этому лысому чурбану?!

В е р а  П е т р о в н а. Вы. К этому лысому чурбану.

Х м а р о в. Да я скорей удавлюсь, чем допущу мысль, что женщина может любить не меня, а его.

В е р а  П е т р о в н а. Не так громко, пожалуйста.

Х м а р о в (бухается на колени). Вера Петровна, выходите же наконец за меня. Вы меня избаловали. Мне нужны ваш характер и ум.

В е р а  П е т р о в н а. У меня обыкновенный ум здравомыслящей женщины.

Х м а р о в (настаивая). У вас безупречный вкус.

В е р а  П е т р о в н а (с шутливой высокопарностью). Гармонии Бетховена были вызовом безупречному вкусу. К счастью человечества, он полагался на свой. Ваша поза театральна. Поднимитесь, сюда могут войти.

Х м а р о в. Плевать. (Громко, в сторону правой кулисы, оповещая.) Я преклонил колени перед женщиной, которую люблю.

Зазвонил телефон.

(В трубку.) Я преклонил колени не…

В е р а  П е т р о в н а (забрала трубку). Слушаю. (Хмарову.) Это Федоровский. (В трубку.) Да, я думаю, можно говорить со мной.

Х м а р о в (великодушно). Пусть говорят. Скажите: вы — это я.

В е р а  П е т р о в н а (выслушав сообщенное Федоровским). Спасибо. Конечно, он будет рад.

Х м а р о в (изображая равнодушие). Что говорят на Олимпе?

В е р а  П е т р о в н а. Ваша молитва услышана. Они проголосовали единогласно. Победитель — Жан Сормье.

Х м а р о в. Ха! Вот это номер! (Смеется, спохватывается.) Позвольте, а как же Косталлини? И кто же тогда я?

В е р а  П е т р о в н а (поднимая бокал). Вы — мужчина, который выполняет свои обещания. Слава Хмарову! Вам остается угадать — почему.

Х м а р о в (ни секунды не колеблясь). У вас приз за лучшую женскую роль.

В е р а  П е т р о в н а. Да.

Х м а р о в (облегченно вздохнул, раскрыл ладонь с талисманом, счастливо улыбнулся, гордо расправил плечи). Вот так-то! Господь их вразумил. Их счастье. Не сделай они этого, я разрубил бы их на куски. Газеты писали: Хмаров привез на фестиваль жену костоправа. Теперь будут кричать — суперзвезду. А Хмаров знал: он привез настоящую, милостью божьей ее величество Актрису. Салют. (Чокается с Верой Петровной.)

Вместо звона бокалов раздается далекий удар колокола. Вера Петровна испуганно обернулась на звук, сникла.

(Насторожился.) Что случилось?

В е р а  П е т р о в н а. Мне показалось.

Х м а р о в. Что?

В е р а  П е т р о в н а. Колокола.

Хмаров прислушивается. И действительно, раздается еще один удар. Но не потому, что Хмаров и Вера Петровна услышали его, а потому, что с этого мгновения мы переводим спектакль в иную тональность.

Вера Петровна и Хмаров ставят на стол бокалы и долго смотрят друг другу в глаза. Это прощание. Навсегда. Меняется освещение. Два луча прожектора высвечивают их.

Колокола все ближе, мощнее.

Вверху возникают и проплывают на фоне ночного неба рекламные щиты — Вера Петровна в уже знакомой нам роли из фильма.

Один щит, второй, третий.

Торжественный перезвон заполняет зал и вдруг обрывается… Теперь вместо рекламных щитов Вера Петровна и Хмаров видят ее огромный портрет в траурной рамке. Исчезает траурный портрет, и одновременно возникает другой — слева. Он висит над письменным столом в кабинете Хмарова. Уже исчезли предметы декорации предыдущей картины. Х м а р о в, сопровождаемый лучом прожектора, проходит налево и садится в кресло возле письменного стола. Перед ним на полу бутылка с танцующей куколкой.

Х м а р о в (с невидимым собеседником, в пространство). Вы меня избаловали. Мне нужны ваш характер и ум.

В е р а  П е т р о в н а (в пространство, как и Храмов: это разговор через вечность, улыбаясь). Полно. У меня обыкновенный ум здравомыслящей женщины.

Х м а р о в (настаивая). У вас безупречный вкус.

В е р а  П е т р о в н а. Гармонии Бетховена были вызовом безупречному вкусу. К счастью человечества, он полагался на свой.

Х м а р о в. Чертов эскулап. Он опять меня победил. Он сжился с мыслью, что может вас потерять. Еще при вас заставлял себя работать как вол, по неделям не выходил из клиники. Он знал, в чем его спасение. Кто знает, где меня поджидает мое.

В е р а  П е т р о в н а. В правом ящике вашего письменного стола.

Хмаров опускается на пол, заводит пружину, зазвучали колокольчики.

Х м а р о в. Космическое одиночество. Танец в пустоте. Вам это кажется забавным?

В е р а  П е т р о в н а. Мне это кажется печальным.

Х м а р о в (прислушиваясь к себе. Печаль придает ему значительность, которую он тщетно пытался обрести, прибегая к нарочитой грубости и браваде. Пронзительная откровенность и незащищенность. Удивленно). Послушайте, где-то внутри меня образовался кусок пустоты.

В е р а  П е т р о в н а (успокаивая). Это ненадолго, это пройдет.

Х м а р о в. Незнакомая боль. Мне кажется, она будет расти и расти. (Пораженный.) Не от страха ли перед нею возникает желание оборвать все?

В е р а  П е т р о в н а (насмешливо). Но-но-но, лицедей. У вас ни пистолетов, ни яда. Разве что окно третьего этажа.

Х м а р о в (не принимая шутки, продолжает прислушиваться к себе). К черту пистолеты. Можно броситься под поезд, можно утопиться в реке.

В е р а  П е т р о в н а. Можно поступить разумнее: засесть за режиссерский сценарий.

Х м а р о в. Незнакомая боль. (Поднимает руку, предостерегая Веру Петровну от желания поиронизировать над ним.)

В е р а  П е т р о в н а (догадавшись о его состоянии, помедлив, как с ребенком). Вы сосредоточены на новом ощущении? Я мешаю его изучать?

Х м а р о в (кивнул, приложил палец к губам, по секрету). Это ни на что не похоже.

В е р а  П е т р о в н а (поворачивается к Хмарову, некоторое время наблюдает за ним). Не казнитесь, великий режиссер. Что бы ни случилось, я благодарна вам. До самой смерти. И там — в раю ли, в аду — на всю свою вечную жизнь. Прощайте. (Покидает сцену.)

Х м а р о в (не сразу). Прощайте.

Звучат колокольчики. Танцует игрушечная балерина. Хмаров застывает в позе, в какой в начале спектакля мы видели Веру Петровну.