Обелиск

Мамлин Геннадий

 

 

Геннадий Мамлин

ОБЕЛИСК

 

Драма в трех действиях

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Девятиклассники:

Роман Воробьев

Слава Пирогов

Игорь Бабец

Ольга Скрябина

Рая Шмаринова

Миша — пятиклассник, брат Романа.

Анна Петровна Никанорова — директор школы.

Иван Иванович Званцев — завуч.

Чомбе, 30 лет.

Федька, 20 лет.

Пастухов — гвардии рядовой.

Действие происходит 8 и 9 мая в одном из крупных городов европейской части Союза.

 

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

В затемненном зале звучит орган, торжественно и скорбно. Прожектор медленно высвечивает в глубине сцены слева обелиск — четырехгранный, суживающийся кверху камень. На чуть возвышающемся постаменте, вполоборота к зрителям, — гранитная фигура молодого солдата с автоматом на груди.

Мелодию органа подхватывают скрипки. Они ведут ее все выше. Одновременно меркнет свет прожектора, и обелиск теперь едва освещается будничным светом городского фонаря, который медленно загорается на авансцене справа. Этот одинокий фонарь освещает всю сцену, изображающую тихую аллею городского парка.

Скамейка под фонарем, скамейка в глубине.

В мелодии скрипок исчезает торжественность. Она неуловимо приобретает сперва лирическое, а затем и откровенно легкомысленное звучание. На нее накладываются заключительные аккорды танго, которое довольно далеко отсюда, на танцплощадке, играет оркестр. Когда музыка обрывается, далекий, пошлый и бодрый голос оповещает через мегафон: «А теперь, друзья, культурненько проведем антракт на пятнадцать минут». Справа, спасаясь от кого-то бегством, появляются Ольга и Рая.

Ольга (брезгливо, оправляя блузку). Целоваться лезет, а от самого винищем разит.

Рая (торопливо ест тающее мороженое). Нечего было поощрять.

Ольга. Чем же я поощряла?

Рая. Танцевать пошла. Это же Федька с трубопрокатного. Бандит.

Ольга. То есть как это — бандит?

Рая. Ну не совсем еще, вызревает помаленьку. У них там компания. Федька, Чомбе-фарцовщик и еще человек пять — лучше стороной обходить… Лизни.

Ольга. Не хочу.

Рая. Ну остывай так… Где же мальчишки? Обещали к девяти, а уже десять небось… Слушай, а он что, обниматься лез?

Ольга. Фу, Райка, как ты говоришь? Порочная ты.

Рая. Какая же я порочная, если ни разу в жизни не целовалась. Нет, правда?

Ольга. Ты что, не видела ничего?

Рая (отрицательно покачав головой). Меня дружинник за стиль с площадки турнул.

Ольга. Ненормальная. С кем это ты?

Рая. С Вовкой из вечерней. (Смеется.) Он как увидел, что я от него отцепилась и на стиль перешла, — аж позеленел… Меня выгнали, а его пожалели, велели с рыжей Клавкой дотанцевать… Ты мальчишкам про Федьку ничего не говори.

Ольга. Почему?

Рая. Самолюбие заест. А где им, девятиклассникам, против шпаны?.. А если бы на Федькином месте Ромка был?

Ольга. Во-первых, Ромка себе этого никогда не позволит, а во-вторых, пошлостей не терплю.

Рая. Оля, а я одних психов знаю, они в десятом классе поженились, а с первого курса у них дети пошли. На сверхзвуковой живут.

Ольга. А по-моему, за такую безответственность надо из комсомола гнать… Вот они, мушкетеры, идут наконец.

Через зал проходят трое девятиклассников — Слава, Игорь и Роман. Под гитару, на которой бренчит Игорь, они самозабвенно исполняют одну из тех дилетантских песенок, которые поются не столько для души, сколько для бравады.

Поднимаются на сцену. К трио присоединяется Рая. И когда песня допета до конца.

Игорь (Ольге). Приветик!

Ольга. Между прочим, припев в мажоре идет.

Игорь. Мы консерваториев не кончали. Мы самоучки, таланту у нас нет.

Ольга. Не горюй, прорежется еще.

Слава. Зубы прорезаются, дуреха. А с талантом родиться надо, как Моцарт — или как ты. Пошли, что ли? Оттанцуем, и по домам. Я еще тригонометрию не решил.

Роман. Правда, мужики. Чего время тянуть? Потопчемся полчаса, и все.

Игорь. Еще один любитель изящного.

Роман. Видал, какие ботиночки у брата отхватил?

Рая. Сила!

Роман. Жмут.

Слава. Ребята, глядите, десять часов, а в школе свет.

Роман. Анна Петровна готовится ко Дню Победы.

Игорь. Точно. Завтра в актовом зале речь толканет.

Ольга. А я, мальчики, День Победы люблю. Помните, мы пионерами цветы к этому обелиску несли? Торжественно было как! «Героям, павшим в боях за освобождение нашей великой Родины, пионерский салют!»

Роман. Фетишизм.

Ольга. Что?

Роман. Фетишизм, говорю, — памятники обожествлять.

Игорь (умильно). Кибер. Щелк — и афоризм.

Рая. А у меня отец завтра напьется, это уж как пить дать. Матери на радость фронтовых дружков соберет. Про то, как с комбатом из окружения выходил, расскажет. Дорвется наконец. Я эту историю наизусть знаю, даже из вежливости слушать не могу. Почему это, мальчики, — умный он у меня, добрый, а воспоминания все про войну? Будто, кроме войны, и не было у него ничего.

Роман. Самое яркое впечатление. Запоминается на всю жизнь.

Игорь. Щелк.

Рая. Его вчера продавец на двадцать копеек нагрел. Другой бы его жуликом обозвал, а отец: «Нет, говорит, гражданин, я бы вас с собой в разведку не взял».

Все, кроме Славы, смеются.

Слава. Я бы тебя, между прочим, за эти разговорчики тоже в разведку не взял.

Рая. Да? (Проводит ладонями по талии, вызывающе.) Фигурой не вышла, товарищ Пирогов, или мордашкой не взяла?

Слава. А иди ты, пустобрех. Привыкли, понимаешь, про все с легкостью рассуждать, нигилистов строить из себя. Батя войну забыть не может, она у него до сих пор ранами к непогоде болит — смешно. Старушка упала в гололед — тоже смешно. А я бы у тех, кому смешно, клеймо на лбу выжигал. Чтобы и в темноте, на ощупь узнать, кого с собой в разведку не возьму.

Рая. Высказался, дуболом. Если ты слова от дела не можешь отличить — грош тебе цена.

Роман. Это же треп. Стиль эпохи. К сути человека отношения не имеет. Вроде узких брюк или разреза на пиджаке.

Слава. А черт вас знает. Не верю я, что можно безнаказанно языком трепать. Ржавеет от этого человек.

Роман. Ты и раньше бешеным был. А как в секцию бокса записался — прямо хоть в клетку сажай.

Игорь. Ладно, кончай, ребята. Пошли.

Ольга. Очень мы любим от серьезных разговоров уходить.

Игорь (вздохнул, сел). Валяй.

Ольга. Слава прав. От болтовни ржавеет человек. А ведь даже сабля, ржавчиной покрытая, — это не оружие уже, а так, музейный экспонат.

Игорь. Бурные аплодисменты. Слушай, а ты из себя говоришь или цитируешь кого?

Ольга. Болван! Ну же и болван!

Рая. Трепачи. Вот интеллигентный мальчик Ромочка молчит. Он знает, что́ истина, а что́ суета сует, а молчит. Ромочка, ау!

Роман. Ерунда это все. Наш подвиг один — человеком быть.

Слава. В каком смысле понимать этот твой афоризм?

Роман. В том смысле, что дорогу нам отцы расчистили, теперь самое главное, чтобы по ней честный человек шел.

Игорь. Честный, а также принципиальный, добрый и тэ пэ.

Роман. Да, если хочешь, — принципиальный, добрый и тэ пэ.

Игорь. Гуманист.

Слава. Как я Ромку понимаю: у него что добрый, что добренький — значение одно… Добреньких я больше сволочей не люблю. Добренькие и чистенькие — они чистоплюи, они шиш в кармане прячут. А я хочу, чтобы добрый и честный человек злым был. Понимаешь — чтобы злым было добро! Чтобы боролось оно за себя.

Игорь (щелкает пальцами, вытаскивая из Романа реплику). Ну?.. Ну?.. Щелк.

Роман. Абсурд.

Слава. Абсурд? Ты помнишь, мы тебя, честного, в комсорги выдвигали? Ты отказался: у меня, мол, характер не тот, велика, мол, честь. И я отказался — я как раз тогда в боксерскую секцию поступил. И Оля отказалась — у нее музыка во главе угла. А Сивушкин не отказался. Еще только рассуждали — а может, раз все отказываются, так и Сивушкин подойдет? — а он уже грудью вперед: если окажете доверие — готов. И оказали. Знали, что карьерист, знали, что лодырь и тупица, а выбрали. Забыли, как он вам, честным и порядочным, водянистые морали читал? А вы в ответ что? Шиш в кармане, и весь разговор.

Роман. Слушай, ну что тебя сегодня прорвало?

Слава. Ничего. (Помолчал.) Разговор у меня сегодня был. Я после уроков от комсомольской организации вместе с завучем вроде как делегацией насчет квартиры для Петьки Коржикова ходил. У него, понимаешь, туберкулез был, а он в полуподвале живет… Сидит чин. Бумажки, цифры нам в нос тычет. Мы ему про Петьку, а он нам про рост жилищного строительства. Благополучный, черт. Равнодушный. Но главное — слова правильные говорит. Взвился я, не помню, чего ему и нагородил. «Ишь ты, говорит, комса, — горяч. В капиталистическом окружении, говорит, живем. Ты, говорит, ненависть свою для классовых врагов побереги, а на своих кидаться не смей».

Рая. Платформочку подвел. А завуч что?

Слава. Ничего. Взял меня за руку и из кабинета повел. А в дверях обернулся и говорит: «Классовые враги ему не опасны, он их с детства ненавидеть привык — не ошибется, разглядит. А вас в суматохе может и проглядеть. Он проглядит, а вы ему душу испоганите существованием своим».

Роман. Ван Ваныч у нас ничего. Дает.

Слава махнул рукой и отошел к обелиску.

Рая (посмотрела ему вслед, вдруг). Мальчики, все! Танцевать хочу!

Игорь исполняет на губах подобие твиста. Рая и Роман, подпевая ему, танцуют.

Мальчики, а почему мне твист танцевать не велят? А? По-моему, консерватизм.

Роман. Точно. Говорят, когда-то фокстрот запрещали, потом за узкие брюки взялись. А результат? Фокстрот теперь вроде польки-бабочки стал, а узкие брюки в магазинах продают — бери не хочу. И с твистом этим. Мода отойдет — привыкнут и рукой махнут.

Слава. Да ты погляди, кто на танцплощадке уродуется — одна шпана.

Рая. Конечно, шпана, если порядочным людям за это комсомольским билетом грозят. (Падает на скамейку.) Фу! Аттракцион! Я с Федькой общнулась сейчас. На танец приглашал. С шантажом. «С нами, говорит, вредно отказываться танцевать». Я говорю: почему? «Споткнуться, говорит, можно после танцев и упасть». А я ему: ничего, у нас компания побольше. Меня под руки поведут. «А у нас, говорит, компания маленькая, да удаленькая, у нас и в вашей компании корешки есть». Интересно, на кого это он, подлец, намекал? На Ромочку, что ли?.. Ромочка, ау! Я спрашиваю: не на тебя ли Федька намекал?

Игорь. А может, на меня?

Рая. А что? Вчера вечером на драмкружок не пришел?

Игорь. Не пришел.

Рая. А вчера как раз прохожего раздели возле кино.

Роман. Ага. Часы с него сняли. (Показывает на часы у Игоря на руке.) Вот.

Рая. В ресторан ходишь. А на какие шиши?

Ольга. Дурачки. У него же отец художник, состоятельный человек.

Рая. Ну?! А я думала, он сейфы взламывает в свободное от учебы и общественных нагрузок время.

Ольга. А может быть, и правда, мальчики, кто-нибудь из нашей школы связался со шпаной? Я знаю, в Москве недавно такой случай был. Одного полковника сын. Они ведь как делают. Они сперва на кино деньги дают или еще какой-нибудь пустяк. Или в карты обыграют, а долг не возьмут. А когда накопится сумма, приказывают — или отдавай, или иди в помощники к нам.

Игорь. А, беллетристика это все… Вон Воробьев-младший идет.

Роман. Где?.. Рехнулся он — по ночам гулять? (Зовет.) Мишка!

Голос Миши (издали). Что?

Игорь. Ходи сюда, пионер, если старшие зовут.

Входит Миша, на плече веревка — лассо, у пояса огромная крашеная деревяшка — пистолет.

Миша. Ну?

Игорь. Великолепная семерка. Чуждое влияние загнивающего капитализма.

Роман. Ты что, другого времени не нашел по парку гулять?

Миша. Я маленький, меня не тронут.

Игорь. Умница пионер.

Миша. Я от Ван Ваныча иду. А еще к Анне Петровне зайти обещал.

Игорь. Вращается в высшем свете.

Миша. Сам ты вращаешься. А я (показывает тетрадку) столько написал, что пальцы болят.

Слава (берет тетрадку, читает). «Воспоминания участника Великой Отечественной войны, бывшего гвардии старшины Званцева И. И.».

Игорь. Однако чинов наш завуч не нахватал.

Слава (читает). «В начале зимы тысяча девятьсот сорок первого года я с группой учителей ушел в народное ополчение. Наш полк бросили в прорыв под Москвой. Это было то тяжелое время, когда решалась судьба нашей древней столицы».

Игорь. Художественно дает.

Слава (читает). «Гитлеровцы, не считая потерь, рвались к Москве. Больше смерти боялись они провести в окопах суровую русскую зиму…» Слушай, Воробьев, а вдруг как раз по этой тетрадке грядущие поколения будут оценивать великую битву под Москвой. А у тебя «русскую» через одно «с».

Миша. А ну, отдай…

Слава. Последний абзац…

Миша. Ромка, скажи, чтобы отдал.

Несколько раньше появились Федька из трубопрокатного и смуглая личность в берете, с оттопыренной нижней губой, по кличке «Чомбе». Они явно навеселе. Присели на постамент и пьют пиво, по очереди отхлебывая из бутылки.

Чомбе. Эй, читатель! Пионера не забижай.

Слава. Явление.

Чомбе. Здорово, Бабец.

Игорь. Привет.

Чомбе (Славе). Ну, на коленях тебя просить детишек не забижать?

Миша. Вы меня не защищайте, у меня брат есть.

Слава. Между прочим, пересели бы, не пивная тут.

Федька. А что? Герои производства у статуи героя Отечественной войны.

Слава (махнув на подвыпившую пару рукой). Черт с вами. (Ребятам.) Пошли.

Федька. Это с кем черт? С нами черт? Интересный разговор. Оскорбил рабочий класс — и пошли?

Рая. Это ты рабочий класс? Тебя рабочий класс из цеха попер. Ты ящики грузишь возле пивной.

Чомбе. Федечку не забижай. Он умница, в официанты растет.

Слава. Эту шпану я вроде не встречал.

Миша. Который справа — Федька, а слева — Чомбе зовут.

Федька. Видал — новорожденный! Не знает, что тебя Чомбой зовут.

Слава. Приклеили ярлычок. (Идет.)

Чомбе. Стой! (Подходит к повернувшемуся к нему Славе, пытается отстранить его рукой.) Ладно. К тебе покуда разговора нет. А к девочкам твоим претензии имеются.

Слава. На драку напрашиваешься, друг?

Игорь. Славка, не связывайся. Народ серьезный.

Чомбе. Девочки обидели нас… Отступи, ну? Можем и тебя пригласить. У нас красиво. Музыка в полумраке, шампанское на столе. (Пытается обойти Славу.) Нахохлился, будто наседка возле цыплят. Бабец, а ну, объясни дружку, что не коршун я, а тонкой души человек… Не верит. Насмерть стоит. А может, девочки только и мечтают, чтобы ты в сторонку отошел. Они ведь не цыплята — курочки уже.

Слава. Сволочь ты.

Чомбе. Круто берет.

Миша (вдруг). Славка, дай ему с левой раза!

Запахло дракой. Ольга жмется к скамейке, Рая спокойна. Ребята выжидают.

Игорь (Чомбе). Здесь своя компания. Ну, чего связался с пацаном?

С лица Чомбе все еще не сходит слащавая улыбка. Вдруг он чуть приседает и резко отводит руку для удара. Но Слава опережает его ударом с левой. Чомбе отлетает и падает навзничь.

Миша (присвистнув). Аперкот.

Чомбе (мгновенно отрезвел, поднимается, держась за скулу). Выходит, на боксера напал. (Сплюнул.) Ладно, боксер. (Медленно приближается к Славе.)

Игорь (Чомбе). Не связывайся, говорю.

Чомбе (снял берет, спрятал в карман, продолжая надвигаться на Славу). Молчи, Бабец!

Ольга. Ой, Рая, что же все смотрят? Милицию надо позвать.

И снова удар Славы опережает удар Чомбе. Чомбе снова падает, но сразу поднимается, забирает у Федьки пустую бутылку, разбивает о постамент и, держа горлышко, как нож, снова надвигается на Славу.

(Не выдержав напряжения, кричит.) Милиция!

Слава неподвижен. Чомбе вот-вот замахнется, но, помедлив, неожиданно бросает осколок бутылки в кусты.

Чомбе. Ладно, девочки, без истерик. (Надевает берет.) Не будем, Федечка, благородной компании мешать… Бывай, боксер. За нами не пропадет. (Вместе с Федькой уходит налево.)

Игорь (тяжело вздохнув). Храбрый ты, однако, паренек.

Роман (после паузы). «С левой ему дай», — провокатор.

Получив от брата подзатыльник, Миша убегает в глубину сцены и скрывается в темноте.

Ольга (подходит к Роману, стоящему на авансцене слева, тихо). Господи, я чуть со страху не умерла… Рома, я на танцы не пойду.

Роман. И я не пойду. Я тебя на скамейке за обелиском буду ждать. Ты немного проводи ребят и вернись.

Ольга. Ладно.

Роман (ко всем, небрежно). Я, пожалуй, домой пойду.

Ребята молча прощаются с Романом. Он уходит в глубину сцены.

Слава (сел на скамейку, помолчал). Испортили настроение, подлецы.

Игорь (добродушно). Расстраиваться из-за дерьма. Пошли, мужики. (Наигрывая на гитаре, уходит направо, увлекая за собой Ольгу и Раю.)

Некоторое время Слава сидит один. Возвращается Рая, становится у Славы за спиной.

Рая. Славка.

Слава. Ну?

Рая. Если ты такой честный и принципиальный, отвечай как на духу: ты мне почему записки в пятом классе писал?

Слава. Вспомнила! Нравилась, потому и писал.

Рая. А теперь?

Слава. А теперь не пишу.

Рая. Я спрашиваю: теперь нравлюсь или нет?

Слава (помедлив). А теперь я тебе не буду отвечать.

Рая. Невзирая на честность и принципиальность? Почему?

Слава. Потому, что теперь у нас паспорта в кармане и мы за такие ответы уже отвечать должны.

Рая. Ха! Замуж я тебя, что ли, зову? (Помолчав.) Славка.

Слава. Ну?

Рая. Почему это? Смотрела, как ты дерешься, и чувствовала, что у меня к тебе отношение растет. Как в американском кино.

Слава. Звону в тебе — со стороны поглядеть, черт знает что в голову придет. Ну чего ты легкомысленную дурочку разыгрываешь из себя?

Рая. А может, тех, что со стороны глядят, я в расчет не беру. (Помолчав.) Славка, а слабо́ меня поцеловать.

Слава. Дурь на тебя нашла?

Рая. Ага. (Закрывает глаза, ждет, подавшись вперед. Несколько секунд спустя раскрывает глаза и видит, что Слава стоит с закрытыми глазами, с протянутой к ней за спину, но не обнимающей ее рукой. Рассмеялась.) Дурачок. Я ведь еще больше, чем ты, боюсь. (Убежала направо.)

Слава, словно стряхивая наваждение, потряс головой, сел на скамейку, встал и только тут заметил, что в трех шагах от него стоит мрачный Чомбе. Понимая, что Чомбе здесь не один, смотрит направо и видит медленно приближающегося к нему Федьку.

Чомбе. Говорил я, боксер, что за нами не пропадет.

Федька (поднял камень, свистнул кому-то, позвал). Эй, Сократ! (Замахнулся камнем.)

Слава инстинктивно присел, но камень полетел не в него, а вверх, в фонарь.

Одновременно со звоном стекла сцена погружается в темноту. Когда глаза зрителей привыкают к темноте, то на фоне прежде незаметного далекого фонаря они видят три тени. И с первым ударом начавшейся драки на танцплощадке громыхнул джаз.

По быстроменяющимся местами теням зрителю невозможно уследить за подробностями драки. Справа появляется четвертый силуэт. Он вмешивается в драку, но мы не в силах понять, противник это Славы или его друг. Драка продолжается в молчании до тех пор, пока на сцене явственно не сверкнуло лезвие ножа. Тогда мы слышим хриплый голос: «Брось, подлюга. Брось, говорю!», затем сдавленный стон. На некоторое время тени застывают и затем растворяются в темноте.

Долгая пауза. Затем справа, сквозь грохот джаза, пробивается тревожный, все нарастающий вой сирены «скорой помощи». Звук все ближе, он заполняет собой зал. И вот из-за кулис справа появляются фары автомашины, и в их ярком свете мы видим распростертое у постамента тело Славы.

Фары гаснут. Пауза.

Затем освещается кабинет директора школы. Анна Петровна — у окна, Миша пристроился с тетрадкой на кончике письменного стола.

Анна Петровна (диктует). «Но навсегда коллектив нашей школы сохранит память об учениках, погибших на фронтах Великой Отечественной войны…» Пожалуй, все… А ведь первый раз ты в этот кабинет сам пришел. Прежде приводили тебя.

Миша (помолчав). Спасибо, Анна Петровна. Я, значит, пойду?

Анна Петровна (вдруг). Устала я, Воробьев. Ус-та-ла. На пенсию пора. Как считаешь, Воробьев, пора мне на пенсию или нет?

Миша. На пенсию старух отпускают, а вы бодренькая еще.

Анна Петровна. Правильно. Бодренькая старушка еще. Утешай меня, Воробьев, утешай. Молодец.

Миша. Помните, я стекло мячиком разбил? Я через забор, и вы через забор. Я через овраг, и вы через овраг. А там крапива по грудь. Около мостика догнали меня.

Анна Петровна. Догнала. (Вздохнула.) Только не бодрость это, Воробьев, — долг. (Собирает в портфель бумаги, напевает.) «Мы вольные птицы, пора, брат, пора!..» (Положила руку Мише на плечо.) Ну?

Миша (запел во весь голос). «Туда, где за тучей белеет гора…»

Анна Петровна. Тшш! Я спрашиваю, пора мне на пенсию или еще на годик остаться, хвосты вам покрутить?

Миша. A-а. Советуетесь, да?

Анна Петровна. Советуюсь, Воробьев… А как же ты мог в кабинет директора с этой веревкой войти?

Миша. Это не веревка, это лассо.

Анна Петровна. «Лассо»… Не в ковбоев, а в космонавтов надо играть…

Стук в дверь.

Да, войдите.

Входят Ольга и Рая.

(Посмотрела на часы, на девочек.) Что случилось?

Ольга. Анна Петровна, Славку убили.

Анна Петровна. Что за чушь? Какого Славку?

Ольга. Нашего. Пирогова, из девятого «Б». Ножом.

Рая беззвучно заплакала и отвернулась к стене. Миша на цыпочках подходит к дальнему стулу, садится. Весь последующий разговор слушает с открытым ртом, поворачивая голову в сторону говорящего.

Анна Петровна. Садитесь, девочки. Шмаринова, возьми себя в руки. (Усаживает ее, Ольге.) Кто?

Ольга. Неизвестно. Игоря Бабца в милицию увезли.

Анна Петровна. Игоря? Того не легче. Когда это случилось? Где?

Ольга. В парке, сейчас. Мы вместе были — Слава, Игорь и Ромка Воробьев.

Анна Петровна. На танцплощадке?

Ольга (опустив глаза). В общем-то, мы собрались потанцевать.

Анна Петровна. Спасибо за откровенность. Вы думаете, я из-за прихотей запрещаю ученикам на танцплощадку ходить?.. На, Шмаринова, выпей воды. (Ольге.) Рассказывай.

Ольга. Мы сначала в аллее сидели. Там к нам привязались двое каких-то — шпана.

Анна Петровна. Вот.

Рая. Мальчишки видели, как Славку на «скорой» увезли.

Анна Петровна (Ольге). Рассказывай.

Ольга. Потом драка была.

Анна Петровна. Бабец тоже участие в драке принимал?

Ольга. Нет, Игорь уговаривал, чтобы не связываться со шпаной. Славка дрался. Один.

Анна Петровна. В этом я не сомневаюсь.

Рая (всхлипывая). Анна Петровна, убили же его.

Анна Петровна. У страха, Шмаринова, глаза велики. Мертвых на катафалке возят, а на «скорой помощи» — живых. (Ольге.) Дальше.

Ольга. Дальше — Слава эту шпану отогнал, и мы на танцплощадку пошли. Слава на скамейке остался сидеть. А потом мы слышим, что фонарь кто-то разбил. Только мы этому значения не придали. Мы около танцплощадки стояли, пока мимо «скорая» не проехала. Тогда нам сказали, что Славку убитым нашли.

Анна Петровна. Игорь с вами был?

Ольга. Он все время с нами ходил. Потом Ромке гитару отдал и говорит: «Я на минуточку, сейчас вернусь». А потом дружинники нам сказали, что поймали одного из тридцать первой школы, Игоря Бабца.

Анна Петровна набирает номер телефона.

Женский голос из динамика над сценой. Приемный покой.

Рая. Господи!

Анна Петровна. Скажите, не к вам доставили ученика тридцать первой школы Вячеслава Пирогова?

Голос. Откуда?

Анна Петровна. На «скорой помощи» из парка.

Голос. Фамилия покуда неизвестна, но из парка недавно привезли.

Анна Петровна. Что с ним?

Голос. На этот вопрос ответить не могу.

Анна Петровна. Почему не можете? Я вам не из любопытства звоню.

Голос. Дело уголовное, потому и не могу.

Анна Петровна. Это директор тридцать первой школы Никанорова говорит. Я прошу ответить, в каком состоянии находится мой ученик.

Голос (не сразу). В плачевном состоянии. Узнаю сейчас.

Рая снова плачет. Анна Петровна молча пододвигает к ней стакан с водой.

Слушаете? На операционном столе он сейчас.

Анна Петровна. Значит, жив?

Голос. Больше ничего сказать не могу. Пораспускали вы, товарищ директор, своих учеников. Давеча вот тоже одного с разбитым черепом привезли.

Анна Петровна (хотела что-то ответить, но, взглянув на девочек, опустила трубку). Родители Пирогова знают?

Ольга. Наверно, Роман к ним побежал.

Анна Петровна. Так… Будем надеяться, что с этим обойдется. (Набрала номер.)

Мужской голос из динамика. Дежурный по седьмому отделению лейтенант Марченко слушает.

Анна Петровна. Здравствуй, Марченко, Анна Петровна говорит.

Голос Марченко. Здравствуйте, Анна Петровна.

Анна Петровна. Помнится, в прошлый раз с тобой разговаривала, ты младшим лейтенантом был.

Голос Марченко. Так ведь, как говорится, солдат спит, а служба идет.

Анна Петровна. Ну-ну, не скромничай, солдат. Что это за история у вас с Игорем Бабцом?

Голос Марченко. Задержан. Выясняем, что к чему.

Анна Петровна. За что же вы задержали его?

Голос Марченко. Подозреваем, что в драке участие принимал. С одним вашим учеником несчастье произошло.

Анна Петровна. Это я знаю.

Голос Марченко. Ну вот, значит, капитан сейчас на место происшествия уехал. Вернется — составим протокол.

Анна Петровна (ласково). Слова-то ты какие казенные научился говорить: место происшествия, протокол.

Голос Марченко. Так ведь не в опере служу.

Анна Петровна. Что же ты — подозреваешь, что он товарища ножом пырнул?

Голос Марченко. Мы, Анна Петровна, не подозреваем, мы выяснение ведем. Возле места происшествия дружинники задержали его. Бежал.

Анна Петровна. От кого бежал?

Голос Марченко. Выясняем. Раз бежал — есть версия, что скрыться хотел.

Анна Петровна. Фу, Коля, какая логика у тебя появилась, милицейская, ты меня прости. А может, он просто испугался, оттого и побежал?

Голос Марченко. Он тоже так говорит.

Анна Петровна. Естественно. Мальчик ведь еще. Вспомни, каким ты сам в девятом классе был. Должна тебе сказать, что Игорь Бабец у нас староста класса, мальчик положительный, из хорошей семьи.

Голос Марченко. В нашей, Анна Петровна, статистике и на хорошие семьи проценты есть.

Анна Петровна. Ну вот что, Николай. Рядом со мной девочки, соученицы его сидят. Они говорят, что Бабец все время с ними, в их компании был.

Голос Марченко. Пусть к нам явятся. Мы их показания занесем в протокол.

Анна Петровна. Посмотри на задержанного своего. Веришь, что уголовного преступника поймал?

Голос Марченко. Вообще-то, Анна Петровна, конечно, зря нам дружинники спихнули его. Должны были в штаб дружины сопроводить.

Анна Петровна. Тем более. Я ведь твоего преступника с пеленок знаю. (Смеется.) Нож у него при обыске не нашли?

Голос Марченко. Ножа нет. Тридцать пять копеек у него в кармане и счет из ресторана на шесть рублей.

Анна Петровна. Вот видишь. А о том, что он изредка бывает в ресторане, я знаю. И даже собиралась серьезно побеседовать с ним. Значит, договорились? Отпустишь его?

Голос Марченко. Ладно, Анна Петровна. Как депутат горсовета вы для меня власть. Возьму это дело на свою ответственность. Отпущу.

Анна Петровна. И умница. Спокойного тебе дежурства, товарищ лейтенант. (Кладет трубку.)

Ольга. Спасибо вам, Анна Петровна.

Анна Петровна. Идите, девочки. Поздно уже. А ты, Шмаринова, кажется, возле Пирогова живешь?

Рая. Через дом.

Анна Петровна. Зайди, пожалуй, к матери его, посиди, поговори, успокой.

Рая. Лучше не надо, Анна Петровна. Не любит она меня.

Анна Петровна. Скажите пожалуйста. За что?

Рая. Несерьезной считает. Я у Славки на дне рождения рок танцевала на столе. Я просто так, пошутить, а она решила, что я вообще из стиляг.

Анна Петровна. Хороши шуточки, Шмаринова!.. Ладно, сама забегу.

Ольга. До свидания, Анна Петровна.

Анна Петровна. До свидания, девочки. И вам спасибо, что прямо ко мне пришли.

Рая (простодушно). Так ведь Ван Ваныча нету, а у вас окошко горит. До свидания.

Девочки уходят.

Анна Петровна (помолчала, усмехнулась). «Ван Ваныча нету, а у вас окошко горит…» Слушай, Воробьев, вот ты персонально любишь меня?

Миша опускает глаза.

Ну?

Миша отвязывает лассо, протягивает его Анне Петровне.

Ладно, ладно, — ступай…

Миша выходит. Анна Петровна прошлась по кабинету, набрала номер телефона.

Голос Ивана Ивановича (из динамика). Слушаю.

Анна Петровна. Поздравляю вас, Иван Иванович. Любимого вашего ученика на «скорой помощи» с ножевым ранением увезли.

Голос Ивана Ивановича (не сразу). А с чем, собственно, вы поздравляете меня?

Анна Петровна. Что?.. А, да, извините, конечно. Фраза. Дурацкий оборот…

Кабинет директора исчезает в темноте.

В зрительном зале возникает музыка. Потом в звуки симфонического оркестра вплетаются звуки рояля, идущие из глубины сцены. Из темноты появляется декорация: едва улавливаемые очертания подъезда дома и над подъездом ярко освещенная изнутри комната Ольги на втором этаже. Ольгу, сидящую за роялем, мы видим через легкую занавеску на широкой балконной двери и трехстворчатом, почти во всю стену окне. Мимо дома медленно проходит Роман. Останавливается, слушает музыку, находит камешек и бросает в раскрытую балконную дверь. Ольга снимает руки с клавиатуры, но оркестр, сопровождавший рояль, продолжает звучать.

Ольга выходит на балкон, всматривается в темноту.

Ольга. Роман? Ромка, ты что?

Роман молчит.

Ольга пересекает комнату и, выходя в коридор, поворачивает выключатель у двери. Свет в комнате гаснет. Одновременно зажигается лампочка, освещающая номерной знак на доме. Ольга выходит из подъезда. Музыка смолкает.

Роман. Нашла время концерты давать.

Ольга. Дурачок. Успокаивает это меня.

Роман. Красиво… А ребят наших из больницы поперли. Ван Ваныч остался один. «Проникающее ранение грудной клетки» — это что?

Ольга. Мама утром с дежурства придет, я спрошу. Роман. Дожить надо еще до утра.

Пауза.

Ты когда-нибудь без сознания была?

Ольга. Не помню… наверно, нет.

Роман. Все равно что помереть — разницы никакой. (Помолчав.) Я, между прочим, в пятом классе по системе йогов заниматься хотел. Чтобы над телом своим и сознанием власть была. Потом испугался, что смеяться начнут. У них там упражнения — цирк! Например, полчаса на одной ноге, вроде цапли, стоять.

Пауза.

(Словно решившись что-то сказать.) Оля! (Поколебавшись, решил не говорить.) Зря Райка сегодня насчет войны понесла.

Ольга. Болтуха она.

Роман. Ясно, треп. А только глупо. Славка все это понимает не так, как мы. У него чувство юмора исчезает, когда о войне говорят. Видала, у него в комнате фотография майора висит? Он говорит, что это его отец, а это просто Славкиной матери первый муж. Он в конце войны под Варшавой погиб. Только это между нами, я в прошлом году стороной узнал. А настоящий его отец подонком оказался: бросил их, где-то на Кавказе живет. Соображаешь? Славкины переживания какие? Если бы не война — какой отец у него мог быть?.. Мистика, конечно, а только Райка у нас сперва скажет, а потом соображать начнет… Хотя, конечно, не знала она.

Ольга (помолчав). Я бы за убийство человека прямо на улице казнила, без суда.

Роман. Без суда — это линчевание. Не в Америке живем.

Ольга. Значит, закон такой жестокий должен быть, чтобы даже пьяный помнил о нем, боялся замахнуться ножом.

Роман. Злая — ты на Славку похожа. Как сиамский близнец — в духовном, конечно, смысле.

Ольга (помолчав). Не похожа я на Славку. Я даже со злости всю правду в глаза сказать не могу. Даже с мамой. Иногда чувствую, что она неправа, а промолчу. И что выходит? Она решает: раз молчу — значит, согласна, а раз согласна — значит, думаю, как она.

Роман. А, идеализм. Для взрослых несогласие твое — все равно что Бобик тявкает из-под ворот.

Ольга. Ну вот не люблю я, Ромка, не люблю, когда ты с усмешечкой говоришь.

Роман. Усмешечку уберем. Слова произносить, спорить — нехитрая вещь. А на деле все мы — ручки по швам, лишь бы неприятностей избежать.

Ольга. Все ли? Вы с Игорем стояли сегодня перед шпаной, как маменькины сынки, а Славка и здесь характер проявил.

Роман (помолчав). В театр мы собрались завтра пойти. Может, отменяется, поскольку уронил я себя в ваших глазах?

Ольга (посмотрела на часы). Спать пора.

Роман. Так отменяется или из сострадания снизойдешь?

Ольга. Снизойду. Салют.

Роман. Салют. Если увидишь у Игоря свет, позвони ему, скажи, чтобы ко мне срочно зашел.

Ольга. Зачем?

Роман. Мужской разговор.

Ольга скрывается в подъезде. Некоторое время Роман на сцене один. Затем слева появляется Игорь.

(Радостно.) Игорь!

Игорь (он стоял к Роману спиной, носовым платком отряхивая землю с колен, от неожиданности вздрогнул, узнал Романа, подошел). Привет.

Роман. Плюнуть некуда — романтиков развелось. Одна на фортепьянах душу отводит, другой по парку гуляет один. Я тебя целый час по городу ищу. В милиции был. Опоздал — тебя отпустили уже.

Игорь (торжественно пожал Роману руку). «Коль горе нагрянет и слезы польются — тот друг, кто остался с тобой». Шерлоки Холмсы! Если бы майор пьяного «старожила» не привез, до утра мне сидеть.

Роман. Какого «старожила»?

Игорь. Да есть тут один. Как напьется, так норовит прохожим лекцию про достопримечательности прочесть. А тех, кто слушать не желает, он воспитывает — по мордасам дает. Уже три раза за драки судили его. Он в пяти шагах от того места, где Славку порезали, под скамейкой спал. Расколется, ничего. Завтра будут выяснять, куда он нож дел. (Наконец прячет носовой платок в карман.)

Роман. И ты ничего им не сказал?

Игорь. Спасибо, говорю, что в тюрьму не упрятали меня. Я, говорю, с Пироговым, между прочим, девять лет на одной парте просидел.

Роман. Да не юродствуй ты. Я про «старожила» спрашиваю.

Игорь. А что я должен был про него говорить?

Роман. Ну, что зря подозревают его.

Игорь. Адвоката нашел? Они милиция — им видней, кого подозревать. (Повернулся, хотел уйти.)

Роман (не сразу). Игорь, я, конечно, понимаю. Тут так обстоятельства переплелись — детектив. Я ведь на лавочке сидел, на той, где ты прошлым летом мои с Олей инициалы лупой увековечил. Усвоил? Я видел все.

Игорь (не оборачиваясь). Что — все?

Роман. Как фонарь Федька разбил, как драка началась. Как ты прибежал, разнимал. Как Чомбе нож выхватил, а ты у него на руке повис. Как отбросил он тебя… Бежать не надо было. Зря.

Игорь (не сразу). Зря тебя кибером зовут. Не сработало реле. Замкнуло. Приснилось тебе все.

Роман. Ладно чудить. Не маленький — понимаю.

Игорь. Что же тут, пташка, понимать? Галлюцинация. У страха глаза велики.

Роман. Ты с колен землю отряхивал. Думаешь, не знаю почему? Ты сейчас ползал, нож искал.

Игорь. Что несешь-то, сообрази! Какой нож?

Роман. А тот, что ты на прошлой неделе купил… Федька мимо пробегал, нож в кусты зашвырнул. Он прямо передо мной упал. Я от него сперва, как от гранаты, отскочил. Убежал. А потом будто током по башке. Сам еще не понимаю почему, а ноги уже обратно несут. Зажег я спичку, поглядел на нож — твой.

Игорь. Еще один сыщик на мою голову. Окстись! У меня же охотничий был. Таких в магазине полно. Да и потерял я его.

Роман (достает из кармана складной охотничий нож). А букву «И» кто лупой выжигал?.. Слушай, я себе час голову ломал. С одной стороны, ты Славку защищал, а с другой, они его пырнули твоим ножом. Если это обнаружится, неприятностей не миновать.

Игорь. С буквы «И» Иван начинается, Ипполит и Игнат.

Роман. Ты что, боишься меня? Я же помочь хочу.

Игорь. Как?

Роман. Не знаю. С тобой посоветоваться хотел. Я этот нож поднял, а он липкий. Славкина кровь.

Игорь. Хочешь помочь — в речку его зашвырни. А если кто спросит, скажи: Я просил. Еще неделю назад. Решил, что глупо с ножом по городу ходить.

Роман. Правильно. А они что, выхватили его у тебя?

Игорь. Говорю же, потерял. Может, нашли. А может, правда не мой.

Роман (прячет нож в карман). Завтра в милицию иди. Все расскажи.

Игорь. Что рассказать?

Роман. Ну, что драка была, кто его ножом — все расскажи.

Игорь. Слушай ты, пташка божья! Ты эту шпану знаешь?

Роман. Нет.

Игорь. Так вот, лучше не связывайся, забудь. Хочешь, чтобы и тебя на «скорой» с ветерком? Славке этим не поможешь. Свою жизнь побереги. Извилинами шевелишь?

Роман. Шевелю.

Игорь. Забудь, что ты в парке сидел. А нож давай, я его сам зашвырну.

Роман. Ладно, спать иди. Я через мост пойду, утоплю.

Игорь медленно уходит.

(Смотрит ему вслед; неожиданно.) Сократ!

Игорь (возвращается). Чего еще?

Роман. А если это нож не твой, зачем ты его искал?

Игорь (усмехнулся). Это ж не я тебе, а ты мне сказал, будто я в парке был. Если у тебя фантазия на ночь разыгралась — сам на свои вопросы отвечай. Салют.

Роман. Салют. Я, между прочим, не знал, что это тебя Сократом зовут.

Пауза. Игорь хотел что-то сказать, но повернулся и медленно ушел. Возникает музыка — фортепьяно с оркестром. Свет, направленный на Романа, меркнет. Высвечивается изнутри комната Ольги. Она у рояля. Какое-то время звучит музыка, потом в комнату входит Роман. Он в смятении, хотя и пытается скрыть это.

Ольга. Первый час. Кто тебе открыл?

Роман пожал плечами и прошелся по комнате. Ольга со спокойным любопытством наблюдает за ним.

Роман (увидел на столе коробку с печеньем). Слушай, что это такое — «му́ки высшего сорта»?

Ольга. Понятия не имею. Религиозное что-нибудь. А с чего это тебе стрельнуло?

Роман. Да вот, на коробке, читай.

Ольга (читает на одной стороне коробки). «Му́ки высшего сорта». (Поворачивает коробку, читает надпись сначала.) «Печенье из муки́ высшего сорта». А ну-ка, дыхни.

Роман. Очумела? Алкоголика нашла!

Ольга. Не шуми. Ночь. Ты зачем ко мне пришел?

Роман (кричит). А куда мне, к секретарю комсомольского комитета идти? Или письмо в газету писать?.. Могу и уйти.

Ольга. Садись.

Роман (сел, помолчал). Слушай! Человек полжизни у тебя на глазах провел, и вдруг выясняется, что он не тот, кого перед тобой изображал. Предатель, да?

Ольга. А может, ты все-таки выпил? Я слышала, таблетки есть — запах отбивать.

Роман. А, иди ты от меня!

Ольга. Тогда объясни, что происходит с тобой.

Роман. Объяснял уже: ни-че-го. (Встал, прошелся по комнате, ткнул пальцем в коробку.) «Му́ки высшего сорта».

Ольга. Может быть, скажешь, что я делать должна?

Роман (с надрывом). А я почем знаю? Играй! Душу отводи!

Ольга (очень спокойно). Хорошо. (Садится за рояль.) Может, спеть тебе что-нибудь?

Роман. Играй! Пой! Только не цепляйся ко мне!

Ольга. Хорошо.

Ольга играет и поет грустную песенку. Посередине песни Роман, погруженный в размышления, вдруг резко поднимается и уходит на балкон. Справа входит Миша. Хочет незаметно подкрасться к балкону и накинуть на брата лассо.

Ольга допела куплет до конца, оборвала отыгрыш на режущем доминант-септаккорде. Поднялась из-за инструмента. Но музыка — продолжение песни, исполняемой Ольгой, — уже в сопровождении оркестра, сразу же возникла в зале.

Ольга выходит на балкон. Увидев ее, Миша прячется в подъезде.

Ольга (стоит рядом с Романом, прислушиваясь к звучащей песне, и, когда она кончается, спрашивает спокойно, но настойчиво). Так что же все-таки произошло?

Балкон и комната исчезают в темноте.

 

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Утро следующего дня. На сцене справа — часть ограды. Возле закрытых ворот — надпись золотом по черному стеклу: «Хирургическое отделение», и чуть пониже, на фанере, от руки: «Посторонним вход воспрещен». По эту сторону ограды — несколько деталей крупноблочного дома, начало будущего строительства. На авансцене слева из таких же деталей вокруг чахлого деревца сложено некое подобие баррикады. Возле ограды, насвистывая, стоит Роман.

Рая входит справа, показывает язык кому-то за оградой.

Рая (Роману). Я говорю: какая я посторонняя? А вдруг я жена? А он: мы которые «вдруг» не пускаем, нам только которые по закону велено пускать. Пошляк. (Кричит за ограду.) Бюрократ!

Роман (вдруг). Слушай, а почему ты в Славку влюбилась, а не в меня?

Рая. Ха! У нас с ним пионерская дружба, а не любовь.

Роман. С ним ты — небо и земля, а со мной — два сапога пара.

Рая. Вычислил. Кому это ты комплименты отпускаешь, мне или себе?

Роман. Ей-богу, Райка. С ним всей твоей смелости только и хватает, чтобы языком трепать. Басня получается. Лиса и журавль.

Рая. А насчет смелости, так мне Оля рассказывала. Ты наедине только ногти кусаешь и про какую-то атропию Вселенной несешь.

Роман. Я и говорю — психологическая чушь. Тебя — помнишь, в почту играли? — подошел и поцеловал. Поцеловал, и ничего, отвернулся и забыл. А как подумаю, что можно Олю так же поцеловать, — выходит гадость. Понимаешь? Гадость, что мысль такая могла в голову прийти.

Рая. Ты, храбрец, ей это скажи.

Роман. И опять несуразность. Тебе я могу говорить все, что в голову взбредет, а ей — нет. Хотя с ней часами сидеть могу, а с тобой никакого интереса, все равно что с Мишкой моим.

Рая (достает из кармана яблоко, ест). Новый стиль, что ли, теперь — наизнанку выворачивать себя?

Перегнувшись через балку возле нее, Роман сорвал травинку.

(Неправильно истолковав это движение.) Имей в виду — схлопочешь по щекам.

Роман (постучал пальцем по виску). Нужна ты мне.

Рая (кинула Роману яблоко). Псих.

Роман жует яблоко. Пауза.

Роман. Между прочим, не атропия, а энтропия. Рассеивание энергии, поняла?

Рая. Ага. Только интересно, чем это Славка так отличается от меня?

Роман. Всем. Ты же стандарт номер тысяча девятьсот шестьдесят пять. Все твои мечты — по пальцам пересчитать.

Рая. Интересно.

Роман (загибая пальцы). Туфли на шпильках отхватить, в институт проскочить и на живого Баталова поглядеть.

Рая. Все?

Роман. Все.

Рая. Мне сестра вчера туфли навязывала — я не взяла, а ты, между прочим, вырядился.

Роман. Да разве я тебе про туфли толкую?

Рая. И вообще, если хочешь знать, мне противно туфли с чужой ноги надевать.

Роман (орет). Да не про туфли я, про характер говорю!

Рая. Припадочный ты!

Роман (спокойно, с усмешкой). У тебя главная идея — беззаботно прожить, у меня — от беспокойства уйти. Люблю, чтобы тахта и книжки под рукой. Кибернетика, астрономия и чтиво какое-нибудь — Аксенов там или Хемингуэй. Я еще в пятом классе заметил, если мне общественная нагрузка предстоит — стенгазета или макулатуру собирать, — у меня уже заранее настроение испорчено, с утра.

Рая. По общественной линии ты, конечно, рядом со Славкой слабак. Он этой макулатуры горы перетаскал.

Роман. Макулатура — частность. Я к тому, что Славка вообще на все смотрит с марсианской высоты. Книжку мы с ним летом прочли. Зарубежная фантастика. Я в ней одни сюжеты увидел, а Славка — суть. По этим рассказам, говорит, еще раз можно увидеть, что у капитализма будущего нет. У них и через пять веков люди из-за денег глотки друг другу грызут.

Рая. Не завидуй. Может, поумнеешь еще.

Роман. Дуреха. Я не про ум, я про взгляды, про позицию в жизни говорю. В современных мальчиков играем, боимся, как бы от моды не отстать, как бы не подумали, что до паспорта дожили, а не целовались еще. А Славка плевать на моду хотел. Не боится он отстать от нее.

Рая. В трамвае ко мне на днях посторонний пристал. «В наше, говорит, время, в двадцатые годы, за крашеные ногти вас бы, барышня, судили комсомольским судом. Мы, говорит, не думали, чтобы на противоположный пол впечатление производить. Нас, говорит, на картошку бросали, мы с поля усталые придем и в одной комнате все спим — не замечаем, кто во что одет». Я ему говорю громко так, решаю на общественное мнение повлиять: нас на кукурузу бросали, и мы тоже не замечали, кто во что одет, нечего было замечать — физкультурные шаровары и ватники на всех. И тоже после ужина от усталости засыпали прямо за столом.

Роман. Он тебе не про усталость, дуреха, он тебе про нравственность толковал.

Рая. Отец мой прямо высказался: на фронте, Раиска, я таких легкомысленных не встречал. А? Я ему говорю: на фронте война была, а у нас мир и полное развитие демократических начал.

Роман. Я бы на месте отца тебя ремнем исполосовал.

Рая. Здрасте! За что?

Роман. За треп. Не думаешь так, зачем же казаться хуже, чем есть?

Рая. Моралистов я не люблю.

Роман. Я сегодня газету раскрыл — все четыре страницы про войну. Два портрета: полковник, а рядом он же в сорок первом году, солдатом начинал. На Славку похож. И вот я сосредоточил воображение на том времени. Окоп. Ночь. Солдат перед атакой. И знаешь, Славку на его месте представить могу, а себя — нет.

Рая. И еще я этому типу в трамвае сказала: если война — мы и с крашеными ногтями в медсестры пойдем. Только ваш опыт учтем и детей своих не будем попрекать за то, что они позже нас родились.

Роман (не сразу). В общем-то, Райка, конечно, если не дай бог война — нам бы слюни некогда было распускать. На войне проще мужество проявить. Там не отсидишься. В атаке не спрячешься за чужой спиной. В наше время, как ни странно, смелым быть потрудней. Всегда можно в сторонку отойти. Я не я, и хата не моя. В крайнем случае «обывателя» схватишь, дезертиром не назовут. А?

Рая. Чего это ты мне сегодня вопросы задаешь? У тебя же всегда на все ответ был.

Роман (усмехнулся). Ответственности не люблю. Беспокоит она меня. Поняла?

Рая. Нет. (Зевает.) Я только под утро задремала на два часа… А может, через забор перелезть?

Роман. Сиди. Через полчаса сторож обедать уйдет…

Рая. А Игорь в школу не пришел. Что с ним, не слыхал?

Роман (не сразу). Не слыхал.

Рая. Главный врач сказал: пока не поправится, посещения запрещены. Тоже бюрократ. Ромка, давай лучше под окошком, ты мне на плечи становись. Я боюсь: увижу его — реветь начну.

Из-за кулис вылетает веревка с петлей на конце. Петля падает на Романа, затягивается у него на груди.

Роман (вздрогнул, оглянулся, вошедшему Мише). Звали тебя? (Освобождается от петли.)

Миша (наматывая веревку на руку). Я догадался, что вы здесь. Когда мама в больнице лежала, я тоже через забор перелезал. (Помолчав.) Ромка, а ты в милиции был?

Роман. С чего это я в милицию пойду?

Миша (помолчав). Ромка, я твой плексиглас для скафандра возьму. Анна Петровна велит в космонавты играть.

Роман. Махай крылышками, говорю.

Миша. Обманули вас всех. Сказали — поправляется, а он еще в сознание не пришел.

Рая. Ой!

Миша. Я сам слыхал, как главврач Ван Ванычу сказал: «Вас обнадеживать не имею права, возможен и летательный исход». Это чего такое — летательный исход?

Роман (кричит). Летальный, болван! Ты чего ходишь за мной? Нянька ты мне, да?

Миша. Ты мне ошибки проверить обещал.

Роман. Какие ошибки?

Миша. В тетрадке — вот. Воспоминания про войну. Мы сегодня их в альбом переписывать должны.

Роман. Давай. (Покосился на Раю, которая стоит, прижавшись лбом к прутьям ограды.) И катись отсюда. Кубарем катись.

Слева входят Чомбе и Федька.

Чомбе (приветливо). Опять пионера забижаешь, герой?

Миша (зло). Принесло! Они у подъезда тебя ждали, потом я их возле школы видал.

Чомбе. Криминалист.

Миша. А ты гад.

Федька (мягко отстранив Мишу). И тетрадочка та же, и девочку на другую не сменял. (К Чомбе.) Раечкой зовут.

Рая. Компания. Не из ваших ли кто вчера ножиком помахал?

Федька. А это у милиции спроси. Мы, когда «скорая» приехала, на площадке были, возле тебя.

Чомбе (глядя на Романа). Виновный в КПЗ сидит. Не помнит спьяну, куда и нож задевал.

Федька (Роману). Кибер — это фамилия у тебя?

Миша. Ромка, дай ему с левой раза!

Чомбе (ласково). Тоже боксером растет. Топай, топай, малыш.

Роман (Мише). Дуй. (Выпроваживает брата.)

Миша (уходя, Чомбе). Ничего, вас судить будут — я весь класс приведу. (Уходит.)

Федька. Девочку тоже попроси погулять.

Роман. Зачем?

Федька. Разговор есть.

Роман (не сразу, Рае). Иди.

Рая уходит.

Ну?

Чомбе. А ты не торопи. Кури.

Роман. Спасибо. Не курю.

Чомбе. «Спасибо». Вот, Федечка, интеллигентная смена растет.

Роман. Слушай, а без прелюдий можешь говорить?

Чомбе (внимательно смотрит на Романа, не обманувшись его вызывающим тоном). Да ты не трусь. И без прелюдий могу. (Федьке.) Эрудитом себя подает.

Федька. Гы-ы.

Чомбе. Симпатизирую. И могу оценить.

Роман. Это тоже еще вроде не суть.

Чомбе. И до сути дойдем. Туфли, говорят, ты вчера братанины нацепил.

Роман. Предположим. Дальше?

Чомбе. А дальше — люблю я в симпатичных людях независимость наблюдать. (Протягивает Федьке руку.)

Федька достает из кармашка для часов деньги — три купюры, каждая из которых сложена в восемь раз.

(Разворачивая и складывая деньги веером.) Показательно для характера, кто как деньги хранит. Федечка, например, жлоб. Я странствующий миллионер… Поскольку симпатизирую — дарю.

Роман. На станке печатаете или рисуете от руки?

Чомбе. Юморист.

Роман. Красиво покупают у вас, широко… Спрячь.

Чомбе. А обманули, Федечка, нас. Сказали — маменькин сынок, а он вон какие слова говорит.

Федька (демонстрируя кулак). Можно и попугать.

Чомбе. Зачем пугать? Он же не от храбрости гонор показывает, от ума. Понимает, что не выгодно нам отношения обострять. Так?

Роман. Допустим. Дальше что?

Чомбе. Презирает меня. Заурядностью гордится своей. Думает, высшее назначение человека — по правилам жить: указателям верить, дорогу на зеленый свет переходить. А может, я со своей позиции тоже право чувствую сверху вниз на тебя глядеть. Тебе светофоры мигают — дескать, обожди, стоп. А когда движение регулируется, знаешь, какая средняя скорость на городском транспорте? Четырнадцать кэмэ в час. Ну и куда же ты с такой скоростью доедешь? Через двадцать, скажем, лет? Максимум возьмем. Доехал до высокого поста. Туз. Главный инженер. А может он себе позволить развлечься? Скажем, на выходной к морю слетать? Билет двадцать три целковых в один конец.

Федька. Гы-ы.

Роман. С любителями на красный свет ездить милиция не нянькается, говорят. Да и встречный транспорт насмерть может зашибить.

Чомбе. Профессиональный риск. У станка стоишь — руку может отхватить, в президенты вылезешь — выстрелят из окна. Актер в нашем гортеатре был. По ходу действия на лоне при барышне отдыхал. А сверху чугунка пудовая сорвалась, и тоже — смерть на боевом посту.

Роман. Открытым текстом даешь?

Чомбе. Хитрить резону нет. Так вышло, что ты меня за горло схватил.

Роман. Ну ладно. В море искупается умник, в ресторане с девочками посидит, а дальше что?

Чомбе. В каком смысле понимать?

Роман (с усмешкой). Читал я где-то, что смысл жизни человеческой — личность свою в обществе утвердить, уважение заслужить, чувствовать, что ты людям необходим.

Чомбе. Так. Вроде на идейного попал.

Федька (выставляя кулак). Ну и все. Ну и нечего с ним.

Чомбе (берет Федькин кулак в обе руки, рассматривает его, качает головой). А перед идейным, Феденька, кулаком все равно что перед пушкой махать. (Роману.) Ладно. Давай на принципах постоим. Закон такой есть — товарища не выдавать? Нас закопать, а его обелить — такой комбинации нет. Дело нешуточное. Если тебе привиделось чего во сне, про себя держи. Не бабка старая — сны по соседям разносить.

Пауза.

Ну?

Роман. Скажем, ты мне приснился — я забыл. А если и у другого в ту ночь тот же сон?

Чомбе. Боксера имеешь в виду? Опять же идейность следует проявить. Объяснить пострадавшему, что, как и почему. Несчастный, дескать, случай. Аффект. Жизнь по-всякому поворачивается. К слову — и компенсацию может получить.

Роман. Слушай, а если бы я эти деньги взял?

Чомбе. Возможная вещь. (Лезет в карман.)

Роман (останавливая его руку). Считался бы я вроде в компании твоей? И дверь на крючке, выхода нет?

Чомбе. Интересуешься?

Роман. Бескорыстно. Любознательный человек. Пригляделись бы ко мне, а там и на стреме доверили постоять?

Чомбе (впервые угрожающе нагнулся вперед, но сдержался). Зачем? У нас и поспокойнее работа есть. Вопросы исчерпал?

Роман. Последний. Почему тебя Чомбой зовут? Обидно ведь.

Чомбе. Зачем — обидно. У меня дружки невинны аки младенцы божьи — газет не читают, не ведают, что творят. (Встает.) Ну, и Федечка тут высказаться хотел. Так я его речь поделикатней воспроизведу. Мозгуй. Если после всей этой лирики глупостей насчет сновидений натворишь — следующий сон ангелам будешь рассказывать в раю. (С презрением.) Хотя больно ты умен, чтобы на рожон лезть. Умный человек неприятность наперед видит, зачем же ему из чужой избы горящие сундуки тащить? Ненароком балкой насмерть зашибет. Ножичек куда дел?

Роман. Утопил.

Чомбе. Добро. (Усмехнулся.) По советским законам, ты, между прочим, в сообщники попал… Ариведерчи, Рома. (Уходит с Федькой налево.)

Большая пауза. Где-то, подчеркнутая ритмом барабанов, возникает музыка, и первая фраза песни о мальчишке в солдатской шинели возникает и замирает вдали. Входит Миша.

Миша (робко). Рома!

Роман (не поднимая головы). Аюшки?

Миша. Я тебе карандаш принес.

Роман (так же). Ага.

Миша. Ромка, ты что?

Роман. Мозгую. (Поднимает голову, долго смотрит на брата.) Про сухое печенье слыхал?

Миша (хлопая глазами). Про чего?

Роман. Про печенье. Из муки высшего сорта. Понял?

Миша (ничего не понял). По-по-понял… (Осторожно протягивает брату карандаш и, пятясь, уходит направо.)

Снова пауза. И снова возникает начало мелодии песни о мальчишке. Но теперь она звучит ближе, предвещая сцену, которую нам предстоит увидеть.

Роман (словно только сейчас вспомнив о тетради, раскрывает ее; со своей обычной усмешечкой читает). «Продолжение воспоминаний гвардии старшины Званцева И. И.» «Сашка — гвардии рядовой». «Он пришел к нам с пополнением в пятьсот тридцать пятый день войны. А пятьсот сорок второй день мы с ним встречали под взорванным мостом, в трехстах метрах от немецкой передовой. Тогда-то я у него и спросил: а не обидно, что тебя все, будто мальчишку, Сашкой зовут?» (Опускает тетрадь, некоторое время сидит молча, затем, заинтересовавшись, повторяет, читая.) «А пятьсот сорок второй день мы с ним встречали под взорванным мостом, в трехстах метрах от немецкой передовой. Тогда-то я у него и спросил…»

И, чуть помедлив, из динамиков в зрительном зале раздается негромкий голос старшины: «А не обидно, что тебя все, будто мальчишку, Сашкой зовут?» И голос Сашки: «А чего обижаться — мальчишка и есть».

Свет, который начал тускнеть еще раньше, чем Роман повторил написанное, теперь погас совсем. Лишь неяркий луч освещает Романа, склонившегося над тетрадкой. Постепенно загораются прожекторы, направленные на левую часть сцены. Освещение должно создать атмосферу холодного раннего октябрьского утра, вернее, того предутреннего часа, когда рассвет едва еще забрезжил вдали. Небрежно сложенные строительные детали теперь превратились в груду балок взорванного моста. Изредка на заднем плане скользит, ощупывая землю, луч прожекторов. Время от времени доносятся далекие взрывы. Армия. Фронт.

Из темноты возникают две фигуры — это укрывшиеся за обломками моста гвардии старшина Званцев и гвардии рядовой Пастухов. Оба в плащ-палатках, в касках. Автоматы лежат рядом, наготове. Подле старшины — полевой телефон. Весь разговор ведется вполголоса возле спрятанного микрофона, и мы слышим его из динамиков в зрительном зале. Будничный разговор идет спокойно, но по позам старшины и солдата, по неожиданно возникающим паузам зритель должен почувствовать, что впереди, там, за развалинами моста, происходит что-то важное, тревожащее их.

Сашка. Если бы не война, я бы сейчас в школе за партой сидел. Подумать смешно. (Оборачивается, и мы видим, что роль его исполняет актер, в первой картине исполнявший роль Славы.)

Старшина. Обманул, значит, военкомат? (Посмотрел на часы.) Есть надежда, что дойдет Вострецов. Одиннадцать минут прошло.

Звонит полевой телефон.

(В трубку.) Слушает «Стрекоза».

Хриплый голос из динамика. Пятый говорит. Что у тебя там?

Старшина. Работаем помаленьку. Вострецова ждем.

Хриплый голос. Нуратдинова надо было послать. Учить тебя? Тут одной храбростью не возьмешь, смекалка нужна.

Старшина. И смекалка, товарищ пятый, не помогла. Можете старшего сержанта Нуратдинова с довольствия снять.

Хриплый голос (не сразу). Светает уже. Или ты солнышка ждешь — нитку искать? Ситуацию знаешь? Восьмой мне про тебя каждые десять минут звонит. Заруби: не дашь связь — в штрафной пойдешь. Со всем отделением своим… Ну, молчишь?

Старшина. Не следовало бы, товарищ пятый, штрафбатом пугать. Вострецов на обрыв пошел — я его к ордену представить обещал. Неуютно солдату между пряником и кнутом.

Хриплый голос. Философию разводишь, «Стрекоза». Восьмому как доложить?

Старшина (помедлив). Доложите, что осталось три шанса из четырех. (Кладет трубку.)

Сашка (вдруг). Ван Ваныч, а я с седьмого класса стихи пишу. В исключительные личности зачислил себя. Если б война с меня спесь не сбила, я бы перед самим собой в гениях ходил.

Старшина. Почитай, что ли. Быстрее время пойдет.

Сашка. Да что вы, я просто так, к слову пришлось. Я давно не писал. Только песню сочинил, когда в запасном полку был.

Старшина. Песню валяй. (И снова прислушался, и снова посмотрел на часы.) Так что? Уговаривать или без аплодисментов споешь?

Сашка (помолчал, улыбнулся). Спою.

Возникает вступление к песне — барабан и струнные. Они звучат из динамика справа, как бы отдельно от голоса Сашки. И после того как Сашка исполнил два куплета песни о мальчишке в солдатской шинели, старшина жестом остановил его и, подавшись вперед, застыл в напряженной позе.

Старшина (наконец обернулся к Сашке). Похоже, искра божья в тебе есть… (Впервые проявляя беспокойство.) Ну ведь не могут они знать, что здесь нитка идет. Какого же черта они по автоматчику держат на каждой скале?

Сашка. Прожектор возвращается.

Старшина. Поздно хватились. По моим расчетам, Вострецов уже без двух минут здесь. (Не оборачиваясь.) Валяй дальше, Сашок…

И в это время снова появляется медленно ползущий луч прожектора и резко звучит короткая автоматная очередь. Потом еще одна, левее. И тишина. И в этой тишине на авансцене справа раздается голос Миши.

Миша. Рома!

Прожекторы, освещавшие левую часть сцены, гаснут. И почти сразу же вся сцена заливается светом. И по-прежнему вместо балок взорванного моста перед нами детали строящегося дома.

(Стоит у Романа за спиной.) Ромка!

Роман (поднимает голову от тетради). Ну?

Миша. Тебя Анна Петровна зовет.

Роман. Зачем?

Миша. А я почем знаю. Говорит, немедленно найти. Я и нашел.

Роман кладет тетрадку в карман и вместе с братом уходит налево.

Снова кабинет директора. Анна Петровна курит возле форточки. Стук в дверь.

Анна Петровна (поспешно гасит папиросу, прячет пепельницу в ящик письменного стола). Войдите.

Входит Роман.

Роман. Здравствуйте, Анна Петровна. (Он говорит в своей обычной дурашливо-глубокомысленной манере.)

Анна Петровна. Здравствуй, Воробьев. Садись. Ты, конечно, догадываешься, почему я вызвала тебя?

Роман. Нет, Анна Петровна.

Анна Петровна. Ты парень умственный, посоображай. Неужто ни в чем не можешь себя упрекнуть?

Роман (без запинки). Могу, Анна Петровна.

Анна Петровна. В чем?

Роман (подумал, пожал плечами). А правда, Анна Петровна, в чем?

Анна Петровна (окинула Романа брезгливым взглядом). Хотя бы в том, что ты, без пяти минут десятиклассник, сидишь и разыгрываешь передо мной шута.

Роман. Извините, Анна Петровна. Рефлекс.

Анна Петровна. Знаешь, как называется это твое поведение?

Роман. Детский негативизм. Желание утвердить развивающуюся личность, противореча тому, что требуют от тебя взрослые люди.

Анна Петровна (улыбнулась). Нда-а. Пожалуй, педагогам, как и врачам, не следовало бы выбалтывать свои профессиональные тайны… Скажи, ты не поссорился с Игорем Бабцом?

Роман (с некоторой тревогой). Нет.

Анна Петровна. Не поделили что-нибудь, а? Извини за откровенность. Я поинтересовалась, есть сведения, что ты… как бы это сказать… не в меру внимателен к Скрябиной Ольге. Может быть, на этой почве… ты понимаешь, что я хочу сказать… Ну-ну, поверь, я уважаю чувства старшеклассников, могу оценить рыцарство без страха и упрека. Ольга привлекательная девочка. Может быть, черная кошка между тобой и Игорем пробежала все-таки из-за нее?

Роман. Никаких кошек не бегало. Можете спросить у него.

Анна Петровна (встала). Тем более. Если твое поведение даже этим нельзя оправдать.

Роман. Да что случилось-то? Вы без педагогики. Я мальчик смышленый, пойму.

Анна Петровна. Шут… Школу лихорадит. Даже малыши чувствуют, как накалена атмосфера, хотя прискорбный случай с Пироговым мы постарались от них скрыть. Сорвано два урока. В четвертом классе и в шестом. А в это время ты, Воробьев…

В кабинет заглядывает Иван Иванович. Он такой же, каким мы видели его в предыдущей картине, разве что на висках прибавилось седины. Он в синем костюме. Левая рука в перчатке, и очень скоро мы понимаем, что это протез.

Иван Иванович. Извините. (Хочет уйти.)

Анна Петровна. Входите, Иван Иванович, входите. Этот разговор в равной мере касается и вас. Представьте, Воробьев распространяет слухи, будто Игорь Бабец связан с шайкой хулиганья, которая вчера напала на Пирогова.

Роман. Я?! Ничего подобного не говорил.

Анна Петровна (повысив голос). Ложь, Воробьев, ложь.

Пауза.

Иван Иванович. Ты действительно знаешь, кто напал на Пирогова?

Роман. Нет.

Анна Петровна. «Нет»… Но разве это мешает ему порочить честь своего товарища? О чести школы я уже не говорю. Впрочем, за нее и без Воробьева найдется кому постоять.

Иван Иванович (пропустив тираду Анны Петровны мимо ушей, Роману). Не очень-то правдоподобно, чтобы Игорь оказался в компании хулиганья. Как думаешь, Воробьев?

Роман. Не знаю.

Анна Петровна. Не знает. Но пользуется тем, что мальчика по недоразумению задержала милиция. Едва тень подозрения упала на товарища, как он спешит отмежеваться и даже, не стесняясь в средствах, опорочить его.

Роман (встает). Иван Иванович, разрешите, я лучше уйду.

Иван Иванович. Не по адресу обращаешься, Воробьев.

Анна Петровна (указывая пальцем на стул). Ты в кабинете директора, и тебе не удастся досадить мне, подчеркивая разницу в твоем отношении к Ивану Ивановичу и ко мне. (Молча ждет, пока Роман сядет.) Что поделаешь, Воробьев, бывают любимые учителя, бывают и нет. Притворяться не умею и от тебя притворства не жду. Но уважать ты меня обязан. Потому, что не за что тебе меня не уважать… Продолжим о Бабце… Надо сказать, Иван Иванович, что даже в домашней обстановке, где дети обычно не столь подтянуты, как в школе, Игорь производит на всех очень благоприятное впечатление. Приветливый, спокойный, без этой вот усмешечки, которая просто не сходит с лица некоторой умствующей части наших старшеклассников. Интеллигентная семья. Родители относятся к сыну объективно и строго. Если к нему приходят товарищи, девочки например, дверь в его комнату всегда остается открытой. Если уходит из дома, считает необходимым сообщить куда. Вчера вечером он гулял с одноклассниками. Позавчера весь вечер провел на занятиях драматического кружка. (Перехватив быстрый взгляд Романа.) Ах, тебе не нравятся такие отношения в семье? Ты, конечно, предпочитаешь иметь иллюзию так называемой свободы. Но это плохо кончается, Воробьев.

Роман. Анна Петровна, можно, я все-таки уйду?

Анна Петровна. Ты, конечно, уйдешь. Но прежде ответишь, зачем тебе понадобилось поставить под удар репутацию твоего товарища Игоря Бабца.

Роман (вскочил). Да не ставил я ничего под удар. Что вы как шарманку завели?

Иван Иванович. Не забывайся, Воробьев, — с женщиной говоришь.

Анна Петровна. Женщина, товарищ — для него эти понятия существуют, пока его по шерстке гладят. А чуть не по нему — грубиян. Садись, Воробьев. (Приоткрыв дверь, говорит кому-то в коридоре.) Я просила Скрябину найти… Давайте ее ко мне. (Проходит к письменному столу.)

Роман косится на дверь. Напряжен. Появляется Ольга. Прежде чем войти, оценивая обстановку, задерживается в дверях.

Ольга. Здравствуйте, Анна Петровна.

Анна Петровна. Здравствуй, Скрябина. Войди… Скажи, о чем вы говорили с Воробьевым в последний раз, вчера?

Ольга. Не помню, о многом. О Славке говорили, о вас.

Анна Петровна. А что тебе Воробьев говорил об Игоре Бабце?

Ольга (пытаясь понять, в чем дело, посмотрела на Романа, не сразу). Ничего не говорил.

Анна Петровна. Так-таки ничего?

Ольга (твердо). Ничего.

Анна Петровна. Скрябина, не лги.

Ольга. Я не лгу.

Анна Петровна. Значит, мне Таисия Митрофановна лгала.

Ольга. Я не понимаю.

Анна Петровна. Таисия Митрофановна — заведующая нашим роно. Ей всю версию с Игорем преподнес сын. А сыну по секрету рассказал его сосед по парте, Миша Воробьев.

Роман. Здравствуйте. Мишка-то при чем?

Анна Петровна. А Миша эту жгучую тайну узнал из твоих уст.

Роман. Ничего себе цепочка. (Ольге.) Представляешь, чтобы я с Мишкой на такие темы говорил?

Анна Петровна. Видишь ли, Воробьев… этот разговор не предназначался для Мишиных ушей.

Роман. Что же, он подслушивал его? Так?

Анна Петровна. Ну вот. Даже из твоего вопроса следует, что такой разговор действительно был.

Роман. Не ловите меня на слове.

Анна Петровна. Хорошо. Меня не форма интересует, а существо. Ты по секрету — Оле, Миша — приятелю, приятель — маме, мама — мне. И скоро весь город будет повторять измышления безответственного мальчишки (повысив голос), у которого, кстати, в кармане лежит комсомольский билет… Сплетню надо пресекать. На корню. (Ольге.) Так что же он тебе говорил?

Ольга (помолчав). Он говорил, что у Игоря, ему кажется, появились странные друзья… вот и все… И что это его беспокоит и надо как-то осторожно выяснить, чтобы не случилось беды… и все.

Анна Петровна. Смягчаешь, Скрябина. Мне все это в другой редакции преподнесли… Ну, Воробьев, понимаешь теперь, как отвратительно было мне наблюдать за всеми твоими жалкими потугами уйти от ответа? Запомни, что товарища от незаслуженных подозрений следует оберегать. Оберегать следует его честь! Опять эта усмешечка твоя?

Роман. Слышал я сегодня эти слова.

Анна Петровна. Тем более. Так вот: родители Игоря возмущены. Я не скрыла, что разговоры исходят от тебя. Поэтому сейчас же отправляйся к ним и извинись… Ты слышишь, что я говорю, Воробьев?

Роман. Никуда я извиняться не пойду.

Пауза.

Анна Петровна. Где ты был вчера вечером, когда с Пироговым случилась эта беда?

Роман не отвечает.

Оля, ты правдивая девочка. Скажи, где вчера в момент поножовщины был Воробьев?

Ольга (помедлив). В парке.

Анна Петровна. Ну да, в парке. А далеко ли от того места, где произошла беда?

Ольга. Я не знаю.

Анна Петровна. Неправда. Ты знаешь и это. Он был рядом. Настолько рядом, что видел, как был разбит фонарь и как в темноте началась драка. Да?

Ольга (очень тихо). Да.

Анна Петровна. А теперь ответь мне ты, Воробьев. Как называется поведение человека, который отсиживается в кустах в то время, как на его товарища набрасываются с ножом? И интересно, что скажет на это уважаемый тобой Иван Иванович, бывший фронтовик?

Роман не отвечает.

Мягко говоря, трусостью. А если не бояться правды — подлостью. А человек называется подлецом.

Роман встает, он растерян и жалок.

И если ты не извинишься перед родителями за то, что возвел поклеп на их сына, честь школы будет действительно запятнана. Ты вынудишь меня пойти на это. Пусть общественность знает, что наша школа воспитала подлеца.

Роман, не поднимая глаз, резко поворачивается и убегает. Иван Иванович встает.

(Ивану Ивановичу.) Не уходите. (Ольге.) Ты можешь идти.

Иван Иванович (Ольге). Задержи Воробьева, пусть подождет.

Ольга уходит.

У этой вашей угрозы тоже название есть: шантаж.

Анна Петровна (опешила). Ну, знаете! Вы, как всегда, чересчур резки в суждениях.

Иван Иванович. Однако в выводах, в отличие от вас, нетороплив.

Анна Петровна. Не хотите ли и вы поддержать сплетню об Игоре Бабце? (Прошлась по кабинету, помолчала.) Помните, вы спросили, почему я от квартиры отказалась, живу в комнатенке, куда и гостей-то неловко пригласить?

Иван Иванович (сухо). Я знаю о вашей дружбе с родителями Игоря Бабца.

Анна Петровна. Да, это вы знаете. Вы уверены, что все знаете обо мне. Да и что, собственно, знать? Работящая старуха. Сухарь. Дружит с соседями по лестничной площадке. К молодым педагогам придирчива, с учениками строга. С вами и то с трудом находит общий язык. Пенсионный возраст. Как говорится, где тут вперед шагать, не отставать бы — и то хорошо… А знаете вы, каково старухе домой приходить? Одной. Сын в сорок пятом под Прагой погиб… Это, впрочем, тоже для вас не секрет. До седьмого класса Игорь Каждый день ко мне заходил. «Спокойной ночи, баба Аня. Все в порядке, иду ко сну». И в щечку чмокал, так уж у нас повелось. Теперь азбуку Морзе изучил, стучит перед сном. Комнаты — стенка в стенку у нас… Дед его и муж мой с финской не вернулись. На одном самолете летали, друзья… Вынянчила я Игоря. И сын и внук… Так-то, Ван Ваныч, дорогой. Кому же и знать его, как не мне? Не просто директор сейчас с Воробьевым говорил. А вы: «В выводах я, в отличие от вас, нетороплив».

Пауза.

Иван Иванович (вздохнул, подошел к окну, посмотрел на Анну Петровну, которая по-старушечьи сгорбилась за столом.) Отец Игоря у меня в кабинете сидит.

Анна Петровна. Почему же он ко мне не зашел?

Иван Иванович. О беде близкому человеку нелегко рассказать. А я для него — просто педагог.

Анна Петровна (насторожилась). Многообещающая интонация… Ну?.. Не малодушничайте. (Усмехнулась.) Уже перед вами не женщина сидит, педагог.

Иван Иванович. Полчаса назад по отводной трубке он случайно услышал разговор. Игорю какой-то Федька звонил.

Анна Петровна. Федька? Такого приятеля не было у него.

Иван Иванович. Теперь есть. Так вот, из разговора можно было убедиться, что Игорь не только участие в драке принимал, но и ранение было нанесено его ножом.

Большая пауза.

Извините. Радостные вести веселее приносить. (Идет к двери.)

Анна Петровна (с трудом). Воробьева пришлите ко мне. Сгоряча я, дура старая, не то наговорила ему.

Иван Иванович. Хорошо.

Анна Петровна. Отца Игоря давайте сюда… Пока все.

Иван Иванович выходит.

(Некоторое время сидит, не меняя позы. Потом снимает телефонную трубку; усмехнувшись, грустно.) «Все в порядке, иду ко сну»… (Набирает номер.)

Голос Марченко. Дежурный по седьмому отделению лейтенант Марченко слушает.

Анна Петровна. Здравствуй, Марченко. Анна Петровна говорит.

Кабинет исчезает в темноте.

 

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Еще в темноте раздается короткая автоматная очередь. Потом, левее, еще одна. И тишина. Из темноты возникает декорация второй картины второго действия.

Старшина и Сашка в прежних позах, подавшись вперед, приникли к искореженной балке моста.

Старшина. Метров десять он до второй воронки не дополз.

Сашка. Теперь уже точно, там обрыв, у второй.

Старшина. А похоже, догадались они, что у нас тут нитка идет. (Увидел, что Сашка перебросил автомат через плечо.) Вроде я тебе команды собираться не давал?

Сашка достает из-за пояса гранату.

Отставить! Поперек батьки в пекло соваться — такой игры нет.

Сашка (потуже затягивая ремешок под подбородком). Вы мне не батька — командир.

Старшина. Отставить, говорю! (Усмехнулся.) Я с девятиклассниками в походе был, так через каждый горный мостик прежде сам переходил — выдержит ли.

Сашка. Походы, Ван Ваныч, кончились. Война. (Помолчал.) Через три минуты прожектор на склон переведут. Методичные, гады. Говорят, у них философ Кант на прогулку выходил, так весь город часы по нему проверял.

Старшина. Обобщил.

Сашка (помолчал, усмехнулся). А я, между прочим, через горный мостик и не пробовал переходить, боялся — голова закружится от высоты. И вообще я в нашем классе самым трусливым был. Хотя, конечно, скрывал. И даже интересно было — а смогу я себя в случае чего преодолеть? Представлял, будто мне надо в опасной ситуации на риск пойти. Прислушивался к себе — есть трусость или нет. И выходило — есть… Пора, товарищ старшина.

Старшина. Отставить. В третий раз говорю… Приказываю: в случае чего через десять минут отойти назад. Доложить, что до следующей ночи нечего думать связь восстановить. И опять же в случае чего не вздумай после меня идти на обрыв. К тому времени светать начнет. По-глупому погибать — такой игры тоже нет. Это, как говорит товарищ пятый, — заруби.

Сашка. Пожалели мальчишку, товарищ педагог?

Старшина. Дурень. (Взял автомат, перебросил ногу через балку и протянул Сашке руку.) На всякий случай, Сашок…

Сашка (пожимая руку, старшине). Я, товарищ старшина, как только вы до первой воронки доползете, попробую прожектор автоматом достать.

Старшина (резко обернулся). Очумел?

Сашка. Я еще когда Вострецов ушел, про это подумал. Я на себя их отвлеку, а вы успеете до обрыва дойти.

Старшина. Я-то успею дойти, а ты куда денешься с этого пятачка? Глупость задумал, Пастухов. (После паузы, вдруг.) А ну, валяй!

Сашка (улыбнулся). Спасибо.

Старшина. Конфетой я тебя угостил?

Сашка. Спасибо, что из мальчишки в солдаты произвели.

Старшина. Эко тебя! «Произвели»! Ну, с богом. И с холодным, как говорится, умом. Как это у тебя в песне там? (Напевает строчку из песни.)

Сашка подхватывает, и вместе вполголоса они допевают куплет. Вступает оркестр. И эта песня — в исполнении певца — все громче звучит в зрительном зале.

Сашка перелезает через балку и скрывается в темноте. Старшина снимает трубку телефона.

Певец допел куплет. Оркестр замолкает. Но песня остается в ритме барабана, на фоне которого мы слышим телефонный разговор.

Охрипший голос. Пятый у аппарата.

Старшина. Товарищ пятый, «Стрекоза» говорит. Тут такое дело. Скомандуйте пехоте понаблюдать за скалами, что за мостом. Сейчас их автоматчики обнаружат себя. Хорошо бы их из пулеметов полить.

Охрипший голос. Сейчас с пехотой соединюсь.

Старшина. Подольше бы, товарищ пятый, под огнем их продержать. Мальчишку я на обрыв послал. Дать бы ему выйти живым.

Охрипший голос. Сашку, что ли?

Старшина. Его.

Охрипший голос. От нитки жизнь полка зависит, а ты на ответственное дело — сопляка. Где ему обратно, когда он туда не дойдет.

Старшина. Дойдет, товарищ пятый.

Охрипший голос. Ну-ну, гляди у меня, Званцев. Ответишь головой. Заруби.

Старшина. Зарублю. (Кладет трубку.)

И снова возникает продолжение, а вернее, последний куплет песни о мальчишке в солдатской шинели. Старшина напряженно всматривается в темноту. Прячет под балку полевой телефон. А когда, по его расчетам, Сашка успел доползти до первой воронки, поднимает автомат, стреляет не целясь и, пригнувшись, перебегает чуть левее. Сразу же, словно разбуженные его выстрелами, несколько автоматных очередей с немецкой стороны отвечают ему. Старшина снова стреляет, и снова звучат немецкие автоматы. Когда выстрелы смолкают, старшина, чуть приподнявшись, перебегает вправо. Но в это время луч немецкого прожектора освещает его, звучит еще одна короткая очередь — и старшина падает. Некоторое время прожектор освещает его, затем медленно уходит вправо.

Торжественно звучит песня. И когда она кончается, в продолжающем звучать барабане остается ее ритм.

Старшина приподнимает голову и, с трудом дотянувшись до телефона, левой рукой снимает трубку.

Спокойный голос из динамика: «Ласточка» слушает».

Охрипший голос. Званцев, как там у тебя?

Старшина (в трубку). Порядок, товарищ пятый. Слушает «Ласточка», есть связь. (Кладет трубку и, снова приподнявшись на одной руке, всматривается в темноту.)

Медленно уходивший вправо луч прожектора застывает на месте. Барабан бьет все громче и громче. И замолкает вдруг.

(Кричит.) Сашка, назад!.. Саш…

Его голос тонет в грохоте выстрелов. И сразу же возникают уже слышанные нами в начале спектакля торжественные звуки органа. Сцена погружается в темноту, а затем в глубине, в разгорающемся свете прожектора, появляется обелиск и гранитная фигура солдата с автоматом на груди.

Подчеркнуто торжественное освещение меркнет, замолкает орган. Загорается фонарь на авансцене справа. И опять мы в тихой аллее городского парка. Вечер 9 Мая. На скамейке, склонившись над тетрадкой, сидит Роман.

Справа выглядывает Миша. На плече лассо, у пояса пистолет, на голове некое подобие скафандра с открывающейся, как дверца шкафа, плексигласовой пластиной у лица. Машет кому-то рукой.

Миша (брату). Ты почему обедать не приходил?

Роман не отвечает.

Гляди, буду теперь в космонавта играть. Будто я в прерии на другую планету попал…

Роман не отвечает.

Может, загипнотизировали тебя? (Осторожно дотрагивается до брата.)

Роман. Гав!

Миша (испугался, обиделся). Вымахала верзила! Отец тебе голову оторвать обещал. Поглядим, как ты с оторванной головой будешь самостоятельность проявлять.

Роман (оглядел Мишу с ног до головы). Новостей нет?

Миша. По всему городу ищут тебя.

Роман. Кто?

Миша. Олька твоя. Три часа таскаюсь за ней. Анна Петровна у нас сидит, тебя дожидается. (Помолчав.) Нашел кого бояться — шпану! Пускай в тюрьме посидят, поумнеют небось.

Роман. Фу-у-у! Сокровище растет. В мои отношения с девчонками тоже нос будешь совать?

Миша (обиделся). Я про серьезные дела, а не про глупости говорю. (Ольге, которая выходит справа.) Скажи — пускай домой топает, покуда отец ремень из сундука не достал.

Ольга (Мише). Иди там на лавочке посиди.

Миша. Ха! Где посидеть?.. Ромка, давай мне десять копеек, я в комнату смеха пойду.

Роман, не поднимая головы, протягивает Мише монету.

Спасибо. Скоро приду. В одиночку и в комнате смеха все равно что на лавочке сидеть, скукота. (Уходит.)

Ольга (садится рядом с Романом, после большой паузы). Я в больнице была. Райка в приемном покое рядом со Славкиной мамой сидит. Обнялись и ревут.

Роман молча достает из кармана папиросы, закуривает.

Мы решили поход на байдарках отложить. Вряд ли Слава через месяц будет способен грести. Хотим через райком хлопотать, чтобы путевку ему — в Крым или на Кавказ. Как ты считаешь, лучше в Крым или на Кавказ?

Роман. Ты Мишку затем и отослала, чтобы меня про путевку спросить?

Ольга. Лично я больше Крым люблю, но многие предпочитают Кавказ. Райка говорит: если уж на билет тратиться, так хоть на грузинских мальчиков поглядеть. Болтушка она.

Роман не отвечает.

Между прочим, знаешь, кто у нее сейчас любимый писатель? Тургенев. А в школе спросили, сказала: Ремарк. (Помолчала.) Говорят, еще водка помогает, многие от огорчения водку пьют.

Роман (бросил папиросу, с остервенением затоптал ее). Общественная нагрузка у тебя — чуткость проявить? Мишке последний гривенник отдал. А зачем, спрашивается? Балда!

Ольга. Первый раз за девять лет не смотрела, как цветы возлагают на постамент. Салют уж мы не пропустим, правда, Ром?

Роман. Слушай, соловей! Можешь ты без рулад, молча посидеть?

Ольга. Не бесись. Могу.

Роман (помолчав). У Ван Ваныча мненьице обо мне сложилось — будь здоров. При нем от Аннушки «подлеца» схватить! Ты заметь, как только надо базу подвести, ее на вдохновении черт знает куда несет. Первоклашка три раза за урок в уборную вышел — родителей вызывает: мешает уроку, лепит систематический срыв. Дубки сажали — Мишка три желудя съел. Так у него, видишь ли, забота отсутствует о будущем поколении советских людей.

Ольга. Ты что, как из школы убежал, так на скамейке и сидишь?

Роман. Так вот и сижу. Прозаически сижу. Топиться от огорчения не бегу.

Ольга. Дурачок. (Помедлив.) Игорь сегодня из дома не выходил. Значит, совесть не испарилась, стыдится ребятам в глаза посмотреть.

Роман. A-а! Из-за него ты и бегала, искала меня! Скажешь, нет? Ты же в книжках вычитала, что к товарищу надо чуткость проявлять. Оберегать, чтобы в пропасть он сдуру не загремел. У-у! Подонок он, Игорь твой! Вот уж подлец — клеймо ставить негде, до того он подлец! Общественника разыгрывал из себя. Кибернетикой интересовался, твердил, что лучшего товарища не встречал. А подумать, что этого товарища из-за тебя подлецом обзовут, не допер, лень было извилинами пошевелить. Катишься в пропасть — катись, других не тяни. Честно, как бывшему товарищу, скажи: меня со шпаной судьба свела, не марайся, сторонкой меня обходи.

Ольга. Запутался он. Клюнул на приманку, и на крючке.

Роман. Вот-вот. На поруки его возьми. У нас в стране сердобольных — пруд пруди.

Ольга. У него последнее время деньги водились. Помнишь, в ресторан нас позвал. Как купец, трешку официанту бросил на чай. Я тогда думала — отец балует, а теперь поняла.

Роман. Что ты поняла? Что шпана ему деньги дает? На, мол, мальчик, пользуйся, подрастешь — отработаешь, каждую копейку рублем вернешь? Так это же старо как мир, понимаешь, старо! Ты мне объясни, почему он на эту приманку пошел.

Ольга. Не знаю, я в его шкуре не была.

Роман. Так и нечего его, подлеца, в заблудшую овечку рядить. Я в его шкуре был. Понятно? Был. Покупали меня. Деньги совали — ты столько сразу и не держала в руках. А я не купился, потому что не продаюсь. Мне покой дороже форса — перед девчонками деньгами сорить.

Ольга (помолчала). Верно, Рома, покой тебе дороже. Ты не то что от денег откажешься, ты ради покоя и товарища бросишь: катишься — катись, других за собой не тяни.

Роман. Слушай! Иди ты от меня! Какого дьявола ты, такая сердобольная, меня, эгоиста, разыскиваешь три часа? Иди.

Ольга (улыбнулась). Юпитер, ты сердишься — значит, ты неправ.

Роман. Давай, давай, мифологией глуши. Стишки процитируй: «Покой нам только снится». Или у Гёте еще есть: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой…» А я спокойно — понимаешь? — спокойно хочу жизнь прожить.

Ольга. Бешеный ты. Садись.

Роман садится.

Где это ты пуговицу потерял?

Роман (опять вскакивает). Теперь она еще мать будет разыгрывать передо мной! Слушай! Вот никак я загадку одну не могу отгадать. Я хочу, чтобы все было тихо-мирно, а психую по каждому пустяку. А ты в каждую щелку влезть норовишь, а живешь будто царевна спящая — темперамент, что ли, рыбий у тебя?

Ольга. Рома, а кто тебе деньги давал?

Роман. Еще чего! Забудь! Забудь, что я тебе это говорил. Заруби!

Ольга. Хорошо. Только и на мою откровенность не рассчитывай теперь.

Роман. Ну что вы все угрожаете мне! Отец родной голову грозит оторвать, Аннушка — перед всей школой выставить подлецом…

Ольга. Радуйся.

Роман. Чему?

Ольга. Тому, что Аннушка запретила тебе об Игоре правду говорить. Самооправдание есть. «Я бы, конечно, мог товарища от пропасти уберечь, но мне директриса официально запретила вмешиваться в грязные дела».

Роман. Балаболка ты! Она ведь чем грозит!

Ольга (не сразу). Бывает, и смертью грозят, чтобы правду закопать.

Роман. Сравнила! Ты пойми, она же меня в угол загнала! Если я подлецом прослыть не побоюсь, так в трепачи попаду. Она подонка этого чуть в святые великомученики не произвела, — кто же поверит, что он связался со шпаной?

Ольга. Считаешь, в обывателях лучше ходить, чем в трепачах?

Роман. Лучше. Обывателя я и от тебя проглочу. Пожалуйста. Обыватель. Жить спокойно хочу. Мыслишки кое-какие вертятся у меня. Может, я человечество осчастливить хочу, новое открытие ему подарить.

Ольга. Не верю я, Рома, чтобы обыватель человечество осчастливить мог.

Роман. Поглядим… Принимай, какой есть. Извини, что героического во мне не произросло. В мирное время рос.

Ольга (не повышая голоса). И не верю я, что отличаемся мы от дедов и отцов. Такие же, тот же замес. Как теперь говорят: та же комбинация ген… Жили-были тихие люди, а пришла пора — на Зимний в распахнутых бушлатах пошли. Песни наивные пели: «Не спи, вставай, кудрявая, в цехах звеня!» — а потом амбразуры закрывали собой. Обелиски стоят на земле. Солдаты каменные с автоматами на груди. Мы шагаем, а они стоят. Стоят и смотрят на нас. И верят, что все было не зря. Что такие же мы — свое совершим… А если так не думать, зачем жить на земле? Твист танцевать и обезьяну можно научить.

Роман. Подвела базочку. Уже и твист нельзя танцевать.

Ольга. Танцуй. Только главное — время свое не упустить. У каждого бывает, когда что-то главное нужно решить. Может быть, даже характеру вопреки — себя преодолеть, а решить. И не опоздать. А то привыкнешь слабостям своим потакать и не заметишь, что в человека превратиться не успел.

Роман. Умозрительно, конечно, что угодно можно болтать. Интересно, как бы ты философствовала, если бы перед тобой дилемма была не в человека превратиться, а в труп. Неясно изъясняюсь, товарищ Скрябина? Могу пояснить. Приходил тут кое-кто и недвусмысленно объяснил, что, ежели лишнее про вчерашнюю драку сболтну, могу завещание писать. Кому — зажигалку, кому — магнитофон. И учти, не героическую смерть обещают в бою, а просто: был человек — и нет… Молчишь? Такого оборота не ждала? В порядке самобичевания могу признаться: стоял я перед ним с этакой усмешкой мефистофельской, кривлялся как шут гороховый, а у самого поджилки от страха тряслись. Это тебе не с критикой на комсомольском собрании выступать. Те самые, которые «от хулигана до фашиста один шаг».

Ольга. Из наших, из городских?

Роман. А вот этого я тебе — эгоист — не скажу. Не любят они тех, кто в их секреты посвящен.

Ольга. Сегодня приходили?

Роман. Это ты, между прочим, тоже забудь.

Ольга. Я так и знала, что на свободе они. Райку и меня в милицию вызывали. Мужичка показали. Кличка у него смешная — «старожил». Спрашивали, не встречался ли нам в парке вчера? Подозревают, что это он Славку ножом. А он сидит, жалкий такой, и все бормочет: «Не помню ничего, а только не мог я живого человека ножом». Значит, те на свободе, а невинный человек в тюрьму угодит… Ой, Ромка, что же делать? Страшно ведь!

Роман. А ты думала, бирюльки? Это тебе не слова красивые произносить.

Ольга. Страшно, что невинный человек погибнет из-за тебя.

Роман (изумленно). Ты что? Столб? Сосна оструганная? Прохожий я тебе на улице или кто? Я тебе рассказал — думал сочувствие найти. Вон какая силища государство у нас. Пусть соображает, как без разной сволочи в коммунизм входить. Ты обо мне подумай. Я ведь не рояль, живой человек.

Ольга. Со вчерашнего вечера я только и думаю, что о тебе.

Роман. Да ты не в философском смысле, не про то, что я время свое упущу. Ты подумай, как мне рядом со Славкой на больничную койку не лечь.

Ольга (помолчала). А ведь я считала, все это просто шелуха на тебе. Дунет ветерок — сдует шелуху.

Роман. Опять понесла?

Несколько раньше справа вошла Рая. Остановилась. Невидящими глазами смотрит на Ольгу и Романа.

Ольга (заметив Раю). Ты что?

Рая. Славку с кровотечением опять в операционную повезли. Профессор сказал: будет чудо, если его со стола снимут живым.

Большая пауза.

(Делает несколько шагов в глубину сцены, резко оборачивается, с силой.) Ненавижу! Равнодушных, спокойных, трусов благополучных — ненавижу! Себя ненавижу за то, что пританцовывая жила. Если такое случается, зачем же мы тогда все на земле? Слова наши громкие зачем? Клопы в доме заводятся — паника в семье. Боевая тревога. Аврал. А бандиты рядом живут, с нами воздухом дышат одним — стыдимся к стенке их поставить, ждем, гуманисты, покуда перевоспитаются они! Не-на-ви-жу! (Убегает в глубину сцены.)

Ольга. Рая! Подожди! (Роману, с презрением, негромко.) Неужели повезет им, подлецам? Единственный свидетель останется у них. (Убежала вслед за Раей.)

Справа входит Миша. На лице гримаса, руки растопырены, идет на вывернутых ногах — это сейчас не он, а его изображение в кривом зеркале.

Миша (стараясь привлечь внимание брата). Ром!.. Ром, погляди! Опять загипнотизировали тебя?.. Я в комнату смеха задарма прошел, а на твой гривенник мороженого купил.

Роман (приняв решение, вырывает из тетради лист, быстро пишет, складывает записку, протягивает Мише). А ну, быстро. Игорю передай.

Миша. Мне отец без тебя возвращаться не велел.

Роман. Дуй, тебе говорят!

Миша убегает.

Роман сидит, обхватив голову руками. Где-то далеко возникает мелодия песни о мальчишке в солдатской шинели. На протяжении всей этой сцены, то удаляясь, то приближаясь, звучит барабан. Свет на сцене меркнет. И одновременно разгораются два луча, один из которых направлен на Романа, другой — на фигуру стоящего на постаменте солдата.

(Раскрывая тетрадь, читает.) «Я с седьмого класса стихи писал. В исключительные личности зачислил себя. Если б война с меня спесь не сбила, я бы перед самим собой в гениях ходил».

Сашка (появляется в луче прожектора. Усмехаясь, говорит в пустоту). И когда-то через мостик боялся переходить. Вообще я в классе самым трусливым был.

Роман (усмехаясь, говорит в пустоту). Хотя, конечно, скрывал.

Сашка. И даже интересно было — а смогу я себя в случае чего преодолеть?

Роман (встает, проходит на авансцену справа, говорит, словно размышляя наедине с собой). И ведь какая чушь: чем больше уговариваю себя, что имею право в сторонке стоять, тем больше беспокойство чувствую изнутри. Будто в жару от лихорадки трясет. Но ведь не преступление это. Одни приходят героями в жизнь, другие — просто честно работать. Надо же кому-то без геройства книги писать, города строить, законы новые открывать.

Сашка. Не верю я, чтобы обыватель человечество осчастливить мог.

Роман. Книги я люблю. Потрепаться на отвлеченную тему люблю. Судить меня, что ли, за то, что не памятник я, а живой человек?

Сашка. И не верю я, что можно безнаказанно языком трепать. Ржавеет от этого человек.

Роман. Пусть на земле и непримиримые люди живут. Но ведь и скромные достоинства в нашей стране не запрещены. Просто честным человеком быть. Или просто добрым, например.

Сашка. Добреньких я больше сволочей не люблю. Я хочу, чтобы добрый человек злым был. Чтобы злым было добро. Чтобы боролось оно за себя.

Роман достает пачку папирос, хочет закурить.

(Усмехнувшись.) Говорят, еще водка помогает. Многие от огорчения водку пьют.

Роман (сминает пачку, отбрасывает ее). Забавно получается. Живешь словно в ракете, летящей к Альфе Центавра. Все, что до тебя было, — история. Учебник от сих до сих. Родителей консерваторами считаешь. Негодуешь, что не понимают твоего стремления по-своему прожить. А стукнет тебя эта самая жизнь, и начинаешь связь времен ощущать. И не сам ты по себе на свете живешь, а будто тысячи людей след оставили в твоей душе. Как говорится — комбинация ген. И понимаешь, что Кошевой не герой исторический, а парень обыкновенный, такой же, как ты. И в тебе бы чего-то недоставало, не будь его на земле. Война окончилась, когда меня еще на свет не произвели. Чужое мужество. Чужой героизм. Солдаты, которых ты и в глаза не видал. А иногда задумаешься — и словно не умирали они. Словно рядом стоят и даже разговаривают с тобой.

Сашка. Мертвые живы, пока живые думают о них.

Роман. Красивая фраза, конечно. А в общем, так оно и есть. Как бы ни игрались мы в современных ребят — никуда не деться, рядом с нами они. Мы в их мире живем. Книги, ими написанные, читаем. В городах, ими в мечтах увиденных, живем. Связь времен. Комбинация ген. (Усмехнулся.) Хотя, конечно, в нашу честь салюты не загремят.

Сашка. Ну вот, не люблю я, Рома, не люблю, когда ты с усмешечкой говоришь.

Роман. Если даже погибнуть красиво, не загремят. А может, мне себя преодолеть — не легче, чем в атаку подняться под огнем.

Сашка. Если армия побеждает — значит, каждый солдат победил.

Роман. Желание за жизнь уцепиться в себе победил. Желание отсидеться за чужой спиной. Не каждый ведь солдат героем рожден… Сто раз мимо обелиска проходил, а никогда себе солдата живым представить не мог. А ведь был он на земле. И никуда нашей совести от взгляда его не уйти…

Сашка (негромко). Жили-были тихие люди, а пришла пора — на Зимний в распахнутых бушлатах пошли. Песни наивные пели, а потом амбразуры закрывали собой. Обелиски стоят на земле. Солдаты каменные с автоматами на груди. Вы шагаете мимо, а мы стоим. Стоим и смотрим на вас. И верим, что все было не зря. Что такие же вы, совершите свое. Что для каждого из вас свой салют прогремит… А если так не думать, то зачем было жить на земле?

Роман (негромко). Зачем тогда жить на земле?

Голос Игоря. Рома!

Сашка. Главное, время свое не упустить. Хватишься — жизнь позади, а ты так в человека превратиться и не успел.

Прожектор, направленный на Сашку, гаснет. Постепенно меркнет прожектор, направленный на Романа, и одновременно зажигается фонарь на авансцене справа. В глубине сцены слева по-прежнему стоит на постаменте гранитный солдат с автоматом на груди.

Игорь (стоит возле скамьи). Ромка, я пришел.

Роман (оборачивается на голос не сразу). Что ж ты дружков своих не привел? Стыдишься?

Игорь. Говори, зачем звал?

Роман. К профессорской дочке меня в гости зовешь, а с Федькой в подворотнях на гитаре бренчишь? Подлец!

Игорь. Брось, Ромка. Можем без громких слов, как товарищи, потолковать.

Роман (орет). Какой я товарищ тебе? Совесть в очко шпане проиграл? У-у, сволочь ты! (Наотмашь бьет Игоря по щеке, размахивается второй раз.)

Игорь (ловит руку Романа, бросает ее вниз). А ну, истерик, замри! (Потирает щеку.) Видал — тихоня.

Роман (со слезами в голосе). Стенгазету рисовал! На конкурсе стишки про мистера Твистера читал! До седьмого класса в старостах ходил! Предатель ты! (Снова замахивается, но Игорь перехватывает его руку.) Макулатуру по квартирам собирал! Негодяй! Ты зачем ходил? Может, ты к обстановке присматривался, чтобы дружков навести? (Пытается вырвать руку, от бессилия плюет Игорю в лицо.)

Игорь бьет Романа в живот. Роман падает на скамью.

Игорь (вытирает лицо носовым платком). Эпилептик. Мозги у тебя набекрень. Что ж ты думаешь, грабитель я? Ну, познакомился со шпаной. Ну, бывает, за столом с ними посижу. Ребята занятные, почему же поближе на них не поглядеть?

Роман (еще не оправился от удара). Людьми интересуешься? Коллекционер!

Игорь. Дел я за ними не замечал. Если и было что противозаконное, меня не впутывали, понимали, что номер не пройдет.

Роман. Деньги, значит, они тебе как гитаристу дают? Вроде цыгана ты у них? Завтра они тебе на стреме прикажут стоять — и станешь, подлец.

Игорь. Уймись. Не такие ребята они. Спьяну могут накуролесить, а так — ничего. Как говорится: воспитываются, в коллективе живут.

Роман. Волки! Звери они! Тигр, когда человеческой крови попробует, людоедом становится. Чем его, кроме пули, можно перевоспитать?

Игорь (улыбается). Ей-богу, тронулся ты. Не поверишь, что самый в классе добродушный был паренек.

Роман. Был! Да весь вышел! Я добродушным буду, а ты, сволочь, людей начнешь убивать.

Игорь. Уймись, говорю. Ты же видел, я у него нож отобрать хотел. Случайно он его.

Роман. А то, что вместо бандита в милиции невинный человек сидит, тоже случай? А то, что ты их пугать меня прислал? Опять случайность произошла? Во всех этих случайностях закономерность есть.

Игорь. Какая закономерность, идиот?

Роман. Легкой жизни захотел. Девочек по ресторанам водить. Закономерно в шайку попал. (Кричит.) В комсомол вступали в один день! В дружбе клялись! У-у, подлец! (Бросается на Игоря, тот снова ударом отбрасывает его на скамью.)

Игорь. Ну, пойди, пойди донеси на меня. Пойди, если в тебе гражданская совесть кипит. Только тогда за твою жизнь я и гривенника не дам.

Роман (спокойно). Сам пойдешь.

Игорь. Куда?

Роман. В милицию пойдешь. Все расскажешь. Может еще дорога назад для тебя есть.

Игорь (с улыбкой). За этим ты меня звал?

Роман. Мне не поверят. А то бы я и без тебя.

Игорь (с презрением). Трус! Куда ты пойдешь, кибер несчастный? Ты от неприятностей, как черт от ладана, бежишь.

Роман. Пойду, Игорь. Только лучше тебе самому. Я — верно, трус. Только если у труса смелость появится, его и ножом не остановить.

Игорь. Иди! (Подходит, бьет Романа по лицу.) Иди! (Хватает его за рубаху, приподнимает, бьет еще раз.) Что же ты прохлаждаешься тут? Иди. (Тяжело дышит, с ненавистью смотрит на него.)

Роман. Ну? Бей! Бей, бандит! (Выхватывает из кармана охотничий нож, швыряет его Игорю под ноги.) На! Ножом!

Игорь (покосился на нож). Обманул, тихоня? Храбрость свою показал?

Роман (вскочил, рванул рубашку на груди). Славку загубил! Давай теперь дальше по трупам иди!

Игорь. Псих. Со Славкой разберемся без тебя.

Роман. На том свете, подлец? (Плачет.) Славка кровью истекает, а ты бандитам пятки лижешь, гад!

Игорь (помолчал, покосился на Романа). Обойдется, не реви… Ну, брось, говорю. Утрись.

Роман. Врачи только на чудо надеются. Опять в операционную его повезли. (С остервенением.) У, негодяй! (Бьет Игоря по лицу.)

Игорь (не закрываясь от ударов). Ромка, ведь не я его! Не я! Я не хотел!

Роман, обессиленный, отворачивается, всхлипывает.

(Растерян, трясет Романа за плечи.) Ромка! Я не хотел! Слышишь? Не хотел!

Слева входят Чомбе и Федька.

Чомбе. Мальчики, тихо! Шкуру делите? От неубитого медведя?

Федька. Гы-ы.

Роман (зло). Телепатией пользуетесь, гады?

Чомбе. Зачем? На голос вышли. Тебя, неврастеника, слышно аж у ворот. Что за дележ?

Роман. У-у, фашисты вы!

Чомбе. Затихни, интеллигент. (Игорю.) Ты отвечай.

Игорь. Медицина боится, что Славке не жить.

Чомбе (покосился на Федьку). Опасный поворот. (Роману.) Жаль. Но питаю надежду: выдюжит, парень молодой.

Роман (набрасывается на Чомбе). Еще издеваешься, бандит!

Чомбе (спокойно отстраняя Романа). Не суетись. Душевно, говорю, жаль. Однако, Федечка, на серьез пошло. «Старожилу»-то теперь двадцатка грозит. Хотя, поскольку по пьянке, могут и смягчающие найти… А мальчик-то отчаянный у нас.

Роман (спокойно). А говорят, у вас свое благородство есть. Слизняк ты. Плесень. На одного нападать — герой, а ответ держать — трус.

Чомбе (Игорю). О чем разговор был?

Игорь. Ни о чем.

Чомбе. Повторяю вопрос.

Роман. В милицию я его уговаривал пойти.

Чомбе. Хорошее дело. Как говорится, моя милиция меня бережет. Только смотря зачем?

Роман. Рассказать, кто Славку убил.

Чомбе. Скажи ты, дружинник какой! А кто Славку убил?

Роман. Ты. Игорь струсит — сам расскажу.

Чомбе (впервые растерян. Оглянулся на Игоря, который молча наблюдает за ним). Интересный вариант. В темноте разглядел? А может, это Федька или, скажем, твой закадычный дружок? (Игорю.) С пацаном сладить не смог? Ну, что гляделки вылупил? Кино тут тебе?

Игорь. Суетишься ты.

Чомбе. Глуп ты еще. Не понимаешь, в какой переплет попали через сосунка твоего.

Игорь (с усмешкой). А ведь выходит, сосунок над тобой верх берет.

Чомбе. А знаешь, что за такие игрушки вышку дают?

Игорь. Профессиональный риск. Сам говорил.

Чомбе (орет). О чем я с тобой, с вошью интеллигентской, разговаривать мог?

Игорь. Я напомню. О способе, как страх в себе на всю жизнь искоренить. Привыкнуть к мысли, что в любую минуту можешь покойником стать. И на полную катушку жить. Хоть час да мой… (С презрением.) Руки у тебя дрожат.

Чомбе (отмахнулся от Игоря, Роману). Пойдем-ка твои соображения обсудим, на лавочке посидим.

Роман. Никуда я с тобой не пойду.

Чомбе (берет за лацканы). Вежливо я тебе предлагаю: пойдем.

Игорь. Отцепись!.. Отцепись, говорю. (Бьет по руке Чомбе сверху вниз.)

Чомбе. А ну, Федечка, нет ли поблизости из любопытных кого.

Федька, заложив руки в карманы, насвистывая, обходит вокруг, заглядывает в аллеи парка.

Роман. Людей боишься? Как филин, в темноте живешь.

Чомбе бьет Романа. Тот отлетает, падает. Чомбе снимает берет, кладет в карман. Идет к лежащему на земле Роману. Игорь встает на его пути. Некоторое время они молча смотрят друг на друга.

Чомбе. Своего пожалел? Он тебя видал чем отблагодарил? Из-за парты прямо в лагерь лес валить угодишь… Отступи!

Игорь неподвижен.

Ну?!

Игорь неподвижен. Чомбе неожиданно бьет Игоря коленом в низ живота. Игорь со стоном сгибается. Затем, с трудом выпрямившись, бьет Чомбе.

(Держась за скулу.) Федечка, возьми мальчика на себя. (Идет на Романа.)

Роман (приподнимается, нащупывая рукой камень). Голову размозжу. Не подходи!

Чомбе останавливается. Федька, пытаясь приблизиться к Игорю на расстояние удара, ходит за ним вокруг скамейки. На лице его равнодушное выражение зверя, уверенного, что добыча от него не уйдет.

В это время из-за кулис вылетает веревка с петлей на конце. Петля ложится возле скамейки. Федька, не заметив этого, ставит ногу в середину петли. Она затягивается у Федьки на ноге, и он падает навзничь.

Миша (вбегает, натягивает веревку, держась на расстоянии от Федьки, кричит за кулисы). Эй, здесь они все! Сюда!.. (Вбежавшим Ольге и Рае.) Вяжите его!

Девочки набрасываются на беспомощно барахтающегося Федьку, связывают ему руки.

Ну? Чего я говорил? Игорь при мне Федьке звонил, что в парк пойдет. Хитрый, говорит — прогуляться пойду.

Чомбе, озираясь, как загнанный зверь, побежал влево. Но на пути у него встал Игорь.

Чомбе. Отступи!

Миша (Игорю). А ты чего стоишь? Дай ему с левой раза!

Чомбе (бежит направо, к Роману, который преградил ему дорогу). Отступи, говорю! Пришибу! (Замечает на земле нож, поднимает его, начинает медленно приближаться к Роману.)

Ольга (в ужасе). Ромка, беги! (Бросается к Чомбе, повисает у него на руке.)

Чомбе, не спуская глаз с Романа, отшвыривает ее.

Роман (делает шаг вперед). Не посмеешь, подлец! Чтобы при людях человека убить, не бандитская смелость нужна.

Игорь подбегает, хватает Чомбе за руку. Борьба.

Голос Ивана Ивановича (из-за кулис). Брось нож!

Чомбе отрывается от Игоря, оборачивается, бросает нож в кусты.

Иван Иванович (входя). Подними!

Чомбе снова озирается, оценивая, в какую сторону лучше бежать. Бросается направо. Федька, которому удалось освободиться от веревки, вскакивает и бежит за ним. И почти сразу же они, пятясь, выходят из-за кулис. Поворачиваются, бегут налево. И опять сразу же возвращаются обратно.

В это время из глубины сцены слышен шум подъехавшей машины.

Карета подана. Прошу.

Чомбе надевает берет и, насвистывая, уходит. За ним, подражая походке дружка, уходит Федька.

Медленно, не поднимая головы, чувствуя на себе взгляды друзей, за Федькой идет Игорь… Останавливается. Поворачивается лицом к зрительному залу. Теперь мизансцена выглядит так: впереди стоит Роман, чуть правее за ним — Иван Иванович, Ольга, Рая и Миша. В глубине сцены — Игорь. Свет меркнет, разгораются два луча прожектора. Один направлен на Романа, другой — на фигуру солдата.

Голос Сашки. Если армия побеждает, значит, каждый солдат победил. Желание отсидеться за чужой спиной в себе победил. Не каждый ведь солдат героем рожден… А главное, время свое не упустить. Хватишься — жизнь позади, а ты так в человека превратиться и не успел.

Роман глубоко вздыхает, слабая улыбка появляется на его лице. Звучат куранты, и в глубине сцены, над горизонтом, взлетает вверх и рассыпается на тысячи разноцветных огней праздничный салют.

Торжественно звучит орган.

Занавес медленно опускается.