У небосвода в правом боку – жжёт: Кожей гусиной бедняга поэтому жёлт. Печень солнца раздута… в бордовый пожар; Ветер, как выдох больного, порывисто-горек. Корчась на голой земле, небосвод-алкоголик Стонет: «Спасите, пожалуйста! Ну пожа…» Выпил он воздух столичный — со смогом, со смаком; Выкурил за неимением табака — И почернели, став многотучьем косматым, Лёгкие, что уж больше – не облака. Вот и лежит, на правый сетуя бок, В коем (как печь или печень) горит закат. Сердцем из пьяницы рьяно стучится Бог, Запертый в смоге, как в чёрной дыре рюкзака: Чаду хлебнув, Всевышний Пигмалион Рвётся в город, который покинул Он. В городе этом нечем дышать: небосвод Высосал воздух его до дна – из горла; Выхлебал жадно – и кажется: лопнет вот-вот, Точно рюкзак, объевшийся барахла. Город в плоть его вóткнут – пиками крыш: Странно пустой, забывший звон богомолия; На мертвеца, почернев, небосвод похож… Только ведь Бог-то в нём бьётся: мол, город, услышь!.. Дескать, узри: над тобой расстегнулась молния!.. Вжик – умывает столицу ночной дождь, Свежею кровью хлещет из неба чёрного. Небо смолкает, чуть вышептав: «Боженька, Бож…» — Верно, забыло, спросить-то хотелось о чём Его.