У небосвода в правом боку – жжёт:
Кожей гусиной бедняга поэтому жёлт.
Печень солнца раздута… в бордовый пожар;
Ветер, как выдох больного, порывисто-горек.
Корчась на голой земле, небосвод-алкоголик
Стонет: «Спасите, пожалуйста! Ну пожа…»
Выпил он воздух столичный —
со смогом,
со смаком;
Выкурил за неимением табака —
И почернели, став многотучьем косматым,
Лёгкие, что уж больше – не облака.
Вот и лежит, на правый сетуя бок,
В коем (как печь или печень) горит закат.
Сердцем из пьяницы рьяно стучится Бог,
Запертый в смоге, как в чёрной дыре рюкзака:
Чаду хлебнув, Всевышний Пигмалион
Рвётся в город, который покинул Он.
В городе этом нечем дышать: небосвод
Высосал воздух его до дна – из горла;
Выхлебал жадно – и кажется: лопнет вот-вот,
Точно рюкзак, объевшийся барахла.
Город в плоть его вóткнут – пиками крыш:
Странно пустой, забывший звон богомолия;
На мертвеца, почернев, небосвод похож…
Только ведь Бог-то в нём бьётся: мол, город, услышь!..
Дескать, узри: над тобой расстегнулась молния!..
Вжик – умывает столицу ночной дождь,
Свежею кровью хлещет из неба чёрного.
Небо смолкает, чуть вышептав: «Боженька, Бож…» —
Верно, забыло, спросить-то хотелось о чём Его.