Ты не думай, что я сейчас о пустой ерунде начну
Или лгать: ты – Егор, а такого кто объегорит?
Я тебе расскажу про мою нелепую девочку,
Что бесстрашно влюбилась в хранимый тобою город.
Я однажды позволил ей поглядеть на него;
Было дурочке-дочке в ту пору от силы девять,
Но, вернувшись, заплакала: «Батюшка, не неволь!
Отпусти навсегда!..»
Коли чувства – так что поделать?
Нет, ты слушай, Егорий: я не о ерунде ведь!..
Обливалось гранитное сердце моё Невой
Восемь лет потом. Было тесно во мне её топоту,
Словно пульсу – в груди того, кто сам – в предынфарктном.
Потому и разжал я объятия, зная по опыту,
Что в любой блокаде хуже, чем – перед фактом,
Пред которым однажды поставил я всё-таки дочь,
Ветром выдохнув ей в лицо: «Хорошо. Поезжай».
А когда она улетела в конце концов,
Сам, щеками июльского неба жарко-пунцов,
Так взрыдал, что гид расшумевшихся парижан
Пробубнил: «Селяви, с Петербургом случился… дождь».
До чего доревелся: налёт золотой послезал
С куполов,
а гранит артерий
тесным Неве стал!..
Ох, Егорий… Твой град – получудище-полу-Сезам:
Открываясь, глотает тех, кто ему – инвестор.
Питер плачет дождём: дочь Москве отдалась невестой —
И столица, кажется, верит таким слезам.