Ты не думай, что я сейчас о пустой ерунде начну Или лгать: ты – Егор, а такого кто объегорит? Я тебе расскажу про мою нелепую девочку, Что бесстрашно влюбилась в хранимый тобою город. Я однажды позволил ей поглядеть на него; Было дурочке-дочке в ту пору от силы девять, Но, вернувшись, заплакала: «Батюшка, не неволь! Отпусти навсегда!..» Коли чувства – так что поделать? Нет, ты слушай, Егорий: я не о ерунде ведь!.. Обливалось гранитное сердце моё Невой Восемь лет потом. Было тесно во мне её топоту, Словно пульсу – в груди того, кто сам – в предынфарктном. Потому и разжал я объятия, зная по опыту, Что в любой блокаде хуже, чем – перед фактом, Пред которым однажды поставил я всё-таки дочь, Ветром выдохнув ей в лицо: «Хорошо. Поезжай». А когда она улетела в конце концов, Сам, щеками июльского неба жарко-пунцов, Так взрыдал, что гид расшумевшихся парижан Пробубнил: «Селяви, с Петербургом случился… дождь». До чего доревелся: налёт золотой послезал С куполов, а гранит артерий тесным Неве стал!.. Ох, Егорий… Твой град – получудище-полу-Сезам: Открываясь, глотает тех, кто ему – инвестор. Питер плачет дождём: дочь Москве отдалась невестой — И столица, кажется, верит таким слезам.