В той точке, в какой берега – предельно тесны, Впадаю в детство своей двадцатой весны, В зелёный её океан безотчётно впадаю. И вот мне – шесть: всё смелее звенят педали; – Ты едешь сама! – вдогонку кричит отец. Такое криком его живёт ликованье, Что кажется: здесь не двор, а ширь луговая С тропинкой к тому, чего чуть боюсь захотеть. На чудо лечу, восторженна и легка, Туда, где из горизонта растут облака, На чудо, чей свет тем горяч, что воображаем. Мой велосипед разражается ржавым ржаньем И – на дыбы. На миг я – святой Егор, Но вскоре ничком рыдаю в холодный клевер. Отец подбегает; я слышу (сквозь боль в колене) Его «Поднимайся!» – которое – мой глагол. И крепкие руки сажают меня на коня; И я – на коне, и гоню, как никто не гонял, На чудо – с разбитым коленом, с восторгом пьяным, В одну весну сливаясь с её океаном.