В той точке, в какой берега – предельно тесны,
Впадаю в детство своей двадцатой весны,
В зелёный её океан безотчётно впадаю.
И вот мне – шесть: всё смелее звенят педали;
– Ты едешь сама! – вдогонку кричит отец.
Такое криком его живёт ликованье,
Что кажется: здесь не двор, а ширь луговая
С тропинкой к тому, чего чуть боюсь захотеть.
На чудо лечу, восторженна и легка,
Туда, где из горизонта растут облака,
На чудо, чей свет тем горяч, что воображаем.
Мой велосипед разражается ржавым ржаньем
И – на дыбы. На миг я – святой Егор,
Но вскоре ничком рыдаю в холодный клевер.
Отец подбегает; я слышу (сквозь боль в колене)
Его «Поднимайся!» – которое – мой глагол.
И крепкие руки сажают меня на коня;
И я – на коне, и гоню, как никто не гонял,
На чудо – с разбитым коленом, с восторгом пьяным,
В одну весну сливаясь с её океаном.