Ты любую напасть встречала нелепым восторгом,
Рассыпаясь в хрустальные звёзды смехом высоким.
Мёртвый разве что не был напуган таким радушьем:
Ты любую напасть приключеньем звала грядущим.
Люд в конце концов расписался в твоём безумье:
Дал с десяток имён, и все – вопреки цензуре;
Ты смеялась, смеялась – искренно, звонко и люто…
А потом наступила война – да на горло люду.
Город с голоду мрёт – а тебя хоть пытай, хоть вешай:
По бескровным улицам тёплою ходишь да свежей.
На одной из таких-то пустынных усталых улиц
Мы с тобою в ночи под нещадной бомбёжкой столкнулись.
Мне б бежать, да внезапно словно окаменела;
Обняла ты меня и велела смотреть в небо.
Лишь наполнилась жаром грудь моя, прежде пустая,
Стала стаею птичьей шальных самолётов стая.
Цвёл в груди моей жар, и был он благоговеен;
Ты сказала, что видим мы только то, во что верим.
И сокрылось былое под розовой дрожью восторга,
Ибо вырвалось солнце из чёрной тюрьмы востока.