Ты любую напасть встречала нелепым восторгом, Рассыпаясь в хрустальные звёзды смехом высоким. Мёртвый разве что не был напуган таким радушьем: Ты любую напасть приключеньем звала грядущим. Люд в конце концов расписался в твоём безумье: Дал с десяток имён, и все – вопреки цензуре; Ты смеялась, смеялась – искренно, звонко и люто… А потом наступила война – да на горло люду. Город с голоду мрёт – а тебя хоть пытай, хоть вешай: По бескровным улицам тёплою ходишь да свежей. На одной из таких-то пустынных усталых улиц Мы с тобою в ночи под нещадной бомбёжкой столкнулись. Мне б бежать, да внезапно словно окаменела; Обняла ты меня и велела смотреть в небо. Лишь наполнилась жаром грудь моя, прежде пустая, Стала стаею птичьей шальных самолётов стая. Цвёл в груди моей жар, и был он благоговеен; Ты сказала, что видим мы только то, во что верим. И сокрылось былое под розовой дрожью восторга, Ибо вырвалось солнце из чёрной тюрьмы востока.