На Надю напали. Знает злодея она В лицо и даже по имени – это сплин. Жертва три дня пьяна, ей почти хана: На поникших ветвях волос отцветает хна, Рот, разверзаясь дуплом, и поёт – как лает. Надя вся в деда – жжёт в сорок пятом Парламент: Но – доме, а не году; не Рейхстаг, а «Slim». Пир: паровозом дымит; в паре ваз – окурки, Съедена яблок пёстрая конопать. Надя на кухне – в тоске и дурацкой куртке, В нетопленом доме под номером 45. Чтобы согреться, держит ладони над Синью кувшинок, цветущих из глади плиты. В нынешней Надя системе координат Всеми забыта, то есть мертва, как латынь. Стынет она, в незамужнюю мышь замшéв И порядком, конечно, пообветшав. Дзынь!.. «Всяк оставь Надежду входящий… вызов». Дзынь!.. «Ё-моё. Алло?» – Надин голос высох, Словно… Но речь не об этом. Звонит шеф И – поди, матом – сварливо, как падишах: – Где тебя носит?! Редакция на ушах: Номер-то два часа как должен – в печать! – Павел Сергеич!.. – Молчать! И опять: – Молчать!.. Текст чтобы выслала через пятнадцать минут! Пряник – съедобно-конечен. А вечен – кнут. Падает Надя за стол, к монитору – ползком; Искры последний пускает в глаза песком. Надины руки похожи на птичьи лапы: Обе – на клавиатуре, хозяйка – на нервах. Будит она артель изголóвных негров, После включает солнце настольной лампы, Поняли б, дескать: оно ещё высоко. Рать – за работу. Под гул, доносящийся с улицы, Наденька рать подгоняет, вслух матеря. Речь не об этом: в срок перед ней красуется Вытыканный, свежевытканный материал. Шеф перезванивает, восхищаясь умницей: Эдак бы сразу, мол. Сразу – да без нытья. Наденька слушает речи, как воды вешние: Слушает о повышении, как о повешении. А в голове снова спят чернокожьем тел Сплётшиеся кучно, чтобы – тепло, Мысли – неразличимые в темноте. Надя зевает: дуб разевает дупло.