Бушует дождь на шабаше планеты, Гремит вулкан, волну в лицо гоня. И песни — те, что до сих пор не спеты, Навстречу небу рвутся из меня. Вот молния взлетает на подмостки, Взметнув огонь, как шёлковый подол. Гроза ласкает борзо — против шёрстки! Не оттого ль на сахарной извёстке Моей судьбы — нездешний звук зацвел? Да только сердцу — звона мало, мало… Влечёт сердца извечно ввысь — и вон! Я улечу. Мой парус — одеяло, А мой фрегат — заливненный балкон! Заливненный, закопанный в минуте, За кипой лет — закапанный дождём… Я унесусь — судьба, таким не шутят! Я унесусь — в несметный город-гром! Перед глазами гордыми моими Лиловым вихрем станет воля петь! Порвалось небесиновое вымя — Что бесы, древеса кромсают сеть, И хлещет ведь! И льётся чудо-медь, Святой огонь во чьё-то чудо-имя… Перед глазами дальних рубежей Бежать, бежать по бежевой кручине, По скуке, по тоске — всегда отныне Их панихидя в каждом вираже. И скуку, и кручину, и тоску — Отпеть, отмучить, отстрадать. Опорой Мне — вечность, чинный, волчий хор которой Подобен лишь змеиному броску. Тоска меня раскрошит на куски, Но роскошь душу соберёт единой: Святая роскошь песни лебединой, Светящая сквозь «не видать ни зги». Ни зги — но жги свои высоты светом. Свергая совесть, ты совсем — кипи… Не стоит слёзно грезить о неспетом, Если сидеть остался на цепи! Ты — на цепи. Я нацеплю корону, Кудрявых крыльев нацеплю сполна. И улечу. Я улечу — одна, И слёзно станет завидно балкону.