Без намека на моду, вовсе не ей в угоду — ты спрашивал, рада ль была твоему я приходу и Новому году, который тобой откупился, пожалев ерунды. Пред тем, как ответить, я долго глядела в воду. Но дело дудело; желалось словам на свободу… Читаешь глаза мои, словно бы пару писем; как шахматный бог, предугадываешь ходы. И бьюсь я, как блюдце, рентгеновским взглядом братца. Боюсь — извернуться, выкрутиться, отовраться. Чтоб боком не вышло — лишь правду, как перед Богом. Вопросом насквозь — заторможен мой кровоток. «Была ли ты рада, когда я решил рождаться?» Мечтатель — метатель, сестрица —                 мишень для дартса. «А что с тобой станется, если придётся расстаться?» Зачем вы сплетаетесь, мысли, в один клубок? То жжётесь, как жесть из печи, то подобны вате. Тебе всего шесть. Маме кажется: больше, на вид. Душой не кривить мне — спишь на моей кровати. Ты спишь, потому что поздно: закат кровит. Ты спишь и не знаешь, что я поутру уеду. Ещё до рассвета в родное «не-знаю-куда». А там — целоваться с развратным ворованным небом, Холодным и хрупким, как лёд на груди пруда. Мой милый, мой друже, в разлуку поверишь ты позже. И, чувствую кожею, станешь скучать. Я тоже. Но, честно, вернусь. До небесно-древесной проседи, До первых морозов — да были б они подобрей! Была ли я рада рождённому брату? Боже, Сперва — ни на грамм, как себе. А теперь — до дрожи. И, коли возможно, ты дал бы прожить мне, Господи, ещё хоть немножечко Лёшиных декабрей.