Я хочу, чтоб на улице было серебряно-зябко; Просто выйти на стужу из горла топлёной истомы. Из постели, из кокона комнаты, как из комы — Из клыкастых ворот своего воскового замка. Воск поплыл; стены залов мечтательно размягчились, Предавая причастие, вечность, точёность, чинность. Я хочу на игольчатый ветер, как Спас учил нас, Чтобы жизнь, не легчая, серчала, зачлась, случилась. Я хочу — по снегу, как чёлн. Человеком утлым. Сквозь кружение пчёл, изрождённых пургою-ульем. Напролом, словно брея, — до рая драть рой их                     пудренный; Мчаться так, чтоб не нравилось время глаголу «умерло». И кормиться, и греться от солнца родного сердца; Сердце — соль для поморца, для принца —                     порция перца В августейше-густейшем бульоне, рутинно-пресном. Мне тепло за пределом теплицы, который треснул. Мне тепло на морозе, тепло под крылом у стужи: Не в навязанном плюсе — но в шоке при знаке «минус». Не привязанным к прозе искаться в стихе снаружи — За алмазной молюсь я решёткой на эту милость. Где я? Там ли — в нетронутой грёзности гроз бреду Вброд по бедам сквозь бред? Я — на воле ль,                остался внутри ли Склепа, слепка из воска, что плавится прямо на льду, Посреди снегопадного моря пчелиной кадрили? Я не знаю. Мне жарко, что жертве в додрожном                     триллере. Наморозив ладонь от окна, прижимаю ко лбу; Спальня плавится стенами. Вьюга, услышь мольбу! Чтобы сбыли меня, чтобы выкурили, отринули, Чтобы силой отсюда на волю, на волю вывели, Из клыкастых ворот чтобы вынесли — хоть в гробу. Слушай, вьюга, гулящею девкой хлеща по лицам Полувысохшим путникам, бедным твоим любимцам… Я закован в хоромы, ты дышишь в моё окно Злобной бездной узоров, манишь, как златое руно. Дай мне выйти к тебе. Мне, сторонница. Принцу. Принцу.